С. В. БЕРЕЗКИНА

ЗАПИСНАЯ КНИЖКА ПУШКИНА ПД 840

(ИСТОРИЯ ЗАПОЛНЕНИЯ)

Записная книжка ПД 840 (по прежнему шифру: ПБЛ 43) поступила в петербургскую Императорскую публичную библиотеку в составе архива А. А. Краевского в 1889 г. К Краевскому она попала в 1837 г., когда он, разбирая бумаги убитого поэта, оставил у себя некоторые его рукописи, в том числе две записные книжки. Вновь поступившая тетрадь была описана И. А. Бычковым.1 На задней крышке переплета он сделал запись: «С одной стороны четырнадцать (14) и еще крохотный обрывок после л. 7 (л. 7а), а с другой стороны девятнадцать (19) листов. Библ. И. Бычков». Здесь дан подсчет листов с пушкинскими автографами, которые располагаются с двух сторон тетради. Объем записной книжки был использован Пушкиным лишь на одну треть, середина ее осталась чистой. Ниже записи Бычкова — шифр: Инв. № 790/Кн. п. № 4976. Новое описание тетради было сделано Л. Б. Модзалевским (1929),2 а затем М. Н. Виролайнен.3

Записная книжка ПД 840 представляет собой тетрадь в картонном оклеенном коричневой мраморной бумагой переплете в восьмую долю листа (159 × 100 мм). Бумага без водяного знака, плотная, желтоватого оттенка, с охристым, едва заметным обрезом. Сейчас в тетради 102 листа. По подсчетам М. Н. Виролайнен, из нее вырвано не менее 8 листов. Листы записной книжки нумеровались четыре раза, при этом жандармской и опекунской нумерации в ней нет. Публикация автографов из ПД 840 в томах III и V Большого академического собрания сочинений Пушкина опиралась на различные нумерации даже в том случае, когда это осуществлялось одним и тем же исследователем. Дважды, О. С. Соловьевой4 и М. Н. Виролайнен,5 предпринимались попытки объяснения путаницы с номерами листов в записной книжке ПД 840, тем не менее это нужно сделать еще раз. Первым пронумеровал в ней выборочно листы И. А. Бычков. Он начал отсчет с передней крышки переплета, пропустив при этом л. 1 с небольшой пометой биографического характера (Бычкова, по-видимому, интересовали только стихи и объемные учебные записи). С этой стороны он поставил чернилами цифры на л. 8, 9 и 12;

77

из-за пропуска л. 1 это оказались номера «7», «8» и «11» соответственно. Вторую часть тетради, заполнявшуюся Пушкиным в перевернутом положении от ее задней крышки, Бычков пронумеровал в том же, что и у поэта, направлении и вновь выборочно: это цифры «18» и «19» на л. 83 об. и 81 об. (указанной нумерации соответствует описание ПД 840, данное Бычковым в «Отчете Имп. Публичной библиотеки за 1889 год», — см. сноску 1). Л. Б. Модзалевский пользовался уже другой нумерацией, большей частью карандашной, проставленной в нижних углах страниц. Она была сделана как исправление более ранней записи, отличие которой состоит в том, что автор этой нумерации отметил цифрами «8» и «9» корешки, оставшиеся от вырванных листов (это л. 7а и 7б между л. 7 и 8). Расхождение двух нижних нумераций составляет, таким образом, два листа. Цифры внизу исправлялись и карандашом (порой даже с помощью ластика, который употреблять в таких архивных операциях не принято, — см. л. 80), и чернилами. Это было сделано не везде. Остались неисправленными цифры на л. 17, 65—79 и др. Несмотря на неупорядоченность этой нумерации, О. С. Соловьева настаивала на необходимости использования в научной работе именно ее.сноску 1). Л. Б. Модзалевский пользовался уже другой нумерацией, большей частью карандашной, проставленной в нижних углах страниц. Она была сделана как исправление более ранней записи, отличие которой состоит в том, что автор этой нумерации отметил цифрами «8» и «9» корешки, оставшиеся от вырванных листов (это л. 7а и 7б между л. 7 и 8). Расхождение двух нижних нумераций составляет, таким образом, два листа. Цифры внизу исправлялись и карандашом (порой даже с помощью ластика, который употреблять в таких архивных операциях не принято, — см. л. 80), и чернилами. Это было сделано не везде. Остались неисправленными цифры на л. 17, 65—79 и др. Несмотря на неупорядоченность этой нумерации, О. С. Соловьева настаивала на необходимости использования в научной работе именно ее.7

Часть листов (2—4, 5—7 об., 9 об., 12 об. — 14 — это стихотворные автографы) имеет значок карандашом «NB», который, возможно, был поставлен рукой Краевского.

Считается, что записной книжкой ПД 840 Пушкин пользовался в 1828—1835 гг. (эта датировка приведена и в факсимильном издании рабочих тетрадей поэта). Л. Б. Модзалевский указывал на 1828—1833 гг.;8 верхнюю границу датировки удалось сдвинуть к 1835 г. благодаря изданию «Рукою Пушкина», в котором были проанализированы многие из автографов записной книжки ПД 840 (см. об этом ниже). В настоящий момент в составе записной книжки выявлен автограф, который может быть датирован только 1836 г. Таким образом, время работы Пушкина в записной книжке ПД 840 охватывает более широкий, нежели предполагалось ранее, период — 1828—1836 гг.

Первую по времени запись в тетради Пушкин сделал на л. 2, пропустив первый ее лист (впоследствии на нем появилась небольшая запись, о которой речь пойдет ниже), — это беловик строфы XXI главы седьмой «Евгения Онегина». Возможно, впрочем, что в тетради были и более ранние автографы, до нас не дошедшие. По верному замечанию М. Н. Виролайнен, между л. 1 и 2 вырвано не менее четырех листов.9 Можно предположить, что на них находились беловики строф, предшествующих строфе XXI. Они не сохранились, и публикация в Большом академическом собрании сочинений Пушкина беловой рукописи главы седьмой «Онегина» начинается именно со строфы XXI из записной книжки ПД 840.

Строфу XXI, рассказывающую о знакомстве Татьяны с кабинетом Онегина, Пушкин переписал набело из тетради ПД 838 (л. 8). Речь здесь идет о книгах Онегина. В процессе работы над текстом ПД 838 у Пушкина дважды промелькнул вариант строфы, который можно связать с мыслью о дневнике героя: «Потом взялась она за книги / Но тут ее остановил» (VI, 429—430). Этот вариант был поэтом отвергнут, и беловик

78

строфы XXI в записной книжке ПД 840 в первоначальной редакции говорил только о книгах Евгения.

Строфу XXI в ПД 840 Пушкин правил дважды. Первый слой исправлений был сделан им сразу же после записи, теми же рыжеватыми чернилами. Пушкин отверг мысль о книгах и остановился на альбоме, способном раскрыть перед Татьяной душу ее избранника:

Сперва ей было не до книг
И вдруг открылся между их
Альбом и чтенью предала<ся>.

Этот слой записи «рассыпан» в подстрочных вариантах Большого академического издания, поэтому здесь он приведен нами полностью.

Переключение внимания Татьяны на альбом определило дальнейшую работу Пушкина над черновым текстом главы седьмой, которая, по-видимому, была вновь перенесена поэтом в тетрадь ПД 838 (л. 8 об. — 11). Создавая здесь черновой текст строфы XXIа (описание внешнего вида «Альбома Онегина»), Пушкин ориентировался на беловик предшествующей строфы в ПД 840. Именно поэтому в строфе XXIа из тетради ПД 838 нет слова «альбом» (оно промелькнуло лишь в одном отвергнутом Пушкиным варианте) — поэт указывает на находку Татьяны с помощью местоимения «он» («Он был исписан, изрисован»). При публикации в Большом академическом издании черновых материалов тетради ПД 838 (строфы XXI—XXIа) не было учтено промежуточное положение правки в беловике строфы XXI из записной книжки ПД 840 (оно могло бы быть отмечено в виде примечания к черновому автографу следующих за ней строф). Это внесло несообразность в черновой текст главы седьмой «Евгения Онегина», напечатанный в Большом академическом издании: строфа XXI говорит в нем о книгах, а XXIа, следующая за ней, — об альбоме, при этом он даже не называется (VI, 429—431).10 В. Б. Сандомирская в своем описании тетради ПД 838 попыталась дать такое объяснение «неувязке» в черновом тексте главы седьмой. По ее мнению, черновик строфы XXIа (л. 8 об.) и «Альбома Онегина» (л. 8 об. — 11) был написан ранее сюжетно предшествующих строф XIV—XXI на л. 6 об. — 8 (некоторое время они, по предположению исследовательницы, могли оставаться пробельными).11 Однако вероятнее всего, что этой перестановки не было. Имела место лишь какая-то пауза в работе Пушкина, разделившая карандашные автографы на л. 6 об. — 8 и чернильные на л. 8 об. — 11, а между ними, определив дальнейшее течение сюжета главы седьмой, «вклинился» исправленный беловик строфы XXI из записной книжки ПД 840. Этот беловой автограф можно датировать по черновикам строф XIV—XXI из тетради ПД 838, которые В. Б. Сандомирская отнесла к концу февраля 1828 г.12

Следующее обращение к записной книжке ПД 840 также было связано с переписыванием набело онегинских черновых текстов из ПД 838. На л. 2 об. Пушкин перебелил (с небольшими исправлениями) строфу XXIа, на л. 3—7 об. — «Альбом Онегина». Беловик «Альбома Онегина» в записной книжке ПД 840 не был дописан до конца. Цифрой «11» отмечен в нем последний отрывок (л. 7), вслед за которым (на обороте листа) почему-то стоит «13» (в Большом академическом издании эта цифра не приведена). Тринадцатого отрывка в «Альбоме Онегина» нет, значит, какая-то часть задуманного Пушкиным текста осталась вне рамок беловика. Интересно отметить, что он почти не содержит каких-либо неизвестных по черновому тексту «Альбома Онегина» в ПД 838 фрагментов. Исключение составляет лишь отрывок 10, отмеченный в записной

79

книжке ПД 840 следующим образом: « — — — я вас люблю etc.» (л. 7). Б. В. Томашевский полагал, что здесь имелась в виду написанная Пушкиным ранее для главы третьей романа строфа XXVII беловой редакции «Но вы, кокетки записные» (VI, 581).13 При этом строфа, вероятнее всего, должна была иметь другую редакцию, поскольку ни в черновом, ни в беловом тексте «Альбома Онегина» нет ни одного отрывка в форме онегинской строфы. Наиболее близок к ней отрывок 9, но и у него есть отличительная особенность — иная схема рифмовки. Свобода формы альбомных отрывков, несомненно, входила в замысел автора, стремившегося с помощью своего рода стиховых инкрустаций (письмо Татьяны, песня девушек) разнообразить гладкое течение онегинских строф.

В беловой текст «Альбома Онегина» не вошел ряд весьма удачных фрагментов его черновика. Трудно сказать, было ли это следствием сознательных сокращений или же автор просто не успел вписать их в беловую рукопись до того момента, когда работа над «Альбомом Онегина» была прекращена. Р. В. Иезуитова справедливо заметила о судьбе этого оставленного Пушкиным сюжетного ответвления романа: «„Альбом” был исключен из романа по соображениям не только этического, но и чисто художественного свойства. Слишком очевидными и откровенными были его биографические реалии, слишком значителен был временной разрыв, отделяющий светского повесу первой главы от задумавшегося, трагически настроенного Онегина финала романа».14 Решив оставить дневник Онегина, Пушкин отчеркнул цифру «13» на л. 7 об. и здесь же, но другими чернилами (видимо, спустя какое-то время) начал писать начерно строфу XXV (номер не проставлен), которая, по нашему мнению, ошибочно включена в Большом академическом издании в число беловиков: «Часы бегут — она забыла / Что дома ждут ее давно —» (VI, 617). Затем, вернувшись на л. 2, Пушкин еще раз правит этими же темными чернилами по ранней рыжеватой записи строфу XXI: «[Хотя] Сперва ей было не до книг / [Но] показался выбор их» (VI, 613). После этого на л. 2 об. поэт в задумчивости рисует симметричные линии по сторонам косого креста, аккуратно перечеркнувшего строфу XXIа с описанием внешнего вида альбома. Однако и этот крест еще не был свидетельством окончательности принятого автором решения, поскольку сам его текст Пушкин оставил незачеркнутым. Затем в работе над романом была сделана длительная пауза (два-три месяца), которую мы связываем с раздумьем поэта, не решавшегося расстаться со столь привлекательным для него поворотом сюжета, как раскрытие перед читателем дневника Онегина. Он предоставлял богатые возможности для углубления образа главного героя, и Пушкин, оценив сделанную работу как не вполне удачную, видимо, не исключал, что он еще вернется к доработке дневника.

Пушкин продолжил работу над главой седьмой романа в тетради ПД 838. На л. 18 он записал черновую редакцию строфы XXII, которую на основании описания В. Б. Сандомирской можно датировать концом июня 1828 г.15 В ней речь идет о знакомстве Татьяны с книгами Онегина, причем упоминаний об альбоме здесь нет, и Пушкин как бы «вязнет» в перечислении составлявших библиотеку героя авторов (VI, 438). За этой редакцией явилась другая, написанная Пушкиным уже по иному плану: поэт назвал в ней лишь несколько наиболее любимых Онегиным

80

имен писателей, определив тем самым решение сложного сюжетного узла (ПД 838, л. 70).16

Пушкин закончил главу седьмую романа в Малинниках в конце октября — начале ноября 1828 г. Когда же создавалась беловая рукопись «Альбома Онегина» и обрамляющих его строф в записной книжке ПД 840? По мнению Р. В. Иезуитовой, осенью 1828 г. в Малинниках.17 На наш взгляд, это произошло раньше — вскоре после создания чернового текста строф XXI—XXIа и «Альбома Онегина» в тетради ПД 838, но не позднее конца июня 1828 г., когда Пушкин обратился к описанию книг Онегина, изменив тем самым принятое ранее решение о введении в роман дневника героя (это заключение можно сделать на основе исследования В. Б. Сандомирской). Отнесение беловика «Альбома Онегина» к осени 1828 г. делает крайне затруднительным объяснение следующего момента в истории пушкинского романа — появления черновых редакций строфы XXII в тетради ПД 838: почему в начале лета 1828 г. Пушкин вновь обратился в ней к описанию библиотеки Онегина? Отвечая на этот вопрос, приходится предположить, что работа над «Альбомом Онегина» была завершена и критически оценена взыскательным автором уже весной 1828 г. (вероятнее всего, это произошло до начала интенсивной работы Пушкина над «Полтавой», т. е. в конце марта 1828 г.).

Принятое на данном этапе решение не казалось тем не менее Пушкину окончательным. Альбом героя продолжал волновать его воображение. Об этом свидетельствует один из отвергнутых черновых вариантов главы седьмой «Онегина», относящийся к периоду жизни поэта в Малинниках: после обозрения нескольких книг Евгения «взор мечтательной девицы / Упал на», далее пропуск (стих не дописан), а затем вновь — «Красноречивые страницы», под которыми мог подразумеваться онегинский альбом (VI, 439). Однако «соблазн» дневника героя, этого избитого сюжетного хода романтических повестей и романов пушкинского времени, был Пушкиным тут же преодолен, и теперь уже навсегда.

После онегинского текста работа в записной книжке ПД 840 велась на л. 7а и 7б, которые затем были поэтом вырваны (на корешках, в особенности на л. 7а об., сохранились окончания отдельных строк). На л. 8 нарисованы карандашом три профиля. Нижний представляет собой набросок, оставленный Пушкиным без доработки. Этот женский профиль повторен выше. Удостоверившись в портретном сходстве, Пушкин обвел некоторые детали рисунка пером: это изображение энергичной, уверенной в себе женщины средних лет. В ее лице Пушкин подчеркнул хорошо вылепленный волевой подбородок (из-за неудачи с этой деталью портрета им был оставлен нижний набросок) и приветливую, располагающую к себе улыбку. Справа нарисован карандашом еще один профиль — мужчина с пышными бакенбардами и мрачноватым выражением худощавого лица. Все портреты на этом листе не атрибутированы. Они были сделаны во время остановки работы поэта, осуществлявшейся на л. 7а об. Пушкин закрыл тетрадь, не дав просохнуть тексту на нем, и л. 8 сохранил таким образом отпечаток автографа, ныне неизвестного.

Л. 8 об. — 9 Пушкин пропустил и на развороте листов 9 об. — 10, перевернув тетрадь корешком вниз, записал карандашом беловой текст стихотворения «Каков я прежде был, таков и ныне я». Предшествовавший этому перебеленный автограф стихотворения находится на отдельном листе ПД 84. Автограф был создан поэтом во время поездки в Псковскую губернию в ноябре — декабре 1826 г. Тогда Пушкин записал его также карандашом; текст ниже ст. 8 совершенно затерт и прочтению не

81

поддается (см.: III, 715—716 и 1174; подготовка текста и комментарий Н. В. Измайлова). В издании «Стихотворения Александра Пушкина» (ч. 3) 1832 г. поэт поставил над текстом «Отрывка из Андрея Шенье» (так названо стихотворение «Каков я прежде был, таков и ныне я» в оглавлении этой книги) дату «1828». Т. Г. Цявловская писала по поводу соотношения двух автографов стихотворения (они имеют незначительные расхождения как друг с другом, так и с печатным текстом): «Отличия <...> настолько несущественны, что они делают ясным, что стихотворение было создано не в 1828 году, как утверждал Пушкин, а в 1826 году <...> ему надлежало бы быть напечатанным среди стихотворений 1826 года».18

Действительно, при переписывании в записную книжку ПД 840 указанного стихотворения Пушкин почти ничего не изменил в его тексте, а лишь дописал ст. 9 и отбросил совершенно не читаемую ныне часть более раннего автографа. Тем не менее едва ли можно согласиться с мнением Т. Г. Цявловской о необходимости перенесения произведения в раздел стихотворений 1826 г. К 1828 г. относится важный момент в творческой истории произведения, когда оно приобрело в глазах поэта жанровую специфику, обусловленную его заголовком «Отрывок». Это обстоятельство позволило автору поставить под беловым автографом штриховую строку, свидетельствующую, по-видимому, о том, что стихотворение завершено. Два года Пушкин медлил с доработкой произведения, возможно, из-за своего первоначального намерения более основательно опереться в нем на сюжетику А. Шенье. Вопреки заголовку стихотворения (неслучайно Пушкин впоследствии от него отказался), в «Каков я прежде был, таков и ныне я» обнаруживаются лишь отдельные мотивы элегий французского поэта «Tel j’étais autrefois et tel je suis encor» (<1>) и «Aux deux frères Trudaine» (XL).19

На этом записи 1828 г. в записной книжке ПД 840 заканчиваются. Автографы на л. 8 (рисунки) и 9 об. — 10 (стихотворение) можно датировать так: 1828 год, не ранее марта. Расхождение с Большим академическим собранием сочинений Пушкина в датировке беловика стихотворения «Каков я прежде был, таков и ныне я» (1828 г., не ранее апреля — мая) связано с датировкой «Альбома Онегина», которая была принята в этом издании (апрель — май 1828 г.).

Л. 10 об. — 11 записной книжки Пушкин оставил чистыми. Следующие ее страницы заполнялись болдинской осенью 1830 г. На развороте л. 11 об. — 12 (в положении корешком вниз) находятся три автографа стихотворения «На перевод Илиады»: во-первых, черновой (чернилами, с карандашной правкой, все варианты зачеркнуты; л. 11 об), во-вторых, перебеленный (карандашом, с правкой чернилами, перечеркнут одной линией; л. 12), в-третьих, беловой (чернилами, под заглавием «На перевод Гнедича», относящимся, по-видимому, именно к этому автографу; л. 12). Последний автограф выполнен красивым почерком, завершен изящным росчерком и датой «8 N.<оября>». Здесь, несомненно, имеется в виду именно 1830 г. Незадолго до 8 ноября, а именно 1—10 октября 1830 г. (см.: III, 1216), Пушкин написал на отдельном листе ПД 131 эпиграмму «Крив был Гнедич поэт, преложитель слепого Гомера» («[К переводу Илиады]»). Текст ее поэт старательно зачеркнул, понимая, что не этим ему следует отвечать на трогательное письмо Гнедича с благодарностью за отклик «Литературной газеты» на сделанный им перевод «Илиады». Среди вариантов черновика на л. 11 об. мы видим часть первого стиха «Илиады» в переводе Гнедича: «Гнев богиня воспой». По предположению М. А. Цявловского, высказанному в комментарии к первой

82

публикации автографа, запись стиха была сделана Пушкиным для «скандирования гекзаметра» (этим размером написано стихотворение «На перевод Илиады»).20 В том, что у поэта, пытающегося освоиться с гекзаметрами, была такая необходимость, убеждает и другой черновой вариант, где метрические паузы были расставлены им в несколько неожиданном порядке: «Чужд мне | был | Гомеров | язык | сладкозвучный» (III, 866). Пушкин недолюбливал гекзаметры с лицейских лет. Это отразилось в его эпиграмме 1813 г. «Несчастие Клита».21 В одной из черновых редакций поэмы «Домик в Коломне» (1830) Пушкин выразил свое отношение к гекзаметру со всей определенностью, сославшись при этом на его техническую сложность: «Он мне не в мочь» (V, 373).

В Большом академическом издании запись «Гнев богиня воспой» была введена в число вариантов стихотворения с отсылкой в примечании к «Илиаде» (III, 867; подготовка текста и комментарий Т. Г. Цявловской). Из второго издания книги «Рукою Пушкина» (1997) черновой текст «На перевод Илиады» с цитатой из Гнедича, а также комментарий М. А. Цявловского были исключены.22 Такое решение нельзя признать бесспорным. На наш взгляд, запись «Гнев богиня воспой» следует вернуть в раздел «Выписки из книг, журналов и газет, копии произведений, цитаты» издания «Рукою Пушкина».

На л. 12 в обычном положении тетради Пушкиным были записаны два слова: «Самыя известныя». Эта запись, впервые опубликованная М. Н. Виролайнен,23 еще ждет своего включения в корпус издания «Рукою Пушкина». В записной книжке ПД 840 она появилась ранее автографов на развороте л. 11 об. — 12, связанных со стихотворением «На перевод Илиады». Возможно, что запись «Самыя известныя» имела отношение к замыслу какой-то заметки для «Литературной газеты» о той же работе Гнедича. Грамматическая форма этих слов указывает на то, что они связывались Пушкиным с существительным женского рода в родительном падеже. Может быть, это было начало фразы такого рода (приводим ее в современной орфографии): «Самой известной <поэмы перевод> <?>»?

На этом записи 1830 г. в записной книжке ПД 840 заканчиваются. Вновь Пушкин обратился к ней весной 1832 г., причем записи начали появляться с обеих сторон тетради. В прямой последовательности — это л. 12 об. — 14 с черновыми строфами <1>—<2> поэмы «<Езерский>», а от задней обложки — л. 100—95 об., связанные с работой поэта в библиотеке Вольтера. При этом л. 101, последний лист записной книжки, а также л. 100 об. Пушкин пропустил; о сделанном потом на л. 100 об. рисунке см. ниже. На л. 100 Пушкин поставил дату, которая может быть точкой отсчета при описании всех автографов, относящихся к этому году: «10 mars 1832 Bibl.<iothèque> de Volt.<aire>» (10 марта 1832 Библ.<иотека> Вольт.<ера> — фр.). Что же появилось в записной книжке ПД 840 раньше — «<Езерский>» или библиотечные выписки? О. С. Соловьева, отвечая на этот вопрос, указывала на последние.24 К дате «10 mars» хронологически очень близко примыкали наброски поэмы «<Езерский>». Похоже, что Пушкин почти одновременно начал две большие, как он полагал, работы, отведя под них начало и конец записной книжки ПД 840, — исторические разыскания в библиотеке Вольтера и новую поэму.

83

Несмотря на более ранний характер библиотечных выписок, остановимся сначала на «<Езерском>». Его набросками заканчиваются автографы ПД 840, располагающиеся в прямом порядке, от начала тетради; автографы с другого ее конца — это комплекс записей, который следует рассматривать целостно. Начало работе над поэмой «<Езерский>» было положено поэтом в записной книжке ПД 840. Затем созданные на л. 13—13 об. строфы <1>—<2> были переработаны в тетради ПД 842 (л. 21 и 20 об.). Я. Л. Левкович датировала автографы в ПД 842 второй половиной марта — апрелем 1832 г.25 К этому же времени можно отнести и автографы строф <1>—<2> первоначальной редакции поэмы в ПД 840.

Строфа <1> «<Езерского>» записана Пушкиным вчерне на л. 13. На его обороте поэт туг же набросал четыре стиха строфы <2>. Герой в ней назван Зориным (первоначально «З — »). В Большом академическом издании публикация этой записи строф <1>—<2> разделена вторым черновым вариантом строфы <1> (V, 387—388),26 хотя хронологически это неверно. То, что Пушкин оставил строфу <2> недописанной, а также нарисованный под ней пейзаж (горы, деревья) указывают на заминку в работе Пушкина, связанную с выбором героя новой поэмы — аристократа или же, напротив, бедного чиновника. Затем Пушкин не один раз перебелил и переработал строфы <1>—<2> «<Езерского>». О. С. Соловьева считала, что рабочие рукописи поэта чередовались при этом следующим образом: после записной книжки ПД 840 тетрадь ПД 842, затем отдельный лист ПД 954, оборот этого же листа и, наконец, вновь ПД 840.27 Вернувшись к записной книжке, Пушкин на л. 12 об. (он оставался незаполненным) вписал напротив первоначального черновика новую редакцию строфы <1>. Ее автограф из перебеленного постепенно стал черновым, и Пушкин закончил работу над ним, перечеркнув всю вторую часть строфы. Видимо, одновременно он вновь начал работать и над строфой <2> (л. 14), где герой поэмы, бедный чиновник, впервые получил имя «Ив.<ан> Езерский». В записной книжке поэт его вычеркнул, но впоследствии именно оно закрепилось за героем поэмы.

Изучение рукописей «<Езерского>» (и в том числе строф <1>—<2>) позволило О. С. Соловьевой указать на просчеты, допущенные в ходе подготовки раздела «Другие редакции и варианты» поэмы в Большом академическом издании: это хронологические смещения — следствия нередких «разрывов» при публикации автографов, появившихся в процессе единовременной записи Пушкина. Разделение рукописей «<Езерского>» на три редакции, осуществленное Н. В. Измайловым с присущим его текстологической работе блеском, не было свободно от такого рода «анахронизмов». Выявление просчетов в подаче рукописного материала в Большом академическом издании (в настоящий момент это в значительной мере сделано авторами описаний пушкинских тетрадей) ставит перед текстологами новую задачу: на основе достигнутого в этом издании привести публикацию редакций и вариантов в большее соответствие с хронологией развития конкретного пушкинского замысла.28 О. С. Соловьева принадлежала к поколению, которое было воспитано пушкинистами, выпустившими в свет Большое академическое собрание сочинений поэта. Ее работа о «<Езерском>» и «Медном всаднике» указывала то направление дальнейшей текстологической работы, которое рассматривалось редакторами академического издания как вполне перспективное и актуальное.

Обратимся теперь к записям Пушкина, сделанным в библиотеке Вольтера 10 марта 1832 г. Этой датой Пушкин отметил в записной книжке

84

ПД 840 первое ее посещение (см. выше). В то время библиотека Вольтера находилась в Эрмитаже. Работе в ней поэта посвящены исследования Д. П. Якубовича,29 М. А. Цявловского,30 И. Л. Фейнберга,31 М. П. Алексеева.32 Ее началу предшествовала деловая переписка, в которой указывалось на цель обращения Пушкина к книгохранилищу Вольтера — поиск материалов для задуманной им «Истории Петра» (см. письмо Пушкина к А. Х. Бенкендорфу от 24 февраля и ответ на него от 29 февраля 1832 г.; в документах III Отделения и II Экспедиции двора, касавшихся работы поэта в библиотеке Вольтера, оставили свои резолюции А. Н. Мордвинов, П. М. Волконский и Е. Е. Келлер).33 М. П. Алексеев писал: «Пушкин был, вероятно, единственным русским писателем первой половины XIX в., который получил доступ к вольтеровским книгам, другие их читатели нам, во всяком случае, неизвестны. Вскоре после смерти Пушкина доступ к ней и вовсе был прекращен».34

Пушкин понимал исключительность полученного им разрешения. Прикосновение к библиотеке великого человека он пережил с особым волнением. С собой Пушкин принес в Эрмитаж записную книжку ПД 840. Отметив в ней записью на л. 100 дату и место, в котором он находился, Пушкин выписал (с небольшими ошибками) на л. 99 об. — 97 об. названия пяти изданий на латыни: это Библия, изданная в 1532 г. Р. Этьеном, а также собрания сочинений знаменитых отцов церкви первых веков христианства (II—IV вв.) Иустина Философа, Тертуллиана, Иеронима Стридонского, Евсевия Памфила. Часть книг имеет параллельные тексты на греческом языке. Л. Б. Модзалевский охарактеризовал эти записи Пушкина как «заметки о книгах из библиотеки Вольтера».35 Он же разобрал запись поэта под списком книг: «première page du Catalogue de la Bi<bliothèque> de V.<oltaire>» (первая страница каталога би<блиотеки> В.<ольтера> — фр.) (л. 97 об.). Публикацию списка книг дал Д. П. Якубович, охарактеризовавший каждое издание в нем (некоторые книги имеют многочисленные пометы их владельца). Он полагал, что «Пушкин переписал начало какого-то каталога библиотеки Вольтера. Видел ли он самые книги — неизвестно».36 То же мнение высказал и М. А. Цявловский в комментарии к выпискам из записной книжки ПД 840.37

Каталог, с которым имел дело Пушкин, обнаружил М. П. Алексеев, снабдивший свою статью о библиотеке Вольтера фотоснимком его первой страницы.38 Именно ее скопировал в 1832 г. Пушкин. С какой же целью? Цявловский полагал, что он хотел снять копию с «каталога, но, списав первую страницу, бросил это делать».39 М. П. Алексеев иначе оценил намерения Пушкина: «Переписать весь каталог Пушкин явно не имел ни нужды, ни возможности, судя по его объему. Остается предположить, что сделанная им выписка имела то же назначение, что и набросок гудоновской статуи на соседней странице: для памяти, для закрепления

85

первых впечатлений о посещении библиотеки; это была почти механическая работа руки в то время, когда Пушкин нетерпеливо ожидал допуска к действительно интересовавшим его книгам и рукописям».40 Дополним эти выводы осторожным предположением. Вероятнее всего, Пушкин знал о традиционном принципе составления библиотечных каталогов: их всегда начинали с Библии и трудов отцов церкви. Тем не менее поэт, по-видимому, был просто удивлен первой страницей увиденного им каталога. Библия и святоотеческие труды — вот что открывало каталог библиотеки великого Вольтера! Делая копию первой его страницы, Пушкин мог думать и об использовании ее в какой-то заметке о Вольтере (так полагал Д. П. Якубович),41 и о рассказе в кругу своих друзей, среди которых было немало горячих поклонников «фернейского мудреца».

Пропустив затем страницу (л. 97), Пушкин сделал на л. 96 еще одну выписку из каталога (как установил М. П. Алексеев — с л. 43).42 Его интерес вызвал рукописный трактат о секте конвульсионеров. Она возникла в Париже в 1730 г. в среде янсенистов. В рукописи, принадлежавшей Вольтеру, речь шла о событиях 1744 г. Пушкин мог узнать о ней из воспоминаний о Вольтере Ф. Лонгшана и Ж.-Л. Ваньера (эта книга была в библиотеке поэта).43 Здесь рукопись охарактеризована как запись видений женщин-сектанток.44 Интересно, что, в отличие от выписок на л. 99 об. — 97 об., Пушкин отметил местонахождение манускрипта: «armoure 2» (шкаф 2 — фр.). Это указывает на желание Пушкина ознакомиться с ним. Во времена Вольтера конвульсионеры получили известность благодаря многочисленным пророчествам и чудесным явлениям, совершавшимся в их среде. Сообщения о чудесах и экстатических состояниях сектантов проникали в печать. Разговорами о них были полны аристократические дома Парижа.

Д. П. Якубович расшифровал и следующую запись Пушкина на л. 96: «manuscrit La Poloniade». Речь идет о бурлескной поэме прусского короля Фридриха II «Полониада» (1771), сатирически изображавшей действия польских конфедератов накануне первого раздела Польши. Исследователь дал всесторонний анализ этой выписки Пушкина.45 Он указал на многочисленные упоминания «Полониады» в переписке Вольтера и Фридриха II, с которой Пушкин был знаком по сорокадвухтомному вольтеровскому собранию, имевшемуся в его библиотеке (почти все указанные Д. П. Якубовичем страницы находятся среди разрезанных страниц издания). «Полониада» неоднократно издавалась, и, по-видимому, интерес к ней Пушкина был связан с желанием увидеть автограф великого короля. Поэта ожидало разочарование: в копии «Полониады», которая хранилась у Вольтера, автографов Фридриха II не было.

На следующей странице (л. 95 об.) находится зарисовка мраморной статуи сидящего в кресле Вольтера, автором которой был Ж.-А. Гудон (1781).46 В «Санкт-Петербургских вечерах» (1821) Ж. де Местра дано описание вольтеровской библиотеки в Эрмитаже: «Статуя Вольтера, изваянная из белого мрамора <...> установлена на фоне этой библиотеки и как будто наблюдает за ней».47 Под рисунком Пушкин еще раз написал: «10 mars 1832 Bibl.<iothèque> de V.<oltaire>». Таким образом, все записи на л. 100—95 об. были сделаны им в один день.

86

Записная книжка ПД 840 отразила лишь начальный этап работы поэта в библиотеке Вольтера (знакомство с ее интерьером, фронтальный просмотр каталога). Впоследствии Пушкин изучил здесь пять томов рукописных материалов о Петре I, которые были присланы Вольтеру И. И. Шуваловым. Одна из рукописей была им скопирована («Хронологический перечень главных событий царствования Петра I», заглавие по-французски; X, 443—455). Несмотря на этот ощутимый результат исторических штудий Пушкина, записная книжка ПД 840 свидетельствует о том, что в библиотеку Вольтера его «влек <...> более общий интерес, выходивший за пределы специального исследовательского задания. Пушкин, — писал М. П. Алексеев, — не упустил случая составить себе более ясное представление о фернейской библиотеке».48

Д. П. Якубович считал, что с работой в книгохранилище Вольтера связаны и учебные записи на следующих страницах записной книжки (л. 95—93 об.). Однако, на наш взгляд, они примыкают к более ранним записям лишь хронологически. Автографы на л. 95—93 об. отражают занятия Пушкина с еврейским алфавитом. Здесь три записи. Первая из них помечена датой «16 mars» (16 марта — фр.) (л. 94 об.). Под ней в две колонки Пушкин записал еврейский алфавит «с обозначением звукового качества букв, названий букв и соответствий отдельных букв в греческом <и русском> алфавите».49 Эта запись — своеобразный лингвистический поиск Пушкина. Размышляя и порой ошибаясь,50 Пушкин расставлял на странице еврейские буквы; он продолжил свой поиск далее, перевернув страницу тетради. На л. 94—93 об. Пушкин теми же чернилами сделал вторую запись еврейского алфавита в выборочной латинской, греческой и русской транскрипции (в восьми случаях рядом написаны еврейские названия букв). Не окончив эту работу (здесь также не обошлось без ошибок как в алфавитной последовательности, так и в буквенных соответствиях), Пушкин перевернул страницу назад и на л. 95 карандашом (это, кстати, тот же карандаш, что и на л. 100—95 об.) стал рисовать еврейские буквы (третья запись). Смысл графического эксперимента, проделанного Пушкиным над буквами еврейского алфавита, становится ясен при сопоставлении его с отрывком <VI> из «Table-talk» (1835—1836).51 В нем Пушкин вывел «форму цыфров арабских» из фигуры (XII, 157). Нечто подобное он попытался предпринять в 1832 г. с еврейским алфавитом. При этом Пушкин поочередно опирался на три фигуры. Две из них, по-видимому, были им отвергнуты почти сразу же. Более внимательно Пушкин отнесся к центральному, самому крупному своему рисунку: . Неясно, остался ли он удовлетворен сопоставлением этой фигуры с начертаниями еврейских букв. Вероятнее всего, нет.

В библиотеке Пушкина имелись две книги с таблицами еврейского алфавита.52 В одной из них представлены несколько его графических систем (шрифтов), соответствующих различным письменным и историко-культурным памятникам.53 На эти книги указал Д. П. Якубович, который тем не менее считал, что «записи Пушкина восходят, видимо, к устному источнику». При этом он ссылался на особенности перевода еврейских букв в автографах поэта.54 В научной литературе еще не высказывалось предположений о том, кто дал Пушкину начатки сведений

87

о еврейском алфавите. Полагаем, что это мог сделать о. Герасим Павский (1787—1863), автор учебных пособий по еврейской грамматике. Пушкин познакомился с ним еще в Лицее. Известен сочувственный его отзыв о Павском как об «умном, ученом и добром священнике» в дневнике поэта 1835 г. Здесь, кстати, Пушкин упоминает и о его глубоких знаниях в области еврейского языка: «Шишков, который набил академию попами, никак не хотел принять Павского в числе членов за то, что он, зная еврейский язык, доказал какую-то нелепость в корнях президента» (XII, 336—337).

Следует отметить однотипность записей Пушкина, сделанных в записной книжке 10 и 16 марта 1832 г.: в обоих случаях работа начиналась с даты на французском языке, поставленной в верхней части страницы. Видимо, перевернув записную книжку другим концом, поэт намеревался всю ее посвятить занятиям одного рода — учебным, нетворческим. В следующих обращениях к записной книжке ПД 840 Пушкин придерживался этого плана, нарушив его для двух стихотворных работ.

На л. 93—92 находится черновик стихотворения «В тревоге пестрой и бесплодной», посвященного А. О. Смирновой-Россет. Появление этого произведения было связано с той, по выражению А. Г. Тартаковского, «стимулирующей деятельностью в области мемуаристики», которую активно осуществляли писатели пушкинского круга.55 В альбоме Смирновой сохранился беловик стихотворения с датой «18 марта 1832» (ПД 180). Смирнова вспоминала: «В 1832 году Александр Сергеевич приходил всякий день почти ко мне, также и в день рождения моего принес мне альбом и сказал: „Вы так хорошо рассказываете, что должны писать свои записки”, — и на первом листе написал стихи: „В тревоге пестрой и бесплодной” и пр.».56 В другом месте она писала об этом несколько иначе: «У меня есть альбом, который в день моего рождения мне подарила Сонюшка Карамзина, а Пушкин принес <свои стихи> и сказал, что я должна писать свои мемуары...».57 Наконец, последнее по времени воспоминание Смирновой об этом эпизоде: «У меня есть альбом <...> мне его подарила Софи Карамзина ко дню рождения или именин, не помню. Пушкин написал в этом альбоме:

Записки А. О. Смирновой

В тревоге пестрой и бесплодной <...>».58

С. В. Житомирская, указав, что Смирнова родилась 6 марта, посчитала рассказ о подарке альбома Карамзиной (а не Пушкиным) самым точным.59 Вывод основывался на сравнении двух дат (одна из них пушкинская) — 6 и 18 марта. При этом, к сожалению, исследовательницей была забыта третья дата — 19 марта (день памяти мученицы Александры), когда Смирнова, по-видимому, праздновала свои именины. Вероятнее всего, что именно к ним был приурочен подарок Пушкина — альбом со стихотворением.

Автограф «В тревоге пестрой и бесплодной» в ПД 840 — это исчирканный черновой текст, создававшийся не в гостиной, а за рабочим столом поэта. Между тем запись Смирновой над принадлежавшей ей рукописью стихотворения гласит: «Этот альбом дан был мне Пушкиным в 1832 г. со стихами, которые он написал у меня».60 Едва ли это утверждение могло относиться к автографу из записной книжки ПД 840.

88

По-видимому, у Смирновой Пушкин по памяти переписал стихи в заранее приготовленный им для этого альбом.

Из ряда обычных «стишков на именины» текст «В тревоге пестрой и бесплодной» выделяют две особенности: во-первых, это произведение написано от лица адресата, который сам себя характеризует, а во-вторых, оно является эпиграфом к альбому с совершенно особой судьбой. Над текстом в альбоме Пушкин поставил заголовок: «Исторические записки А. О. С.***». Само стихотворение вписано как эпиграф — правее и ниже заголовка. Вне этого контекста произведение не вполне понятно. Именно поэтому, рассказывая о нем Н. С. Киселеву, Смирнова посчитала необходимым дать следующее объяснение: «А я-то никогда не писала ни строчки до тех пор, пока вы не попросили меня писать воспоминания».61 Ср. у Пушкина: «И шутки злости самой черной / Писала прямо набело» (III, 284; курсив наш. — С. Б.). Не случайно автор воспоминаний придала стихотворению заголовок «Записки А. О. Смирновой»: она хотела им подчеркнуть, что напрямую стихи относятся не к ней, а к некоему тексту. В таком случае встает резонный вопрос: где должен находиться заголовок пушкинского беловика «Исторические записки А. О. С.***» и что делать с формой его подачи (в виде эпиграфа)? В Большом академическом собрании сочинений Пушкина эти особенности рукописи отражены Н. В. Измайловым в примечании к публикации белового автографа в разделе «Другие редакции и варианты» (III, 884). Беловик был опубликован в полном соответствии с автографом в первом издании «Рукою Пушкина».62 Из второго издания эту публикацию исключили. Возникла опасность «растворения», как это и произошло в Большом академическом издании, интереснейшего автографа в сносках раздела «Другие редакции и варианты» и комментариях нового академического собрания сочинений Пушкина. Между тем вне полной публикации беловой рукописи замысел стихотворения «В тревоге пестрой и бесплодной» понят быть не может. Ему, на наш взгляд, не соответствует и заголовок «<В альбом А. О. Смирновой>», данный в Большом академическом издании.63 Следует признать, что он неточно отражает содержательную сторону стихотворения, поскольку Пушкиным оно не предназначалось для рядового дамского альбома (таковым его сделала впоследствии Смирнова). Возможны два решения проблемы текста «В тревоге пестрой и бесплодной»: оставить его без редакторского заголовка (так сделал Б. В. Томашевский)64 или же дать текст в виде, соответствующем беловому автографу, с сохранением авторского заглавия (а это очень важно!) и эпиграфической формы его подачи. Последнее предпочтительнее, хотя в таком случае над словами «Исторические записки А. О. С.***» придется поставить дополнительный заголовок, редакторский (например, «<А. О. Смирновой>»).

Смирнова рассказывала Киселеву: «Из этих стихов возникла моя репутация злючки».65 Как бы предчувствуя этот упрек, Пушкин, уже набросав вчерне все стихотворение, дважды пытался переделать последнее четверостишие (это нижняя половина л. 93 и вариант на л. 92), однако оставил его в первоначальном виде. Позднее Киселев говорил Смирновой: «Но вы действительно очень остро высмеиваете то, что смешно, и в глазах других это может показаться злобным».66 Тем самым он подтвердил, что Пушкин в своем стихотворении не погрешил против истины.

89

Работа была продолжена на л. 91 об., где Пушкин перебелил очень мелким небрежным почерком текст стихотворения «Когда-то (помню с умиленьем)» («<В альбом к<ня>ж<не> А. Д. Абамелек>»), в который тут же внес некоторые поправки. Последний стих не дописан («Как нянька» вместо «Как нянька старая горжусь»). Между л. 92 и 91 об. виден корешок вырванного листа. Возможно, здесь и был черновик этого мадригала. Беловой автограф в альбоме А. Д. Абамелек, в замужестве Баратынской, датирован 9 апреля 1832 г. К этому же времени можно отнести и перебеленный автограф в записной книжке ПД 840.

Следующие листы в ней (л. 91—90 об.) заняты небольшим отрывком из новеллы Сервантеса «Цыганочка» («La Gitanilla»). В библиотеке Пушкина имелась изданная в 1816 г. книга Сервантеса «Novelas exemplares»,67 с которой он работал, изучая испанский язык. Текст отрывка в ПД 840 записан на испанском языке: это или запись по памяти, или обратный перевод с французского, носивший учебный характер.68 К. Н. Державин указал на связь этого автографа Пушкина с другим — листом ПД 1607, где находится еще один отрывок из «Цыганочки». Здесь запись Пушкина сделана в две колонки: слева французский текст, справа — испанский.69 По мнению И. А. Лихачева, автограф ПД 1607, судя по уровню знания испанского языка, предшествовал переводу в записной книжке ПД 840.70 Автограф в ней на л. 91—90 об. датирован Т. Г. Цявловской апрелем (следует добавить: не ранее 9) 1832 г.71 Эта датировка является предположительной, но, по-видимому, на ней и следует остановиться. Сам перевод в ПД 840 записан по отношению к предыдущему автографу даже без пропуска пробельной страницы. Вероятнее всего, он появился в тетради вскоре после беловика «Когда-то (помню с умиленьем)». Попутно заметим, что нам представляется малоубедительным отнесение в ряде изданий автографа ПД 1607 к царскосельскому лету 1831 г.72 (в издании «Рукою Пушкина» датирован Т. Г. Цявловской апрелем 1832 г.). Вопрос о датировке листа ПД 1607 (а он напрямую зависит от текста из «Цыганочки» в записной книжке ПД 840) следует связать с изучением автографов Пушкина, записанных на бумаге одного с ПД 1607 типа (по «Указателю» Б. В. Томашевского, это бумага № 226 или № 229).73 На наш взгляд, такая работа дает некоторые аргументы в пользу начала 1832 г.

Следующая запись сделана Пушкиным на л. 90 в положении корешком вниз: «Полк. Kazn. в Фонар<ном> переу-<лке> 46 №». Л. Б. Модзалевский, впервые опубликовавший эту запись, предложил такое прочтение сокращенного в ней имени: «Полковник Казначеев».74 Комментарий к записи Модзалевский дал в издании «Рукою Пушкина». Он считал, что в ней речь идет о А. И. Казначееве (1788—1880), правителе канцелярии М. С. Воронцова (в бытность Пушкина в Одессе): «В 20-х и 30-х гг. в Петербурге Казначеев подолгу не жил, и записанный Пушкиным адрес — вероятно, местопребывание Казначеева во время одного из его приездов в столицу».75 То, что Пушкин мог встречаться в Петербурге

90

со столь приятным для него человеком, как Казначеев, сомнения не вызывает. Однако почему же в записи адреса генерал Казначеев назван полковником? Его производство из полковников в действительные статские советники произошло еще во время жизни Пушкина в Одессе 17 января 1824 г.76

Л. Б. Модзалевский полагал, что «Пушкин мог по старой памяти называть Казначеева этим чином».77 Предположение это маловероятно. На наш взгляд, запись адреса была связана не с генералом Казначеевым, а с петербургским домовладельцем (полковником или полковницей), у которого Пушкин намеревался снять квартиру. К ее поискам поэт приступил в середине октября 1832 г. после своего возвращения из Москвы (они закончились в первых числах декабря, когда семья Пушкина переехала в дом Жадимеровского). Аргументом в пользу того, что запись адреса в ПД 840 следует отнести ко второй половине октября — ноябрю 1832 г., может послужить рисунок на соседней с ней странице (л. 89 об.). Оба автографа, и запись и рисунок, сделаны одновременно одним и тем же карандашом. По убедительной атрибуции А. И. Фрумкиной, на л. 89 об. Пушкиным был нарисован профиль П. В. Нащокина: «...высокий выпуклый лоб, на который спускается вьющаяся прядь волос (характерная деталь, видная на нескольких портретах Нащокина). Плавная линия бровей, глаза с нависающими верхними и припухлыми нижними веками. Та же форма носа, те же пухлые губы четкого рисунка с чуть приподнятыми уголками, тот же тяжелый подбородок».78

В начале осени 1832 г. Пушкин жил в Москве у Нащокина. Уезжая, поэт поручил ему закончить дела по перезалогу своего нижегородского имения. Видимо, в мыслях Пушкина петербургские хлопоты как-то естественно сливались с воспоминанием о Нащокине, занятом в это время устройством его денежных обстоятельств, что и нашло свое отражение на страницах записной книжки ПД 840. Примерно к этому же времени (видимо, конец ноября 1832 г.) относится приходо-расходная запись на л. 1, долгое время остававшемся в записной книжке пробельным:

«дек.<абрь> 1832 Полу-<чить>
500
160».

«О получении каких денег говорит запись, сказать не можем», — отметил в своем комментарии к ней Л. Б. Модзалевский.79 Вероятнее всего, это была запись карточных выигрышей.

Следующая большая запись в записной книжке ПД 840 была сделана Пушкиным на л. 88 об. — 83 об. Это отрывок из средневекового «Романа о Ренаре» (Лисе) («Le Roman de Renard»), переписанный Пушкиным, по-видимому, с учебной целью: текст был им переведен со старофранцузского на современный французский язык. Публикация отрывка и комментарий к нему принадлежат Д. П. Якубовичу.80 Он указал, что при работе над «Романом о Ренаре» Пушкин использовал издание Д. М. Меона (1826), которое имелось в библиотеке поэта.81 Автограф Пушкина включает в себя 162 стиха — это только начало «Романа о Ренаре». Д. П. Якубович, отметивший ряд погрешностей во французском тексте Пушкина, считал, что перевод поэта «не преследовал никаких художественных

91

целей, а являлся для переводчика как бы проверкой понимания им старофранцузского текста».82 В таком случае особую значимость приобретает сам факт обращения Пушкина к этой остросатирической книге, высмеивавшей порядки феодальной Франции. «Роман о Ренаре» известен и в других художественных обработках — немецкой и фламандской. У Пушкина встречаются два упоминания о нем, причем в обоих случаях речь идет о «Рейнеке Фукс» (1794) Гете, стихотворном переложении «Романа о Ренаре». В нем Пушкин ценил не только легкую веселость (см. его письмо к К. Ф. Рылееву от 25 января 1825 г. — XIII, 134), но и поразительную смелость сатирического обличения (статья «О поэзии классической и романтической», 1825 — XI, 37 и 306). Таким образом, Пушкин был знаком с различными переложениями «Романа о Ренаре», и его французский текст вызвал со стороны поэта особое внимание.

Л. 83—82 имеют продольные сгибы наподобие тех, которые иногда делал Пушкин, переводя тексты с одного языка на другой. Это говорит о том, что поэт хотел продолжить работу над «Романом о Ренаре», но оставил это намерение. Малый формат записной книжки не позволял разместить на столь узких колонках стихотворные строки поэмы и их перевод. Может быть, сгибы делались для выписок из словаря вышедших из употребления французских слов, составленного Меоном? Все страницы этого словаря были разрезаны Пушкиным.

Датировка работы Пушкина над «Романом о Ренаре» вызывает большие затруднения. В издании «Рукою Пушкина» об этом почему-то ничего не сказано, но, судя по месту публикации в книге, Д. П. Якубович относил автограф к 1832 г. На наш взгляд, границы датировки отрывка из «Романа о Ренаре» следует расширить: ноябрь 1832 г. — сентябрь (не ранее 4) 1835 г. Последнюю дату мы находим на первом без продольного перегиба листе записной книжки ПД 840 (л. 81 об.): «4 сент.<ября>». Под нею Пушкин сделал развернутую приходо-расходную запись (л. 81 об. — 81), всесторонне прокомментированную М. А. Цявловским.83 Две статьи расходов в этой записи («...к Нижег.<ородскому> Губ.<ернатору> за акции» и «По делу Жад.<имеровского>») позволили ему с уверенностью отнести ее к 1835 г. Комментарий Цявловского нуждается лишь в самом незначительном уточнении. По поводу одной из расходных статей этой записи комментатор писал: «Яковлеву — трудно сказать, какого Яковлева разумеет запись. Едва ли это Иван Алексеевич Яковлев, которому Пушкин был должен 6000 р. еще с 1829 г. Может быть, это Михаил Лукьянович Яковлев, лицейский товарищ Пушкина, но о долге ему поэта нет сведений».84 Думаем, что последнее предположение является верным. Неокругленная сумма долга («495») указывает на то, что он был связан с какими-то деловыми отношениями между Яковлевым и Пушкиным. В декабре 1834 г. из печати вышла «История Пугачевского бунта» Пушкина. В типографских делах по ее изданию Яковлев принимал самое активное участие. Думаем, что 495 рублей долга имели отношение к печатанию этой книги.

Прежде чем назвать последний по времени автограф в записной книжке ПД 840, укажем на цифровую запись в ее пустующей середине (л. 64). Для датировки этих вычислений нет ни малейших оснований, кроме хронологических рамок всей работы Пушкина в записной книжке ПД 840 — 1828—1836:

73 — 6
16 — 53

92

Запись впервые напечатана среди «не имеющих толкований» автографов поэта в сборнике серии «Неизданный Пушкин».85

Последний автограф в записной книжке ПД 840 сделан на остававшемся незаполненным листе 100 об., ближайшем к записям от 10 марта 1832 г. Это композиция из трех профилей, тесно сцепленных друг с другом, — два мужских и один, обращенный в противоположную сторону, женский (именно так охарактеризовал рисунок на л. 100 об. И. А. Бычков).86 Иначе отозвался о нем Л. Б. Модзалевский: «три мужских профиля (один из них автопортрет?)».87 Д. П. Якубович, датировавший рисунки 1832 г., также был склонен видеть в одном из профилей (в каком именно, он не указал) автопортрет Пушкина.88 В его статье «Пушкин в библиотеке Вольтера» был приведен фотоснимок л. 100 об. из ПД 840 с ошибочной надписью (она находится в противоречии с текстом статьи Д. П. Якубовича): «Автопортретные наброски Пушкина, нарисованные им в записной книжке во время работы в библиотеке Вольтера».89 Атрибуцию, связывающую рисунки на л. 100 об. с автопортретами Пушкина, следует решительно отвести. В мужских профилях, нарисованных на этой странице, бросается в глаза четкий, классической лепки подбородок, в то время как в автопортретах (за исключением шаржированных) Пушкин неизменно подчеркивал у себя несколько скошенную его линию. Существует и еще одно предположение о рисунках на л. 100 об.: будто бы нижний профиль передает очертания лица Адама Мицкевича.90 На наш взгляд, и эта атрибуция более чем сомнительна. В известных профильных набросках Мицкевича Пушкин старался выделить (иногда даже утрированно) горбинку в верхней части удлиненного носа.91 На рисунке в записной книжке ПД 840 этого нет.

Верное определение портретным зарисовкам на л. 100 об. дала А. И. Фрумкина: Пушкин изобразил здесь братьев художников А. П. (вверху) и К. П. (внизу) Брюлловых.92 Особое сходство отличает нижний рисунок. А. И. Штукенберг (1816—1887) вспоминал о Карле Брюллове: «...он имел <...> антично прекрасную большую голову с глазами, в которых вдохновение, ум, гений, мысль так и блистали, выглядывая то поодиночке, то все вместе. Высокий лоб, увенчанный как у льва, вольными золотистыми кудрями, выдвигался необыкновенно вперед с двумя яблоками над глазами, которые вот так и казались рогами Юпитера — Аполлона...».93 Эти черты прекрасно переданы Пушкиным. Созданный им портрет отличает и необыкновенная обрисовка глаз (их разрез, контрастно зачерненный зрачок). «Глаза и брови придавали всей его физиономии необыкновенное выражение, — вспоминала о Брюллове М. Ф. Ростовская. — Невозможно поверить, чтобы голубые глаза могли владеть таким быстрым и глубоким взглядом».94 По верному замечанию А. И. Фрумкиной, рисунок Пушкина

93

имеет особое сходство не со знаменитым портретом художника работы В. А. Тропинина (1836), а с его автопортретами 1813, 1834, 1835 и, как это ни странно, 1848 гг. (с последним, лучшим из автопортретов Карла Брюллова, удивительнейшим образом перекликается рисунок Пушкина из записной книжки ПД 840).95 Видимо, поэту удалось передать в нем то, чем особенно дорожил в себе сам Брюллов, — торжествующую творческую и несколько грубоватую в своем мужском напоре силу. Интересно отметить, что и профиль Александра Брюллова (л. 100 об., вверху) имеет наибольшее сходство с его портретом работы «великого Карла» (1823—1824): здесь, как и на рисунке Пушкина, запечатлено лицо задумчивого, углубленного в себя молодого человека.96

Композиция на л. 100 об. представляет собой редкую художественную удачу Пушкина. Лица, изображенные на нем, прекрасны, причем Пушкину удалось передать и их неуловимую родственную близость, и яркое индивидуальное различие. Остается неатрибутированным третий профиль — женский: это лицо очень молодой женщины, как бы затерявшееся среди штрихов, которыми Пушкин обрисовал пышные шевелюры братьев Брюлловых. Возможно, что здесь изображена Александра Александровна Брюллова (1810—1885), рожд. Ралль, жена (с 1831 г.) А. П. Брюллова. В Русском музее (С.-Петербург) хранятся два ее акварельных портрета работы П. Ф. Соколова и А. П. Брюллова.97 На них изображена миловидная молодая женщина, и сходством с профилем в тетради Пушкина отмечена, пожалуй, лишь одна, но чрезвычайно характерная деталь лица Брюлловой, особенно заметная в работе ее мужа: значительно приподнятая кверху хрящевая часть носа. В акварели Соколова это сглажено и почти не заметно. Профиль женщины в рисунке Пушкина отличает именно приподнятый (уточкой) кончик носа. Ее профиль смотрит здесь вправо, а такое положение всегда было затруднительно для пера поэта. Небрежный росчерк, которым выполнен женский профиль, делает возможным лишь очень осторожную его атрибуцию. Однако сама композиция рисунка на л. 100 об. указывает, как нам кажется, на родственную близость изображенных на нем людей.

Карла Брюллова Пушкин рисовал дважды. Существует предположение, что первый рисунок был сделан им в 1834—1835 гг. под впечатлением картины «Последний день Помпеи» (тетрадь ПД 845, л. 23).98 Поэт набросал по памяти фрагмент картины — лицо юноши, несущего на голове ящик с красками (это был автопортрет Брюллова). Однако профиль в записной книжке ПД 840 был нарисован, несомненно, под впечатлением личного знакомства с художником, состоявшегося в Москве в первых числах мая 1836 г. Дальнейшие встречи Пушкина с Брюлловым в Петербурге были достаточно частыми, и это позволяет датировать рисунок 1836 г. (не ранее начала мая). По-видимому, это был последний автограф Пушкина в записной книжке ПД 840.