Л. КАМЕНСКАЯ

ОБ ОДНОЙ ЭПИГРАММЕ ПУШКИНА

Среди лицейских стихов Пушкина широко известна французская эпиграмма на княжну В. М. Волконскую:

On peut très bien, mademoiselle,
Vous prendre pour une maquerelle,
Ou pour une vieille guenon,
Mais pour une grâce, — oh, mon Dieu, non.

(I, 191)

Переводится она так:

  Сударыня, вас очень легко
  Принять за сводню
  Или за старую обезьяну,
  Но за грацию, — о боже, нет.

    (I, 499)

Известна и послужившая поводом к этой эпиграмме история, произошедшая с 17-летним Пушкиным в июле — августе 1816 г. в Царскосельском дворце.

О ней вспоминает в своих «Записках» И. И. Пущин: «У Волконской была премиленькая горничная Наташа. Случалось, встретясь с нею в темных переходах коридора, и полюбезничать; она многих из нас знала, да и кто не знал Лицея, который мозолил глаза всем в саду?

Однажды идем мы, растянувшись по этому коридору маленькими группами. Пушкин, на беду, был один, слышит в темноте шорох платья, воображает, что это непременно Наташа, бросается поцеловать ее самым невинным образом. Как нарочно, в эту минуту отворяется дверь из комнаты и освещает сцену: перед ним сама княжна Волконская. Что делать ему? Бежать без оглядки; но этого мало, надобно поправить дело, а дело неладно!.. Я ему посоветовал открыться Энгельгардту и просить его защиты. Пушкин никак не соглашался довериться директору и хотел написать княжне извинительное письмо. Между тем она успела пожаловаться брату своему П. М. Волконскому, а Волконский — государю... На это ходатайство Энгельгардта государь сказал: „Пусть пишет, уж так и быть, я беру на себя адвокатство за Пушкина; но скажи ему, чтоб это было в последний раз. La vieille est peut-être enchantée de la méprise du jeune homme, entre nous soit dit“,1 — шепнул император, улыбаясь, Энгельгардту».2

В этих воспоминаниях, написанных в 1857 г., Пущин ничего не говорит о том, что Пушкин действительно написал, но не извинительное письмо княжне, а злую эпиграмму на нее. Эпиграмма эта стала известна лишь в 1871 г., когда в «Вестнике Европы» были опубликованы мемуары М. И. Жихарева, племянника и биографа П. Я. Чаадаева, под названием «Петр Яковлевич Чаадаев.

193

Из воспоминаний современника. Докладная записка потомству о Петре Яковлевиче Чаадаеве». Жихарев рассказывает эту же историю, только в несколько иной интерпретации, чем Пущин. Впервые Жихарев опубликовал и саму эпиграмму на французском языке. После этой публикации эпиграмма заняла свое место во всех изданиях сочинений Пушкина, начиная с издания 1880 г. под редакцией П. А. Ефремова.

При сверке рукописи М. И. Жихарева, хранящейся в Отделе рукописей Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина, с текстом ее публикации в «Вестнике Европы» я установила, что в публикации, а следовательно, и во всех последующих изданиях Пушкина, как дореволюционных, так и советских, допущена ошибка, изменяющая смысл и стиль всей эпиграммы.

«Один раз под вечер, — пишет Жихарев, — когда все кошки делаются серыми, Пушкин, бегая по какому-то коридору, наткнулся на какую-то женщину, к которой пристал с неосмотрительными речами, и даже, сообщают злоязычники, с необдуманными прикосновениями. Женщина подняла крик и ускользнула, однакоже успела рассмотреть и узнать виноватого. Она была немолода,3 некрасива и настолько знатна, что слух об этом маленьком происшествии дошел до ушей самого государя. Государь, недовольный шалостью одного из воспитанников своего любимого лицея, приказал немедленно Пушкина высечь. Энгельгардт этого приказания не исполнил. Известно что при императоре Александре I можно было иногда повелений такого рода не исполнять, а потом за ослушание получать благодарность.

Слух же про крошечный скандальчик разнесся по Царскому Селу, и раздражительный поэт почтил пожилую девушку следующим французским четверостишием, в котором, мне кажется, уже вполне проглядывают столько впоследствие известныя и грозныя пушкинския когти:

On peut fort bien, mademoiselle,
Vous prendre pour une maquerelle,
Ou pour une vieille guenon;
Mais pour une garce, — oh, mon Dieu, non».4

Как видим, Жихарев в отличие от Пущина сгущает краски.

Пущин: «...бросается поцеловать ее самым невинным образом». Жихарев: «...пристал с неосмотрительными речами и <...> с необдуманными прикосновениями».

Пущин: «Государь сказал: „...Я беру на себя адвокатство за Пушкина“». Жихарев: «Государь <...> приказал немедленно Пушкина высечь».

Что же касается ошибки, то она заключается в том, что в четвертой строке употреблено слово «garce», которое переводилось впоследствии как «грация» (Жихарев эпиграмму не переводит). Слово «garce» полисемично и имеет древнюю этимологию. Первоначально (с XII в.) оно означало «девицу низкого происхождения, служанку». Именно в этом значении оно, очевидно, употребляется Пушкиным. Позднее Г. Флобер впервые употребил его в значении «шлюха, потаскуха», и значение это распространилось настолько широко, что сегодня слово «garce» воспринимается прежде всего именно в этом смысле. Думаю, что ко времени публикации воспоминаний Жихарева, в 1871 г., оно уже воспринималось таким образом.5 Следовательно, можно предположить, что цензура решила устранить слово «garce» по соображениям приличия, как вульгарное и грубое, и заменить словом «grâce».

Французские слова «garce» и «grâce» в написании различаются не только порядком букв. В слове «grâce» присутствует надстрочный знак (accent circonflexe). Думаю, что опечатка в этом случае исключена: можно по ошибке поменять местами буквы, но нельзя случайно добавить надстрочный знак, создающий новое слово. Именно поэтому я и предполагаю, что данное разночтение преднамеренное, что здесь в дело вмешалась цензура.

194

Между прочим, слово «guenon», переводимое обычно в изданиях Пушкина как «обезьяна» (I, 499), «мартышка»,6 а однажды как «шкура» (?!),7 я бы перевела, согласно объяснению, данному в «Большом Лярусе»,8 и переводу в словаре, составленном Н. П. Макаровым, как «безобразная женщина», «старуха», «уродина» — значения, появившиеся в XVII в., тогда как первоначальное, «обезьяна», зафиксировано в XVI в.

Здесь, как мы видим, присутствуют две обратные тенденции. Слово «garce» воспринимается в своем первоначальном, древнем значении, несмотря на наличие других, новых. Слово же «grâce», напротив, — в значении вторичном, более позднем.

Принятый до сих пор текст имеет не по-пушкински грубый смысл: получается, что поэт просто констатирует свою ошибку — принял старуху за юную грацию.9

Если же принять во внимание все вышесказанное, можно утверждать, что эпиграмма приобретает другой смысл, еще более едкий и злой, но все же имеющий характер извинения. Пушкин как бы признает, что такую высокопоставленную особу, как княжна В. М. Волконская, ни в коем случае нельзя спутать с простолюдинкой — горничной Наташей, к которой можно приставать с «неосмотрительными речами» и с «необдуманными прикосновениями».

Полагаю также, что обращение «mademoiselle» надо переводить как «мадемуазель», «барышня», чтобы подчеркнуть, что речь идет о незамужней даме, а не безличным «сударыня», как это принято.

Итак, эпиграмму следует напечатать и перевести так:

On peut fort bien, mademoiselle,
Vous prendre pour une maquerelle
Ou pour une vieille guenon;
Mais pour une garce, — oh, mon Dieu, non.

— Мадемаузель, вас очень легко
Принять за сводню
Или за старую уродину,
Но за простолюдинку, — о боже, нет.