- 201 -

Я. Л. ЛЕВКОВИЧ

РАБОЧАЯ ТЕТРАДЬ ПУШКИНА ПД, № 834

(ИСТОРИЯ ЗАПОЛНЕНИЯ)

Рабочая тетрадь Пушкина № 834 (старый шифр ЛБ, № 2369) представляет собой большую тетрадь в лист (формат 262 × 232 мм) в кожаном переплете. На передней ее крышке оттиснут масонский знак „OV” (остальное соскоблено). Бумага белая, верже, с водяным знаком (№ 46 по определению Б. В. Томашевского и Л. Б. Модзалевского1). В научной литературе тетрадь известна под названием „первой масонской”. Это одна из трех тетрадей, подаренных Пушкину его приятелем и казначеем масонской ложи „Овидий” Н. С. Алексеевым.2 В ложе такие тетради служили для бухгалтерских записей. В конце 1821 г. вследствие агентурных донесений ложа „Овидий” была закрыта, а 1 августа 1822 г. последовал указ о закрытии всех масонских лож в России. После декабрьского восстания Пушкин, сообщая Жуковскому о своих связях с декабристами, писал: „Я был масон в Киш‹иневской› ложе, т. е. в той, за которую уничтожены в России все ложи” (20-е числа января 1826 г. — XIII, 257).

Членами кишиневской ложи „Овидий” были и многие декабристы. Таким образом, „масонские” тетради были переданы Алексеевым бывшему масону Пушкину.

На внутренней стороне передней крышки рукою Пушкина написано: „27 мая 1822. Кишинев”. Ниже собственноручные подписи: „Pouschin, Alexeef, Пушкин”3 — и нарисован профиль Н. С. Алексеева.4 Здесь записано „№ 4”, а сверху, с левом углу, номер, который тетрадь получила в Румянцевском музее, — „№ 2369”. На задней крышке, тоже с внутренней стороны, помечено: „В сей книге написанных и пронумерованных листов пятьдесят один. Опекун”. И действительно, в тетради 51 лист. Жандармская пагинация красными чернилами посередине листов, опекунская в правом верхнем углу листа черными чернилами и архивная карандашом, в том же правом верхнем углу, немного выше, совпадают.

Тетрадь сброшюрована из 12 тетрадок, каждая из которых состоит из четырех

- 202 -

двойных листов; крайние листы приклеены к переплету. Таким образом, первоначально в тетради было 94 листа. 43 листа вырвано. Очевидно, эти листы были вырваны уже в Михайловском, когда Пушкин, опасаясь возможного ареста после декабрьского восстания, чистил свой архив.

В отличие от некоторых рабочих тетрадей (например, тетради № 841) тетрадь № 834 за некоторыми исключениями заполнялась по порядку. В тетради находим черновики стихотворений и писем, две начатые критические заметки, но в основном она занята двумя первыми главами „Евгения Онегина”. Здесь же записано несколько строф и третьей главы романа в стихах. В своем описании мы приводим нумерацию строф, как она дана в печатном тексте, а для строф, не вошедших в него, — нумерацию, принятую в академическом издании. Сам Пушкин строфы не нумеровал, однако почти после каждой из них ставил разделительный знак — иногда это фигурная скобка, иногда черточка, иногда четыре перекрещивающиеся черточки. Большинство строф очень черновые, со множеством трудночитаемых вариантов. Почти все они разобраны Б. В. Томашевским в VI томе академического издания, и нам удалось пополнить их лишь незначительным числом. Следует отметить, что Пушкин в большинстве случаев правил отдельные стихи в строфах (что и влекло изменения соседних стихов), так что мы чаще имеем дело с вариантами строк, чем с редакциями строф. В тех случаях, когда можно было выделить редакцию строфы, отличную от печатной, мы ее приводим.

В тетради некоторые даты поставлены самим Пушкиным, некоторые — можно определить по черновикам писем, беловые тексты которых дошли до нас. Приведем эти известные даты:

27 мая 1822 г. — день получения тетради.

Л. 4 об. 9 мая 1823 г. — начало работы над „Евгением Онегиным”.

Л. 4 об. 28 мая 1823 г. — второй приступ к работе над „Евгением Онегиным”.

Л. 16. 14 октября 1823 г. — письмо к П. А. Вяземскому.

Л. 22 об. 22 октября 1823 г. — окончание первой главы „Онегина”.

Л. 30 об. 3 ноября 1823 г. — запись: „3 nov. 1823 u.‹n.› b.‹illet› d. ‹e› M.‹adam› R.‹iznitch›”.

Л. 32—32 об. 4 ноября 1823 г. — письмо к П. А. Вяземскому.

Л. 40. 1 декабря 1823 г. — письмо к А. И. Тургеневу.

Л. 41 об. 8 декабря 1823 г. — конец строфы XXIX первой главы „Онегина”.

Л. 43 об. 8 февраля 1824 г. — письмо к А. А. Бестужеву.

Л. 47 об. „8 fevr. la nuit. 1824” — рядом со строфой I второй главы „Онегина”.

Л. 51. 8 марта 1824 г. — письмо к П. А. Вяземскому.

В тетради много рисунков. Это портреты лиц кишиневского окружения Пушкина. Часто одни и те же лица повторяются — несколько раз нарисованы П. И. Пестель, М. С. Воронцов, сестры и братья Раевские; много рисунков женщин, в которых был влюблен Пушкин, и среди них чаще всего Амалия Ризнич и Е. К. Воронцова. Появление их портретов на страницах тетради может тоже служить опорным моментом для датировки текстов. С Ризнич Пушкин познакомился сразу после приезда в Одессу, а Воронцова появилась там только 6 сентября 1823 г.

Определение пушкинских рисунков привлекает многих исследователей поэта и просто любителей его творчества. Мы получили от Р. Г. Жуйковой полный реестр всех определений рисунков в тетради № 834. Иногда один и тот же портрет возводится к трем или четырем моделям. Мы ссылаемся только на те, которые представляются нам более или менее достоверными. В скобках указывается фамилия исследователя, которому принадлежит атрибуция рисунка. Некоторые рисунки определяются нами заново. В тетради находим и несколько иллюстраций к произведениям Пушкина. Ассоциативная связь рисунков с текстом иногда ведет нас к будущим замыслам Пушкина.

Приступим к истории заполнения тетради № 834.

Лист 1 заполняется в два столбца. В левом — заголовок „Отрывок” и начаты строки „Тавриды”, которые переходят в правый столбец; начальная строка „Ты сердцу непонятный мрак”, конечная — „Зачем не верить вам, поэты”. После этой строки стоит разделительный знак — фигурная скобка, а за ней, внизу правого столбца, начинается стихотворение „Иностранке”. Сперва записан текст стихотворения, и уже потом поставлен заголовок. О том, что заголовок

- 203 -

вписан позднее, можно судить по минимальному расстоянию между ним и фигурной скобкой.

Стихотворение „Иностранке” заканчивается на л. 1 об., ниже текста, с которого, очевидно, и начиналось заполнение тетради. Это вступление к поэме „Бахчисарайский фонтан”, не вошедшее в ее окончательный текст: „Исполню я твое желанье” и т. д. Сверху посвящения густо зачеркнутый заголовок. В академическом издании он читается как „Н. Н. Р.”. Инициалы адресуют послание Н. Н. Раевскому. После вступления следуют еще две редакции его (см.: IV, 401—402), а затем, опять после фигурной скобки, окончание „Иностранке”. Почерк „Тавриды” и „Иностранке” — мелкий, аккуратный — свидетельствует, что эти два стихотворения писались одновременно. Почерк вступления к поэме более размашистый, но тоже близкий к беловому; текст этот писался почти сразу, с минимальным количеством поправок.

На левом поле зачеркнутый план „Бахчисарайского фонтана” (см.: IV, 402). Ниже его строка „улыбка уст улыбка взоров”. На том же левом поле рисунки — дамские ножки, вставленные в стремя, зачеркнутый парус. На правом поле внизу опять дамская ножка.

После л. 1 большое число листов вырвано. В. Е. Якушкин отметил, что вырвано „не менее 18 листов”.5 Кроме листов, от которых сохранились корешки (7 от первой тетрадки и 14 от третьей и четвертой), вырвана целиком вторая тетрадка, т. е. еще восемь листов. Таким образом, в этом месте тетради недостает 29 листов. На одном из корешков (это третий корешок от л. 2) сохранились обрывки текста. На лицевой его стороне видим:

Но был тому‹?›

Эта строка зачеркнута и ниже, на том же уровне:

Поки
Покинув

В этих оборванных строчках легко угадываются стихи 505 и 506 „Бахчисарайского фонтана”.

На оборотной стороне этого корешка сохранились следующие обрывки слов. Приводим их так, как они написаны Пушкиным:

ки
е
ки
ладбище
лище
ы
чалмою
удьбы
вою
емъ
лвою
нонетем
полнобыло
овъ шум
забвенью
ум
нью
тенью
мной
ля
ный

Дальше лист вырван полностью с корешком; на нем могло бы поместиться еще 4—5 строк поэмы.

Текст вырванной страницы также восстанавливается легко. Это стихи 519—540 „Бахчисарайского фонтана”.

- 204 -

Еще на одном корешке, перед л. 2, видны остатки текста, скорее всего прозаического. Угадывается только одно слово — „‹сво›боды”.

Лист 2 начинается черновой заметкой: „Наши писатели жалуются на равнодушие женщин к нашей поэзии, полагая тому причиной незнание отечественного языка...”. Три строчки этой заметки переходят на л. 2 об. Затем идет фигурная скобка (знак концовки), а вслед за нею начало новой заметки: „Причинами, замедлившими ход нашей словесности”. На л. 2 об. заметка кончается словами „в простой прозе мы принуждены создавать обороты”; продолжается она на л. 3. В этот же день (т. е. теми же чернилами и почерком) Пушкин дописывает еще четыре строчки заметки, а потом, уже в другой раз, более темными чернилами и более размашистым почерком начинает фразу „Но русская поэзия, скажут мне...” и заполняет 3/4 страницы. Заметка заканчивается фразой: „Жуковского перевели бы все языки, если б он сам менее переводил [а более творил]”. Этими же темными чернилами Пушкин вносит правку и в заметку о женщинах. Таким образом, продолжение заметки и правка в статье о женщинах сделаны в один и тот же день.

Оставшуюся свободной часть листа 3 Пушкин заполняет рисунками. Среди них портреты М. С. Воронцова (определение Г. В. Пашниной), И. Н. Инзова, Данте (Эфрос, Беляев), А. Ризнич (Беляев), Ек. Н. Раевской (Жуйкова), Наполеона (Якушкин, Эфрос, Беляев). Любопытно, что Наполеон изображается дважды: сперва в военной форме, потом мы видим то же лицо в гражданском костюме. Пушкин снимает с него знаменитую треуголку и пытается представить его не в мундире, а в сюртуке — поверженный и сосланный полководец изображается как гражданское лицо. В одном из профилей Беляев и Эфрос видят Мирабо.

Была ли заметка о „Причинах, замедливших ход нашей словесности” оборвана на приведенной фразе или Пушкин еще продолжал ее — сказать трудно. На небольших обрывках корешка между листами 3 и 4 прочитываются слово „лите‹ратура›” и две буквы — „Р. Л.”, которые тоже можно прочесть как „Русская Литература”; возможно, на вырванном листе было продолжение той же заметки.

По положению в тетради совершенно очевидно, что обе заметки — о женщинах и о причинах, влияющих на развитие литературы, — писались в одно время. Между тем в сочинениях Пушкина эти заметки разделены во времени. Заметка о „Причинах, замедлявших ход словесности” относится к 1824 г., а заметка о женщинах — к 1827 г. Первая считается откликом на статью А. А. Бестужева в „Полярной звезде” на 1824 г., а вторая соотносится с публикацией в составе „Отрывков из писем, мыслей и замечаний”, которые были помещены Пушкиным в альманахе А. А. Дельвига „Северные цветы” на 1828 г. В действительности же обе заметки писались в качестве реплик на статью Бестужева „Взгляд на старую и новую словесность в России” в альманахе „Полярная звезда” на 1823 г. (цензурное разрешение на альманах подписано „Ноября 30 дня 1822 года”).

Статья Бестужева вызвала у Пушкина желание полемизировать с ним. Прочитав альманах, он 6 февраля 1823 г. пишет Вяземскому: „Бестужева статья об нашей братьи ужасно молода — но у нас все, елико напечатано, имеет действие на святую Русь: зато не должно бы ничем пренебрегать и должно печатать благонамеренные замечания на всякую статью — политическую, литературную — где только есть немножко смысла” (XIII, 57—58).

Такими „благонамеренными замечаниями” и являются обе заметки Пушкина. В письме к Бестужеву от 13 июля он благодарит его за альманах, за повести, в нем напечатанные, и „за статью о литературе”; при этом пишет: „О «Взгляде» можно бы нам поспорить на досуге, признаюсь, что ни с кем мне так не хочется спорить, как с тобою да с Вяземским — вы одни можете разгорячить меня” (XIII, 64). А дальше в письме следуют некоторые из тех самых критических замечаний, которых не достает в начатой статье. Он упрекает Бестужева: как можно в статье о русской литературе „забыть Радищева, зачем хвалить холодного, однообразного Осипова и обожать Майкова” и т. д.

Возражения уже, очевидно, были обдуманы Пушкиным, когда он принимался за свою статью. Почему она не была написана — это уже разговор особый, но мне кажется несомненным, что датировать отклики на „Полярную звезду” на 1823 г. можно как раз временем между процитированным мною письмом к

- 205 -

Вяземскому, где излагаются первые впечатления от только что полученного альманаха, и 9 мая, когда была начата работа над «Онегиным». Письмо к Бестужеву с замечаниями о его статье свидетельствует, что от полемики в печати Пушкин уже отказался. Возникшее желание „спорить” с Бестужевым реализовалось в двух заметках, которые так и остались в черновой тетради.6

На л. 3 об. видим продолжение „Бахчисарайского фонтана”, его заключительную часть (от строки „Я помню столь же милый взгляд”). Текст явно перебеленный. Очевидно, прервав поэму заметками — отповедью Бестужеву, Пушкин в каком-то неизвестном нам черновике докончил поэму, а потом уже перебелил ее конец в тетради.

После л. 3 один лист вырван — на нем просматриваются концы 15 строк.

Лист 4 начинается посланием к Л. С. Пушкину („Брат милый, отроком расстался ты со мной”), написанным 1—15 апреля к 18 апреля — восемнадцатилетию брата. Текст черновой, занимает почти половину листа. Стихотворение осталось незаконченным и печатается по этому черновому наброску. Нижняя половина листа занята карандашным текстом. Есть здесь и рисунки. Текст настолько стерт, что даже во времена Якушкина разобрать его было нельзя.

На л. 4 об. начинается „Евгений Онегин”. Заглавия нет. Сверху две даты: „9 мая” и „28 мая ночью”. Очевидно, замысел уже бродил в голове Пушкина, он сознавал, что приступает к большой, более значительной, чем все предыдущие, работе, поэтому счел необходимым засвидетельствовать ее начало датой. Сперва Пушкин пишет „9 мая”, а ниже вторую дату. Она явно вписана позднее, при втором приступе к роману, так как зажата между двумя строчками. В один день (судя по более темным чернилам и почерку) написана I строфа и половина II строфы. 28 мая Пушкин начал работу с правки уже написанных стихов и стал продолжать работу. Рядом с началом IV строфы, на левом поле л. 5, впервые видим заглавие романа: „Евгений Онегин — поэма в.”. Появление заглавия, очевидно, и отмечено второй датой, т. е. 28 мая Пушкин придумал, как будет называться начатое произведение, но пока еще мыслит понятиями традиционных жанров. 28 мая „Евгений Онегин” еще „поэма”. Определение „роман в стихах” появится позднее, в письме к Вяземскому от 4 ноября 1823 г., при первом упоминании о новой работе в письмах к друзьям.

В строфе III (стих 5) герой впервые назван по имени Евгений, а в записи рядом со строфой IV, как мы видели, определена и его фамилия. В строфе IV Пушкин, переправляя первоначальный черновик второго стиха „[Приближилась] Пришла — пора”, вставил вместо тире слово „Онегину”, а ниже в стихе „Вот наш Евгений на свободе” исправил „Евгений” на „Онегин”. Название романа пришло во время работы над IV строфой.

Второй строфой заканчивается текст на л. 4 об. На л. 5 пишутся строфа III („Служив отлично благородно”) и 7 стихов строфы IV („Когда же юности мятежной”). Особенно тщательно отрабатывается III строфа — о воспитании Онегина. Пушкин сперва дает ему в воспитатели француза („Мосье учил”, „Мосье l’Abbe”, „Мосье француз”), потом пишет строки:

Мосье швейцарец очень умный
Его не мучил бранью шумной
И лет 16-ти (сперва было „15-ти”. — Я. Л.) мой друг
Окончил курс своих наук.

По замечанию Ю. М. Лотмана, воспитатель „швейцарец” появляется вследствие пережитого Пушкиным на юге увлечения Руссо. Лотман приводит и отрывок из „Моей исповеди” Карамзина, где тот пишет, что „французские гувернеры в знатных домах наших выходили уже из моды”. „Женевцем” был воспитатель и в близком Пушкину доме Тургеневых. Оставляя в конечном тексте воспитателя француза, Пушкин подчеркивает и некоторую бессистемность в воспитании героя, и равнодушие отца, а может быть, и несостоятельность промотавшегося дворянина дать достойное „моде” воспитание сыну. Колеблется поэт и в определении возраста героя.

- 206 -

Уже начав строфу IV на том же 5-м листе стихами „Когда же юности мятежной...”, Пушкин снова возвращается к III строфе и вновь пишет две строчки:

     И  лет  15-ти  мой  друг
     Окончил

Дальше идет волнистая черта — знак того, что здесь должно быть повторение уже известных строк. После этих строк стоит фигурная скобка, потом появляется и окончательный вариант последних двух строк строфы III:

Вареньем иногда кормил
И в Летний сад гулять водил.

Первые 10 строк строфы IV записаны на л. 5 сперва в таком виде:

Когда же юности мятежной
Пришла [Евгению] Онегину пора
Пора [любви, заботы] забав и грусти нежной
Monsieur [прогнали] согнали со двора.
[Большого света наслажденья]
[Сменили                        ученья]
Вот [мой] наш Евгений на свободе
Острижен по последней моде
Как dandy лондонский одет
17 не боле лет.

На л. 5 об. Пушкин снова начинает заключительную часть строфы со слов:

Вот мой Онегин на свободе
Учителей во всяком роде
[Толпились] Старались около [него] его
Был им отказ — В 16 лет
Вступил Онегин в модный свет

Все эти строчки зачеркнуты. Возраст Онегина все еще вызывает сомнения, и Пушкин оставляет незачеркнутым один из вариантов предпоследней строки: „шестнадцати не боле лет”. В предисловии к отдельному изданию первой главы он указывает, что начало событий романа происходит в конце 1819 г. (см.: VI, 638), когда самому Пушкину было 20 лет. Он, как видим, то сближает героя по возрасту с собой, давая ему 17 лет, то называет 15 и 16 лет — возраст, когда молодые люди вступали в свет. В печатном тексте первой главы возраст Онегина не указывается. Дальше на листе следует конец строфы IV (со стиха „Он по-французски совершенно”).

На этом же листе Пушкин начинает строфу V, пишет четыре строки:

На зло суду Зоилов строгих —
Конечно не был он педант —
В Онегине по мненью многих —
Скрывался [не один] талант —

Эти стихи также зачеркиваются, затем следуют наброски:

В Истории
                         не был он
Ни математик, ни поэт
               ————
Времен                        Анекдоты
                                помнил он
Он знал что значит Рубикон

Вслед за этими стихами стоит фигурная скобка. Пушкин, очевидно, снова возвращается к строфе IV — к „согнанному со двора” наставнику:

Он был                      со двора
                                 ученье
Давно не шло ему на ум

Потом появляется новый вариант (уже снова приближенный к строфе V):

- 207 -

Мой друг пылал он нетерпенья
Избавиться давно ученья
Большого света блеск и шум
Давно пленяли юный ум

Прежде чем начать записи на л. 6, Пушкин возвращается, уже в другой день, к л. 5 об., делает несколько поправок в зачеркнутых стихах. Так, строка „по мненью дам” меняется на „по мненью многих”, а „дамы” переходят в новые стихи, вписанные в середину строфы: „Ученый малый не педант В нем дамы видели талант”. Почерком, которым сделаны эти поправки и дополнения, начаты записи на л. 6. Сперва здесь появляется продолжение строфы V:

И мог он с ними в с‹амом деле›
Вести [ученый разговор]
И даже мужественный спор
О Бейроне о Манюэле
О карбонарах о Парни
Об генерале Жомини

Дальше следует строфа VI („Латынь из моды вышла ныне”) до конца. После строки „Из Энеиды 3 стиха” следовало:

Он знал немецкую словесность
По книге госпожи де Сталь
Он приводил их очень кстати
В нем не было большой охоты

Все это зачеркнуто, и вслед за этими стихами пишется принятое окончание строфы. В конце VI строфы на левом поле стихи:

[Конфуций] мудрец Китая
Нас учит юность уважать
[От заблуждений охраняя]
[Не торопиться осуждать]
[Она одна дает надежды]
[Надежду может]

После строфы VI без перерыва начинается строфа VII. На л. 6 помещается наметка первых семи стихов (стихи первый и третий не дописаны, а четвертый пропущен).

Лист 6 об. сверху занят черновым текстом незаконченного стихотворения. Его нет в академическом издании, даже в его XVII томе. Четверостишие из этого черновика вычленил Б. В. Томашевский в последнем издании своего десятитомника. Там среди „отрывков” 1823 г. видим:

Скажи — не я ль тебя заметил
В толпе застенчивых подруг,
Твой первый взор не я ли встретил,
Не я ли был твой первый друг.

Воспроизводим черновик так, как он записан в тетради:

[Умом и нежной красотой]
[Ты развивалась предо мной]
[Я первый]
[Твой ум и первые (вариант: ранние. — Я. Л.) красы]
[Не я ль впервой] [Скажи] не я ль тебя заметил
В толпе застенчивых подруг
[Твой первый взор не я ли] встретил
Не я  ли был ‹твой› первый друг.

После этих стихотворных строк проведена большая черта и снова продолжается „Онегин”. Пушкин возвращается к строфе V и пишет второй ее вариант, причем начинается строфа сразу со второй строки:

[Так] воспитаньем, слава богу
[Патриархальным воспитаньем]
У нас не мудрено блеснуть
Мы все учились понемногу
Чему нибудь и как нибудь

- 208 -

Потом к первой строчке он дописывает прописное „И”, утверждая таким образом последующую перестановку в первых четырех стихах.

В этих черновых строках обращает внимание один вариант, не учтенный в академическом издании: „Патриархальным воспитаньем У нас не мудрено блеснуть”. Позднее о патриархальном воспитании Пушкин напишет разоблачительные, резкие слова в записке „О народном воспитании”.

Строфа V продолжается до стиха „Вести ученый разговор” включительно, затем видим фигурную скобку. После нее следуют еще две строки о талантах Онегина и его поверхностных знаниях:

Садился он за клавикорды
И брал на них одни аккорды
[С небрежной]

Записи на л. 7 начинаются в другой день с пятой строки VII строфы:

Бранил Виргилья, Феокрита
за то читал Адама Смита
И был [изрядный] глубокий эконом

Дальше следуют многочисленные варианты бесед с отцом.

Пушкин начинает со строк: „Отец с ним спорил пол часа И продавал свои леса”. „И продавал свои леса” не зачеркнуто, но вместо предыдущей строчки дописаны „понять его не мог”. Здесь есть такие варианты: „Отец его ему внимал”, „Отец не соглашался с ним”, „Отец ему не отвечал”. „Земли” и „леса” чередуются в последней строке несколько раз. В конце концов Пушкин останавливается на варианте „И земли ‹отдавал в залог›”. „Отдавал в залог” Пушкин не дописал — как бывало с ним, когда рифма и предшествующие ей слова очевидны, а мысль торопит поэта. „Отдавать в залог земли” — традиционный для русских помещиков путь: „разорение крестьян в результате увеличения повинностей и последующий заклад поместья в банк”.7

Лист 7 заканчивается строфой VIII. Сперва начальные строки выглядят так:

В чем отличался сам Евгений
Что знал он лучше всех наук
И в чем он истинный был гений

Все это зачеркивается и появляются строки, более близкие к печатному тексту:

[О всем, что знал еще Евгений]
Распростран‹яться› не досуг
Но в чем он истинный был гений
                                                    и т. д.

В средней части листа на правом поле нарисованы два дерева.

Лист 7 об. начинается X строфой („Как живо мог он лицемерить”), затем следует строфа XI („Как он умел казаться новым”). Строфа IX появится ниже, на л. 8 об. На левом поле л. 7 об. два женских профиля, один из них, вероятно, Калипсо Полихрони, второй зачеркнут — похоже, что это одна из первых попыток нарисовать Амалию Ризнич. (Пушкин познакомился с ней 3 июля 1823 г. См.: Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина. 1799—1826. Л., 1991. С. 352.) Конец строфы XI пишется более тонким пером, чем остальной текст. Этим же пером сделано несколько поправок в строфе X, а сбоку, выше рисунков, наметка нескольких стихов строфы XIV: „Мурлычет, плачет ‹...› Готовит когти хитрых лап И вдруг бедняжку цап-царап”.

Строфа XIV в окончательном тексте романа будет пропущена, т. е. войдет в число пропущенных строф, а образ кота и даже отдельные стихи этой строфы будут использованы в „Графе Нулине”.

В верхней части л. 8 записаны последние два стиха строфы XI („Как он умел наедине Но скромну быть пора и мне”), затем отрабатываются стихи строфы XIV о кошачьих повадках и сразу же поэт переходит к строфе XII („Как он умел

- 209 -

                     тревожить”). На левом поле рядом со строфой XII пять профилей, среди них один автопортрет. Ниже идет трудночитаемый, полустершийся карандашный текст, который продолжается на л. 8 об. и в верхней части л. 9. В академическом издании он прочитан. Это строфа XIII („Как он умел вдовы смиренной”), 6 последних стихов строфы XIV („Так хищный волк томясь от глада” и дальше) и строфа IX („Нас пыл сердечный рано мучит”). Стихи на л. 8 об. не выстроены еще в строфы; окончательная отработка строф будет сделана уже при перебелке текста. На л. 8 об. нарисованы еще две молящиеся женские фигуры, одна из них с католическим крестом в руках. Рисунки сделаны в непосредственной близости к стихам об умении Онегина обольщать „смиренных вдов” („Как он умел вдовы смиренной Привлечь благочестивый взор И с нею скромный и смятенный Начать краснея [разговор]”, „Пленять неопытностью нежной          и верностью надежной [Любви] которой [в мире] нет” и т. д.). Возможно, эти рисунки (фигуры молящихся женщин крупные, тщательно нарисованные) — графическая реминисценция байроновского „Дон-Жуана” и, может быть, первое проявление творческого внимания Пушкина к сюжету будущего „Каменного гостя”. Строфа XIII, как и XIV, также войдет в число пропущенных строф.

На л. 9 вверху карандашом записаны четыре стиха, которые в измененном виде войдут потом в строфу XXXVI: „Что ж был ли счастлив наш Евгений Среди блистательных побед Среди б‹ессты›дных наслаждений Во цвете юных пылких лет”. Затем идет черновой набросок стихотворения „Кто, волны, вас остановил (вначале карандашом, потом — поправки и окончание — чернилами). После черточки-отбивки начинает разрабатываться строфа XV „Онегина” („Едва проснется он бывало”). Написав 10 строк, Пушкин их зачеркивает. Незачеркнутой остаются две последние — „[И мой Онегин] в двадцать лет — Уж он оставил модный свет”. В академическом издании эти стихи не учтены.

Однако, поставив фигурную скобку, т. е. знак окончания строфы, Пушкин решил продолжить тему светских развлечений Онегина и вновь начинает строфу XV, несколько изменив первые стихи („Бывало он еще в постели”). Заканчивается она л. 9 об. Здесь же и первые шесть стихов строфы XVI („Уж темно в санки он садится”). На л. 9 об. сверху появляются последние шесть стихов этой строфы, потом поэт возвращается на л. 9 и внизу, на левом поле листа, дописывает стихи 7—8: „[Везде] поспеть не мудрено С кого начать? не все ль равно”.

Закончив на л. 9 об. строфу XVI, Пушкин ставит фигурную скобку, а свободное место внизу и на левом поле листа заполняет рисунками. Здесь видим три мужских профиля (один из них, очевидно, М. С. Воронцов), женский бюст в профиль (А. Ризнич?), два законченных автопортрета (молодой сегодняшний Пушкин и воображаемый в будущем, плешивый). Еще один автопортрет не удался и был сразу же зачеркнут.

На л. 10 Пушкин начинает строфу XVII сперва так:

Евг‹ений› пьет, шумит — но снова
Доносит бдительный бригет
Что                       Шаховского
Что новый начался обед

Потом все это он зачеркивает и снова начинает строфу стихом, который и войдет в окончательный текст: „Еще бокалов жажда просит”. Закончив строфу, ставит знак отбивки и приступает к строфе, которая станет в тексте романа двадцатой (строфы XVIII и XIX будут написаны позже, в конце главы первой, на л. 20 об. тетради).

Лист 10 об. занят строфами XXI („В восторге все — Онегин входит”) и XXII („Еще медведи, боги, змеи”). Несмотря на большую правку, работа спорилась; Пушкин пишет, не прерываясь, две строфы подряд и, только написав их, втискивает между ними разделительный знак.

После л. 10 три листа вырвано. Весь лист 11 занимает строфа XXIII („Представлю я в картине верной”). На левом поле — пять профилей. Два из них несомненно изображают Е. К. Воронцову. Она появилась в Одессе 6 сентября (не раньше этого времени написаны и соответствующие строфы „Онегина”). Это первые попытки нарисовать ее. Сперва профиль явно не получается, и поэт его

- 210 -

зачеркивает, но рядом рисует уже вполне узнаваемую Воронцову и М. С. Воронцова (определение А. Эфроса), ниже — вариация на тему Д. Давыдова (Р. Жуйкова), еще ниже — возможно, Е. А. Энгельгардт (А. Чернов).

После строфы XXIII, без перерыва, следуют два начальных стиха строфы XXIV, сразу же в большей своей части перечеркнутые:

[Кругом                    наряды]
[Какая [вещи] утварь на столе]

Лист 11 об. начинается стихами:

Все ‹что› для прихоти обильной
Готовит Лондон щепетильный

Дальше скорее угадываются, чем прочитываются, стихи, варианты которых уже были на л. 11:

Какие [странные] отрады ‹?›
Чего тут нету на столе
Обилье ‹?› неги и прохлады

Затем сбоку Пушкин дописывает другое продолжение первых двух строчек:

И по ботническим волнам
За лес и хлеб привозит нам

Эти четыре стиха в окончательном тексте займут место 5—8-го стихов строфы XXIII, а стих „Какие странные отрады ‹?›” в печатном тексте заменится на „Янтарь на трубках Цареграда”, который и станет первым стихом строфы XXIV.

Дальше весь лист 11 об. занят строфой XXIV (вычлененные редакции отдельных стихов см.: VI, 234). В конце, после фигурной скобки, Пушкин начинает новую строфу; в академическом издании она обозначена как строфа XXIVa — между тем она вполне могла иметь самостоятельное значение, однако Пушкин ее не закончил, остановившись на стихе восьмом. Вот эта незаконченная строфа:

Во всей Европе в наше время
Между воспитанных людей
Не почитается за бремя
Отделка нежная ногтей
И ныне — воин и придворный
[Поэт] и либерал задорный
И сладкогласый дипломат
Готовы

На этом текст на л. 11 об. заканчивается. Отметим еще три женских профиля на этом листе (один из них зачеркнут). Нам представляется, что все они являются попытками изображения Ек. Орловой. Мнение Р. Жуйковой, что один из них изображает Е. К. Воронцову, представляется неубедительным. Воронцова уже с достаточной долей точности была нарисована Пушкиным на л. 11.

Лист 12 занят стихотворением „Завидую тебе, питомец моря смелый”. Адресат его недавно установлен В. П. Старком — это путешественник Отто Евстафьевич Коцебу.8 Здесь же портрет мореплавателя. Кроме него Пушкин рисует восемь женских и один мужской профиль, а также две пары женских ножек, выглядывающих из-под подола платья. Среди женских профилей видим Воронцову и Ризнич. Нижний край листа справа оборван.

На л. 12 об. находятся строфы XXV („Быть можно дельным человеком”) и XXVI („Я мог ‹бы› пред ученым светом”). Девять начальных стихов строфы XXV написаны почти беловым почерком, потом идет текст черновой; после окончания строфы XXV Пушкин сразу же переходит к следующей. Строфа XXVI имеет две концовки (обе не зачеркнуты). Сперва Пушкин заканчивает ее стихами:

- 211 -

[Каких не предлагал мне встарь]
Академический словарь,

затем на левом поле пишет новые строчки:

А мой торжественный словарь
Мне не закон как [было встарь]

В окончательном тексте появляется третий вариант:

Хоть и заглядывал я встарь
В академический словарь

В нижней части листа, слева, два женских профиля — А. Ризнич и неизвестной.

Лист 13 заполнен строфой XXVII, где поэт отправляет героя на бал. Пушкин не сразу находит начало строфы. Сперва появляются стихи:

И так отложим попеченье
[И лучше поспешим на бал]
Куда
Уж мой Онегин поскакал

Затем отчеркивает написанное и начинает снова:

[Давно ль меня пугнул пред светом]
[Какой-то                 тиран]
[Как] [К чему марать]
[Оставим лишние страницы]

К последней строке сразу же приходит рифма — „столицы”, и Пушкин, пропуская строку, оформляет стих с этой рифмой: „Куда с бомондом всей столицы”; потом все это зачеркивается и поэт начинает строфу в третий раз:

Побережем свои страницы
На дело — поспешим на бал
Куда с бомондом всей столицы
И мой Онегин поскакал.

Поэт снова неудовлетворен и начинает строфу в четвертый раз со строки: „У нас не то теперь в предмете”. Строфа принимает вид, уже близкий к окончательному. На полях и среди текста в процессе работы появляются портреты — Ризнич, Е. А. Энгельгардта (предположение А. Чернова), Ипсиланти (Беляев, Зенгер), неизвестного.

На л. 13 об. помещаются две строфы — XXVIII („Вот наш герой подъехал к сеням”) и XXIX („Во дни веселий и мечтаний”). Уже написав обе строфы, Пушкин на левом поле пишет новое окончание строфы XXVIII: вместо „И заглушает скрыпок хор Любви несмелый разговор” появляется: „И громом скрыпок ‹заглушен› Коварный шопот модных жен”. Выше, тоже на левом поле, два мужских профиля — М. С. Воронцова (Беляев, Эфрос) и неизвестного.

На л. 14 поместились строфы XXX („Увы, на разные забавы”) и, после фигурной скобки, XXXI („Ах, ножки, ножки, где вы ныне”). Строфа XXXI писалась трудно, с бесконечными поправками и поисками. В процессе работы Пушкин дважды рисует фигурные скобки (обычно это знак окончания строфы). Первый раз фигурная скобка появляется после четырех строк, написанных сразу вслед за строфой XXX. Легко читаются только две заключительные строчки:

На северном печальном снеге
Вы не оставили следов

Фигурная скобка скорее всего свидетельствует, что так Пушкин мыслил закончить строфу. Но потом, вернувшись к первому стиху („Ах, ножки, ножки...”), стал разрабатывать ее середину. Вторая фигурная скобка стоит после стихов:

Когда ж и где, в какой пустыне
Безумец, их забудешь ты

- 212 -

Строфа явно не получалась, Пушкин оставляет ее и переходит к следующему листу — 14 об., где пишет начало строфы: „Мне памятно златое время” (потом она станет строфой XXXIV), и уже в какой-то из других дней возвращается к строфе XXXI. Окончание записывается другим, более тонким пером и более темными чернилами. Заполняется оставшееся место внизу листа, а последние стихи, 10—14-й, лепятся на правом поле. Сперва появляется редакция:

Для вас порой я забывал
И жажду [славы] сладостных похвал
И дом отцов и заточенье
Мелькнуло счастье прежних лет
Как на ковре ваш легкий свет

Но Пушкин тут же правит текст, приближая его к тому, который потом появится в печати.

Следует сказать, что вся строфа прочитывается как воспоминание о Ризнич. Сдвигаются временные пласты и настоящее отнесено к будущему, когда героиня строфы останется в прошлой жизни поэта (в строфе описывается не только облик, но и обстоятельства жизни несомненно конкретной женщины).

Приведем эту строфу:

[Ах, ножки], ножки, где же ныне
Где мнете вешние цветы
Когда ж и где, в какой пустыне
Безумец, их забудешь ты
Взлелеяны в восточной неге
На северном печальном снеге
Вы не оставили следов —
Любили чуждых вы ковров
Роскошное прикосновенье...
Для вас меж ‹тем› я забывал
И жажду славы и похвал
И край отцов и заточенье...
Исчезло счастье юных лет
Как на лугу ваш легкий след

Изображение Амалии Ризнич мы видели на предыдущем листе тетради, ее профиль будет постоянно сопровождать строфы романа.

Переходя на лист 14 об., Пушкин продолжает строфу „Мне памятно златое время”. Потом он допишет еще одну строфу, и XXII строфа в черновом тексте романа станет XXXIV. Закончив строфу почти без помарок, Пушкин после знака отбивки на этом же листе, л. 14 об., пишет строфу, начинающуюся со стиха: „Дианы грудь, ланиты Флоры”. Свой номер (XXXII) и место она получит при перебелке романа, здесь же она, как мы видели, идет после строфы „Мне памятно златое время”, а строфа XXXIII еще не написана.

На левом поле л. 14 об. видим профиль неизвестного.

Перед тем как открыть лист 15 тетради, Пушкин, очевидно, пересмотрел написанное ранее. Мы видели, как нелегко давалась ему строфа о мастерстве светских бесед Онегина. Он еще раз возвращается к ним, и появляются строки, которые с небольшими изменениями вошли в роман:

А впрочем он  имел  талант
Без принужденья  в разговоре
Коснуться до всего слегка
                  [с] видом  знатока
Хранить молчанье в важном споре
И воскрешать улыбку дам
Стрелой  нежданных  эпиграмм

       (VI, 218)

Отчеркнув эти стихи, Пушкин принимается за строфу XXXV („Где ж мой Онегин... полусонный”) и после нее пишет первые одиннадцать стихов строфы XXXVI („Но шумам бала утомленный”) (мы напомним, что вариант стихов 9—12 этой строфы был набросан на л. 9). На левом поле профиль неизвестного и фигура в высокой шапке, поверх которой завязан платок; в руке у нее деревянное ведро. Это, конечно, не Наполеон, как считают некоторые, а „охтенка”,

- 213 -

о которой упоминается на этой же странице. Потом еще не раз мы встретимся с иллюстрациями Пушкина к своему роману.

На строфе XXXVI работа над романом в тетради № 834 на время прерывается. Лист 15 об. пока оставлен чистым, а следующий лист из тетради вырван. На нем, об этом можно говорить с уверенностью, был черновик письма к Вяземскому от 14 октября 1823 г. Конец этого письма находим на л. 16 (начиная со слов „как сюжет c’est tour de force”9).

Лист с письмом был вырван уже в Михайловском, когда Пушкин чистил свой архив. Письмо литературное, и только одна фраза на вырванном листе могла вызвать опасение — упоминание о получении письма от Вяземского по оказии через Фурнье. Фурнье — француз-учитель, живший у Раевских, — привлекался к следствию по делу декабристов, но за отсутствием улик был освобожден. Очевидно, Пушкин, зная о взглядах Фурнье больше, чем следственный комитет, предполагал, что лицо, близкое Раевским, может быть замешано в заговоре, и не хотел, чтобы цепочка Вяземский — Фурнье — он сам (образованная письмом по оказии) стала известной в случае его собственного ареста.

После письма Вяземскому на л. 16 появляется черновик стихотворения „Простишь ли мне ревнивые мечты”. Заканчивает его Пушкин на л. 15 об. Черновик стихотворения, по-видимому, по времени близок к письму и датировать его можно второй половиной октября. Набело Пушкин переписывает его 11 ноября (эта дата стоит в беловом автографе — ПД, № 55).

Таким образом, 14 ноября у Пушкина было написано 35 строф и начата XXXVI строфа „Онегина”.

Письмо и стихотворение прервали работу над романом. Строфа XXXVI осталась недописанной, а на л. 16 об. Пушкин сразу приступает к строфе XXXVII („Нет! Рано чувства в нем остыли”). Строфа пишется остро заточенным пером; таким же пером сделано несколько поправок на л. 15 и нарисована фигура „охтенки”, а ниже рисунка этим же пером дописаны еще три неполных стиха строфы XXXVI:

Но был ли счастлив
Свободный в цвете лучших лет
Среди б

Очевидно, прежде, чем вернуться к работе над романом, Пушкин просмотрел написанные ранее строфы. На л. 16 об. умещается еще одна строфа — XXXVIII („Недуг, которому причину”); лист 17 также вмещает две строфы — XLII („Причудницы большого света”) и XLIII („И вы, красотки молодые”). Строфы XXXIX, XL и XLI не были написаны вообще и в издании отмечены точками — это тоже так называемые „пропущенные строфы”.

На л. 17 об. видим строфы XLIV („И снова, преданный безделью”) и XLV („Приличий света свергнув бремя”).

Строфы идут трудно — сперва набрасываются отдельные стихи-мысли:

Он стал читать — но скоро книги
Что б ум
Везде обман, везде вериги
Что б чуждых дум
Себе присвоить чуждый ум

Поставив после этих строк фигурную скобку, Пушкин снова начинает строфу, иногда не перенося сюда уже найденные выше строчки. Начало строфы должно теперь выглядеть так (стихи, которые Пушкин оставляет выше, до фигурной скобки, и не переносит на новую строфу, мы отметим курсивом):

И снова, преданный безделью
Томясь душевной [пустотой]
Он стал читать с похвальной целью
Себе присвоить ум чужой
Плоды [трудов и размышлений]
А более предрассуждений
И забывая мир земной
[Создать себе совсем иной]

- 214 -

Потом отбрасывает последние четыре стиха, ниже пишет очень черновой текст и только, перебеливая черновик, выстраивает окончательный текст.

Так же трудно складывалась и следующая, XLV строфа:

В то время с ним я подружился
Мне нравились его черты
К мечтам невольная преданность
И резкий охлажденный ум
Я был сердит, он был угрюм
Моей душе миролюбивой

Написав эти стихи, он зачеркивает первый и последний стихи и выше, на левом поле, пишет новое начало строфы:

Приличий света свергнув бремя
Как он отстав от суеты
С ним подружился я ‹в то время›
Мне нравились его черты
                                      и т. д.

Ниже двух первых стихов нового начала он рисует автопортрет, как бы для того, чтобы у нас не оставалось сомнений, что автор сближает себя с героем; но это сближение, как видно из запутанных черновиков, дается ему с трудом. Эти две строфы, пожалуй, самые „черновые” в первой главе. В вариантах мелькают „мечтанью тайная преданность” и „страстей мятежных” жар „на мрачном утре наших дней”. Здесь Пушкин пишет больше о себе, чем об Онегине. Это утро его дней было мрачным, это он знал жар „страстей мятежных” и испытал „мечтанью тайную преданность”; это в его „душе миролюбивой” пробудились мятежные страсти, а потом „их жар погас”. В вариантах находим еще одну черту, ведущую от мятежных страстей к разочарованию. В последнем слое правки черновика читаем: „Я был сердит, он был угрюм”; в печатном тексте: „Я был озлоблен, он угрюм”. И „мечтанью тайная преданность”, и „мятежные страсти”, проявившиеся в „душе миролюбивой” (вариант стиха 9: „моей душе миролюбивой”), и даже „я был сердит” — все это ведет нас к известному эпизоду в Каменке, когда Пушкину казалось, что он допущен к собранию тайного общества, и когда это собрание обернулось розыгрышем.

К Онегину все обозначенные выше в вариантах эмоции не подходили, и в окончательном тексте Пушкин не Онегина сближает с собой, а себя с Онегиным.

Давно отмечено, что строфы XLV—LX связаны со стихотворением „Демон”.10 Томашевский прямо соотносит с „Демоном” и семь строк, записанных среди черновиков строфы XVIб второй главы „Онегина”. Позднее в Михайловском, когда „Демон” был напечатан в „Мнемозине”, Пушкин собирался ответить на толки о нем в обществе известной заметкой. Исследователь пишет по этому поводу: „Думается, что в этой черновой, но тщательно проработанной заметке мы вправе увидеть первый приступ Пушкина к теме Фауста. Здесь характерно не только прямое упоминание о Мефистофеле („духе отрицания”), но и более общее положение о нравственной миссии Гете и подспудное противопоставление Гете ‹...› Байрону”.11 В черновике письма к Н. Н. Раевскому (июль 1825) Пушкин снова противопоставляет Гете (и Шекспира) Байрону: „Шекспир понял страсти; Гете нравы ‹...› Байрон распределил между своими героями отдельные черты собственного характера” (XIII, 407, 572—573).

Это писалось в 1825 г., т. е. через полтора года после работы над строфами, сближающими героя и автора в первой главе „Онегина”. Тут еще Пушкин наделяет героя некоторыми чертами своего характера и обстоятельствами собственной жизни, но по мере движения от черновых набросков к дефинитивному тексту нивелирует это сближение. Тем не менее образ Фауста, нам кажется, оказывает несомненное влияние на героя романа. В этом смысле особенно примечательна строфа XLVI („Кто жил и мыслил — тот не может”). Строфа

- 215 -

занимает 18-й лист тетради. Здесь, как и в других строфах, много правки, особенно это касается последних двух стихов. В черновых вариантах этих стихов прослеживается мотив, сближающий Онегина с Фаустом. После строк:

     Но ‹я› привык
     Его язвительному спору —

в последнем слое черновика следуют:

И желчи [смелых] эпиграмм
И скуке с желчью пополам

До этого стихи правились в такой последовательности:

1. И желчи смелых эпиграмм
     Я шлюсь на мненье многих дам
2. И легкой желчи эпиграмм
     И знанью с желчью пополам
3. И желчи мрачных эпиграмм
     И чувству с желчью пополам.

Затем следуют приведенные строки со „скукой”. „Знание”, „скука”, „желчь” — черты характера, присущие Фаусту. Может быть, именно поэтому нижнюю часть листа, сразу после этой строфы, занимают „бесовские” сцены — пляшущие черти, ведьма на помеле, горящие грешники, пригорюнившийся бес и справа — парус.12 Мы уже видели, как в рисунках онегинской серии иногда проглядывают дальнейшие творческие замыслы Пушкина. Сперва это был „Каменный гость”, теперь — замысел, связанный со „Сценой из Фауста” или драмой о Фаусте в аду.

Из печатного текста фаустовский мотив уходит. Там нет уже ни „знаний”, ни „скуки”. Последние строки выглядят так:

К его язвительному спору,
И к шутке, с желчью пополам,
И к злости мрачных эпиграмм

Отметим, что в строфе XLVI впервые появляется мотив, который через несколько лет отольется в трагические строки „Воспоминания”:

Кто жил и мыслил — тот не может
В душе не презирать людей;
Призрак невозвратимых дней:
Тому уж нет очарований,
Того змия воспоминаний,
Того раскаянье грызет.
И часто это придает
Большую прелесть разговору.

    (III, 102)

На л. 18 об. находим строфы XLVII („Как часто летнею порою”) и XLVIII („Стоял задумчиво Евгений”). Строфы пишутся быстро и легко, перо не успевает за мыслью, иногда (если сразу не приходит рифма) Пушкин пропускает стих и принимается за следующий. Так стих „И опершися на гранит” дописывает сверху строфы. В беловом тексте он поменял местами первые две пары стихов строфы XLVIII и первым ее стихом стал „С душою полной впечатлений” (в печатном тексте: „С душою полной сожалений”). В нижней половине листа, на левом поле, начинает рисовать профиль, но, не закончив его, зачеркивает — очевидно, стихи следующей строфы уже сложились.

Лист 19 начинается строфой XLIX („Адриатические волны”). В академическом издании некоторые варианты стихов пропущены и некоторые, как нам представляется, даны неправильно. Так, пропущен такой вариант стиха второго: „О Брента! Снова ‹?› вижу вас”; в стихе 2 вариант „б” — „прозрачный” не читается, скорее должно быть: „Я слышу ваш прекрасный глас”; стих 5 должен

- 216 -

читаться как „Вкушу отраду я на воле”; Пушкин его зачеркнул, написал сверху „узнаю сладость”, но потом зачеркнутую строчку утвердил пунктиром, забыв или не имея нужды зачеркивать правку.

Дальше на том же листе следует строфа L („Придет ли час моей свободы”). Поэт начинает строфу со стиха, который потом станет вариантом пятого: „Когда ж с мятежной бурей споря”, затем зачеркивает его и начинает снова:

Под ризой бурь, с волнами споря
Когда ж начну мой вольный бег
По вольному распутью моря
[Когда покину] скучный брег
Мне неприязненной стихии
[И средь полуденных] зыбей
Под небом Африки моей
Вздохну о сумрачной России
Где сердце я похо‹ронил›
Где я страдал, где я любил.

Потом пишутся четыре стиха, которые станут начальными в строфе:

Придет ли час моей свободы
Пора! пора! взываю к ней
Брожу над морем, жду погоды
Молю ветрила кораблей.

На уровне первых двух стихов этой строфы находится запись-заклинание „aimez-moi”.13

Лист 19 об. занят строфами LI („И др‹уг› мой был готов со мою”) и LII („Что ж получил он в самом деле”). Конец строфы LII сперва пишется в такой редакции:

Уж он заранее зевал
И тем я начал мой роман.
Приехали, сказал Иван.
Но проскакав поболе суток
Нашел он дядю на столе
С венцом печальным на челе.

Затем зачеркивается последний стих, вместо него появляется новый вариант: „Как дань готовую земле”, и начинается правка на левом поле, в результате которой стихи 9—14 приобрели такой вид:

Приготовляясь, [денег] ради
На скуку, слезы и обман
И тем я начал мой роман
Но прилетев в деревню дяди
Его нашел он на столе
Как дань готовую земле.

На л. 20 — строфы LIII („Нашел он полный дом услуги”) и LIV („Два дня ему казались новы”). В конце строфы LIII слева помета: „8 стр‹оф›” — очевидно, Пушкин отметил день особой творческой активности и восемь последних строф были написаны в один из октябрьских дней (между 14-м и 23-м), этому предположению не противоречат и палеографические данные. На правом поле — подсчет написанных стихов:

   50
   14
——
 200
  50
——
 700

- 217 -

Мы помним, что строфы XVIII и XIX были дописаны в конце главы, так что, сделав подсчет в конце строфы LIII, Пушкин ошибся только на одну строфу.

Рядом со строфой LIV, слева от нее, — сидящая женская фигура, атрибуция которой, предложенная А. Эфросом, не вызывает возражений: это, конечно, снова Амалия Ризнич, а на том же уровне, но на правом поле листа, — ее муж Дж. Ризнич.

На л. 20 сверху пишутся и сразу зачеркиваются два варианта начала строфы LV:

‹1›

[Занятиям деревня учит]

‹2›

[Уединенье хоть кого
Читать в ненастны дни  научит]
                      вопреки  всего

Последние два слова подсказывают, что поэт собирался писать об Онегине, который „вопреки всего” принялся за чтение, но потом строфа стала строиться как лирическое отступление, отмечающее „разность” между Онегиным и автором. На л. 20 об. помещаются две строфы — LV („Я сотворен для жизни мирной”) и LVI („И рад заметить эту разность”). Перо не успевает за мыслью, и строки остаются рассыпанными вне строфического построения.

Лист 21 и начало л. 21 об. заняты французским письмом, которое предположительно адресуется А. Н. Раевскому и датируется по положению в тетради между двумя, отмеченными самим Пушкиным датами, — 14 октября, датой письма к Вяземскому, и 22 октября, датой окончания первой главы „Онегина”, поставленной на следующем листе тетради.

Сразу после письма (на л. 21 об. оно занимает только шесть строк) следует строфа LVII „Онегина” („Замечу, кстати, все поэты”). Конец строфы также записан в виде разбросанных, зачеркнутых и вновь восстановленных стихов, и, очевидно, только переписывая эти строфы набело, Пушкин расположил стихи в должном порядке. В академическом издании не отмечены два варианта строфы LVII (к стиху 8: „О ком моя звучала лира” и к стиху 11: „Одушевила мой напев”). В конце строфы LVII нарисован женский профиль в головном уборе; чуть выше, на левом поле листа, начат профиль неизвестного нам мужчины. В конце строфы после черты — первоначальный вариант следующей строфы „Кому — не знаю сам ей богу”. В измененном виде этот стих станет на место 5-го стиха строфы. Сама строфа („В тебе волнуя вдохновенье”) начинает лист 22 тетради. За ней, сразу же после знака отбивки, начинается строфа LIX („Прошла любовь — явилась Муза”). Пушкин пишет четыре стиха, потом, видимо, оставляет работу и продолжает ее уже в другой день. Сперва он создает шесть заключительных стихов:

Погасший пепел уж не вспыхнет
Я все грущу но слез уж нет
И скоро скоро бури след
В душе моей совсем утихнет
Тогда то я начну писать
Поэму песен в 35 —

Дальше пишутся четыре очень неразборчивые строчки, которые, вероятно, должны были занимать середину строфы. В академическом издании они напечатаны так:

И детства ‹?› милые виденья
В уст‹алом› ‹?› томном ‹?› вдохновенье
Волнуясь легкою толпой
Несутся над моей ме‹чтой›!..

              (VI, 258)

Строки эти отчеркнуты по краю фигурной скобкой; на левом поле рядом с ними изображены нога и густо зачеркнутый профиль. Ниже этих строк длинный прочерк, а затем следуют четыре стиха, которые и займут середину строфы LIX:

- 218 -

Пишу и сердце не тоскует
Пером забывшись не рисует
Близ неоконченных стихов
То женских ножек то голов.

На л. 22 об. Пушкин пишет последнюю строфу первой главы. Начинает ее стихами:

Но первую главу Романа
Теперь я кончил

Потом дописывает сверху новые стихи:

Я думал [уж] о созданье плана
И как героя назову

Тут же, рядом со словом „героя”, мелькает вариант „поэма”. Поэт еще колеблется в определении жанра своего творения. И в письмах к друзьям он также называет „Онегина” то романом, то поэмой.14 Но „поэма” в строфе отбрасывается, и появляются строчки уже почти не отличающиеся от печатного текста:

Я думал о отделке плана
И как героя назову
Покаместь моего Романа
Я кончил первую главу
                                  и т. д.

Окончив последнюю строфу, Пушкин ставит привычный знак отбивки и слева четко выписывает дату:

Octobre 22
      1823
Odessa

Отчеркнув конец главы большой фигурной скобкой, Пушкин сразу же закрывает тетрадь — след этой скобки четко отпечатался на л. 23.

В какой-то из близких дней на этом же листе записал он эпиграмму на Д. П. Северина, назвав ее „Жалоба” („Ваш дед портной, ваш дядя повар”).

Лист 23 начинается второй главой романа:

Деревня где скучал Евгений
Была пустая сторона
Для беспорочных наслаждений
Она казалась создана
Господский дом

Рядом, на левом поле, профиль С. П. Трубецкого. Затем работа над „Онегиным” прерывается и Пушкин начинает письмо к Ф. Ф. Вигелю известными стихотворными строками „Проклятый город Кишинев”. Стихотворение переходит на л. 23 об. (со строки „Но в Кишиневе, видишь сам”), затем идет текст письма, а на правом поле нарисован портрет А. Ризнич. Письмо в академическом издании датируется 22 октября — 4 ноября 1823 г. Дату 22 октября мы видели на л. 22 об., а 4 ноября датируется письмо к Вяземскому, черновик которого записан на л. 41 тетради.

Лист 24 до половины еще занят письмом к Вигелю, а затем, после фигурной скобки, Пушкин заново начинает первую строфу второй главы „Онегина”. Этот текст с небольшими поправками и появится в печати. На л. 24 об. строфа II („‹...› замок был построен”). Сперва эта строфа начиналась так:

Дом убран был
По вкусу пышной старины

- 219 -

Потом, после нескольких правок, Пушкин называет дом замком, но определения для него пока не находит, и первая строка так и остается без слова „почтенный”, вписанного уже потом, при перебелке текста. Вслед за II строфой на этом же листе пишется IV строфа („Один среди своих владений”). На левом поле и в середине между строфами рисунки: четко проработанный профиль Воронцова (Эфрос, Беляев) и слегка намеченный профиль неизвестного; тут же фигура обнаженного мужчины, а ниже еще один мужской профиль.

В строфе IV впервые появляется строка, которая вскоре станет началом нового стихотворения — „Свободы сеятель пустынный” (в беловом тексте она будет переделана на „В своей глуши мудрец пустынный”). Строфа окрашена легкой иронией, как все строки об экономических начинаниях героя. Здесь мы видим еще одну попытку сблизить героя с автором; в то же время тема „сеятеля” была слишком близка настроениям самого Пушкина, чтобы отдавать ее Онегину, да и, безусловно, была неприемлемой для цензуры.

Лист 25 начинается строфой V („Сначала все к нему езжали”). В конце строфы знак отбивки и рядом повторяется уже знакомое нам заклинание „aimez-moi”. Затем на левом поле видим начатый рисунок и первый черновой набросок стихотворения „Свободы сеятель пустынный” (см.: II, 819). Ниже стихотворения набросок строфы, которая станет третьей („Он в том покое поселился”); до конца листа поместилось только 12 строк, и две последние строки („Старик имея много дел В другие книги не глядел”) поэт лепит на левом поле, на одном уровне с „Сеятелем”.

Следует отметить, что, работая над „Онегиным”, Пушкин старается не переносить какие-либо из начатых строф на другой лист. При всем множестве испробованных и зачеркнутых вариантов ему, очевидно, нужна была перед глазами вся строфа, так как исправления в одном стихе при жестком построении строфы требовали переработки других стихов.

Строфой VI начинается лист 25 об. Сперва на нем Пушкин записывает строки „В числе соседей благородных Один” — так появляется Ленский (сперва он — Холмский), но это еще не тот Ленский, которого мы знаем. Судя по этой строке, он уже живет в деревне и для Онегина это просто один из соседей. Строки эти сразу же зачеркиваются, и в нескольких вариантах в строфу вводится сосед, как и Онегин, только что приехавший в свою деревню.

В первой же строфе о Ленском читатель узнает, что он поэт и что ему свойственно вольнолюбие. В первоначальных вариантах политические мотивы поэзии Ленского особенно педалируются, в окончательном же тексте Пушкин их смягчает. „Крикун, мятежник и поэт” заменяется стихом „Красавец в полном цвете лет”, а вместо стиха „Дух пылкий, прямо благородный” в печати появляется „Дух пылкий и довольно странный”.

Такие же изменения происходят и со следующими строфами, расположенными на л. 25 об.—27. Лист 25 об., как мы видели, начинался строфой VI, ниже следовала строфа VII („От хладного дыханья света”). В конце ее читаем:

Он ведал труд и вдохновенье
И освежительный покой
К чему то жизни молодой
Неизъяснимое влеченье
Страстей кипящих буйный пир
И бури их и сладкий мир

В беловом тексте:

Он забавлял мечтою сладкой
Сомненья сердца своего;
Цель нашей жизни для него
Был заманчивой загадкой,
Над ней он голову ломал
И чудеса подозревал.

       (VI, 100)

Лист 26 занят строфами VIII („Он верил, что душа родная”) и IX („Негодованье, сожаленье”); на л. 26 об. — разработка строк о поэтическом даровании Ленского: строфы, не вошедшие в окончательный текст — IXa („Не пел порочной он забавы”) и IXб („Певцы слепого упоенья”). На л. 27 снова идет строфа, не

- 220 -

вошедшая в окончательный текст, — IXв („Пустыми звуками, словами”. Строфа эта заканчивается стихами:

Его [труды] конечно мать
Велела б дочери читать ——

Эти два стиха являются вольным переложением эпиграммы Пирона, и Пушкин вслед за строфой дает французский текст ее: „La mère en prescrira la lecture à sa fille. Piron”, а дальше пишет строки, которые, вероятно, использовал бы в комментарии к роману, будь эта строфа напечатана: „Сей стих вошел в пословицу. Заметить, что Пирон (кроме своей Метро‹мании›) хорош только в таких стихах, о которых невозможно и намекнуть, не оскорбляя благопристойности”. Дальше, на том же л. 27, следует строфа X („Он пел любовь, любви послушный”).

Почему написанные строфы не вошли в роман? Ю. М. Лотман справедливо отметил, что строфы эти написаны „с позиции полного неприятия «нечистой» эротической поэзии” и что „для более глубокого осмысления их следует иметь в виду, что их пишет автор «Гавриилиады», отношение к которой, равно как и к пушкинской эротической лирике, со стороны друзей-декабристов было осудительным”. И дальше о строфе IXб: „...резкость осуждения эротической поэзии возрастает, приобретая пародийный характер”, и Пушкин „намекает на то, что аскетизм декабристской поэзии сродни чопорности их литературных и политических антиподов — старших карамзинистов”.15

Оставленные строфы о поэзии Ленского перекликаются с пушкинским посланием В. Ф. Раевскому „Не тем горжусь я, мой певец” и стихотворением „Бывало в сладком ослепленье”. Пушкин оставляет Ленскому романтическую теорию „избранных людей”, характерную для поэзии декабристов.16

Листы, на которых разрабатывается характеристика поэзии Ленского, так же как и другие листы тетради, заполнены рисунками. На л. 24 об. сверху (на левом поле) виден мужской профиль, напоминающий Байрона, ниже — деревенский пейзаж — домик и дерево; на этом рисунке цифра „156” и инициалы „А. П.”. Объяснить эту цифру мы не можем.17 На л. 25 снова мужской профиль, а лист 26 об. заполнен серией рисунков. Сверху его автопортрет, в котором Пушкин представляет себя будущего — с лысиной и морщинами; ниже два женских профиля, которые определяются как М. А. Раевская (Эфрос) или Аглая Давыдова (Т. Галушко); еще ниже один женский и шесть мужских профилей, из которых один — безусловно Федор Толстой — Американец.

Определение всех других настолько разнообразно и противоречиво, что повторять их здесь не будем. На л. 27 один рисунок — мужская нога.

На л. 26 об. рядом с рисунками записаны буквы: Q. T. F. O. (или D.) Y (или L.). В „Рукою Пушкина” высказано предположение, что буквы, „может быть, имеют отношение к рисункам голов, находящимся на этой же странице”.18

Лист 27 об. вмещает строфы XI („Таков он был — один Евгений”) и XII („Богат, хорош Владимир Ленский”). Строфа XI сперва продолжает тематику поэзии Ленского, здесь вновь видим намеки на вольнолюбивые мотивы его стихов: „Но чаще гневною сатирой Одушевлялся стих его”). Однако Пушкин их сразу же зачеркивает и переходит к знакомству Онегина и Ленского, в результате, как правильно отметил Лотман, строфы о поэзии Ленского дают „набор общих мест романтической поэзии”.19

Строфа XII складывается легко, с минимальным количеством поправок. Только в конце ее слова, которые поет „дочка” соседей: „Коль хочешь знать, я Купидон”, — Пушкин зачеркивает и заменяет их словами арии Лесты из оперы „Днепровская русалка”: „Приди в чертог ко мне златой!”.

- 221 -

На левом поле подсчет написанных стихов второй главы:

  15
  14
——
60<0>
  15
——
210
  28

Ниже — другая колонка цифр:

  18
  14
——
  72
18
——
252

Обе колонки зачеркнуты. Можно предположить, что, написав еще две, а потом и три строфы, Пушкин вернулся к тексту главы и стал править ранее написанные строфы. Таким образом, цифра „28” в первом столбике и второй столбик появились, когда было написано 18 строф, т. е. Пушкин перешел уже на л. 31 тетради. По положению в тетради эти подсчеты сделаны между 22 октября и 3 ноября.

Между цифрами и ниже их — профили: автопортрет, Мария и Екатерина Раевские (последняя зачеркнута) и Амалия Ризнич (один из двух профилей Ризнич начат и зачеркнут — Пушкин добивается максимального сходства).

На л. 28 записаны строфы XIII („Но Ленский не имев конечно”) и XIV („Но дружбы нет и той меж ними”). Справа клочек листа вырван — очевидно, там были рисунки, так как на линии обрыва видна часть мужского профиля. Слева нарисована собака, ниже карандашом — мужской профиль и профильное изображение женщины. Эфрос и Цявловская считали, что это М. Раевская, нам кажется более убедительным мнение Т. Галушко, увидевшей в этом рисунке изображение Аглаи Давыдовой.

На обороте л. 28 — строфы XIVа („Сноснее впрочем был Евгений”) и XV („Он слушал Ленского с улыбкой”). Строфы XIV и XIVа Пушкин потом соединит в одну строфу. В конце л. 28 об., после строфы XV, справа находятся фигурные виньетки.

Лист 29 начинается строфой XVI:

В прогулке их уединенной
О чем  не зачинали ‹?› спор
В составе                        вселенной
На что ни обращали  взор
И предрассудки  вековые
И жизни  тайны  роковые
И тайный  гроб в свою чреду
Все подвергалось их суду

Дальше идет черновой текст незаконченного стихотворения: „Придет Ужасный [час] — твои небесны очи”. В правом верхнем углу листа изображен мужской профиль.

На л. 29 об. поэт заново начинает строфу XVI („Меж ими все рождало споры”). С небольшими изменениями этот текст и будет потом напечатан. Затем, без перерыва, он начинает следующую строфу, XVIа („От важных исходя предметов”), в которой предполагалось обсуждение героями современной литературы. Написав восемь стихов, Пушкин обрывает ее и набрасывает первоначальный вариант стихотворения „Демон” („Мне было тяжко, грустно, больно”). В академическом издании эти стихи печатаются как строфа XVIб, с отсылкой и на варианты к „Демону” в томе лирики (VI, 279).

- 222 -

На левом поле листа находятся три крупных женских профиля. В нижнем угадывается Екатерина Раевская, а два верхних определяются по-разному. В одном видят Ек. Семенову (Л. В. Краваль) или К. Собаньскую (Жуйкова), в другом — Е. К. Воронцову (Беляев, Цявловская). Однако последнее определение вызывает сомнения. В этой тетради Пушкин несколько раз рисует Воронцову. Профиль на л. 29 об. имеет некоторое сходство с ее изображениями на других листах, хотя черты лица „бесспорной” Воронцовой гораздо мягче, женственнее. Нам представляется, что этот профиль буквально повторяет единственный дошедший до нас портрет сестры поэта О. С. Павлищевой работы неизвестного художника. Портрет профильный, и это придает сравнению двух рисунков большую убедительность.

И. М. Дьяконов высказал предположение, что „опорным образцом” для самой излюбленной героини Пушкина была его сестра Ольга. Именно из поездки в Михайловское в июле — августе 1817 г. появился у него опыт знакомства с „уездной барышней”. В Михайловском, „в уездной обстановке, Пушкин впервые ближе узнал свою сестру, задумчивую любительницу одиноких прогулок и французских книжек, бледную и черноглазую, постарше Татьяны Лариной”.20

Дьяконов убедительно показывает характерологическое сходство героини поэта с его сестрой. Приближаясь к тому месту романа, где вводится героиня, Пушкин и рисует запомнившийся ему облик сестры.

Среди портретов запись: „1 nov. 20 p. a. A.”. В „Рукою Пушкина” высказывается такое предположение: „Возможно, что запись нужно расшифровывать: «1 ноября 20 рублей ассигнациями Алексееву»”. Скорее ее можно прочитать так: „1 ноября 20 страниц Алексееву” — мы знаем, что Пушкин давал своему другу переписывать свои сочинения.

Лист 30 занят черновиком стихотворения „Надеждой сладостной младенчески дыша”. На левом поле сверху пометы:21

choc. 20^f
post 5. 40

На л. 30 об. Пушкин начинает переходить к описанию влюбленности Ленского и пишет несколько стихов, которые можно рассматривать как конец XVIII и начало XIX строфы. Сперва записан один из вариантов стихов 9—10 строфы XVIII:

Любил ли он? (Дальше густо зачеркнуто. — Я. Л.)
[Души] [Язык доверчивых признаний]
Он поневоле привлекал

Затем после черты идет первоначальный набросок стихов 1—3 строфы XIX:

Доверчива живая младость
Вражда, любовь — печаль и радость
[У ней на языке]

Дальше текст сдвинут вправо, а левая часть листа заполнена рисунками. Пушкин рисует профиль неизвестного, четыре раза А. Ризнич, причем один в образе старухи (Эфрос), М. Н. Раевскую (Эфрос, Беляев) или Аглаю Давыдову (Жуйкова), неизвестную в платке; начинает профиль Пестеля;22 всего здесь 12 профильных изображений. Среди портретов запись „3 nov. 1823 u. b. d. M. R.”. П. И. Бартенев развернул ее так: „3 novembre 1823 un billet de M-me Riznic”.23 Т. Г. Цявловская последние две буквы расшифровывает как „Marie Rayevsky”, обосновывая свое прочтение тем, что „едва ли в интимной записи Пушкин назвал бы Амалию Ризнич «Мадам Ризнич»”.24 Принимая во внимание количество зарисовок

- 223 -

Ризнич на этом листе (да и вообще в этой тетради), предположение Бартенева нам представляется более убедительным.

Рисунки, как всегда, — знак творческой паузы, размышления. Пушкин, очевидно, колеблется — продолжать ли линию Ленского или вернуться к Онегину. Сперва побеждает онегинская тема. Оставив Ленского, Пушкин возвращается к Онегину, к сближению его образа с повествователем и пишет строфы, которые потом при перебелке рукописи отбросит и не включит в печатный текст, а в академическом издании они обозначены как строфы XVIIа („Какие страсти не кипели”) и XVIIб („Страсть к банку! ни любовь к свободе”). Первые четыре стиха строфы XVIIа („Какие страсти не кипели В его измученной груди Давно ль, надолго ль присмирели Они проснутся — подожди”) настолько сближают образ Онегина и Алеко, что Якушкин прямо относит их к „Цыганам”.25

На л. 30 об. поместилось только 8 стихов строфы XVIIб — левое поле, как мы видели, было заполнено рисунками и, отступая от правила заканчивать строфу на одной странице тетради, Пушкин конец строфы XVIIб (со стиха „Уж раздавался звон обеден”) переносит на л. 31. После знака отбивки на этом же листе появляется строфа XVIIв („Уж я не тот игрок нескромный”). Строфа складывалась легко, хотя в конце ее строчки разбросаны без строфического порядка, а стих 13 не дописан. Вместо „sept il va”26 Пушкин ставит прочерк — при перебелке все стихи встанут на свои места, и, не утруждаясь приведением строфы в порядок, он переворачивает лист и на л. 31 об. начинает следующую строфу — в академическом издании она обозначена как XVIIг. Он пишет три стиха новой строфы:

Приятно в первый раз — конечно —
У ног любовницы своей
[Вздыхать] и верить ей беспечно

Затем отказывается от продолжения этой темы, ставит черту и начинает новый вариант строфы XVIIг, подхватывающий оставленную ранее тему поэта — Ленского („Но добрый юноша готовый Высокий подвиг совершить Не будет в гордости суровой Стихи нечистые твердить...”). Здесь так же последняя строка („Для узника грядущих ‹лет›”) обозначена только прочерком. Строка эта стояла выше и была зачеркнута. Потом ею поэт решил закончить строфу.

Листы 32, 32 об. и бо́льшая часть л. 33 заняты письмом к Вяземскому от 4 ноября 1823 г. Знаменательно здесь упоминание о своей работе: „Что до моих занятий, пишу теперь не роман, а роман в стихах; дьявольская разница” (XIII, 73).

Вслед за черновиком письма следует продолжение романа. Строфа XVIII („Когда прибегнем мы под знамя”) с трудом умещается на листе и два последних стиха („Рассказам юных ‹?› В смиренной хижине своей”) лепятся сбоку.

Лист 33 об. начинается строфой XIX в новой редакции. В тетради строфа имеет такой вид:

В любви считаясь инвалидом —
Онегин слушал с важным видом
Как сердца исповедь любя
Поэт высказывал себя
За то и пламенная младость
Не может ничего скрывать
Вражду, любовь, печаль и радость —
Она готова разболтать...

(дальнейший текст см.: VI, 285). Переписывая текст, Пушкин поменял местами приведенные два четверостишия. Сбоку от строфы, на левом поле, колонка цифр:

- 224 -

  27
  14
——
108
27
——
378

Это итог работы над второй главой — написано 27 строф, восемь строф из них Пушкин потом уберет.

После знака отбивки за строфой XIX следует строфа XX. Сперва Пушкин продолжает тему повествователя — появляется стих „Для нас прошла пора идиллий”, но сразу же он его зачеркивает и дальше пишет известный нам зачин „Так! он любил — как в наши лета”. Строфа идет сравнительно легко, с небольшими поправками. Правда, стих 10 „Ни чужеземные красы” первоначально записан так: „Ни взоры чужеземных дев”. Образ „чужеземных дев” вызывает эмоциональную аналогию: сам Пушкин увлечен в это время „чужеземной девой” — Ризнич, и рядом со строфой появляются ее портреты — два законченных и хорошо проработанных и один едва намеченный. Тут же профиль неизвестной в головном уборе.

Лист 34 вмещает две строфы — XXI („Чуть отрок, Ольгою плененный”) и XXII („Вот юность!.. Ольга подарила”). Так в роман вводится предмет любви поэта. В черновике Ольге отводилось пять строф; две из них Пушкин потом убрал. Согласимся с И. М. Дьяконовым, что Ольга этих пяти строф и должна была стать главной героиней романа. Мы видим, что действительно, приступая к работе над „Онегиным”, поэт „даль свободного романа еще не ясно различал”.

На л. 34 об. как раз и размещены те две строфы, которые Пушкин потом убрал: строфа XХХIIа („Кто ж та была, которой очи”) иXХIIб („Ни дура Английской породы”). Приведем первый слой правки строфы XXIIа, как он выделен И. М. Дьяконовым (первый слой правки дан курсивом):

[Но] кто ж та была, которой очи
Он безъискусства привле‹кал› [об.]
Которой он и дни и ночи
И думы сердца посвящал —
[Со] ребенок, дочь — соседей бедных
Вдали связей [Вд] связей вредных
Одна                  весела
В глазах родителей [она цвела]
Цвела как ландышь потаенной
Не знаемый в траве глухой
Ни мотыльками ни пчелой —
И въ ночь и въ утро окропленной
Росою неба
                  солнечным ‹?› лучем —
                  быть может рано обреченной
Размаху гибельной косы
[Иль червь] [Минутной].27

Дьяконов правильно отмечает в этих строках некоторую стилизацию под тон Ленского и обращает внимание на то, что Ольге предназначены здесь совсем иные роль и судьба, чем в окончательном тексте.

В романах конца XVIII — начала XIX в. у героини были только два выхода из сюжета — счастливый брак либо ранняя смерть. Очевидно, ранняя смерть была задумана Пушкиным и для Ольги. Строфа XХIIб продолжает линию „соседей бедных” — вместо гувернантки „колыбель” героини „качает” няня — Фадеевна, она же рассказывает ей сказки о Бове. Потом, как мы знаем, няня станет наперсницей уже не Ольги, а Татьяны. По всему листу 34 об. разбросаны рисунки; некоторые появились еще до текста, посередине листа. Всего здесь шесть мужских и три женских профиля и один автопортрет в полный рост, в чалме с пером. Исследователи рисунков поэта видят здесь лиц из его одесского окружения

- 225 -

Мужские портреты изображают предположительно А. Н. Раевского (Цявловская), Н. М. Карамзина (Эфрос, Беляев), У. Хатчинсона (Аринштейн), может быть, И. А. Каподистрию (Краваль) и А. С. Стурдзу (Краваль); женские — К. Собаньскую (Беляев, Эфрос) и неизвестных. Кроме законченных портретов на этом листе имеются и начатые наброски (автопортрет, женский и мужской профили, один из них, возможно, Пестель).

Лист 35 начинается строфой XXIII („Всегда тиха, всегда послушна”), вводящей, наконец, главную героиню (строфа заканчивается стихами: „Я новый карандаш беру Чтоб описать ее сестру”). Дальше на этом же листе идет строфа XXIV („Ее сестра звалась... Татьяна”). „Татьяна” появилась не сразу. Сперва Пушкин выбирает для героини имя „Наташа”.

Ее сестра звалась... Наташа
[Мне жаль] что именем таким
Страницы моего романа
[Еще впервые] неустрашаясь освятим...

Последние две строчки сначала записаны так:

Как просвещенье ни пристало
Тем хуже, Господа, для нас

Зачеркнув два последних стиха, Пушкин восстанавливает первый из них и сбоку дописывает конец строфы:

Я это доказал сейчас
Но дело не о том у нас

и ниже — первую строку следующей, XXV строфы: „И так, она звалась Татьяна”.

На левом поле этого листа три портрета Воронцовой (один зачеркнут). Мы знаем, что в письме к Пушкину А. Н. Раевский называл Татьяной Воронцову. Пушкинская героиня имеет мало общего с кокетливой и склонной к любовным интригам женой начальника поэта. Почему же ей был дан такой „псевдоним”? Можно предположить, что Пушкин читал отрывки из своего романа А. Н. Раевскому, тот видел рукопись и отметил, что портрет Воронцовой появляется около тех строф, где в роман вводится Татьяна.

В правом верхнем углу л. 35 есть еще один портрет — зачеркнутый портрет мужчины, в котором угадывается М. С. Воронцов.

На л. 35 об. Пушкин повторяет стих: „И так она звалась Татьяна”, зачеркивает его, затем восстанавливает пунктиром и дальше с отступлением пишет три стиха:

Вы можете, друзья мои
Себе ее представить сами
Но только с черными глазами

(в академическом издании неправильно „очами”).

Эти строки он зачеркивает и прямо переходит к характеру героини:

Робка, печальна молчалива
Как лань лесная боязлива
Она в семье своей родной
Казалась девочкой чужой
Она ласкаться не умела
К отцу и матери своей
[И никогда в саду                   дней]
Дитя сама в саду                 дней
Резвиться с Ольгой не хотела

Потом отрабатывает две последние строчки строфы:

И час ‹то› целый день одна
Сидела с книгой у окна

Последняя строчка имеет девять вариантов. Пушкин подбирает для героини любимое занятие. Среди вариантов: „Сидела молча у окна”, „Садилась молча у

- 226 -

окна”, „Иль по саду бродить одна”, „Иль по саду гулять одна”, „Молча целый день одна”, „За книгой целый день одна”, „И с кн‹игой› целый день одна”.

Написав заключительные строчки, Пушкин ставит знак концовки строфы, а потом (скорее всего в другой день) дописывает пропущенные раньше 2—4-й стихи:

Ни живостью сестры своей
Ни красотой лица румяной
Не привлекла б она очей

Немного выше записи этих стихов зачеркнутое начало стиха „Но все ж” — эта строка не учтена в академическом издании. Возможно, Пушкин так заново хотел начать строфу XXV. Рядом — мужской портрет. С. А. Венгеров считал, что это иллюстрация к роману, изображающая Ленского. Т. Г. Цявловская принимает этот рисунок за портрет В. Туманского. При этом она исходит из убеждения, что „лиц своих персонажей Пушкин не изображал вообще”.28 Эту версию подкрепляет набросок эпиграммы на Туманского, записанной после черты, обозначающей окончание строфы. Четверостишие:

Туманский Фебу и Фемиде
Полезно посвящая дни
Дозором ездит по Тавриде
И проповедует Парни —

является экспромтом на поездку Туманского в Крым в сентябре 1823 г.29 Выше „Ленского — Туманского” нарисовано „простонародное” женское лицо; возможно, что это Арина Родионовна. Между листами 35 и 36 один лист вырван.

Лист 36 начинается со строфы XXVII („Но кукол даже в эти годы”). Черновой рукописи строфы XXVI нет. Начало строфы XXVII сперва имело такой вид:

Но кукол даже в эти годы
Татьяна в руки не брала
В углу о переменах моды
Беседы с нею не вела
И были детские [рассказы] проказы
Ей чужды — страшные рассказы
[По нраву больше были ей]
[Весной в горелки не играла]

Потом поэт зачеркивает два последних стиха, продолжает строфу до конца, а затем, после черты, пишет два стиха, заменяющие зачеркнутые:

Зимою — в темноте ночей
Пленяли больше сердце ей.

Рядом со строфой слева начатый профиль — это повторение также начатого на предыдущем листе профиля Пестеля. Чуть ниже еще один начатый рисунок; на правом поле листа автопортрет. Нижняя часть листа занята серией портретов. В центре необычный для Пушкина рисунок: фигура сидящей на сундуке пожилой полной женщины с сердито нахмуренными бровями, явно озабоченной домашними делами. Вопреки утверждению Цявловской, что Пушкин не рисовал своих персонажей, нам кажется, что это иллюстрация к „Онегину”: перед тем как перейти к следующей строфе — характеристике „старушки-матери” Татьяны, которая была „от Грандисона без ума”, Пушкин ее рисует — зрительный образ появляется раньше словесного. Поэтому, может быть, все же прав был Венгеров, когда портрет молодого человека на л. 35 об. он относил к Ленскому. На следующем листе (л. 36 об.) Пушкин нарисовал и Татьяну. Среди нескольких профилей мы видим необычное для портретов Пушкина изображение: молодая девушка с идеально правильными чертами лица сидит задумавшись, подперев голову рукой. Похоже, что Пушкин рисует „задумчивость” своей героини — не столько портрет, сколько характер „Тани”. Рисунок сразу не получился, и Пушкин повторяет его дважды. И еще раз он рисует Татьяну на л. 37 (см. ниже).

- 227 -

Но вернемся к л. 36. Вокруг „Лариной” нарисованы пять мужских профилей, один портрет в 3/4 и три автопортрета (один зачеркнут), а также дамские ножки. В двух портретах видят А. Н. Раевского (Эфрос). Ниже рисунков адрес: „На Мойке в д. Гр. Вельгорского ‹А›30 ‹?›Н. Р‹аевскому›”. Еще ниже сделанный другим, тонким пером (таким же пером пользовался поэт и для рисунков на этом листе) набросок:

А скольким будет та же честь
Нельзя и перечесть.

Скорее всего, эти строчки относятся к собственным зарисовкам. „Чести” попасть на листы рабочих тетрадей поэта удостаивались многие его современники.

Лист 36 об. занимают наброски строфы XXIX („Ей чтенье нравилося боле”) и первые девять стихов строфы XXX („Она любила Ричардсона”). Обе строфы идут с большой правкой. Начало строфы XXIX значительно отличается от белового:

Ей чтенье нравилося боле
Никто ей в этом не мешал
И чем роман тянулся доле
Тем ей он боле угождал
Старушка мать была сама
От Грандисона без ума
И так любимой был игрушкой
Татьяне важный Рич‹ардсон›
Лежал                                    он

В беловом тексте подчеркивается мечтательность Татьяны, ее увлеченность книжными „обманами”, погруженность в жизнь героев, обретающих для нее подлинную реальность. Строфа прервана творческой паузой, текст сдвинут вправо, а вся левая сторона листа занята рисунками — здесь первой, очевидно, и была нарисована задумавшаяся Татьяна. Есть один рисунок и на правом поле листа — мужской профиль, в котором узнают В. Л. Давыдова (Беляев) или А. Л. Давыдова (Жуйкова).

Заполнив лист рисунками, Пушкин возвращается к работе над строфой, пишет набросок стихов 7—11:

От книг не видел он вреда
И не читая никогда
Их почитал пустой игрушкой
И не заботился о том —
Какой у дочки тайный том
До света дремлет под подушкой

Слова „у дочки тайный том” — последний слой правки — записаны слева от строфы, поверх рисунков.

Строфа осталась недоработанной, и Пушкин переходит к следующей („Она любила Ричардсона”). Строфа начинается легко — первые стихи почти не имеют правки:

Она любила Ричардсона
Не потому чтобы прочла
Не потому, что Грандисона
Она Лавласу предпочла

Дальше же начинается многослойная правка. В первом варианте читаем:

Но в старину одна кузина
В Москве твердила ей об них
Уже в то время был жених
Ее супруг — она блистала

Затем идут две неразобранные строчки, а на правом поле появляется (поверх рисунков) знакомый нам текст: „Но в старину княжна Алина Ее московская кузина”.

- 228 -

Строфа переходит на л. 37. Пушкин повторяет мотив незаурядной красоты молодой матери Татьяны: „В толпе красавиц тех времен”, пишет еще две строчки (трудночитаемые), все это зачеркивает, и, наконец, появляются заключительные:

Ее Лавлас был славный франт
Екатерининский се‹ржант›

Затем, после черты, пишется окончательный вариант 10—12-го стихов:

Она вздыхала о другом
Который сердцем и умом
Ей нравился гораздо боле

Работа над текстом опять прерывается рисунками. На листе видим две женские фигуры в рост. Дальше по листу разбросаны еще рисунки — автопортрет, три мужских и один женский профиль. В одном из них видят Воронцова (Жуйкова), в другом — А. Н. Раевского (А. Чернов). Оба эти предположения представляются неубедительными. На этом же листе размещается и строфа XXXI („Как он — она была одета”). Пушкин начинает строфу стихами „Но не спросясь ее совета Девицу повели к венцу”, потом меняет первые две пары стихов местами. В тетради эта замена обозначена графически. Закончив строфу, Пушкин справа дописывает характеристику „супруга”:

Довольно скуп
[Отменно] добр и очень глуп

Но ни эти строки, ни намеченный в них характер Дмитрия Ларина в роман не входят, и в самой строфе слова „Ее супруг уехал вскоре” заменяются на „Разумный муж уехал вскоре”. Отметим, что стих 10 следует читать: „С супругом чуть не разошлась” (в академическом издании: „С супругом чуть не развелась”) — очевидно, прочитано по аналогии с печатным текстом.

Ниже сперва намечается далеко не идиллическая замужняя жизнь московской барышни. Пушкин несколько раз принимается за строфу XXXII (в академическом издании приводимые ниже варианты неправильно отнесены к строфе XXXI и обозначаются как XXXIа). Сперва поэт начинает рассказ о совместной жизни супругов Лариных в такой тональности:

1

Не примечая друг за другом
Они привыкли

2

Они привыкли вместе кушать
Соседей вместе навещать
[По праздникам обедню] слушать
Всю ночь храпеть, а днем зевать (приписано сбоку. — Я. Л.)
В начале ‹?› ездить по работам
[Браниться — в баню по субботам]
[Солить арбузы и грибы —]
[Блины]

В черновых вариантах XXXII строфы в характеристике „мужа мелькает еще раз слово «невежда»”, но Пушкин его отбрасывает, и отец Татьяны представлен добродушным и приветливым русским барином, а бразды правления домом переданы бывшей московской барышне.

Но прежде чем начать строфу о матери Татьяны, Пушкин набрасывает на л. 37 рисунки, среди них фигура стоящей женщины, повернутой спиной. Т. Г. Цявловская считала, что это Е. К. Воронцова.31 Она исходила из постулата, что Пушкин своих героев не рисовал. Мы видели, что это не так. На предыдущем листе мы видели Ларину-мать, на этом — Татьяну. Через семь лет, задумывая

- 229 -

„Барышню-крестьянку”, Пушкин так же нарисует со спины „гуляющую барышню”.32 Рядом с Татьяной на л. 37 фигура женщины — анфас, ниже — автопортрет, три мужских и один женский профиль. В нижнем профиле угадывается вариация наполеоновской темы.

Лист 37 об. и две трети л. 38 заняты французским письмом к Майгин и неизвестной (датируется предположительно: „ноябрь (после 4) 1823”).

Однако мысль об „Онегине” не оставляет поэта и, прервав письмо на л. 38, Пушкин начинает строфу XXXII стихом „Открытие большое вскоре”, пишет шесть стихов (2—7) строфы, потом заканчивает письмо; ниже его появляются последние четыре стиха и наконец сбоку, на правом поле, дописываются два первых стиха строфы: „Привычка усладила горе Неотразимое ничем” и два последних: „Звала гостей развеселясь Все это мужа не спросясь”.

Обычно в тетрадях Пушкина такие тесные боковые записи лепятся, когда следующий лист уже занят каким-либо текстом. Иное дело при написании „Онегина”. За редкими исключениями Пушкин не переносит строфы на новый лист, стараясь записать на одном листе всю строфу.

Сверху л. 38 об. — начало новой строфы:

Супруг — он звался Дм.‹итрий› Ларин
И винокур и хлебосол
Ну словом прямо русский барин
Любил

В академическом издании это начало относится к строфе XXXII и обозначено как XXXIIа. Равным образом это могло быть и началом одной из следующих строф.

Отделив приведенное четверостишие чертой, Пушкин пишет сперва строфу XXXVI („Сам друг они старели оба”), пропустив стихи 10—12, потом строфу XXXIV („Но он любил ее сердечно”), затем на полях дописывает пропущенные стихи строфы XXXVI. Строфы XXXV в тетради пока нет.

Мы видим, что поэт тщательно отрабатывает строфы о родительском доме Татьяны. Отец, да и мать — сперва персонажи шаржированные. Он — „довольно скуп”, „невежда”, „толстый хлебосол”, жена умеет его „водить за нос”, а после смерти он оплакан „Татьяной, даже и женой”. Здесь Татьяна с ее особым душевным миром противопоставлена сестре и матери. Однако в окончательном тексте поэт снимает и иронию, и шарж, придавая семье, в которой воспитывалась его героиня, традиционный помещичий уклад.

На этом же листе, л. 38 об., Пушкин пытается четырежды нарисовать одну и ту же женщину; определить, кто это — пока не удается (этот же профиль видим и на л. 39); здесь же мужской профиль и поясной портрет анфас женщины, напоминающей Воронцову.

Лист 39 вмещает две строфы — XXXVII („Своим пенатам возвращенный”) и XXXVIII („Другой предмет [тоски тяжелой]”), которые возвращают нас к Ленскому. В вариантах упоминается „новый гроб отца”, в окончательном тексте — „отца и матери” „прах патриархальный”, т. е. утверждается полное сиротство Ленского. На этом же листе после отбивки написаны две строчки строфы XXXIX:

Покаместь ... упивайтесь ею
Сей жизнью легкой... о друзья

Дальше идут зачеркнутые варианты 3-го и 4-го стихов:

[Но мне смиряюсь [горжуся и жалею]] или
[Но к ней давно уже хладею]
[Назначена]

Глава подходит к концу, поэт уже знает, как она кончится, и мысль его забегает вперед, к началу третьей главы — лист 39 об. начат с первых ее строк:

Куда? уж эти мне поэты!
Прощай Онегин ‹мне› пора

- 230 -

Я не держу тебя да где ты
Свои проводишь вечера?
У Лариной —

Затем, отчеркнув написанное, Пушкин возвращается к строфе XXXIX. Снова пробует 2-й стих: „Но к ней давно уже хладею”, „Но вам во след давно не ‹смею›” — оба варианта густо зачеркивает и дальше с поправками продолжает ее текст, который уже близок к напечатанному. Текст пишется трудно (здесь речь идет уже не о героях, а об авторе — эти строфы всегда даются Пушкину не легко). Текст сдвигается вправо, а слева снова видим серию рисунков, они появились на листе раньше текста. Это три женских и пять мужских портретов. Один из женских портретов, очевидно, изображает Марию Раевскую (рядом два начатых наброска ее профиля). Мужские портреты не опознаны. Некоторые, несомненно, связаны с раздумьями Пушкина о греческой революции (мужчина в тоге и бородатый мужчина в феске). Внизу листа — женские ножки.

Не закончив строфу XXXIX (последняя написанная ее строчка — 12-я, („[Себя и] жребий мой прославить”), Пушкин пишет цифру 700, затем идут две начатые и густо зачеркнутые строки, а еще ниже — первый набросок стихотворения „Желание славы”, которое обращено к Воронцовой и будет закончено уже в Михайловском. Первые строки его в этом черновом наброске читаются так: „Когда желанием и негой утомленный Я на тебя гляжу коленопреклоненный...”.

Лист 40 начинается черновым письмом к А. И. Тургеневу (беловик датируется 1 декабря 1823 г.). После слов „обязан я переменою моей судьбы” идет начало чернового французского письма к неизвестному: „J’ose esperer qu’un exil de quatre ans [nem’a] n’ ‹a› pas efface [tout-à-fait] de [la] votre memoire”.33 Затем продолжается письмо к Тургеневу. Письмо это кончается уже на л. 40 об. словами: „...произнес сию притчу в подражание басни Иисусовой”. Перебеливая письмо, Пушкин продолжит его. В этой, заключительной части письма упоминаются Карамзины и княгиня Е. Голицына: „Благодарю вас за то, что вы успокоили меня на счет Н.‹иколая› М.‹ихайловича› и К.‹атерины› А.‹ндреевны› К.‹арамзиных›, но что делает поэтическая, незабвенная, конституционная, анти-польская княгиня Голицына?”. Может быть, вспомнив о княгине Голицыной, Пушкин и начал писать ей французское письмо, но потом ограничился вопросом в письме к Тургеневу.

На л. 40 об. после черновика письма к Тургеневу следует первоначальный набросок стихотворения „Бывало в сладком ослепленье”. После него начато стихотворение, которое показывает нам один из творческих приемов Пушкина — сперва записываются рифмы, потом к ним подгоняются строчки:

Жуковский                святой
Парнаса ‹?›                 чудотворец
                                      царедворец
Крылов разбит параличем34

Стихотворение осталось незаконченным.

В нижней части листа 40 об. женские фигуры и ножки.

Лист 41 занят письмом к Вяземскому („Конечно ты прав и вот тебе перемены”). Датируется оно по положению в тетради — между 1 декабря (письмо к Тургеневу) и 8 февраля — датой, которую видим вверху следующей страницы тетради. Стихотворная вставка к „Бахчисарайскому фонтану” („Не зрит лица его гарем”) находится в конце листа; двумя звездочками отмечено место ее вставки.

Лист 41 об. начинается заключительными стихами строфы XXXIX „Онегина”:

- 231 -

Чтоб‹ы› меня как верный друг
Напомнил хоть единый звук.

Рядом на левом поле помета „8 декабря 1823 nuit”, рядом с заключительными стихами строфы XXXIX и до начала следующей строфы. Закончив строфу XXXIX, Пушкин после отбивки рисует профиль неизвестного, ноги (мужская в брюках и женские) и потом уже принимается за строфу XL (она сдвинута вправо) („И чье нибудь он сердце тронет”). Строфа сразу не получается и пишется со значительной правкой. Затем следует новая серия рисунков: линия своего профиля в фуляре, женская ножка, два начатых мужских профиля — возможно, это еще одна попытка нарисовать Воронцова (Р. Е. Теребенина). После этого поэт приступает к строфе, которая не вошла в текст и в академическом издании обозначена как XLа; он пишет восемь стихов:

Но может быть — и это даже
Правдоподобнее сто раз
Изорванный, в пыли и саже
Мой напечатанный рассказ
Служанкой изгнан из уборной
В передней кончит век позорный
Как Инвалид иль Календарь
Или затасканный букварь

(5-я строка написана позднее слева).

Строфа осталась здесь незаконченной, ниже по диагонали к тексту идет набросок стихотворения „Недвижный страж дремал”. В нижнем левом углу женский портрет, в котором узнают К. Собаньскую (С. Ланда, М. Яшин, Л. Черейский) и который предваряет серию рисунков на следующей странице тетради. Набросок появляется на уровне начала строфы XL. Положение текста могло бы навести на мысль, что когда Пушкин начал это стихотворение, лист 42 уже был чем-то занят. Действительно, почти по всему листу 42 идут рисунки — 14 портретов, ухо, начатый рисунок женской фигуры, голова беса. Среди портретов узнаем ту женщину, которая нарисована внизу л. 41 об., т. е. К. Собаньскую; здесь же так часто повторяющееся в этой тетради изображение М. С. Воронцова и не очень удачная зарисовка Е. К. Воронцовой. Смазанный чернилами профиль напоминает также не очень удачно переданное изображение сестры поэта. Это вторая зарисовка ее в данной тетради.

Вся эта серия рисунков размещена с отступом от верхнего края листа. Возможно, задумав большое стихотворение и уже наметив его начало, Пушкин понимал, что бессмысленно записывать его на небольшой свободной части листа и вернулся к л. 41 об., продолжил же его в верхней части л. 42. Здесь написана строка:

    [Но вновь свободою Гишпания  кипела]

Отложив стихотворение, Пушкин возвращается к „Онегину” — пишет такой вариант строфы XL:

И этот юный стих небрежный
Переживет мой век мятежный
Могу ль воскликнуть ‹о друзья›
Воздвигнул памятник и я

Слово „воскликнуть” пишется подряд два раза, а первым вариантом последней строки было „Exegi monumentum”. Так впервые у Пушкина появляется тема горациевского „Памятника”. Это четверостишие, очевидно, должно было стать вторым в строфе XL, но перерабатывать строфу с новым мотивом Пушкин не стал и четверостишие так и осталось неиспользованным.

Дальше, справа от рисунков, Пушкин пишет две строки, также неиспользованные: „Я узнаю сии приметы Сии предвестия любви”. Потом, ниже этих строк, появляются четыре пропущенные строки в строфе XL:

Быть может, лестная надежда
Укажет будущий невежда

- 232 -

Мой                            портрет
И молвит: то то был поэт

Еще ниже, после черты, пробуется еще один вариант стихов 4—5:

Для призраков закрылись вежды
Но были                           надежды.

Стихи эти не зачеркнуты, но остались без применения. Внизу страницы — конец строфы XLа. Поэт начинает со строки 12: „Не я первой, не я последний”. Потом подряд пишет стихи 9—14:

Но что ж: в гостиной иль в передней
Равно читатели [черны]
Над книгой их права равны
Не я второй ‹так!›, не я последний
Их суд услышу над собой
Ревнивый, строгий и тупой

Лист 42 об. заполнен рисунками. Делались они в разных положениях тетради. Здесь снова видим профиль К. Собаньской (Ланда), серию рисунков к „Влюбленному бесу” (Цявловская) — летающие ведьмы, пляшущие и раздувающие огонь бесы, пляшущий скелет, а также голову лошади, дерево.

Лист 43 начинается со строфы XXXV второй главы „Евгения Онегина”. Строфа пишется в два или три приема, беловой текст первых четырех стихов переходит в запутанный черновой. Но характер семьи Лариных — патриархальных и хлебосольных помещиков — здесь определился окончательно. Несколько ниже этой строфы две строчки, которые скорее всего можно отнести к строфе IV третьей главы романа: „Онегин говорил об них С невольным вздохом сожаленья”. В академическом издании эти стихи не учтены. Поверх этих двух строк — черновые наброски письма, которое предположительно относят к И. Н. Инзову и датируют „около 8 марта 1824 года”. Пушкин возвращает адресату долг и извиняется за его задержку. В этот же день, 8 марта, он благодарит Вяземского за присланные деньги (см.: XIV, 88—89). Письмо к Вяземскому и служит ориентиром для датировки письма к Инзову. Ниже французского текста письма к Инзову три стихотворные строчки: „Но мне досталося на часть Поэзии губительная страсть” и после черточки: „Уж я не тот”. Возможно, это вариант к строфе XXXIX второй главы романа. В вариантах к этой строфе более ярко, чем в окончательном тексте, выражено противопоставление легкой жизни, которой наслаждаются простые смертные, и тяжкой доли поэта.

На л. 43 об. после зачеркнутого и неразобранного слова следует стихотворение „Все кончено: меж нами связи нет”, а вслед за ним черновик письма к А. А. Бестужеву от 8 февраля 1824 г. Письмо занимает весь лист 44. В середине листа цифровые колонки, не имеющие отношения к тексту. Лист 44 об. занят сперва посланием „К М. А. Г.‹олицыной›” („Давно об ней воспоминанье”), а после черты следует начало послания к Чаадаеву („К чему холодные сомненья”). Послание продолжается на л. 45. Треть этого листа оставлена чистой.

На л. 45 об. начинается черновой текст „Цыган”, кончая стихом „Идущих завтра в путь недальний”. Ниже его план поэмы. На левом поле листа незаконченный профиль М. С. Воронцова и голова молодого цыгана, внизу справа профиль неизвестного. Текст „Цыган” продолжается и на л. 46. Написав строку „Но им не тронуто оно”, Пушкин зачеркивает пять строк внизу (см.: IV, 408) и оставшуюся часть листа заполняет рисунками — иллюстрациями к поэме (цыганские кибитки, собака). Рядом видим профиль А. К. Стамо (Эфрос). На этом работа над „Цыганами” прерывается и продолжается уже на л. 47 об.—48, так как листы 46 об.—47 к этому времени были заняты письмом к А. А. Бестужеву от 12 января 1824 г.

В этом месте тетради хронология нарушена. Выше мы уже видели письмо к тому же Бестужеву, написанное в феврале 1824 г. Очевидно, закончив вчерне вторую главу „Онегина” до 12 января, Пушкин пропустил несколько листов для продолжения работы и набросал черновик письма к Бестужеву, но работа над романом застопорилась и к главе третьей всерьез он приступил, как увидим ниже, 8 февраля 1824 г., начав ее на л. 48 об. тетради. Таким образом, все тексты

- 233 -

на л. 43 об.—47 (стихотворение „Все кончено, меж нами связи нет”, послание к Чаадаеву, начало „Цыган”) можно датировать периодом 12 января—8 февраля 1824 г. Исключением является черновой набросок письма к Инзову, набросанный поверх текста онегинских строк. К этому мы еще вернемся.

На л. 47 об., кроме текста „Цыган”, четыре женских и один мужской профиль. Часть из них, вероятно, цыганские типажи, т. е. тоже автоиллюстрации к поэме. „Цыганы” заполняют и верхнюю треть л. 48 (монолог Старика). Ниже текста нарисована голова старого цыгана. Дальше Пушкин продолжать „Цыганы” в этой тетради не стал и на л. 48 об. начал третью главу „Онегина”. Написав заголовок „Глава Третья” и переписав с л. 39 первые восемь стихов строфы I, он в левом верхнем углу поставил дату „8 fevr. la nuit. 1824”, отчеркнул ее и ниже черты отметил события, очевидно, предшествующего вечера: „Joue avec Sch‹achovskoy› et Sin‹iavin› perdu. Soupe chez C‹omtesse› E‹lise› W‹oronzoff›”.35 „Ночью” работа, видимо, не пошла и заканчивается строфа уже другим пером и с большой правкой. На этом же листе, л. 48 об., помещается и строфа II („Я тут еще беды не вижу”). В правом верхнем углу листа дважды нарисован Вольтер. Лист 49 вмещает строфы III („К соседке поскакали други”) и IV („Пока дорогой самой краткой”). В середине правого поля снова рисуется профиль Вольтера (Цявловская), а ниже — почти поясной портрет тщательно одетого молодого человека. Мне кажется, прав С. А. Венгеров, увидевший в этом привлекательном молодом человеке с картинно-правильными чертами лица главного героя романа. На правом поле листа нарисован женский профиль.

Лист 49 об. занят строфой V („Скажи, которая Татьяна”). Сперва появляется такое начало:

Скажи, которая Татьяна?
Да та, которая грустна
И молчалива как Светлана
Вошла и села у окна —
Ужели ты влюблен в [другую] меньшую —
В [болтушку] богиню эту молодую
С ее бесчувственной красой
Подобно девам Рафаэля
Как Олинька в твоих

После сравнения Ольги с мадонной Рафаэля („Вандикова мадонна” появляется только в беловом тексте) Пушкин начинает снова эту же строфу, пропуская стихи, которые остаются без изменения. Бо́льшую часть листа снова занимают рисунки — девять мужских и три женских профиля. Три раза он рисует здесь Воронцова, один — Чаадаева (Чернов), один — Ризнич.

На л. 50 начинает строфу Vа словами „Проснулся он”, зачеркивает их и пишет неполные пять стихов, которые в академическом издании относятся к строфе XXIX второй главы о чтении Татьяны („Теперь с таким она вниманьем”); после них ставит черту и снова возвращается к оставленной строфе Vа („В постеле лежа — наш Евгений”). В строфе намечается влюбленность Онегина в Татьяну:

Проснулся он денницы ране
И мысль была все о Татьяне
Вот новое подумал он
Не уж то я в нее влюблен

Листы 50 об. и 51 занимает письмо к Вяземскому от 8 марта 1824 г., писанное сначала карандашом, а затем чернилами. Последний лист, 51 об., снова занят „Онегиным”. Из письма следует, что Пушкин получил деньги за „Бахчисарайский фонтан” и теперь может расплатиться с долгами. Просматривая одновременно ранее написанные строфы о Лариных во второй главе, Пушкин и набрасывает французское письмо Инзову на л. 43 тетради. На л. 51 об. еще два раза отрабатывается мотив влюбленности Онегина:

- 234 -

[Решил] и скоро стал Евгений
Как Ленский
——————

Уже ль Онегин в самом деле
[Влюбился]

Еще три строчки, разрабатывающие ту же тему, зачеркнуты. В академическом издании они не учтены и прочитываются только две первые:

[Так думал ветреный etc]
[Того желать б я был и рад]

Вслед за этими набросками идет строфа VI („Меж тем Онегина явленье”). Эта строфа — последняя запись в тетради. Работа над романом в стихах продолжается уже в тетради № 835.

ПРИВОДИМ ДАТЫ ТЕКСТОВ, НЕ УКАЗАННЫЕ САМИМ ПУШКИНЫМ.

1822

Таврида — 27 мая — июль.

Иностранке — перебеленный автограф — июль — декабрь.

1823

Л. Пушкину („Брат милый, отраком расстался ты со мной”) — 1—15 апреля.

„Наши писатели жалуются на равнодушие женщин...” — 6 февраля — 9 мая.

„Причинами, замедлившими ход нашей словесности...” — 6 февраля — 9 мая.

„Умом и нежной красотой...” — 28 мая — первая декада июля.

„Кто волны вас остановил...” — июль / после 3—14 октября.

„Завидую тебе, питомец моря смелый...” — июль/после 3—14 октября.

„Простишь ли мне ревнивые мечты”. Черновой текст. — 15—22 октября.

Письмо к А. Н. Раевскому — 22 октября — 1 ноября.

Жалоба — 22 октября — 1 ноября.

„Надеждой сладостной младенчески дыша...” — 1—4 ноября.

„А скольким будет та же честь...” — ноябрь (после 4-го).

Письмо к Е. Голицыной (начало, на французском языке) — 1 декабря.

„Бывало в сладком ослепленьи...”.

Черновой автограф. — 1—8 декабря.

„Жуковский              святой...” — 1—8 декабря.

„Недвижный страж дремал на царственном пороге. Черновой автограф.

                1824                          8 декабря.

„Все кончено: меж нами связи нет...” — 12 января — 8 февраля.

Чаадаеву („К чему холодные сомненья...”) — 12 января — 8 февраля.

Цыганы. Начало работы над поэмой.                      — 12 января — 8 февраля.

—————

Сноски

Сноски к стр. 201

¹ Модзалевский Л. Б., Томашевский Б. В. Рукописи Пушкина, хранящиеся в Пушкинском Доме. Научное описание. М.; Л., 1937.

² Описание второй и третьей масонских тетрадей (№ 835 и 836) см.: Фомичев С. А. Рабочая тетрадь Пушкина № 835. Из текстологических наблюдений // Пушкин. Исследования и материалы. Л., 1983. Т. 11. С. 27—65; Иезуитова Р. В. Рабочая тетрадь Пушкина № 836 // Пушкин. Исследования и материалы. Л., 1991. Т. 14. С. 121—147.

³ Запись эта читалась так: „Пушкин. Алексеев. Пушкин” (см.: Рукою Пушкина. Несобранные и неопубликованные тексты. М.; Л., 1935. С. 294). Между тем Пушкин писал свою фамилию не Poushkin, а Pouchkin. Кроме того, нет в этой подписи и буквы „k” — вместо нее видим отчетливое „n”. Явно не рукою Пушкина написаны обе первые фамилии. Это, безусловно, собственноручные подписи П. С. Пущина и Н. С. Алексеева, которые, зайдя к поэту на следующий день после его дня рождения, принесли ему масонские тетради и расписались на одной из них. Написание буквы „щ” в переводе фамилий на французский язык было неоднозначным. Так, например, П. А. Осипова в одном из писем пишет фамилию „Пещуров” так: „Peschouroff” (см.: XIV, 212). Впервые правильно прочитала фамилию Пущина Т. И. Краснобородько.

⁴ Определение М. Ф. Беляева в его диссертации „Изучение рисунков Пушкина и их роль в пушкиноведении” (1946 г.; хранится в ГБЛ).

Сноски к стр. 203

⁵ Якушкин. В. Е. Рукописи А. С. Пушкина, хранящиеся в Румянцевском музее в Москве // Русская старина. 1884. Т. 42, № 6. С. 551.

Сноски к стр. 205

⁶ Подробно об этих заметках см.: Левкович Я. Л. К датировке ранних критических текстов Пушкина // Временник Пушкинской комиссии. СПб., 1993. № 25. С. 143—146.

Сноски к стр. 208

⁷ Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина „Евгений Онегин”. Комментарий: 2-е изд. Л., 1983. С. 134.

Сноски к стр. 210

⁸ Старк В. П. Стихотворение Пушкина „Завидую тебе, питомец моря смелый...” // Временник Пушкинской комиссии. Л., 1986. Вып. 20. С. 5—23.

Сноски к стр. 213

⁹ это диковинка (франц.).

Сноски к стр. 214

¹⁰ См.: Томашевский Б. В. Пушкин. М.; Л., 1956. Кн. 1. С. 551—552; Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина „Евгений Онегин”. Комментарий. С. 167—170.

¹¹ Фомичев С. А. Сцена из „Фауста”. (История создания, проблематика, жанр) // Временник Пушкинской комиссии. 1980. Л., 1983. С. 24—25.

Сноски к стр. 215

¹² Т. Г. Цявловская связывает этот рисунок с замыслом поэмы о влюбленном бесе. См.: Цявловская Т. Г. Неосуществленные замыслы Пушкина // Пушкин. Исследования и материалы. М.; Л., 1960. Т. 3. С. 119.

Сноски к стр. 216

¹³ любите меня (франц.).

Сноски к стр. 218

¹⁴ См., например, в письме к А. А. Бестужеву от 8 февраля 1824 г.: „Об моей поэме нечего и думать — если когда-нибудь она и будет напечатана, то верно не в Москве и не в Петербурге” (XIII, 88).

Сноски к стр. 220

¹⁵ Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина „Евгений Онегин”. Комментарий. С. 185—186.

¹⁶ См. об этом: Томашевский Б. В. Пушкин М.; Л., 1956. Кн. 1. С. 548—552. Здесь же отмечено, что заключительные шесть стихов строфы VIII в печати не появились по цензурным соображениям.

¹⁷ Может быть, это количество стихотворных строк, отправленных А. Бестужеву для «Полярной звезды» на 1824 год, но тогда Пушкин ошибся на три строки.

¹⁸ Рукою Пушкина. С. 292.

¹⁹ Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина „Евгений Онегин”. Комментарий. С. 189.

Сноски к стр. 222

²⁰ Дьяконов И. М. Об истории замысла „Евгения Онегина” // Пушкин. Исследования и материалы. Л., 1982. Т. 10. С. 83.

²¹ Пометы объяснены Т. Г. Цявловской: „шоколад 20 франков”, „«post» — деньги за отправку писем или посылки, может быть, этого же шоколада” (Рукою Пушкина. С. 355).

²² На основании этого рисунка Цявловская полагает, что Пушкин встречался с Пестелем в Одессе. См.: Цявловская Т. Г. Рисунки Пушкина. М., 1980. С. 156—157.

²³ Бартенев П. И. Рукописи Пушкина // Русский архив. 1888. Т. 1. С. 228.

²⁴ Рукою Пушкина. С. 299.

Сноски к стр. 223

²⁵ Якушкин В. Е. Рукописи А. С. Пушкина, хранящиеся в Румянцевском музее в Москве. С. 280.

²⁶ Карточный термин, обозначающий увеличение ставки в 7 раз.

Сноски к стр. 224

²⁷ Дьяконов И. М. Об истории замысла „Евгения Онегина”. С. 84—85.

Сноски к стр. 226

²⁸ Цявловская Т. Г. Рисунки Пушкина. С. 148.

²⁹ Пушкин А. С. Стихотворения: В 3 т. Л., 1955. Т. 3. С. 223, 789 (комментарий Б. В. Томашевского).

Сноски к стр. 227

³⁰ В „Рукою Пушкина” (с. 300) отмечено: „Можно прочесть и Н. и М.”.

Сноски к стр. 228

³¹ Цявловская Т. Г. Храни меня, мой талисман // Прометей. М., 1974. Кн. 10. С. 20.

Сноски к стр. 229

³² См.: Левкович Я. Л. Из наблюдений над „арзрумской” тетрадью Пушкина // Временник Пушкинской комиссии. 1981. Л., 1985. С. 29—30.

Сноски к стр. 230

³³ „Смею надеяться, что четырехлетнее изгнание [меня не] не [вовсе] изгладило из вашей памяти” (франц.).

³⁴ Впервые напечатано П. И. Бартеневым; см.: Бартенев П. И. Рукописи Пушкина // Русский архив. 1881. Кн. 1. С. 231. Попытку связать набросок с „Евгением Онегиным” см.: Зенгер Т. Г. Из черновых текстов Пушкина // Пушкин — родоначальник новой русской литературы. М.; Л., 1941. С. 43—47. В академическом издании напечатано только в XVII томе (с. 23). Там предложено чтение „Парнасский”.

Сноски к стр. 233

³⁵ „Играл с Шаховским и Синявиным. Ужинал у гр. Е. Воронцовой” (франц.).