- 421 -
31
25 марта 1845 г. С.-Петербург
Милостивый государь Александр Васильевич,
Я узнал случайно, что высшему начальству сделано донесение на некоторые из здешних журналов, в том числе и на «Библиотеку для чтения»: их обвиняют в отступлении от своих первоначальных программ.1 Если об этом будет суждение в Ценсурном комитете, который, без сомнения, не отвергнет приличных объяснений со стороны обвиняемых, то позвольте представить через Вас, как самого старинного цензора «Б<иблиотеки> для ч<тения>», некоторые замечания касательно этого журнала.
«Б<иблиотека> для ч<тения>», быть может, единственный из всех наших журналов, который в течение двенадцати лет не сделал ни малейшего изменения ни в своем виде, ни в форме, ни в содержании: каковы были первые ее книжки, таковы и все доныне. «Б<иблиотека> для ч<тения>» всегда строго держалась пределов и духа своей программы.
Она, по своей программе, никогда не допускала у себя ни малейшего следа полемики, что, как известно, в литературном свете и языке всегда значило — критика на критику, война с журналами или сочинителями посредством антикритик. Никогда «Б<иблиотека> для ч<тения>» не входила в споры с другими журналами, никогда не заводила с ними войны (полемика, как Вы знаете, значит война),2 никогда не заводила споров с ними: в «Б<иблиотеке> для ч<тения>» принято правилом не опровергать статей других журналов, не упоминать даже об их существовании, разве только в таком случае, когда можно похвалить их; это правило «Б<иблиотека> для ч<тения>» всегда гласно и всенародно проповедовала на Руси и никогда сама от него не отступала.3 Вы и А. И. Фрейганг,4 как самые постоянные ценсоры этого журнала, можете засвидетельствовать сами истину слов моих, и я ссылаюсь охотно на ваше свидетельство. С сочинителями также «Б<иблиотека> для ч<тения>» никогда не входила в полемику: в «Критике» или в «Летописи» она однажды скажет о книге свое мнение и после того уже к нему не возвращается. Вы сами знаете, сколько раз суждения ее возбуждали гнев сочинительского самолюбия, которое разражалось против нее бранными статьями в других журналах и в отдельных брошюрах: отвечала ли когда-нибудь «Б<иблиотека> для ч<тения>» на подобные статьи, воевала ли с сочинителями? Во все существование «Б<иблиотеки> для ч<тения>» был только один пример ответа на авторскую антикритику, которая вышла из всех пределов приличия в известной брошюре одного врача: исключение это было сделано с разрешения высшего начальства, которое признало само необходимым восстать против пасквиля, направленного на нескольких почтенных ученых.5
В программе «Б<иблиотеки> для ч<тения>» назначено было давать в двух первых отделениях повести. Статьи этого отделения иногда назывались романами. Я не думаю, чтобы это было отступление. Как профессор словесности, Вы еще лучше моего знаете, что в европейских литературах никогда не было определенной разницы между повестью и романом;
- 422 -
общее название — повесть, а кто хочет, тот повесть называет романом, былью, рассказом. Объем не служит здесь правилом. Вам известно, что Вальтер Скотт всем своим романам дал название повестей, nowel, и что один из самых прелестных романов, «Un roman en deux chapitres» («Роман в двух главах»), называется романом, не имея более 80 страниц печати. В русской литературе сколько книг в двух и трех томах названы на заглавном листе повесть и сколько брошюрок с названием роман! Во втором отделении программа назначала помещать иностранные повести и другие сочинения. Если она часто помещала в этом отделении так называемые романы, то и Вам, и каждому известно, что слово роман стоит в заглавии подобных статей только потому, что в подлиннике сочинение называется романом, но что статья, собственно, — повесть, сделанная из этого романа через сокращение нескольких томов подлинника иногда в несколько печатных листов. Никогда полные переводы иностранных романов не помещались в «Б<иблиотеке> для ч<тения>», и эта система не принята редакцией.
С половины прошлого года книгопродавец, у которого помещается контора журнала,6 стал прилагать к «Б<иблиотеке> для ч<тения>» перевод известного романа Евгения Сю «Вечный жид», но также перевод неполный, с пропусками и изменениями. Это его подарок подписчикам. Статья эта не входит в состав журнала, который также не может никому запретить делать от себя подарки тем, кто ведет дела с его комиссионерами. Все, что сделала редакция в этом случае, мне кажется, заслуживает совершенное одобрение. Чтобы листы этого добровольного подарка не терялись, она позволила переплетать их под одну обертку с журналом, но с тем, чтобы подарок подвергся такой же двойной ценсуре, как и сам журнал, к которому его прила<га>ют. Очищенный двумя ценсурами иностранный роман редакция считала совершенно безопасным для русских читателей: нравственные понятия выигрывают в этом случае очень много. Книгопродавец имеет полное право подарить этот роман подписчикам журнала в виде особенной книги с гораздо менее строгою ценсурою, — с одобрением одного ценсора, рассматривающего <его> как книгу, а не как журнал.* Не давай он даром — перевод все-таки явился бы отдельною книгою и разошелся бы в числе нескольких тысяч экземпляров: доказательством служит то, что, несмотря на приложение «Вечного жида» к «Б<иблиотеке> для ч<тения>», книгопродавец продает его еще и отдельно в значительном количестве. Теперь предстоит вопрос в ценсурном отношении: лучше ли дать русской публике роман этот с журнальною, двойною, ценсурою или с обыкновенною, книжною? Вы согласитесь сами, что для иностранной книги, возбудившей в такой высокой степени всеобщее любопытство, весьма благоразумно и полезно явиться у нас в том виде, в каком она теперь является. Лучше ли, чтобы «Вечный жид» выходил по-русски очищенный по-журнальному или чтобы разошлось его лишних 3000 или 4000 экземпляров во французском подлиннике? «Б<иблиотека> для ч<тения>», как Вам известно, читается только образованным классом русского общества, читающим в то же время и французские книги: каждый из ее подписчиков, если б не было этого приложения, прочитал бы непременно «Вечного жида» в подлиннике. Лучше ли в политико-экономическом отношении, не говоря уже о ценсурном, ободрять привоз иностранного товару в огромном количестве и отдавать за него деньги за границу или посредством переводу удержать эту сумму <в> государстве, в пользу наших бумажных и типографских заведений?7
Все эти уважения я считаю нужным представить на уважение Ваше и надеюсь, что, если зайдет речь о предмете, Вы благоволите сообщить
- 423 -
их сущность Вашим сочленам, разумеется, если сочтете это приличным и полезным.
С истинным почтением и совершенною преданностью имею честь быть, милостивый государь, Вашим покорнейшим слугою.
Сенковский.
25 марта, 1845.
Хранится: л. 11—12 (№ 6).
Отрывок опубликован: Каверин. С. 63—64.
1 А. В. Никитенко описывал эту ситуацию следующим образом. По инициативе нового председателя Цензурного комитета П. А. Плетнева, действовавшего, по собственному убеждению, «в пользу литературы», началось «притеснение журналов, ему неприязненных, а они почти все ему неприязненны, ибо не обращают внимания на его бедный „Современник”». Он решил проверить, «издаются ли журналы точь-в-точь по программе, которая была утверждена правительством». Оказалось, что все журналы в большей или меньшей степени от своих программ отступали. Никитенко считал это естественным, учитывая стремление русских журналов быть энциклопедическими, ибо «специальные журналы еще не могут у нас существовать», и конкуренцию между ними. «Цензура заботилась только о том, чтобы журналы не нарушали правил ее», и на отступления от программ не обращала внимания. В результате даже министр оказался в затруднении, ибо он ежегодно подтверждал разрешение издания журналов в существующем виде. Никитенко поспорил с Плетневым и даже, как ему казалось, убедил его, но тот все-таки получил предписание у министра о введении журналов в пределы их первоначальных программ. «На этот раз, однако, весь Комитет восстал». Плетнев был разбит по всем пунктам. «Была прочитана статья устава, по которой права председателя являются очень ограниченными в том, что касается цензурования». Плетнев пробовал «придраться и к „Библиотеке для чтения”: в программе ее объявлено, „что она будет печатать переводные повести, а она печатает романы, как например «Вечный жид»”». На это Никитенко возразил: « — Какую же существенную разницу полагаете вы, — спросил я, — между повестью и романом? Мы оба с вами профессора словесности, и я, по крайней мере, не могу определить иначе повесть, как „повесть есть роман”, а роман — как „роман есть повесть”» (Никитенко А. В. Дневник. Т. 1. С. 290—296). Впрочем, «восстание» Комитета против Плетнева нисколько не поколебало общую тенденцию ужесточения цензуры (см.: Там же. С. 294—296).
2 Французское слово «polémique» происходит от греческого «polemikos» (воинственный, враждебный).
3 Справедливость заявлений Сенковского убедительно проанализирована (см.: Каверин. С. 62—65, 75—92 и след.). О принципиальном отказе от антикритик и отрицательных упоминаний о других журналах как программе («Алкоран») «Библиотеки для чтения» неоднократно говорится в письмах Сенковского к Старчевскому, в 1850-е гг. нарушавшему это журнальное правило Сенковского (см.: ИРЛИ, ф. 583, д. 43, 44). Так, например, «Отечественные записки» до 1849 г. были упомянуты в «Библиотеке для чтения» только один раз — в статье А. В. Никитенко (в нейтральном контексте).
4 О А. И. Фрейганге см. примеч. 2 к письму 30.
5 Имеется в виду статья «Опыт медицинской полемики, или Отчет прагматического сочинения о Ганеманне и гомеопатии. СПб., 1841» (Б-ка для чтения. 1841. Т. 46, кн. 2. Отд. 5. С. 57—98). Рецензируемое сочинение, по сути, было антикритикой на разгромную статью Сенковского «О Ганеманне и гомеопатии. Прагматическое сочинение. СПб., 1840» (Б-ка для чтения. 1840. Т. 40, кн. 1. Отд. 5. С. 1—48), посвященную другой книге того же автора. Интересно, что, ни разу прямо не ответив своим многочисленным полемистам, Сенковский был задет выпадом против статьи на философско-медицинскую тему: «...непостижимо, почему эта критика не нравится прагматическому сочинению, когда она всем так нравится». Он приводит мнения известных врачей, сообщает даже, что статья переведена и послана в Германию для публикации. Защищая «своим правосудием» известных медиков С. Ф. Гаевского (о нем см. примеч. 2 к письму 14) и И. Т. Спасского от клеветы и оскорблений, Сенковский не дает в обиду и себя — Барона Брамбеуса, написавшего замечательную, «для профана в медицине, статью».
6 Речь идет о Матвее Дмитриевиче Ольхине (1806—1853) — книгопродавце, открывшем книжный магазин в Петербурге в сентябре 1842 г. («по славным следам А. Ф. Смирдина»: Б-ка для чтения. 1842. Т. 54, кн. 2. Отд. 6. С. 56); с 1842 до весны 1848 г. «Библиотека для чтения» вверяла «ему все дела своей конторы» (Б-ка для чтения. 1843. Т. 56, кн. 1. Отд. 6. С. 37). Издательская неразборчивость и погоня за быстрой наживой скоро разорили Ольхина. О переходе конторы журнала к В. П. Печаткину см.: Б-ка для чтения. 1848. Т. 88, кн. 1. Отд. 6. С. 17.
7 Роман Е. Сю «Вечный жид», публиковавшийся во второй половине 1844 г., в состав журнала не входил и в содержание не включался. Это был своего рода пробный вариант увеличения объема иностранного отдела. См. примеч. 2 к письму 34. По-видимому, логика, к которой прибегает Сенковский в этом письме, какое-то время казалась убедительной для цензуры.