279
В. М. ЕСИПОВ
ПУШКИНСКИЕ РЕМИНИСЦЕНЦИИ
В “ПИСЬМАХ АСПЕРНА”
Имена Джона Теннера, Фенимора Купера, Вашингтона Ирвинга были знакомы Пушкину не понаслышке. Пристальное внимание Пушкина к современной ему американской литературе не вызывает сомнений. Это подтверждается реминисценциями из американских авторов в некоторых его произведениях. Например, ирвинговской реминисценцией в “Сказке о золотом петушке”, что впервые было отмечено А. А. Ахматовой (1, с. 39—49). В настоящих заметках рассматривается обратное явление — отражение гениального пушкинского сюжета в произведении классика американской литературы.
Творчество Генри Джеймса весьма далеко отстоит от Пушкина и во времени и по идейно-художественной проблематике. Однако ситуация его повести “Письма Асперна” удивительным образом напоминает пушкинскую “Пиковую даму”. Конечно, его герой в сравнении с обуреваемым сверхчеловеческими страстями Германном выглядит личностью заурядной. Но в данном случае интерес представляют те сюжетные, стилистические и даже текстуальные аналогии, которые удалось выявить при сопоставлении текстов обеих повестей. Рассматривать их как случайные совпадения едва ли возможно. Скорее они являются результатом глубокого и сильного впечатления, которое могла произвести на Генри Джеймса пушкинская повесть.
В пользу такого предположения говорит факт хорошей осведомленности американского классика в русской литературе. Он был лично знаком с И. С. Тургеневым, в ранний период творчества испытал его влияние. Известны четыре его статьи о Тургеневе, написанные в разные годы. Отмечалось, что в романе “Княгиня Казамассима” Джеймс вывел на сцену “нигилистов”, отдаленно напоминающих героев “Бесов” Достоевского (2, с. 3). Примерно в это же время написана повесть “Письма Асперна” (1888). Вполне вероятно, что в поле зрения Джеймса находилось в этот период и творчество Пушкина, в частности “Пиковая дама”.
Герой “Писем Асперна”, от лица которого ведется повествование (имя его не сообщается), ставит себе целью овладеть
280
письмами великого поэта Асперна, ревностным хранителем и адресатом которых является древняя старуха, мисс Бордеро. Воспетая некогда Асперном “божественная Джулиана” ныне уединенно доживает свой век в старом запущенном венецианском палаццо вместе со своей воспитанницей, племянницей Тиной. Письма — это ее бесценное сокровище, она скорее согласится умереть или уничтожить их, нежели поделиться их содержанием с кем-либо из смертных.
Письма Асперна и тайна трех карт... Этим сопоставлением определяется главное ситуационное сходство двух произведений. В самом деле, в обеих повестях есть старуха, “старая ведьма”, оберегающая некую важную тайну, и есть молодой предприимчивый герой, не признающий моральных ограничений, стремящийся этой тайной во что бы то ни стало овладеть.
“Старуха не желает, чтобы кто-либо даже словом коснулся ее реликвий, для нее это нечто личное, интимное, сокровенное, а до веяний времени ей дела нет, бог с ней совсем!.. Я могу приблизиться к цели, только усыпив ее бдительность, а усыпить ее бдительность возможно лишь с помощью дипломатических уловок. Лицемерие, двойная игра — вот единственное, что мне может помочь. Факт прискорбный, но ради Джеффри Асперна я готов на любую подлость”, — признается рассказчик (3, с. 212)*. Оправданием “любой подлости”, к которой он готов прибегнуть для овладения письмами, является для него уверенность, что наследие Асперна должно принадлежать всему человечеству, что потребности искусства выше соображений порядочности и требований морали: “Моя личная эксцентрическая затея становилась частью венецианской романтики и венецианской красоты, я даже чувствовал некое мистическое родство, некую духовную сопричастность с теми, кто в прошлом отдавал себя здесь служению искусству: они трудились во имя прекрасного, во имя своего призвания, — разве я не делал того же? Прекрасное было в каждой строчке, написанной Джеффри Асперном, и я хотел, чтобы все это увидело свет” (3, с. 235).
Лицемерием, готовностью на “любую подлость” ради достижения поставленной цели герой Джеймса похож на пушкинского Германна: “...если старая графиня откроет мне свою тайну! — или назначит мне эти три верные карты! Почему ж не попробовать своего счастия?.. Представиться ей, подбиться в ее милость, — пожалуй, сделаться ее любовником...”,
281
— лихорадочно рассуждает пушкинский герой (4, с. 219). Заклиная графиню открыть тайну трех карт, он согласен заплатить за это “пагубой вечного блаженства”, готов принять любой ее грех на свою душу. При этом он пытается прикрыть неблаговидность своих притязаний соображениями высшего порядка: “...если что-нибудь человеческое билось когда-нибудь в груди вашей, то умоляю вас чувствами супруги, любовницы, матери, — всем, что ни есть святого в жизни, — не откажите мне в моей просьбе!.. Подумайте, что счастие человека находится в ваших руках; что не только я, но дети мои, внуки и правнуки благословят вашу память и будут ее чтить, как святыню...” (4, с. 226).
Действия героев также удивительным образом совпадают. Самый дом, принадлежащий единственной оставшейся в живых современнице великого Асперна, неудержимо влечет к себе героя повести Джеймса: “Приехав в Венецию, я назавтра же отправился взглянуть на этот дом, — мне подробно описал все тот самый английский собрат, от которого я узнал о существовании писем, — и, штурмуя его взглядом, стал обдумывать план предстоящей кампании” (3, с. 207). При этом охотник за письмами Асперна не упускает из вида возможность “поволочиться за племянницей” мисс Бордеро, разыграть из себя галантного кавалера. Такая тактика должна облегчить ему путь к овладению письмами.
Это в точности соответствует действиям Германна, который сначала бродит возле дома графини, затем находит способ завести знакомство с бедной воспитанницей таинственной старухи, Лизаветой Ивановной, чтобы добиться ее расположения: “...он ...пошел опять бродить по городу и опять очутился перед домом графини***. Неведомая сила, казалось, привлекала его к нему. Он остановился и стал смотреть на окна. В одном увидел он черноволосую головку, наклоненную, вероятно, над книгой или над работой. Головка приподнялась. Германн увидел свежее личико и черные глаза. Эта минута решила его участь” (4, с. 220).
И Лизавета Ивановна, и Тина оказываются невольными сообщницами своих неожиданных поклонников. Характеры этих персонажей и их роли в сюжетном развитии обеих повестей также весьма схожи. Герою “Писем Асперна” становится известно, что мисс Бордеро, умирая, успела дать понять своей племяннице, что не возражает, чтобы она открыла ему содержание писем, но только в том случае, если он на ней женится. В “Пиковой даме” видение графини, посетившее Германна, открывает ему тайну трех карт и прощает его на том же условии: “Прощаю тебе мою смерть,
282
с тем чтоб ты женился на моей воспитаннице Лизавете Ивановне...” (4, с. 233).
Престарелая мисс Бордеро, как и пушкинская графиня, умирает, не желая открыть свою тайну. Герой повести Джеймса — виновник ее смерти, так же как и Германн — виновник смерти графини.
Вот этот кульминационный момент повести Джеймса, когда герой, пробравшись ночью с фонарем в руках в комнаты хозяйки, предпринимает попытку завладеть драгоценными письмами: “Секретер слишком бросался в глаза, был слишком на виду... Правда, ключ не торчал в замке, но, должно быть, если чуть повернуть бронзовую шишечку — крышка откинется... Я протянул к шишечке руку — достаточно ведь было дотронуться, чтобы почувствовать, подается она или нет; и в последний миг — тяжело мне об этом рассказывать — оглянулся через плечо... От того, что я увидел, я сразу же выпрямился и отскочил в сторону, едва не выронив свой светильник. Джулиана в ночной сорочке стояла на пороге спальни, протянув вперед руки, обратив ко мне лицо, свободное от всяких завес... Никогда не забуду я эту белую, согбенную и трясущуюся фигуру с неестественно вздернутой головой, ее позу, выражение ее лица, не забуду и звук ее голоса... Не помню, какие слова я забормотал в оправдание, в извинение, помню только, я шагнул ближе, торопясь уверить ее в отсутствии у меня дурных намерений. Но она отшатнулась в ужасе, замахав на меня старушечьими руками, и в следующее мгновение с судорожным, словно предсмертным, хрипом повалилась на руки мисс Тины” (3, с. 286—287).
Именно на этот эпизод в свое время обратила внимание А. А. Елистратова в предисловии к первой публикации “Писем Асперна” у нас в стране: “Сцена, где умирающая старуха Бордеро застигает своего жильца на месте преступления, когда он готовится выкрасть драгоценные письма Асперна, полна трагического величия... Русскому читателю этот эпизод может напомнить соответствующую сцену “Пиковой дамы” — скорее “Пиковой дамы” Чайковского, чем Пушкина” (5, с. 205). Нам представляется, что в приведенном отрывке из повести Джеймса, как и в ряде других эпизодов и ситуаций, отмеченных выше, немало общего именно с “Пиковой дамой” Пушкина.
К пушкинскому произведению восходят, по-видимому, и эпизоды с миниатюрным портретом Джеффри Асперна, попавшим в руки предприимчивого охотника за литературными реликвиями: “Вглядываясь в его дивные глаза, сиявшие блеском молодости и в то же время полные мудрого прозрения,
283
я спросил, не знает ли он, что такое нашло на мисс Тину. И мне показалось, что он улыбается мне добродушно-насмешливо...” Буквально через страницу повторяется та же ситуация: «Растерявшись, я перевел глаза вниз, на миниатюру, которую держал в руке. С каким особенным выражением глянул на меня Джеффри Асперн! “Беги-ка, братец, пока не поздно!..”» (3, с. 296, 298).
Фантастический элемент по сравнению с “Пиковой дамой” существенно ослаблен и к тому же не играет в повести Джеймса такой важной роли, как в повести Пушкина, но сама ситуация очень напоминает видение Германна на похоронах графини: “...В эту минуту показалось ему, что мертвая насмешливо взглянула на него, прищуривая одним глазом...” (4, с. 232). А затем в финале повести Германн, потрясенный внезапным проигрышем, вдруг видит, что “пиковая дама прищурилась и усмехнулась” (4, с. 237).
Наконец, необходимо отметить, что в обеих повестях имеется очень близкое текстуальное совпадение: “Потом я подумал о том, что ведь она и в самом деле невероятно стара — так стара, что может умереть в любую минуту, не дав мне времени добиться намеченной цели... она умрет через неделю, она умрет завтра” (курсив наш. — В. Е.) (3, с. 221), — размышляет герой “Писем Асперна” (“She would die next week, she would die to-morrow...” (6, с. 22)). Это почти дословное повторение рассуждений Германна: “...ей восемьдесять семь лет, — она может умереть через неделю, — через два дня!” (курсив наш. — В. Е.) (4, с. 219).
Как видно из приведенных сопоставлений “Писем Асперна” с “Пиковой дамой”, Генри Джеймс, скорее всего, был хорошо знаком с повестью Пушкина. Иначе трудно объяснить обилие сюжетных, стилистических и даже текстуальных совпадений в обоих произведениях. Эти совпадения — новое свидетельство мощного воздействия пушкинского гения не только на русскую литературу, но и на литературу иноязычную.
1 Ахматова А. А., О Пушкине, Л., 1977.
2 Зверев А. М., С двух берегов Атлантики. — Генри Джеймс, Повести и рассказы. Л., 1983.
3 Джеймс Генри, Повести и рассказы, Л., 1983.
4 Пушкин А. С., Полн. собр. соч. В 10-ти тт., т. VI, 4-е изд. Л., 1978.
5 Елистратова А. А., Генри Джеймс. — “Иностранная литература”, 1973. № 7.
6 Novels and stories of Henry James, V. 17. The Aspern papers, London, 1928.