299

Р. В. ОВЧИННИКОВ

«НА ЧУЖОЙ, ХОЛОДНОЙ СТОРОНЕ»

(Комментарий к дневниковой записи Пушкина
от 17 января 1834 года)

В середине января 1834 г. во дворце графа А. А. Бобринского состоялся бал, “один из самых блистательных”, где между А. С. Пушкиным и Николаем I произошел примечательный разговор. Царь завел речь о переданной ему на цензурный просмотр рукописи пушкинской “Истории Пугачева” и, кстати, рассказал о недавней кончине родственницы Емельяна Ивановича Пугачева, отбывавшей ссылку на севере. Сказанное Николаем I Пушкин внес в свой дневник:

“Говоря о моем “Пугачеве”, он сказал мне: “Жаль, что я не знал, что ты о нем пишешь; я бы тебя познакомил с его сестрицей, которая тому три недели умерла в крепости Эрлингфоской (с 1774-го году!). Правда, она жила на свободе в предместии, но далеко от своей донской станицы, на чужой, холодной стороне” (XII, 319)¹.

Сразу же следует сказать, что царь дезинформировал поэта. Хотя Николай I имел официальное донесение о смерти Пугачевой², “августейшая” память оказалась с изъянами, со временем он многое забыл, напутал и домыслил, а потому и рассказ его оказался недостоверным. Так, вопреки словам царя, умерла “на чужой, холодной стороне” не сестра Пугачева*, а его дочь Аграфена, случилось это не “тому три недели”, а более восьми месяцев назад, в начале апреля 1833 г., и произошло не в крепости Эрлингфоской (так иногда в рукописях Пушкина называется Гельсингфорс**, а в городе Кексгольме*** (на западном берегу Ладожского озера), к тому же Аграфена Пугачева

300

(как и другие члены семейства Емельяна Ивановича) находилась в кексгольмской ссылке не с “1774 году”, а с конца января 1775 г.

Критический разбор версии, изложенной в дневниковой записи Пушкина, дает повод подробно рассмотреть судьбу семьи Пугачева, опираясь при этом на мемуарные и документальные источники, в том числе и на недавно выявленные в архивах документы.

В первых числах ноября 1774 г. в Москве началась деятельность возглавляемой генерал-губернатором князем М. Н. Волконским и обер-секретарем Тайной экспедиции Сената С. И. Шешковским следственной комиссии, производившей дознание по делу Е. И. Пугачева и ближайших его сподвижников. В то же время в Москву была доставлена группа членов семьи Пугачева в составе: первая жена — донская казачка Софья Дмитриевна (урожденная Недюжева, 1742 года рождения), ее дети: сын Трофим (1764 г. р.), дочери Аграфена (1768 г. р.) и Христина (1770 г. р.), а также вторая жена — яицкая казачка Устинья Петровна (урожденная Кузнецова, 1757 г. р.)³. Они содержались под стражей в палатах Монетного двора, которые были приспособлены под тюремные камеры для подследственных.

Следствие и последующий суд признали очевидную невиновность членов семьи Пугачева, полную их непричастность к событиям восстания 1773—1774 гг., возглавлявшегося Пугачевым. В приговор (“сентенцию”) от 10 января 1775 г., осудивший Пугачева и пятерых его товарищей на смертную казнь, а 18 подсудимых к пожизненным каторжным работам и к ссылке на “безысходное” поселение, был включен 10-й пункт, касавшийся близких Пугачева. Отметив, что “обе жены самозванцовы... и малолетние от первой жены сын и две дочери” ни в каких “преступлениях не участвовали”, а потому и освобождаются от наказания, суд вместе с тем счел необходимым “отдалить” их туда, “куда благоволит Правительствующий Сенат”⁴. Следует заметить, что вопрос о месте ссылки был решен загодя: уже 9 января, за день до опубликования приговора, Сенат предписал М. Н. Волконскому отправить семью Пугачева под конвоем в Кексгольм, “на вечное житье” в тамошней крепости⁵. В то время Кексгольм находился в Выборгской губернии, поэтому управлявший ею генерал-майор Н. Н. Энгельгардт

301

был оповещен об отправлении к нему Пугачевых, которых и надлежало пожизненно “содержать в Кексгольме, не выпуская из крепости, а давая только в оной свободу для получения себе работой содержания и пропитания”⁶. Из сенатских указов, адресованных Волконскому и Энгельгардту, видно, что Пугачевы были поставлены в положение арестантов, хотя суд признал их невиновными и определил оставить “без наказания”. Мнение же суда “отдалить” их от прежнего места проживания означало, как оказалось, не высылку на вольное поселение, а пожизненное тюремное заключение в крепости.

Конвойная команда, возглавляемая подпоручиком И. Умновым, доставила Пугачевых в Выборг 22 января, а день спустя — к месту назначения, в Кексгольм, где и передала их коменданту подполковнику Е. В. Доможирову⁷. Он приказал отвести арестованных в старую крепость (детинец, или замок) на островке, омываемом водами Вуоксы. Жены и дочери Пугачева были заключены в одном из казематов нижнего яруса круглой башни (с того времени она стала именоваться “Пугачевской”), а Трофим Пугачев помещен в одиночной камере на гауптвахте при солдатской казарме. На кормовое довольствие казна выделяла ничтожную сумму, по 15 копеек в день на каждого, в расчете на то, что дополнительные средства на “содержание и пропитание” заключенные будут добывать поденной работой внутри крепости⁸.

5 февраля 1775 г. генерал-прокурор Сената князь А. А. Вяземский уведомил выборгского губернатора о повелении Екатерины II относительно того, чтобы жены и дети Пугачева “во всю жизнь свою” не называли себя этой фамилией, “а назвались бы только их именами и отчествами, а ежели они мерским злодеевым прозванием называтца будут, то с ними поступлено будет со всей строгостью законов”⁹. Разумеется, запрет этот, направленный на истребление памяти о Пугачеве, распространялся и на все официальные бумаги. Положение это было законодательно закреплено Екатериной II в манифесте 17 марта 1775 г., согласно которому все дела о “внутреннем возмущении, происшедшем от донского казака Емельки Пугачева”, да и само это имя были преданы “вечному забвению и глубокому молчанию”¹⁰. Справедливости ради следует сказать, что эта чисто полицейская мера не столь уж рьяно исполнялась

302

властями и учреждениями и, конечно же, вовсе игнорировалась народом, хранившим память о Пугачеве.

28 июня 1787 г. Екатерина II, торжественно отмечая 25-летие вступления на престол, обнародовала манифест, по которому, в частности, объявлялась амнистия заключенным и ссыльным. В связи с этим кексгольмский комендант премьер-майор Я. И. Гофман рапортом от 20 июля 1787 г. запросил генерал-прокурора Сената А. А. Вяземского: распространяется ли объявленная амнистия на семью Пугачева¹¹. 30 июля Вяземский доложил рапорт Гофмана Екатерине II, на что она дала отрицательный ответ. 1 августа статс-секретарь императрицы граф А. А. Безбородко в письме к Гофману сообщил, что родственники Пугачева, “сии секретные арестанты, не подходят под изъявленные в помянутом манифесте над прогрешившими милости, и для того тем арестантам остаться на прежнем положении”¹².

Шли годы. 6 ноября 1796 г. умерла Екатерина II, вступил на престол Павел I. Из чувства мести к покойной матери он освободил из ссылки и заключения некоторых из политических противников ее правления: А. Н. Радищева, Н. И. Новикова, Т. Костюшко и других. Но в положении близких Пугачева, проживших уже более 20 лет в тюремных казематах Кексгольма, ровно ничего не изменилось. Вскоре после воцарения Павел I отправил обер-секретаря Тайной экспедиции Сената А. С. Макарова в Нейшлотскую и Кексгольмскую крепости для осмотра находившихся там секретных арестантов. Возвратившись в Петербург, Макаров подал императору докладную записку, в которой сообщались следующие сведения о семье Пугачева: “В Кексгольмской крепости: Софья и Устинья, женки бывшего самозванца Емельки Пугачева, две дочери, девки Аграфена и Христина, от первой <жены>, и сын Трофим. С 1775 года содержатся в замке, в особливом покое, а парень — на гауптвахте, в особливой комнате. Содержание имеют от казны по 15 копеек в день. Живут порядочно. Женка Софья 55 лет, Устинья — около 38 лет, девка одна лет 24-х, другая — лет 22-х, малый же лет от 28 до 30... Софья — дочь донского казака и оставалась во время разбоя мужа ее в доме своем (вначале, а впоследствии она была взята под стражу), а на Устинье женился он, быв на Яике, а жил с нею только десять дней. Имеют свободу ходить по крепости

303

для работы, но из оной не выпускаются. Читать и писать не умеют”¹³.

В конце 1797 г. в Кексгольме произошли события, привлекшие внимание высшей петербургской администрации и самого императора Павла. Выборгский губернатор тайный советник К. П. Ридингер донесением от 27 октября сообщил генерал-прокурору Сената князю А. Б. Куракину: ему, Ридингеру, стало известно из рапорта кексгольмского коменданта Я. И. Гофмана, что содержащаяся в крепости секретная арестантка, дочь “государственного злодея” Пугачева Аграфена 14 октября родила сына, прижитого ею от унтер-офицера Григория Шупинского. Донесение Ридингера легло в основу докладной записки, представленной 1 ноября Павлу I, где Куракин предлагал передать младенца, внука Пугачева, в Петербургский воспитательный дом, не разглашая сведений о его происхождении. Император согласился с этим мнением¹⁴. 3 ноября Куракин известил об этом Ридингера, причем предложил взять ребенка от Аграфены лишь тогда, когда он будет отнят от материнской груди¹⁵. Распоряжение по этому делу пришло к Кексгольм уже после того, как полковник Гофман оставил крепость, сдав должность коменданта генералу графу Мендозе-Ботелло¹⁶. Новый комендант то ли по указанию из Петербурга, то ли по собственной инициативе провел расследование дела о происхождении ребенка. На допросе 13 декабря Аграфена Пугачева заявила, что сына она “прижила чрез насилие от бывшего коменданта полковника Гофмана”, а унтер-офицера Шупинского ложно оговорила прежде из страха перед Гофманом¹⁶. Показания Аграфены¹⁷ порознь подтвердили на отдельных допросах Христина, Устинья и Софья Пугачевы¹⁸, бывшие свидетельницами настойчивых домогательств Гофмана.

Рапорт коменданта Мендозы-Ботелло о результатах проведенного им расследования был 17 декабря доложен Павлу I, который приказал доставить из Кексгольма протоколы допросов Пугачевых, а также сообщить, куда именно переведен на службу бывший кексгольмский комендант Гофман, “запятнавший” себя связью с арестанткой¹⁸. Желая замять скандальное дело и спасти Гофмана от гнева скорого на расправу императора, генерал-прокурор Куракин медлил с исполнением высочайшего повеления и отправил

304

соответствующий ордер в Кексгольм лишь месяц спустя, 21 января 1798 г.¹⁹, уже после того, как получил от выборгского губернатора Ридингера распорт от 8 января о смерти младенца Андрея, внука Пугачева, скончавшегося 5 января²⁰. Расчет Куракина оправдался. При докладе об этом событии императору 12 января²¹ он не получил каких-либо указаний о розыске и наказании Гофмана. Дело о насилии коменданта над беззащитной арестанткой было предано забвению. Вместе с тем ничего не было сделано для облегчения участи семьи Пугачева, ограждения ее от произвола местных властей.

Сохранилась ведомость, доставленная от кексгольмского коменданта в Тайную экспедицию Сената 31 декабря 1799 г., где о женах и детях Пугачева сообщалось, что за ними “никаких дурных поступков не замечено и ведут себя скромно”²². Тихое, скромное и добропорядочное поведение Пугачевых, неоднократно отмечаемое и в последующих донесениях кексгольмских комендантов, не принималось в расчет верховной властью, все оставалось по-прежнему в том виде, как было установлено Екатериной II.

11 марта 1801 г. гвардейские офицеры — участники дворцового заговора — убили Павла I. На престол вступил его сын, Александр I, взявший во внутренней политике курс на проведение некоторых умеренно-либеральных реформ. В частности, он упразднил орган политического сыска прошлых царствований — Тайную экспедицию Сената, оставившую по себе страшную память у современников. Для рассмотрения материалов о невольниках, осужденных в свое время по решениям Тайной экспедиции, была создана “Комиссия по пересмотру прежних уголовных дел”. Она собирала сведения о каторжных, ссыльных, тюремных и монастырских арестантах по всей стране и определяла их последующую судьбу. В Комиссию была доставлена ведомость о семье Пугачева, заточенной в Кексгольмской крепости. 19 декабря 1801 г. Комиссия рассматривала дело о женах и детях Пугачева, о других ссыльных, которые некогда “участвовали в бунте злодея Пугачева”, и определила всех их “оставить в тех местах и положении, в каковых они находятся”²³. 15 мая 1802 г. Комиссия подала соответствующий доклад Александру I, который своей резолюцией — “Быть по сему” — утвердил мнение Комиссии о сохранении прежних условий содержания бывших пугачевцев

305

в местах отбывания каторги и ссылки, а близких Пугачева в тюремном заключении в крепости²⁴.

Кексгольмский комендант ежемесячно представлял в Комиссию рапорты и ведомости о состоянии и поведении членов семьи Пугачева, неизменно отмечая, что “ничего противного по предписанному от них не происходит и живут тихо”²⁵. В архиве сохранилось несколько подобных, однотипных по содержанию документов за 1801—1803 гг.²⁶, последний из них датирован 3 июля 1803 г.²⁷.

С весны 1803 г. Александр I проводил инспекционную поездку по войскам, расквартированным в Петербургской и Выборгской губерниях. 2 июня он прибыл со свитой в Кексгольм, где при осмотре крепости ему были представлены жены и дети Пугачева. Увидев их, царь смилостивился, приказал освободить из тюремного заключения, разрешил жить на городском посаде Кексгольма, установив в то же время постоянный надзор за ними со стороны коменданта. Сообщая об этом генерал-прокурору Сената Г. Р. Державину, финляндский губернатор, генерал от кавалерии барон К. И. Мейендорф писал: “Его императорское величество в высочайшем своем присутствии в городе Кексгольме сего июня 2-го числа, обозрев оную крепость, высочайше повелеть соизволил содержащихся во оной жен известного Емельки Пугачева с тремя детьми, а равно крестьянина Пантелея Никифорова, избавя из-под тогдашнего караула, представить им жительство в городе свободное, с тем, однако, чтоб из онаго никуда не отлучались, имея притом за поступками их неослабное смотрение, дабы к каким-либо не попользовались продерзостям. И во исполнение такового высочайшего повеления оные арестанты в то ж время из-под караула освобождены, а о имении за поступками их прилежнейшего смотрения и о донесении о том мне ежемесячно, тож и в случае усмотрения каких-либо от них продерзостных поступок, в тож самое время о поступлении с ними по общим государственным законам, кексгольмскому коменданту от меня дано надлежащее предписание”²⁸. Александр I не пожелал пойти на полное освобождение Пугачевых, а изменил лишь меру пресечения, заменив тюремное заключение на пожизненную ссылку. Лишенные свободы передвижения, поставленные под постоянный надзор военного коменданта, “освобожденные” Пугачевы оставались

306

на положении невольников, правда, с несколько облегченным режимом содержания. Некоторое время они продолжали жить в Старой крепости, пока Трофим Пугачев не выстроил дом на городском посаде.

После 1803 г. скончались обе жены Пугачева — Софья Дмитриевна и Устинья Петровна. Их уже не застал в живых побывавший в Кексгольме в марте 1811 г. чиновник Министерства внутренних дел, известный мемуарист Ф. Ф. Вигель. Он писал в “Воспоминаниях”, что 31 марта 1811 г. “ходил смотреть упраздненную крепость* и в ней показывали мне семейство Пугачева, не знаю зачем все еще содержавшееся под стражей**, хотя и не весьма строго. Оно состояло из престарелого сына и двух дочерей: простой мужик и крестьянки, которые показались мне смирными и робкими”²⁹. Характерно, что даже Вигель, человек консервативных, ультрамонархических воззрений, и то осуждал жестокость правительства в отношении к несчастному и неповинному семейству Пугачева.

Нами были предприняты попытки выявить документальные источники 1803—1811 гг., в которых бы указывались точные даты смерти жен Пугачева. Не найдены пока что архивы финляндских генерал-губернаторов с адресованными им рапортами кексгольмских комендантов о поведении и состоянии семьи Пугачева. Не сохранились, к сожалению, церковные метрические книги кексгольмского Рождественского собора (во имя Рождества Пресвятой Богородицы) за те же годы, где должны были бы быть записи о кончине С. Д. и У. П. Пугачевых. Большие надежды возлагались на духовные росписи (они назывались также и исповедными книгами) прихожан Рождественского собора, находящиеся в фонде Петербургской духовной консистории в Центральном государственном историческом архиве Санкт-Петербурга (ЦГИАП). Но при просмотре духовных росписей за 1803—1811 гг.³⁰ выяснилось, что в них не имеется

307

записей о исповеди и причастии Пугачевых. В церковном делопроизводстве продолжал, видимо, действовать давно изживший себя запрет на упоминание этой крамольной фамилии. Кексгольмские церковники отважились снять этот запрет лишь в 1813 г.

Если из-за отсутствия источников так и осталось неизвестным, когда же именно ушли из жизни жены Пугачева, то финальные страницы жизни его детей установлены по недавно разысканным документам либо в узких хронологических гранях в пределах года, либо же с абсолютной точностью.

Как сказано выше, Пугачевы впервые были учтены в духовной росписи кексгольмского Рождественского собора за 1813 г., где записаны в числе явившихся на исповедь и причастие прихожан “состоящие под присмотром арестанты... бывшаго Емельки казака дети: Трофим Емельянов*, 41 <год>, дочери: Агриппина** Емельянова, 40 <лет>; Христина Емельянова, 39 <лет>”³¹. Примечательно, что Пугачевы (“Емельяновы”) названы здесь как арестанты, тогда как они, начиная с 1803 г., юридически и фактически являлись ссыльнопоселенцами, состоящими под надзором. В духовной росписи 1814 г. и в росписях последующих лет (вплоть до 1833 г.) Пугачевы обозначались иным образом, как “состоящие под присмотром невольники”³², что, конечно, ближе к истине. В 1813 г., а может быть, и несколькими годами ранее, Трофим Пугачев был владельцем двора на городском посаде: в духовной росписи в графе “Число дворов” его двор вписан отдельной строкой и значится под 63-м номером. Вместе с ним проживали обе его сестры. Из них Аграфена Пугачева не отличалась набожностью; так, например, в духовных росписях за 1814, 1815, 1817 и 1818 гг. отмечено, что она не являлась на исповедь и причастие “за нерачением”³³, то есть по нерадивости. Трофим Пугачев в последний раз учтен в духовной росписи 1818 г.³⁴. В духовную роспись следующего 1819 г. он не был

308

внесен, несомненно, как умерший к тому времени, а записаны в этой росписи лишь его сестры Аграфена и Христина. Принимая во внимание то, что в соответствии с церковным установлением духовные росписи составлялись в период “святой четыредесятницы” Великого Поста, то есть в течение сорока дней, предшествующих Пасхе, можно установить ориентировочные хронологические границы того времени, когда скончался Трофим Пугачев. Это могло случиться между 15 апреля 1818 г. (первый послепасхальный день того года) и 24 февраля 1819 г. (канун “святой четыредесятницы”; пасха в том году приходилась на 6 апреля). Границы этого периода удалось существенно сузить и уточнить, обратившись к самой ранней из сохранившихся в ЦГИАЛ метрических книг кексгольмского Рождественского собора, книге за 1818 г.³⁵. В третьей ее части, где учтены умершие в том году прихожане, записи о смерти Трофима Пугачева не имеется. Это приводит к выводу, что умер он в самом начале следующего, 1819 г.*, в период между 1 января и 24 февраля, на 55 году от роду. Судя по духовным росписям 1813—1818 гг., Трофим Пугачев был холостым и детей не имел. Со смертью Трофима, а вскоре вслед за ним и его сестер, Христины и Аграфены, пресекся род Емельяна Ивановича Пугачева. К сожалению, вопреки истине, массовой печатью и популярными изданиями распространяются досужие вымыслы о его прямых потомках на Дону, в Казахстане и даже в Австралии³⁶.

В конце июля 1826 г. в Кексгольм из Петербурга были доставлены осужденные участники декабристского движения И. И. Горбачевский, А. П. Барятинский, И. М. Спиридов и заключены в казематы Пугачевской башни. Впоследствии Горбачевский, вспоминая события 35-летней давности, писал своему соратнику М. А. Бестужеву: “После сентенции** на пятый, кажется, день был отправлен из Петербургской крепости вместе со Спиридовым и Барятинским в Кексгольм*** и посажен вместе с ними в отдельную от крепости

309

на острове башню под названием в простонародии Пугачевской башней. И действительно, они там застали в башне двух дочерей знаменитого Пугачева, казненного в Москве в 1775 году. С тех пор содержались там эти две жертвы и, когда привезли в башню Горбачевского, Спиридова и Барятинского, то чрез несколько времени (дней) их выпустили жить на форштадт крепости Кексгольма под присмотр полиции, выдавая им по 25 копеек ассигнациями в сутки”³⁷. Следует заметить, что память несколько подвела Горбачевского и в рассказ о Пугачевых вкрались фактические неточности. На самом деле, как сказано выше, в соответствии с повелением Александра I от 2 июня 1803 г. жены и дочери Пугачева были освобождены из круглой башни Старой крепости, а сын из гауптвахты. После того они поселились на городовом посаде, возможно, в той его части, которая располагалась на месте упраздненной Новой крепости (на острове Спасском) и которая в повседневном обиходе по-прежнему именовалась “Крепостью”.

Главная же неточность, допущенная Горбачевским, состоит в том, что, вопреки его словам, он и его товарищи не могли застать в живых обеих дочерей Пугачева: младшая из них, Христина, умерла за полтора месяца до прибытия декабристов в Кексгольм (они, как известно, были доставлены туда в конце июля 1826 г.). Дата смерти Христины Пугачевой установлена по метрической книге кексгольмского Рождественского собора за 1826 г., где записано, что в июне месяце 13 числа скончалась “проживающая в городе Кексгольме бывшаго донскаго казака Емельки Пугачева дочь Христина” 52-х лет от роду*, а умерла она “от паралича”³⁸.

Семь лет спустя умерла старшая дочь Пугачева — Аграфена, что отмечено в метрической книге Рождественского собора за 1833 г. в записи, сообщающей, что в апреле месяце 7 числа скончалась “находящаяся под присмотром Кексгольмской крепости невольница, умершаго Емельки донскаго казака дочь, девка Аграфена”, 71 года от роду**,

310 “приключилась смерть старостию”, исповедовал и приобщал ее священник А. И. Лебедев, а погребена она “на градском кладбище”³⁹.

Факт смерти Аграфены Пугачевой стал предметом официальной переписки, достигнувшей самых высоких кабинетов в Петербурге. Суть дела видна из донесения финляндского генерал-губернатора князя А. С. Меншикова к начальнику Третьего отделения графу А. Х. Бенкендорфу от 2 мая 1833 г., где сообщалось: “Получив донесение кексгольмского коменданта плац-майора подполковника Меева* от 15 апреля за № 117, что жившая под надзором полиции в г. Кексгольме дочь казака Емельки Пугачева Аграфена 5 числа** того месяца от болезни и старости лет умерла, и тело ее по обряду христианскому благочинным священником Алексеем Владыкиным предано земле”. Меншиков добавил далее, что известие об этом событии “доведено до сведения Его Императорского Величества”⁴⁰.

Именно на этот документ опирался Николай I, беседуя с Пушкиным 16 января 1834 г., но само содержание документа царь подзабыл: помнилось ему, что речь шла о недавней смерти какой-то из родственниц Пугачева, кажется, сестры, случилось это на севере, в Финляндской губернии, в одной из тамошних крепостей, вероятно, в Гельсингфорсской. Некоторыми сомнениями относительно фактической стороны события Николай I в своем рассказе пренебрег, а Пушкин, уверовав в несомненную истинность царского рассказа, запечатлел его на страницах дневника. Обращение к документальным источникам дало возможность указать на фактические неточности рассказа Николая I, прокомментировав тем самым соответствующую запись в дневнике Пушкина, а в более общем плане — осветить обстоятельства жизни репрессированной семьи Пугачева “на чужой, холодной стороне”.

311

ПРИМЕЧАНИЯ

Изложено на 59-м заседании Пушкинской комиссии 22 декабря 1992 г.; первая публикация — в кн.: Р. В. Овчинников. Следствие и суд над Пугачевым и его сподвижниками. Источниковедческое исследование. М. 1995.

¹  Дневниковая запись Пушкина датирована 17 января 1834 г.; бал во дворце А. А. Бобринского состоялся 16 января 1834 г.

²  Речь идет о донесении финляндского генерал-губернатора князя А. С. Меншикова от 2 мая 1833 г. — ГАРФ, ф. 109 (Третье отделение собственной е. и. в. канцелярии), I экспедиция, 1833 г., д. № литер Б, л. I. Документ этот, обнаруженный П. Е. Щеголевым в бумагах III отделения, впервые был напечатан в комментариях к изданию: Пушкин. Дневник. 1833—1835. Под ред. Б. Л. Модзалевского. М. — Пг. 1923, с. 87.

³  Годы рождений членов семьи Пугачева установлены по протоколам показаний Е. И. Пугачева, С. Д. Пугачевой и У. П. Пугачевой (Следствие и суд над Е. И. Пугачевым // “Вопросы истории”, 1966, № 3, с. 133; Пушкин А. С. Полн. собр. соч. М. — Л. 1938, т. 9, с. 107; “Пугачевщина”. Из следственных материалов и официальной переписки. М. — Л. 1929, т. 2, с. 197).

⁴  Пушкин А. С. Полн. собр. соч. М. — Л. 1938, т. 9, с. 191.

⁵  РГАДА, ф. 6, д. 512, ч. 3, л. 104.

⁶  Там же, л. 106 (указ Сената от 10 января 1775 г.).

⁷  Рапорты выборгского губернатора Н. Н. Энгельгардта Сенату от 22 и 27 января 1775 г. — РГАДА, ф. 6, д. 512, л. 317, 318—318 об.

⁸  Громов В. И., Шаскольский И. П. Приозерск. Л. 1970, с. 67—68.

⁹  РГАДА, ф. 6, д. 512, ч. 3, л. 171. Выборгский губернатор Н. Н. Энгельгардт донесением от 17 февраля 1775 г. известил генерал-губернатора А. А. Вяземского о получении этого предписания и о соответствующем указании, направленном кексгольмскому коменданту Е. В. Доможирову (там же, л. 227).

¹⁰  I Полное собрание законов Российской империи. СПб. 1830, т. 20, № 14275, с. 85.

¹¹  РГАДА, ф. 7, д. 2711, л. 1—2.

¹²  Там же, л. 6—6 об.

¹³  Арсеньев А. В. Женщины Пугачевского восстания // Исторический вестник, 1884, № 6, с. 625—626. Докладная записка А. С. Макарова, составленная в 1797 г., не вполне точно указывает возраст некоторых членов семьи Пугачева. На самом деле Устинье Пугачевой исполнилось в том году 40 лет, Аграфене — 29 лет, Христине — 27 лет, а Трофиму — 33 года.

¹⁴  РГАДА, ф. 6, д. 526, л. 1—2.

312

¹⁵  Там же, л. 3.

¹⁶  Из рапорта Мендозы-Ботелло Куракину от 14 декабря 1797 г. (там же, л. 7—8).

¹⁷  Там же, л. 11—12.

¹⁸  Там же, л. 7.

¹⁹  Там же, л. 9.

²⁰  Там же, л. 5.

²¹  Там же, л. 6.

²²  Там же, ф. 7, ч. 10, д. 2047, л. 210.

²³  Там же, д. 3704, ч. 10, № 22, л. 219—220.

²⁴  Там же, л. 227.

²⁵  Там же, д. 2047, ч. 10, л. 110.

²⁶  Там же, л. 112, 114, 116, 198 и др.

²⁷  Там же, л. 229—229 об.

²⁸  Там же, л. 231—231 об. (письмо от 19 июня 1803 г.). Несколькими днями раньше Мейендорф отправил письмо аналогичного содержания к министру внутренних дел В. П. Кочубею (см.: Дубровин Н. Ф. Пугачев и его сообщники. СПб. 1884, т. 3, с. 362).

²⁹  Вигель Ф. Ф. Воспоминания. М. 1866, ч. 2, с. 162.

³⁰  ЦГИАП, ф. 19, оп. 112, д. 508, 517, 528, 538, 548, 557, 566, 579, 590.

³¹  Там же, д. 615, духовная роспись № 14, л. 16 об. Возраст Пугачевых указан здесь не вполне точно. На самом деле в 1813 г. Трофиму исполнилось 49 лет, Аграфене — 45 лет, Христине — 43 года.

³²  См., например, духовную роспись за 1814 г. — Там же, д. 625, духовная роспись № 11, л. 18 об.

³³  Там же, д. 625, духовная роспись № 11, л. 18 об.; д. 638, духовная роспись № 11, л. 15 об.; д. 661, духовная роспись № 9, л. 16 об.; д. 674, духовная роспись № 6, л. 16.

³⁴  Там же, д. 674, духовная роспись № 6, л. 16 об.

³⁵  Там же, оп. 111, д. 744.

³⁶  В начале 1960-х годов корреспондент “Казахстанской правды” И. Дышловой выступил в печати с “сенсационным открытием”. В совхозе имени КазЦИКа Целиноградской области повстречался он с пенсионером Филиппом Михайловичем Пугачевым, стариком за сто с лишним лет, который “иногда от нечего делать собственноручно камень долбит”, помогая заготовлять совхозу “местный строительный материал”. Старик назвал себя родным внуком знаменитого Пугачева и поведал корреспонденту, что у Е. И. Пугачева, кроме известного историкам сына Трофима, было будто бы еще двое сыновей, Михаил и Емельян, живших после смерти отца в селе Стенькино у реки Оскол. Старший из “сыновей” Пугачева, Михаил, прожил 125 лет, а когда ему было за

313

девяносто, у него и родился он, Филипп (Дышловой И. Дед Пугач, внук Емельяна // “Казахстанская правда”, 1962, 30 ноября). Эту совершенно фантастическую историю, изложенную И. Дышловым в большом газетном очерке, подхватил и “усовершенствовал” новыми домыслами ростовский писатель-краевед В. С. Моложавенко. В своих книгах он утверждает, что казахстанский Филипп Пугачев — родной внук Е. И. Пугачева и сын Трофима Пугачева. Трофиму Пугачеву будто бы удалось избегнуть ареста в 1775 г., после чего он укрывался в селе Стенькине на Осколе, где на девятом десятке его жизни родился у него сын Филипп, сам же Трофим скончался в возрасте 126 лет. Другие прямые потомки Е. И. Пугачева, жившие на Дону, носили фамилии Даниловы, Сарычевы, Фомины и Фомичевы, а один из них, Павел Данилов, оказался после первой мировой войны в Австралии (Моложавенко В. С. Донские были. Ростов-на-Дону, 1970, с. 67—68; он же. Был и я среди донцов. Ростов-на-Дону, 1984, с. 46). С популяризацией версии В. С. Моложавенко, совершенно не соответствующей исторической реальности и противоречащей бесспорным документальным свидетельствам, выступил в печати другой ростовский краевед — М. Астапенко (Астапенко М. Семья Емельяна Пугачева // “Известия”, 1985, 4 апреля).

³⁷  Из письма И. И. Горбачевского М. А. Бестужеву от 12 июля 1861 г. (Горбачевский И. И. Записки. Письма. М. 1963, с. 169).

³⁸  ЦГИАП, ф. 19, оп. 111, д. 745, л. 216 об.

³⁹  Там же, д. 752, л. 176 об.

⁴⁰  ГАРФ, ф. 109, I экспедиция, 1833 г., д. № лит. Б, л. I.

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

ГАРФ — Государственный архив Российской Федерации (быв. ЦГАОР СССР — Центральный государственный архив Октябрьской революции СССР)

РГАДА — Российский государственный архив древних актов (быв. ЦГАДА — Центральный государственный архив древних актов)

РГИА — Российский государственный исторический архив (быв. ЦГИА СССР — Центральный государственный исторический архив СССР)

ЦГИАП — Центральный государственный исторический архив Санкт-Петербурга (быв. ЦГИАЛ — Центральный государственный исторический архив Ленинграда)