193
В. А. КОЖЕВНИКОВ
КОГДА ОКРИВЕЛА ТЕТУШКА НАСТАСЬЯ
ГЕРАСИМОВНА
(К внутренней хронологии повести
«Капитанская дочка»)
Несчастье, случившееся с неведомой читателю Настасьей Герасимовной, так в свое время поразило мать Петруши Гринева, что она помнила о нем и шестнадцать лет спустя, когда ее муж, отставной премьер-майор Андрей Петрович Гринев, приведенный чтением “Придворного календаря” в состояние духа преотвратнейшее, спрашивал свою супругу: “Авдотья Васильевна, а сколько лет Петруше?”
“Да вот пошел семнадцатый годок, — отвечала матушка. — Петруша родился в тот самый год, как окривела тетушка Настасья Герасимовна, и когда еще...
“Добро, — прервал батюшка, — пора его в службу”. <...>
Батюшка не любил ни переменять свои намерения, ни откладывать их исполнение. День отъезду моему был назначен” (VIII, 281; здесь и далее курсив мой. — В. К.)1.
Так кончилась беззаботная жизнь Петруши Гринева, а достопамятный этот разговор, столь круто изменивший его судьбу, происходил осенью 1772 года. Прямо эту дату в “Капитанской дочке” Пушкин как будто бы и не называет, но установить ее, а значит, выяснить, в каком году родился Петруша Гринев, а стало быть, и “окривела тетушка Настасья Герасимовна”, — достаточно легко: Пушкин дважды “подсказывает” эту дату.
Первый раз — в главе “Вожатый”. После недолгих сборов Петруша Гринев отправился к месту своей службы, но, застигнутый в степи бураном, едва не погиб. Вывел его к жилью вожатый — как оказалось, сам Пугачев. На постоялом дворе Петруша стал свидетелем странного разговора и только потом, много позже, догадался, что вожатый и хозяин говорили тогда “о делах Яицкого войска, в
194
то время только что усмиренного после бунта 1772 года” (VIII, 290).
Второй раз эта дата встречается в главе “Пугачевщина”. “...Яицкие казаки, долженствовавшие охранять спокойствие и безопасность сего края, — рассказывает Петруша Гринев, — с некоторого времени были сами для правительства неспокойными и опасными подданными. В 1772 году произошло возмущение в их городке. Причиною тому были строгие меры, предпринятые генерал-маиором Траубенбергом, дабы привести войско к должному повиновению. Следствием было варварское убиение Траубенберга, своевольная перемена в управлении, и наконец усмирение бунта картечью и жестокими наказаниями.
Это случилось несколько времени перед прибытием моим в Белогорскую крепость” (VIII, 313).
Итак, в Белогорскую крепость Петруша Гринев едет (в ту пору ему “пошел семнадцатый годок”) осенью или в самом начале зимы 1772 года. Едет после усмирения бунта яицких казаков (бунт подавили летом того же года), но — до восстания Пугачева, которое началось осенью следующего 1773 года.
Отсюда совершенно определенно и даже бесспорно следует, что родился наш герой в 1756 году (1772 минус 16). Можно сказать точнее: осенью 1756 года. Время в русской истории интереснейшее. Конечно же, интересно оно не столько тем, что в этом году родился Петруша Гринев и “окривела тетушка Настасья Герасимовна”, сколько тем, что в Петербурге осенью 1756 года умирала императрица Елизавета Петровна, а за ее спиною зрел и набирал силу заговор.
***
“Я решил, как вы знаете, погибнуть или царствовать”2, — так, от мужского лица и не оставляя ни малейших сомнений в своих намерениях, 30 августа 1756 года писала английскому послу сэру Чарльзу Генбюри Вильямсу великая княгиня Екатерина Алексеевна, бывшая недавно принцесса Голштинская Софья-Августа-Фредерика, будущая в скором времени императрица Екатерина II.
Императрицей она стала в 1762 году. Тогда на мызе Ропша был умерщвлен (не без высочайшего, вероятно, ведома)
195
ее муж, император Петр III. Процарствовал он всего полгода, а в 1756 году был престолонаследником. Только уверенности в том, что он действительно после смерти Елизаветы Петровны займет русский престол, не было никакой. Уж очень Елизавета Петровна не любила Петра Федоровича. Просто терпеть его не могла. “Императрица... — вспоминала позже Екатерина II, — уже много лет не могла пробыть с ним нигде и четверти часа, чтобы не почувствовать отвращения, гнева или огорчения, и когда дело его касалось, она в своей комнате не иначе говорила о нем, как заливаясь горькими слезами над несчастьем иметь такого наследника, или же проявляя к нему свое презрение...”3.
Далее Екатерина II рассказывает, как она нашла в бумагах Елизаветы Петровны “две собственноручные записки императрицы”; в одной из них прочитала: “Проклятой мой племеник сегодня так мне досадил, как нельзя более”; в другой: “племенник мой урод, черт ево возьми” (Записки, 443).
Нет, не жаловала Елизавета Петровна Петра Федоровича. Не любила тетушка своего племянника. И, надо думать, разговоры о том, что императрица Елизавета Петровна собирается объявить своим преемником не Петра, а его и Екатерины малолетнего сына Павла, были небезосновательны.
Но ведь воцарение Павла означало по сути конец честолюбивым замыслам Екатерины. Нужно было что-то предпринимать, и... случай представился: Елизавета Петровна тяжело заболела. Настолько тяжело, что иностранные дипломаты при Петербургском дворе извещали своих государей о возможных переменах на русском престоле. Елизавета харкала кровью, ее душил кашель, у нее опухли ноги, положение казалось безнадежным.
Случай нельзя было упустить, и Екатерина, понимая, что Елизавета Петровна и впрямь в обход Петра может назначить своим преемником его сына, организовала в пользу мужа заговор. Посвящены в него были несколько человек. Среди них — английский посол сэр Чарльз Генбюри Вильямс и сердечный друг Екатерины граф Понятовский.
Вильямс знал: перемена власти может укрепить союз Англии с Россией. Он преследовал свои цели. Екатерина —
196
свои. Интересы английского посла и будущей императрицы совпали.
Между Екатериной и Вильямсом завязалась тайная, но весьма оживленная переписка, в которой находим весьма любопытные сведения о состоянии здоровья императрицы, своего рода “историю ее болезни”.
4 октября 1756 года Екатерина сообщала английскому послу: “... Усилилось задыхание <...> боли в нижней части тела в связи с постоянными недомоганиями <...> ноги тем не менее опухли и водянка несомненна; кашель был так силен после вторника, что не вставали с постели на следующий день...” (Переписка, 194).
15 октября: “...У императрицы вчера было что-то в роде судорог <...> ей в полночь пустили кровь <...> это второй припадок за три дня <...> когда я буду на ее месте, я дам вещам оборот, который я признаю приличным <...> Говорят <...> она упала в обморок; пальцы рук сжались, ноги и руки охладели как лед, глаза лишились зрения. Тут ей бросили кровь, сильно и много, и зрение и чувства вернулись ей” (Переписка, 206).
Казалось, еще немного — и все будет кончено. Екатерина, хотя план заговора во всех подробностях был разработан еще летом, вновь просит советов у Вильямса на случай смерти Елизаветы Петровны.
Вильямс отвечает: “В случае смерти вы, благодаря Богу, на местах. Нужно, чтоб великий князь и вы явились почти тотчас, но не прежде, как присяга вам обоим не будет установлена и принесена министрами или министром, которого вы допустите первым к себе. Никто не должен целовать ваших рук прежде, чем он не присягнул. Не принимайте никого худо в первые дни, но отличайте тех, которым вы покровительствуете. Примите облик, который не выражал бы ничего, кроме значительной твердости и хладнокровия <...> Все согнется, распрострется перед вами, и вы взойдете на престол так же легко, как я сажусь за стол.
Если найдется завещание и если оно будет не совсем в ваших видах, лучше его уничтожить” (Переписка, 218).
Екатериной было составлено подробное наставление Петру Федоровичу, на случай принесения ему присяги, а в “Проекте указа”, также написанном Екатериной, от имени Петра между прочим (с пропусками дат в местах будущих
197
вставок) говорилось: “Понеже всемогущий Бог по неиспытанным ево судьбам заблаговолил отзывать от сего света и переселить в вечное блаженство... числа сего... м. 17... жизнь благоверной благочестивейшей и самодержавнейшей великой Государини И<мператрицы> Е<лизаветы> П<етровны>, вселюбезнейшей Нашей Государини тетки, мы как единственной ея наследник <...> приняли Наш природной Престол” (Записки, 558).
Это же словечко — “тетка” — встречается в “Проекте указа” еще раз: “Ея велич. Блаж. памяти тетки Нашей по самодержавной ея власти...” (Записки, 558).
17 октября. Екатерина — Вильямсу: “Вчера, среди дня, случились (у императрицы) три головокружения или обморока. Она боится и сама очень пугается, плачет, огорчается и, когда спрашивают у нее, отчего, она отвечает, что боится потерять зрение. Бывают моменты, когда она забывается и не узнает тех, которые окружают ее <...> Мой хирург, человек очень опытный и разумный, высказывается за апоплексический удар, который сразит ее безошибочно. У меня имеются три лица, которые не выходят из ее комнаты и которые не знают, каждое в отдельности, что они меня предупреждают, и не преминут в решительный момент сделать это” (Переписка, 211).
“Ох, эта колода. Она просто выводит меня из терпения; умерла бы она поскорее”, — мучился Понятовский (Переписка, 231).
9 ноября лечивший императрицу лейб-медик сказал: “Она не может жить” (Переписка, 258).
25 ноября Екатерина сообщила Вильямсу: “Императрица <...> находится в плачевном состоянии. Вчера вечером она вышла, когда уже подали кушать. Она подошла к великому князю и ко мне и сказала: “Я здорова, я более не имею кашля, ни одышки, но не смею затягиваться вследствие сильной боли в желудке” <...> Заметьте, пожалуйста, — продолжала Екатерина, — что она не сказала трех слов подряд, не кашляя и не задыхаясь, и, если она не считает нас глухими и слепыми, то нельзя сказать, что она этими болезнями не страдает” (Переписка, 286).
Положение Елизаветы казалось безнадежным.
198
***
Но не только заговорщики ждали ее смерти. Несколько десятков тысяч сосланных и гонимых в ее царствование с нетерпением и надеждой ждали вестей из Петербурга.
Ждали этих вестей и Гриневы. Надеялись: новым императором станет Петр Федорович, Петр III. Он вернет Гриневых, кончится опала. Не в его ли честь Гриневы назвали своего сына Петром?
Гриневу-старшему кончина Елизаветы Петровны могла вернуть былые надежды, возродить честолюбивые помыслы, перечеркнутые полтора десятка лет назад во время дворцового переворота 1741 года.
Повесть начинается словами Петруши Гринева: “Отец мой Андрей Петрович Гринев в молодости своей служил при графе Минихе и вышел в отставку премьер-майором в 17.. году” (VIII, 279). В черновике определеннее: “...в 1762 году” (VIII, 858). Но это — черновик, оставленный замысел. Первоначально, по-видимому, Пушкин хотел связать отставку Гринева-старшего с воцарением Екатерины II и, безусловно, осуществил бы свой замысел, но решил иначе: события повести корнями уходят во времена более ранние — в Елизаветинскую эпоху и даже в эпоху, ей предшествовавшую. Сдвиг важный для историка, но не для философа, размышляющего о смысле человеческой жизни.
Связывать же падение Гринева-старшего с воцарением Екатерины II — нелепица, явный анахронизм, ведь родившийся после отставки отца (после 1762 года по первоначальному замыслу) Петруша Гринев должен был в этом случае к началу Пугачевского бунта (за десять с небольшим лет) превратиться в семнадцатилетнего юношу... Пушкин эту дату снял и отставку Гринева-старшего приурочил к воцарению Елизаветы, к падению Миниха.
***
Императрицей “дщерь Петрова” Елизавета стала 25 ноября 1741 года. Щедро наградив гвардейцев, возведших ее на престол, она, естественно, отправила в ссылку сановников, ей не угодных.
Отправился в далекий Пелым и Бурхард-Христофор Антонович Миних — генерал-губернатор Петербурга, начальник
199
Андрея Петровича Гринева и его друга Андрея Карловича Р.
Падение Миниха стало падением и наших героев. Об их опале свидетельствуют многие красноречивые детали.
Выйдя в вынужденную отставку, Андрей Петрович Гринев оказался не у дел. Он женился на дочери бедного дворянина и скромно доживал свой век в Богом забытой деревушке близ Симбирска. Правда, при малейшем упоминании о несостоявшейся карьере страдал разлитием желчи, а известия об успехах какого-нибудь сослуживца, который к тому же у него “в роте был сержантом”, но к коему судьба благоволила, повергали Андрея Петровича “в задумчивость, не предвещавшую ничего доброго” (VIII, 281).
И Андрей Карлович Р., друг Гринева-старшего, хоть и дослужился до генеральского чина, жил небогато: “страх видеть иногда лишнего гостя за своею холостою трапезою был отчасти причиною поспешного удаления” (VIII, 293) Петра Гринева в Белогорский гарнизон.
И еще деталь: “Старый полинялый мундир” Андрея Карловича, некогда бравого офицера, “напоминал воина времен Анны Иоанновны” (VIII, 292), то есть был сшит лет тридцать с лишним назад, еще до восшествия на престол Елизаветы Петровны, а значит, и до падения Миниха, и с тех пор разве что латался только да перешивался...
По всей вероятности, отставка Андрея Петровича Гринева и опала Андрея Карловича Р. прямо связаны с немилостью к ним императрицы Елизаветы Петровны, и понятно, что известия о ее смерти или о болезни, ведущей к перемене власти, они ожидали с нетерпением и надеждой.
Но тогда, в 1756 году, надеждам этим не суждено было сбыться. Елизавета Петровна буквально “воскресла”, зато в этот год окривела тетушка Настасья Герасимовна и родился Петруша Гринев. А имя Анастасия, в переводе с греческого, означает “воскресшая”.
Не описанным ли выше контекстом истории объясняется оборванность фразы: “...как окривела тетушка Настасья Герасимовна, и когда еще...”?
200
***
Внутренняя хронология повести (а этой проблеме исследователи уделяли немало внимания) в том виде, как повесть была опубликована Пушкиным, имеет — даже учитывая вымышленность повествования — стройную и непротиворечивую основу. Все важнейшие события имеют достаточно ясную датировку, определяемую текстом. Приводим важнейшие.
1733 год — участие в Прусском походе Миниха Андрея Петровича Гринева и Андрея Карловича Р.
Около 1741 года — отставка Андрея Петровича Гринева.
Около 1752 года — перевод из полка в Белогорскую крепость капитана Миронова.
1755 (или 1754) год — рождение Маши Мироновой.
1756 год, предположительно, осень — рождение Петра Гринева.
1761 год — Савельич приставлен дядькой к Петруше Гриневу.
1767 год — приезд Бопре.
Около 1768 года — дуэль Швабрина, за которую он был отправлен в Белогорскую крепость.
1772 год, лето — бунт Яицкого войска.
1772 год, лето или начало осени — сватовство Швабрина к Маше Мироновой.
1772 год, осень или начало зимы — отъезд Гринева в Оренбург.
Лето 1773 года — дуэль Гринева и Швабрина.
Начало октября 1773 года — взятие Нижнеозерной крепости. (Пушкин допустил анахронизм: Нижнеозерная крепость была захвачена бунтовщиками 26 сентября 1773 года.)
Начало октября 1773 года — взятие Белогорской крепости Пугачевым.
Начало октября 1773 — конец марта 1774 года — осада Оренбурга.
25 августа 1774 года — Михельсон разбивает отряды Пугачева.
Вторая половина сентября 1774 года — Зурин получает известие о поимке Пугачева.
Конец сентября 1774 года — арест Гринева.
201
Осень 1774 года — Маша Миронова едет в Петербург; встреча с императрицей.
Конец 1774 года — освобождение Гринева.
10 января 1775 года — казнь Пугачева.
ПРИМЕЧАНИЯ
Журнальная редакция — “Москва”, 1989, № 4.
1 Пушкин. Полн. собр. соч. 1937—1949. При цитатах указывается том и страница.
2 Переписка великой княгини Екатерины Алексеевны и английского посла сэра Чарльза Г. Уилльямса. 1756 и 1757 гг. М. 1909, с. 109. Далее ссылки — в тексте.
3 Записки императрицы Екатерины Второй. М. 1989, с. 443 (Репринтное воспроизведение издания 1907 года). Далее ссылки — в тексте.