- 43 -
С. А. ФОМИЧЕВ
ЗАПИСНАЯ КНИЖКА ПУШКИНА ПД 830
(ИСТОРИЯ ЗАПОЛНЕНИЯ: л. 43—66 об.)
Л. 42—42 об. записной книжки ПД 830 служит своеобразным водоразделом содержащихся в ней записей.
Вплоть до этого места в записной книжке доминирующее место занимали черновики поэмы «Кавказский пленник». Несмотря на то что поэма не была еще вчерне завершена (оставалось прописать последние пункты намеченного на л. 39 об. плана), систематические поэмные записи в ПД 830 прекращаются. Черновики окончания поэмы (за исключением отдельных строк, о которых речь пойдет ниже) до нас не дошли, так как записывались, по всей вероятности, на отдельных листах, ныне утраченных. Можно предполагать, что, отправившись 28 января из Каменки в Киев (а позже в Тульчин), Пушкин не захватил с собой записной книжки, хотя именно во время этой поездки он и завершил в основном черновую работу над поэмой. Вернулся же он в Каменку лишь 18—20 февраля 1821 г.1 и в самые первые дни после возвращения переписал набело поэму в новой тетради (ПД 831), поставив там (л. 18) в конце белового автографа помету: «23 февр. 1821 Каменка».
Следовательно, черновые автографы небольших фрагментов поэмы, которые мы находим в конце записной книжки на л. 59 об., 62 об. — 63, 64 об., были выполнены в промежутке между 18 и 23 февраля.
В свою очередь, эти записи являются безусловным свидетельством того, что на последнем этапе записная книжка заполнялась не только в прямой последовательности ее листов, но и с обратной стороны. В то время Пушкин еще не выработал навыка заполнения рабочей тетради с ее конца, в положении верхом вниз, что позволяло вести работу не дискретно, а лист за листом. Пока же в записной книжке он просто отлистывал с конца несколько страниц и заполнял их в прямом положении тетради.
О том, что с этого времени работа в записной книжке велась как в прямом, так и в обратном ее направлении, свидетельствуют и записи других произведений: черновики «Кинжала» (л. 45 об. — 46 и л. 64) и «<Послания к «Зеленой лампе»>» (л. 64 об. — 65 и л. 60—62), подготовительные материалы к поэме «<Вадим>» (наброски плана на л. 43 и л. 58, выписка из Карамзина под заголовком «Предания» на л. 50, книжная виньетка на л. 572).
- 44 -
Прибегая к отлистыванию последних страниц записной книжки для работы на них, Пушкин, естественно, не мог точно вычислить в каждом случае, сколько места потребуется для воплощения его замысла, и потому между отдельными записями могли оставаться пробельные листы и страницы, которые отчасти заполнялись позже. Это создает особую трудность в исследовании заполнения ПД 830. Однако хронология записей на последних листах записной книжки отчасти проясняется при обращении к автографам тех же произведений, работа над которыми начиналась или была продолжена в других рабочих тетрадях поэта.
На л. 43 записывается план поэмы «<Вадим>» — вероятно, еще до поездки в Киев и Тульчин (т. е. в январе 1821 г.), иначе Пушкину незачем было бы переносить в конец тетради окончание черновой работы над «Кавказским пленником» в процессе перебеливания поэмы между 20 и 23 февраля. Наметки стихов, относящихся к «<Вадиму>» и выполненных размером народной песни «Уж как пал густой туман на сине море», мы находим на отдельном листе ПД 39, на обороте которого — портрет Калипсо Полихрони, датированный «26 sept. 1821». Примерно тогда же записываются фрагменты этой поэмы (трагедии) в тетради ПД 831 (л. 61—61 об.). Казалось бы, уже поэтому наша датировка плана поэмы на л. 43 записной книжки январем 1821 г. не вполне корректна. Однако она поддерживается следующими последовательными записями (на л. 43 об. — 45), содержащимися здесь, — черновиком крымских октав «Кто видел край, где роскошью природы» (первый набросок октав находится на л. 38, на л. 43 об. — 45 содержатся заключительные строфы данного произведения). Закончив работу над октавами в верхней части л. 45 и отчеркнув их, Пушкин сразу же (те же чернила и почерк), еще в Каменке, прорабатывает вчерне альбомные стихи «Когда в листах воспоминанья...» (II, 467).3
Кто был адресатом мадригала? В Каменке, собственно, в это время проживали лишь две дамы: восемнадцатилетняя А. И. Потапова (до мая 1825 г. гражданская жена В. Л. Давыдова) и А. А. Давыдова (супруга А. Л. Давыдова). Альбомные стихи предназначались, скорее всего, второй из них, — вряд ли Аглая Антоновна не потребовала бы таковых от своего поклонника в ту пору. Но если так, то работу над мадригалом (и над черновиком октав) следует отнести ко времени до отъезда поэта из Каменки в Киев, т. е. к концу января 1821 г.
Вероятно, в то же время начата и работа над «<Посланием к «Зеленой лампе»>» в конце записной книжки (л. 64 об. — 65). Основанием такой датировки служит вторгающийся здесь на л. 64 об. фрагмент поэмы «Кавказский пленник» («Нет, я не знал любви взаимной ~ Забытый средь нагих долин» — IV, 333—334); еще один фрагмент («Все понял он — прощальным взором ~ Где пели наши казаки» — IV, 337—338) записан на л. 62 об. — 63. Листы же 63 об. — 64 тогда были, очевидно, оставлены пробельными. Третий фрагмент поэмы мы находим на л. 59 об. («[Нередко — он в глуши] таится ~ Уже влечет аркан летучий» — IV, 315). Все эти фрагменты имеют соответствие в беловом автографе «Кавказского пленника» (см.: ПД 831, л. 9), а стало быть, и запись на л. 59 об. сделана в промежутке между 18 и 23 февраля.
Следовательно, и эпиграмма «К.<нязь> Г. — [со мною не знаком]», написанная тогда же внизу этой страницы, также имеет достаточно точную датировку: 18—23 февраля 1821 г.
На л. 60—62 расположен пространный черновик «<Послания к «Зеленой лампе»>». Казалось бы, и его можно было датировать 18—23 февраля 1821 г., так как он обрамлен (см.: л. 59 об. и л. 62 об. — 63) фрагментами поэмы. Однако едва ли, предпринимая в эти дни довольно сложную работу по перебеливанию «Кавказского пленника», Пушкин
- 45 -
мог отвлекаться на другие пространные замыслы. Последняя запись поэмы в прямом положении тетради (до 28 января 1821 г.) была произведена на л. 41 об. — 42 карандашом. Возможно, тогда же, задумав большое стихотворение, Пушкин отлистнул с конца тетради несколько листов и на л. 64 об. записал карандашом же первое четверостишие. Остальная часть страницы была оставлена пробельной, так как, не удовлетворенный первым наброском, поэт начал вновь набрасывать послание на следующей странице (л. 65), но и тут оно далеко не продвинулось. Снова перевернув лист, Пушкин на л. 65 об. (может быть, заново обдумывая стихи) делает три зарисовки карандашом: в центре страницы — автопортрет, а ниже — два характерных профиля (возможно, «лампистов»).
Следующие листы записной книжки были вырваны, и потому, отлистнув с конца ПД 830 несколько листов, Пушкин начал на л. 59 заново работать над посланием. Л. 59а впоследствии из тетради был вырван и ныне утерян, а черновик, продолженный строкой «Где своенравный произвол» (явно не начальной), занял далее л. 60—62.
Как уже упоминалось выше, заполнение тетради шло с двух сторон: с начала и с конца. Поэтому достаточно наметить более или менее определенные хронологические вехи, чтобы примерно датировать автографы, сопутствующие этим вехам.
В прямом положении тетради такой вехой служат строки, записанные набело на л. 48:
Не даром ты ко мне воззвал
Из глубины глухой темницы4Строки эти были отчеркнуты, а далее на л. 48—49 следует довольно сложный черновик, начатый строкой «Не тем горжусь я мой певец». Считается, что это набросок начала послания В. Ф. Раевскому.5 Но, судя по содержанию, это, скорее, монолог узника: стилизация призыва, которым тот воззвал из глубины глухой темницы к певцу (т. е. к Пушкину). Надо полагать, мы здесь имеем дело с подобием замысла написанной несколькими годами позже исторической элегии «Андрей Шенье в темнице» (так было обозначено заглавие в черновике произведения — см.: ПД 834, л. 59 об.).
Стихотворение же в ПД 830 создавалось не ранее июля 1822 г., когда «первый декабрист» в Тирасполе передал И. П. Липранди для Пушкина послание к нему «Певец в темнице»,6 на которое Пушкин (едва ли значительно позже) и начал писать свой отклик.
Сначала же вверху л. 48 было записано (также не позже июля 1822 г.) не вполне обработанное четверостишие:
она подарила
первый сон
И мысль о ней одушевила
Безвестной лиры первый звук.По характеру записи отрывок напоминает обычную для Пушкина сводку запутанного черновика, когда из него извлекался верхний слой текста, который, в свою очередь, служил заготовкой для дальнейшей работы. Сам черновик нам, однако, остается неизвестным: очевидно, он был записан на предыдущем листе (л. 47а), от которого остался лишь корешок. Впоследствии эти строки, несколько измененные, будут использованы в главе второй «Евгения Онегина». Пока же они также могли быть заготовкой к произведению о В. Ф. Раевском в темнице.
- 46 -
Обоснованная выше датировка произведения о певце в темнице позволяет датировать записи на предыдущих л. 45 об. — 47 об. лишь в таком временном интервале: март 1821 г. (после возвращения из Каменки в Кишинев) — июль 1822 г. Некоторые же дополнительные аргументы по датировкам будут изложены применительно к конкретным текстам записной книжки, к рассмотрению которых мы ниже и перейдем.
На л. 45 об. — 46 была начата черновая работа над стихотворением «Кинжал». В сущности, здесь мы имеем две (вторая пока не была завершена) редакции стихотворения, первая из которых сначала была прописана так:
Свободы тайный страж недремлющий кинжал
Последний судия Позора и Обиды —Для рук бессмертной Немезиды
Лемносский бог тебя ковал
Супруг божественной КипридыКак адский луч как молния богов
Немое лезвие злодею в очи блещет
И средь пиров
Злодей трепещет.После этой строки ставится черточка, ниже которой записывается еще одно четверостишие:
Везде его найдет удар нежданный твой
Гром про<гремит> на стогнах под шатрами —
За потаенными замками
На ложе нег, в семье родной...Только после этого делается сложный росчерк — явный знак концовки стихотворения в его первоначальной редакции.
Однако тема увлекает Пушкина, и на л. 46 он продолжает славословить кинжал, развивая исторический мотив: убийство Цезаря Брутом. Можно предположить (под новым фрагментом нет знака концовки), что стихотворение казалось Пушкину еще не законченным и для дальнейшего черновика он оставляет две следующих страницы, а на л. 47 об. записывает:
Ведите же прежде телят вы к полому7 вымени юницы
внушить — внять —
И примите ушима вашими словеса уст его. Иеремия пр<орок>
По-видимому, это были пробы нетрадиционной метрики, подобные наметкам к замыслу «<Вадима>» размером народной песни в ПД 39. Источник второго стиха указан Пушкиным и легко обнаруживается (Книга пророка Иеремии. Гл. 9. Ст. 20). Возможно, к Книге пророка Иеремии восходит и первый стих, который в таком случае имеет в виду аллегорическое предсказание о нашествии Вавилона на Египет: «Египет — прекрасная телица; но погибель от севера идет, идет. И наемники его среди его все, как откормленные тельцы, — и сами обратились назад, побежали, не устояли...» (Там же. Гл. 46. Ст. 20—21).
Ниже на л. 47 об. записывается черновик четверостишия «Чей голос выразит ясней», впоследствии использованного в тексте «Бахчисарайского фонтана» (см.: IV, 400), но в момент записи, вероятно, связанного с какой-то работой на л. 47а записной книжки, от которого, как уже говорилось, остался лишь корешок.
Стихотворение же о кинжале будет продолжено в обратном порядке записей в тетради — на л. 64 (в положении ее корешком вниз), так как
- 47 -
оставленные для его продолжения л. 46 об. — 47 к тому времени были уже заняты беловиком стихотворения «К Аглае» («Кокетке»). На л. 64 будет развит лишь мотив убийства Марата Шарлоттой Корде, но своеобразная наметка двух последующих заключительных строф на этой странице обозначена графически — автопортретом «в образе Занда».8 Автопортрет этот венчает сюиту портретных зарисовок, которые в прямом положении записной книжки покрывают всю левую половину страницы, среди них — помета: «22 juin 1822 t. m.», которую следует считать ориентиром при определении времени работы над стихотворением «Кинжал». Традиционная датировка его 1821 г. нам не кажется убедительной, как и предположение Р. В. Иезуитовой о том, что беловик этого стихотворения мог быть записан на утраченном листе тетради ПД 833 среди записей начала апреля 1821 г.9
Дата 22 июня 1822 г. соотносится и с черновиком стихотворения «Иностранке» (здесь пока было намечено другое название: «Гр<ечанке>»), которое на смежной странице (л. 63 об.) пишется в прямом положении тетради, несколько позже черновика «Кинжала». Основанием такой трактовки последовательности работы на л. 64 и 63 об. служит украшающая их портретная сюита, в том числе портрет Калипсо Полихрони на л. 64: очевидно, ей и было посвящено альбомное стихотворение.
Черновые строки о Шарлотте Корде, следовательно, были записаны незадолго до 22 июня 1822 г., и это, в свою очередь, позволяет датировать автограф стихотворения «К Аглае» на л. 46 об. — 47 об.
Это единственный беловой автограф, имеющийся в конце записной книжки ПД 830. Записан он на пропущенных Пушкиным листах, которые он оставлял, как об этом упоминалось выше, для продолжения работы над черновиком «Кинжала», начатой на л. 45 об. — 46. Стало быть, беловик язвительного послания к Аглае Давыдовой был записан до 22 июня 1822 г., иначе бы «Кинжал» был продолжен именно здесь, а не в конце записной книжки.
Автограф послания слегка поправлен поэтом, — в частности, было перемещено в конец беловика (на л. 47) четверостишие «Оставим юный пыл страстей» с л. 46, а в связи с этим возникла необходимость переработать концовку стихотворения, что и делается на л. 47 об., где вчерне прописывается итоговое четверостишие новой редакции («Еще пристало им любить» и пр.).
Почему беловик послания записывается на этих листах, вклиниваясь в массив черновых записей, в то время, когда в конце записной книжки было еще много свободного места? Не потому ли, что поэт пожелал поместить свое язвительное послание как можно ближе к черновику (на л. 45) альбомного мадригала, некогда посвященного той же даме?
Выше уже упоминалось о различных записях (и одной зарисовке), тяготеющих к замыслу произведения о Вадиме, первоначальный план которого был записан на л. 43 в январе 1821 г. Замысел этот долго волновал Пушкина (несомненно, под влиянием бесед с В. Ф. Раевским), но так и не был завершен. На л. 58, в частности, имеется запись: «Вадим в мрачную ночь, сокрытый у могилы Гостомысла». Однако эта наметка здесь развития не получила. Ниже, на л. 58 и 58 об., начерно записывается ранняя редакция стихотворения, позже получившего название «Узник». Она представлена в разделе «Другие редакции и варианты» Большого академического издания (см.: II, 790—791), но в основном корпусе текстов стихотворение напечатано под годовой рубрикой 1822 г., что явно неточно. Окончательная редакция этого шедевра пушкинской лирики появилась лишь в 1832 г. в беловом (с поправками) автографе
- 48 -
ПД 420, л. 83 (с пометой: «Кишинев. 1822»),10 подготовленном для издания ч. 3 «Стихотворений Александра Пушкина». Несомненно, именно в годовой рубрике «1832» это стихотворение и должно печататься с двойной датой «1822, 1832» и с соответствующим разъяснением в комментариях. Дело не только в художественном совершенстве окончательной редакции, но и в том, что первоначальный набросок в 1822 г. осмыслялся автором, скорее всего, не в качестве отдельного произведения, а в составе поэмы о разбойниках, которую поэт обдумывал в 1821—1822 гг. Позднее был напечатан, по авторскому определению, «отрывок из поэмы» (под названием «Братья разбойники»), для которого «разбойничья песня» (подобная «черкесской песне» в «Кавказском пленнике» или «татарской песне» в «Бахчисарайском фонтане») не пригодилась.
Другой фрагмент поэмы о разбойниках начерно записан в ПД 830 на л. 49 об. («На Волге в темноте ночной» — IV, 374), очевидно, в начале 1822 г. Выше этого черновика тогда же записано набело четверостишие «В твою светлицу друг мой нежный».
По всей вероятности, хронологически последней записью в ПД 830 стал набросок на л. 51 об. — 52 «Вечерня отошла давно».11 Он был начат в ПД 834 (л. 30) в первых числах ноября 1823 г. и, по-видимому, вскоре был развит в записной книжке. Фрагмент этот, вероятно, предназначался также для поэмы о разбойниках: рассказ об исповеди злодея в старом монастыре был последней попыткой расширить сюжет этой поэмы. Однако уже 11 ноября 1823 г. Пушкин все же отошлет Вяземскому «отрывок» «Братья разбойники».
Несколько ранее, в конце апреля 1823 г., на л. 56 об. протекала работа над стихотворением «Наперсница моих сердечных дум». Основанием для такой датировки, как нам представляется, может послужить сделанный одновременно чернилами расчет на смежной странице:
300
60
_____
180.00
По классу пушкинских помет,12 данный подсчет принадлежит к вычислению предполагаемых дорожных расходов (в данном случае окончательный итог определяется из расчета 60 коп. за почтовую версту). Но в 1822 г., когда работа в записной книжке с ее конца подошла к этому месту, Пушкин безвыездно жил в Кишиневе (не считая поездок в имение Ралли, Долну, которые, конечно же, совершались не на почтовых). В дальнюю дорогу он собрался лишь в апреле 1823 г., когда Инзов разрешил ему съездить в Одессу.13 Путь туда и обратно действительно составлял немногим более 300 верст.
Заслуживает некоторых уточнений (по сравнению с Большим академическим изданием — ср.: II, 173, 645) трактовка данного автографа. С не дошедшего до нас черновика сначала на л. 56 об. было записано четверостишие (вернее, его сводка):
Наперсница моих сердечных дум —
О ты, чей глас — приятный
Не в первый раз утешил ум
И мятежныйОно было отчеркнуто и снова начато набело, но затем подвергнуто переработке, так и не оконченной. Верхний слой окончательной редакции
- 49 -
завершается неполной строкой, которая не показана в основном корпусе текстов Большого академического издания:
О верная задумчивая лира,
[Послушная] перстам.Очевидно, окончательная разработка темы, намеченной в этом отрывке, позже воплощена в стихотворении «Наперсница волшебной старины», сохранившемся в беловом автографе ПД 45, который тем самым тоже следует датировать 1823 г.
Соображения, касающиеся еще одного до сей поры не расшифрованного подсчета (на л. 60 об.), будут предложены в Приложении, посвященном трактовке первоначальной редакции «<Послания к «Зеленой лампе»>».
ПРИЛОЖЕНИЕ
АНАЛИЗ АВТОГРАФОВ «<ПОСЛАНИЯ К «ЗЕЛЕНОЙ ЛАМПЕ»>»
Стихотворение это в качестве самостоятельного произведения было открыто в черновиках Пушкина С. М. Бонди. Он совершенно обоснованно считал, что стихотворный фрагмент «Горишь ли ты, лампада наша» в письме к Я. Н. Толстому от 26 сентября 1822 г. входил в послание ко всему дружескому кружку театралов «Зеленой лампы», к которому в послелицейские годы принадлежал и сам поэт. В специальной статье, посвященной анализу сохранившихся черновиков послания, замечательный текстолог предложил реконструкцию полного текста первоначальной редакции стихотворения.1 «Предположительная реконструкция первоначальной редакции послания» была повторена в Большом академическом собрании сочинений Пушкина (II, 774—776).
Готовя в 1949 г. Малое академическое издание, Б. В. Томашевский уточнил в нем реконструкцию С. М. Бонди, не приняв предложенного им заглавия, но напечатав стихотворение «В кругу семей, в пирах счастливых» в основном корпусе текстов среди произведений 1821 г., а не в отделе «Другие редакции», который имелся в данном издании. Собственно, это было беспрецедентным решением, — ведь под 1822 г. здесь напечатан и отрывок «Из письма к Я. Н. Толстому» («Горишь ли ты, лампада наша»). В необычно пространном (для данного издания) комментарии к ранней редакции сказано: «Неоконченное черновое стихотворение; при жизни Пушкина не печаталось. Долгое время было известно в виде отдельных отрывков, связывавшихся с разными произведениями Пушкина. Впервые в связном виде было напечатано в статье С. М. Бонди <...>. Писано, вероятно, в феврале или марте 1821 г. и тогда же брошено неоконченным и недоработанным. Отдельные выражения и стихи позднее вошли в письмо к Дельвигу — от 23 марта 1821 г., в послания Катенину, Юрьеву того же 1821 г.; центральная часть стихотворения в обработанном виде включена в письмо к Я. Н. Толстому от 26 сентября 1822 г.; некоторые стихи вошли в строфы XVII и XVIII первой главы „Евгения Онегина”. Текст чернового стихотворения дошел до нас не полностью. Некоторые стихи, означенные точками, совершенно неизвестны, несколько стихов восстанавливаются по письму Я. Толстому».2
Реконструкция ранней редакции стихотворения, предложенная Б. В. Томашевским, на наш взгляд, точнее, но она им не объяснена
- 50 -
(Малое академическое издание изначально было лишено текстологических комментариев). Уже одно это требует возвращения к анализу источников текста ранней редакции послания, чтобы осмыслить их взаимосвязь.
Таких источников три: 1) черновые наброски в записной книжке ПД 830 (л. 64 об. — 65 и л. 60—62); 2) черновые наброски и сводка ранее написанных строк — в тетради ПД 831; 3) беловик отрывка послания — в письме к Я. Н. Толстому.
Работа над посланием была начата на л. 64 об. тетради ПД 830, где карандашом было проработано четверостишие (даем, как и в последующих подобных случаях, лишь верхний слой чернового текста):
В кругу семей в пирах игривых <?>
Я гость унылый и чужой — —
Вдали др<узей> [вольно]люб<ивых>
Теснимый хладною толпойНа этой странице стихотворение не было продолжено, — возможно, поэт предполагал развить здесь позже тему одиночества. На л. 65 карандашом записывается тогда же:
Певец любви печальный странник
Забыв и лиру и покой
Бегу за милою мечтой — —
Где ж отдохну младой изгнанник
Забуду горесть и любовь
И сердца пыл неосторожный
Забро<шу> посох мой дорожный
И равнодушен буду вновь —
А вы товарищи младые
Друзья готовьте шумный пир
Готовьте чаши круговые
Венки цветов и гимны лирЧерновик этот трудно дался Пушкину. Сигналом раздумий станут зарисовки мужских профилей на левом поле листа (нижний из них оттенен штриховкой). Несколько позже поэт снова прошелся по черновику уже с пером в руках, закончив работу на этой странице еще одним рисунком (не до конца прорисованный профиль).
Очевидно, Пушкину становится ясно, что начатое стихотворение будет пространным, и потому он отлистывает с конца записной книжки сразу несколько листов. Сколько именно — решить сейчас трудно, так как после л. 59 вырвано несколько листов, в том числе, несомненно, и лист с черновиком «<Послания к «Зеленой лампе»>». На л. 60 оно продолжено буквально с полуфразы (даем опять верхний слой текста; некоторую его сумбурность попытаемся объяснить ниже):
Где своенравный произвол
Менял бутылки разговоры,
Рассказы, песни шалуна
И разгорались наши споры
От искр и шуток и вина —
Налей же мне вина кометы
Желай мне здравия, кал<мык>
Разлуки долгой и тяжелой
Забыта хладная печаль
[Ты здесь] Амфитрион веселой,
Щастлив<ый>, добрый, умный враль! —
Быв<алой?> пламенея <?>
Благослови же мой возврат
Но где же он, твой ми<лый брат>
Недавный рекрут Гименея!
Где ты, приятный Адонис
Жил<ец> Пафоса и Киферы
Любимец ветреных <лаис>
- 51 -
Щаст<ливый> баловень <Венеры>
Услышу ль я мои поэ<ты>
Богов торжественный язык
Налей же мне
Желай мне здр<авия> к<алмык>
Ты здесь о гражда<нин> кулис
Театра злой летопи<сатель>
Очаровательных актрис
Непостоянный обожатель
————Вы оба в прежни времена
В ночных беседах пировали
И сладкой лестью баловали
Певца свободы и вина
————[И я любил их остро<ту>]
Любил улыбку, нежны взоры
Веселый нрав и разговоры —Нельзя не заметить, что в отличие от черновика на л. 64 об. — 65 здесь работа идет стремительно, подтверждением чему служат многие недописанные слова и строки и очевидная сбивчивость текста, когда мысль то спешит, то время от времени возвращается вспять. Но общая логика этого фрагмента, несомненно, Пушкину вполне понятна. Попробуем и мы в ней разобраться.
Дважды в тексте вспоминается калмык — слуга, в обязанность которого входило желать здравия тому из собутыльников «Зеленой лампы», который, забывшись, произносил бранное слово. Строки о калмыке, следующие за стихом «От искр и шуток и вина», в черновик вписаны позже и остались незарифмованными, — это, собственно, знак вставки (переноса строк), и действительно ниже упоминать о слуге было бы неуместно, так как там начиналось перечисление «товарищей» (с попутными их характеристиками). Следовательно, все четверостишие о калмыке должно находиться здесь, после стиха «От искр и шуток и вина». Со стихами об Адонисе-Юрьеве Пушкин явно поспешил — нужно было отдать дань обоим братьям Всеволожским, Никите («Амфитриону веселому») и Александру («Недавнему рекруту Гименея»); это и было сделано в четверостишии, отчеркнутом сверху и снизу (отчеркивания такого рода означали у Пушкина знак переноса).
На л. 61 ранее было уже записано стихотворение «Я не люблю твоей Корины». Отчеркнув его, Пушкин продолжил послание внизу этой страницы:
Но оскорбил я красоту,
Когда [она] блистала славой
В венце любви, в дыму кадил —
В досаде м<ожет> б<ыть> неправой
Хвалы я свистом заглу<шил>Крайне запутанным, многократно перечеркнутым оказался черновик в начале л. 61 об., но верхний слой текста и здесь, в общем-то, ясен, за исключением лишь двух последних строк:
Погибни мести миг единый
И дерзкой лиры ложный звук, —
[Я виноват]
Перед охаянной МоинойС. М. Бонди читает две последние строки так:
Она виновна <милый друг>
Пред Мельпоменой и Моиной(II, 772)
- 52 -
Но слово «Мельпоменой» в черновике вычеркнуто (что С. М. Бонди не отмечает), а «Пред» исправлено на «Перед». Вычеркнув слово «Мельпоменой» (странно было бы уравнивать музу трагедии и А. М. Колосову), Пушкин вверху вписал «охаянной»; это слово С. М. Бонди прочитал как «Она виновна», не указав, что второе слово (при таком чтении) не дописано («Она винов<на>»). Корректнее в дефинитивном тексте принять зачеркнутый вариант «Я виноват» и дополнить эту строку конъектурой, аналогичной с традиционным чтением «любезный друг» (т. е. Никита Всеволожский, основной адресат послания).
Далее на л. 61 об. следуют стихи «Все так же <ль> осеняют своды ~ Софокла гений величавый». Этот сложный черновик в 1931 г. блестяще прочел С. М. Бонди,3 позже в статье о «<Послании к «Зеленой лампе»>» заметивший: «Может быть, в состав его входил и отрывок о Семеновой. Трудно только найти точное место в „послании”, где должен был находиться этот несколько обособленный эпизод».4 В своей реконструкции текстолог не принимал во внимание заполнение записной книжки в обратном направлении, от конца к началу. Отсюда и возникшее у него затруднение, которое легко преодолел Б. В. Томашевский, напечатавший «стихи о Семеновой» в конце ранней редакции послания, т. е. в той последовательности, в какой эти строки на л. 61 об. и следовали. Нам такое решение представляется совершенно верным.
Однако работа Пушкина над посланием на этом не закончилась. В тетради ПД 831 на л. 48 об. мы находим такую запись:
> до меня доходят —
И звуки [мне знакомых] струн
Печаль на душу мне навод<ят>Угловая скобка перед первой неполной строкой и охватывающая весь этот текст внизу фигурная скобка свидетельствуют о том, что так намечена вставка в некий текст.
Далее записывается и после нескольких исправлений вычеркивается отрывок:
И я потерянный изгнанник
В степях Молдавии забыт
Давно си наконец выстраивается после переделок пятистишие:
Непримиримою судьбою
Певцы давно разлучены...
Их лиры ветреной игрою —
Не славят щастья чередою,
Сердца тоской омрачены —Следующий лист (л. 48а—48а об.) из тетради вырван. В полистном описании он охарактеризован так: «„<Из письма к Я. Н. Толстому>”. На лицевой стороне корешка обрывки слов: „в боя<...>” | „Пром<?..>” | „с др<...?>”. На оборотной стороне: „он<?>”».5
Нетрудно заметить, что в сохранившихся фрагментах послания нельзя найти никаких соответствий подобной записи. Логичнее предположить, что данный лист (с совершенно другим текстом) был вырван уже к моменту заполнения л. 48, и работа над посланием была непосредственно продолжена на л. 49, где, после исправлений, записано:
Молчат пиры утихли смехи
Любовницы забыли нас
И разлетелися утехи —
В изгнаньи
- 53 -
Горя
Я к вам
Горишь ли ты
Кипи<шь>
Где тыДатировка этих записей несколько затруднена, но все же можно констатировать, что они сделаны после 24 августа 1821 г. (дата на л. 45 об.) и до 31 марта 1822 г. (дата на л. 50 об.), т. е. тогда, когда письмо к Я. Н. Толстому (от 26 сентября 1822 г.) еще не могло замышляться. Следовательно, мы имеем дело со второй (может быть, незавершенной) редакцией послания.
Третью редакцию послания (из письма к Я. Н. Толстому) приведем для наглядности, выделив курсивом строки, которые (хотя бы в измененном виде) содержатся в других источниках текста (ПД 830 и ПД 831):
Горишь ли ты, лампада наша,
Подруга бдений и пиров?
Кипишь ли ты, златая чаша,
В руках веселых остряков?
Все те ж ль вы, друзья веселья,
Друзья Киприды и стихов?
Часы любви, часы похмелья
По-прежнему ль летят на зов
Свободы, Лени и Безделья?
В изгнаньи скучном, каждый час
Горя завистливым желаньем,
Я к вам лечу воспоминаньем,
Воображаю, вижу вас:
Вот он приют гостеприимный,
Приют любви и вольных муз,
Где с вами клятвою взаимной
Скрепили вечный мы союз,
Где дружбы знали мы блаженство,
Где в колпаке за круглый стол
Садилось милое Равенство,
Где своенравный произвол
Менял бутылки, разговоры,
Рассказы, песни шалуна;
И разгорались наши споры
От искр и шуток и вина.
Я слышу, верные поэты,
Ваш очарованный язык...
Налейте мне вина кометы,
Желай мне здравия, калмык!Вполне резонно предположить, что для данного письма послание было не просто сокращено, но и коренным образом переработано (какие-то строки в это время, возможно, были написаны заново).
В реконструкции же ранней редакции послания следует исходить из следующих соображений:
1. Нужно иметь в виду наличие не двух, как ранее считалось, а трех редакций, вторая из которых была намечена в тетради ПД 831. Заново проработанные в ней на л. 48 об. восемь строк нельзя включать в первую редакцию 1820 г. Наоборот, занесенный на л. 49 «конспект» (начальные слова стихотворных строк) служит подтверждением, что этот текст (проясняемый по стихотворному фрагменту из письма к Я. Н. Толстому) существовал в первой редакции и находился, вероятно, на оборванном листе в записной книжке ПД 830, перед л. 60.
2. По-видимому, в первой редакции послания не было ст. 5—9 из эпистолярного фрагмента: они не отражены в «конспекте» и дают обобщенную картину театрального содружества, тогда как первоначально «ламписты» представлялись «по одному» (в частности, упоминался «баловень Венеры» — ср. в эпистолярном фрагменте обобщенное «Друзья
- 54 -
Киприды»). Ст. же 15—20, вероятно, в первой редакции существовали, поддерживая сохранившуюся в записной книжке ПД 830 строку «Где своенравный произвол».
3. При «состыковке» сохранившихся и предполагаемых отрывков первой редакции послания необходимо соблюдать правило альтернанса.
4. В реконструкции той части текста, которая сохранилась на л. 60—61 об. записной книжки ПД 830, нужно соблюсти те конъектуры, которые были обоснованы при демонстрации этого фрагмента.
Следовательно, ранняя редакция стихотворения, вероятно, выглядела примерно так:
<ПОСЛАНИЕ К «ЗЕЛЕНОЙ ЛАМПЕ»>
В кругу семей, в пирах игривых<?>
Я гость унылый и чужой —
Вдали друзей [вольно]любивых
Теснимый хладною толпой...
Певец любви, печальный странник,
Забыв и лиру, и покой,
Бегу за милою мечтой...
Где ж отдохну, младой изгнанник,
Забуду горесть и любовь
И сердца пыл неосторожный,
Заброшу посох мой дорожный
И равнодушен буду вновь?
А вы, товарищи младые,
Друзья, готовьте шумный пир,
Готовьте чаши круговые,
Венки цветов и гимны лир.
В изгнаньи скучном, каждый час
Горя завистливым желаньем,
Я к вам лечу воспоминаньем,
Воображаю, вижу вас.
Горишь ли ты, лампада наша,
Подруга бдений и пиров,
Кипишь ли ты, златая чаша,
В руках веселых остряков?
Вот он, приют гостеприимный,
Приют любви и вольных муз,
Где с вами клятвою взаимной
Скрепили вечный мы союз,
Где дружбы знали мы блаженство,
Где в колпаке за круглый стол
Садилось милое Равенство,
Где своенравный произвол
Менял бутылки, разговоры,
Рассказы, шутки шалуна;
И разгорались наши споры
От искр и шуток и вина.
Услышу ль я, мои поэты,
Богов торжественный язык?
Налей же мне вина кометы,
Желай мне здравия, калмык!
Разлуки долгой и тяжелой
Забыта хладная печаль,
[Ты здесь], Амфитрион веселой,
Счастливый, добрый, умный враль!
<Бывалой дружбой пламенея>,6
- 55 -
Благослови же мой возврат.
Но где же он, твой милый брат,
Недавный рекрут Гименея?
Вы оба в прежни времена
В ночных беседах пировали
И сладкой лестью баловали
Певца свободы и вина.
Где ты, приятный Адонис,
Жилец Пафоса и Киферы,
Любимец ветреных <лаис>,
Счастливый баловень <Венеры>?
Ты здесь, о гражданин кулис,
Театра злой летописатель,
Непостоянный обожатель
Очаровательных актрис.
И я любил их остроту,
Любил улыбк<и>, нежны взоры,
Веселый нрав и разговоры,
Но оскорбил я красоту,
Когда [она] блистала славой
В венце любви, в дыму кадил;
В досаде, может быть, неправой
Хвалы я свистом заглушил.
Погибни, мести миг единый
И дерзкой лиры ложный звук!
Перед охаянной Моиной
Я виноват, <любезный друг>...
Все так же <ль> осеняют своды
[Сей храм парнасских трех цариц],
Все те же ль стаи юных жриц,
Все те же ль вьются хороводы?
Ужель умолк волшебный глас
Семеновой, сей чудной музы,
Ужель навек, оставя нас,
Она расторгла с Фебом узы
И славы русской луч угас?
Не верю! — вновь она восстанет <?>.
Ей вновь готова дань сердец,
Пред нами долго [не увянет]
Ее торжественный венец,
И для нее, любовник <славы>,
Поклонник милых Аонид,
Младой Катенин воскресит
Софокла гений величавый.Конечно, предложенный текст не более чем реконструкция, в чем-то гипотетичная. Но она примерно верна, что подтверждается сохранившимся в правом верхнем углу л. 60 об. в ПД 830 заштрихованным подсчетом:
50
41
90То, что начертано ниже вычисленной (округленной) суммы, на наш взгляд, лишь обводка штриховки, а не цифры «50», как обычно считалось.7
Так Пушкин обычно подсчитывал количество строк в сложном черновике, разбросанном по разным листам.8 В самом деле, на л. 60—62
- 56 -
содержится 41 строка послания — и это, между прочим, служит окончательным подтверждением, что фрагмент «Все так же <ль> осеняют своды ~ Софокла гений величавый» мыслился в составе послания. До этого (имеются в виду тексты на л. 64 об. — 65, а также на вырванном впоследствии из тетради листе) в стихотворении было 50 строк (см. первое слагаемое в пушкинском подсчете). В целом в нашей реконструкции на два стиха меньше (не 91, а 89), и это не такая уж большая погрешность, учитывая, что подсчет Пушкиным производился по черновому автографу, который мог быть потом частично откорректирован.
Что же касается второй редакции послания, о которой упоминалось выше, то вполне понятно, почему Пушкин предпринял переработку произведения. Причина здесь в том, что к середине 1821 г. многие строки из послания, как это указано в комментарии Б. В. Томашевского, разошлись уже по другим произведениям Пушкина.
В частности, отзвук послания проник в стихотворное вступление к письму от 23 марта 1821 г. А. А. Дельвигу — ср.:
Но все люблю, мои поэты,
Фантазии волшебный мир,
И чуждым пламенем согретый,
Внимаю звуки ваших лир.(XIII, 25)
Но гораздо интереснее в этом письме пушкинское признание: «Я перевариваю воспоминания и надеюсь набрать вскоре новые; чем нам и жить, душа моя, под старость нашей молодости — как не воспоминаниями?» (XIII, 26).
Здесь, вероятно, имелось в виду и «<Послание к «Зеленой лампе»>», в котором поэт «летел воспоминанием» к своим петербургским друзьям.
СноскиСноски к стр. 43
1 См.: Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина: В 4 т. М., 1999. Т. 1 / Сост. М. А. Цявловский; Отв. ред. Я. Л. Левкович. С. 222.
2 Как показал С. В. Денисенко, здесь была стилизована виньетка, вынесенная на обложку издания баллады Жуковского «Двенадцать спящих дев», вторая часть которой была названа «Вадим» (см.: Денисенко С. В., Фомичев С. А. Пушкин рисует: Графика Пушкина. СПб., 2001. С. 164—168).
Сноски к стр. 44
3 См. полистное описание ПД 830, выполненное Т. И. Краснобородько, в издании: Пушкин А. С. Рабочие тетради. СПб.; Лондон, 1995. Т. 1. С. 54.
Сноски к стр. 45
4 Строки эти традиционно помещаются в собраниях сочинений Пушкина в качестве отдельного опуса, что, на наш взгляд, некорректно.
5 См.: Цявловский М. А. Стихотворения Пушкина, обращенные к В. Раевскому // Пушкин: Временник Пушкинской комиссии. М.; Л., 1941. [Т.] 6.
6 См.: Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина: В 4 т. Т. 1. С. 291.
Сноски к стр. 46
7 Именно к «полому», а не к «полному», как традиционно печатается. Не говоря уже о том, что буквы «н» в этом слове в рукописи нет, не следует нарушать смысла фразы: ведь юница (телица) — это яловая корова.
Сноски к стр. 47
8 См.: Жуйкова Р. Г. Портретные рисунки Пушкина: Каталог атрибуций. СПб., 1996. С. 37.
9 См.: Иезуитова Р. В. Рабочая тетрадь ПД 833: (История заполнения) // Пушкин: Исследования и материалы. СПб., 1995. Т. 15. С. 245.
Сноски к стр. 48
10 В издании 1832 г. «Узником» открывался цикл стихотворений «Разных лет» (см.: Фомичев С. А. Служенье муз: О лирике Пушкина. СПб., 2001. С. 122).
11 О связи этого наброска с другим — «На тихих берегах Москвы...» см.: Неизданный Пушкин. СПб., 1996. Вып. 1. С. 42—45.
12 См.: Там же. СПб., 1997. Вып. 2. С. 37—38.
13 См.: Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина: В 4 т. Т. 1. С. 321.
Сноски к стр. 49
1 См.: Бонди С. М. Неосуществленное послание Пушкина к «Зеленой Лампе» // Пушкин: Временник Пушкинской комиссии. М.; Л., 1935. [Т.] 1. С. 33—52.
2 Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 10 т. 4-е изд. Л.: Наука, 1977. Т. 2. С. 357.
Сноски к стр. 52
3 Бонди С. М. Новые страницы Пушкина: Стихи, проза, письма. М., 1931. С. 34—46.
4 Бонди С. М. Неосуществленное послание Пушкина к «Зеленой Лампе». С. 50.
5 Пушкин А. С. Рабочие тетради. Т. 1. С. 71.
Сноски к стр. 54
6 Стих этот читается весьма неуверенно; С. М. Бонди его прочел:
Быв<алой?> пламенея <?> —
и по аналогии с другими стихами Пушкина предложил конъектуру «Бывалой дружбой пламенея» (см.: Бонди С. М. Неосуществленное послание Пушкина к «Зеленой Лампе». С. 50). Б. В. Томашевский такое чтение принял. Не найдя более убедительного варианта, принимаем его и мы.
Сноски к стр. 55
7 См.: Неизданный Пушкин. Вып. 2. С. 61.
8 Ср., например, подсчет строк в сцене «Чудов монастырь» в тетради ПД 835. См. об этом: Рукою Пушкина: Выписки и записи разного содержания; Официальные документы / Отв. ред. Я. Л. Левкович, С. А. Фомичев. М.: Воскресенье, 1997. С. 317—318. (Пушкин А. С. Полн. собр. соч.; Т. 17 (доп.)).