54

Зналъ-ли Пушкинъ по-итальянски? У него есть подражанія итальянскимъ поэтамъ и даже какъ будто переводы изъ нихъ, но ни въ одномъ изъ этихъ примѣровъ не замѣтно такой близости къ первообразу или подлиннику, которая-бы исключала мысль о посредствѣ перевода на другой, безспорно знакомый Пушкину языкъ, а именно — скорѣе всего — французскій. Встрѣчаются у него отдѣльныя итальянскія слова, которыя сами по себѣ, конечно, ничего не даютъ для поставленнаго выше вопроса, и цѣлыя фразы, но сочиненныя не имъ, такъ какъ это или заглавія, какъ въ „Египетскихъ ночахъ“, или эпиграфы, какъ въ „Каменномъ гостѣ“ (изъ либретто оперы „Донъ-Жуанъ“), или поговорки, какъ въ „Путешествіи въ Арзрумъ“ (гл. II: „Азіатскіе банщики приходятъ иногда въ восторгъ, вспрыгиваютъ вамъ на плеча, скользятъ ногами по бедрамъ и пляшутъ на спинѣ въ присядку, е sempre bene“) при почти полномъ отсутствіи цитатъ изъ писателей, что̀ кажется особенно знаменательнымъ въ виду довольно многочисленныхъ дословныхъ выписокъ французскихъ, англійскихъ и даже латинскихъ, не смотря на его собственное увѣреніе, впрочемъ, далеко не справедливое, что онъ забылъ латинскій языкъ. Исключеніе — цитата въ „Метели“, гдѣ объ отношеніи Марьи Гавриловны къ Бурмину сказано, между прочимъ, слѣдующее: „но поэтъ, замѣтя ея поведеніе, сказалъ бы:

Se amor non è, che dunche?...“.

Эта цитата очень характеристична для степени знакомства Пушкина съ итальянскимъ языкомъ и его письменностью

55

въ подлинникѣ. Пушкинъ не называетъ поэта, слова котораго приводить, хотя не видно причины, почему онъ умолчалъ его имя, если зналъ его. Этотъ поэтъ — Петрарка, и выписанныя Пушкинымъ слова составляютъ начало перваго стиха LXXXVIII-аго сонета изъ числа написанныхъ при жизни Лавры (In vita di Madonna Laura):

S’amor non è, che dunque è quel ch’ i’ sento?

Почему Пушкинъ урѣзалъ конецъ стиха? не потому-ли, что хотѣлъ избѣжать перваго лица? Но, если онъ не назвалъ автора умышленно, чтобы выразить отношеніе поэта вообще, а не какого-либо опредѣленнаго, къ даннымъ признакамъ чувства, ему стоило-бы только измѣнить „ch’i’ sento“ въ „che sente“, — разумѣется, если онъ зналъ итальянскій языкъ грамматически, какъ онъ зналъ языки французскій, англійскій, латинскій и — болѣе или менѣе — нѣмецкій. Но это представляется мало вѣроятнымъ въ виду неправильнаго написанія служебнаго, слѣдовательно — значащагося въ грамматикѣ слова „dunche“ вмѣсто „dunque“, т.-е., по звукамъ, ду́нкэ вмѣсто ду́нкўэ. Откуда эта странная ошибка? Вѣроятно, Пушкинъ нашелъ свою цитату за-долго до того, какъ написалъ „Метель“ (что̀ было, повидимому, въ 1830 г.), — можетъ быть еще до своей поѣздки въ Одессу, гдѣ онъ могъ часто слышать итальянскую рѣчь, — нашелъ ее въ какой-нибудь французской книжкѣ, гдѣ стихъ Петрарки могъ быть обрѣзанъ тѣмъ легче, что оказавшееся въ концѣ цитаты „che dunque“ соотвѣтствуетъ точь въ точь французскому „quoi donc?“, при помощи своихъ познаній во французскомъ и латинскомъ языкахъ понялъ ее правильно, но прочелъ que въ „dunque“ по-французски, т.-е. за кэ. Такъ какъ Пушкинъ обладалъ превосходной памятью, эта цитата могла удержаться у него въ умѣ — по

56

звукамъ, а не по написанію — въ теченіе многихъ лѣтъ и подвернуться ему подъ перо въ то время, когда онъ описывалъ сдержанное, но, очевидно, небезразличное отношеніе Марьи Гавриловны къ увлекшемуся ею Бурмину. Учась постоянно, то сознательно и усидчиво, то случайно, на ходу, онъ успѣлъ къ тому времени узнать, что звукосочетаніе кэ выражается по-итальянски буквами che, и вотъ, припомнивъ усвоенные имъ нѣкогда звуки итальянскаго выраженія мысли: „если это не любовь, то что-же?“, онъ написалъ „dunche“.

Изъ сопоставленія всѣхъ этихъ данныхъ выводъ долженъ быть, кажется, таковъ: Пушкинъ понималъ по-итальянски на столько, на сколько можетъ способный и сообразительный человѣкъ понимать языкъ, схожій съ другими двумя ему извѣстными языками, но которому онъ никогда не учился и на которомъ ему приходилось разбирать только случайно попавшіяся ему фразы и цитаты.