- 68 -
Арина Родіоновна и няня Дубровскаго.
Иногда приходится слышать замѣчаніе, съ перваго взгляда довольно справедливое, что во всеобъемлющей лирикѣ Пушкина, „генія все любившаго, все въ самомъ себѣ вмѣстившаго“, вовсе нѣтъ отраженія личнаго сыновняго чувства, любви дитяти къ матери. Дѣйствительно, судьба поставила Пушкина въ такія отношенія къ родителямъ, что любить свою мать всѣми силами сердца онъ не могъ. Отъ матери онъ не видѣлъ ласки: его дѣтскую головку часто прижимала къ своей груди и ласкала бабушка, Марія Алексѣевна Ганибалъ, а мать ему замѣнила Арина Родіоновна, которая научила его уважать русскую женщину, первая ввела его въ тотъ міръ, гдѣ онъ нашелъ Татьяну и Машу Миронову и связала его сердце съ народной душою. Ея вліяніе на ея питомца и друга было такъ велико, роль ея въ его жизни и творчествѣ такъ значительна, что Арина Родіоновна, право, стоитъ особаго очерка, котораго ждетъ — не дождется эта прекрасная русская женщина, усладившая своими разсказами полузаброшенное дѣтство геніальнаго мальчика, коротавшая съ нимъ долгіе вечера въ его деревенскомъ заточеніи,
- 69 -
любившая Пушкина и любимая имъ какъ мать. Онъ и звалъ ее „мамой“ („Журн. Мин. Нар. Просв.“, т. 103, стр. 145).
Арину Родіоновну мы находимъ въ нянѣ Татьяны и Ольги, въ княгининой мамкѣ („Русалка“), отчасти въ карлицѣ Ласточкѣ („Арапъ Петра Великаго“), въ нянѣ молодого Дубровскаго. Для Пушкина няня была не только нѣжной пѣстуньей, преданнымъ другомъ: въ ней онъ нашелъ истинно-національный типъ, который исчерпалъ до дна. Ея преданность и нѣжность такъ глубоко врѣзались въ его сердце, жаждавшее любви и ласки, что онъ запечатлѣлъ даже отдѣльныя проявленія любви своей няни, умилявшія его своей трогательной наивностью, и эти черты отразилъ въ своемъ творчествѣ. Повторяю — объ Аринѣ Родіоновнѣ слѣдуетъ написать особую статью, и, чтобы отъ изслѣдователя не ускользнула очень интересная подробность, хочу посвятить нѣсколько строкъ одной „няниной реминисценціи“, если можно такъ выразиться, въ пушкинской прозѣ.
П. В. Анненковъ въ своихъ „Матеріалахъ для біографіи Пушкина“ (изд. 2-ое, С.-Пб. 1873, стр. 4) цитируетъ письмо Арины Родіоновны къ поэту: „Любезный мой другъ Александръ Сергѣевичъ! Я получила письмо и деньги, которыя вы мнѣ прислали. За всѣ ваши милости я вамъ всѣмъ сердцемъ благодарна; вы у меня безпрестанно въ сердцѣ и на умѣ, и только когда засну, забуду васъ. Пріѣзжай, мой ангелъ, къ намъ въ Михайловское — всѣхъ лошадей на дорогу выставлю. Я васъ буду ожидать и молить Бога, чтобы онъ далъ намъ свидѣться. Прощай, мой батюшко Александръ Сергѣевичъ. За ваше здоровье я просвиру вынула и молебенъ отслужила — поживи, дружочекъ, хорошенечко, самому слюбится. Я, слава Богу, здорова — цѣлую ваши ручки и остаюсь васъ многолюбящая няня ваша Арина Родіоновна“. Письмо помѣчено
- 70 -
Тригорскимъ, 6 марта, вѣроятно, 1827 г.; Анненковъ его напечаталъ не цѣликомъ; полностью оно появилось во II томѣ Академическаго изданія переписки поэта. Переводъ напечатаннаго Анненковымъ отрывка изъ этого письма помѣстилъ C. Arps въ своей статьѣ „Eine Freundin Puschkins“ („Das Magazin für die Litteratur des In-und Auslandes“, Wochenschrift der“Weltlitteratur, 1889, 23 Februar, № 9, Dresden, s. s. 137 — 138), отнеся письмо къ 1826 году. Въ „Сѣверномъ Вѣстникѣ“ 1895 г., № 12, стр. 335, есть библіографическое указаніе на эту статью, но по ошибкѣ авторъ ея названъ К. Apner’омъ, а письмо сочтено „неизвѣстнымъ въ Россіи“.
Въ третьей главѣ „Дубровскаго“ герой получаетъ отъ своей старой няньки слѣдующее письмо: „Государь ты нашъ Владимиръ Андреевичъ, я, твоя старая нянька, осмѣлюсь тебѣ доложить о здоровьѣ папенькиномъ. Онъ очень плохъ, иногда заговаривается и весь день сидитъ какъ дитя глупое, — а въ животѣ и смерти Богъ воленъ, — пріѣзжай ты къ намъ, соколикъ мой ясный, мы тебѣ и лошадей вышлемъ на Песочное. Слышно, земскій судъ къ намъ ѣдетъ, отдать насъ подъ началъ Кирилу Петровичу Троекурову — потому что мы-дескать ихніе, а мы искони ваши — и отъ роду того не слыхивали. Ты бы могъ, живя въ Петербургѣ доложить о томъ Царю-Батюшкѣ, а онъ бы не далъ насъ въ обиду. Остаюсь твоя вѣрная раба нянька Арина Егоровна Бузырева“1).
Сходство между обоими приведенными письмами бросается въ глаза сразу. Оно не ограничивается однимъ общимъ тономъ, выражающимъ сердечную любовь и привязанность престарѣлой пѣстуньи къ питомцу, однимъ и тѣмъ же языкомъ, удивительно народнымъ и живымъ, изъ родника котораго зачерпнулъ столько
- 71 -
прелести нашъ великій мастеръ слова, — но идетъ дальше и доходитъ до общихъ выраженій. Въ обоихъ письмахъ народныя присловья: „поживи, дружочекъ, хорошенечко — самому слюбится“, говоритъ совершенно эпически Арина Родіоновна, радуясь освобожденію своего любимца и друга изъ ссылки и, можетъ быть, полушутливо, полунѣжно намекая на дошедшіе до нея слухи о намѣреніи Пушкина жениться; „въ животѣ и смерти Богъ воленъ“, утѣшаетъ Дубровскаго народной пословицей Арина Егоровна, сообщая ему грустныя вѣсти изъ родительскаго дома. Арина Родіоновна зоветъ Пушкина: „мой ангелъ“, „дружочекъ“; Арина Егоровна называетъ Дубровскаго: „соколикъ мой ясный“. Арина Родіоновна сбивается съ „ты“, какъ она всегда, конечно, обращалась къ Пушкину, на „вы“, видя въ Пушкинѣ не только своего „любезнаго друга“, но и барина; Арина Егоровна пишетъ своему „ясному соколику“: „государь ты нашъ“ и подписывается не только нянькой, но и „вѣрной рабой“. И та и другая хотятъ какъ можно скорѣе обнять своего друга и господина: „всѣхъ лошадей на дорогу выставлю“, обѣщаетъ Арина Родіоновна; „мы тебѣ и лошадей вышлемъ на Песочное“, пишетъ Арина Егоровна. Въ этомъ послѣднемъ случаѣ слишкомъ очевидна общность выраженій. П. В. Анненковъ („Матеріалы“, стр. 3) разсказываетъ, что въ нянѣ Пушкина, „типическомъ и благороднѣйшемъ лицѣ русскаго міра“, соединялись „добродушіе и ворчливость“. Когда больной старикъ Дубровскій черезъ силу встаетъ съ постели навстрѣчу пріѣхавшему изъ столицы сыну, Арина Егоровна нападаетъ на своего стараго барина: „зачѣмъ ты всталъ съ постели? на ногахъ не стоитъ, а туда же норовитъ, куда и люди“. То же добродушіе, та же сердечная заботливость, та же ворчливость, за которой скрывается доброта.
Не будетъ особенной психологической натяжкой
- 72 -
предположить, что въ умѣ Пушкина, когда онъ писалъ слова Арины Егоровны, носилось письмо Арины Родіоновны, мелькали ея милыя, ласковыя строки, и, быть можетъ, даже не думавъ воспроизвести выраженія Арины Родіоновны, но повинуясь невольной, имъ самимъ не сознаваемой реминисценціи, онъ вложилъ въ уста няни Дубровскаго теплыя, нѣжныя слова своей „дряхлой голубки“.
По поводу вызвавшаго настоящую замѣтку письма Арины Родіоновны профессоръ Н. Ѳ. Сумцовъ („Харьковскій университетскій сборникъ въ память А. С. Пушкина“, Харьковъ, 1900 г., стр. 115) замѣчаетъ, что „по полученіи этого письма“ Пушкинъ написалъ стихотвореніе: „Подруга дней моихъ суровыхъ ...“
Мнѣніе г. Сумцова бездоказательно. П. О. Морозовъ („Сочиненія и письма А. С. Пушкина“, изд. товарищества „Просвѣщеніе“, т. II, С.-Пб. 1903, стр. 424) тоже говоритъ, что этотъ набросокъ „повидимому, служитъ отвѣтомъ“ на напечатанное Анненковымъ письмо няни. Надо думать, что оба комментатора неправильно поняли слова Анненкова (1. с.): „какимъ чуднымъ отвѣтомъ на это письмо служитъ неизданный отрывокъ Пушкина, который мы здѣсь приводимъ: „Подруга дней моихъ суровыхъ ...“ и т. д. Анненковъ совершенно справедливо указываетъ на гармоническое духовное созвучіе между письмомъ Арины Родіоновны и стихотвореніемъ Пушкина о ней, но изъ этого еще нельзя заключить, какъ дѣлаютъ гг. Сумцовъ и Морозовъ, что письмомъ няни были вызваны поэтическія строки о „дряхлой голубкѣ“ поэта. Какъ будто Пушкинъ не могъ думать о своей нянѣ и помимо этого письма и, зная ея любовь къ нему, изобразить съ такой красотою и нѣжностью ожиданіе и замирающую тоску ея вѣрнаго сердца ...
СноскиСноски к стр. 70
1) Курсивъ принадлежитъ намъ.