- 177 -

Л. М. АРИНШТЕЙН

СЕЛЬЦО ЗАХАРОВО В БИОГРАФИИ И ТВОРЧЕСТВЕ ПУШКИНА

1

Тема «Пушкин и Захарово» в научной пушкиноведческой литературе практически не рассматривалась. Это тем заметнее, что она занимает немалое место в мемуаристике, краеведческой литературе, а за последние годы довольно широко представлена в журнальных и газетных статьях.

В основе столь невысокого научного интереса к «захаровскому» периоду жизни Пушкина лежит редко высказываемое прямо — но однажды все-таки высказанное — мнение, что детские годы поэта вообще и его жизнь в Захарове в частности существенного влияния на дальнейшую судьбу, а тем более на его творчество не оказали. «...когда <...> Пушкин хотел оглянуться на начало своей жизни, он неизменно вспоминал только Лицей — детство он вычеркнул из своей жизни. Он был человек без детства», — пишет Ю. М. Лотман.1 И дальше: «...когда внутреннее развитие подвело Пушкина к идее Дома, поэзии своего угла, то это оказался совсем не тот дом (или не те дома), в которых он проводил дни детства. Домом с большой буквы стал дом в Михайловском, дом предков, с которым поэт лично был связан юношескими воспоминаниями 1817 года и годами ссылки, а не памятью детства».2

Мнение это едва ли справедливо. Ведь именно здесь, в подмосковном имении Марьи Алексеевны Ганнибал, в детском сознании будущего поэта сложились первые и потому самые неизгладимые впечатления, связанные с укладом и бытом среднерусского поместья, образ которого сопровождал Пушкина всю жизнь и занял заметное место в созданной им поэтической картине мира. Вспомним, что до поездки в Михайловское летом 1817 г., когда поэту уже исполнилось восемнадцать лет, он никаких поместий, кроме Захарова, не видел и не знал. И неудивительно, что когда «внутреннее развитие» подвело Пушкина к потребности поэтически изобразить сельскую жизнь, то реальной основой этого изображения оказалось Захарово:

Мне видится мое селенье,
Мое Захарово; оно
С заборами в реке волнистой
С мостом и рощею тенистой
Зерцалом вод отражено.
На холме домик мой; с балкона
Могу сойти в тенистый сад.

(I, 168)

В дальнейшем Пушкину не раз приходилось — вынужденно или по собственной воле — соприкасаться с жизнью русской деревни. Судьба надолго забросила его на Псковщину — в Михайловское, Тригорское, Петровское; подолгу гостил

- 178 -

он в имениях Тверской губернии — в Старице, Бернове, Павловском, Малинниках. Образ среднерусского поместья в его сознании необыкновенно обогатился, разросся, свидетельство чему — «сельские» главы «Евгения Онегина», многочисленные лирические стихотворения, так или иначе затрагивающие эту тему. Но первые впечатления неизгладимы, и к Захарову Пушкин относился особенно душевно. Во всяком случае еще через пятнадцать лет — летом 1830 г., вскоре после помолвки с Натальей Николаевной Гончаровой, — он вновь приезжает в Захарово. Приезжает без всякой видимой цели, незваный, неприглашенный, ибо с Харитиньей Ивановной Козловой, которой в то время было продано имение, Александр Сергеевич не был даже знаком.

«Он совершил этим летом сентиментальное путешествие в Захарово, — писала тогда мать поэта Надежда Осиповна к дочери Ольге, — <...> единственно чтобы увидеть место, где он провел несколько лет своего детства».3

«Сентиментальное путешествие» означало в словоупотреблении той поры поездку, вызванную эмоциональной потребностью и не преследующую никаких деловых целей. Может быть, если бы не письмо Надежды Осиповны, мы не знали бы об этой поездке, как не знаем о каких-то поступках или поездках Пушкина, не отразившихся в его письмах, записях, в воспоминаниях современников. Может быть, и в Захарово, к которому поэт испытывал столь бескорыстную нежность, он заезжал не однажды.

Существенно и другое. В теме «Пушкин и Захарово» далеко не все так ясно, как представляется на первый взгляд — и в смысле биографических деталей, и в плане соотнесения «захаровских» впечатлений с поэтическим творчеством.

Рассмотрению этих вопросов и посвящена настоящая статья.

2

Источников, которые проливают свет на сюжет «Пушкин и Захарово», — четыре, не считая, разумеется, того, что написал о Захарове сам Пушкин, что сознательно или подсознательно отразилось в его лирике.

Первый по времени источник — письмо Надежды Осиповны Пушкиной к дочери Ольге с сообщением о поездке Александра в Захарово летом 1830 г. Оно только что упоминалось, и к нему предстоит вернуться.

Второй источник — воспоминания адресата этого письма, сестры поэта Ольги Сергеевны. По просьбе брата Павла Васильевича Анненкова — Ивана Васильевича, работавшего тогда над составлением биографии Пушкина, муж Ольги Сергеевны Н. И. Павлищев записал с ее слов воспоминания о детстве поэта. Запись датирована 26 октября 1851 г. Из нее мы узнаем, что бабушка Ольги и Александра — Марья Алексеевна Ганнибал («Ганнибалова», как принято было писать и произносить тогда эту фамилию для женского рода), продав в 1805 г. принадлежавшее ей село Кобрино в 60 верстах от Петербурга, «купила под Москвою, верстах в сорока, у г-жи Тиньковой сельцо Захарово». Сюда семейство Пушкиных стало выезжать на летние месяцы, вплоть до 1811 г., когда Марья Алексеевна продала Захарово.4

Третий источник — воспоминания С. П. Шевырева. Они представляют особый интерес не только потому, что Степан Петрович был выдающимся мыслителем, поэтом, критиком, организатором журналов «Московский вестник» и «Московский наблюдатель», профессором Московского университета, близким знакомым Пушкина, но и потому, что он подолгу жил в непосредственной близости от Захарова: С. П. Шевырев был женат на воспитаннице князя Бориса Владимировича Голицына, которому принадлежало село Большие Вяземы в двух верстах от Захарова. Сюда, в приходскую церковь, стекался по воскресеньям окрестный люд, в том числе из Захарова. Впрочем, обо всем этом гораздо живее повествует сам Степан Петрович:

- 179 -

«Пушкины постоянно жили в Москве, но на лето уезжали в деревню Захарьино, верстах в сорока от Москвы <...> Особенно заметить следует, что деревня была богатая: в ней раздавались русские песни, устраивались праздники, хороводы, и, стало быть, Пушкин имел возможность принять народные впечатления. В селе до сих пор живет женщина Марья, дочь знаменитой няни Пушкина, выданная за здешнего крестьянина. Эта Марья с особенным чувством вспоминает о Пушкине, рассказывает об его доброте, подарках ей, когда она прихаживала к нему в Москве, и, между прочим, об одном замечательном обстоятельстве. Перед женитьбой Пушкин приехал в деревню, которая уже была перепродана, на тройке, быстро обежал всю местность и, кончивши, заметил Марье, что все теперь здесь идет не по-прежнему <...> Более следов Пушкина нет в Захарьине. Деревня эта не имеет церкви, и жители ходят в село Вяземы (кн. Голицына) в двух верстах; здесь положен брат Пушкина, родившийся 1802 года, умерший в 1807 году. Пушкин ездил сюда к обедне. Село Вяземы, которое Пушкин в детстве, без сомнения, часто посещал, принадлежало Годунову; там доселе пруды, ему приписываемые; старая церковь тоже с воспоминаниями о Годунове; стало быть, в детстве Пушкин мог слышать о Годунове».5

Рассказы С. П. Шевырева были записаны 23 декабря 1850—3 января 1851 г. Н. В. Бергом по поручению П. В. Анненкова, также в связи с работой над биографией Пушкина. Все, что рассказал С. П. Шевырев (как и воспоминания О. С. Павлищевой), П. В. Анненков внес в свой знаменитый труд «Материалы для биографии А. С. Пушкина».6 О детских годах поэта здесь еще говорится с полным уважением.

Николай Васильевич Берг — тогда молодой человек, помогавший Анненкову в сборе материалов для биографии Пушкина, — заинтересовался рассказом Шевырева и сам отправился в сельцо Захарово, где ему удалось встретиться и переговорить с дочерью Арины Родионовны — Марьей Федоровной.

О своей поздке в Захарово — не без некоторых прикрас и модной тогда стилизации под «простонародный» говор — Берг поведал в небольшой заметке в журнале «Москвитянин», в № 9 и 10 за 1851 г. Это четвертый источник. Приводим (с незначительными сокращениями) часть записанного Бергом рассказа Марьи, необходимую нам для дальнейших сопоставлений.

«Многие из стариков, живущих в сельце Захарове, помнят маленького Пушкина. Но особенно помнит его дочь его няни, его знаменитой няни, которую он так любил и даже прославил в стихах. Ее зовут Марья, по отчеству Федоровна. Нельзя не верить ее простым, безыскусственным рассказам о детстве Александра Сергеевича <...> Сначала она ничего не могла припомнить об Александре Сергеевиче, кроме того, что „они были умные такие и добрые такие!“. Но потом, мало-помалу, она оживилась, и сама собой, почти без всякого побуждения, рассказала все, что только знает и помнит.

— Да, батюшка, умные они были такие, и как любили меня — господи, как любили... — начала она об нем, — и махонькие-то любили, и большие любили, как жили еще здесь у бабушки-то своей, Марьи Алексеевны — Марья-то Лексеевна была им бабушка, а Осип-от Абрамыч дедушка <...> добрый был барин, а уж грузен, куда грузен был... Вот у него-то и жил Александр Сергеевич-то... <...>.

— Смирный был ребенок Александр Сергеевич или шалун?

— Смирный был, тихий такой, что господи! все с книжками, бывало... нешто с братцами когда поиграют, а то нет, с крестьянскими не баловал... тихие были, уваженье были дети.

— Когда ж он отсюда уехал?

— Да господи знает! Годов двенадцати, надо быть, уехал...

— И с тех пор уж ты его не видала?

- 180 -

— Нет, видела еще три раза, батюшка: была у него в Москве, а вдругорядь он приезжал ко мне сам, перед тем как вздумал жениться. Я, говорит, Марья, невесту сосватал, жениться хочу... и приехал это не прямо по большой дороге, а задами; другому бы оттуда и не приехать: куда он поедет? — в воду на дно! а он знал... Уж оброс это волосками тут (показывая на щеки); вот в этой избе у меня сидел, вот тут-то... а в третий-то раз я опять к нему ходила в Москву.

— Когда ж он у тебя здесь был? В каком году, не помнишь?

— Где нам помнить! вот моей дочке теперь уже двадцать второй год будет, ей был тогда, над быть, седьмой, либо шестой годок...

— Когда ж он — летом приезжал или зимой?

— Летом, батюшка; хлеб уж убрали, так это под осень, надо быть, он приезжал-то... я это сижу, смотрю: тройка! я эдак... а он уж ко мне в избу-то и бежит... <...> Пока он пошел это по саду, я ему яишенку-то и сварила; он пришел, покушал... все наше решилося, говорит, Марья; все, говорит, поломали, все заросло! Побыл еще часика два — прощай, говорит, Марья! приходи ко мне в Москву! а я, говорит, к тебе еще побываю... сели и уехали!.. <...>

— Когда ж ты была у него в Москве-то?

— Да скоро после того, как они были здесь. Стояли тогда у Смоленской божьей матери, каменный двухэтажный дом... посмотри, говорит, Марья, вот моя жена! Вынесли мне это показать ее работу, шелком, надо быть, мелко-мелко, четвероугольчатое, вот как это окно: хорошо, мол, батюшка, хорошо... Точно, батюшка, — прибавила она немного погодя: — и любили они меня: душа моя Марья, я, говорит, к тебе опять побываю!..».7

Как видим, собранные вместе источники дают известное представление о том, чем было сельцо Захарово (Захарьино) в начале прошлого столетия, о детстве Пушкина, по крайней мере о времени, когда он вместе с семьей жил в Захарове, и, наконец, о поездке Пушкина в Захарово уже в зрелые годы.

Только вот о поездке или о поездках?

3

Обратим внимание: между двумя наиболее интересными источниками — письмом Надежды Осиповны и рассказом Марьи, как, впрочем, и в самом этом рассказе, имеются очень существенные разноречия.

Согласно письму, Пушкин приезжал в Захарово в первой половине лета 1830 г. Ту же дату как будто называет и Марья («вдругорядь он приезжал ко мне сам, перед тем как вздумал жениться»). Но как только она переходит к подробностям, получается, что Пушкин был у нее не в 1830-м, а то ли в 1834-м, то ли в 1835 г. («вот моей дочке теперь уже двадцать второй год будет, ей был тогда, надо быть, седьмой либо шестой годок...»), и не в первой половине лета, а в самом его конце («хлеб уж убрали, так что это под осень, надо быть, он приезжал-то»).

Может быть, недоразумение?

Попробуем попридирчивее взглянуть на источники. Письмо помечено 22 июля 1830 г.; оно написано в Петербурге и адресовано дочери в Михайловское. В письме сообщается о семейных событиях, которые не оставляют сомнения, что с датой все в порядке: «Александр наконец с нами — с того самого дня, как я писала тебе первое мое письмо; он приехал спустя несколько часов, как оно тебе было отослано».

«Первое письмо» здесь же. Оно датировано 19 июля 1830 г. Действительно, в субботу 19 июля Пушкин вернулся в Петербург после более чем четырехмесячной отлучки в Москву. Эта дата легко прослеживается по письмам Пушкина, неоднократно опубликованным, и в перепроверке не нуждается. Следовательно, в 1830 г. Пушкин был в Захарове, и был, разумеется, до того, как об этом написала

- 181 -

Надежда Осиповна в своем письме от 22 июля того же года.8 Или еще точнее: до того, как 16 июля Пушкин выехал из Москвы в Петербург.9

Значит, что-то забыла или перепутала Марья?

Так ведь получается, что перепутала она не «что-то», а главное в жизни крестьянки: сезон полевых работ, годы ребенка... Ведь если мать путает — годовалой или шестилетней была ее родная дочь, если крестьянка путает созревание хлебов с порой, когда «хлеб уже убран» (а в Подмосковье к 15 июля, по-старому, рожь только наливается), то какое может быть доверие к остальному, что ею сказано?

Между тем все, что в рассказе Марьи поддается объективной проверке, истине соответствует. Помнит она прежних своих помещиков — деда и бабку Ганнибалов, помнит и родственников их, и детей. Помнит по именам, не путает, кто старше, кто младше. Помнит, когда в последний раз был в Захарове маленький Александр: «— Когда ж он отсюда уехал? — Да господи знает! Годов двенадцати, надо быть, уехал...». Верно. Осенью 1810 г., когда Пушкины последний раз покидали Захарово, Александру шел двенадцатый год. Помнит она и всю историю переездов Ганнибалов, и соответственно собственных своих родителей, из Суйды в Кобрино, из Кобрина в Захарово. Прекрасно представляет Марья и более поздний период: облик Пушкина (бакенбарды), его женитьбу, место, где Пушкин жил в Москве, характерные детали его поведения.

Все это заставляет отнестись и к остальной части рассказа Марьи с определенным доверием. Верил ей и С. П. Шевырев. Ведь, по существу, многое из того, что он рассказывал Н. В. Бергу, почерпнуто от той же Марьи. Верил Марье и Берг: верил настолько, что счел нужным опубликовать ее рассказ в «Москвитянине». Наконец, трезвый и придирчивый П. В. Анненков, имевший в своем распоряжении и тот и другой текст (собственно три источника из четырех: писем Надежды Осиповны он не знал), досконально повторил в своих «Материалах для биографии Пушкина» все, что рассказала Марья.

Ну, а если поверим и мы, как тогда быть с разноречием между письмом Надежды Осиповны и рассказом Марьи? Равно как и с разноречием внутри этого рассказа? Махнуть на него рукой? Умолчать, делая вид, что никакого противоречия не существует, как это, по существу, делалось до сих пор? Или попытаться проверить не столь уж невероятную версию, что Пушкин побывал в Захарове не один раз: в июне — начале июля 1830 г., о чем сообщается в письме, а также позже, в конце августа одного из последующих годов, что и запало в память Марьи?

Попробуем проверить...

4

В Москве и Подмосковье — так, чтобы это приходилось на последние числа августа — начало сентября, — Пушкин побывал еще дважды: в 1833 и в 1834 гг.

В 1833 г. 17 августа, в четверг, Пушкин отправляется из Петербурга в длительное путешествие. Он посетит Москву, Нижний Новгород, Казань, Симбирск, Оренбург, сделает длительную остановку в Болдине и лишь в самом конце ноября вернется домой.

Странная это была поездка. Казалось бы, в предвидении столь долгого и утомительного путешествия Пушкин должен был стремиться поскорее проехать хорошо знакомую ему часть пути из Петербурга в Москву. Но Пушкин до удивления не спешил. Уже на второй день, 18 августа, он вместе со своим спутником С. А. Соболевским вышел из коляски по случаю хорошей погоды и прошел пешком 15 верст пути. 19 августа к концу дня они добрались до Торжка, где хорошенько выспались, позавтракали, и, не торопясь отправляться дальше, Пушкин сел писать к Наталье Николаевне «подробный отчет о <...> путешествии»

- 182 -

(письмо от 20 августа 1833 г. из Торжка — XV, 71—72), откуда и заимствованы приведенные выше сведения.

От Торжка до Москвы по Петербургско-Московскому тракту один дневной перегон. Но Пушкин по прямой дороге не поехал. Расставшись с Соболевским (тот поехал напрямую по тракту), он отправился к Москве кружным путем, через Ярополец (в 18 км от Волоколамска), где находилось имение Натальи Ивановны Гончаровой, тещи поэта. Отношения Александра Сергеевича с Натальей Ивановной были далеко не радужными, если не сказать больше. В Яропольце он никогда не был до того и лишь однажды заехал туда еще раз на несколько часов. Деловых целей визит тоже не преследовал. Зачем же Пушкину понадобилось усложнять свой путь поездкой по проселочным дорогам вместо удобного почтового тракта и удлинять его по меньшей мере на двое суток?

Объяснение лежит в чисто эмоциональной сфере. На сей раз Пушкин ехал в собственной коляске (обычно ему приходилось ездить в почтовой карете или дилижансе), он, судя по всему, был расположен в то время заезжать в самые разные места, не имеющие отношения к главной цели поездки; он радовался возможности не торопиться, заворачивать, куда ему заблагорассудится, останавливаться, на сколько ему будет угодно, и он этой возможностью пользовался. Потому и в Ярополец он попал тоже не вдруг.

«Ты не угадаешь, мой ангел, откуда я к тебе пишу, — начал он свой очередной «отчет» Наталье Николаевне, датированный 21 августа, — из Павловска; между Берновом и Малинников. <...> Вчера, своротя на проселочную дорогу к Яропольцу, узнаю с удовольствием, что проеду мимо Вульфовых поместий, и решился их посетить. В 8 часов вечера приехал я к доброму моему Павлу Ивановичу» (XV, 72).

Вот так. Едучи на Волгу и на Урал через Москву, решил «завернуть» на Ярополец; свернувши на Ярополец, уже по дороге решил заехать в Павловское; попав в Павловское, впомнил, что надо бы заехать еще и в Малинники... у Пушкина явно пробуждается потребность вновь посетить места, где он бывал пять, десять, двадцать лет назад, — потребность, впервые проявившая себя еще летом 1830 г., когда он после двадцатилетнего перерыва отправился «просто так» в Захарово.

«Здесь я нашел большую перемену, — пишет он в том же письме. — Назад тому 5 лет Павловское, Малинники и Берново наполнены были уланами и барышнями; но уланы переведены, а барышни разъехались; из старых моих приятельниц нашел я одну белую кобылу, на которой и съездил в Малинники, но и та уж подо мною не пляшет, не бесится, а в Малинниках вместо всех Анет, Евпраксий, Саш, Маш etc. живет управитель Прасковьи Александровны <Осиповой> Рейхман...» (XV, 72).

Мотив «Вновь я посетил», который найдет свое поэтическое воплощение в стихотворении, написанном три года спустя в Михайловском, уже настойчиво входит в творческое сознание Пушкина:

Уж десять лет ушло с тех пор — и много
Переменилось в жизни для меня,
.................
       — но здесь опять
Минувшее меня объемлет живо...

    (III, 399)

Однако проследим поездку Пушкина дальше. Проведя в Павловске и Малинниках дни 21 и 22 августа (на день больше, чем он рассчитывал, судя по письму к жене), утром «чем свет» 23-го он отправился, наконец, в Ярополец, куда и прибыл вечером того же дня (письмо к Н. Н. Пушкиной от 26 августа). Переночевав и проведя весь следующий день в Яропольце (первоначально он надеялся пробыть там несколько часов), вечером 24 августа Пушкин выехал в Москву, куда и прибыл на другой день, 25-го, во второй половине дня.

Ехал Пушкин проселочными дорогами (это он специально отметил в письме от 26 августа), через Волоколамск и, по-видимому, через Звенигород (удобное Волоколамское шоссе через Истру тогда еще не было проложено). И если это предположение верно (а точный путь Пушкина от Волоколамска до Москвы нам

- 183 -

неизвестен), то рано поутру 25 августа Пушкин должен был оказаться на проселке, ведущем от Звенигорода на Большие Вяземы, — с выходом на удобный Московско-Смоленский тракт (в принципе это для того времени наиболее рациональный путь от Волоколамска до Москвы). На этом-то проселке верстах в двенадцати от Звенигорода, не доезжая двух верст до Больших Вязем, и лежит Захарово.

Здесь уместно вспомнить одно «темное» место из рассказа Марьи: «...и приехал это не прямо по большой дороге (т. е. не со стороны Больших Вязем, что на Московско-Смоленском тракте. — Л. А.), а задами; другому бы оттуда и не приехать: куда он поедет? <...> а он знал...». Речь, очевидно, идет о каком-то ответвлении от проселка со стороны Звенигорода. Иначе нечему было Марье удивляться.

Мелкие подробности, которые вспоминает Марья, также наводят на мысль, что Пушкин был в Захарове проездом — «заехал» туда, как заезжал в Павловское и Малинники. К этим подробностям относится кратковременность визита (около двух часов). Если бы Пушкин специально ехал в Захарово, можно было бы ожидать более длительного пребывания.

В целом картина вырисовывается следующая. Выехав вечером 24 августа из Яропольца, Пушкин проделал за ночь и ранним утром около 80 верст и часам к восьми утра 25-го подъехал (по проселочной дороге со стороны Звенигорода) к Захарову. Здесь он сделал остановку (так или иначе необходимую после ночного перегона), прошелся по имению, позавтракал приготовленной ему Марьей «яишенкой» и, пробыв в Захарове в общей сложности около двух часов, продолжил путь к Москве, куда и прибыл в тот же день, вскоре после полудня (еще 40 верст по хорошей дороге).

«Яишенка» — еда утренняя, приготавливаемая наскоро. Тоже мелкая деталь, свидетельствующая, что дело было утром и что Пушкин после пяти дней проволочки в Павловском и Яропольце уже начинал торопиться. Недаром и отправился он из Яропольца не «чем свет», как поступал обычно, а в ночную поездку, о чем специально писал жене.

Все сказанное согласуется пока и с характером поездки Пушкина (судя по его же письмам), и с деталями рассказа Марьи, и со временем, к которому она относит приезд Пушкина в Захарово: «хлеб уж убрали, так это под осень, надо быть, он приезжал-то» (напомним, что 25 августа по старому стилю — это 6 сентября по современному календарю). Правда, в 1833 г. дочери Марьи шел еще не шестой, а пятый год, но согласимся, что такое упущение правдоподобней, чем относить рассказ Марьи к приезду Пушкина в 1830 г., когда девочке едва минул годик.

При всем при том в рассказе Марьи в изложении Берга все же остается существенное противоречие. Отнеся приезд Пушкина к шестилетнему возрасту дочери, т. е. к 1834 г. (или, как я предполагаю, к 1833 г.), она вместе с тем говорит, что приезжал он до женитьбы.

В чем же здесь дело? Может быть, Марья имела в виду не один, а два приезда? Может быть, Берг что-то недопонял? Ведь она говорила Бергу, что виделась с Пушкиным несколько раз — по ее словам, три раза («видела еще три раза, батюшка: была у него в Москве, а вдругорядь он приезжал ко мне сам...»).

Первый раз, это когда Пушкин приехал в Захарово летом 1830 г., о чем мы знаем из письма Надежды Осиповны совершенно точно. То, что это был первый раз, т. е. то, что до лета 1830 г. Пушкин и Марья видеться не могли, явствует из самых разных обстоятельств. Между 1810 и 1830 гг. Пушкин в Захарово не приезжал. А предположение, что Марья по собственному почину разыскала Пушкина, совсем уж неправдоподобно. За двадцать лет она его просто забыла. Да если и не забыла, к чему ей, крепостной крестьянке, разыскивать внука своих бывших господ, которого она и видела-то маленьким мальчиком? Она и фамилии его толком не знала. Наконец, о том, что до приезда Пушкина в Захарово она не видела его много лет, свидетельствует и ее рассказ: Марью удивило, что у Пушкина с тех пор отросли бакенбарды.

Значит, второй встречей Марьи и Пушкина надо считать ее посещение арбатского дома в Москве, куда Пушкины переехали после женитьбы. В рассказе Бергу Марья упоминает и этот дом («у Смоленской божьей матери, каменный

- 184 -

двухэтажный дом»), и то, что Пушкин был уже женат («посмотри, говорит, Марья, вот моя жена»), и вообще об этом своем визите рассказывает она чрезвычайно подробно.

Ну, а в третий раз? Где и когда была эта встреча? Опять в Москве, как это вроде бы получается в переложении Берга? Но ведь ни о каком своем другом посещении ею Пушкина в Москве Марья ни словом не упоминает. Да и когда такая встреча могла состояться? После того как Пушкин в 1831 г. увез Наталью Николаевну в Петербург, он и бывал-то в Москве больше проездом, считанные дни. Вероятно, не так уж часто наезжала в Москву сама Марья. И опять-таки, откуда ей было знать, когда именно приезжал туда Пушкин, где он останавливался?

Третьим разом скорее всего и был приезд Пушкина в Захарово в пятницу утром 25 августа 1833 г.

Тогда понятны настойчиво повторенные Марьей слова, сказанные ей Пушкиным: «Я, говорит, к тебе еще побываю!» (это, верно, во время первого приезда). И вновь уже в Москве обещал: «...душа моя Марья, я, говорит, к тебе опять побываю!». Выходит не зря обещал.

Здесь еще раз уместно напомнить, что рассказ Марьи мы знаем не из первых рук, а в переложении Берга, стилизованном и подредактированном. В субъективной добросовестности Берга, близкого помощника Анненкова, никаких сомнений нет; но объективные причины, результатом которых могло стать искажение смысла рассказа, есть. Рассказ Марьи (судя по тому, что пишет об обстоятельствах беседы с нею Берг) был сбивчив, без особой внутренней связи. Сам Берг, уже настроенный сообщением Шевырева на определенный лад и считавший, в частности, что Пушкин заезжал в Захарово лишь однажды, слышал то, что был настроен услышать. В этих условиях, вероятно, и возникли неувязки: два приезда слились под пером Берга в один.

Так или иначе, но если исходить из того, что Пушкин приезжал в Захарово дважды, все в рассказе Марьи — даже в том виде, в каком он дошел до нас, — становится на свои места.

5

А как же быть со следующим, 1834 годом? Ведь в 20-х числах августа 1834 г. Пушкин, по странному стечению обстоятельств, вновь проезжал неподалеку от Захарова...

17 или 18 августа 1834 г. Пушкин выехал из Петербурга в Москву, направляясь на сей раз в Калужскую губернию, где в имении Гончаровых Полотняный Завод гостила уже около трех месяцев Наталья Николаевна. Пушкину предстояло провести несколько дней в Полотняном Заводе, помочь собраться Наталье Николаевне, проводить ее до Москвы, откуда она должна была поехать к матери в Ярополец, а самому отправиться в Болдино по малоприятным хозяйственным и денежным делам.

На этот раз Пушкин пребывал в настроении весьма отличном от того, что было в прошлую его поездку. Писем он с дороги почти не писал, заезжать ему никуда не хотелось. Первым симптомом этого настроения была записка, наскоро начертанная Пушкиным по дороге в Твери для И. И. Лажечникова, уже известного в то время автора романов «Последний Новик» и «Ледяной дом»: «Я все еще надеялся, почтенный и любезный Иван Иванович, лично благодарить вас за ваше ко мне благорасположение, за два письма, за романы <...> но неудача меня преследует. — Проезжаю через Тверь на перекладных (т. е. в почтовой карете. — Л. А.) и в таком виде, что никак не осмеливаюсь к вам явиться» (XV, 186).

Не заехал Пушкин и в Ярополец, хотя на сей раз семейные дела этого настоятельно требовали. «Милостивая государыня матушка Наталья Ивановна, — отписал он вместо этого к своей теще, — как я жалею, что на пути моем из Петербурга не заехал я в Ярополец; я бы имел и счастие с вами свидеться, и сократил бы несколькими верстами дорогу, и миновал бы Москву, которую не очень люблю и в которой провел несколько лишних часов» (XV, 188).

- 185 -

Пушкина не узнать. И заезжать-то ему трудно (как будто несколько верст составляли для него когда-нибудь труд!), и город, который он всегда считал своим, куда так весело приезжал («То ли дело быть на месте, По Мясницкой разъезжать...»), теперь, по его словам, ему не мил. А несколькими неделями позже он напишет из Болдина: «Скучно, мой ангел. И стихи в голову нейдут; и роман не переписываю» (XV, 192—193). Это в Болдине, где еще так недавно создавался шедевр за шедевром!

Из Москвы в Полотняный Завод можно было ехать двумя путями: по Московско-Калужскому тракту, через Тарутино — Малоярославец,10 или же по Московско-Смоленскому, с поворотом на Наро-Фоминск. Второй путь на несколько верст длиннее, но тогда Пушкин оказался бы вблизи Захарова. Будь он в другом настроении, такой крюк был бы ему сущий пустяк. Но Пушкин поехал на почтовых по Калужской, через Тарутино. Мы знаем об этом по записи в его дневнике: «28 ноября [1834 г.]. Я ничего не записывал в течение трех месяцев. Я был в отсутствии — выехал из П<етер>б<урга> за 5 дней до открытия Александровской колонны <...> был в Москве несколько часов <...> Отправился потом в Калугу на перекладных <...> В Тарутине пьяные ямщики чуть меня не убили» (XII, 332).

А обратно от Полотняного Завода Пушкин ехал в Москву уже с Натальей Николаевной и детьми, с домашним скарбом, и было ему не до заездов. Так что в Захарово в 1834 г. Пушкин не заехал.

6

Произведения, в которых отразились детские впечатления Пушкина о Захарове, известны. Это цитированное выше «Послание к Юдину» (1815), где Захарово поэтизируется и описывается, так сказать, «открытым» текстом. В нем впервые в лирике Пушкина зазвучали буколические мотивы, которым поэт отдал определенную дань в первые годы своего творческого пути. Затем написанное в той же тональности в следующем, 1816 г., стихотворение «Сон (отрывок)». Буколическое Захарово угадывается здесь в стихах:

        ... не лучше ли в село?
Там рощица листочков трепетаньем,
В лугу поток таинственным журчаньем,
Златых полей, долины тишина:
В деревне все к томленью клонит сна.

           (I, 186)

И далее, после еще нескольких картин, воссоздающих весьма условный сельский мир, — реальное воспоминание о днях, проведенных в Захарове, о его обитателях:

Я сам не рад болтливости своей,
Но детских лет люблю воспоминанье.
Ах! Умолчу ль о мамушке моей,
О прелести таинственных ночей,
Когда в чепце, в старинном одеянье,
Она, духов молитвой уклоня,
С усердием перекрестит меня
И шопотом рассказывать мне станет
О мертвецах, о подвигах Бовы...
От ужаса не шелохнусь бывало,
Едва дыша, прижмусь под одеяло,
Не чувствуя ни ног, ни головы.

    (I, 189)

Вскоре Пушкину было суждено узнать другую деревню — Михайловское, оттеснившее на второй план его воспоминания о Захарове. Тем не менее образ одного села нередко наслаивается в его поэтическом сознании на образ другого. Так, если в стихотворении 1919 г. «Деревня» вполне определенно выписываются

- 186 -

картины псковского имения («двух озер лазурные равнины», «За ними ряд холмов и нивы полосаты» — II, 89), то в обобщенном описании деревенского пейзажа в стихотворении «Домовому», написанном тем же летом, уже трудно различить, где начинается реальное Михайловское и где кончаются поэтические образы, навеянные воспоминаниями о Захарове.11

Вспомнил Пушкин о Захарове и летом 1825 г., работая над трагедией «Борис Годунов». Последнее неудивительно: ведь село Большие Вяземы, что в двух верстах от Захарова, было некогда вотчиной Годунова. Здесь, в ограде построенного по указанию Годунова величественного пятиглавого собора, похоронен умерший летом 1807 г. пятилетний брат Пушкина — Николай. Развитие действия трагедии не потребовало изображения этих мест, тем не менее Пушкин ввел в текст «Годунова» названия окрестных деревень. В сцене «Корчма на литовской границе» хозяйка корчмы, объясняя Григорию Отрепьеву как незаметно перейти границу в Литву, говорит: «Вот хоть отсюда свороти влево, да бором иди по тропинке до часовни, что на Чеканском ручью, а там прямо через болото на Хлопино, а оттуда на Захарьево, а тут уж всякий мальчишка доведет до Луевых гор» (VII, 31).

За исключением Луевых гор — возвышенностей к западу от Стародуба (нынешней Брянской области), где проходила тогда русско-польская граница,12 — здесь топографически точно указан прямой путь от Звенигорода до возвышенностей у Больших Вязем. Есть тут и Чеканский ручей, и болото, и сельцо Хлопино (Хлюпино), и, разумеется, Захарово.

Посещение Захарова после долгой разлуки дало новый импульс поэтическому восприятию поэтом места, где прошло его детство. В июле 1830 г. Пушкин побывал в Захарове, и уже в «Барышне-крестьянке», законченной, согласно записи Пушкина, 20 сентября того же года, в рассказе Насти о посещении усадьбы Берестовых всплывает название этого сельца: «Вот пришли мы к самому обеду. Комната полна была народу. Были колбинские, захарьевские, приказчица с дочерьми, хлупинские...» (VIII, 112).

Интересно, что здесь, как и за пять лет до того, в «Борисе Годунове», Захарово названо в паре с Хлюпиным — сельцом в трех верстах к северу от Захарова. В сознании Пушкина как бы сформировалась постоянно действующая ассоциативная «топонимическая» связь. Конечно, «захарьевские» здесь не более чем название. Действие «Барышни-крестьянки» происходит, как сразу же сообщает Пушкин, «в одной из отдаленных наших губерний» (VIII, 109), и, следовательно, описываемые пейзажи, уклад, нравы, детали быта к подмосковному сельцу отношения не имеют. Но в данном случае важно другое: образ Захарова в то время активизировался в сознании Пушкина, находился, выражаясь фигурально, на кончике его пера. А это значит, что какие-то элементы этого образа так или иначе участвовали в формировании поэтической картины русской поместной жизни, изображенной в повести.

Той же болдинской осенью 1830 г., приступив к работе над «Историей села Горюхина», Пушкин вновь вспоминает подмосковное сельцо: «Страна по имени столицы своей Горюхиным называемая занимает на земном шаре более 240 деся<тин>. <...> К северу граничит она с деревнями Дериуховом и Перкуховом, коего обитатели бедны, тощи и малорослы <...>. К югу река Сивка отделяет ее от владений Карачевских вольных хлебопашцев — соседей беспокойных, известных буйной жестокостию нравов. К западу облегают <ее> цветущие поля Захарьинские, благоденствующие под властию мудрых и просвещенных помещиков» (VIII, 134).

Здесь уже нечто другое. Село Горюхино — собирательный образ: в нем слились впечатления Пушкина и от небогатого псковского имения, где провел он не один год своей жизни, и от тверских деревушек, где он не раз подолгу

- 187 -

гостил, и от Болдина, которое и сейчас, когда он писал эти строки, было перед его глазами, и от Захарова, которое он помнил с детства и только недавно посетил, и от десятков виденных им во время бесчисленных переездов русских деревень. Недаром, скажем, фигурирует здесь горюхинский староста Авдей (VIII, 134, 706, 710, 711), названный в другом произведении «Брадатый староста Авдей» (III, 138) и соотнесенный в черновых вариантах с белевским старостой (III, 706).

Следы реального сельца Захарова проступают в общей картине села Горюхина значительно явственнее, чем в «Барышне-крестьянке». Заметим, например, что в приведенной выше цитате «цветущие поля Захарьинские, благоденствующие под властию мудрых и просвещенных помещиков» противопоставлены всеобщей дикости («к востоку примыкает она к диким, необитаемым местам...»), буйству, жестокости, бедности и даже физическому вырождению («коего обитатели бедны, тощи и малорослы»). Но ведь в дальнейшем в этом противопоставлении место плодородного и благословенного села Захарова (в черновом варианте сначала было: «благословенные поля села Захарьина» — VIII, 707) занимает село Горюхино: «Издревле Горюхино славилось своим плодородием и благорастворенным климатом. Рожь, овес, ячмень и гречиха родятся на тучных его нивах» (VIII, 135).

И далее описывается характерный захарьинский ландшафт: «Березовая роща и еловый лес снабжают обитателей деревами и валежником ...». «Действительно, и сегодня (и как видно из воспоминаний С. П. Шевырева, так было и во времена Пушкина) по одну сторону деревни Захарово, частично захватывая усадебные строения, находится обширная березовая роща, а по другую сторону, за дорогой, начинается еловый лес.

Но продолжим цитату: «Нет недостатка в орехах, клюкве, бруснике и чернике. Грибы произрастают в необыкновенном количестве <...> Пруд наполнен карасями, а в реке Сивке водятся щуки и налимы» (VIII, 135).

На первый взгляд может показаться, что это описание может быть отнесено к любой деревне, однако это не так. Сочетания, перечисленные Пушкиным, достаточно специфичны для того, чтобы на небольшом участке (240 десятин) было и поле, засеянное характерными среднерусскими культурами (рожь, овес, ячмень, гречиха), и грибной лес с орешником, черничником и брусничником, и болото с клюквой, и мелководная речка с налимами. Для этого должны существовать весьма определенные природные условия, встречающиеся не так уж часто.

В Захарове же (автор статьи имел возможность убедиться в этом воочию) все это действительно существует. Сохранились там даже пруд и мелководная речка, детально описанная Пушкиным в другом месте: «Сему способствует река Сивка, через которую весною переправляются они (жители Горюхина. — Л. А.) на челноках <...>, а прочие време<на> года переходят в брод, предварительно засучив портки до колен» (VIII, 135).

В описание истории Горюхина Пушкин не без иронии привносит автобиографические черты, используя отдельные факты и фразеологию, применимую к истории родовых поместий Пушкиных и Ганнибалов (Михайловского, Петровского, Кобрина, Болдина): «Село Горюхино издревле принадлежало знаменитому роду Белкиных. Но предки мои, владея многими другими отчинами, не обращали внимания на сию отдаленную страну <...> Но в течении времени родовые владения Белкиных раздробились и пришли в упадок. Обедневшие внуки богатого деда не могли отвыкнуть от роскошных своих привычек — и требовали прежнего полного дохода от имения» (VIII, 138).

К Захарову, купленному в начале XIX в., это, разумеется, не относится, но сам факт подчеркивания автобиографических черт заставляет читателя видеть в Горюхине не отвлеченно обобщенную русскую деревню, а село, близкое и известное Пушкину по личному опыту. И здесь, может быть, еще раз уместно повторить, что в этот личный опыт наряду с Михайловским, Болдином и другими хорошо знакомыми Пушкину селами несомненно входило и сельцо Захарово.

- 188 -

7

Но, пожалуй, самое значительное, что дала Пушкину поездка в Захарово, — это ощущение разрыва между прошлым и настоящим, щемящая печаль по прошлому, уходящему, сформировавшие в его творчестве элегический мотив «Вновь я посетил».

Первый по времени намек на это настроение Пушкина мы находим в рассказе Марьи: «Он пошел это по саду <...> всё наше решилося, говорит, Марья; всё, говорит, поломали, всё заросло!». И тогда же, во всяком случае не позже чем через несколько недель после посещения Захарова (не позднее августа 1830 г.), на бумагу ложатся строчки, составившие доминирующий мотив монолога князя из «Русалки»:

Знакомые, печальные места!
Я узнаю окрестные предметы —
Вот мельница! Она уж развалилась;
Веселый шум ее колес умолкнул;
Стал жернов <...>
....................
Тропинка тут вилась — она заглохла,
Давным-давно сюда никто не ходит:
Тут садик был с забором — неужели
Разросся он кудрявой этой рощей?

(VII, 204)

Удивительно, как близка эта картина к тому, что рассказывает о визите Пушкина в Захарово Марья.

Еще более полно мотив воспоминаний о былом, о детстве — опять-таки в связи с Захаровом — звучит в первых главах «Дубровского», относящихся к октябрю 1832 г.

Как собственное имя Захарово в «Дубровском» не названо. Но один из его эпизодов — приезд Владимира Дубровского в Кистеневку — по целому ряду признаков убеждает, что Пушкин во многом воспроизвел здесь собственный приезд в Захарово в 1830 г.

Автобиографический характер эпизода — может быть, даже слегка нарочито — последовательно акцентирован несколькими мелкими деталями. Владимир едет в Кистеневку — небольшую деревушку, где он провел свое детство и где уже давно не бывал. Деревушка эта (судя по сборам и по тому, что лошади из Кистеневки ожидали Владимира «уже четвертые сутки») далеко от Петербурга. В деревне Владимира встречает его няня Орина Егоровна, которая «с плачем обняла своего воспитанника».

Конечно, прямых параллелей здесь нет: у Пушкиных, скажем, была не одна, а две деревушки — Михайловское и Болдино, ни одна из них не связана с его детством и т. д. Но поэтические образы Пушкина никогда не строятся на соответствии поверхностным фактам. Автобиографизм в данном случае в том, что Пушкин стремится воспроизвести эмоциональное состояние человека, приезжающего в связанные с его детством и близкие его сердцу места, которые он не видел уже много лет; передать ощущение от встречи с близкими ему людьми. Для передачи такого состояния более всего подходило Захарово, где он не был двадцать лет, и то, что встретила его там в действительности не Арина Родионовна, которой уже не было в живых, а ее дочь Марья — для поэтического обобщения не имело значения.

Тем не менее именно дорогу в Захарово — вернее, ее топографию — Пушкин взял за основу описания, поскольку, вероятно, именно эта дорога более всего связывалась в его сознании с тем эмоциональным состоянием, которое он намеревался поэтически воссоздать: «Антон повез его проселочными дорогами <...> Он ехал берегом широкого озера, из которого вытекала речка и вдали извива<лась> между холмами; на одном из них над густою зеленью рощи возвышалась зеленая кровля и бельведер огромного каменного дома, на другом пятиглавая церковь и старинная колокольня; около разбросаны были деревенские избы» (VIII, 174—175).

Это топографически точное описание имения Голицыных Большие Вяземы.

- 189 -

«Огромный каменный дом» Голицыных и знаменитая пятиглавая церковь XVI в. сохранились до сих пор. Не изменился и рельеф местности.

Неподалеку от Больших Вязем, имевших в XIX в. также второе название — Никольское (в повести это имение Троекурова Покровское), расположено Захарово (в повести — Кистеневка).

«В это время Антон ударил по лошадям и <...> пустился во весь дух через мост и мимо села. Выехав из деревни, поднялись они на гору, и Владимир увидел березовую рощу, и влево на открытом месте серенький домик с красной кровлею; сердце в нем забилось; перед собою видел он Кистеневку и бедный дом своего отца» (VIII, 175).

И здесь все топографически точно до мелочей: и речка (Вяземка), и мост, и гора, и открывающийся с горы вид на березовую рощу, и «влево на открытом месте» дом, где жили в свое время владельцы Захарова.

Думается, что дальнейшее описание — хотя оно не поддается объективной проверке — передает настроение, с которым Пушкин приехал в Захарово после двадцатилетнего отсутствия. Во всяком случае это описание во многом совпадает с воспоминаниями Марьи, которая, разумеется, «Дубровского» не читала:

«Через 10 минут въехал он на барской двор. Он смотрел вокруг себя с волнением неописанным. 12 лет не видал он своей родины. Березки, которые при нем только что были посажены около забора, выросли и стали теперь высокими ветвистыми деревьями. Двор, некогда украшенный тремя правильными цветниками, меж коими шла широкая дорога, тщательно выметаемая, обращен был в некошенный луг, на котором паслась опутанная лошадь. Собаки было залаяли, но, узнав Антона, умолкли и замахали косматыми хвостами. Дворня высыпала из людских изб и окружила молодого барина с шумными изъявлениями радости. Насилу мог он продраться сквозь их усердную толпу и вбежал на ветхое крыльцо; в сенях встретила его Егоровна и с плачем обняла своего воспитанника» (VIII, 175).

Если принять во внимание, что Пушкин, как правило, очень точно воспроизводил те или иные эпизоды своей жизни, в чем не раз приходилось убеждаться исследователям,13 то перед нами, скорее всего, протокольная запись его приезда в Захарово в июне 1830 г. Впервые она появляется в творчестве Пушкина не в «Дубровском», а двумя годами раньше — осенью 1830 г. при описании приезда младшего Белкина в село Горюхино. Кстати, в плане «Истории села Горюхина» это описание обозначено весьма примечательно: «Приезд мой в деревню» (VIII, 719). Текст же описания поразительно совпадает с текстом приведенной выше сцены из третьей главы «Дубровского»: «Прибыв на станцию, с которой должно было мне своротить на Горюхино, нанял я вольных и поехал проселочною дорогой <...> Нетерпение вновь увидеть места, где провел я лучшие свои годы, так сильно овладело мной, что я поминутно погонял моего ямщика <...> Наконец завидел Горюхинскую рощу; и через 10 минут въехал на барский двор. Сердце мое сильно билось — я смотрел вокруг себя с волнением неописанным. 8 лет не видел я Горюхина. Березки, которые при мне посажены были около забора, выросли и стали теперь высокими, ветвистыми деревьями. Двор, бывший некогда украшен тремя правильным<и> цветник<ами>, меж которых шла широкая дорога, усыпанная песком, теперь обращен был в некошенный луг, на котором паслась бурая корова» (VIII, 128—129).

Кажется, это единственное отличие в сцене приезда: в «Дубровском» паслась не корова, а лошадь... Но продолжим цитату: «Бричка моя остановилась у переднего крыльца <...> Баба вышла из людской избы и спросила, кого мне надобно. Узнав, что барин приехал, она снова побежала в избу и вскоре дворня меня окружила <...> Повели меня на заднее крыльцо, на встречу мне вышла моя кормилица и обняла меня с плачем и рыданием» (VIII, 129).

Все это написано на одном дыхании: в черновом автографе почти нет исправлений. И та же сцена почти дословно повторена в «Дубровском». Такое «удвоение», редкое для творчества Пушкина, само по себе примечательно. Прежде всего,

- 190 -

оно, быть может, убедительнее, чем все другие аргументы, свидетельствует, что перед нами художественная реализация собственного впечатления Пушкина.14 Во-вторых, — и для нашей темы это хотелось бы подчеркнуть особо — «удвоение» сцены приезда убеждает, что воспоминание о Захарове, и в частности воспоминание о приезде в Захарово после многолетней отлучки, занимало в сознании поэта не столь уж незначительное место.

8

Лет пять назад мне довелось анализировать черновые наброски незавершенного пушкинского стихотворения, публикуемого обычно под названием «Если ехать вам случится» (III, 403). Выяснилось, что наброски, написанные в разное время (в 1833 и 1835 гг.), на разной бумаге, имеют каждый свое содержание и свой собственный топографический локус. В автографе 1833 г. в тетради ПД, № 842 речь идет о какой-то дороге на Москву:

Если ехать вам случится
От                       к Москве
Там, где                               струится
В неизменной синеве —

  (III, 1012)

В автографе 1835 г. (отдельный листок ПД, № 210) имеется в виду другая дорога, ведущая в город, название которого, подсказанное размером стиха и рифмовкой, прочитывается как «Псков»:

Если ехать вам случится
От**** на*,
Там, где Л. струится
Меж отлогих берегов —

   (III, 403)

Достаточно непротиворечиво угадываются в этом тексте и два других подразумеваемых топонима: сельцо Тригорское и река Луговка.

Значительно труднее понять, какие топонимы подразумеваются по дороге на Москву.

Основываясь на датировке наброска, удалось установить, что в нем идет речь о каком-то участке пути от Торжка в Москву через Ярополец, по которому Пушкин проследовал 20—25 августа 1833 г.15 Приведенные выше соображения о том, что путь Пушкина пролегал тогда через Захарово, позволяют еще более уточнить подразумеваемые топонимы. Дело в том, что по пути от Захарова к Москве сразу же за мостом через речку Вяземку, справа от большой дороги Можайск — Москва, расположена хороша знакомая Пушкину усадьба Голицыных Большие Вяземы — тот самый «огромный каменный дом» с бельведером, который упомянут в «Дубровском», слева же дубовая роща и кругом «ровная нива».

Именно этот пейзаж воспроизведен Пушкиным во втором четверостишии, дважды переписанном с многочисленными вычеркиваниями и заменами слов:

От моста немного вправо Перед вами будет <дом>. Влево — темная дубрава И поля                          кругом.

[От большой] дороги справа Будет пруд и барской <?> дом, Влево — мелкая <?> дубрава С нив<ой> ровною кругом.                 (III, 1013)

Совпадение топографических деталей с учетом датировки наброска и времени, когда Пушкин проезжал Большие Вяземы по пути из Захарова к Москве,

- 191 -

позволяет прочитать подразумеваемые в первом четверостишии топонимы как «Захарово» и «Вяземка»:

Если ехать вам случится
От <Захарова> <?> к Москве,
Там, где <Вяземка> <?> струится...16

Дорабатывая два года спустя это стихотворение в Михайловском (или по возвращении из Михайловского), Пушкин легко заменил вяземско-захаровский пейзаж на михайловско-тригорский, как бы утверждая близость и равнозначность этих двух милых его душе воспоминаний детства и юности.

Что касается двух зачеркнутых стихов: «Там, где ровный и отлогой Путь над Волгою лежит» (III, 1013), то их, вероятно, следует понимать как еще один вариант, пришедший на ум Пушкину в ходе обдумывания стихотворения, с иным, чем в «захаровских» четверостишиях, локусом.

———

Сноски

Сноски к стр. 177

¹ Лотман Ю. М. Александр Сергеевич Пушкин. Биография писателя. Л., 1982. С. 13.

² Там же.

Сноски к стр. 178

³ Письмо Н. О. Пушкиной к О. С. Павлищевой от 22 июля 1830 г.: ИРЛИ, ф. 244, оп. 20, № 169 (подлинник по-французски).

⁴ Павлищева О. С. Воспоминания о детстве Пушкина // А. С. Пушкин в воспоминаниях современников, М., 1985. Т. 1. С. 29—30.

Сноски к стр. 179

⁵ Шевырев С. П. Рассказы о Пушкине // А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 2. С. 48—49.

⁶ Анненков П. В. Материалы для биографии А. С. Пушкина. М., 1984. С. 33—36. Труд Анненкова за последние два года был переиздан дважды: помимо упомянутого — факсимильное издание (М.: Книга, 1985).

Сноски к стр. 180

⁷ Берг Н. В. Сельцо Захарово // Москвитянин. 1851. № 9—10. Май. С. 30—32.

Сноски к стр. 181

⁸ В обширном «Комментарии к материалам для биографии Пушкина» (М., 1985) допущена неточность: комментаторы А. Л. Осповат и Н. Г. Охотин пишут на стр. 66, что «посещение Пушкиным Захарова относится ко второй половине августа 1830 г.».

⁹ Точная дата выезда Пушкина из Москвы в Петербург — 16 июля 1830 г. — установлена на основе донесения московской полиции (см.: Русский архив. 1876. Кн. 2. С. 236).

Сноски к стр. 185

¹⁰ Как большие, так и проселочные дороги проходили во времена Пушкина не по тем трассам, где они проходят сейчас, и были значительно короче (прямее) нынешних.

Сноски к стр. 186

¹¹ См. также: Листов В. С. Вокруг пушкинского отрывка «На тихих берегах Москвы...» // Болдинские чтения. Горький, 1980. С. 164—174.

¹² Ср. подготовительную выписку Н. М. Карамзина из «Сказания, еже содеяся»: «В нидоша <Григорий, Варлаам и Мисаил> в некую весь близ Литов. рубежа <...> и восприя их в дом едина жена, и седяще за столом, воспросиша жену о пути, и глагола жена: путь сей за рубеж в Луеву Гору, и ныне на том пути заставы суть от Царя» (Карамзин Н. М. История государства Российского. СПб., 1824. Т. XI. Примеч. 196).

Сноски к стр. 189

¹³ Ср., например, описание поездки в Кронштадт в отрывке «Участь моя решена. Я женюсь...» (VIII, 407) и в письме П. А. Вяземского к жене от 26 мая 1828 г., описывающего ту же поездку (Литературное наследство. М., 1952. Т. 58. С. 80).

Сноски к стр. 190

¹⁴ Поскольку, судя по сообщениям печати, предполагается реставрация усадьбы в Захарове, хотелось бы обратить внимание реставраторов на ее описание, данное в «Горюхино» и в «Дубровском».

¹⁵ См.: Аринштейн Л. М. «Если ехать вам случится» // Временник Пушкинской комиссии. Л., 1987. Вып. 21. С. 85—96.

Сноски к стр. 191

¹⁶ В свете сказанного предположение, сделанное в моей статье «Если ехать вам случится», о том, что подразумеваемыми топонимами могут быть «Торжок» или «Ярополец», следует рассматривать как неподтвердившееся.