Разсказъ князя А. В. Трубецкого объ отношеніяхъ
Пушкина къ Дантесу.

Въ литературѣ о Пушкинѣ существуетъ одна брошюрка, отпечатанная всего въ 10 экземплярахъ и составляющая поэтому величайшую библіографическую рѣдкость. Это — книжечка въ 8-ую долю листа, въ 10 страницъ, съ слѣдующимъ заглавіемъ:

РАЗСКАЗЪ

объ отношеніяхъ

Пушкина къ Дантесу.

Записанъ со словъ князя Александра Васильевича Трубецкаго, 74-хъ лѣтъ, генералъ-маіора состоящаго на службѣ при артиллерійскомъ складѣ въ Одессѣ. Въ воскресенье 21-го іюня

1887 года.

Павловскъ, дача Краевскаго.

С.-Петербургъ.

Указаній на типографію, изъ которой выпущена эта брошюрка, нѣтъ.

Самому разсказу князя Трубецкого предшествуетъ слѣдующее вступленіе.

«Князь Трубецкой не былъ «пріятельски» знакомъ съ Пушкинымъ, но хорошо зналъ его по частымъ встрѣчамъ въ высшемъ петербургскомъ обществѣ и еще болѣе по своимъ близкимъ отношеніямъ къ Дантесу.

«Въ 1836 году, лѣтомъ, когда Кавалергардскій полкъ стоялъ въ крестьянскихъ избахъ Новой деревни, князь Трубецкой жилъ въ одной хатѣ съ Дантесомъ, который сообщалъ ему о своихъ

312

любовныхъ похожденіяхъ, вѣрнѣе, о своихъ побѣдахъ надъ женскими сердцами.

«Это обстоятельство и дало возможность кн. Трубецкому узнать о истинныхъ, быть можетъ, причинахъ роковой дуэли 27-го января 1837 года.

«Трудно предположить вымыселъ со стороны кн. Трубецкого, почтеннаго семидесятичетырехлѣтняго старца; быть можетъ, нѣкоторыя подробности затемнились въ его памяти; другія же получили нѣсколько иную окраску, но разсказъ его долженъ имѣть въ основаніи своемъ истинное происшествіе.

«Кн. Трубецкой въ теченіе многихъ лѣтъ упорно отмалчивался о томъ, какія именно подробности въ отношеніи Пушкина къ Дантесу ему извѣстны. Лишь совершенно случайно удалось выпытать у него этотъ разсказъ, тотчасъ же записывавшійся со словъ его.

«Такъ какъ лишь въ печатномъ видѣ разсказъ можетъ получить разъясненія или опроверженіе, то и явилась необходимость выпустить его въ свѣтъ.

«Нежеланіе же распространять его въ массѣ побудило печатать его лишь въ 10 экземплярахъ».

Издателемъ этой брошюры является Василій Алексѣевичъ Бильбасовъ. Въ 1901 году В. А. Бильбасовъ, несмотря на заявленное имъ нежеланіе распространять этотъ разсказъ, счелъ возможнымъ воспроизвести его на страницахъ «Русской Старины» (т. CV, 1901, февр., 256—262). Никакихъ объясненій или опроверженій В. А. Бильбасовъ не далъ при воспроизведеніи, но самую брошюру перепечаталъ съ сокращеніями. Сокращенія, допущенныя имъ, несомнѣнно искажаютъ то впечатлѣніе, которое получается отъ прочтенія брошюры цѣликомъ: то плохое, что говорилось княземъ Трубецкимъ о Пушкинѣ, осталось въ подлинномъ видѣ, а рѣзкости, сказанныя имъ по адресу другихъ лицъ драмы, старика Геккерена, Н. Н. Пушкиной, оказались урѣзанными.

Авторъ біографіи Дантеса С. А. Панчулидзевъ, давшій разъясненія о происхожденіи брошюры, свидѣтельствуетъ, что по сообщеніи

313

ему Бильбасовымъ рукописи разсказа онъ тотчасъ же приступилъ къ сбору матеріаловъ, дабы представить возможность самому В. А. подвергнуть критическому разбору разсказъ князя Трубецкого. «Къ прискорбію нашему, — пишетъ С. А. Панчулидзевъ, — тяжкій недугъ, а затѣмъ послѣдовавшая кончина В. А. помѣшали ему осуществить это намѣреніе»1). Въ своей біографіи Дантеса С. А. Панчулидзевъ далъ, на основаніи фактическихъ данныхъ, критическія замѣчанія къ ряду подробностей разсказа князя Трубецкого.

Нелишенныя интереса, — не столько фактическія, сколько психологическія, критическія замѣчанія къ разсказу князя Трубецкого далъ А. И. Кирпичниковъ въ своей статьѣ: «По поводу Разсказа и т. д.» («Русск. Стар.», т. CVI, 1901, апр., стр. 77—87). Б. В. Никольскій въ очеркѣ «Послѣдняя дуэль Пушкина» (С.-Пб. 1901) отрицательно отнесся къ «Разсказу» и вынесъ ему суровое осужденіе, не вдаваясь, впрочемъ, въ фактическую критику.

Мы назвали тѣхъ авторовъ, которые, считаясь съ разсказомъ князя Трубецкого, болѣе или менѣе пристально останавливались на его разборѣ. Въ концѣ концовъ значеніе этого источника для исторіи дуэли не выяснено. Должно ли, въ виду обилія анахронизмовъ и неточностей, въ виду явнаго затемнѣнія памяти разказчика, отбросить его въ сторону и не пользоваться имъ, или же, не взирая на невѣроятность и неправильность многихъ сообщеній, слѣдуетъ попытаться извлечь отсюда зерно дѣйствительности?

Прежде, чѣмъ высказаться по этому вопросу, воспроизведемъ самый разсказъ безъ всякихъ сокращеній по тексту отдѣльнаго изданія. Въ примѣчаніяхъ къ разсказу мы дадимъ указанія крупнѣйшихъ невѣрностей и анахронизмовъ.

«Въ 1834 году Императоръ Николай собралъ однажды офицеровъ Кавалергардскаго полка и, подведя къ нимъ за руку юношу, сказалъ: «Вотъ вамъ товарищъ. Примите его въ свою семью,

314

любите какъ пажа» (кавалергарды пополнялись по большей части камеръ-пажами) и прибавилъ по-французски: «Этотъ юноша считаетъ за большую честь для себя служить въ Кавалергардскомъ полку; онъ постарается заслужить вашу любовь и, я увѣренъ, оправдаетъ вашу дружбу»1). Это и былъ Дантесъ — племянникъ Голландскаго посланника Геккерна, родная сестра котораго была замужемъ за французскимъ chevalier Дантесомъ2). Онъ былъ статенъ, красивъ; на видъ ему было въ то время лѣтъ 20, много 22 года. Какъ иностранецъ, онъ былъ пообразованнѣе насъ, пажей, и, какъ французъ, — остроуменъ, живъ, веселъ. Онъ былъ отличный товарищъ и образцовый офицеръ3). И за нимъ водились шалости, но совершенно невинныя и свойственныя

315

молодежи, кромѣ одной, о которой, впрочемъ, мы узнали гораздо позднѣе. Не знаю, какъ сказать: .....................
......................... Въ то время въ высшемъ обществѣ было развито бугрство. Судя по тому, что Дантесъ постоянно ухаживалъ за дамами, надо полагать, что въ сношеніяхъ съ Гекерномъ онъ игралъ только пассивную роль. Онъ былъ очень красивъ и постоянный успѣхъ въ дамскомъ обществѣ избаловалъ его: онъ относился къ дамамъ вообще, какъ иностранецъ, смѣлѣе, развязнѣе, чѣмъ мы, русскіе, а какъ избалованный ими, требовательнѣе, если хотите, нахальнѣе, наглѣе, чѣмъ даже было принято въ нашемъ обществѣ.

«Въ то время Новая Деревня была моднымъ мѣстомъ. Мы стояли въ избахъ, эскадронныя ученья производили на той землѣ, гдѣ теперь дачки и садики 1 и 2 линіи Новой деревни. Все высшее общество располагалось на дачахъ по близости, преимущественно на Черной рѣчкѣ. Тамъ жилъ и Пушкинъ1). Дантесъ часто посѣщалъ Пушкина. Онъ ухаживалъ за Наташей, какъ и за всѣми красавицами (а она была красавица), но вовсе не особенно «пріударялъ», какъ мы тогда выражались, за нею. Частыя записочки, приносимыя Лизой (горничной Пушкиной), ничего не значили: въ наше время это было въ обычаѣ. Пушкинъ хорошо зналъ, что Дантесъ не пріударяетъ за его женою, онъ вовсе не ревновалъ, но, какъ онъ самъ выражался, ему Дантесъ былъ противенъ своею манерою, нѣсколько нахальною, своимъ языкомъ, менѣе воздержаннымъ, чѣмъ слѣдовало съ дамами, какъ полагалъ Пушкинъ. Надо признаться, при всемъ уваженіи къ высокому таланту Пушкина, это былъ характеръ невыносимый. Онъ все какъ будто боялся, что его мало уважаютъ, недостаточно почета оказываютъ; мы конечно боготворили его музу, а онъ считалъ, что мы мало передъ нимъ преклоняемся. Манера Дантеса просто

316

оскорбляла его и онъ не разъ высказывалъ желаніе отдѣлаться отъ его посѣщеній. Nathalie не противорѣчила ему въ этомъ. Быть можетъ, даже соглашалась съ мужемъ, но, какъ набитая дура, не умѣла прекратить свои невинныя свиданія съ Дантесомъ. Быть можетъ, ей льстило, что блестящій кавалергардъ всегда у ея ногъ. Когда она начинала говорить Дантесу о неудовольствіи мужа, Дантесъ, какъ повѣса, хотѣлъ слышать въ этомъ какъ бы поощреніе къ своему ухаживанію. Если-бъ Nathalie не была такъ непроходимо глупа, если бы Дантесъ не былъ такъ избалованъ, все кончилось бы ничѣмъ, такъ какъ, въ то время, по крайней мѣрѣ, ничего собственно и не было, — рукопожатіе, обниманія, поцѣлуи, но не больше, а это въ наше время были вещи обыденныя.

«Часто говорятъ о ревности Пушкина. Мнѣ кажется, тутъ есть недоразумѣніе. Пушкинъ вовсе не ревновалъ Дантеса къ своей женѣ и не имѣлъ къ тому повода.

«Необходимо отдѣлить двѣ фазы въ его отношеніяхъ къ Дантесу: первая, лѣтняя, окончившаяся женитьбой Дантеса на Catherine; вторая, осенняя, приведшая къ дуэли1).

«Пушкинъ не выносилъ Дантеса и искалъ случая отдѣлаться отъ него, закрыть ему двери своего дома. Легче всего это было для Nathalie, но та по свойственной ей дурости не знала, какъ взяться за дѣло. Нерѣдко, возвращаясь изъ города къ обѣду, Пушкинъ и заставалъ у себя на дачѣ Дантеса. Такъ было и въ концѣ лѣта 36-го года. Дантесъ засидѣлся у Наташи; пріѣзжаетъ Пушкинъ, входитъ въ гостиную, видитъ Дантеса рядомъ съ женой и, не говоря ни слова, ни даже обычнаго «bonjour», выходитъ изъ комнаты; черезъ минуту онъ является вновь, цѣлуетъ жену, говоря ей, что пора обѣдать, что онъ проголодался, здоровается съ Дантесомъ и выходитъ изъ комнаты. «Ну, пора, Дантесъ,

317

уходите, мнѣ надо идти въ столовую», — сказала Наташа. Они поцѣловались и Дантесъ вышелъ. Въ передней онъ столкнулся съ Пушкинымъ, который пристально посмотрѣлъ на него, язвительно улыбнулся и, не сказавъ ни слова, кивнулъ головой и вошелъ въ ту же дверь, изъ которой только что вышелъ Дантесъ.

«Когда Дантесъ пришелъ къ себѣ въ избу, онъ выразилъ мнѣ свое опасеніе, что Пушкинъ затѣваетъ что-то недоброе. «Онъ былъ сегодня такъ-то особенно страненъ» — и Дантесъ разсказалъ, какъ онъ засидѣлся у Nathalie, какъ та гнала его нѣсколько разъ, опасаясь, что мужъ опять застанетъ ихъ, но онъ все медлилъ, и мужъ дѣйствительно засталъ ихъ вдвоемъ.

— Только-то?

— «Только, но право у Пушкина былъ какой-то непріязненный взглядъ и въ передней онъ даже не простился со мной».

«Все это Дантесъ разсказалъ, переодѣваясь, такъ какъ торопился на обѣдъ къ своему дядѣ. Едва ушелъ Дантесъ, какъ денщикъ докладываетъ, что Пушкинская Лиза принесла ему письмо и, узнавъ, что барина нѣтъ дома, наказывала переслать ему письмо, гдѣ бы онъ ни былъ. На конвертѣ было написано très pressée. Съ тѣмъ же денщикомъ было отправлено тотчасъ-же письмо къ Дантесу.

«Спустя часъ, быть можетъ съ небольшимъ, входитъ Дантесъ. Я его не узналъ, на немъ лица не было. «Что случилось?»— «Мои предсказанья сбылись. Прочти». Я вынулъ изъ конверта, съ надписью très pressée, небольшую записочку, въ которой Nathalie извѣщаетъ Дантеса, что она передавала мужу, какъ Дантесъ просилъ руки ея сестры Кати, что мужъ съ своей стороны тоже согласенъ на этотъ бракъ. Записочка была составлена по-французски, но отличалась отъ прежнихъ не только vous вмѣсто tu, но и вообще слогомъ, вовсе не женскимъ и не дамскимъ billets doux.

— Что все это значитъ?

— «Ничего не понимаю! Ничьей руки я не просилъ».

318

«Стали мы обсуждать, совѣтоваться и порѣшили, что Дантесу слѣдуетъ, прежде всего, не давать démenti словамъ Наташи до разъясненія казуса.

— «Во всякомъ случаѣ Cathérine мнѣ нравится, и если я и не просилъ ея руки, но буду радъ сдѣлаться ея мужемъ».

«На другой день все разъяснилось. Наканунѣ, возвратясь изъ города и увидѣвъ въ гостиной жену съ Дантесомъ, Пушкинъ не поздоровался съ ними и прошелъ прямо въ кабинетъ; тамъ онъ намазалъ сажей свои толстыя губы и, войдя вторично въ гостиную, поцѣловалъ жену, поздоровался съ Дантесомъ и ушелъ, говоря, что пора обѣдать. Вслѣдъ за тѣмъ и Дантесъ простился съ Nathalie, при чемъ они поцѣловались и, конечно, сажа съ губъ Nathalie перешла на губы Дантеса. Когда Дантесъ столкнулся въ передней съ Пушкинымъ, который, очевидно, поджидалъ его выхода, онъ замѣтилъ пристальный взглядъ и язвительную улыбку, — это Пушкинъ высмотрѣлъ слѣды сажи на губахъ Дантеса1).

«Взбѣшенный Пушкинъ бросился къ женѣи сдѣлалъ ей сцену, приводя сажу въ доказательство. Nathalie не знала, что отвѣчать, и, застигнутая въ расплохъ, солгала: она сказала мужу, что Дантесъ просилъ у нея руки Кати, что она дала свое согласіе, въ знакъ чего и поцѣловала Дантеса, но что поставила свое согласіе, въ зависимости отъ рѣшенія Пушкина. Тотчасъ же, подъ диктовку Пушкина, была написана Наташей та записочка къ Дантесу, которая такъ удивила и Дантеса, и меня.

«Вскорѣ состоялся бракъ Дантеса съ Екатериной Николаевной Гончаровой2).

319

«Этимъ оканчивается первая фаза. Бракъ все прикрылъ и все примирилъ. Теперь Дантесъ являлся къ Пушкинымъ, какъ родной, онъ сталъ своимъ человѣкомъ въ ихъ домѣ, и Пушкинъ не выражался объ немъ иначе, какъ съ самыхъ дружественныхъ терминахъ1). Дантесъ пересталъ уже быть для него невыносимымъ человѣкомъ.

«Откуда же дуэль? Чѣмъ вызвана ссора? Гдѣ безчестіе, смываемое только кровью?

«Это уже вторая фаза. Обстоятельства, вызвавшія вновь ссору и окончившіяся дуэлью, до сихъ поръ никѣмъ еще не разяснены. Объ нихъ въ печати вообще не упоминается, — быть можетъ потому, что они набрасываютъ тѣнь на человѣка, имя котораго такъ дорого каждому изъ насъ русскихъ; быть можетъ однако и потому еще, что они были извѣстны очень не многимъ. Не такъ давно въ Одессѣ умерла Полетика (Полетыка), съ которой я часто вспоминалъ этотъ эпизодъ, и онъ совершенно свѣжъ въ моей памяти.

«Дѣло въ томъ, что Гончаровыхъ было три сестры: Наталья, вышедшая за Пушкина, чрезвычайно красивая, но чрезвычайно глупая; Екатерина, на которой женился Дантесъ, и Александра, очень некрасивая, но весьма умная дѣвушка. Еще до брака Пушкина на Nathalie, Alexandrine знала наизустъ всѣ стихотворенія своего будущаго beau frère и была влюблена въ него заочно. Вскорѣ послѣ брака Пушкинъ сошелся съ Alexandrine и жилъ съ нею.

«Фактъ этотъ не подлежитъ сомнѣнію. Alexandrine сознавалась въ этомъ г-жѣ Полетикѣ. Подумайте же, могъ ли Пушкинъ при этихъ условіяхъ ревновать свою жену къ Дантесу. Если Пушкину и не нравились посѣщенія Дантеса, то вовсе не потому,

320

что Дантесъ балагурилъ съ его женою, а потому, что, посѣщая домъ Пушкиныхъ, Дантесъ встрѣчался съ Alexandrine. Влюбленный въ Alexandrine, Пушкинъ опасался, чтобы блестящій кавалергардъ не увлекъ ее. Вотъ почему Пушкинъ вполнѣ успокоился, узнавъ отъ жены, что Дантесъ бываетъ для Катерины и проситъ ея руки. Вотъ почему, послѣ брака Дантеса съ Катериной, Пушкинъ сталъ относиться къ Дантесу даже дружески. Повторяю, однако, — связь Пушкина съ Александриною мало кому была извѣстна. Едва ли многимъ извѣстно и слѣдующее обстоятельство, довольно, повидимому, ничтожное, но въ концѣ-концовъ отнявшее у насъ Пушкина. Вскорѣ послѣ брака, въ октябрѣ или ноябрѣ, Дантесъ съ молодой женой задумали отправиться заграницу къ роднымъ мужа1). Въ то время сборы заграницу были нѣсколько продолжительнѣе нынѣшнихъ, и во время этихъ-то сборовъ, въ ноябрѣ или декабрѣ, оказалось, что съ ними собирается ѣхать и Alexandrine. Вотъ что окончательно взорвало Пушкина и онъ рѣшился во что бы то ни стало воспрепятствовать ихъ отъѣзду. Онъ опять сталъ придираться къ Дантесу, началъ повсюду бранить его, намекая на его ухаживанья, но не за Александриною, о чемъ онъ долженъ былъ прималчивать, а за Nathalie. Въ этомъ отношеніи Пушкинъ дѣйствительно невыносимъ. Какъ теперь помню: на святкахъ былъ балъ, у Португальскаго, если память не измѣняетъ, посланника, большого охотника. Онъ жилъ у нынѣшняго Николаевскаго моста. Во время танцевъ я зашелъ въ кабинетъ, всѣ стѣны котораго были увѣшаны рогами различныхъ животныхъ, убитыхъ ярымъ охотникомъ, и, желая отдохнуть, сталъ перелистывать какой-то кипсэкъ. Вошелъ Пушкинъ. — «Вы

321

зачѣмъ здѣсь? — Кавалергарду, да еще не женатому, здѣсь не мѣсто. Вы видите» — онъ указалъ на рога — «эта комната для женатыхъ, для мужей, для нашего брата». «Полноте, Пушкинъ, вы и на балъ притащили свою желчь; вотъ ужъ ей здѣсь не мѣсто». Вслѣдъ за этимъ онъ началъ бранить всѣхъ и вся, между прочимъ Дантеса, и такъ какъ Дантесъ былъ кавалергардомъ, то и кавалергардовъ. Не желая ввязываться въ исторію, я вышелъ изъ кабинета и, стоя въ дверяхъ танцовальной залы, увидѣлъ, что Дантесъ танцуетъ съ Nathalie.

«Пушкинъ все настойчивѣе искалъ случая поссориться съ Дантесомъ, чтобы помѣшать отъѣзду Александрины. Случай скоро представился. Въ то время нѣсколько шалуновъ изъ молодежи, — между прочимъ Урусовъ, Опочининъ, Строгановъ, мой consin, — стали разсылать анонимныя письма по мужьямъ-рогоносцамъ. Въ числѣ многихъ получилъ такое письмо и Пушкинъ. Въ другое время онъ не обратилъ бы вниманія на подобную шутку и, во всякомъ случаѣ, отнесся бы къ ней, какъ къ шуткѣ, быть можетъ заклеймилъ бы ее эпиграммой. Но теперь онъ увидѣлъ въ этомъ хорошій предлогъ и воспользовался имъ по своему.

«Письмо Пушкина къ Геккерну и подробности дуэли Пушкина съ племянникомъ Геккерна, Дантесомъ, всѣмъ извѣстны».

________

Несомнѣнно, память князя Трубецкого многое исказила въ былой дѣйствительности, да и трудно требовать точной передачи, точныхъ датъ отъ глубокаго старика, разсказывающаго о событіяхъ черезъ 50 лѣтъ послѣ ихъ свершенія. Но вѣдь старикъ вспоминалъ о самомъ дорогомъ ему времени, о своей молодости, когда ему было 24 года и когда изъ поручиковъ Кавалергардскаго полка онъ былъ произведенъ въ штабсъ-ротмистры1). Можно забыть отдѣльные факты, эпизоды молодости, но нельзя забыть

322

общаго содержанія, основного тона впечатлѣній молодости, нельзя забыть чувства жизни въ эти годы въ его характерныхъ особенностяхъ. Князь Трубецкой забылъ детали, но хорошо помнитъ общій фонъ, и та отчетливая картина молодой жизни его самого, его ближайшаго круга, которую рисуетъ разсказъ 74-лѣтняго старца, совершенно соотвѣтствуетъ тому, что мы знаемъ о жизни этого круга изъ другихъ источниковъ. Легкость жизни, легкомысліе и безпечность живущихъ — вотъ тѣ основныя черты, которыми рисуется жизнь въ разсказѣ князя Трубецкого. И въ той старческой наивности, съ какою ведется разсказъ, чувствуется отголосокъ поразительнаго легкомыслія молодости. Шалуны изъ молодежи, поименно перечисляемые разсказчикомъ, шутки ради разсылаютъ анонимныя письма обманутымъ мужьямъ; честь женщины — предметъ для дружеской бесѣды въ казармахъ; всѣ подробности любовнаго романа передаются тотчасъ же другу и подвергаются совмѣстному обсужденію. А изъ трехъ — мужъ, жена и счастливый ухаживатель — человѣкомъ, наиболѣе смѣшнымъ, наиболѣе заслуживающимъ порицанія и наиболѣе виноватымъ оказывается, конечно, мужъ. Недружелюбное или, скорѣе, враждебное отношеніе къ Пушкину, которое, повидимому, не остыло еще въ 74-лѣтнемъ старцѣ, раздѣлялось полковыми товарищами Трубецкого и Дантеса. Особенно ярко сказалось пристрастіе кавалергардовъ къ своему полковому товарищу послѣ смерти Пушкина, когда они горой стали за Дантеса и громогласно защищали его въ великосвѣтскихъ гостиныхъ. О поведеніи «красныхъ», т. е. кавалергардскихъ офицеровъ особенно рѣзко отозвался князь П. А. Вяземскій въ письмахъ къ А. О. Смирновой и графинѣ Э. К. Мусиной-Пушкиной1). О преданности полковыхъ друзей свидѣтельствуютъ и напечатанныя нами выше (стр. 282—283) письма двухъ изъ нихъ къ Дантесу.

Мы вѣримъ князю Трубецкому въ томъ, что Дантесъ дѣйствительно

323

разсказывалъ ему о ходѣ своего флирта съ Н. Н. Пушкиной, и что онъ, Трубецкой, былъ свидѣтелемъ нѣкоторыхъ моментовъ этого флирта. Пока не станемъ говорить о подробностяхъ. То общее, къ чему можно свести въ этомъ пунктѣ воспоминанія Трубецкого, заключается въ утвержденіи слѣдующаго факта: Наталья Николаевна была увлечена серьезнѣе, чѣмъ Дантесъ, если вообще можно тутъ говорить о серьезности; доминировалъ въ любовномъ поединкѣ Дантесъ: его искали больше, чѣмъ искалъ онъ самъ. Теперь о подробностяхъ. «Частыя записочки, приносимыя горничной, ничего не значили: въ наше время это было въ обычаѣ».... «Все (между Н. Н. Пушкиной и Дантесомъ) кончилось бы ничѣмъ, такъ какъ въ то время, по крайней мѣрѣ, ничего собственно и не было, — рукопожатіе, обниманіе, поцѣлуи, но не больше, а это въ наше время были вещи обыденныя»... Вотъ эти утвержденія Трубецкого, эти детали больше всего шокировали современныхъ изслѣдователей и больше всего не располагали ихъ вѣрить князю Трубецкому. Ужъ очень такіе нравы не подходятъ къ современнымъ, — но вѣдь событія, о которыхъ разсказываетъ Трубецкой, происходили 50 лѣтъ тому назадъ, и нравы были иные. Бытовая исторія любовнаго чувства и любовныхъ нравовъ совершенно не затронута въ нашей культурной исторіи, но все-таки приходится повѣрить сообщеніямъ князя Трубецкого. У насъ есть одинъ документъ, недавно открытый и печатающійся въ настоящее время М. Л. Гофманомъ на страницахъ сборника «Пушкинъ и его современники», — документъ, который принуждаетъ насъ вѣрить князю Трубецкому. Это — дневникъ Юрьевскаго студента, друга и пріятеля Пушкина А. Н. Вульфа. Въ немъ — цѣлое откровеніе для исторіи чувства и чувственности въ Россіи въ 1820—30 годахъ. Самое обращеніе съ женщинами и дѣвушками такое, какое намъ трудно было представить. Правда, въ письмахъ самого Пушкина хотя бы къ женѣ, въ письмахъ князя Вяземскаго къ женѣ уже встрѣчались намъ намеки на иной, не похожій на нашъ, любовный бытъ, но то были намеки, разсѣянныя подробности картины, которая въ цѣломъ

324

видѣ впервые появляется на страницахъ дневника Вульфа. Здѣсь не мѣсто входить въ частности и доказывать цитатами правильность нашего мнѣнія; отсылаемъ читателя къ дневнику А. Н. Вульфа и надѣемся, что онъ не откажетъ намъ въ своемъ согласіи съ нами. «Частыя записочки, рукопожатія, обниманія, поцѣлуи» — все это были вещи обыкновенныя въ Пушкинское время. А объ обмѣнѣ записочками есть указанія и въ дуэльномъ дѣлѣ Пушкина-Дантеса, и въ письмахъ Геккерна къ графу Нессельроде.

Есть въ исторіи флирта, какъ ее разсказываетъ князь Трубецкой, одна подробность, весьма любопытная и, можетъ быть, отвѣчающая дѣйствительности, но не могущая быть принятой всецѣло за отсутствіемъ другихъ свидѣтельствъ. Откинемъ въ сторону исторію поцѣлуя съ сажей: останется во всякомъ случаѣ тотъ фактъ, что одинъ разъ Дантесъ и Н. Н. Пушкина были настигнуты поэтомъ; Н. Н. объяснила свое интимничанье намѣреніемъ Дантеса сдѣлать предложеніе ея сестрѣ Екатеринѣ, и объ этой своей объясняющей свиданіе уловкѣ довела до свѣдѣнія Дантеса. И было все это лѣтомъ, до переѣзда кавалергардовъ (11 сентября 1837 года) съ Черной рѣчки на городскія квартиры. Если предположить, что все было такъ въ дѣйствительности, то тогда станутъ для насъ ясными нѣкоторыя непонятныя иначе указанія. Обычно мы начинаемъ исторію дуэли съ 4 ноября — дня разсылки анонимныхъ пасквилей, но у насъ есть достовѣрныя свидѣтельства о томъ, что слухи о возможномъ бракѣ Дантеса на Екатеринѣ Гончаровой распространились еще до 4 ноября; старикъ Геккеренъ, ринувшійся послѣ 4 ноября хлопотать о примиреніи и выдвинувшій проектъ женитьбы Дантеса на Е. Н. Гончаровой, категорически ссылался на то, что проектъ этотъ существовалъ раньше вызова на дуэль, сдѣланнаго Пушкинымъ. Въ конспективныхъ замѣткахъ В. А. Жуковскаго (см. выше, стр. 197) есть нерасшифрованная помѣта. 7 ноября Жуковскій пріѣхалъ къ старику Геккерну для переговоровъ; то, что онъ услышалъ отъ него, конспектировано въ слѣдующихъ словахъ «Mes antécédents. Неизвѣстное совершенное прежде бывшаго». Эта помѣта указываетъ

325

на неизвѣстный намъ періодъ въ исторіи отношеній Пушкина къ Дантесу, предшествовавшій первому вызову Пушкина. Не нашла ли эта неизвѣстная намъ первая часть дуэльной исторіи нѣкотораго отраженія, хотя бы и очень искаженнаго, въ разсказѣ князя Трубецкого? Опредѣленнаго отвѣта на этотъ вопросъ пока дать нельзя.

«Часто говорятъ о ревности Пушкина. Мнѣ кажется, тутъ есть недоразумѣніе: Пушкинъ вовсе не ревновалъ Дантеса къ своей женѣ» и т. д. — разсказываетъ князь Трубецкой и затѣмъ приводитъ основаніе къ отрицанію у Пушкина ревности къ женѣ. Насколько вѣрно основаніе, сейчасъ увидимъ, но въ словахъ Трубецкого, быть можетъ, отразился выводъ изъ наблюденій свѣта за отношеніями Пушкина къ женѣ. Свѣтскимъ наблюдателямъ Пушкинъ, очевидно, не казался вѣрнымъ семейному очагу и преданнымъ своей женѣ. Были факты, вызывавшіе такое впечатлѣніе. Княгиня В. Ѳ. Вяземская разсказывала П. И. Бартеневу, что жену Пушкина раздражали ухаживанія его за А. О. Смирновой и графиней Соллогубъ. Къ вызову и поединку Пушкинъ былъ вызванъ сложной, очень сложной игрой многообразнѣйшихъ мотивовъ, но въ первый рядъ — рядъ мотивовъ первостепеннаго значенія — мы не поставимъ чувства ревности, несмотря на то, что оно было сильно развито въ поэтѣ. Конечно, князь Трубецкой не понялъ, да онъ просто и не видѣлъ, не могъ видѣть всей сложности мотивовъ рѣшенія Пушкина; онъ, безпечный и легкомысленный, рѣшалъ дѣло совсѣмъ просто: слышалъ и видѣлъ, что Пушкинъ не приверженъ женѣ своей, и рѣшилъ что у Пушкина ревности къ Дантесу изъ-за жены не было. А такъ какъ по своей духовной ограниченности Трубецкой не полагалъ, что могутъ быть иные мотивы къ поединку, а не чувство ревности, то ему надо было все-таки добраться до выясненія вопроса: если поединокъ, то значитъ изъ ревности; если же изъ ревности, то къ кому же, разъ не къ женѣ?

Въ отвѣтъ на этотъ вопросъ князь Трубецкой сообщилъ исторію о близкихъ отношеніяхъ Пушкина къ старшей сестрѣ

326

жены Александринѣ Гончаровой. Эта исторія, по его мнѣнію, разрубала гордіевъ узелъ вопроса о причинахъ дуэли: Пушкинъ возревновалъ изъ-за Александрины, ибо ему показалось, что Дантесъ ухаживаетъ и за ней и собирается увезти ее за границу. Но, какъ объясненіе дуэли, эта исторія просто никуда не годится. У Трубецкого нѣтъ фактовъ, нѣтъ намека на факты. «Пушкину показалось, что блестящій кавалергардъ можетъ увлечь Александрину». Такое заявленіе изъ устъ князя Трубецкого — пустой звукъ. Мы не отказали бы ему въ правѣ, по званію друга и пріятеля, говорить не безъ основанія, что Дантесу показалось то и то. Ну, а о томъ, что показалось Пушкину, Трубецкому не слѣдовало бы говорить. Правда, онъ приводитъ одинъ фактъ или, вѣрнѣе, тѣнь факта: съ Дантесами собиралась уѣхать за границу и Александрина. Но, къ счастію, у насъ оказались фактическія данныя, свидѣтельствующія о томъ, что Дантесы-то не собирались уѣзжать за границу, а наоборотъ — твердо знали, что въ 1837 году имъ не попасть за границу: объ этомъ сожалѣла Екатерина Дантесъ въ письмѣ къ своему тестю, напечатанномъ у насъ (стр. 270).

Съ полнѣйшею увѣренностью можно утверждать, что исторія съ Александриной никакого отношенія къ дуэли Пушкина съ Дантесомъ не имѣетъ. Какія бы близкія связи ни существовали между Пушкинымъ и Александриной — Гончаровой, эти связи не при чемъ въ столкновеніи поэта съ Дантесомъ. Но является новый вопросъ: откуда же взялъ князь Трубецкой исторію объ интимной связи поэта съ сестрой жены? Не выдумалъ же онъ самъ. Очевидно, опять въ разсказѣ князя Трубецкого мы должны искать отраженія ходившихъ въ свѣтѣ слуховъ. Значитъ, слухи были. Трубецкой ссылается на Идалію Полетику. «Фактъ (связи Пушкина съ Александриной) не подлежитъ сомнѣнію. Alexandrine сознавалась въ этомъ г-жѣ Полетикѣ». Идалія Полетика играла не послѣднюю роль въ исторіи Пушкинскаго поединка, она была очень освѣдомлена, но при всемъ томъ мы не рѣшаемся принять эту сылку на Полетику, какъ фактъ, не подлежащій

327

сомнѣнію1). Но знаменательно уже и то, что слухи о связи ходили въ высшемъ обществѣ...

Мы имѣемъ еще два опредѣленныхъ указанія на близкія отношенія поэта къ Александринѣ Гончаровой.

Одно исходитъ отъ княгини Вѣры Ѳедоровны Вяземской, жены ближайшаго друга Пушкина, — женщины, пользовавшейся интимной довѣренностью Пушкина и хорошо знавшей его семейную жизнь. Въ 1888 году П. И. Бартеневъ напечаталъ въ «Русскомъ Архивѣ» (1888, т. II, стр. 305—312) «Изъ разсказовъ князя Петра Андреевича и княгини Вѣры Ѳедоровны Вяземской. (Записано въ разное время, съ позволенія обоихъ)». Тутъ, между прочимъ, есть и слѣдующая запись (стр. 309): «Влюбленная въ Геккерена, высокая, рослая старшая сестра Екатерина Николаевна Гончарова нарочно устраивала свиданія Натальи Николаевны съ Геккереномъ, чтобы только повидать предметъ своей тайной страсти. Наряды и выѣзды поглощали все время. Хозяйствомъ и дѣтьми должна была заниматься вторая сестра, Александра Николаевна, послѣ Фризенгофъ. Пушкинъ подружился съ нею...» Точки, поставленныя послѣ этой записи и очевидно означающія въ этомъ мѣстѣ не то пропускъ, не то желаніе умолчать о чемъ-то, заинтересовали меня, и я обратился за разъясненіями къ П. И. Бартеневу, спрашивая его. случайны ли точки или онѣ со значеніемъ. П. И. Бартеневъ отвѣтилъ мнѣ слѣдующимъ сообщеніемъ (въ письмѣ отъ 2 апрѣля 1911 года): «Княгиня Вяземская сказывала мнѣ, что разъ, когда она на минуту осталась одна съ умиравшимъ Пушкинымъ, онъ отдалъ ей какую-то цѣпочку и попросилъ передать ее отъ него Александрѣ Николаевнѣ. Княгиня исполнила это и была очень изумлена тѣмъ, что Александра Николаевна, принимая этотъ загробный подарокъ, вся вспыхнула, что̀ и возбудило въ княгинѣ подозрѣніе». Въ другомъ своемъ письмѣ (отъ 14 октября 1911 года) П. И. Бартеневъ

328

сообщилъ мнѣ категорически: «что онъ (Пушкинъ) былъ въ связи съ Александрой Николаевной, объ этомъ положительно говорила мнѣ княгиня Вѣра Ѳедоровна».

Другое свидѣтельство идетъ отъ А. П. Араповой, дочери Н. Н. Пушкиной отъ ея второго брака съ П. П. Ланскимъ. Оно находится въ ея воспоминаніяхъ о матери1). Вотъ отрывокъ, относящійся къ этому вопросу...

«Роль старшей сестры, Екатерины Николаевны, трагически связанная со смертью Пушкина, стала историческимъ достояніемъ. Вторая же, Александра Николаевна, прожившая подъ кровомъ сестры большую часть своей жизни, положительно мучила ее своимъ тяжелымъ, строптивымъ характеромъ и внесла не мало огорченій и разлада въ семейный обиходъ.

«Все, что напоминало кровавую развязку семейной драмы, было такъ тяжело матери, что никогда не произносилось въ семьѣ не только имя Геккернъ, но даже и покойной сестры. Изъ насъ ея портрета никто даже не видѣлъ. Я слышала только, что, далеко не красавица, Ек. Н. представляла собою довольно оригинальный типъ — скорѣе южанки, съ черными волосами.

«Александра Николаевна высокимъ ростомъ и безукоризненнымъ сложеніемъ болѣе подходила къ матери, но черты лица, хотя и напоминавшія правильность гончаровскаго склада, явились бы его карикатурою. Матовая блѣдность кожи Натальи Николаевны переходила у нея въ нѣкоторую желтизну; чуть примѣтная неправильность глазъ, придающая особую прелесть вдумчивому взору младшей сестры, перерождалась у ней въ несомнѣнно косой взглядъ, — однимъ словомъ люди, видѣвшіе обѣихъ сестеръ рядомъ, находили, что именно это предательское сходство служило въ ущербъ явный Александрѣ Николаевнѣ.

«Мать до самой смерти питала къ сестрѣ самую нѣжную и,

329

можно сказать, самую самоотверженную привязанность. Она инстиктивно подчинялась ея властному вліянію и часто стушевывалась передъ ней, окружая ее неустанной заботой и всячески ублажая ее. Никогда не только словъ упрека, но даже и критики не сорвалось у нея съ языка, а одному Богу извѣстно, сколько она выстрадала за нее, съ какимъ христіанскимъ смиреніемъ она могла ее простить!

«Названная въ честь этой тети, сохраняя въ памяти образецъ этой рѣдкой любви, я не дерзнула бы коснуться болѣзненно-жгучаго вопроса, если бы за послѣдніе годы толки о немъ уже не проникли въ печать1).

«Александра Николаевна принадлежала къ многочисленной плеядѣ восторженныхъ поклонницъ поэта; совмѣстная жизнь, увядавшая молодость, не пригрѣтая любовью, незамѣтно для нея самой могли переродить родственное сближеніе въ болѣе пылкое чувство. Вызвало ли оно въ Пушкинѣ кратковременную вспышку? Гдѣ оказался предѣлъ обоюднаго увлеченія? Эта неразгаданная тайна давно лежитъ подъ могильными плитами.

«Знаю только одно, что, настойчиво разспрашивая нашу старую няню о былыхъ событіяхъ, я подмѣтила въ ней, при всей ея рѣдкой добротѣ, какое-то странное чувство къ тетѣ. Что-то недоговаривалось, чуялось не то осужденіе, не то негодованіе. Когда я была еще ребенкомъ, и причуды и капризы тети разстраивали мать, или, поддавшись безпричинному, непріязненному чувству къ моему отцу, она старалась возстановить противъ него дѣтей Пушкиныхъ, — у преданной старушки невольно вырывалось: «Бога не боится Александра Николаевна! Накажетъ Онъ ее за черную неблагодарность къ сестрѣ! Мало ей прежнихъ козней! Въ новой-то жизни — и то покою не даетъ. Будь другая, небось не посмѣла бы. Такъ осадила бы ее, что глазъ передъ ней не подняла бы! А наша-то ангельская душа все стерпитъ, только огорченія отъ

330

нея принимаетъ... Мало что простила, — во всю жизнь не намекнула!».

«Уже впослѣдствіи, когда я была замужемъ и стала матерью семейства, незадолго до ея смерти, я добилась объясненія сохранившихся въ памяти оговоровъ.

«Разъ какъ-то Александра Николаевна замѣтила пропажу шейнаго креста, которымъ она очень дорожила. Всю прислугу поставили на ноги, чтобы его отыскать. Тщетно перешаривъ комнаты, уже отложили надежду, когда камердинеръ, постилая на ночь кровать Александра Сергѣевича, — это совпало съ родами его жены, — нечаянно вытряхнулъ искомый предметъ. Этотъ случай долженъ былъ неминуемо породить много толковъ, и хотя другихъ данныхъ обвиненія няня не могла привести, она съ убѣжденіемъ повторяла мнѣ:

— Какъ вы тамъ ни объясняйте, это ваша воля, а по моему — грѣшна была тетенька передъ вашей маменькой!

«Эта всѣмъ намъ дорогая, чудная женщина была олицетвореніемъ исчезнувшаго, съ отмѣной крѣпостного права, типа преданныхъ слугъ, сливавшихся въ единую плоть и кровь съ своими господами; прямодушіе и правдивость ея внѣ всякаго сомнѣнія, но сужденіе ея все-таки могло бы сойти за плодъ людскихъ сплетенъ, если бы другой, мало извѣстный фактъ не придалъ особаго вѣса ея разсказу.

«Сама Наталья Николаевна, бесѣдуя однажды со старшей дочерью о послѣднихъ минутахъ ея отца, упомянула, что, благословивъ дѣтей и прощаясь съ близкими, онъ отвѣтилъ необъясненнымъ отказомъ на просьбу Александры Николаевны допустить и ее къ смертному одру, и никакой послѣдній привѣтъ не смягчилъ ей это суровое рѣшеніе. Она сама воздержалась отъ всякихъ комментаріевъ, но мысль невольно стремится къ краснорѣчивому выводу.

«Наконецъ, когда, много лѣтъ спустя, а именно въ 1852 году, Александра Николаевна была помолвлена съ австрійцемъ барономъ Фризенгофомъ, за нѣсколько времени до свадьбы она сильно

331

волновалась, перешептываясь съ сестрою о важномъ и неизбѣжномъ разговорѣ, который могъ имѣть рѣшающее значеніе въ ея судьбѣ. И на самомъ дѣлѣ, — послѣ продолжительной бесѣды съ глазу на глазъ съ женихомъ, она вышла успокоенная, но съ заплаканнымъ лицомъ, и съ наблюдательностью подростковъ дѣти стали замѣчать, что съ этого дня восторженныя похвалы Пушкину смѣнились у барона рѣзкими критическими отзывами.

«Вотъ всѣ скудныя свѣдѣнія, сохранившіяся въ семьѣ объ этомъ мимолетномъ увлеченіи. Если я рѣшилась приподнять завѣсу минувшаго, то исключительно въ виду важности для характеристики матери ея постоянно проявлявшагося незлобія, — той сверхчеловѣческой доброты и любви, которая проповѣдуется Евангеліемъ и такъ мало примѣняется въ жизни, — любви, способной все понять и все простить».

Мы привели этотъ отрывокъ изъ воспоминаній А. П. Араповой безъ всякихъ сокращеній, сохранивъ всѣ ея отступленія и размышленія, ибо контекстъ можетъ облегчить правильное впечатлѣніе отъ ея сообщенія. Имѣли или не имѣли мѣста факты, о которыхъ разсказываетъ А. П. Арапова, психологически ихъ появленіе въ ея разсказѣ понятно: разсказывая объ отношеніяхъ своей матери къ Дантесу, она лишь умножила бывшій уже въ нашемъ распоряженіи обвинительный противъ Натальи Николаевны матеріалъ. Подчеркивая рѣшительную невинность матери, А. П. Арапова не умолчала о состоявшемся наканунѣ второго вызова на квартирѣ у Идаліи Полетики свиданіи Дантеса съ Пушкинымъ. Чтобы оправдать поведеніе Натальи Николаевны, чтобы, такъ сказать, уравновѣсить грѣхи, потребовался разсказъ о нарушеніи Пушкинымъ всякихъ супружескихъ обѣтовъ. Вообще А. П. Арапова не пощадила поэта, и исторія о его связи съ Александриной лишь увѣнчала ея воспоминанія.

Вотъ рѣшительно все, чѣмъ мы располагаемъ по вопросу объ отношеніяхъ Пушкина и А. Н. Гончаровой.