- 304 -
В. Э. ВАЦУРО
АЛЕКСАНДР ЧАВЧАВАДЗЕ И РУССКАЯ РОМАНСНАЯ ЛИРИКА
(РАЗЫСКАНИЯ)
Эти очерки были прочитаны впервые в виде доклада в 1987 г. в Тбилиси, на конференции, посвященной двухсотлетию со дня рождения Александра Чавчавадзе.
Они создавались в тесном общении с грузинскими филологами, исследователями двух литератур. С чувством любви и благодарности автор вспоминает встречи и беседы с Вано Семеновичем Шадури, Игорем Богомоловым, Нодаром Поракишвили, Линой Хихадзе, Мери Христесашвили.
К этому перечню дорогих ему имен автор должен добавить еще одно, уже принадлежащее истории. В ночь на 28 июля 1996 г. не стало Константина Сергеевича Герасимова — ученого и поэта, ценителя и знатока старинной книги, человека редких интеллектуальных и душевных качеств. Он был одним из украшений тбилисского культурного мира и тбилисцем по всему своему духовному складу, носившим в себе поэзию и предание, мировосприятие и жизненную философию уникального города.
Пусть эти заметки будут скромной данью его памяти.
Романс «Черный цвет» и его автор
С тех пор как в 1879 г. в «Альманахе» Г. Туманишвили было опубликовано стихотворение А. Чавчавадзе «Русская песня», вопрос о связи поэта с традицией русской романсной лирики неоднократно привлекал к себе внимание.
Уже в XIX в. романс А. Чавчавадзе исполнялся грузинским хором, как бы вернувшись в породившую его литературно-музыкальную стихию. В 1886 г. издатели сочинений Н. Бараташвили указывали на его русский источник — романс «Черный цвет, мрачный цвет», который присутствовал, по-видимому, и в поэтическом сознании Н. Бараташвили в момент создания его лирического шедевра «Голубой цвет».
В последние десятилетия И. С. Чистова и В. С. Шадури привели ряд новых данных, свидетельствующих о широком распространении «Черного цвета» в литературном и бытовом обиходе. Он записывается в семейные альбомы — русские и грузинские. Он входит в русскую литературу как один из характернейших образцов «низового» романса; в 1830—1840-е гг. появляется ряд его переработок и аналогов, проникающих и в «высокую» лирику (например, у В. Г. Бенедиктова), — а несколько позднее он получает сюжетные и характерологические функции в реалистической прозе и драматургии: в «Семейной картине» А. Н. Островского,
- 305 -
в «Селе Степанчикове» Ф. М. Достоевского, в «Мещанах» А. Ф. Писемского; по-видимому, в 1850-е гг. он попадает в песенники с именем Ломакина.1
Именно этот текст, известный по альбомным записям 1830-х гг. и более позднего времени и разысканный И. С. Чистовой в песеннике 1859 г., и лег в основу стихотворения А. Чавчавадзе. И русский подлинник, и грузинский перевод состоят из 24 стихов (шести катренов); А. Чавчавадзе сохранил его метроритмическую организацию (впервые введенную им в грузинскую поэзию), движение лирической темы и даже ряд сюжетных и образных деталей, вплоть до синтаксического параллелизма в первой строке, определяющего всю тональность стихотворения, — здесь вводится организующий его центральный образ, который затем варьируется, то возникая в функции эпифоры рефренного характера и сближаясь с редифом восточной поэзии, то включаясь в прихотливую систему изоморфных синтаксических конструкций. Едва ли не песня Земфиры из пушкинских «Цыган» («Старый муж, грозный муж») послужила жанровой моделью неизвестному поэту, — как «Цыганская песня» она была в 1825 г. напечатана отдельно от поэмы в «Московском телеграфе» вместе с нотами М. Ю. Виельгорского и приобрела большую популярность; уже в 1820-е гг. она попадает в песенники.2 Структурная близость к привычному и любимому романсу; романтический лирический сюжет и стилистика; наконец, некий личный, интимный смысл, который получил «Черный цвет» для семьи А. Чавчавадзе после гибели Грибоедова, — все это могло послужить стимулами для грузинского поэта, написавшего, как предполагают, свой романс для дочери Нины.3 К сожалению, до сих пор дата создания романса неясна; как почти все стихи А. Чавчавадзе, его перевод почти не поддается датированию. Только теперь мы можем сказать точно, что он сделан не ранее 1828 г. Дело в том, что существует его забытая и не учтенная никакими библиографиями публикация в журнале «Славянин», издававшемся А. Ф. Воейковым в качестве литературных приложений к газете «Русский инвалид».
***
Публикация «Черного цвета» в «Славянине» — факт чрезвычайно любопытный, потому что он ставит перед исследователями целый ряд совершенно новых проблем.
Прежде всего текст «Славянина» дает сокращенную редакцию романса, состоящую из 12 строк. Она соответствует первой половине уже известного текста, но с одним, очень важным, разночтением, меняющим смысл целого.
Приводим ее:
ЧЕРНЫЙ ЦВЕТ
Черный цвет, мрачный цвет,
Ты мне мил навсегда!
Я клянусь, не влюблюсь
В цвет другой никогда!
И принудить меня,
И заставить меня
Разлюбить черный цвет —
Силы нет, власти нет!
- 306 -
Отчего ж я в него
Влюблена, спросит свет.
Я скажу: черный цвет —
Друга цвет моего.4
Легко заметить, в чем основное отличие этого текста от традиционного и соответственно от романса А. Чавчавадзе. Он написан от имени женщины и обращен к разлученному с ней возлюбленному, носящему «черный цвет». Редакция эта, несомненно, авторская, — и возможны два предположения: либо она была затем переработана и дописана самим автором, либо подверглась нередкой в практике бытования романсов фольклоризации, в результате которой героиня превратилась в героя и появились дополнительные 12 строк, попавшие в поле зрения и А. Чавчавадзе, и составителей поздних песенников, и «альбомных поэтов», нередко переписывавших чужие стихи. Против этого последнего предположения, однако, говорит необычность самого характера фольклоризации: как правило, стихи не дописываются, а сокращаются и варьируются; в данном же случае продолжение производит впечатление органического развития поэтической мысли, а не чужеродного добавления. Таким образом, возникает вопрос о возможности второй авторской редакции, но он осложняется прежде всего тем, что автор «Черного цвета» скрылся за анаграммой. В песеннике 1850-х гг. слова романса приписаны Ломакину, но это явная ошибка. Г. Я. Ломакин — композитор 1840-х гг., писавший музыку, в частности, на тексты Кольцова; под интересующим же нас текстом стоит цифровая анаграмма: «1....3...» (по традиционной расшифровке: «А....Г...»; менее вероятно — «А...В...») — и рядом помета: «Лагерь на реке Араксе».
Стихи возникли, таким образом, в непосредственной близости от места службы самого А. Чавчавадзе во время русско-персидской войны и в широком смысле слова принадлежали его сослуживцу.
***
Анаграммой «1....3...» в «Славянине» 1828 г. подписаны еще два стихотворения.
Одно из них — «К надежде», также с пометой: «Лагерь на Араксе, в ноябре 1827 года», прямо касалось военных событий и вместе с тем содержало намек на подневольную службу:
Сын Севера, могу ли я
Счастливым быть, переселенный
В край чуждый, солнцем опаленный,
В страну, где буйная струя
Кипит Аракса под скалами,
Где неба пламенного зной
И с недоступною главой,
С несокрушимыми снегами
Восточным солнцем Арарат;
И вид бесплодьем омраченных
Степей и битвам обреченных,
Где вновь войны блестит булат
И виден свежий след, пробитый
Аббас-Мирзы лихим конем,
По коему бежал разбитый
Наследник шаха со стыдом,
Страшась рабов своих измены
И плена тягостных оков,
Как русский внес своих орлов
Твердыни Эриванской в стены.
- 307 -
Стихотворение оканчивалось ламентацией с явно автобиографическим смыслом:
И неизбежный жребий мой:
Отечества за рубежами
Все жизни испытав беды,
Ее окончить под шатрами
В степях кочующей орды.5«Черный цвет» получал, таким образом, автобиографический контекст: «друг» лирической героини носил цвет несчастья; это был изгнанник, возможно политический ссыльный. Номер 23 «Славянина» содержал подписанное теми же инициалами стихотворение «Фанни» с пометой: «Кр. Шуша», — итак, неизвестный поэт побывал и в знаменитой крепости в Карабахе, в течение сорока восьми дней выдерживавшей осаду тридцатитысячного войска Аббаса-Мирзы, — судя по дате, уже после снятия блокады. Он явно принадлежал к Кавказскому корпусу, где служили переведенные на Кавказ ссыльные декабристы.
Внимательный читатель «Славянина» мог отметить для себя и третье стихотворение неизвестного «1..3..», помещенное годом ранее и содержавшее целый ряд дополнительных биографических реалий. Это был «Ответ С. Г. Хомутову», — по-видимому, Сергею Григорьевичу Хомутову (1792—1852), участнику Отечественной войны, свитскому офицеру, оставившему свои записки о кампании 1813—1814 гг. Поэт вспоминал о своей «пылкой юности», проведенной на «службе царской», и о полученных боевых ранах. Помета «1825 года. Могилев на Днепре» — могла несколько конкретизировать поэтизм «сын Севера».6
Этим, однако, исчерпывались сведения, которые могли бы получить об авторе «Черного цвета» читатель воейковского журнала и современный исследователь.
Последний, впрочем, может добавить к списку еще два стихотворения — «К Полине» и «Вопрос Софии», подписанных «1.3, Могилев на Днепре» и напечатанных в воейковских же «Новостях литературы».7
***
Мы не можем сейчас судить, в какой мере неизвестный «1....3...» был узнаваем за пределами небольшого круга своих знакомых в 1820—1830-е гг., но современный филолог может назвать его имя, обратившись к воейковским «Литературным прибавлениям к Русскому инвалиду». Это, несомненно, А. Гвоздев, чьи послания были опубликованы в газете в 1832 г. Самое раннее из них, «Послание к П—у», датировано: «Могилев, 1826». Стихи эти весьма примечательны: они обращены к поэту — властителю сердец поколения, — и написаны как бы от имени многих; лирический герой выступает в коллективном обличье. Эти стихи, несмотря на их пространность, стоит привести полностью, ибо они адресованы Пушкину; имя адресата раскрыто в цензурных документах.8 Датировать их точнее мы не можем; неизвестно, когда могилевский поэт писал свое восторженное поэтическое приветствие: до или после освобождения Пушкина из ссылки. Вероятнее все же последнее, — и, скорее всего, известие об этом освобождении и послужило толчком к написанию. При всех обстоятельствах стихи Гвоздева, не обладающие особыми поэтическими достоинствами, очень важны как историко-литературный факт и должны занять в поэтической Пушкиниане совершенно особое
- 308 -
место: это единственное большое стихотворение о Пушкине, написанное в не остывшей еще подекабрьской политической атмосфере и свидетельствующее о восторженном отношении к поэту в литературных кругах провинции:
ПОСЛАНИЕ К П—У
Парнасский бог тебе открыл
Недаром тайны муз святые;
Недаром он тебе вручил
Поэта струны золотые;
Ты с ними наших чувств творец
И наших дум властитель полный —
Все силы душ, порыв сердец
Тебе внимающих покорны...
Святую ль славишь ты любовь —
И все поэта верят лире,
Что без любви нет счастья в мире
И что блажен лишь тот, чья кровь
Волнуется от взоров страстных —
Кому улыбка уст прекрасных
Дороже лавров и венца —
И увлеченные сердца
Твоею песнью сладкогласной
Трепещут в неге сладострастной.Иль запоешь другой порой:
Что наша жизнь, друзья, скажите?
С бедой неравный, вечный бой —
В ней дни счастливые сочтите,
И каждый мало их начтет:
Суровое, без сожаленья,
Путем терновым с дня рожденья
Несчастье к гробу нас ведет —
И каждый шаг на сей дороге
Родит отчаянье в сердцах —
Проклятья грозные в устах
И мысли черные о Боге.
Негодованья краток миг:
И дружба нежная участьем
В стихах пленительных твоих
Мирит с судьбой нас и с несчастьем,
И с самой волей Божества.
Ты, дружбы нежной похвалою,
Миришь врагов между собою!
Поешь ли шумны торжества —
Стихи твои так быстры, живы,
Очаровательны, легки,
Как полек взгляд красноречивый,
Как в резвых танцах их шаги;
Как их небрежный и красивый
И вкусом данный им убор;
Остры злословия без жала;
Как за обедом разговор
После заздравного бокала.Иль загремишь гимн Славе ты:
О юноша с душой высокой!
Беги опасной красоты,
Любви богини светлоокой;
Не верь улыбке хитрых жриц —
Их речи и лобзанья ложны,
Непостоянны, ненадежны,
Как розы нежные их лиц.
Забудь и негу, и забавы
Их увлекательных бесед,
- 309 -
Внемли взываньям громкой Славы —
Стремись за ней путем побед:
С ней сын земли, как дух небесный,
Промчится через тьмы веков;
И только с бытием миров
Окончит бег свой в поднебесной...
И мы, как в мраке ночи, туч
Дорогу странник потерявший
Благословляет молний луч,
Ему путь верный указавший,
Так мы, о милый наш певец,
Твоею песнью освещенны,
Клянемся путь избрать священный
И Славы заслужить венец.Когда ж на лире запоешь
О счастии благодеянья, —
В душах мгновенно ты зажжешь
Святое чувство состраданья;
И с благотворною рукой,
И с словом нежного участья
Добра прекрасною стезей
Идем в обитель мы несчастья.О друг мой! Феб тебе открыл
Недаром тайны муз святые —
Недаром он тебе вручил
Поэта струны золотые.
Когда коснешься к ним рукой,
Твои все чувства и все думы,
Как ветр, летят сквозь лес угрюмый,
Как света луч сквозь мрак ночной,
Они так быстро обтекают
Тебе внимающих сердца
И, их пленяя, увлекают
Под власть чудесного певца.9
Могилев, 1826.***
Если стихи к Пушкину выразительнее прочих определяли поэтическую ориентацию Гвоздева, то другие послания в «Литературных прибавлениях» свидетельствовали о его прямых дружеских связях в литературном мире, и — что особенно важно для нас — самым непосредственным образом были связаны со стихами, подписанными «1....3...», и в их числе с «Черным цветом». Все они адресованы «Ю. И. П—у» — Юрию Игнатьевичу Познанскому, земляку и, по-видимому, сослуживцу Гвоздева (он упоминает, что их судьба свела «в стране Аракса дикой, знойной» и соединила общая тоска по «родине бесценной»). Познанский был в 1820-е гг. довольно известным поэтом и переводчиком, одним из первых пропагандистов поэзии А. Мицкевича, которого знал лично; как и Гвоздев, он некоторое время служил в Могилеве.10 Одно из посланий Гвоздева («Я видел славных дев Востока»)11 написано в 1828 г. в Шуше, — там же, где и стихотворение «Фанни», подписанное «1....3...». В стихах, адресованных Ю. И. Познанскому, есть сквозные темы, — те же самые, что и в «Ответе С. Г. Хомутову», — вплоть до текстуальных перекличек: та же тоска по родине, те же упоминания об изгнании в южную страну, где поэту суждено окончить свои дни «в шатре
- 310 -
кочующей орды».12 Из этих перетекающих из стихотворения в стихотворение тем едва ли не центральной является тема любви к некоей «красавице»-невесте, разлученной со своим женихом:
Еще обманчивой надежде
Мне сладко верить, что, как прежде,
У ней другого друга нет,
Что носит цвет она печальный
И ждет возврата моего...13
Здесь — прямое продолжение темы «Черного цвета». По временам она сменяется пессимистическим предчувствием:
Моя не сбудется мечта:
Моей красавица не будет —
Меня забыла иль забудет...14Это послание имеет помету: «Тифлис: 1828».
Пути автора «Черного цвета» и будущего его переводчика сблизились до предела — хотя и не пересеклись, ибо в 1828 г. А. Чавчавадзе в Тифлисе не было. Однако можно думать, что в столице Грузии остался некий след поэзии Гвоздева, а может быть и след его личности, и что это обстоятельство сыграло роль, когда А. Чавчавадзе остановил свой выбор на «Черном цвете».
Мы можем лишь гипотетически реконструировать творческую историю этого стихотворения, но несомненно, что вторая его часть, известная по поздней публикации, есть вариация отмеченных нами мотивов, кристаллизовавшихся в стихах конца 1827—1828 гг.:
И пусть вдруг милый друг
Позабудет меня,
Черный цвет, мрачный цвет
Все любить буду я.
У меня мысль одна —
Черный цвет и она;
С ней навек я солью
Мрачну душу свою,
Расставаясь с землей,
Облекусь в черный цвет.
А пока в очах свет, —
Я влюблен в черный цвет.15Теперь становится понятным, почему произошла смена лирического героя и адресата, — она предопределена сомнениями и предчувствиями самого автора послания, который потерял уверенность, что «красавица» не сможет «разлюбить» «цвет» своего друга. Теперь он может говорить только от своего имени.
Эти сомнения («Меня забыла иль забудет») и составляют эмоциональное содержание второй части, в которой звучит, кроме них, предощущение скорой гибели.
Все эти мотивы второй редакции, возможно также созданной именно в Тифлисе в 1828 г., совершенно точно переданы в переводе А. Чавчавадзе.
Гвоздев не ошибся в своем мрачном ожидании. К строке его послания «В стране Аракса дикой, знойной»:
«Вот мой удел: мой близок час! —
- 311 -
Познанский сделал примечание: „Это последнее стихотворение А. И. Гвоздева и последняя о нем весть из-за Кавказа. Он верно предрек свою участь. Ю. П—ский”».16
Поэт погиб, видимо, где-то в районе «замка Ахсуглан», как значится в помете под его стихотворением.
***
Мы можем теперь выйти за пределы тех данных, которые сообщили нам стихи Гвоздева, помета при них и примечание Познанского. Но прежде нужно исправить опечатку, которая может повести рассуждение по ложному пути. Инициалы Гвоздева не «А. И.», а «А. Н.», как значится и в упоминавшихся нами цензурных материалах.
Теперь у нас есть основания отождествить его с подполковником квартирмейстерской части при штабе 1-й армии Александром Николаевичем Гвоздевым, имя которого называлось на процессе декабристов. П. П. Титов, адъютант главнокомандующего 1-й армией и член Северного общества, показывал, что в ноябре 1825 г. он принимал Гвоздева в свою полууправу. О нем в 1826 г. спрашивали Рылеева, но Рылеев о Гвоздеве ничего не знал.17 Имя его попало в «Алфавит декабристов», но лишь в последнем издании «Алфавита» мы находим его связную биографию, составленную по материалам следственного дела.18
Гвоздев родился в 1794 г., участвовал в Отечественной войне и за отличие в сражении произведен в 1813 г. в прапорщики. При Дрездене и Кульме он отличился снова, получил чин поручика и ордена Владимира 4-й степени с бантом и Анны 2-й и 4-й степеней. С марта 1819 г. он служил в Литовско-Виленской губернии.
Все это вполне соответствует датам и пометам под стихами. В 1825—1826 гг. Гвоздев еще в Могилеве, но с июля 1826 г. — под секретным надзором. Гроза над его головой разразилась в конце года: его арестуют за сокрытие своей принадлежности к тайному обществу и 6 ноября предают военному суду. Как сообщал еще Е. Г. Вейденбаум, он был выдержан четыре месяца в Бобруйской крепости, а после освобождения в мае 1827 г. переведен на Кавказ в 42-й егерский полк. В Бобруйске вместе с ним отбывали шестимесячное заключение И. Г. Бурцов, которого затем отправили в Тифлисский пехотный полк; в 42-м же полку вместе с Гвоздевым служили и другие «прикосновенные»: А. М. Миклашевский, Д. А. Искрицкий; как и Гвоздев, они состояли под строгим секретным надзором.19
Отсюда и мотивы изгнанничества, ностальгии, предчувствия смерти в стихах 1827—1828 гг.; отсюда и мотив насильственной разлуки, лежащий в поэтическом подтексте «Черного цвета».
Все это этапы единой, внешней и внутренней, биографии, оборвавшейся в 1828 г., к которому относятся все последние стихи поэта А. Н. Гвоздева; эту же дату называют в качестве года гибели ссыльного полковника квартирмейстерской службы. Он был исключен из списков умершим приказом от 16 декабря 1828 г.
Ю. И. Познанский откликнулся на его смерть стихотворением «А. Н. Гвоздеву»; он упомянул и о «неумолимом гневном роке», сразившем его друга
- 312 -
«во цвете лет», и о поэтическом предвещании Гвоздева, сложившего голову «в степях кочующей орды»; расхожий элегический мотив забытой могилы приобрел в его стихах биографическую конкретность:
Напрасно друг тебя зовет —
Он и могилы не найдет,
Где ты лежишь, — и не прольет
Слез утешительных над ней...20Итак, последний, драматический акт этой биографии разыгрывался там, где пролегал жизненный и служебный путь грузинского военачальника и поэта, принимавшего в своем доме осужденных по делу 14 декабря, сражавшегося рядом с ними во время русско-персидской войны и следившего за их судьбой и литературной работой.
Дошли ли до А. Чавчавадзе какие-то известия об авторе «Черного цвета» или выбор им этого стихотворения для перевода был более или менее случайным, продиктованным своими, внутренними причинами? Мы не знаем этого, — и в нашем распоряжении есть только один — или еще один — факт тяготения грузинского поэта к интимной лирике, вышедшей из декабристской или околодекабристской среды.
«Я не скажу тебе „люблю”»
Если история «Черного цвета», только что прошедшая перед нами, дает основания для гипотез мировоззренческого и биографического порядка, то второй романс, переведенный А. Чавчавадзе и начинающийся строкой «Я не скажу тебе „люблю”», не ставит перед исследователем таких проблем. Тем не менее и здесь остаются неясные вопросы, ответить на которые необходимо хотя бы в комментаторских целях.
Интересующее нас сейчас стихотворение в свое время считалось оригинальным и в качестве произведения А. Чавчавадзе было включено в собрание его сочинений 1940 г. Позднее был установлен его русский источник. Это был тот самый текст, который известен нам сейчас в альбомной записи Ю. П. Лермонтова (отца поэта).21 Запись была сделана Ю. П. Лермонтовым в селе Кропотово 26 августа 1816 г. в альбоме его сестры, тетушки М. Ю. Лермонтова, Е. П. Лермонтовой, в замужестве Свиньиной. По-видимому, около этого времени мать поэта, М. М. Лермонтова, вписывает французский текст этого стихотворения в альбом своей двоюродной сестры М. А. Хастатовой-Шан-Гирей.22
Первые владельцы альбома считали этот романс произведением самого Ю. П. Лермонтова.23 Такая точка зрения существовала и в литературе о Лермонтове.24 Она сказалась и на исследованиях, посвященных А. Чавчавадзе; возникло даже предположение, что грузинскому поэту стали каким-то образом известны неизданные сочинения, вышедшие из семьи Лермонтова. Гипотеза эта в научной литературе, впрочем, поддержки не получила;25 большинство исследователей считает, что А. Чавчавадзе перевел один из распространенных в 1810-е гг. романсов.
Предположение это, конечно, правильно, — и мы сейчас можем назвать автора этого романса. Им был довольно известный в Петербурге и Москве Степан Дмитриевич Нечаев (1792—1860). Перу этого поэта принадлежали многочисленные элегии, послания, описательные стихотворения;
- 313 -
он пробовал себя в жанрах «мыслей» и критических исторических этюдов. В начале своей деятельности он общался с преддекабристскими и декабристскими кругами, участвовал в «Полярной звезде», приятельствовал с А. А. Бестужевым и сочувствовал романтическому направлению, хотя отнюдь не безоговорочно. Его стихи, послужившие источником для А. Чавчавадзе, были напечатаны в первой майской книжке «Вестника Европы» за 1816 г.
Вот их журнальный текст, который лег в основу всех последующих альбомных списков:
НА СЛОВО «ЛЮБЛЮ»
(Сочинено в Липецке в 1815 году)
Я не скажу тебе люблю,
Всеобщей моде подражая;
Здесь часто говорят люблю,
Совсем о том не помышляя.И слово ли одно люблю
В себе всю нежность заключает?
Нет! мало говорить люблю,
Коль сердце то ж не повторяет.Кто чаще всех твердит люблю,
Тот редко и любить умеет;
Иной не вымолвит люблю, —
А чувством сильным пламенеет.Так я — не говорю люблю,
Храня молчанье осторожно;
Но верно так тебя люблю,
Как только лишь любить возможно!26Стихи Нечаева, несомненно, переводные, — на это указывает французский их текст, записанный М. М. Лермонтовой.
Источник их пока остается неустановленным, но в данном случае нам он не столь уж важен; А. Чавчавадзе, конечно, отправлялся не от него, а от русского перевода, который к 1820-м гг. полностью вытеснил из обихода французский оригинал. Судя по дате в копии Ю. П. Лермонтова — 26 августа 1816 г., русская версия романса была замечена сразу же и получила распространение в списках. Ю. П. Лермонтов копировал со списка, — это ясно из сопоставления его записи с текстом журнала. Без имени стихи Нечаева попадают в альбомы, — они встречаются вплоть до 1830-х гг.; в это время они уже факт массовой альбомной лирики (см., например, их в альбоме, принадлежавшем неизвестной владелице, по-видимому вовсе не связанной с литературными кругами (ИРЛИ, Отд. пост., 9664), или в альбоме С. Г. и В. Г. Родзянок 1810—1820-х гг. (СПбГТБ, ф. 1000, оп. 4, № 129)). Однако память о них сохраняет и профессиональная литература; еще в 1824 г. Б. М. Федоров публикует свой романс, написанный «на голос: „Я не скажу тебе: «люблю», Всеобщей моде подражая”»:
Я не скажу вам, кто она,
Чтоб то вы сами отгадали:
Любезней многих здесь она;
Ее любезней не видали...27Любопытно, что этот «перепев» в свою очередь был замечен: еще в 1830-е гг. будущий знаменитый художник и полупрофессиональный поэт П. А. Федотов переписывает его в свою тетрадь.28 Но Б. М. Федоров
- 314 -
демонстративно ориентировался на образец — романс Нечаева, который оказывался своего рода жанровой моделью.
Подобно романсу «Черный цвет», о котором мы говорили выше, он словно концентрировал в себе репрезентативные черты целой традиции, но уже не романтического, а галантно-сентиментального романса (вплоть до ключевого слова «люблю»), еще в большей мере, чем в «Черном цвете», сближавшегося с восточным редифом. Интерес А. Чавчавадзе к этому романсу мог подогреваться его литературным воспитанием, — круг его чтения, как известно, включал и ярко выраженные образцы классицистской лирики, и сентиментальную литературу. Все это переплавлялось затем в горниле его собственного творчества, приобретало черты его индивидуальной поэтической манеры и вливалось в общий поток грузинской романтической поэзии.
СноскиСноски к стр. 305
1 См.: Чистова И. С. О кавказском окружении Лермонтова (по материалам альбома А. А. Капнист) // М. Ю. Лермонтов: Исследования и материалы. Л., 1979. С. 205—207; Шадури В. С. Новое о М. В. Дмитревском — приятеле Лермонтова и декабристов // Там же. С. 220—222.
2 См. примеч. В. Е. Гусева в кн.: Песни и романсы русских поэтов. М.; Л., 1963. С. 1000.
3 См. об этом: Шадури В. С. Новое о М. В. Дмитревском — приятеле Лермонтова и декабристов. С. 221.
Сноски к стр. 306
4 Славянин. 1828. № 21. С. 317.
Сноски к стр. 307
5 Там же. С. 315—316.
6 Там же. 1827. № 11. С. 204—205.
7 Новости литературы. 1826. Апр. С. 63; Июль — авг. С. 95.
8 РНБ, ф. 831, Цензурные материалы, т. 5, л. 171.
Сноски к стр. 309
9 Литературные прибавления к Русскому инвалиду. 1832. № 39. 14 мая. С. 310—311.
10 См. о Ю. И. Познанском: Баскаков В. Н. Забытый переводчик Мицкевича // Славянские страны и русская литература. Л., 1973. С. 33—46 (здесь же упоминания о посвящениях ему Гвоздева).
11 Литературные прибавления к Русскому инвалиду. 1832. № 18. 2 марта. С. 144.
Сноски к стр. 310
12 Гвоздев А. Ю. И. П—у // Там же. № 54. 6 июля. С. 431.
13 Там же.
14 Там же. № 20. 9 марта. С. 159.
15 Цит. по: Чистова И. С. О кавказском окружении Лермонтова (по материалам альбома А. А. Капнист). С. 205.
Сноски к стр. 311
16 Литературные прибавления к Русскому инвалиду. 1832. № 54. 6 июля. С. 431.
17 См.: Восстание декабристов. Л., 1926. Т. 8. С. 62, 303; Снытко Т. Г. Рылеев на следствии // Литературное наследство. М., 1954. Т. 59. С. 186.
18 См.: Декабристы: Биографический справочник / Изд. подгот. С. В. Мироненко; Под ред. акад. М. В. Нечкиной. М., 1988. С. 50—51. Ср.: Движение декабристов: Именной указатель к документам фондов и коллекций ЦГВИА СССР / Сост. Л. П. Петровский. М., 1975. Вып. 1: А-Г. С. 211.
19 См.: Вейденбаум Е. Декабристы на Кавказе // Рус. старина. 1903. № 6. С. 497—498; ср.: Шадури В. Декабристская литература и грузинская общественность. Тбилиси, 1958. С. 137—138, 152, 158—159, 233.
Сноски к стр. 312
20 Сын отечества и Северный архив. 1834. № 11. С. 137 (подпись: «Ю. П. Киев»).
21 См.: Мануйлов В. А. Семья и детские годы Лермонтова // Звезда. 1939. № 9. С. 113.
22 См.: Сандомирская В. Б. Альбом с рисунками Лермонтова: (Лермонтов и М. А. Шан-Гирей) // М. Ю. Лермонтов: Исследования и материалы. С. 137—138.
23 См.: Описание рукописей и изобразительных материалов Пушкинского Дома. М.; Л., 1953. Т. 2: М. Ю. Лермонтов. С. 170.
24 См., например: Бродский Н. Л. М. Ю. Лермонтов: Биография. М., 1945. С. 12—15.
25 См. историю вопроса в издании: Богомолов И. С. Александр Чавчавадзе и русская культура. Тбилиси, 1964.
Сноски к стр. 313
26 Вестн. Европы. 1816. № 9. С. 68.
27 Федоров Б. Незнакомка: Романс // Новости литературы. 1824. Дек. С. 93—94.
28 См.: Кузнецов Э. Федотовские полковые дни // Панорама искусств. М., 1987. [Вып.] 10. С. 74.