65

Къ біографіи Я. Н. Толстого.

Въ статьѣ Б. Л. Модзалевскаго о Яковѣ Николаевичѣ Толстомъ1) выяснены черты жизни и характера этого человѣка, котораго Пушкинъ находилъ возможнымъ называть „раннимъ философомъ“. Изученіе личности Я. Н. Толстого, интересное и необходимое съ исторической точки зрѣнія, имѣетъ и спеціальный интересъ, — для пушкинской біографіи. Одной изъ ея задачъ является изслѣдованіе отношеній и знакомствъ поэта и опредѣленіе возможныхъ на него вліяній всякихъ его друзей и пріятелей. Съ Я. Н. Толстымъ Пушкинъ встрѣчался въ кружкѣ „Зеленой лампы“. Г. Модзалевскій справедливо указываетъ на то, что кружокъ членовъ этого веселаго сообщества не преслѣдовалъ исключительно цѣлей кутежа, волокитства, дебоширства и т. д. Въ кружкѣ, — „этомъ пріютѣ любви и вольныхъ музъ“ велись безконечные споры, и несомнѣнно, если вспомнить духъ времени,

66

— по большей части на темы о вольности. Исторія „Зеленой лампы“ далеко еще не изучена, не выяснены даже физіономіи членовъ, но мы не ошибемся, сказавъ, что среди нихъ Я. Н. Толстой оказывался однимъ изъ способнѣйшихъ вести разговоры на отвлеченныя темы.

„Философъ ранній, ты бѣжишь
Пировъ и наслажденій жизни;
На игры младости гдядишь
Съ молчаньемъ хладнымъ укоризны.

Ты милыя забавы свѣта
На грусть и скуку промѣнялъ
И на лампаду Эпиктета
Златой Гораціевъ фіалъ“.

Въ цѣляхъ спеціально-пушкинскихъ и общеисторическихъ наиболѣе любопытнымъ представлялось бы изученіе отношеній Я. Н. Толстого къ тому общественному движенію, конечный взрывъ котораго произошелъ на Сенатской площади 14-го декабря 1825 года. Но мы можемъ пока только поставить вопросъ и разрѣшить его лишь въ самой общей формѣ. Свѣдѣнія о Толстомъ, какъ членѣ тайнаго общества, крайне скудны и глухи. Достовѣрно, во всякомъ случаѣ, что онъ былъ членомъ Общества, и при томъ — Однимъ изъ старѣйшихъ и авторитетныхъ. Объ этомъ можно заключить по слѣдующему отрывку изъ „Записокъ“ кн. Е. П. Оболенскаго. Оболенскій разсказываетъ о ходѣ дѣлъ Общества въ самомъ началѣ 1825 года. „Въ это время, пишетъ онъ, по дѣламъ Общества все находилось въ какомъ-то затишьѣ. Многіе изъ первоначальныхъ членовъ были вдали отъ Петербурга: Николай Ивановичъ Тургеневъ за-границей, Яковъ Николаевичъ Толстой тамъ же, Иванъ Ивановичъ Пущинъ въ Москвѣ, Сергѣй Петровичъ Трубецкой въ Кіевѣ, Михаилъ Михайловичъ Нарышкинъ также въ Москвѣ. Такимъ образомъ, наличное

67

число членовъ Общества въ Петербургѣ было весьма ограниченно. Вновь принятые были еще слишкомъ молоды и неопытны, чтобы вполнѣ развить собою цѣль и намѣренія Общества, и потому они могли только приготовляться къ будущей дѣятельности черезъ взаимное сближеніе и обоюдный обмѣнъ мыслей и чувствъ въ извѣстные періодически назначенные дни для частныхъ совѣщаній. Такъ незамѣтно протекалъ 1825-ый годъ“1). Въ этомъ отрывкѣ нужно обратить вниманіе на то, что Оболенскій именуетъ Толстого среди виднѣйшихъ членовъ Общества, отсутствіемъ которыхъ объясняется даже затишье по дѣламъ Общества. Оболенскій противополагаетъ Я. Н. Толстого и другихъ названныхъ лицъ новымъ членамъ Общества, молодежи: первымъ были вѣдомы сокровенныя цѣли Общества, послѣдніе только готовились къ воспріятію ихъ. А говоря о томъ, что наличное число членовъ въ Петербургѣ ограниченно, Оболенскій указываетъ на то, что хотя названные члены и не были на лицо, но они сохранили связи съ обществомъ. Слѣдовательно, Яковъ Толстой не только былъ первоначальнымъ членомъ, но остался имъ и послѣ распаденія Общества Благоденствія; правда, онъ жилъ за-границей и не принималъ активнаго участія въ дѣятельности Общества. Но идейныя связи сохранились: и живя въ Парижѣ, Толстой былъ близокъ по своимъ духовнымъ интересамъ къ своимъ товарищамъ, жившимъ въ Россіи. Въ „Русской Старинѣ“ (1889 г., ноябрь, стр. 375 — 377) было напечатано письмо Александра Александровича Бестужева изъ С.-Петербурга отъ 3-го марта 1824 года къ неизвѣстному лицу.

68

При самомъ даже поверхностномъ обзорѣ этого письма можно вполнѣ опредѣленно заключить, что письмо это писано къ Як. Ник. Толстому. Оно чрезвычайно характерно для эпохи, для автора и для адресата. Содержаніе письма служитъ доказательствомъ, что Яковъ Николаевичъ Толстой не порвалъ связей со своими товарищами по обществу: къ нему писали, какъ къ человѣку, для котораго интересны всѣ подробности жизни петербургскихъ друзей, отъ него требовали политическихъ новостей: „что дѣлаютъ либералы и каковъ ихъ характеръ? — спрашиваетъ авторъ письма. Каковъ духъ большей части французовъ? доволенъ ли народъ? пожалуйста, бросьте при вѣрномъ случаѣ нѣсколько строчекъ объ этомъ. Вы одолжите тѣмъ всѣхъ благомыслящихъ“.

Это письмо ускользнуло отъ вниманія Б. Л. Модзалевскаго. Въ нашей замѣткѣ, являющейся дополненіемъ къ его работѣ, мы считаемъ не лишнимъ воспроизвести это письмо цѣликомъ и въ особенности потому, что оно дышетъ колоритомъ эпохи и даетъ немало подробностей литературной и общественной жизни въ 1824-мъ году.

С.-Петербургъ, 3 марта 1824 г. Ночь.          

„Долго, любезнѣйшій Яковъ Николаевичъ, не видались мы съ вами, а это время еще долѣе намъ казалось отъ того, что рѣдко имѣли о васъ вѣсти, — а отъ васъ? Ну да правда и я хорошъ — забудемъ старое и поговоримъ о настоящемъ... о которомъ можно сказать и много и мало: я скажу, что припомню.

Лѣтомъ я выдержалъ карантинъ отъ полугорячки; въ іюнѣ вступилъ въ должность къ герцогу Виртембергскому; сентябрь и октябрь проѣздилъ съ нимъ по сѣверному краю Россіи — по пріѣздѣ стрѣлялся съ ком. Рингеромъ, который волей Божіею промахнулся, а я подарилъ ему патронъ. Ноябрь присѣлъ за „Звѣзду“ и въ декабрѣ

69

ее съ Рылѣеымъ спекли. При этомъ ее прилагаю: не осудите: чѣмъ были богаты, тѣмъ и рады1), а теперь принимаюсь отбраниваться на безсмысленныя, площадныя выходки нашихъ журналистовъ. Это превосходитъ всякое вѣроятіе.

За моими новостями слѣдуютъ новости моихъ друзей, и я скажу вамъ, что Рылѣевъ десять дней тому назадъ дрался на дуели съ княземъ Ш., офицеромъ финл. гвардіи; кн. Ш. свелъ связь съ побочною сестрою Рылѣева, у него воспитанною, и что всего хуже, осмѣлился надписывать къ ней письма на имя Рылѣевой. Сначала онъ было отказался, но когда Р. плюнулъ ему въ лицо — онъ рѣшился. Стрѣлялись безъ барьера. Съ перваго выстрѣла Рылѣеву пробило [не разобрать одного слова, залито чернилами] на вылетъ — но онъ хотѣлъ драться до повалу — и повѣрите ли, что на трехъ шагахъ оба раза пули встрѣчали пистолетъ противника, мы развели ихъ. Теперь онъ не опасенъ и рана его идетъ очень хорошо.

Жуковскій пудрится, Воейковъ (вампиръ во всемъ смыслѣ слова) лежитъ на одрѣ недуга, разбитый лошадьми. Крыловъ написалъ 27 прелестнѣйшихъ басенъ: Пушкина Фонтанъ-Слезъ — превосходенъ; онъ пишетъ еще поэтическій романъ: Онѣгинъ, — который, говорятъ, лучше его самого. Карамзинъ печатаетъ два послѣдніе тома. Наконецъ, Кюхельбекеръ издаетъ Альманахъ въ 4 томахъ подъ заглавіемъ Мнемозина, онъ еще не показался, а г-нъ Сленинъ и Дельвигъ издаютъ на 25 годъ „Сѣверные Цвѣты“, точно то-же, что и наша „Звѣзда“: это спекуляція промышленности. Имъ завидно, что въ три недѣли мы продали всѣ 1,500 экземпляровъ — посмотримъ удачи!...

Теперь политика: Дибичъ силенъ, а Волконскій сталъ

70

дворецкимъ безъ околичностей. Поговариваютъ о присоединеніи министерствъ къ сенату; власть Аракчеева растетъ, какъ грибъ, и тверда, какъ пирамида. Государь ввелъ новую форму одежды: ходитъ въ брюкахъ. Михаилъ влюбился въ свою жену. Герцогиня виртембергская вчера умерла на моемъ дежурствѣ и я видѣлъ какое дѣйствіе произвело это на людей, которые считаютъ себя богами.... Это была поучительная картина. Въ Петербургѣ ужасная скука.

Театры несносны и одинъ только Freischütz плѣнялъ нашу ребяческую публику. Его давали 17 разъ сряду и всегда театръ былъ полонъ.

Шаховской терзаетъ Вальтеръ-Скотта — но объ этомъ вы подробнѣй узнаете отъ Всеволожскаго.

За мой винегретъ прошу заплатить въ свой чередъ политикой и словестностью. Эти два пункта меня очень занимаютъ. Теперь закидываю вопросный крючекъ — почему гг. журналисты отказались помѣщать вашу статью1) объ антологіи2). Уже не въ отмѣстку ли за проказы Поццо-ди-Борго? Что дѣлаютъ либералы и каковъ ихъ характеръ; каковъ духъ большей части французовъ? доводенъ ли народъ? Пожалуйста бросьте при вѣрномъ случаѣ нѣсколько строчекъ объ этомъ. Вы одолжите тѣмъ всѣхъ благомыслящихъ. Здѣсь же солдатство и ползанье слились въ одну черту и офицеры пустѣютъ и низются день ото дня.

Много меня одолжите, почтеннѣйшій, если пришлете, когда можно будетъ, изданіе Парни, это желаніе Рылѣева, который здѣсь не могъ достать его ни за какія деньги.

71

Еще, если вамъ не хочется издавать Пушкина1) — то продайте его намъ, мы немедля вышлемъ деньги. Онъ говоритъ, что Гнѣдичъ на сей разъ распустилъ ложные слухи. Ждемъ отвѣта.

Будьте здоровы, а объ удовольствіи вашемъ мы не сомнѣваемся, а произведеній вашихъ надѣемся и васъ любимъ по прежнему. Весь вашъ Александръ Бестужевъ“.

„Благомыслящіе“, которыхъ Я. Н. Толстой могъ бы одолжить сообщеніемъ политическихъ новостей, по всей вѣроятности, были изъ членовъ Общества.

Казалось, что ближе всего было бы справиться объ участіи Я. Н. Толстого въ движеніи декабристовъ въ слѣдственномъ о нихъ производствѣ. Но слѣдственныя дѣла представляютъ матеріалъ, изъ котораго чрезвычайно затруднительно извлекать достовѣрныя данныя: всякія показанія нужно разсматривать сквозь призму представленія о грядущемъ наказаніи. Правда, привлеченные по дѣлу декабристовъ и допрашивавшіеся въ высочайще учрежденномъ комитетѣ по розысканію о злоумышленныхъ обществахъ не скупились на имена и называли очень много членовъ, но все же, tacitu consensu, принимали за правило по возможности выгораживать людей, которыхъ можно было спасти. Такъ, напримѣръ, благополучно избѣгъ всякихъ каръ А. С. Грибоѣдовъ2); и Я. Н. Толстой долженъ былъ благодарить судьбу за то, что все обошдось такъ же благополучно и для него: во время производства слѣдствія онъ былъ за-границей и къ допросамъ не вызывался. Но его отсутствіе не помѣшало возникновенію цѣлаго дѣла.

Еще 21-го января 1826 года кн. Оболенскій въ спискѣ членовъ, приложенномъ къ всеподданнѣйшему письму,

72

среди множества названныхъ имъ фамилій, указалъ и Я. Н. Толстого, добавивъ при этомъ, что Толстой „со времени отъѣзда за-границу прекратилъ всѣ сношенія съ членами общества“.

Комитетъ запросилъ о прикосновенности Толстого по обществу слѣдующихъ лицъ: Пестеля, кн. Трубецкого, кн. Оболенскаго и полковника Митькова.

Пестелю былъ предложенъ слѣдующій вопросный пунктъ:

„Въ отвѣтахъ своихъ вы называете членомъ тайнаго общества нѣкоего Толстого. Объясните: какъ его имя, чинъ и гдѣ онъ служитъ“?

На этотъ вопросъ Пестель далъ слѣдующій отвѣтъ:

„Я другого Толстого членомъ общества не знаю, какъ, того, который въ 1819 и 1820 году былъ предсѣдателемъ коренной Думы Союза Благоденствія. Имени и чина его я вовсе не знаю и никогда не зналъ; гдѣ онъ въ послѣднее время служилъ, мнѣ неизвѣстно, но въ то время, коли не ошибаюсь, щитался онъ по Морскому Вѣдомству. Болѣе всего извѣстенъ онъ по рѣзному своему художеству“.

Пестель имѣлъ въ виду, конечно, извѣстнаго художника и медальера Ѳедора Петровича Толстого.

Почти столь же благопріятенъ для Я. Н. Толстого былъ и отвѣтъ князя С. П. Трубецкого на аналогичный вопросъ. Кн. Трубецкой, по началу оговорившій было Якова Толстого, значительно измѣняетъ свое показаніе.

„Названный мною Толстой служитъ старшимъ адъютантомъ Главнаго Штаба Его Имп. Величества; его зовутъ Яковъ Николаевичъ. — Хотя я и показывалъ его членомъ тайнаго общества, однако-жъ я утвердительно удостовѣрить въ томъ не могу; ибо я не знаю, ни когда онъ къ оному принадлежалъ, ни въ какое время онъ отъ онаго отсталъ. Знаю только что, по возобновленіи общества, онъ никакого участія не принималъ“.

73

Князъ Е. П. Оболенскій, отличавшійся необыкновенной искренностью въ своихъ признаніяхъ и, тѣмъ не менѣе, при возможности кое-что скрывавшій, далъ слѣдующія показанія о Яковѣ Толстомъ въ отвѣтъ на запросъ комитета:

„Названный мною членомъ общества Толстой есть дѣйствительно старшій адъютантъ Главнаго Штаба Его Величества Яковъ Николаевичъ Толстой, лейбъ-гвардіи Павловскаго полка штабсъ-капитанъ; при семъ поставляю представить коммиссіи, что Толстой былъ принятъ мною въ Общество (сколько я нынѣ упомнить могу) за нѣсколько мѣсяцевъ до выступленія гвардіи въ походъ въ Вильно въ 1821-мъ году: т. е. въ концѣ 1820 года. Сіе принятіе его состояло единственно въ томъ, что въ разговорѣ съ нимъ объ отечествѣ нашемъ и о внутреннемъ состояніи онаго, я ему объявилъ, по дружескимъ сношеніямъ съ нимъ, о существованіи Общества, имѣющаго цѣль достиженіе конституціоннаго правленія чрезъ нѣсколько лѣтъ, распространеніемъ просвѣщенія, улучшеніемъ состоянія крестьянъ и тому подобными мѣрами; — послѣ чего предложилъ я ему поступить въ Общество, на что получилъ отъ него отзывъ неудовлетворительный; я признаюсь оставался въ изумленіи и замѣшательствѣ, не ожидая его отказа — что видя Толстой, дабы не оставить меня въ сомнѣніи о скромности его, касательно объявленнаго ему мною существованія Общества, объявилъ мнѣ, что онъ готовъ содѣйствовать лично цѣли Общества, распространеніемъ просвѣщенія и улучшеніемъ состоянія крестьянъ; но ни въ какія личныя обязательства по обществу не намѣренъ входить и никакихъ личныхъ сношеній по дѣламъ онаго имѣть съ кѣмъ либо изъ членовъ онаго, исключая меня, — послѣ чего, давъ мнѣ честное слово о храненіи тайны, оставался онъ въ семъ отношеніи со мною къ Обществу, не вступая ни въ управу, и (сколько я нынѣ упомнить

74

могу) не имѣя ни съ кѣмъ изъ членовъ Общества личныхъ сношеній до выступленія гвардіи въ началѣ 1821 года; — послѣ чего онъ вскорѣ уѣхалъ въ чужіе края, откуда не возвращался, и со мною даже никакой переписки частной съ того времени не имѣлъ. — О принятіи же Толстаго и о сихъ обстоятельствахъ принятія его сообщилъ ли я въ то время кому-либо изъ членовъ Общеетва, я нынѣ упомнить не могу; но обязанностію поставилъ представить обстоятельства сіи Коммиссіи для исправленія сдѣланной мной ошибки въ названіи Толстаго членомъ Общества, въ то время когда онъ зналъ лишь о существованіи онаго, никакого личнаго въ ономъ участія не принималъ и, едва нѣсколько мѣсяцевъ пробывъ въ семъ отношеніи къ обществу, уѣхалъ въ чужіе края, отъ коихъ и не возвращался, прекративъ всѣ сношенія со мною“.

При оцѣнкѣ степени достовѣрности этихъ признаній кн. Оболенскаго, необходимо вспомнить приведенный выше отрывокъ изъ его „Воспоминаній“. Но во всякомъ случаѣ обстоятельства для Я. Н. Толстого складывались крайне благопріятно: комитетъ нашелъ показанія трехъ членовъ Общества совершенно достаточными для выясненія дѣла Я. Н. Толстого въ Россіи. Но Комитетъ интересовался знать, зачѣмъ собственно поѣхалъ за-границу Я. Н. Толстой и что онъ тамъ дѣлаетъ. За разрѣшеніемъ недоумѣній онъ обратился къ одному путешествовавшему по чужимъ краямъ члену общества полковнику Митькову. Комитетъ поставилъ ему слѣдующій вопросъ:

„Въ отвѣтахъ вашихъ вы показали, что во время бытности вашей въ чужихъ краяхъ вы видались съ старшимъ адъютантомъ главнаго штаба Его Императорскаго Величества Толстымъ.

Объясните, въ чемъ состояли сужденія ваши съ нимъ о тайномъ обществѣ при семъ свиданіи; что именно вы ему открыли о дѣйствіяхъ здѣшнихъ членовъ и о совѣщаніяхъ,

75

бывшихъ предъ вашимъ отъѣздомъ; какое принималъ онъ участіе въ дѣйствіяхъ и намѣреніяхъ общества и въ какое именно время было означенное ваше съ нимъ свиданіе; также объясните, если вамъ извѣстно, когда именно Толстой отправился въ чужіе края, какое онъ оказывалъ содѣйствіе въ пользу общестаа во время нахожденія его здѣсь въ С.-Петербургѣ, какъ имя его и какого чина?“

Митьковъ отвѣчалъ:

„Симъ имѣю честь донести. Я видалъ Толстова въ 1824 году въ бытность мою въ Парижѣ, гдѣ я съ нимъ и познакомился, а прежде его не зналъ, а слышалъ отъ Николая Тургенева, что Толстой принадлежалъ къ прежнему тайному обществу. Я ему сказывалъ, что передъ отъѣздомъ моимъ въ 1823 году составилось вновь тайное общество; но объ ономъ сужденій онъ со мною никакихъ не имѣлъ и мнѣ ничего о премѣнахъ общества не говорилъ.

Когда именно Толстой отправился въ чужіе края и какое онъ оказывалъ содѣйствіе въ пользу общества во время его пребыванія здѣсь въ С.-Петербургѣ, я не знаю. Имя его Яковъ. Какого чина, не знаю.

1826 года Маія 27-го дня“.

Этими разспросами и ограничились разысканія Комитета о степени виновности Я. Н. Толстого. Допросы самому Толстому были сочтены излишними, и Комитетъ счелъ возможнымъ поднесть Императору Николаю записку слѣдующаго содержанія.

„Князья Трубецкой и Оболенскій, называя Толстого членомъ общества, присовокупляютъ, что онъ уже три года находится за границею и со времени отбытія изъ Россіи всѣ сношенія съ членами общества прекратилъ.

Полковникъ Митьковъ объясняетъ, что во время бытности его въ 1824 году въ чужихъ краяхъ видѣлся въ

76

Парижѣ съ Толстымъ, о принадлежности котораго къ прежнему обществу слышалъ онъ прежде того отъ Тургенева. При семъ свиданіи онъ ему открылъ о возобновившемся обществѣ, но болѣе ни о чемъ съ нимъ не говорилъ“.

Николай Павловичъ приказалъ Толстого „поручить подъ секретный надзоръ начальства и ежемѣсячно доносить о поведеніи“.

Я. Н. Толстой избѣгъ кары, но все-же дѣло не кончилось безъ послѣдствій; репутація его была испорчена. Въ статьѣ Б. Л. Модзалевскаго разсказано, сколькихъ трудовъ — и какихъ — стоило Я. Н. Толстому добиться возстановленія репутаціи. Съ нимъ произошла любопытная метаморфоза: членъ тайнаго общества, проникнутый высокими этическими идеалами, ранній философъ, пріятель Пушкина сталъ агентомъ русскаго правительства за-границей.