- 121 -

Р. В. ИЕЗУИТОВА

РАБОЧАЯ ТЕТРАДЬ ПУШКИНА ПД, № 836

(ИСТОРИЯ ЗАПОЛНЕНИЯ)

Рабочая тетрадь Пушкина 1824—1827 гг. известна в пушкиноведении под названием третьей масонской тетради Пушкина. В число других рабочих тетрадей поэта она была в 1880 г. передана А. А. Пушкиным в Московский Румянцевский музей, где и находилась до 1937 г. Музейный шифр тетради — ЛБ, № 2368. После передачи всех рукописей Пушкина в Пушкинский Дом тетрадь поступила на хранение в Рукописный отдел ИРЛИ АН СССР, где она получила новый шифр — № 836. Далее в нашей работе мы будем ссылаться на этот шифр и пользоваться старым лишь при обращении к академическому Полному собранию сочинений Пушкина, в котором все ссылки даются еще по старым («румянцевским») шифрам.

Третья масонская тетрадь, как это показывает ее порядковый номер, является последней по времени ее заполнения рабочей тетрадью из числа полученных Пушкиным еще в Кишиневе от Н. С. Алексеева (после закрытия кишиневской масонской ложи «Овидий», где эти тетради предназначались для ведения документации ложи). Всего таких тетрадей, идентичных по своему внешнему виду, три, и их наименование (первая, вторая и третья масонские тетради) позволяет отличить их от других рукописных «книг» Пушкина, в частности от так называемых кишиневских тетрадей. Хотя масонские тетради, содержащие в своей совокупности материалы огромной художественной ценности (черновые и беловые тексты южных поэм, подавляющего большинства глав «Евгения Онегина», многих шедевров лирики Пушкина 1823—1828 гг. и т. п.), принадлежат к числу широко известных, часто изучаемых пушкинистами, они никогда не рассматривались как некое целостное творческое единство — как особая область творчества поэта, характеризующаяся не только общими закономерностями творческого процесса Пушкина, по и специфическими особенностями, проявляющимися в записях именно этих лет (1823—1828) и именно этого типа. Не предваряя итогов исследования, подчеркнем все же, что масонские тетради по сравнению с другими рукописными тетрадями поэта отличаются большей «концепционностью», более отчетливо выраженными внутренними связями входящих в состав каждой из тетрадей текстов между собой.

Первой стадией в изучении масонских тетрадей поэта, безусловно, является научное описание каждой из них, включающее в качестве важнейшего из его компонентов историю заполнения тетради. Работа эта начата С. А. Фомичевым, осуществившим научное описание второй масонской тетради.1 Нами она продолжена на материале третьей масонской тетради.

- 122 -

1

По своему внешнему виду третья масонская тетрадь, как указывалось, идентична первым двум. Она представляет собою тетрадь размером в писчий лист (формат бумаги тетради — 362×230 мм), в черном кожаном переплете.2 Тетрадь содержит 58 листов, хотя в опекунской записи указано 59 листов. На заднем форзаце эта неточность исправлена: «58 л. 20-го л<иста> нет». Эти записи (опекунская и архивная) сделаны в прямом положении тетради (от ее начала к концу). В перевернутом положении тетради (от конца к началу) на заднем форзаце записан пушкинский текст — черновой набросок будущего пролога к поэме «Руслан и Людмила», начинающийся строкой «У лукоморья дуб зеленый» и заканчивающийся строкой «Налево сказку говорит». Ниже рукой Дубельта проставлен № 3, что означает порядковый номер в общей описи тетрадей Пушкина, составленной при «посмертном обыске». В правом верхнем углу — небольшой числовой расчет:

18
49—58

Этот расчет, вне всякого сомнения, относится к фольклорным записям, которые в тетради № 836 занимают листы 58—49 об. или, если считать постранично, 18 страниц, так как последняя из этих записей (песня «Как за церковью, за немецкою») заходит на 19-ю страницу и, как мы полагаем, относится к более позднему времени. Иными словами, она была сделана уже после того, как был произведен данный числовой расчет. Цифры 49—58, заключенные в скобки, тем же почерком повторены и на л. 58 об. — последнем (а точнее, предпоследнем, если считать и задний форзац) листе тетради.

Как указывает С. А. Фомичев (его наблюдения относятся и к тетради № 836), первоначально в тетради было 94 листа (т. е. 12 тетрадок по 8 л. в каждой; два листа, напоминает С. А. Фомичев, приклеены к переднему и заднему форзацам). Однако в третьей масонской тетради только 58 листов, остальные 34 листа из тетради были вырваны. При этом лист 20 был вырван уже после смерти Пушкина, так как после л. 18 сплошная жандармская нумерация листов тетради прервана; лист 19 сохранился частично (нижняя часть листа, содержащая жандармскую нумерацию, была вырезана из тетради, первоначально утрачена, но обнаружилась позднее, о чем см. ниже). О судьбе л. 20 ничего неизвестно.

Далее жандармская нумерация идет беспрерывно, до листа 47, пропущенного в момент проставления цифр на страницах пушкинских рукописей. Таким образом, три нумерации листов тетради — жандармская, опекунская и архивная — в тетради № 836 не совпадают. Согласно принятой современными исследователями системе отсылок на листы рукописей Пушкина в его рабочих тетрадях, мы берем за основу архивную пагинацию (карандашом в правом верхнем углу листа), при необходимости указывая на жандармскую (красными чернилами) и опекунскую (черными чернилами). За исключением немногих указанных выше случаев (к л. 19 и 20 следует добавить и лист 17, также сохранившийся частично), вырванные из тетради листы отражают рабочие моменты развития и осуществления творческих замыслов Пушкина, и поэтому более уместно рассмотреть их ниже при характеристике движения и развития этих замыслов. То же следует сказать и о рисунках на полях и в текстах рукописей Пушкина.

Тетрадь содержит множество рисунков, и среди них знаменитый рисунок виселиц с казненными декабристами, портреты современников поэта и ряда исторических

- 123 -

лиц и, наконец, иллюстрации Пушкина к тем произведениям, над которыми он работал в этой тетради («Цыганы», пятая, шестая и седьмая главы «Евгения Онегина», «Арап Петра Великого» и др.). Первостепенное значение рисунков поэта для понимания текстов делает совершенно необходимым рассмотрение всего графического материала не изолированно от общего контекста тетради и возникающих в ней смысловых рядов, а в непосредственной связи с ними.

Еще одной особенностью, значительно осложняющей работу над историей заполнения тетради № 836, является то, что она почти не содержит авторских дат и легко поддающихся датировке помет на полях и в текстах рукописей. Таких дат в тетради только три. Первая из них на л. 12: «1824. Михайловское. [8] окт. 10» — фиксирует момент окончания работы над первоначальной редакцией «Цыган» (т. е. дату завершения перебелки чернового автографа поэмы). Вторая дата поставлена под черновиком «Акафиста Екатерине Николаевне Карамзиной» — 31 июля 1827 г. И наконец, последняя, сделанная вскоре после предыдущей, — под будущими строфами шестой главы «Евгения Онегина»: «10 авг<уста 1827>». Даты эти могут послужить опорными пунктами для определения последовательности работы над расположенными в непосредственной близости с датированными, смежными с ними замыслами, но все же они представляются недостаточными при установлении общей хронологии тетради. Весьма разноречивые сведения дают и сугубо палеографические показатели тетради: произведения (что, впрочем, является для Пушкина нормой) записываются и карандашом и разными чернилами, неодинаковыми «почерками» (с разным начертанием и наклоном букв), в прямом и обратном положении тетради.

При всей своей существенности для определения самой последовательности творческой работы Пушкина эти показатели не могут служить единственными аргументами в пользу той или иной датировки замысла, а требуют привлечения множества иных данных и сведений (как биографических, так и собственно источниковедческих). Видимо, в некоторой неясности, зыбкости общепринятых датировок текстов тетради № 836 кроется главная причина и постоянного внимания исследователей к этим вопросам, и разноречивости высказанных ими точек зрения на понимание характера и места содержащихся в тетради текстов в творческом наследии Пушкина.3 В качестве примера достаточно сослаться на знаменитый фрагмент «И я бы мог...», получивший поистине неисчерпаемое множество толкований. Все это, как мы сможем убедиться далее, упирается в нерешенность целого ряда общих текстологических проблем, встающих перед исследователем при обращении к рабочей тетради поэта, и в особенности в неразработанность общей хронологии пушкинских тетрадей. Однако, прежде чем перейти к истории заполнения третьей масонской тетради, необходимо дать ее краткое полистное описание, которое поможет лучше ориентироваться в материалах тетради, представляющих, на первый взгляд, сумму разрозненных записей, набросков и помет, а на самом деле являющихся точной фиксацией творческого процесса Пушкина, его «стенограммой», как определяют рукописи поэта пушкинисты.

2

Полистное описание тетради № 836 было впервые осуществлено В. Е. Якушкиным, составившим, как известно, общее описание рабочих тетрадей Пушкина, хранящихся в Румянцевском музее.4 Однако оно требует уточнений (порою весьма значительных), а главное соотнесения с той расшифровкой входящих в нее пушкинских текстов, которое было выполнено в большом академическом

- 124 -

собрании сочинений Пушкина, ибо Якушкин руководствовался в своей работе текстами дореволюционных изданий (главным образом издания под редакцией П. О. Морозова),5 ныне значительно устаревших. Соответствующая работа должна быть проделана и с материалами, не вошедшими в академическое собрание сочинений, но опубликованными в других изданиях (например, в «Рукою Пушкина»), а также в работах пушкинистов, уточняющих чтение академического издания.

Приведем полистное описание тетради.

Л. 1. Черновик стихотворения «С португальского». Подпись: «Gonzago» (см.: II, 449).

Л. 1 об. (в перевернутом — верхом вниз — положении тетради). Строка «Когда б ты родилась», отнесенная к наброскам стихотворения «Рифма, звучная подруга» (III, 667). Ниже зачеркнутый вариант: «[Когда родилась ты]».

Далее вырваны подряд 4 листа, которые не имеют нумерации, а следовательно, это сделано самим Пушкиным.

Л. 2. «Примеч<ание>. Бессарабия известна в самой глубокой древности...» (XI, 22) — второе из «Примечаний» к «Цыганам», полный текст которых см.: тетрадь ПД, № 835, л. 29 (XI, 22, 293). Текст не закончен. Новая фраза, оборванная, начата словом «Если».

Л. 2 об. Чистый.

Л. 3. Чистый.

Л. 3 об. Эпиграфы (отброшенные в печатном издании поэмы): «Мы люди смертные...» (из «Молдавской песни») и «Под бурей рока — твердый камень...» (из послания Вяземского «Толстому», 1818) (см.: IV, 453).

Л. 4. Начало белового автографа «Цыган», которое занимает л. 4 об.—5 об.

Далее, между л. 5 и 6, корешок вырванного листа, не имеющего жандармской нумерации (л. 5а).

Л. 6—12 об. Снова беловой (с правкой, местами весьма обильной) текст первоначальной редакции «Цыган».

На л. 7 рисунки: ведьма на помеле, ниже женский профиль, еще ниже женская фигура, спиной к зрителю, — скорее всего отражающие размышления поэта о женском непостоянстве и вероломстве (на л. 7 песня Земфиры «Старый муж» и ее диалог с Алеко). На л. 8, на полях текста ночного разговора Земфиры с отцом, пара женских ножек в бальных туфельках. На л. 9 на полях текста диалога Алеко со старым цыганом начат рисунок женской фигуры в простонародной одежде. На л. 11 два рисунка: часть женской фигуры (от пояса до ноги) в сидячем положении. На л. 12 об. рядом с датой окончания работы над беловой рукописью поэмы подпись в виде росчерка сложной конфигурации. Ниже подписи беловой фрагмент, завершающий поэму (л. 12 об.).

Л. 13—13 об. Беловой автограф «Эпилога» к поэме (см.: IV, 453—463). Беловая редакция «Цыган», имеющая совершенно самостоятельное значение, дается в академическом издании в виде вариантов к основной редакции поэмы. Подобное текстологическое решение не представляется убедительным, и в последующих томах большого академического издания беловые редакции, не совпадающие с основным текстом произведения печатаются полностью (см., например, т. VI — беловые рукописи «Евгения Онегина»).

Л. 14—15. Дополнение к беловой (первоначальной) редакции «Цыган» — разговор Земфиры с Алеко, начинающийся словами «Скажи, мой друг, ты не жалеешь» и оканчивающийся словами «Цыгана дикого рассказ» (включено в текст под номером III).

На л. 14, на полях верхней его части, рисунок: три женские ножки, окруженные росчерком сложной конфигурации.

На л. 15, в нижней его части слева, цифровой подсчет стихотворных строк написанного к этому времени текста поэмы. Он складывается из общей суммы постраничного подсчета, причем количество строк на каждом листе белового автографа поэмы подсчитано и записано Пушкиным в нижнем левом углу лицевого

- 125 -

листа и в нижнем правом углу листа оборотного. Их сумма дает общее количество написанных стихотворных строк. Вот этот подсчет:

10  
  12
——
120
60  
——
720

Строкою ниже:

  89
  27
  30
  56
  42
  42
  26
  42
  42
  41
  51
  30
  53
——
570

Л. 15 об. Беловой автограф монолога Алеко над колыбелью сына, переходящий в очень грязный и исчирканный черновик, продолжающийся на л. 16 и 16 об. Трудночитаемый текст этого черновика расшифрован Г. О. Винокуром, готовившим текст «Цыган» для большого академического издания. Таким образом, листы 15 об.—16 об. содержат последние рукописи поэмы, к работе над которой поэт больше не обращался, если не считать момента подготовки поэмы к изданию.

Л. 17. Сохранился не полностью: нижняя половина листа, содержащая жандармскую нумерацию, отрезана. Она утрачена, и никакими сведениями о ней мы не располагаем. На сохранившейся верхней половине л. 17 начало автографа стихотворения «Кристал, поэтом обновленный» (сохранились две четырехстрочные строфы и начальная строка третьей строфы — «В тебе таится жар священный») (см.: III, 19, 575).

Л. 17 об. Посредине сохранившейся части листа женский профильный портрет, определяемый предположительно как портрет А. И. Осиповой (Беклешовой). Слева от портрета небольшой текст — «Тут жизнь», не отмеченный в академическом издании и не вошедший в «Рукою Пушкина».

Л. 18—19 (в тетради находится лишь верхняя часть л. 19). Беловой с небольшой правкой автограф стихотворения «Какая ночь! Мороз трескучий» (см.: III, 60, 594). Вырезанная часть листа с жандармской нумерацией «19» и сертификационной пометой Вяземского («Pouchkin») обнаружилась в Берлине в Государственной библиотеке (в собрании К. Радовица). На этой части листа продолжение чернового автографа стихотворения «Весна, весна» и начало нового замысла — «Как бурею пловец» (см.: III, 62, 595; 64, 597).

Между л. 19 и вырезанным из тетради следующим листом (20 — по жандармской нумерации) корешок л. 19а с обрывками написанных чернилами слов и букв (предположительно на этом листе был записан фрагмент отрывка об «Эде» Баратынского), а также корешки л. 19б и 19в с остатками букв чернилами.

Лист с жандармской нумерацией 20 из тетради вырезан (как и части л. 17 и 19) после «посмертного обыска». Начиная со следующего листа архивная нумерация не совпадает с жандармской и опекунской. Поэтому далее мы даем пагинацию листов по двойной пагинации.

- 126 -

Л. 20 (21 по жандармской и опекунской нумерации). Содержится ряд записей. Черными чернилами записан конец фразы «однеми догадками» из I главы «Арапа Петра Великого», начало которой на предыдущем, вырванном из тетради листе. В окончательном виде фраза эта читается так: «Таким образом, публика, ожидавшая соблазнительного шума, была обманута в своей надежде и злословие было принуждено питаться однеми догадками» (VIII, 521). На свободной части листа записан карандашом черновой текст «Акафиста Екатерине Николаевне Карамзиной» («От бурь спасенный провиденьем») с датой 31 июля 1827 г. (см.: III, 64, 597). Ниже черными чернилами два наброска листьев (зелени?), обрамляющих с двух сторон либо русло реки (ручья?), либо дорогу. Слева сбоку теми же чернилами, что и рисунки, дан вариант строк:

[Увядший иногда венок
На ветвях сосен устар<елых>] —

для записанного в правом нижнем углу листа четверостишия (с сильной правкой):

                         ветерок
Колеблет иногда венок
Под тенью сосен устарелых
И камень                         говорит

     (VI, 417)

Это первый набросок будущей VI строфы седьмой главы «Евгения Онегина».

Л. 20 об. Продолжение работы над текстом I главы «Арапа Петра Великого» (от слов «Но Ибрагим чувствовал» и кончая словами «чувство собственного долга»; см.: VIII, 521—522). В конце фразы знак окончания.

Л. 21—21 об. Дальнейшая работа над I главой «Арапа»: текст от слов «Дни, месяцы проходили» до «следующее письмо» включительно (VIII, 522—523). Далее росчерк и другим почерком: «на листке». Имеется в виду письмо Ибрагима Леоноре, записанное на отдельном листе (см.: VIII, 523).

Л. 21 об. Примерно с середины листа в нашей тетради начинается работа над будущей XXXVI строфой седьмой главы «Евгения Онегина» (см.: VI, 449—450); здесь находится текст от слов «Но издали» и кончая словами «Святая родина моя». В конце текста из «Арапа» на полях слева маленький набросок, повторяющий (но в другом масштабе и в несколько другом ракурсе) мотив зелени, обрамляющей русло реки (или ручья).

В нижней части листа (л. 21 об.), слева на полях текста строфы XXXVI (в ней описывается въезд Татьяны в Москву, вызывающий воспоминание поэта о своем возвращении из михайловской ссылки и оживляющий его впечатления от Москвы), рисунок, изображающий церковь и колокольню.

Л. 22. Продолжение работы над следующими, XXXVII и XXXVIII строфами седьмой главы романа (см.: VI, 450—451). Стихотворный текст записан поверх выполненных чернилами рисунков: листья (в большом формате) и пейзажная зарисовка, развивающая мотив, намеченный наброском на л. 20. Внизу листа карандашный рисунок (ретушированный чернилами) с кустами и деревьями, представляющий, по нашим наблюдениям, дальнейшую разработку намеченной ранее композиции.

Л. 22 об. Продолжение работы над I главой «Арапа» — фрагмент текста от слов «На другой день Петр» и до слова «разбирающего» включительно (см.: VIII, 524—525). На полях два рисунка: автопортрет в образе «арапа» и женский портрет (в профиль); портретное сходство с определенным лицом не установлено.6

Между л. 22 и 23 корешок вырванного листа (л. 22а) с остатками букв, написанных чернилами.

Л. 23 (по жандармской и опекунской нумерации л. 24). Черновик будущих XLIII и XLIV строф шестой главы «Евгения Онегина», начинающихся словами: «Но не теперь. Хоть я сердечно» и «Познал я глас иных желаний».

- 127 -

Л. 23 об. Продолжение работы над шестой главой «Онегина» — строфа XLV («Так полдень мой настал»). Под последней строчкой строфы («Туда могу где отдохнуть») ((IV 410 — ошибочное чтение: «Туда где мечу отдохнуть») дата — «10 авг.<уста 1827 г.>». Рядом подпись в виде росчерка.

Следующий лист вырван (по архивной нумерации л. 23а). Судя по остаткам букв (по характеру чернил ср. л. 24), здесь также были черновики I главы «Арапа».

Л. 24. (по опекунской и жандармской нумерации л. 25). Продолжение (начало было на предыдущем листе, л. 23а) работы над «Арапом», начиная со слов «посмотрел на меня с головы до ног» и кончая «два раза повернулся перед зеркалом».

Л. 24. об. Продолжение предыдущего текста «Арапа», начиная со слов «и объявил Ибрагиму» и кончая «по понятиям тогдашнего времени». Этот текст написан на нижней половине листа, ибо верхняя к этому моменту была занята записью рецепта.7 Сбоку от рецепта круглая печать (с буквами «МПМ»).

Между л. 24 и следующим, л. 25, вырвано три листа (на обрывках листов следов текста не имеется).

Л. 25 (по жандармской и опекунской нумерации л. 26). Продолжение работы над I главой «Арапа», начиная со слов «[с вз<дохом>] себе: это, вероятно» и кончая словами «он оделся и etc». Затем под написаным фрагментом два отчеркивания (знак окончания текста). Далее на этом же листе продолжение работы от слов «Этот эпизод» и до слов «[и] на другой день» включительно (см.: VIII, 527—528).

Л. 25 об. Продолжение I главы «Арапа», от слов «день с головной болью» и кончая словами «кубок большого орла». Затем поставлен знак окончания. Далее на листе еще два фрагмента (черновых): «Но Корсаков <...> и вывел его etc» и «Несколько дней спустя <...> но что никогда у него не бывал» (см.: VIII, 528—529).

Л. 26 (по опекунской и жандармской нумерации л. 27). Окончание текста, начатого на предыдущем листе: «Так я же тебя с ним познакомлю сказ.<ал> гос.<ударь>» (VIII, 529).

Далее почти сразу же за этим текстом черновой набросок «Возок летит через ухабы» — обработка 5—14-й строк XXXIII строфы седьмой главы «Евгения Онегина». Слева этот текст «наезжает» на рисунок, варьирующий изображение кустов, деревьев, листьев, окружающих какое-то, расположенное в низине пространство (ср. рисунки на л. 20, 21 об., 22). Добавляются и новые детали: большой камень-валун (?), скала. Рисунок выполнен карандашом с прорисовкой чернилами отдельных деталей. Находящиеся на этом листе тексты как бы перечеркивают рисунок, что скорее всего связано с тем, что на следующих листах (л. 26 об.—27) данный рисунок воспроизведен более отчетливо и доведен до своего окончательного вида. Онегинский текст на л. 26 заканчивается строками «Москва Москва», возвращающими к строфе XXXVI (вариант строки 12-й) седьмой главы «Евгения Онегина» (см.: VI, 451—452).

Далее на л. 26 сразу, почти без пропуска, следует начало чернового автографа «Сводни» (от начала стихотворения и кончая словами «Здравствуй, друг Жанета» (III, 77—78, 617—618).

Л. 26 об. Рисунок, названный А. М. Эфросом «Обрыв, деревья, плетень», представляющий собой завершение серии набросков на л. 20, 21, об., 22, 26, в которых варьируется главный мотив кустов, листьев, обрамляющих укромное низменное место (долину, русло ручья, часть дороги (?)) и расположенных на какой-то возвышенной части местности. Рисунок сделан карандашом с прорисовкой чернилами растущих на возвышенности кустов (или деревьев). Новыми мотивами здесь выступают плетень (полуповаленный), а также могильный камень в правой части рисунка.

Поверх этого рисунка, слева, продолжается черновая работа над «Сводней», от слов «Четырех гостей гляжу» до конца — «сводня засыпает». Последняя строфа стихотворения записана во втором столбце, в нижнем правом углу листа. Это лишний раз подтверждает, что подобный рисунок на смежном, 27 листе

- 128 -

тетради к этому времени был уже закончен, и поэт не дорожил рисунком на л. 26 об.

Л. 27 (по опекунской и жандармской нумерации л. 28). Тот же рисунок, что и на предыдущем листе, хотя и взятый в несколько ином ракурсе, благодаря чему на первом плане оказываются камень (валун) и сломанное старое дерево. Рисунок выполнен карандашом, затем проработан пером. Плетень и нижняя часть обрыва чернилами не обведены.

Л. 27 об. Продолжение работы над I главой «Арапа», начиная со слов «По окончании работы» и кончая словами «и владел» (см.: VIII, 529—539).

Между л. 27 и л. 28 вырвано 20 листов (подсчет сделан по сохранившимся корешкам; на некоторых из них остатки букв чернилами: см. л. 27д, 27г, 27и, 27к, 27а и др.) (см.: VIII, 530: «Далее в тетради ЛБ 68 вырвано 20 листов (главы IV, V, нач. VI)»).

Л. 28 (по жандармской и опекунской нумерации л. 29). Черновые тексты главы VI «Арапа», начиная со слов «справлялась с ее мнением» и кончая словами «нынче не то, что» (см.: VIII, 530). В тексте (в середине листа справа) два портрета, выполненные пером и чернилами: поясной портрет мужчины с занесенной рукой с кинжалом и женский (?) портрет в зимнем головном уборе. Оба рисунка, на наш взгляд, связаны с текстом «Арапа». Иную атрибуцию рисунков дает Г. Ф. Богач, считающий, что один из портретов изображает мужчину в восточном уборе — Николая Россети-Рознавану (кишиневского знакомого Пушкина).8

Л. 28 об. Продолжение текста VI главы «Арапа», начатого на предыдущем листе, от слов «в старину» и кончая «etc». Далее следовала пауза в работе, заполненная рисунками, расположенными ниже: женский портрет в профиль (неустановленное лицо), несколько ниже слева мужской профильный портрет (напоминает пушкинское изображение Байрона) и, наконец, в нижней части листа слева портрет немолодой женщины в гладком уборе или с гладко причесанными волосами (портретируемая не установлена). Не исключено, однако, что в этих портретах отразились поиски жизненных моделей для персонажей «Арапа» (Натальи Гавриловны — верхний женский портрет, Валериана — мужской портрет, карлицы Ласточки — нижний женский).

Лист 29 (л. 30 по жандармской и опекунской нумерации) занят текстом трех прозаических фрагментов, первый из которых вошел позднее в «Отрывки из писем, мысли, замечания»: «М<илостивый> Г<осударь>», «Кс. находит какое-то сочинение глупым» и «Проза Кн.<язя> В.<яземского>» (последние две заметки в опубликованный текст не вошли и печатаются в составе «Материалов к „Отрывкам из писем, мыслям и замечаниям“», см.:XI, 56, 60, 333). Нижняя часть листа занята черновиком стихотворного текста — строфы <30> из «Путешествия Онегина» (VI, 491), начинающейся словами «Итак я жил» и кончающейся словами «Почтовый день — мой черный день».

Л. 29 об. Дальнейшая работа над XLIV строфой седьмой главы «Евгения Онегина» и — без перерыва — над XLVI строфой этой же главы.

Л. 30 (л. 31 по жандармской и опекунской нумерации). Продолжение работы над отдельными фрагментами статьи «Отрывки из писем, мысли, замечания»: «Prude, coquette» и «Повторенное острое слово» (см.: XI, 56, 328—329; 61, 333). Последний фрагмент в опубликованный текст «Отрывков ...» не вошел.

Л. 30 об. Продолжение работы над XLVI строфой седьмой главы «Евгения Онегина» (см.:: VI, 456—457).

Л. 31 (л. 32 по жандармской и опекунской нумерации). Продолжение той же работы — над следующей, XLVII строфой седьмой главы «Евгения Онегина», а затем над L строфой этой же главы.

Л. 31 об. Работа над строфой La седьмой главы романа. Горизонтальной черточкой отмечено окончание этой работы.

Лист 32 чистый. Здесь проходит граница между записями, сделанными сплошь в прямом (от начала к концу) положении тетради и записями в обратном (от конца к началу) ее положении. Листы 32 об.—37 об. заполнялись и в прямом

- 129 -

положении тетради (л. 34, 35, 35 об., 36), и в обратном (л. 32 об., 33, 33 об., 34 об., 36 об., 37). Таким образом, листы 32 об.—37 дают особенно сложную картину хронологии находящихся на этих листах записей.

Л. 32 об.—33 (л. 33 и 34 по жандармской нумерации). Черновик стихотворения «Всем красны боярские конюшни» (см.: III, 73, 610—612) и набросок «[Своенравная подруга]» (см: III, 667). Записи в перевернутом положении тетради.

Л. 33 об. Перебеленный с поправками автограф стихотворения «Из Alfieri» («Сомненье, страх, порочную надежду»). Горизонтальной черточкой отмечена завершенность работы. Записи сделаны в перевернутом (верхом вниз) положении тетради.

Л. 34 (л. 35 по жандармской нумерации). Черновой автограф стихотворения «Блажен в златом кругу вельмож» (III, 75, 613—614). При переходе на вторую половину листа слева набросок кустов, обрамляющих уединенный уголок (мотив, повторяющийся во множестве вариантов, начиная с л. 20). Чуть ниже слева рисунок старого засохшего дерева. Далее следует черновой текст (первоначальный вариант) фрагмента LIII строфы седьмой главы «Евгения Онегина» («Между двух теток за колонной») (см.: VI, 461—462). Справа в нижней части листа тот же графический мотив с листьями.

Л. 34 об. (в перевернутом положении тетради). Лист целиком занят рисунком, подробно разрабатывающим тот же мотив листьев, зелени, сломанного дерева. Затем тетрадь была повернута слева направо (на 90°) и карандашом нарисовано старое дерево (напоминающее рисунок на предыдущем листе). В перевернутом положении тетради, в верхнем правом углу, просматривается набросок надгробного камня (в форме стелы), напоминающий рисунок памятника на л. 26 об.

Л. 35 (л. 36 по жандармской нумерации). Лист целиком занят черновым автографом стихотворения «В роще Карийской» (см.: III, 76, 614—617). Сверху листа метрическая запись размера стиха. Текст стихотворения перечеркивает сделанные чернилами наброски листьев, напоминающих по своей конфигурации листья плюща.

Л. 35 об. Черновой набросок из «Послания к Дельвигу», начиная со слов «Обделай ты его, барон» до конца стихотворения (кончая строкой «Он стоит головы живой») (см.: III, 608—609).

Л. 36 (л. 37 по жандармской нумерации). Лист заполнен только сверху: черновой набросок VI строфы седьмой главы романа — «Кругом его цветет шиповник» (см.: VI, 417).

Далее идут записи в перевернутом (верхом вниз) положении тетради.

Л. 36 об. Рисунок в центре листа — портрет Зизи Вульф.

Л. 37 (л. 38 по жандармской и опекунской нумерации). Рисунки «Казнь декабристов»: виселица (верхний и нижний рисунки); портреты: С. П. Трубецкой — 2 наброска, наверху и в середине листа; С. Л. Пушкин — в сюртуке, справа; В. Л. Пушкин — 5 набросков, обрамляющих текст «И я бы мог...»; неизвестный в очках, в середине листа; то же в карикатурном виде; неизвестный с усами; зачеркнутый портрет молодого человека, замыкающий портретную сюиту. Далее следует сюита «дьявольская» (наброски фигурок чертей). Ниже еще один портрет В. Л. Пушкина.

В верхней части 37-го листа запись стихотворной строки «И я бы мог как шут ви<сеть>», повторенная без слова «шут» в середине листа. Рисунок представляет собою графически точное воспроизведение казни пяти приговоренных к смерти (повешением) вождей декабристского восстания: Рылеева, Пестеля, Бестужева-Рюмина, Муравьева-Апостола, Каховского. Стихотворная строка и портреты отражают сложное движение вызванной этим событием мысли.

Текст на л. 37 — крайняя граница записей, идущих сплошь от конца тетради к началу (в перевернутом ее положении).

Листы 37 об., 38, 38 об., 39 об., 40, 40 об., 41 заняты черновиками строф XXVII—XXX, XXXII—XXXVIII седьмой главы «Евгения Онегина» (начиная с 7-й строки: «Глядит уж на дворе светло» (см.: VI, 393—407).9

- 130 -

На л. 40 об. рисунок — портрет Вольтера.

На л. 41, слева на полях рукописи (в середине листа), женская ножка.

Л. 41 об. Конец чернового автографа записки «О народном воспитании» (начало на л. 48, 47 об., 47, 46 об., 46, 45 об., 45, 44 об., 44, 43 об., 43; нами указана последовательность записей ее текста, идущих от конца к началу) (см.: XI, 310—317). На л. 42 об. (внизу слева) портрет А. Л. Давыдова.

Л. 42 об. Черновой автограф XXV строфы пятой главы «Евгения Онегина» («Но вот багряною рукою») (см.: VI, 396—397). На полях рукописи слева мужская фигура, спиною к зрителю, с пистолетом (?) в опущенной руке (первый след будущего развития событий — дуэли Онегина с Ленским), и две женские ножки.

Л. 42 (л. 43 по жандармской нумерации). В верхней половине листа беловой с поправками автограф стихотворения «Подруга дней моих суровых» (см.: III, 33, 579). Ниже и на полях стихотворения черновой (сделанный карандашом) набросок XXVI строфы пятой главы «Евгения Онегина» (см.: VI, 397—398). На полях листа карандашные рисунки: автопортрет без бровей,10 портрет А. Ризнич (первый набросок), портрет неизвестного (Людовика XIV — предположение Р. Г. Жуйковой) в парике, портрет А. Ризнич (второй, более прорисованный), автопортрет в виде всадника на лошади.

Л. 48 об.—48 (жандармская нумерация совпадает с архивной). Черновой автограф строф XXI (от слов «В ее замерзлое окно»), XXII, XXIII, XXIV пятой главы «Евгения Онегина» (см.: VI, 393—396).

На л. 48 об. (в прямом положении тетради) нарисован всадник верхом на лошади (автопортрет?).

На л. 49 (в прямом положении тетради) фигура воина с мортирой (?) в руках.

В перевернутом положении тетради (в котором идут записи этой части тетради, заполнявшейся с конца) на этом же листе ряд рисунков: портрет Мирабо, портрет Ж.-Ж. Руссо (?), набросок портрета Мирабо (нижний профиль), портрет Робеспьера (?).

Л. 49 об.—51 об. (жандармская нумерация этих листов совпадает с архивной). Записи народных песен («Песня о сыне Сеньки Разина», «Как на утренней заре», «Во славном городе во Киеве», «Как за церковью за немецкою»).11

Л. 51 об.—58 об. (жандармская нумерация совпадает с архивной). Записи народных сказок («Некоторый царь задумал жениться», «Некоторый царь ехал на войну», «Поп поехал искать работника», «Царь Кощей Бессмертный», «Слепой царь», «О святках молодые люди», «Царица заблудилась в лесу»).12

На заднем форзаце черновой набросок Пролога ко 2-му изданию поэмы «Руслан и Людмила».

3

Пушкин впервые обратился к тетради ПД, № 836 в начале октября 1824 г., когда возникла необходимость в особой тетради для перебелки поэмы «Цыганы».

Оставив незаполненным лист 1 (пропущенный начальный лист — обычная особенность работы поэта в новой тетради), Пушкин начал на л. 2 беловик «Цыган». Лист 1 заполнялся позднее (предположительно в 1825 г.) — на нем поэт запишет черновой текст своего перевода «С португальского» («Там звезда зари взошла»). Характер этой записи (в два столбца, с сильной правкой текста, иными, чем беловой автограф «Цыган», чернилами) свидетельствует, что к моменту создания этого стихотворения соседние листы были уже заполнены и Пушкин «экономил» бумагу, не зная еще точно, сколько места займет текст перевода.

Черновой автограф поэмы, с которого текст перебеливался в третью масонскую тетрадь, находится в тетрадях № 834 (л. 45 об.—48) и № 835 (л. 3, 3 об., 9 об., 10, 24—28, 31, 31 об.). Однако, как это бывает у Пушкина, перебеливание черновика не носило механического характера: продолжалась кропотливая работа и над произведением в целом и над отдельными его фрагментами, получали

- 131 -

свою реализацию возникшие в процессе создания окончательной редакции произведения новые сюжетные повороты, уточнялись характеристики главных персонажей поэмы, велась стилистическая отделка текста. В какой же последовательности осуществлялась эта работа? Г. О. Винокуру (готовившему текст поэмы для большого академического собрания сочинений Пушкина) она представлялась в следующем виде: беловой автограф «Цыган» создавался почти параллельно с черновым ее текстом, начинающимся стихом «Прошло два лета. Также бродят» и далее до эпилога (ПД, № 835, л. 24—27). Текст этот Винокур датирует 2—8 октября 1824 г. Далее исследователь пишет: «Доведя свою работу до эпилога, Пушкин поставил дату: 8 октября 1824 г. Спустя два дня был написан эпилог, и цифра „8“ в дате переделана на „10“. За эти два дня Пушкин успел также переписать всю поэму набело, потому что в беловике <...> дата также проставлена до эпилога и в ней также сначала была написана цифра „8“, затем поправленная на „10“».13 Иначе датирует работу Пушкина над беловым автографом «Цыган» С. А. Фомичев в своем описании тетради № 835, где читаем: «Очевидно, в ноябре — декабре беловик поэмы переписывается в тетради ПД, № 836 (л. 3 об.—15; см.: IV, 453—463)».14 Однако этому противоречат прежде всего данные самой беловой рукописи, имеющей на л. 12 об. авторскую дату (о которой пишет Г. О. Винокур). Впрочем, исследователь тетради № 835 не настаивает на своей датировке, выдвигая ее в качестве предположительной, и спорный вопрос о датировке белового автографа «Цыган», на наш взгляд, должен быть решен в пользу версии Г. О. Винокура.

Обратимся непосредственно к тетради № 836. Пушкин начинает беловик поэмы с «Примечания» («Бессарабия, известная в самой глубокой древности...»), предваряющего поэтический текст (иными словами, со своеобразного предисловия, которое, по замыслу автора, должно было подготовить читателя к восприятию текста поэмы). Работа эта была начата еще в тетради № 835, где на л. 29 находится черновой фрагмент предисловия: «Долго не знали в Европе происхождения „цыган“», который, вне всякого сомнения, вошел бы в полный текст примечаний к поэме, если бы они были завершены Пушкиным.

Фрагмент о Бессарабии из тетради № 836 — не продолжение предыдущей темы, а новый подступ к ней, на этот раз не этнографический, а историко-археологический. Текст заметки оборван на слове «если», что, вне всякого сомнения, характеризует намерение автора продолжать дальнейшую работу. Для нее и предполагались пропущенные листы (л. 2 об.—3), на которых, видимо, должен был найти свое место и черновой набросок из ПД, № 835.

К этой работе Пушкин, однако, не вернулся: «Цыганы» появились в печати не только без примечаний, но и без эпиграфов, занимающих в ПД, № 836 лист 3 об. Полагаем, что эти эпиграфы — прозаический перевод отрывка из «Молдавской песни» («Мы люди смертные») и стихотворный текст «Под бурей рока...» (из послания Вяземского «Толстому») — появились в тетради уже после того, как была полностью закончена перебелка текста поэмы и Пушкину стало очевидным несоответствие ее основного содержания и смысла историко-этнографическому характеру примечаний. Поэт, однако, не отказался окончательно от мысли дописать и доработать примечания. Именно поэтому в дальнейшем он не занимал пропущенные листы другими записями.15

Основной текст «Цыган» перебеливался в несколько приемов. Сначала была переписана первая сцена поэмы, обозначенная римской цифрой I (от первых стихов поэмы до слов Земфиры «И сон меня невольно клонит...» — см. л. 4—5 об.). Перед тем как начать работу над вторым эпизодом поэмы, Пушкин перечитал перебеленный текст первого эпизода и внес в него ряд исправлений и стилистических уточнений (см.: IV, 453—454), сделанных более темными и густыми

- 132 -

чернилами. Этими же чернилами перебелен следующий (значительный по объему) текст (л. 5 об.—8 об.), включающий в себя эпизоды, помеченные цифрами II, IV, V, VI. Цифра III была проставлена между двумя строчками отточий и стихом «Уныло юноша глядел»; отточия эти густо зачеркнуты (таким образом, второй эпизод в своем окончательном виде оказался расширенным). Это зачеркивание было сделано позднее, при доработке беловика поэмы (при внесении в него III эпизода).

Между л. 5 и 6 — корешок вырванного листа, что, однако, не нарушало последовательности записи (а следовательно, лист был вырван из тетради до начала записей на этих листах). Следы правки имеются на всех листах, но особенно значительные на л. 7 об. Правка эта по характеру чернил и почерка — единовременная с переписыванием текста. Далее последовал перерыв в работе, после чего Пушкин продолжил записи на л. 9—12 об. (включая дату и подпись в виде сложного росчерка). Записанные на них эпизоды поэмы помечены цифрами VII, VIII, IX и X. На л. 10 сильно правленный текст, переходящий на поля рукописи (в нижней части листа).

На этой стадии работы (т. е. до внесения нового, III эпизода в окончательный текст поэмы) в основном была завершена стилистическая правка, установлена строгая последовательность эпизодов (сцен), отразившаяся в их нумерации.16 Но работа над поэмой на этом не закончилась: следующий ее этап был связан с установлением окончательного текста эпилога. Пушкин, как отмечает С. А. Фомичев, «10 октября кончил эпилог поэмы на л. 28».17

Перебелив черновой текст эпилога в тетради № 836 (л. 13—13 об.), Пушкин тут же начал его править (варианты см.: IV, 463). День окончания этой работы — 10 октября 1824 г. — стал для автора датой окончания поэмы в целом. Именно так следует понимать дважды повторенное (в черновой и беловой редакциях «Цыган») исправление 8 октября на 10-е. Однако Пушкин еще не раз вернется к беловому автографу «Цыган». Необходимо более точно определить последовательность этих обращений.

Г. О. Винокур замечает, что в ближайшее (к указанным выше дням) время «были написаны начерно и тут же внесены в беловую рукопись два добавления к тексту законченной поэмы. Одно небольшое, соответствующее в окончательном тексте стихам:

Так иногда перед зимою,
Туманной утренней порою,
Когда подъемлется с полей
Станица поздних журавлей.

Другое добавление обширное, это целый эпизод, содержащий рассказ Алеко о жизни в „душных городах“ и рассказ Старого цыгана об Овидии».18

Характер расположения записей в ПД, № 836 позволяет внести некоторые уточнения в эти утверждения. Первым дополнением, вне всякого сомнения, стала обширная вставка в основной текст, записанная на л. 14—15 и пронумерованная римской цифрой III, перебеленная с чернового текста (ПД, № 835, л. 31—31 об.). Этот текст С. А. Фомичев датирует 20-ми числами октября 1824 г.,19 а так как работа над беловым автографом велась параллельно, то дополнение III также можно датировать этими днями. Тогда же Пушкин зачеркнул старую цифру III и нашел новому (III) эпизоду поэмы место в общей ее композиции (между строками «Они проснутся: погоди!» и «Прошло два лета»).

Более сложным представляется вопрос о включении в основной текст краткого (по Г. О. Винокуру — первого) дополнения. В черновой редакции (№ 835, л. 29—29 об.) этот текст, действительно, предшествует «второму дополнению». В беловой редакции, очевидно, строфа об отбившемся от своей «станицы» журавле попала в основной текст позднее: она записана более тщательно, мелким почерком, непосредственно под авторской датой на л. 12 об. (следующий лист,

- 133 -

13-й, занят эпилогом). Трудно сказать, когда именно была вписана эта, не сразу сложившаяся у Пушкина строфа в оставшуюся незаполненной часть на л. 12 об., но, очевидно, это произошло уже после того, как эпизод III был переписан набело и «размещен» в тексте белового автографа (№ 836). Показательно, что в черновом своем виде эта строфа у Пушкина не сложилась. Наброски на л. 29 и 29 об. тетради № 835 носят отрывочный, сугубо предварительный характер. Поэтому строфа была на время оставлена и вписана в тетрадь № 836, видимо, позднее, когда работа над другим творческим замыслом подсказала поэту детали, позволившие объединить разрозненные наброски в законченное целое.20

4

Заполнение рабочей тетради с двух концов с целью отделения новых записей от произведенных ранее — одна из характернейших особенностей рукописей Пушкина. В третьей масонской тетради подобный порядок работы был связан как с мотивами творческого характера, так и с соображениями чисто практического свойства (необходимостью «экономить» бумагу, ибо к концу 1824 г. Пушкин испытывал резкую нехватку бумаги для своей творческой работы).

После внесения указанных выше дополнений в основной текст «Цыган» и завершения стилистической отделки текста (работа эта предположительно датируется 20-ми числами октября 1824 г.) поэма на время была оставлена. Известные обстоятельства михайловской ссоры Пушкина с отцом (29—31 октября) и последовавшие за этим отъезды родных поэта в Петербург объясняют вынужденный перерыв в интенсивной творческой работе осенью 1824 г.21 К тетради № 836 он смог вернуться только в ноябре 1824 г.

Это обращение было вызвано необходимостью сконцентрировать в одном месте тот обширный пласт фольклорных материалов, с которым Пушкин вплотную соприкоснулся в Михайловском. Перевернув тетрадь верхом вниз, Пушкин стал заполнять ее с другого конца. На л. 58 об.—51 об. (верхняя часть листа) — записи народных сказок, сделанные со слов Арины Родионовны (на это прямо указано в ряде писем Пушкина; см.: XIII, 120—121, 129, 135). Далее подряд следуют записи четырех народных песен (вероятнее всего, также со слов Арины Родионовны), занимающие л. 51 об.—49 об. Принятая датировка этих записей — первая половина ноября 1824 г. — основывается на сведениях, взятых из письма Пушкина к брату Льву (XIII, 121) от первой половины ноября, где речь идет о народных сказках и упоминается «Сенька Разин» («единственное поэтическое лице рус.<ской> ист.<ории>»). Очевидно, что интерес к Разину стимулирован двумя первыми из четырех записанных в тетради песен (составляющих своеобразный цикл песен о сыне Сеньки Разина), однако контекст письма Пушкина не позволяет более точно судить ни о полном составе сделанных к этому времени записей, ни о точной их дате (или датах?). Следует поэтому более подробно охарактеризовать весь комплекс фольклорных материалов тетради № 836.

Почерк и чернила пушкинских записей не оставляют сомнений в том, что производились они в несколько приемов. Сначала густыми, темными чернилами были записаны подряд на л. 58 об.—55 об. две первые сказки («Некоторый царь задумал жениться», «Некоторый царь ехал на войну»). Затем, видимо, в тот же день (или в один из ближайших дней) была вписана в тетрадь третья сказка («Поп поехал искати работника»), занимающая нижнюю часть листов 55 об., 55, 54 об. Окончание этой работы отмечено фигурной скобкой. Далее последовал более длительный перерыв в работе, ибо следующая запись (4-я) произведена светлыми чернилами и несколько иным почерком (л. 54 об.—54; в конце сказки — снова фигурная скобка). После этой записи сразу же была начата пятая сказка («Слепой царь не веровал жене своей»). Однако запись ее

- 134 -

ограничилась заполнением нижней части л. 54 и была возобновлена, видимо, некоторое время спустя. На л. 53 об.—52 об. запись пятой сказки была продолжена (ее почерк и чернила несколько, хотя и незначительно, отличаются от предыдущей записи).

После перерыва в работе Пушкин приступил к записи шестой сказки («О святках молодые люди играют игрища») на л. 52 об.—52 (почерк и чернила несколько иные). Окончание этой работы также помечено фигурной скобкой. Последняя, седьмая сказка («Царевна заблудилась в лесу») занимает л. 52—51 об., и она, надо полагать, выполнена в тот же день, после небольшого перерыва, так как сделана теми же чернилами и тем же почерком. Обозначив фигурной скобкой окончание работы над сказками в целом, Пушкин далее приступил к записям песен, которые также производились в несколько приемов.

Первой была записана «Песня о сыне Сеньки Разина» (л. 51 об.—51). Затем, видимо, снова последовал перерыв в работе, так как запись второй песни («Как на утренней на заре»), занимающая нижнюю часть л. 51, несколько отличается по почерку и чернилам от предыдущей записи. Третья песня («Во славном городе во...») записана на л. 50 об.—50 темными чернилами и более тонким пером. Фигурной скобкой помечено окончание этой записи. Нижняя часть л. 50 (приблизительно 5-я его часть) осталась незаполненной. Последняя из записанных в тетради № 836 народных песен, четвертая («Как за церковью за немецкою»), находится на л. 49 об. и выполнена, как мы полагаем, после некоторого (хотя и небольшого) перерыва в работе.

Как видим, работа над фольклорными записями в третьей масонской тетради не была непрерывной, так сказать одномоментной, а велась в несколько приемов (в течение целого ряда дней, а возможно, и недель). Это заставляет усомниться в точности принятой ныне датировки записей (сказок и песен). Первая половина ноября 1824 г. может считаться начальной вехой работы над ними; следы ее обнаруживаются и в первых числах декабря 1824 г. (письмо Пушкина к Д. М. Шварцу, см.: XIII, 129),22 и в конце января 1825 г. (письмо Пушкина Вяземскому: XIII, 135). Других упоминаний о «старых сказках» и «песнях», которые Пушкин слушает (и записывает) в Михайловском, в переписке поэта нет. На основании изложенных выше соображений записи сказок и двух первых песен (о сыне Сеньки Разина) можно датировать первой половиной ноября — началом декабря 1824 г., записи песен «Во славном городе» и «Как за церковью за немецкою» — первой половиной ноября 1824 — январем 1825 г.; они заключают собою первую группу записей, сделанных в обратном положении тетради.

Новое обращение к записям, сделанным в прямом положении тетради, было связано с продолжением работы над «Цыганами», к которой поэт смог вернуться, вероятно, лишь в самом конце декабря. Г. О. Винокур пишет: «Уже в самом конце 1824 года, когда у Пушкина в „пяльцах“, как он выражался, находился „Борис Годунов“, он временно оставляет свои текущие работы, в том числе и свою трагедию, задумав дополнить поэму еще одним эпизодом. По теме это должен был быть монолог Алеко над колыбелью его сына. В окончательном тексте поэмы монолог этот должен был предшествовать эпизоду, начинающемуся стихом: „Старик на вешнем солнце греет“».23 Если предложенная авторитетными исследователями пушкинского текста датировка первого черновика монолога Алеко в тетради № 835 (л. 50) соответствует действительности, то, принимая во внимание особый характер работы Пушкина над беловым автографом «Цыган» (который создается почти параллельно с черновиком), начало перебелки этого черновика в тетради № 836 (л. 15 об.—16) также можно датировать концом декабря 1824 г.24 Следует, однако, уяснить, почему именно

- 135 -

в это время Пушкин оставляет другие творческие замыслы для работы над монологом Алеко. Одной из причин, по нашему мнению, были обстоятельства сугубо личного свойства.

Т. Г. Цявловская уловила биографический подтекст в незавершенном пушкинском стихотворном наброске «Дитя, не смею над тобою», связывая его с получением поэтом из Одессы письма Е. К. Воронцовой, содержащего, по ее мнению, известие о его будущем отцовстве».25 С. А. Фомичев, со своей стороны, справедливо указывает на внутреннюю связь этого наброска с поэмой «Цыганы».26 Однако в дальнейшем, указывает он, Пушкин отказался от мысли использовать этот фрагмент в поэме и начал работу над монологом Алеко в том его варианте, который и печатается ныне среди черновых редакций поэмы (IV, 444—452). «Если в стихах, писавшихся непосредственно после известия о будущем отцовстве, — замечает Т. Г. Цявловская, — драма Пушкина состояла в том, что он не смеет благословить свое дитя, <...> то вскоре Пушкин перестал думать о себе. Он увидел грядущую судьбу своего незаконного ребенка».27 Полагаем, однако, что михайловские впечатления жизни Пушкина (в частности, начавшиеся именно в эти месяцы отношения его с Ольгой Калашниковой) дали новое наполнение монологу Алеко. В стихотворении «К младенцу» не идет и не могло идти речи об участи ребенка незаконнорожденного (главный мотив стихотворения — тайное, скрытое отцовство и чувство вины перед «своим ребенком»). Иное дело ребенок, рожденный «средь степей», подлинное «дитя любви, дитя природы». Презрение к сословным предрассудкам в той среде, где он появился на свет, не обернется для него жизненной драмой. Более того, сам поэт с радостью разделил бы подобную участь (многочисленные вариации на эту тему дают наброски на л. 16 тетради № 836). Реальная ситуация стихотворения «К младенцу» заменяется в монологе Алеко воображаемой, художественно воссозданной, но имеющей также реальные, хотя и иные корни, ибо для Пушкина (это пройдет красной нитью через ряд его писем) Ольга Калашникова — прежде всего «дитя природы», «моя Эда» (по аналогии с героиней Баратынского, поэму которого Пушкину предстоит получить и прочитать в самый разгар его «крепостного романа»). Сложный комплекс вызванных «крепостной любовью» Пушкина размышлений и чувств составляет главное содержание монолога Алеко, во многом объясняя глубинный смысл и патетику обращенного к младенцу приветствия отца и — в немалой степени — мотивы отказа от монолога в окончательной редакции поэмы.

Биографический подтекст можно усмотреть и во фрагменте «Так иногда перед зимою», вписанном, как указывалось выше, в беловой автограф уже после того, как были завершены эпилог и III эпизод поэмы. В названном фрагменте отразились трагические настроения поэта после отъезда его родных из Михайловского (одиночество, безысходность, утрата надежд на будущее). Оставленный в черновых набросках тетради № 835, фрагмент этот сложился лишь после того, как был найден ключевой образ журавля, пронзенного «гибельным свинцом» и оставшегося зимовать в одиночестве. Емкий художественный символ крушения человеческих надежд, человеческой судьбы, образ этот хотя и вырастает из личных настроений, но к ним, разумеется, не сводится.

Особенности почерка и чернил, резко отличающие этот фрагмент от соседних с ним записей на л. 12 об. и 13, позволяют соотнести его с более поздними записями, в частности с монологом Алеко, обнаруживающим, как указывалось, внутреннюю перекличку с лирическими мотивами поэмы «Цыганы», а это в свою очередь дает известные основания для перенесения датировки фрагмента с октября 1824 г. на декабрь и даже на январь 1825 г.

Подобным же мелким, хотя и менее разборчивым почерком заполнен и лист 1 тетради № 836, содержащий черновик стихотворения «С португальского». По-видимому, оно создавалось одновременно с позднейшими «добавлениями» к основному тексту «Цыган», а следовательно, может быть датировано примерно

- 136 -

этим же временем. Однако обособленное положение автографа стихотворения в тетради № 836 не позволяет утверждать этого категорически.28 Для уточнения предложенной в академическом издании (III, 670) широкой датировки (1825 г.) имеет смысл яснее обозначить тот промежуток времени, в который мог возникнуть и получить реализацию подобный творческий замысел.

Когда и при каких обстоятельствах мог Пушкин познакомиться с биографией автора стихотворения поэта Т. А. Гонзаги (1744—1810), писавшего на португальском языке? Исчерпывающий ответ на этот вопрос дает М. П. Алексеев в статье «Пушкин и бразильский поэт». Он объясняет интерес Пушкина к творчеству Гонзаги тем, что «необычная судьба бразильского лирика» (участвовавшего в антиколониальном движении, арестованного, осужденного на смертную казнь, замененную ссылкой в африканскую колонию Португалии Мозамбик) могла «у русского опального поэта вызвать аналогию и с ним самим», а также «с судьбой его друзей-декабристов». Исследователь выявляет широкий круг источников, из которых Пушкин мог почерпнуть поразившие его сведения об осужденном и сосланном бразильском поэте, в частности биографический очерк Монглава, приложенный к книге «Marilie, chants élégiaques de Gonzaga, traduits du portugais par E. de Monglave et P. Chalas» (Paris, 1825). М. П. Алексеев заключает: «Если <...> стихотворение Гонзага и его биография стали известны Пушкину из книжечки Монглава, то стихотворение „Там звезда зари взошла“ не может относиться ранее чем к 1825 г.». Если, как пишет далее исследователь, «судьба Гонзага напомнила Пушкину участь декабристов и вызвала его перевод, мы должны отнести его к еще более позднему времени — к 1826 г. или к 1827 г.».29 Последнее предположение следует отвести сразу же: в тексте пушкинского перевода (как и самого оригинала) нет никаких намеков на возможность подобной трактовки. Из поэтического сборника Гонзаги «Дорсеева Марилия», названного по имени возлюбленной поэта, к которой обращены его стихи — «лиры», Пушкин выбирает «Лиру 9-ю», произведение чисто лирического, пасторально-идиллического звучания. Более того, текст оригинала не содержит никаких намеков на трагическую участь автора — в нем глухо говорится о разлуке возлюбленных без разъяснения приведших к этому обстоятельств. В чем же в таком случае состояла аналогия с собственной судьбой Пушкина? И есть ли в тексте пушкинского перевода какие-либо намеки личного свойства, автобиографические реалии? На какую жизненную ситуацию «накладывались» идиллические картины Гонзаги, рисующего условно-поэтическую пастораль с овечками, пастушками, любовными свиданиями на лоне природы?

Впечатления южной ссылки не дают оснований для подобного сближения, хотя знакомство с поэзией и личностью Гонзаги (как с жертвой политического произвола) могло произойти именно на юге: в среде кишиневских декабристов (следивших за общественно-политической жизнью Европы) и тем более в многоязычной Одессе. Но лишь в Михайловском, в особенности в первое время после бурных объяснений с отцом и отъездом семьи в Петербург, создались условия, способствующие глубоко личному восприятию поэтического текста Гонзаги; аналогия же с собственной судьбой стала еще очевиднее в момент зарождения чувства поэта к крепостной избраннице. Бесхитростные любовные излияния португальца, идеализированный образ его возлюбленной, разыгрываемая героями сельская пастораль — все эти атрибуты, казалось бы, изжившей себя сентиментальной лирики, вызывая недоумение исследователей (Лернера, например), до известной степени соотносятся со средой, окружавшей поэта в Михайловском. Недаром Пушкин сообщил своему переводу едва заметный, но все же ощущаемый элемент русификации, приблизил его к приметам русского сельского мира. С другой стороны, будучи включенным в иную, нежели у Гонзаги, художественную систему, стихотворение обрело существенно иной смысл, раскрывающийся в контексте размышлений поэта о преимуществах жизни природной,

- 137 -

естественной, контрастно противопоставленной в поэме «Цыганы» миру цивилизации и порожденному ею жизненному укладу. Таким образом, неожиданный на первый взгляд и единственный в своем роде пушкинский перевод «С португальского» оказывается далеко не случайным и внутренне сопрягается с его художественными замыслами конца 1824 — января 1825 г.

Естественно возникает вопрос, каким изданием сборника стихотворений Гонзаги пользовался Пушкин? М. П. Алексеев высказывается в пользу источника французского, но ряд современных исследователей предполагают (и не без оснований) непосредственное обращение Пушкина к изданиям стихотворений Гонзаги на родном его португальском языке. И. Ю. Тынянова пишет: «Бо́льшая часть исследователей склонялась к мнению, что Пушкин переводил не с оригинала, а с французского перевода. Однако в те годы, когда Пушкин мог написать свое стихотворение, не только уже появилась известная французская книга переводов из Гонзаги Э. Монглава, но и вышел ряд изданий в оригинале, выпущенных не в далекой Бразилии, а в столице Португалии Лиссабоне, городе больших европейских связей. После провозглашения независимости Бразилии в 1822 году лиссабонские издания следовали одно за другим: португальцы стремились „отнять“ знаменитого поэта у бывшей колонии». Далее исследовательница замечает: «...трудно предположить, что перевод с французского, совсем без привлечения оригинала, был обозначен Пушкиным, так строго относившимся к малейшему оттенку значения слов, не как подражание португальскому или пьеса из Гонзаги, а именно с указанием языка, с которого стихотворение переводилось: „с португальского“».30

Таким образом, приведенные в работе М. П. Алексеева сведения об источниках знакомства Пушкина с португальскими изданиями Гонзаги должны быть полностью учтены при определении времени написания стихотворения «Там звезда зари взошла». К ним необходимо добавить соображения, высказанные (хотя бы в форме рабочей гипотезы) о возможности получения Пушкиным одного из таких изданий от А. Н. Вульфа, приезжавшего в Тригорское в августе и декабре 1824 г. из Дерпта, где в университетской среде вполне могла быть известной книга стихов Гонзаги. Очевидно, стихотворение «С португальского» было написано в январе 1825 г., во всяком случае именно оно было последней записью 1825 г. в третьей масонской тетради.

5

Новое обращение к тетради № 836 было связано с продолжением работы над романом «Евгений Онегин» (над пятой его главой), которая была начата в тетради № 835 4 января 1826 г. Записанные здесь подряд (на л. 79 об.—84) строфы I—XX датируются также январем 1826 г. (см.: VI, 660). Так, С. А. Фомичев пишет: «Очевидно, уже в январе глава эта в тетради ПД, № 835 была дописана до строфы XXI (см. л. 61) и далее перенесена в тетрадь ПД, № 836».31 Не вполне ясной предстает, однако, судьба начального фрагмента XXI строфы, который «не уместился» на л. 84 тетради № 835 (содержащем черновые строфы XIX и XX пятой главы). Лист 84 об. с беловым автографом стихотворения «Из А. Шенье» («Ты вянешь и молчишь») к этому времени был заполнен, и Пушкин нашел для следующей, XXI строфы свободное место в нижней части л. 64,32 где карандашом, как и на л. 82, 82 об. (частью на л. 83 об.) и 84, он начал работу над новой строфой (XXI). Однако, не закончив ее, Пушкин вновь вернулся к написанному ранее тексту и на свободном листе 83 (с «заходом» на верхнюю часть л. 83 об.) записал будущие строфы XV, XVI и начало XVII строфы пятой

- 138 -

главы, которые, следовательно, были созданы уже после того, как была завершена работа над строфами XI—XIV, частично XVII, а также XVIII, XIX, XX.

Тем же почерком и теми же чернилами, что и записи на л. 49 тетради № 836, записано окончание строфы XXI (от слов «В ее замерзлое окно» и далее), что позволяет датировать январем 1826 г. не только «пограничную» между двумя тетрадями XXI строфу, но и следующие за нею строфы XXII—XXIV, уже целиком записанные на л. 49—48 об. тетради № 836.

Дальнейшая работа над пятой главой романа велась полностью в третьей масонской тетради (ПД, № 836, л. 49—48 об.), в той ее части, где были сосредоточены михайловские фольклорные записи. Так, продолжение XXI строфы (с которой началась работа над пятой главой в ПД, № 836) записано на обороте листа с песней «Как за церковью, за немецкою».

К моменту обращения Пушкина к этой части тетради № 836 на л. 49 и 50 об. уже находились два рисунка (выполнены в прямом положении тетради): фигурка воина с мортирой в руках и неизвестный всадник. Оба рисунка, по-видимому, отражают впечатления Михайловской жизни Пушкина, причем второй из них мог быть навеян и рассказами старого арапа (двоюродного деда Пушкина, П. А. Ганнибала). Возможно, что эти рисунки и были заполнением паузы, возникшей после написания начального фрагмента XXI строфы и в процессе обдумывания ее продолжения. Три новые строфы (окончание XXI, XXII, XXIII и XXIV) были написаны в один присест и, как мы полагаем, тоже в январе 1826 г.

Существенным аргументом в пользу этой датировки черновых строф XXI—XXIV могут служить и рисунки на л. 49 в тетради № 836 (профили деятелей Великой Французской революции: два портрета Мирабо, портреты Ж.-Ж. Руссо, Вольтера и так называемого неизвестного с косичкой — видимо, Робеспьера), напоминающие подобные по своей тематике рисунки (портреты), находящиеся в тексте четвертой главы и первых двадцати строф главы пятой в тетради № 835 (л. 41 — портреты Мирабо, Вольтера, автопортрет и др.; л. 80 об. — так называемый «робеспьеризированный» Пушкин,33 портреты Мирабо, Пестеля и др. на полях текста «Татьяна верила преданьям»; л. 81 об. — портреты Пестеля, Рылеева, Кюхельбекера и др. на полях текста «Морозна ночь. Все небо ясно»).

Январь 1826 г. — начало следствия над декабристами, о котором в михайловское заточение доходили неясные и противоречивые слухи. Скупые сообщения в газетах напоминали о бедственной судьбе людей, близко Пушкину знакомых. Эти настроения отразились в январских письмах к Жуковскому, Дельвигу и др. Размышления о восстании 14 декабря 1825 г., о причинах его неудачи, устойчивые исторические аналогии с Великой Французской революцией являются психологическим фоном, на котором осуществлялась работа над пятой главой романа «Евгений Онегин» в ПД, № 835. Настроения эти, не находя прямого выхода в тексте главы, отразились в целой серии декабристских рисунков на полях рукописей, и прежде всего в портретах деятелей тайных обществ, разного типа автопортретах и, наконец, в многочисленных изображениях известных исторических деятелей, в особенности тех, кто своими идеями готовил знаменитый революционный переворот во Франции 1789—1794 гг.34 Рисунки на л. 49 в третьей масонской тетради, выполненные в той же стилистической манере, варьирующие приблизительно тот же круг исторических лиц, продолжают цепь аналогий и ассоциаций, вызванных событиями 14 декабря.

Как и декабристские рисунки тетради № 835, они представляют собой первую, эмоционально острую реакцию на декабрьские события и их последствия. Осенью 1826 г. общий настрой Пушкина был иным: портретные «сюиты» сменились в тетрадях поэта рисунками иного типа, более детализированными, теснее связанными с живыми впечатлениями и с рассказами очевидцев. Строфы XXI—

- 139 -

XXIV и находящиеся среди них рисунки портретов французских просветителей и деятелей революции многозначительно завершают первый этап работы над пятой главой «Евгения Онегина». К ней Пушкин вернется нескоро — осенью 1826 г., но до этого, в летние месяцы, поэт снова обратится к третьей масонской тетради, к той ее части, где велась оставленная с января 1825 г. работа над «Цыганами». Речь идет о стихотворении «Кристал, поэтом обновленный», записанном на л. 17 в прямом положении тетради. Появление этого автографа в тетради, как нам представляется, дает основание заключить, что группы записей, сделанных как в прямом, так и в обратном (перевернутом) положении тетради, не подчиняются принципу «чистой хронологии», а объединяются нередко по признаку скорее содержательному, чем сугубо формальному. Записи в прямом положении тетради, начатые «Цыганами», обнаруживают более отчетливо выраженную связь с внутренним миром поэта, его личными переживаниями и настроениями. Записи второго рода (т. е. идущие с другого конца тетради) носят более сложный в творческом отношении, опосредованный характер. Они не связаны «напрямую» с личностью автора, но дают более широкую картину его творческих интересов, свидетельствуют о многообразии его жанровых исканий.

Занимающее непосредственно следующий за монологом Алеко лист 17 стихотворение «Кристал...» (дошедшее до нас неполностью, так как нижняя половина листа с жандармской нумерацией была вырезана из тетради и в дальнейшем утрачена) легко датируется, поскольку оно отражает одно из впечатлений от летних встреч в 1826 г. Пушкина с Языковым в Тригорском и Михайловском. Поэтому оно приурочено ко времени пребывания Языкова в гостях у Осиповых — Вульфов (июль 1826 г.). Заметим, что эти же дружеские встречи (атрибутом которых становится метафорический образ «кристалла», т. е. «сосуда», «вместилища» какого-то пьянящего напитка) нашли отражение и в XXXII строфе главы пятой «Евгения Онегина» («Зизи, кристал души моей»), черновик которой также находится в ПД, № 836.35 Вероятно, этими же впечатлениями навеяна и не совсем ясная по смыслу запись на обороте л. 17 «Тут жизнь», расположенная непосредственно под женским портретом, определяемым как портрет А. И. Осиповой (Беклешовой). Участие тригорских барышень в летних дружеских застольях Тригорского (1826) засвидетельствовано всеми их участниками, в том числе и А. Н. Вульфом. Скорее всего, запись на л. 17 об. имеет в виду именно это кипение молодых страстей, понимаемых как проявление избытка жизненных сил, что получило неожиданное трагическое освещение по контрасту с полученным вскоре известием о пяти повешенных декабристах. На такое понимание наталкивает записанный на следующем листе, л. 18, автограф стихотворения «Какая ночь...».

Получение известия о казни вождей декабристского восстания (июль), последовавшие вслед за этим коронация Николая I в Москве (август) и вызов Пушкина из ссылки в Москву (в ночь с 3 на 4 сентября) объясняют в полной мере перерыв в творческой работе Пушкина. После ее возобновления осенью 1826 г. именно третья масонская тетрадь стала основной рабочей тетрадью поэта.

Вновь обратился к ней Пушкин, находясь уже в Москве в связи с получением официального предложения высказать свое мнение «о воспитании юношества» (письмо А. Х. Бенкендорфа от 30 сентября 1826 г. к Пушкину — XIII, 298).

Н. В. Измайлов, подробно исследовавший автографы записки «О народном воспитании», указывает, что Пушкин приступил к работе над нею не сразу: наброски текста и планы отдельных частей записки «относятся, вероятно, к концу октября 1826 г.».36 Работа над запиской «О народном воспитании»

- 140 -

была начата в тетради № 836 (с обратного ее конца) на л. 48, на обороте которого, как известно, находятся черновики строф XXIII—XXIV пятой главы (датируемые январем 1826 г.). Таким образом, не эти строфы, как полагала Т. Г. Цявловская, а программная по своему значению статья является первой, сделанной осенью в Москве записью в третьей масонской тетради. Текст ее, записанный наспех карандашом (явно в один присест) на л. 48, 47 об., 47, 46 об., 46, 45 об. (этот лист заполнен лишь на три четверти), представляет собою набросок главных идей будущей записки, ее канву, разметку некоторых материалов (уже написанных), которые поэт намеревался включить в нее (отсюда заметки «etc», «из записок» и т. д.). Закончив в общих чертах эту подготовительную стадию своей работы (во время которой, как можно предполагать, Пушкин приобрел определенный творческий настрой), он смог вернуться к роману «Евгений Онегин». Перечитав записанные в этой части тетради XXI—XXIV строфы пятой главы, поэт вернулся к началу главы, т. е. к последним листам тетради № 835 (а также к листу 64, содержащему карандашный набросок начала строфы XXI). На л. 76 в тетради № 835 внимание Пушкина могла привлечь XXXV строфа четвертой главы со строками о «старой няне, подруге юности моей». Вызвав в памяти поэта образ живой хранительницы михайловского семейного очага и народных преданий, строфа эта дала жизнь новому творческому замыслу — стихотворению, посвященному няне, которое записано (чернилами) на л. 42 тетради № 836. Листы 45, 44 об., 44, 43, 42 об. к этому моменту были чистыми, так как предназначались для дальнейшей работы над запиской «О народном воспитании». Стихотворение следует датировать, так же как и начало работы над запиской, концом октября (т. е. временем пребывания Пушкина в Москве).37

Следующей по времени записью, сделанной в обратном положении тетради и также относящейся к моменту пребывания Пушкина в Москве, что и строфа XXV главы пятой, является сделанная карандашом на обороте л. 42 запись, представляющая собой «пародию известных стихов Ломоносова»,38 посвященных восшествию на престол императрицы Елизаветы Петровны, и в какой-то мере (в перевернутой, иронически сниженной форме) отразившая впечатление от коронации Николая I (свидетелем которой Пушкин, как известно, не был, но застал еще в Москве окончание пышных коронационных торжеств). Строфа XXV (кстати, сложившаяся сразу и почти без поправок вписанная в тетрадь) и записанная ниже и на л. 42 строфа XXVI39 свидетельствуют о возобновлении прежнего творческого «режима» в работе над романом «Евгений Онегин», прерванного вызовом Пушкина из ссылки в Москву. Вернувшаяся в привычное русло творческая мысль поэта воскресила в памяти не только деревенские впечатления, которые лягут в основу создаваемых очередных XXV и XXVI строф, но и постоянно «аккомпанирующие» работе над романом южные воспоминания (на л. 42 наброски портрета Амалии Ризнич и автопортрет верхом на лошади).

Дальнейшая работа в тетради № 836 производилась уже в Михайловском.

6

Главной целью поездки в Михайловское осенью 1826 г. было окончание записки «О народном воспитании», работа над которой требовала сосредоточенности и уединения. Приехав в Михайловское 9 ноября 1826 г., Пушкин сразу принялся за продолжение этой записки, прерванной на л. 45 об.: перечитал

- 141 -

написанное, исправил чернилами отдельные слова, чернилами же внес добавления (в нижней части л. 45 об.) в написанный ранее в Москве текст и перешел к записям на л. 44 об., 44, 43 об., 43. Пропустив далее л. 42 об.—42 (к этому времени заполненные), он продолжил работу на л. 41 об.

Михайловские фрагменты записки представляют собой как развитие отдельных положений, намеченных еще в московских записях, так и новые соображения в связи с проблемами частного и общественного воспитания юношества. В ходе этой работы в центре внимания Пушкина снова оказались проблемы современной политической жизни России. Круг размышлений о декабристах, причинах и следствиях их выступления против самодержавия — главное направление творческой мысли поэта в момент работы над запиской — совершенно естественно замыкался осознанием и собственной причастности к их историческому делу, а следовательно, и к их судьбе. Напряженность и интенсивность этих размышлений приводили к тому, что работа шла не совсем гладко, изобиловала остановками, пропусками, дополнениями и творческими паузами, одна из которых и привела к возникновению нового стихотворного замысла, набросок которого со строкой «И я бы мог как шут ви<сеть>» был сделан на л. 37 (л. 38 по жандармской нумерации). Хотя лист 37 (уже после заполнения подряд всей этой, т. е. расположенной в обратном порядке, части тетради № 836) и оказался среди черновиков последних строф пятой главы, подлинным его контекстом является записка «О народном воспитании», которая объясняет и, казалось бы, неожиданный ход творческой мысли поэта, и дальнейшее развитие этого замысла (уже не словесными, а художественно-изобразительными средствами).40 Порядок заполнения чистых листов в этой части тетради № 836 выглядит следующим образом: завершив вчерне работу над запиской «О народном воспитании» и, вероятнее всего, еще не кончив ее перебелку (беловой автограф ее датируется 15 ноября), Пушкин не ранее 9 ноября (дня приезда в Михайловское) и не позднее 15 ноября (когда записка была полностью написана и перебелена), пропустив несколько чистых листов (еще одно подтверждение нашей мысли, что рисунки на л. 37 заполняли паузу во время черновой работы над запиской!), набросал на этом листе начало стиха. В процессе обдумывания нового замысла он сделал здесь же два рисунка виселиц с пятью повешенными декабристами и множество набросков портретов, связанных если не прямо с самим замыслом, то с вызванными им воспоминаниями и чувствами.41 Слабость аргументации некоторых современных истолкований рисунков на л. 37 заключается в изолированном от общего контекста рабочей тетради рассмотрении рисунков, а также в стремлении трактовать их исключительно в документальном плане, как графическую запись беседы с Н. В. Путятой, тогда как перед нами точная стенограмма весьма причудливо и сложно протекавшего творческого процесса. Это не фиксация полученной от очевидца событий информации, а затаенные и внешне, казалось бы, не всегда мотивированные мысли поэта, спроецированные на размышления о своей личной причастности к декабристскому движению. Толчком к созданию рисунков послужил поэтический замысел (а не наоборот, как это логически следует из сугубо исторического

- 142 -

рассмотрения рисунка), на который Пушкина натолкнула работа над запиской «О народном воспитании». Датировка записей на л. 37 — не ранее 9 ноября и не позднее 15 ноября 1826 г.

Только закончив работу над выполнением «царского заказа», Пушкин смог (в оставшееся до отъезда в Москву время) приступить к дальнейшей работе над строфами пятой главы «Онегина». Перечитав строфы XXV—XXVI и вписав в них небольшие исправления чернилами, Пушкин этими же чернилами продолжил работу на оставшихся чистыми листах 41, 40 об., 40, 39 об., 38 об., 38, 37 об. (здесь пагинация также идет от конца тетради к ее началу); их заполняет сплошной, выполненный светлыми чернилами и толстым пером и сделанный в один присест черновой текст строф XXVII—XXXVIII пятой главы, он поддается точной датировке: между 15 ноября (когда была закончена записка «О народном воспитании») и 22 ноября 1826 г. В этот промежуток времени поэт вчерне записал главу и перебелил ее в отдельной тетради, поставив дату — 22 ноября (см.: VI, 602—610).

7

К концу ноября 1826 г. в тетради № 836 оставались незаполненными листы 17 об.—37 об., т. е. середина тетради. Возвращаясь к записям в ней (как мы полагаем, это произошло в декабре 1826 г., уже по возвращении из Михайловского в Москву), Пушкин продолжил работу в той ее части, где находился беловой с поправками автограф «Цыган», т. е. в начальных листах тетради. Перечитав на л. 17 черновые наброски стихотворения «Кристал, поэтом обновленный», Пушкин на обороте листа карандашом набросал женский портрет, по атрибуции М. Д. Беляева (разделяемой и нами), относившийся к А. И. Осиповой (падчерице П. А. Осиповой). Слева от портрета чернилами и тонким пером сделана четкая, хорошо читаемая запись: «Тут жизнь», вероятнее всего представляющая собою стихотворный набросок, тесно связанный с декабристскими замыслами Пушкина этой поры. В нем, как мы полагаем, Пушкин пытался воплотить мучившую его мысль о «странных сближениях», подробно развитую позднее в заметке 1830 г. «О графе Нулине». В случайных совпадениях происходящих одновременно событий заключена трагедия неведения; через них выявляются глубокий внутренний драматизм человеческого бытия, его антиномичность, соединение света и тени, добра и зла. Именно так следует, по-видимому, понимать смысл замечательной пушкинской формулы.

Портрет Алины Осиповой на обороте листа со стихотворением лета 1826 г., навеянным общением с гостившим в Тригорском Н. М. Языковым, позволяет уяснить движение пушкинской мысли. В момент казни декабристов не ведавший о ней поэт беспечно веселился в кругу тригорской молодежи. Набросок «Тут жизнь» в контексте окружающих его языковских и тригорских реалий воспринимается как вариация на тему пушкинских строк:

И пусть у гробового входа
Младая будет жизнь играть.

Мысль о хрупкости грани, отделяющей жизнь от смерти, о непрерывности жизни, о бессмысленности и жестокости смерти, о вечном стремлении человека к счастью лежит в основе стихотворения «Какая ночь! Мороз трескучий», занимающего соседние с л. 17 листы 18—18 об. и сохранившуюся часть следующего листа, 19-го. По цвету чернил, наклону букв и толщине пера почерк этого автографа (белового с поправками, черновик стихотворения до нас не дошел) напоминает почерк записи «Тут жизнь», что позволяет считать их близкими по времени. В тетради ПД, № 836 есть еще один след событий тригорского лета 1826 г. На л. 36 об., рядом с рисунками казни декабристов (л. 37), Пушкин набрасывает еще одно женское лицо — портрет Зизи Вульф, также участницы встреч с Языковым. Толщина пера и темные чернила, которыми выполнен рисунок, напоминают палеографические особенности записей на л. 17 об. и 18—19.

На обороте сохранившейся в тетради части л. 19 — начало чернового автографа стихотворения «Весна, весна, пора любви», продолжение которого находится

- 143 -

на вырезанной из тетради части этого листа (оригинал, как указывалось выше, хранится в Берлине, фотокопия в РО ИРЛИ АН СССР: ПД, Приложение, № 9). Характер почерка здесь другой, как и цвет чернил, что позволяет представить несколько иную, чем принято ныне, последовательность появления записей. Работу над стихотворением о молодом опричнике («Какая ночь!») можно приурочить либо к самому концу 1826 г. (когда в тетради появились портреты двух тригорских барышень), либо к началу 1827 г. (не позднее конца февраля 1827 г., когда, как мы предполагаем, возник замысел лирического стихотворения «Весна, весна»).42 В ходе работы над этим замыслом у поэта возникает мысль о создании стихотворения о пловце, застигнутом бурею. Запись краткой формулы «Как бурею пловец» сделана непосредственно под наброском о весне, по-видимому карандашом (на нижней части листа, вырезанного из тетради). Оба эти текста, задуманные как самостоятельные произведения, остались незавершенными и были впоследствии использованы Пушкиным при работе над начальными строфами главы седьмой «Онегина» и для внутренне связанных между собою «Ариона» и «Акафиста». Эти «весенние» наброски 1827 г. замыкают московские записи 1827 г. в тетради № 836.

8

Новое обращение к этой тетради относится к лету 1827 г. На л. 19а (как указывалось, также вырванном из тетради и до нас не дошедшем), по-видимому, находился черновой набросок статьи «Баратынский» (слово «Эду» отчетливо читается на сохранившемся в тетради корешке л. 19а). О судьбе вырезанного листа 20 в настоящее время ничего не известно, однако очевидно, что записанный на нем текст предшествовал статье о стихотворениях Баратынского в тетради № 833 (л. 39, 39 об., 40, 40 об.).

Заметим попутно, что работа в этих тетрадях летом — осенью 1827 г. велась параллельно (при этом тетрадь № 836 использовалась исключительно для михайловских записей, тогда как тетрадь № 833 включала в себя и записи петербургские). Автограф статьи о стихотворениях Баратынского в тетради № 833 датируется августом 1827 г. (см.: XI, 534). Записи же в тетради № 836 (л. 21 по жандармской нумерации и л. 20 по архивной) датированы самим поэтом. Заметим, однако, что дата 31 июля 1827 г. относится к расположенному на этом листе черновому автографу «Акафиста Екатерине Николаевне Карамзиной», но не к «Арапу Петра Великого» (как принято считать в пушкиноведении), начатому на вырванных из тетради № 836 листах (находившихся между л. 20 и 21 по жандармской нумерации), видимо, несколько раньше. Таким образом, начало работы Пушкина над романом о «царском арапе» следовало бы датировать последними числами июля 1827 г. От этих, начальных страниц пушкинского романа сохранился лишь конец фразы «однеми догадками» из I главы (см.: VIII, 521), записанный чернилами. Далее последовала пауза, заполненная набросками рисунков (росчерками пера, напоминающими по своей форме листья, обрамляющие с двух сторон русло реки либо дорогу). Ниже — выполненная теми же чернилами запись первого варианта VI строфы седьмой главы «Онегина»:

И свежий иногда венок
Колеблет                        ветерок
На ветвях сосен устарелых
На камне надпись говорит.

Образ венка «на ветвях сосен устарелых» подсказал Пушкину один из ключевых образов записанного на свободной, центральной части этого листа «Акафиста» (черновой автограф выполнен карандашом).

Первый набросок VI строфы открывает целую серию вариантов к ней в ПД № 836, которые, как правило, сопровождаются рисунками, являясь, по нашему

- 144 -

убеждению, поисками графического эквивалента описания могилы Ленского. Пушкин вкладывал в это описание глубоко сокровенный смысл, насыщал его множеством литературных и личных ассоциаций. Есть все основания полагать, что настойчиво повторяющийся в разных ракурсах рисунок стал для поэта своеобразным символом его собственных деревенских воспоминаний, переданных затем его героине Татьяне. На л. 26 об. и 27 Пушкин развернет его в подробную пейзажную зарисовку, имеющую множество аналогий в тетради № 836 (на л. 22, 26, 34, 34 об., 35) и даже в № 835 (л. 51 об.), где он прямо соотнесен с лирическим отступлением о «губернии Псковской» (четвертая глава, строфа XVIIа).43

Запись VI строфы седьмой главы на л. 20 можно также датировать 31 июля 1827 г. Дата эта — начальная веха второго этапа работы Пушкина над седьмой главой; первым этапом условно можно считать написание предварительного плана этой главы на отдельном листке — ПД, № 102. Второй этап связан с реализацией последних трех пунктов этого плана («Москва — Генерал — Одесса», см.: XVII, 47). Однако основная часть незаполненных еще «средних» листов тетради № 836 была отдана работе над «Арапом Петра Великого». Онегинские строфы чаще всего заполняли рабочие паузы.

Перевернув лист 20, Пушкин на его обороте продолжил работу над I главой «Арапа», заняв этим текстом и следующие листы — л. 21, 21 об. Пометив завершенный в один присест фрагмент текста словами «на листке», относящимися к письму Ибрагима к Леоноре, Пушкин без видимой связи со строфой VI приступил к реализации пункта плана «Москва»: на нижней части л. 21 об. и на л. 22 он записал строфы XXXVI, XXXVII и XXXVIII. Сопровождающие этот текст рисунки — церковь в нижней части л. 21 об. и зарисовки листьев и отдельных деталей пейзажа на л. 22 — как бы иллюстрируют первые московские впечатления Татьяны и ее воспоминания об оставленных родных местах. Затем, на л. 22 и л. 22а (из тетради вырванном, но сохранившем остатки записанного чернилами текста), Пушкин продолжил работу над «Арапом» (см.: VIII, 524—525).

Следующая рабочая пауза была снова заполнена строфами «Онегина», но на этот раз Пушкин вернулся к главе шестой, дописав две строфы — XLIII и XLIV, поставив под ними дату — «10 авг.<уста>». Нет никаких сомнений в том, что дата эта имеет в виду год 1827-й, ибо строфы эти находятся среди летних записей 1827 г. (о которых подробно сказано выше). Чем же можно объяснить, что строфы эти вклинились в черновики седьмой главы? Летом 1827 г., отвечая на настойчивые просьбы Плетнева выслать для печатания в Петербурге четвертую и пятую главы «Онегина», Пушкин начал подготовку к изданию и главы шестой, которая, как мы предполагаем, в редакции 1826 г. завершалась строфой XLII. Летом 1827 г., как известно, были внесены существенные коррективы в общий план романа: Пушкин намеревался расширить его сюжетные и временные рамки, думал об издании «Евгения Онегина» в двух частях. Напомним, что шестая глава вышла из печати с ремаркой: «Конец первой части». Включение новых строф в главу шестую диктовалось как необходимостью более емко завершить первую половину романа, внести в нее заключительный аккорд, так и желанием «оглянуться» на пройденный самим автором путь, подвести жизненные итоги. Датой 10 августа, как мы считаем, Пушкин

- 145 -

помечал не только окончание первой части романа, но и завершенность какого-то важного этапа своей жизни. Отсюда строфа «Так, полдень мой настал». На стадии окончательной подготовки шестой главы к печати, уже в Петербурге, Пушкин дописал последние две строфы (XLV и XLVI), развивающие именно эту мысль.

Далее в тетради следовал лист 23а, от которого уцелел корешок. На нем была продолжена работа над «Арапом». Вырванных листов в тетради ПД № 836 достаточно много, бо́льшая часть из них (в чем нетрудно убедиться) содержала текст «Арапа», что, как мы считаем, было связано с перебелкой романа. Изымая из тетради переписанные фрагменты, Пушкин не хотел причинять ущерба соседним творческим замыслам. Как правило, листы, содержащие такие тексты, из тетради не вырываются.

Работа была продолжена и на л. 24—25 об., с заходом на верхнюю часть л. 26. Запись рецепта на л. 24 об. не прерывает сплошного текста «Арапа», что свидетельствует о наличии этой записи в тетради в момент работы над романом.

К 16 сентября 1827 г., как это явствует из дневниковой записи А. Н. Вульфа, помеченной этим числом, Пушкин написал две главы своего исторического романа.44 Можно предположить, что к этому времени были заполнены черновиками «Арапа» листы 23—26, но Вульф ничего не пишет ни о «Сводне», занимающей нижнюю половину л. 26, ни о рисунках, расположенных на л. 26 об. и 27. Это позволяет считать верхнюю часть л. 26 границей, разделяющей записи 31 июля — 15 сентября 1827 г. и записи, относящиеся ко второй половине сентября — 10-м числам октября (времени отъезда Пушкина из Михайловского).

К записям в тетради № 836 Пушкин обращается снова после 15 сентября, продолжив работу над московскими строфами седьмой главы (5—14-я строки XXXIII строфы, которую поэт обрывает словами: «Москва! Москва!»). Как уже отмечалось выше, «фоном» московских (и столичных вообще) воспоминаний автора и его героини являются сельские картины; на л. 26 о них напоминают наброски пером листьев. Рисунки эти, заполнившие паузу после восклицания «Москва! Москва!», были продолжены и на л. 26 об., где они были развернуты в особую пейзажную зарисовку. Закончив ее, поэт вернулся к тексту на л. 26 об., но работа над ним не пошла. Последовала новая пауза, заполненная уже сугубо московскими ассоциациями. От московских впечатлений героини к московским впечатлениям и воспоминаниям автора — таким представляется ход творческой мысли поэта. Среди этих впечатлений — общение с дядей Василием Львовичем Пушкиным (кстати заметим: портрет его рисуется во множестве вариантов на л. 37 с рисунками казни декабристов). В этом же контексте дядя припоминается как автор фривольной поэмы «Опасный сосед», отсюда весьма естествен переход к «Сводне», автограф которой, записанный в два столбца, занимает нижнюю часть л. 26. Пушкин «экономил» место на л. 26, однако создаваемый текст явно на нем не умещался и он продолжил работу (до слов «Господи мой, боже»; см.: III, 618—619) прямо на рисунке на л. 26 об.; затем он, намереваясь продолжать работу над «Сводней», перерисовал (с некоторыми вариантами) рисунок на соседний лист, л. 27, придал ему более завершенный, живописный вид, дополнил его новыми деталями и только после этого вернулся к автографу «Сводни» на л. 26 об.

Как видим, никаких декабристских аналогий тексты, которыми окружены рисунки на л. 26 об., 27, не содержат. Рисунки эти могут быть датированы серединой сентября 1827 г., т. е. временем пребывания Пушкина в Михайловском, пейзажами которого и навеяны воссозданные на этих листах картины. С другой стороны, «соседство» более чем фривольной «Сводни» с местом погребения декабристов кажется совершенно невероятным, а указанная нами связь «Сводни» с «Опасным соседом» (местами почти дословная) позволяет, думается, решительно отвести версию А. Ю. Чернова.

- 146 -

Следующая группа записей в тетради № 836 производилась, как мы предполагаем, в перевернутом положении тетради. Вульф в своей дневниковой записи от 16 сентября указывает, что среди множества книг на рабочем столе Пушкина в его михайловском жилище он заметил сочинения Альфиери. По-видимому, в это время Пушкин либо перевел, либо работал над своим переводом монолога Изабеллы из Альфиери. Перевернув тетрадь, Пушкин на л. 33 об. записал текст своего перевода монолога Изабеллы и почти сразу начал работу над новым замыслом — стихотворением на тему «Конь и домовой» по мотивам народной былички, посвященной так называемым «ложным поверьям». Слышать такого рода фантастические и шутливые народные рассказы поэт мог в Михайловском и Тригорском; литературная обработка народного сюжета выполнена поэтом в духе фольклорной стилизации («Всем красны...»).45 Ниже черновой набросок «[Своенравная подруга]» (л. 33—32 об.).

Перевернув тетрадь, Пушкин снова обратился к л. 27 об., на котором продолжил работу над V и VI главами «Арапа», которая на этот раз пошла у него весьма интенсивно, так как сплошной текст занимал более 40 листов (считая лицевые и оборотные листы). 20 листов (судя по сохранившимся в тетради корешкам) из тетради были вырваны. Листы 28, 28 об. содержат рисунки, вероятнее всего представляющие собою типажи героев «Арапа». Далее последовала пауза, во время которой Пушкин «отдохнул» на сравнительно легком тексте — трех коротеньких фрагментах будущей статьи «Отрывки из писем, мысли, замечания», которые разместились на верхней части л. 29. Нижняя часть л. 29 заполнена черновыми набросками строфы, условно пронумерованной как 30-я (в составе черновиков одесских строф из «Путешествия Онегина»). Строфа эта, по нашему предположению, возникает в дополнение к прежним одесским строфам, уже опубликованным в «Московском вестнике» (см.: VI, 491), как бы в развитие последнего пункта приведенного выше плана (ПД, № 102) — «Одесса», что отражает намерение Пушкина привести своего героя в Одессу, где он должен был встретиться снова с автором. Эта «одесская строфа» в составе третьей масонской тетради единична и, как мы полагаем, имеет особое целевое назначение — служить своего рода переходом к уже написанным одесским строфам. На л. 29 об. Пушкин вернулся, наконец, к московским строфам седьмой главы (строфы XLIV и XLVI). На л. 30 об. он обратился к работе над XLVI строфой седьмой главы, продолжив ее и на л. 31, где записаны строфы XLVII и L, и на л. 31 об. (строфа La седьмой главы). Оставив чистым лист 32 для дальнейшей работы над романом, Пушкин обратился далее к новому замыслу — стихотворению «Блажен в златом кругу вельмож», занимающему верхнюю половину л. 34. На нижней его половине Пушкин продолжил работу над строфой LIII седьмой главы, описывающей состояние Татьяны на московском балу.

Справа в середине и слева в нижней части листа тот же графический мотив — сломанное дерево и листья, характеризующий ностальгическую настроенность Татьяны. На л. 34 об. (в перевернутом положении тетради) графические вариации на ту же тему, связанную с описанием могилы Ленского. В контексте этих элегически окрашенных размышлений на соседнем листе, л. 35, возникает стихотворный набросок «В роще Карийской» (ему предпослана схема размера — гекзаметра, которым написан этот стихотворный текст) — свободное переложение одного из эпизодов «Метаморфоз» Овидия. В середине л. 35 находится рисунок плюща, о котором идет речь в тексте стихотворения. Ниже — черновой текст строфы VI седьмой главы (с которой началась работа над этой главой в № 836), включающий мотив «плюща», «могил любовника», подсказанный текстом «В роще Карийской». Слева от текста — рисунки листьев плюща.

Перевернув лист, Пушкин на обороте л. 35 набрасывает черновик окончания стихотворения «Череп», начатого в тетради № 833 и законченного в Михайловском, не позднее 10 октября 1827 г.

- 147 -

И только после этого, перечитав написанный на л. 35 набросок строфы VI главы седьмой, на л. 36 (напомним: на обороте этого листа Пушкин нарисовал Зизи Вульф) поэт тщательно выписал окончательно сложившийся у него вариант 5—8-й строк этой строфы (даем сводку последнего чтения):

Кругом его цветет шиповник
Минутный вестник теплых дней
И вьется плющ могил любовник
И свищет ночью соловей.

Запись на л. 36 является последней в тетради № 836, она как бы замыкает собою сложный комплекс размышлений и чувств, питавших творческую мысль поэта летом и осенью 1827 г. в Михайловском.

———

Сноски

Сноски к стр. 121

¹ См.: Фомичев С. А. Рабочая тетрадь Пушкина ПД, № 835. (Из текстологических наблюдений) // Пушкин. Исследования и материалы. Л., 1983. Т. 11. С. 27—65. Статье предпослана характеристика общего состояния работы над научным описанием рабочих тетрадей Пушкина: указывается на все то, что было сделано в этом направлении пушкинистами старшего поколения (Т. Г. и М. А. Цявловскими и С. М. Бонди) и сотрудниками пушкинской группы ИРЛИ АН СССР. К настоящему времени описаны следующие тетради: № 845, 846 (С. М. Бонди), 838 (В. Б. Сандомирская), 841, 842 (Я. Л. Левкович), 832, 835 (С. А. Фомичев); итого — семь рабочих тетрадей поэта.

Сноски к стр. 122

² Подробную характеристику внешних примет масонской тетради дает С. А. Фомичев, и нет необходимости повторять эти сведения. Напомним лишь о некоторых особенностях, отличающих нашу тетрадь. Масонский знак (ОУ в треугольнике) заклеен ярлыком с надписью: «Рукописная книга Подлинного оригинала А. С. Пушкина вышедшего в свет при жизни его сочинений» (так!). Тем же почерком, черными чернилами, ниже поставлен № 6, сбоку красными чернилами — еще раз № 6. На переднем форзаце — экслибрис «Московского Публичного и Румянцевского музеев» и № 2368 (номер проставлен чернилами, экслибрис печатный). Каких-либо других записей и помет передний форзац не содержит. На заднем форзаце опекунская запись в прямом положении тетради: «В сей книге писанных и номерованных листов пятьдесят девять (59) Опекун...».

Сноски к стр. 123

³ В разное время и в разной связи к тетради № 836 обращались такие видные ученые и известнейшие пушкинисты, как П. В. Анненков (использовавший тексты тетради в работе «Материалы для биографии Пушкина»), Д. Д. Благой, Т. Г. Цявловская, С. М. Бонди, Н. В. Измайлов (готовившие тексты стихотворений Пушкина для II и III томов большого академического издания), И. С. Фейнберг («Незавершенные работы Пушкина») и др.

⁴ См.: Якушкин В. Е. Рукописи Александра Сергеевича Пушкина, хранящиеся в Румянцевском музее в Москве // Русская старина. 1884. Т. 42. Июнь. С. 533—550.

Сноски к стр. 124

⁵ Пушкин. Собр. соч.: В 7 т. / Под ред. П. О. Морозова. СПб., 1882. Якушкин, сличая оригиналы произведений Пушкина с текстами этого (последнего по времени для его работы) собрания сочинений, вносил весьма существенные коррективы в опубликованные тексты.

Сноски к стр. 126

⁶ См.: Жуйкова Р. Г. Автопортреты Пушкина. (Каталог) // Временник Пушкинской комиссии. 1981. Л., 1985. С. 102.

Сноски к стр. 127

⁷ Рукою Пушкина. Несобранные и неопубликованные тексты. М.; Л., 1935. С. 312.

Сноски к стр. 128

⁸ Богач Г. Ф. Как Пушкин арапа водил по Парижу // Восточно-Сибирская правда. Новосибирск. 1986. 13 апреля.

Сноски к стр. 129

⁹ В VI томе Полного собрания сочинений Пушкина на с. 401—406 ошибочно указано, что черновики строф XXXII—XXXVIII главы пятой «Евгения Онегина» находятся в тетради ЛБ, № 70 (ПД, № 835). На самом деле эти черновики расположены в тетради ЛБ, № 68 (№ 836). Исправление см.: XVII, 46.

Сноски к стр. 130

¹⁰ Жуйкова Р. Г. Автопортреты Пушкина. С. 102.

¹¹ Рукою Пушкина. С. 153—156.

¹² Там же. С. 405—414.

Сноски к стр. 131

¹³ Подробнее см.: Винокур Г. О. Монолог Алеко // Литературный критик. 1937. № 1. С. 218.

¹⁴ Фомичев С. А. Рабочая тетрадь Пушкина ПД, № 835 // Пушкин. Исследования и материалы. Л., 1983. Т. 11. С. 47.

¹⁵ Таким образом, примечания отражают одну из стадий творческой работы Пушкина над текстом поэмы в целом. Мы полностью присоединяемся к мнению С. А. Фомичева, что эти примечания следует печатать в составе черновых редакций поэмы (см.: Фомичев С. А. Рабочая тетрадь Пушкина ПД, № 835. С. 47).

Сноски к стр. 132

¹⁶ В печатном издании поэмы Пушкин полностью отказался от этой нумерации, хотя и сохранил закрепленную ею последовательность сцен.

¹⁷ Фомичев С. А. Рабочая тетрадь Пушкина ПД, № 835. С. 46.

¹⁸ Винокур Г. О. Монолог Алеко. С. 219—220.

¹⁹ Фомичев С. А. Рабочая тетрадь Пушкина ПД, № 835. С. 47.

Сноски к стр. 133

²⁰ Вопрос о датировке этой записи целесообразно рассмотреть в связи с последним по времени обращением Пушкина к беловому автографу «Цыган», когда он работал над монологом Алеко над колыбелью сына.

²¹ См.: Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина. М., 1951. С. 521, 531, 536 и др. См. также: Фомичев С. А. Рабочая тетрадь Пушкина ПД, № 835. С. 32.

Сноски к стр. 134

²² Характерно, что Б. В. Томашевский в примечаниях к записям сказок и песен датирует их более осторожно: «Записи сначала сделаны <...> в конце 1824 года» (Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Л.: Наука, 1977. Т. III. С. 475).

²³ Винокур Г. О. Монолог Алеко. С. 221. Исследователь, однако, не дает никаких разъяснений, почему эта работа начата именно в конце декабря. Без разъяснений принимает эту датировку и С. А. Фомичев: «В конце декабря на л. 50 об. Пушкин начинает вновь работать над монологом Алеко над колыбелью сына» (Фомичев С. А. Рабочая тетрадь Пушкина ПД, № 835. С. 47).

²⁴ Т. Г. Цявловская относит эту работу к январю 1825 г.: «...в январе 1825 года поэт возвращался к законченной вещи (к «Цыганам». — Р. И.). Он пишет так называемый монолог Алеко над колыбелью новорожденного сына» (Цявловская Т. Г. «Храни меня, мой талисман» // Прометей. М., 1974. Т. 10. С. 53).

Сноски к стр. 135

²⁵ Цявловская Т. Г. «Храни меня, мой талисман». С. 52.

²⁶ Фомичев С. А. Рабочая тетрадь Пушкина ПД, № 835. С. 46.

²⁷ Цявловская Т. Г. «Храни меня, мой талисман». С. 53.

Сноски к стр. 136

²⁸ На оборотном листе имеется лишь одна коротенькая отрывочная запись: «Когда б ты родилась» (зачеркнутый вариант: «Когда б родилась ты»), относимая в академическом издании к черновым наброскам стихотворения «Рифма».

²⁹ Алексеев М. П. Пушкин и бразильский поэт // Научный бюллетень ЛГУ. Л., 1947. № 14—15. С. 58, 60.

Сноски к стр. 137

³⁰ Тынянова И. Ю. Звезда зари // Гонзага Т. А. Лиры. Чилийские письма. М., 1964. С. 19—20.

³¹ Фомичев С. А. Рабочая тетрадь Пушкина ПД, № 835. С. 44.

³² Необходимо исправить опечатку, вкравшуюся в академическое собрание сочинений Пушкина, где на с. 393 указано, что строфа XXI пятой главы находится в тетради ЛБ, № 70 на л. 64, 68 и 50. Проверка этих сведений показала, что здесь оказалась выпущенной между цифрами 64 и 68 аббревиатура «ЛБ» (т. е. ЛБ, № 68) — указание на старый румянцевский шифр третьей масонской тетради; таким образом, правильное чтение: ЛБ, № 68, л. 50.

Сноски к стр. 138

³³ Эфрос А. Рисунки поэта. Л., 1933. С. 321.

³⁴ Подробный анализ январских декабристских рисунков Пушкина (1826) дает Т. Г. Цявловская в статье «Отклики на судьбы декабристов в творчестве Пушкина» (Литературное наследие декабристов. Л., 1975. С. 196—199).

Сноски к стр. 139

³⁵ О значении слова «кристалл» у Пушкина см.: Мурьянов М. Ф. Временник Пушкинской комиссии. 1967—1968. Л., 1970. С. 92. См. также: Фомичев С. А. Из комментария к «Евгению Онегину» // Временник Пушкинской комиссии. 1981. Л., 1985. С. 167—168. Прослеживая многообразие лексических значений этого слова в пушкинской поэзии, исследователи, однако, не касаются наиболее характерного из них (кристалла как сосуда, фиала).

³⁶ Измайлов Н. В. Вновь найденный автограф Пушкина — записка «О народном воспитании» // Временник Пушкинской комиссии. 1964. Л., 1967. С. 8.

Сноски к стр. 140

³⁷ Смысл, содержание и эмоциональный пафос стихотворения определяются самой его лирической ситуацией: воспоминание о няне, помогавшей поэту скрашивать одиночество михайловской ссылки, перерастает в ожидание предстоящей вскоре встречи с нею (напомним, каким неожиданным был отъезд Пушкина из Михайловского в начале сентября 1826 г.). Представить ход творческой мысли Пушкина как создание стихов, посвященных няне, в ее присутствии (т. е. в Михайловском) означает, на наш взгляд, полное непонимание особенностей его творческого процесса.

³⁸ Об этом см. в настоящем издании, с. 211—219.

³⁹ Характер автографа (черновой почерк, карандаш), отчасти заходящего на поля стихотворения «К няне», подтверждает, что стихотворение было вписано в тетрадь раньше, еще до начала возобновившейся работы над текстом романа в стихах.

Сноски к стр. 141

⁴⁰ Подробнейший анализ этого замысла дан нами в статье «К истории декабристских замыслов Пушкина 1826—1827 гг.» (Пушкин. Исследования и материалы. Л., 1983. Т. 11. С. 94—100), что избавляет от необходимости приводить всю аргументацию датировки записей этого листа ноябрем 1826 г. Однако при определении такой даты нами (еще до составления настоящего описания) вслед за Т. Г. Цявловской (см.: Цявловская Т. Г. Отклики на судьбы декабристов в творчестве Пушкина. С. 201—202) за «исходное» была принята работа над строфами пятой главы в ПД, № 836, что и привело к некоторому смещению даты в сторону второй половины ноября.

⁴¹ В последнее время были предприняты попытки оспорить предложенную Т. Г. Цявловской (и поддержанную нами) датировку текстов на л. 37 ноябрем 1826 г. (см.: Невелев Г. А. Истина сильнее царя. М., 1985. С. 69), передвинув ее на сентябрь — октябрь 1826 г. — время личного знакомства Пушкина с Н. В. Путятой, со слов которого поэт зарисовал расположение виселицы на валу Кронверка Петропавловской крепости. Если бы отправной точкой для создания этих рисунков был бы рассказ Н. В. Путяты, то, во-первых, было бы совершенно иным положение рисунка в тетради № 836 (он передвинулся бы к началу записей, следующих с обратного конца тетради, т. е. оказался бы на тех листах, где в настоящее время находятся черновики записки «О народном воспитании»); во-вторых, рисунки должны были бы опережать поэтический текст («И я бы мог как шут ви<сеть>»).

Сноски к стр. 143

⁴² Подробнее об этом см.: Иезуитова Р. В. К истории декабристских замыслов Пушкина 1826—1827 гг. // Пушкин. Исследования и материалы. Л., 1983. Т. 11. С. 104—106. Приведенные выше данные дают основания несколько сузить предложенную нами датировку записей на л. 18—19.

Сноски к стр. 144

⁴³ В последнее время А. Ю. Черновым предпринята попытка идентифицировать пушкинские рисунки на л. 26 об.—27 с местом захоронения повешенных декабристов и увидеть в них прямое документальное свидетельство, дающее основание к археологическим раскопкам на территории бывшего острова Гонаропуло. Подобный вывод, сопровождающийся сложнейшими топографическими выкладками автора, является, к сожалению, не столько итогом изучения рисунков в контексте тетради № 836, сколько априорно принятым исходным моментом выдвинутой А. Ю. Черновым гипотезы. С нашей точки зрения, это лишает ее серьезного научного фундамента, ибо самый подход к рисункам поэта как к засекреченным чертежам или топографическим схемам, лишенным связи с окружающими их текстовыми реалиями, представляет собой упрощение сложнейшей проблемы творческого метода Пушкина. Применяемый исследователем метод накладывания известных ему из других источников данных о месте захоронения декабристов на пушкинский рисунок с последующей корректировкой рисунка в сторону соответствия этим источникам также вызывает глубокие сомнения. Статьи А. Ю. Чернова см.: Огонек. 1987. № 23; 1988. № 6; 1989. № 4, и др.

Сноски к стр. 145

⁴⁴ См.: А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. Л., 1974. Т. 1. С. 416. Вульф, надо полагать, ошибался, утверждая, что видел в одной из двух масонских тетрадей Пушкина (а именно в тетради № 836) I и II главы романа. Как указывалось выше, основная часть II главы была записана в ПД, № 833. В тетради же № 836 Вульф видел фрагменты I и III глав.

Сноски к стр. 146

⁴⁵ См.: Иезуитова Р. В. Стихотворение Пушкина «Всем красны боярские конюшни» как опыт создания простонародной баллады // Временник Пушкинской комиссии. 1975. Л., 1979. С. 31—43.