49

Пушкинскія Замѣтки.

1.

Кто такой Вершневъ?

«Египетскія Ночи» дошли до насъ, какъ извѣстно, въ пяти редакціяхъ: а) «Цесарь путешествовалъ»; б) «Мы проводили вечеръ на дачѣ у княгини Д.»; в) «Ахъ, разскажите, разскажите»; г) «Несмотря на великія преимущества» и д) окончательная редакція: «Египетскія Ночи» — «Чарскій былъ одинъ изъ коренныхъ жителей Петербурга»...

Въ отрывкахъ б) и в) встрѣчается одно любопытное эпизодическое лицо — Вершневъ. Когда Алексѣй Иванычъ началъ разсказывать о Клеопатрѣ, то его перебилъ Вершневъ:

«Aurelius Victor? прервалъ Вершневъ, который учился нѣкогда у езуитовъ. Аврелій Викторъ — писатель IV столѣтія... Сочиненія его приписываются Корнелію Непоту и даже Светонію. Онъ написалъ книгу: de viris illustribus — о знаменитыхъ мужахъ города Рима. Знаю»!

Въ отрывкѣ в) Вершневъ характеризуется подрбонѣе:

«Аврелій Викторъ? прервалъ Вершневъ, одинъ изъ тѣхъ людей, одаренныхъ убійственной памятью, которые все знаютъ и все читали, и которыхъ стоитъ только тронуть пальцемъ, чтобъ изъ нихъ полилась ихъ всемірная ученость».

Кто такой этотъ Вершневъ, котораго столь ядовито очертилъ Пушкинъ? Еще Н. Барсуковъ указалъ, что Пушкинъ изобразилъ

50

нѣкоторыхъ изъ глубокомысленныхъ сотрудниковъ «Московскаго Вѣстника» въ образѣ Вершнева1).

Намъ кажется, что можетъ быть точно указанъ прообразъ, вѣрнѣе натура, съ которой скопированъ Вершневъ. Для этого достаточно обратиться къ напечатаннымъ варіантамъ, гдѣ соотвѣтствующее мѣсто отрывка б) читается:

«Aurelius Victor? — прервалъ Вершневъ, одинъ изъ тѣхъ юношей, которые воспитывались въ Московскомъ Университетѣ, служатъ въ Московскомъ Архивѣ и толкуютъ о Гегелѣ». Какъ будто, чтобы дать возможность возстановить весь ходъ пушкинскаго творчества, «архивный юноша» названъ въ варіантѣ Титовымъ.

Это имя носилъ одинъ изъ воспитанниковъ Московскаго Университета, «архивный юноша», знакомое Пушкину лицо — Владимиръ Павловичъ Титовъ.

Для доказательства утвержденія, что именно онъ явился «натурой» для Пушкина, достаточно обратиться къ біографіи Титова.

Внѣшнія данныя ея таковы2):

В. П. Титовъ родился 28-го февраля 1807 г. въ селѣ Новикахъ, Спасскаго уѣзда Рязанской губ., въ старинной дворянской семьѣ. Матерью его была сестра министра юстиціи Д. В. Дашкова. По обычаю многихъ Московскихъ старо-дворянскихъ семей, Титовъ поступилъ въ Благородный Пансіонъ при Московскомъ Университетѣ. Онъ учился тамъ вмѣстѣ съ княземъ Одоевскимъ и Шевыревымъ и былъ записанъ съ ними на золотую доску3). Въ декабрѣ 1823 г. онъ поступилъ на службу въ Московскій Архивъ Министерства Иностранныхъ Дѣлъ, въ 1828 г. перевелся

51

въ Азіатскій Департаментъ Министерства и поселился въ Петербургѣ у дяди — Д. В. Дашкова. Въ апрѣлѣ 1839 г. онъ женился на графинѣ Е. И. Хрептовичъ и въ томъ же году былъ назначенъ генеральнымъ консуломъ въ Дунайскія княжества (въ Бухарестъ). Черезъ годъ его перевели повѣреннымъ въ дѣлахъ въ Константинополь, въ 1843 г. онъ былъ назначенъ посланникомъ и черезъ семь лѣтъ переведенъ въ Штуттгартъ. Въ 1856 г. онъ былъ призванъ на высокій постъ воспитателя Е. И. В. Наслѣдника Цесаревича Николая Александровича и его братьевъ: Александра III Александровича, Владимира и Алексѣя Александровичей, но уже черезъ два года былъ возвращенъ въ Штуттгартъ. Въ 1865 г. Титовъ былъ назначенъ членомъ Государственнаго Совѣта, а вскорѣ — предсѣдателемъ Департамента Гражданскихъ и Духовныхъ дѣлъ, на каковомъ посту пробылъ до 1882 г. Съ 1863 г. былъ членомъ Археографической Комиссіи; а съ 1873 г. — ея предсѣдателемъ. Въ 1883 г. на коронаціи пожалованъ орденомъ св. Андрея Первозваннаго. Умеръ 15-го сентября 1891 г. въ Харьковѣ.

Но за этой карьерой, этимъ обычнымъ формуляромъ скрывается жизнь «послѣдняго изъ лицъ, принимавшихъ участіе въ знаменательномъ литературномъ движеніи 20-хъ годовъ»1). В. П. Титовъ былъ другомъ Одоевскаго, Погодина, Веневитинова, Шевырева и пользовался ихъ глубокимъ уваженіемъ. Еще въ Университетѣ онъ отличался любознательностью необыкновенной: помимо обязательныхъ для него лекцій по филологическимъ, философскимъ и юридическимъ наукамъ, слушалъ лекціи и по медицинскимъ и естественнымъ. Шестнадцати лѣтъ онъ становится членомъ основаннаго С. Е. Раичемъ литературнаго общества. М. П. Погодинъ, бывшій на 7 лѣтъ старше Титова, съ завистью и уваженіемъ говоритъ о студентѣ Титовѣ. 25-го марта 1823 г. онъ записываетъ въ дневникъ: «Титовъ прекрасный молодой

52

человѣкъ»1). Погодинъ часто бесѣдуетъ съ Титовымъ о Шеллингѣ и дѣлаетъ выводъ, что Титовъ основательно изучилъ нѣмецкаго философа. 18-го іюня 1823 г. онъ даже записываетъ въ дневникъ, что взялъ съ Титова обѣщаніе перевести «Трансцедентальный идеализмъ» Шеллинга. Еще черезъ нѣсколько мѣсяцевъ на вечеринкѣ у Кубарева В. П. Титовъ «плѣнилъ Кубарева», при чемъ говорилъ о древнихъ іудеяхъ и Шеллингѣ2). 19-го октября 1823 г. была вечеринка у Титова, при чемъ говорили «о Шеллингѣ, Руссо, о нашихъ обрядахъ, ученомъ сословіи, Несторѣ, объ Исторіи»3). Какъ видимъ, — разносторонность и ученость не хуже Вершневской.

Для характеристики сужденій этого философа «безъ малаго въ осьмнадцать лѣтъ» любопытно письмо В. П. Титова къ Погодину отъ 13-го августа 1823 г.4). Оно переполнено классицизмомъ, Шеллингомъ, самыми странными параллелями между Библіей и Гезіодомъ: «удивительно сходство въ описаніи боя Титановъ съ Зевсомъ съ библейскими повѣствованіями о боѣ отпадшихъ ангеловъ». Титовъ въ этомъ письмѣ съ жаромъ говоритъ о философіи, о миѳологіи, находитъ параллель между философскимъ смысломъ легенды о Пандорѣ и Естественной Философіей: «въ самомъ дѣлѣ — пишетъ онъ — человѣкъ вскорѣ достигнулъ бы божественнаго просвѣщенія, если бы не препятствовало тому половое раздвоеніе организма, по которому одно нераздѣльное никогда не можетъ исполнить идею своего рода, а по соединеніи съ другимъ вновь себя производитъ». Въ 1826 г. кружокъ Погодина съ благословенія Пушкина рѣшается издавать «Московскій Вѣстникъ», въ которомъ Титовъ принимаетъ большое участіе. Въ «Вѣстникѣ» онъ печатаетъ рядъ статей: «Радость и Печаль», «Нѣсколько мыслей о зодчествѣ», «О достоинствѣ поэта», два отрывка изъ Флетчера, критика на переводъ В. И. Оболенскимъ Платона,

53

2 статьи о Соединенныхъ Штатахъ, статьи объ Индіи, о романѣ1). Новый штрихъ для характеристики разносторонности интересовъ Титова-Вершнева.

До самой смерти оставался В. П. Титовъ такимъ любомудрымъ энциклопедистомъ, «Вершневымъ». Его біографъ2) говоритъ о немъ: «Вся область человѣческаго мышленія и знанія всегда его привлекала, и онъ всѣмъ интересовался до такой степени, что Тютчевъ про него говорилъ въ шутку, что Титову какъ будто назначено Провидѣніемъ составить опись всего міра». Такимъ образомъ предъ нами вырисовывается образъ настоящаго Вершнева, одного изъ тѣхъ людей, «которые все знаютъ и все читали».

Для довершенія картины остается дополнить образъ Титова данными о его познаніяхъ въ античномъ мірѣ.

Еще студентомъ В. П. Титовъ изучалъ съ любовью греческій языкъ и даже перевелъ одну трагедію Эсхила; въ 1826 г. ему было поручено переводить Ѳукидида. О его познаніяхъ въ классическихъ наукахъ свидѣтельствуетъ слѣдующая запись въ Погодинскомъ дневникѣ 18-го февраля 1824 г.: «Былъ у насъ Титовъ, говорилъ между прочимъ съ В. И. Оболенскимъ о Вергиліи въ сравненіи съ Гомеромъ. Я не могу здѣсь вымолвить ни слова. О стыдъ!»3). За классическія познанія Титова даже прозвали «эллиномъ», и Шевыревъ сочинилъ о немъ такіе стишки:

«Но  вотъ  Лихонинъ  молодой
Вступилъ  съ  атлетомъ  новымъ
О  псалмахъ  въ  смертоносный  бой,
Со  эллиномъ  Титовымъ.

54

Изъ устъ его текутъ  рѣкой
Субъектъ,  периферія,
Міры  и  малый  и  большой —
Все  словеса  пустыя».1)

Пушкинъ познакомился съ Титовымъ еще въ Москвѣ въ 1826 г. 31-го августа 1827 г. Пушкинъ писалъ М. П. Погодину о переведенной Титовымъ сказкѣ «Переправа»2): «Ваша индѣйская сказка Переправа въ европейскомъ журналѣ обратитъ общее вниманіе, какъ любопытное открытіе учености; у насъ тутъ видятъ просто повѣсть и важно находятъ ее глупой»3). Въ Петербургѣ, куда Титовъ переѣхалъ въ 1828 г., онъ также часто встрѣчался съ Пушкинымъ и, какъ извѣстно, записалъ пушкинскій «Уединенный домикъ на Васильевскомъ». Въ тетради Московскаго Музея № 2382, л. 26, имѣется списокъ именъ и адресовъ для памяти; среди нихъ есть: «Титову въ домѣ Минист. внутр. дѣлъ»4).

На основаніи всѣхъ этихъ данныхъ (разносторонность познаній, блестящее классическое образованіе, знакомство съ Пушкинымъ Титова, одинаковое воспитаніе и мѣсто службы Вершнева и Титова, прямое указаніе рукописи на Титова) должно отвѣтить на поставленный въ заголовкѣ вопросъ такъ: Вершневъ — это Владимиръ Павловичъ Титовъ5).

Мы знаемъ, какъ реалистиченъ былъ Пушкинъ въ своихъ твореніяхъ, какъ даже имена дѣйствующихъ лицъ были взяты имъ изъ жизни.

Швабринъ-Шванвичъ и Гриневъ подавляли Пугачевскій

55

бунтъ, любимцемъ Петра былъ одинъ изъ предковъ Пушкина — Ржевскій, фамилію Ларинъ носилъ одинъ унтеръ-цейхвартеръ. Имя спорнаго сельца въ тяжбѣ Дубровскаго и Троекурова — Кистеневка, заимствовано у одной Нижегородской деревни, принадлежавшей Пушкинымъ. Самая фамилія Дубровскаго взята изъ одного нѣсколько схожаго дѣла 1737 года.

Но мы почти не знаемъ, кто служилъ прототипомъ для тѣхъ или иныхъ дѣйствующихъ лицъ, несмотря на весь интересъ этого вопроса для характеристики творческаго процесса. Въ иныхъ случаяхъ это почти невозможно. Мало вѣроятно, чтобы мы узнали ту, «съ которой образованъ Татьяны милой идеалъ»: для этого слишкомъ сложна Татьяна, у которой, конечно, былъ не одинъ, а много прототиповъ. Но это вполнѣ возможно для мелкихъ, эпизодическихъ лицъ, и установленіе ряда первообразовъ пушкинскихъ типовъ дало бы любопытный и богатый матеріалъ для чрезвычайно интереснаго вопроса о психологіи творческаго процесса. Это намъ поможетъ уяснить, «какимъ образомъ ваятель въ кускѣ каррарскаго мрамора видитъ сокрытаго Юпитера», какимъ образомъ разносторонній Титовъ отливается въ законченную форму Вершнева и въ многогранномъ Толстомъ-Американцѣ улавливается общечеловѣческій типъ Загорѣцкаго.

2.

Къ датировкѣ оды „Вольность“.

Для характеристики Пушкинскихъ политическихъ воззрѣній, въ виду немногочисленности имѣющагося въ нашемъ распоряженіи матеріала, очень важно точно установить датировку того или иного выраженія политическихъ взглядовъ поэта, особенно для такой значительной въ этомъ смыслѣ вещи, какъ ода «Вольность». Впервые въ Россіи былъ напечатанъ отрывокъ изъ нея — строфа VII — П. А. Ефремовымъ въ изданіи 1880 г. подъ заглавіемъ: «Смерть Людовика XVI (Отрывокъ)» (т. I, стр. 315). Въ приложеніяхъ къ V тому того же изданія текстъ оды былъ пополненъ,

56

постепенно прибавлялись еще нѣкоторыя строфы, пока во II томѣ академическаго изданія не былъ данъ полный текстъ1).

Во всѣхъ изданіяхъ, до изданія «Просвѣщенія» 1903 г. подъ редакціей П. О. Морозова, отрывки изъ оды относились къ 1820 г., такъ какъ «Вольность» считалась непосредственной причиной ссылки Пушкина на югъ. П. О. Морозовъ въ названномъ изданіи впервые отнесъ ее къ 1819 г., на основаніи данныхъ изъ переписки князя П. А. Вяземскаго съ А. И. Тургеневымъ. В. Е. Якушкинъ согласился съ этой датировкой во II томѣ академическаго изданія, но, когда на найденномъ въ Тургеневскомъ архивѣ автографѣ «Вольности» оказалась дата «1817», принялъ послѣднюю. Это мнѣніе вызвало возраженіе, и Венгеровское изданіе оставило дату 1819 г. Такова вкратцѣ исторія вопроса. Разберемъ теперь доводы pro и contra. Несомнѣнно onus probandi лежитъ на сторонникахъ 1819 г., ибо за 1817 г. — два пушкинскихъ указанія: дата автографа2) и слѣдующее мѣсто въ т. н. «Воображаемомъ разговорѣ съ Александромъ I»:

«Я читалъ вашу оду Свобода! Прекрасно, хоть она писана немного сбивчиво, мало обдумано, вамъ вѣдь было 17 лѣтъ, когда вы написали эту оду» [— В. В., я писалъ ее въ 1817 году...]»3). Что же выдвигаютъ противъ двухъ Пушкинскихъ свидѣтельствъ сторонники 1819 г.?

Ихъ доводы сводятся къ слѣдующему: а) впервые о «Вольности» упоминается въ перепискѣ А. И. Тургенева и князя П. А. Вяземскаго 5-го авг. 1819 г. и далѣе о ней же говорится тамъ же, въ письмахъ отъ 22-го окт. и 1-го ноября 1819 г.4^, 5); б) въ строкахъ строфы II: «Открой мнѣ благородной слѣдъ Того возвышеннаго Галла, Кому сама, средь славныхъ бѣдъ, Ты гимны смѣлые внушала»,

57

говорится о А. Шенье, полное собраніе сочиненій коего вышло въ Парижѣ только въ 1819 г.1^, 2); в) Вигель говоритъ, что ода была написана черезъ 3 года послѣ Лицея2); г) Карамзинъ сообщилъ о ней только 19-го апрѣля 1820 г. Дмитріеву2); д) по настроенію она не подходитъ къ пьесамъ Лицейскаго періода1^, 2). Пушкинскія же даты объясняютъ или опиской2), или желаніемъ смягчить ея впечатлѣніе, представить дѣтской вещью, при чемъ приводятъ аналогію съ «Гавриліадой»1.

Разберемъ сначала доводы в) г) и д).

Ф. Ф. Вигель (доводъ в) не указываетъ точно даты написанія оды, но говоритъ, что «ничего другого въ либеральномъ духѣ Пушкинъ не писалъ еще тогда» (Записки, изд. «Русск. Арх.» VI, 10) — это болѣе походитъ на 1817 г., чѣмъ на 1819—1820 г. Ссылка на Карамзина (доводъ г) основана на недоразумѣніи. Вотъ дословно, что говоритъ Карамзинъ: «служа подъ знаменами либералистовъ, онъ (Пушкинъ) написалъ и распустилъ стихи на вольность, эпиграммы на властителей и проч. и проч. Это узнала полиція etc. Опасаются слѣдствій...»3). Здѣсь нѣтъ и намека, что «Вольность» относится къ 1819 г. или 1820 г. Говорится лишь, что полиція узнала объ одѣ въ 1820 г. Но та же полиція, узнала о «Гавриіліадѣ» только черезъ 6 лѣтъ послѣ написанія, когда она успѣла дойти до штабсъ-капитана Митькова.

Доводъ д) равно является очень спорнымъ. Пушкинъ самъ далъ своей одѣ справедливое опредѣленіе: «прекрасно, хоть она писана немного сбивчиво, мало обдумано». Именно такая сбивчивость, мало-обдуманность должна была быть въ политическихъ идеалахъ Пушкина 1817 года. Воспѣваніе отвлеченной Законности, элегическія надежды на конституцію, — какъ все это по политической энергіи ниже не только «Вольности» Радищева, но и Пушкинскаго же «Любви, надежды, гордой славы» съ его энергичнымъ

58

призывомъ: «Россія вспрянетъ ото сна и на обломкахъ самовластья напишетъ наши имена». Какъ туманны, напротивъ, стихи «Вольности»:

«Такъ онъ писалъ темно и вяло», иначе нельзя опредѣлить стихи «Вольности», гдѣ Пушкинъ высказываетъ свои идеалы. Съ другой стороны, крайняя умѣренность оды не позволяетъ ее относить къ 1819—1820 г. Осужденіе убійства Павла I, («О, стыдъ! О, ужасъ нашихъ дней! Какъ звѣри, вторглись янычары, Падутъ безславные удары, Погибъ увѣнчанный злодѣй») и казни Людовика XVI, при чемъ, совершенно аналогично реакціонерамъ реставраціи, владычество Наполеона представляется карой Божьей за смерть Людовика XVI:

59

ненависть къ Наполеону, которой дышетъ только что приведенная строфа VIII, — все это гораздо ближе къ 1815 г., чѣмъ къ 1820 г. Стоитъ сравнить только съ VIII строфой «Вольности» «Наполеонъ на Эльбѣ», какъ будетъ видно сходство настроеній. «Европа, мщенье, мщенье! Рыдай, твой бичъ возсталъ — и все падетъ во прахъ, все сгибнетъ»... Наполеонъ — ужасъ міра и стыдъ природы «Вольности» аналогиченъ «свирѣпо — шепчущему», «губителю», «бичу», «хищнику» «Наполена на Эльбѣ»; и «ужасу міра» — Наполеону въ одѣ «Принцу Оранскому» (1816 г.).

Такъ что и по настроеніямъ «Вольность» ближе къ 1815 г., чѣмъ къ 1820 г. и, вѣроятнѣе, можетъ относится къ 1817 г., чѣмъ къ 1819 г. Остается еще вопросъ, могъ-ли у 18-лѣтняго Пушкина быть хоть тотъ минимумъ либерализма, который является въ «Вольности». Объ этомъ у насъ есть прямое свидѣтельство Вигеля. Говоря о выпускѣ Пушкина изъ Лицея, онъ замѣчаетъ: «Былъ ли онъ (Пушкинъ) тогда либераломъ? Да какъ же не быть восемнадцатилѣтнему мальчику, который только-что вырвался на волю, съ пылкимъ поэтическимъ воображеніемъ и съ кипучей африканской кровью въ жилахъ, и въ такую эпоху, когда свободомысліе было въ самомъ разгарѣ»1).

Перейдемъ теперь къ Пушкинскимъ словамъ о Шенье (доводъ б). Это доказательство было неопровержимо до самаго послѣдняго времени, но нынѣ изъ описанія А. І. Лященко принадлежащихъ Е. В. Князю Олегу Константиновичу списковъ Пушкинскихъ стихотвореній, слѣдуетъ, что въ Глѣбовской тетрадкѣ, въ спискѣ «Вольности» 20-хъ годовъ, цитованные стихи строфы II отнесены къ Пиго-Лебрену, поэту и авантюристу конца XVIII вѣка2). Не знаемъ, насколько правильно это утвержденіе: Пушкинъ былъ, конечно, знакомъ съ твореніями этого распространеннаго

60

въ началѣ XIX вѣка въ Россіи автора1), но не знаемъ, насколько они могутъ подойти подъ рангъ «смѣлыхъ гимновъ» пусть рѣшаютъ это люди, болѣе насъ знакомые съ произведеніями Пиго-Лебрена2). Для насъ только важно, что довольно авторитетный старинный списокъ опровергаетъ отнесеніе цитованныхъ стиховъ къ А. Шенье, отнесеніе, впервые бездоказательно сдѣланное г. Ефремовымъ3) и столь-же бездоказательно повторенное другими издателями4). Перейдемъ теперь къ центральному пункту — перепискѣ князя П. А. Вяземскаго и А. И. Тургенева.

Вотъ что пишетъ 5-го августа 1819 г. А. И. Тургеневъ князю П. А. Вяземскому5): «Я люблю Царское Село въ отсутствіе хозяевъ: прелести его тѣ же, ажитаціи меньше; гуляютъ, не оглядываясь, и слушаютъ того, кто говоритъ, безъ разсѣянія. Все въ порядкѣ, и все на мѣстѣ, и никто не приноситъ себя въ жертву genio loci. Такъ сдѣлано посвященіе дерноваго памятника, украшеннаго бюстомъ Государя въ лицейскомъ (будущемъ) саду. И забавы впредь будутъ напоминать питомцамъ того, которого сердце желало бы дать имъ хорошее воспитаніе. Но вообрази себѣ двѣнадцатилѣтняго юношу, который шесть лѣтъ живетъ въ виду дворца и въ сосѣдствѣ съ гусарами, и послѣ обвиняй Пушкина за его «Оду на свободу» и за двѣ болѣзни нерусскаго имени! Возвратимся къ царскосельскимъ мудрецамъ...».

61

А. И. Тургеневъ переходитъ къ «одѣ на свободу» совершенно спокойно, безъ предупрежденія, какъ къ предмету, извѣстному Вяземскому наравнѣ съ двумя болѣзнями Пушкина «не русскаго имени»; князь Вяземскій даже обвинялъ уже Пушкина за эту оду, она, слѣдственно, ему хорошо знакома. И, кажется, это было давно, ибо Тургеневъ случайно, въ связи съ предшествующими мыслями о Царскомъ Селѣ въ отсутствіи Государя, упомянулъ о ней. Во всякомъ случаѣ до 5-го августа 1819 г. князь П. А. Вяземскій уже читалъ какую то Пушкинскую «оду на свободу» и даже пенялъ за нее Пушкину. Черезъ два мѣсяца А. И. Тургеневъ пишетъ въ письмѣ отъ 22-го октября 1819 г. князю П. А. Вяземскому слѣдующее1):

«Пушкинъ переписалъ и для тебя стансы на С., но я боюсь и за него, и за тебя посылать ихъ къ тебѣ. Les murs peuvent avoir des yeux et même des oreilles».

На что 1-го ноября 1819 г. князь Вяземскій отвѣчаетъ2):

«Присылай же пѣсню Пушкина. Что ты за трусишка такой! «Смѣлымъ Богъ владѣетъ». Я никого и ничего не боюсь, совѣсть — мое право».

Ясно, что пушкинскіе «стихи на С.», о коихъ говорится въ письмахъ 22-го октября и 1-го ноября, — другое стихотвореніе, чѣмъ «ода на свободу», о коей А. И. Тургеневъ писалъ 5-го августа князю П. А. Вяземскому.

Это явствуетъ изъ слѣдующаго: 1) князь Вяземскій не желалъ бы съ такой опасностью получить списокъ стихотворенія, ему уже извѣстнаго; 2) объ «одѣ на свободу» Тургеневъ говоритъ безъ всякаго страха, а «стансы на С.» боится даже назвать полнымъ именемъ (стансы на свободу). Понятно, что о вещи, которой онъ такъ боялся, онъ не сталъ бы столь легко упоминать и еще въ связи съ именемъ Государя, какъ это было сдѣлано въ письмѣ 5-го авг. Итакъ, изъ переписки князя П. А. Вяземскаго и А. И.

62

Тургенева намъ извѣстно о двухъ гимнахъ Пушкина Свободѣ. Возможно ли, чтобы одинъ изъ нихъ не дошелъ до насъ? На этотъ вопросъ необходимо дать утвердительный отвѣтъ. Пушкинъ предъ ссылкой, по приглашенію Милорадовича написать свои революціонные стихи, «сѣлъ и писалъ, писалъ... и написалъ цѣлую тетрадь»...1). Изъ этого множества до насъ дошли только «Вольность», «Къ Чаадаеву», «Деревня», «Noël» и полдюжины эпиграммъ. Намъ извѣстно далѣе, что Пушкинъ въ декабрѣ 1824 г. посылалъ съ нѣкімъ Рокотовымъ брату «святочную пѣсенку», за которую боялся попасть въ крѣпость2); эта пѣсенка равно намъ неизвѣстна.

Но если до насъ дошла только одна пѣсня свободѣ, то почему ее именно отнести къ 1817 г.?

Помимо даты автографа имѣется еще одно указаніе: ода сопровождается извѣстнымъ посвященіемъ княгинѣ Е. И. Голицыной: «Простой воспитанникъ природы», посвященіемъ, «если не страстнымъ, то довольно воодушевленнымъ». Пушкинъ же былъ очарованъ княгиней только въ первые мѣсяцы вступленія своего въ свѣтъ и уже 3-го декабря 1818 г. А. И. Тургеневъ писалъ, что Пушкинъ не влюбленъ въ нее3).

Итакъ, дата автографа и косвенное свидѣтельство указываютъ, что дошедшая до насъ ода «Вольность» написана въ 1817 году, и предположенія объ опискѣ4) или намѣренномъ искаженіи даты поэтому не только надуманы, но и досадно-излишни и нецѣлесообразны.

Дошедшая до насъ ода «Вольность» написана въ 1817 году — таковъ нашъ выводъ.

Илья Бикерманъ.