256

Ю. И. ЛЕВИНА

«ПРАДЕД МОЙ ПУШКИН»

(ИЗ АВТОБИОГРАФИЧЕСКИХ ЗАПИСОК)

Среди набросков осени 1830 г., объединенных названием «Опровержение на критики», имеется отрывок, в котором Пушкин, отвечая на пасквильную статью Булгарина, кратко излагал историю своего рода и писал о своих предках.1 Там впервые был упомянут прадед со стороны отца и чрезвычайно кратко сообщалась история его жизни. Напомним эти строки: «Прадед мой был женат на меньшой дочери адмирала гр<афа> Головина, первого в России андреевского кавалера и проч. Он умер очень молод и в заточении, в припадке ревности или сумасшествия зарезав свою жену, находившуюся в родах» (XI, 161).

Почти дословно строки эти повторены в рукописи, озаглавленной исследователями «Начало автобиографии» (XII, 311).2

Драматический эпизод, сообщенный Пушкиным, вызывает естественное желание выяснить конкретные обстоятельства происшедшего, степень осведомленности самого Пушкина и ее источники. Но до настоящего времени биография ближайших предков со стороны отца весьма мало изучена, хотя знакомство с особенностями их личности, взглядами и укладом жизни необходимо для выявления психологических корней, общественных и бытовых традиций семейства.

В работах, посвященных генеалогии поэта, имеются немногочисленные сведения об Александре Петровиче Пушкине. Основные материалы были собраны Б. Л. Модзалевским.3 По этим сведениям, Александр Петрович — один из пятерых сыновей стольника Петра Петровича Пушкина (1644—1692), родился после 1686 г., но не позднее 1692 г. Служил в лейб-гвардии Преображенском полку (в 1718 г. — солдат, в 1722 г. — сержант, каптенармус). Имел земельные владения, унаследованные от отца, в 1713 г. делился с братьями; в 1718 г., по духовному завещанию своего двоюродного дяди Ивана Ивановича Пушкина, получил большое имение (в том числе Болдино). Был женат на дочери Ивана Михайловича Головина, главного кораблестроителя («обер-серваера») при Петре I.4 Факт «смертоубийства» им своей жены подтвержден документально еще дореволюционными публикациями документов Верховного тайного совета; оттуда же известно, что после его смерти во время следствия оставались малолетние дети — Александр и Мария, а также 800 рублей долга в рекрутскую счетную канцелярию, который ради «сиротства и скудости» детей спрашивать с них не стали.5

257

Раздел, посвященный А. П. Пушкину в книге М. Вегнера,6 ограничен этими же данными. В последующие годы биографией прадеда Пушкина никто специально не занимался, и фактических сведений о нем почти не прибавилось; лишь в опубликованных семейных документах из архива А. С. Пушкина содержался точный перечень всех принадлежавших Александру Петровичу имений,7 и сравнительно недавно была установлена дата его свадьбы, на которой присутствовал сам Петр I.8

Примечания, помещенные в собраниях сочинений Пушкина к «Началу автобиографии», никак не комментируют отрывок, относящийся к прадеду, и сведены лишь к сжатой биографической справке на основе материалов Б. Л. Модзалевского.9 Вероятно, этот текст просто не привлек внимания авторов примечаний, так как ни в одном издании не указывается на одну явную ошибку Пушкина, которая, на наш взгляд, заслуживает быть отмеченной: упоминая о женитьбе прадеда на дочери Головина, Пушкин назвал своего прапрадеда по женской линии графом и первым андреевским кавалером, что не соответствовало действительности. Следует напомнить, что среди близких к Петру деятелей, занимавших высокие посты в государстве, было несколько Головиных. Самым выдающимся из них был двоюродный брат Ивана Михайловича, Федор Алексеевич Головин; человек широко образованный, крупный государственный деятель и дипломат, он был среди первых помощников Петра и пользовался его особым доверием. Именно он получил титул графа, стал первым в России фельдмаршалом, первым андреевским кавалером, первым был награжден орденом Александра Невского и т. д.10 Несомненно, что именно эту широко известную фигуру петровского времени и имел в виду Пушкин, когда писал упомянутые выше строки. Небезынтересно также отметить, что еще до женитьбы Александра Петровича на Евдокии Ивановне уже были браки между членами этих семейств: родной брат Федора Алексеевича, Иван Алексеевич, а также его сын, Николай Федорович, были женаты на Пушкиных.11 Вероятно, родственный круг общения и способствовал женитьбе прадеда на Головиной, в соответствии с традициями.

Данные уточнения, касающиеся Головиных, устанавливаются на основе существующих печатных источников, но для последующего комментирования пушкинского рассказа следовало обратиться к архивным документам.

В архиве Преображенского приказа нами было обнаружено дело «О сержанте Преображенского полка Александре Петрове Пушкине, виновном в убийстве жены своей...». Оно датировано 1726 г., имеет около трехсот страниц и осталось незаконченным. В деле находятся тексты допросов свидетелей и самого Александра Петровича, запись осмотра тела убитой жены, опись вещей московского дома А. П. Пушкина, его последние письма и завещания. Записи допросов сделаны различным почерком, в ряде случаев с многочисленными вставками и зачеркиваниями, читаются с большим трудом.12 Выписки из дела и копии основных документов посылались из Москвы в Петербург, в Преображенскую канцелярию.

258

Наиболее интересным документом является «своеручное письмо» самого Александра Петровича, написанное им через месяц после ареста и приложенное в писарской копии. Письмо большое, исповедального характера и содержит подробный рассказ обо всем происшедшем. В самом начале, каясь в своем грехе, он сообщает, что хочет рассказать «о противностях» своих «к покойной жене» «по ея противности» к нему. Он описывает взаимоотношения с женой начиная с их помолвки (30 ноября 1719 г.), многие бытовые детали их жизни, свои обиды и переживания, мысли и поступки, — все, включая подробности убийства.

В процессе чтения этой исповеди становится ясным, что пишет человек с больной психикой и что многое, сказанное им, не соответствует реальной действительности, а рождено бредовой фантазией больного. Он приводит эпизоды домашней жизни, воссоздает диалоги и незначительным мелким поступкам приписывает совсем иное значение, делает выводы, не адекватные реальным фактам. Сопоставление сказанного им в письме с материалами допросов свидетелей подтверждают эти выводы.

Были ли у А. П. Пушкина, проводившего многие месяцы на службе, в разлуке с женой (он — в Петербурге, она — в Москве), реальные поводы для ревности, выяснить невозможно. Но несомненно, что в последние годы жизни он страдал манией преследования, ему казалось, что жена «впала в блуд» с домашними слугами и вместе с ними задумала его убить.

Он рассказывает, что женился по любви и, несмотря на то что жена оказалась «не девственну», простил ей это и жил с ней «как надлежит доброму человеку», но примерно с 1724 г. почувствовал перемену в ее отношении к нему. Еще в 1723 г. Александр Петрович серьезно болел в течение полугода: «был зело болен горячкою, отчего был в беспамятстве», и лечил его «лекарь Преображенского полку». В феврале 1725 г., получив в полку очередной отпуск, он приехал из Петербурга в Москву, где имел собственный «двор»,13 но в его отсутствие жена жила в доме своего отца (расположенного в «Китай-городе»). В Москве он снова долго болел: была у него «сердечная болезнь и захватило дух», «кровавая рвота» и снова был «в беспамятстве».

С конца июля того же года Пушкины всей семьей, с детьми,14 уехали в деревню. Сначала заехали в наследственную родовую вотчину Александра Петровича, деревню Латыгоре, затем погостили у его родного брата, Федора Петровича (в его рязанской деревне), а с августа поселились в деревне Ислеево Шацкого уезда, пушкинской родовой вотчине, где они бывали часто. Именно там 17 декабря произошло трагическое событие.

Из материалов дела во всех подробностях рисуется чрезвычайно тяжелая, драматическая картина. Можно проследить всю хронологию поступков Александра Петровича с начала декабря, нарастание и обострение его болезненного состояния. Ему «зело <...> тошно» и «сердце замирает», он охвачен страхом и предчувствием гибели, боится своих «людей», хочет уехать. «Декабря десятого числа, — вспоминал он в своем исповедальном письме, — встав поутру рано, велел лошадей оседлать верхом <...> и, взяв с собою денег и простися с женою моей и детьми, намерен был уехать <...> и уже <...> в дому моем и к полку не быть, и хотел уехать, куды бог путь покажет». Последнюю неделю перед убийством, охваченный страхом, он постоянно выезжает из дома, то в соседнее свое село Устье, то к соседу «куму» Богданову, непрестанно посещает церковную службу, молится, плачет, прощается с детьми. Подозревая слуг в злом умысле, он приказывает взять их «под караул», заковать «в железо», но через день-два под влиянием жены, «опамятовавшись», велит их освободить.

259

Из дела видно, что объективных причин для таких страхов не было. В показаниях его соседа А. С. Богданова сообщается, что А. П. Пушкин просил его поехать в город Шацк и просить у командиров драгун «для провожания его», так как крепостные люди хотят его убить. Богданов же отвечал, что командиры станут смеяться («что де людей своих боишься») и драгун не дадут. Он приводит свой ответ Александру Петровичу: «за что де людям твоим убить тебя до смерти, что они от тебя ни токмо биты не бывали, и они ж у тебя не голодные и не наги, про то ты и сам ведаешь, и бить тебя им до смерти не за что».

Сложившаяся ситуация обострялась общими суевериями того времени. В деле фигурируют «колдуны», упоминаются порошки и корешки, которые давали пить Александру Петровичу. Жена считала, что его «спортили», и разыскивала различных знахарей для его излечения. В эти декабрьские дни также по ее просьбе привели из соседней деревни лекаря — мужика Анания, который и лечил Пушкина заговорами и рвотными порошками. Впоследствии в своих показаниях А. П. Пушкин называл этого мужика «колдуном» и считал виновником происшедшего.

Примерно 14 декабря Авдотья (Евдокия) Ивановна послала с нарочным письмо Федору Петровичу Пушкину; текст его имеется в деле: «Государь мой, Федор Петрович, доношу тебе, брат ваш Александр Петрович в жестокой болезни, от которой не чаем животу ево спасение, изволь не мешкая, к нему в шацкую деревню в Ислееву <...> У подлинного пишет Авдотья Пушкина...».

17 декабря с утра Александр Петрович с женой были в церкви, после службы просили прощения у своих «людей». После обеда легли спать и заперли дверь, чтобы им не мешали. Через некоторое время Пушкину показалось, что около их кровати стоит «колдун» — мужик Ананий, и он в гневе стал спрашивать, как смел мужик войти к ним в комнату «без докладу». «Зело стало мне тошно без меры, — пишет сам Александр Петрович, — пожесточалось сердце мое, закипело и как бы огонь, и бросился я на жену свою <...> и бил кулаками и подушками душил <...> и ухватил я кортик со стены, стал ея рубить тем кортиком...». Нянька услышала крики жены, позвала слуг, выломали двери. Слуги обезоружили Александра Петровича, исступленное состояние его сразу прошло. Впоследствии, в своей «исповеди» от 4 февраля 1726 г., он писал: «и до того моего злого часу, умыслу ко убивству жены моей от меня не было <...> и такое убивство жены своей <...> в беспамятстве учинил...». Авдотью Ивановну перенесли в другую комнату, она вскоре скончалась, успев исповедоваться. Как сообщил на допросе священник, она просила передать отцу, чтобы «не проливал де за то мужа ее и людей их крови».

Вскоре в деревню приехал Федор Петрович Пушкин, и братья с телом Авдотьи Ивановны выехали в Москву. По приезде туда Александр Петрович явился с повинной.

Дело и начинается с «промемории <...> Московской губернской канцелярии в Преображенский приказ» о том, что 1 января 1726 г. «Преображенского полку 2 роты сержант Александр Петров Пушкин <...> в яузских воротых кричал караул и сказал за собою <...> дело», а затем «объявил, что де он <...> изрубил жену свою до смерти». Из губернской канцелярии А. П. Пушкин был отослан в Преображенский приказ,15 где и стали заниматься расследованием этого убийства. Было осмотрено тело умершей Авдотьи Ивановны, произведена опись имущества московского дома, домашние слуги были взяты «для распросу в Преображенский приказ».

Уже через десять дней после взятия под стражу Александра Петровича управляющий Преображенским приказом князь И. Ф. Ромодановский отдал распоряжение о его освобождении из тюрьмы на поруки, «понеже, он, по-видимому, весьма болен и при смерти», чтобы «от страха не умер безвременно

260

и от того следствие о убивстве жены не было б безгласно». 21 января А. П. Пушкин был отдан под расписку родным братьям, Федору и Илье, с запрещением отлучаться из Москвы.

Кроме «своеручного письма» Александра Петровича в деле имеется и запись его первоначальных устных показаний, сильно отличающихся от того, что он сообщил позднее. Не упоминая о своих обидах на жену, он показал, «что до смертного убивства жил с женою все в любви, и ссоры с нею домовной и никакой не бывало, и ни за что ее рукою и малой лаской не зашибывал, того ради что она была ему любовна и во всем послушна, и противления от нее никакова никогда не слыхал, и никаких непотребностей и причин над нею не видал. Такое злое убивство произвели дворовые люди...». В показаниях дворовых людей также сообщалось, что до убийства Пушкин с женой жили «все в любви, а ссоры и драки и брани меж ними никогда не бывало», и что после совершения убийства Пушкин «по той своей жене тосковал». Аналогичные сообщения сделали и братья Александра Петровича.

Анализ материалов дела позволяет предполагать, что в действительности повседневная жизнь Пушкина с женой, не считая периодов его болезненной подозрительности, проходила нормально и сравнительно мирно.

Последним по хронологии документом является в деле завещательное письмо Александра Петровича, помеченное 12 февраля 1726 г.: «...пишу сие изустное письмо в целом уме и разуме, ежели бог переселит меня от века сего в будущую вечную жизнь...». Он просит в нем поминать его «многогрешную и недостойную» душу, просит прощения у матери жены своей, Марии Богдановны Головиной, у всех родственников и свойственников «знаемых и незнаемых». Затем он переходит к завещательным просьбам и распоряжениям. «Также прошу слезно, чтоб тело мое многогрешное приказать погрести в Варсонофьевском девичьем монастыре, где положены родители наши,16 или где благоволите, да будет воля вашей, также прошу самим богом и пресвятой богоматерью слезно, поручаю ему с братом своим, богу и пресвятой его владычице <...> рожденных мною детей моих бедных, которые малые остались в горестном и во всеконечном сиротстве, воспитать и учить страху божьему <...> людей моих, всех, крепостных и бескрепостных, что есть ныне в доме моем, всем воля, куды пожелают, или как в том указе ея величества повелено будет, а дом мой пожаловал, оставляю владеть детям моим <...> в деревнях наследник сын мой Лев, и во всем, дочери моей Марьи, ежели будет жива, дать сыну моему приданое за нею пять тысяч. Писал своей рукою в самой скорости, однакож сие изустное мое писмо оставляю детям моим в крепость, якобы вместо завещательного моего писма. И вручаю вас богу и пречистой его богоматери, да будет над вами божеская милость». Письмо заканчивается денежными распоряжениями и перечнем долгов. 24 февраля текст завещания был отправлен в Петербург.

На этом дело обрывается, вероятно, из-за смерти Александра Петровича. Точная дата смерти прадеда Пушкина остается неизвестной, но, как свидетельствуют приведенные документы, это произошло не ранее 12 февраля 1726 г. в Москве, а не в 1725 г. в Петербурге, как считалось до сих пор.17 Нет возможности определить и точную причину смерти, но, видимо, она была следствием тяжелого заболевания. В деле отсутствуют какие-либо медицинские свидетельства, поэтому нельзя установить более конкретную картину физического и психического состояния Александра Петровича.

261

Такова подлинная история событий, о которых кратко сообщал Пушкин в автобиографических записках.

Материалы найденного дела не только дают реальный комментарий к пушкинским строкам, но и знакомят нас с некоторыми внешними деталями биографии, домашним укладом и особенностями личности прадеда Пушкина, которые не могут быть объяснены только его психическим заболеванием. Во всех показаниях свидетелей утверждается, что до «смертного убивства» он был «в своем уме и разуме», т. е. вел обычную жизнь человека своего круга: служил, имел семью, общался с людьми. В своем исповедальном письме наряду с маниакальными утверждениями он достаточно реально рисует картины повседневной жизни, детально воссоздает домашние разговоры с женой, выражает свои мысли. Неважно, достоверны или нет воссозданные беседы, но они интересны тем, что передают взгляды Александра Петровича, его чувства, привычки и манеру речи. Приведем некоторые выдержки из «своеручного письма», характеризующие, на наш взгляд, личность Александра Петровича.

В самом начале письма, рассказывая о своей помолвке, он вспоминал следующий эпизод: «...и быша сговорен <...> непрестанно бывал в доме тестя своего <...> и с женою моей всегда имел разговор, и по многим разговорам говорила мне покойная жена моя, что не будеши меня ты любити и станешь бити, и я в том, во уверение ей, написал ей своеручное письмо, и со клятвою в сохранение ея чести и в любви моей к ней и отдал ей, и дал в том верную поруку». Впоследствии, когда, по его словам, жена вернула ему в 1723 г. это письмо, то Александр Петрович почувствовал обиду и сказал ей: «ради чего так? в писме худова ничего нет, токмо писано о любви моей к тебе и о сохранении чести твоей».

Рассказывая о том, что жена переменилась к нему (примерно со времени его болезни), А. П. Пушкин писал: «Однако хоша признавал ея многую к себе против прежних годов отмену в любви ея ко мне, и в сожительстве, в словах и других наветах, однакож за лицемерством ея <нрзб.> того в ней скоро признать было невозможно, понеже я от сердца мое верное и любовное к ней сожительство имел и рассуждал больше об рожденных от нас детях, которые и ныне остались малы в горестном и во всеконечном сиротстве».

В начале февраля 1725 г. в Клину, по пути из Петербурга в Москву, Александр Петрович узнал о смерти Петра I: «...уведомился о всенародном нашем несчастии, что не стало в животе его императорского величества, об чем много зело плакал...».

Подробно описывал Александр Петрович свою встречу с женой зимой 1725 г. после долгой разлуки: «И покойная жена <...> жила еще в доме у отца своего на китайском дворе. И поехал в дом к отцу поутру рано <...> и еще жена моя спала, и когда я вшед к ней в спальную палату, встала и села на постеле, якобы со многова сна, ниже что мне ответствует и не говорит <...> И встав с постели, стала с окна писма убирать, а какие того я не посмотрел, и замкнула в шкатулку свою <..> и стала у окошка. И зело стало мне печально, видя ее весма отмену <...> ко мне. И спрашивает меня, что де ты зело печален, никогда таким в приезде не было, и глаза заплаканы и опухли, ради чево так? Выслала всех домашних, стала расспрашивать, что де ты так себя крушишь и о чем, не те ли де вести, что наслышала о всенародном нашем несчастии? На то жене моей ответствовал: воистинно всенародная горестная печаль, очень горестно должно плакать, а нам с тобою весма особливо надобно плакать, помятуя неизреченную милость к родителю твоему и к нам, неудостойным...».

Замечает он и то, что в спальную палату к жене пришел «казначей Васька Степанов, волосы напудря и мундир переменив, уже кафтан имея васильковый и пуговицы серебряные». На вопросы жены, не ревнует ли он «к помянутому казначею», он отвечал: «ты мой нрав знаешь, я что не ревнив, толко <нрзб.> и береги души своей, как престать суду божью, мне за душу твою не ответствовать, то как хочешь, только чтоб я не видал...».

262

Жаловался Александр Петрович на жену и за то, что она «приваживала» в дом «колдунов» и хотела, чтобы он у них лечился; он же «говаривал и покрикивал» на нее за это. Описывая споры с женою о «колдунах», он приводит такие свои слова: «И я за то стал от на нее кричать и бранил, что не такова ты отца дочь, таких бездельников колдунов в дом приводишь, и пророчествуют тебе недоброе о смерти мужней!». И велел ей в дом «колдуна» не пускать — «чтоб оного в дом не водила, за что будешь от меня наказана, и она, покойная жена моя, оболсти меня <нрзб.> словами, якобы любит меня сердечно <нрзб.> и я от простого своего сердца так положил, однакож упоминал ей».

Приверженность жены к «колдунам» он отмечал в письме не раз: «И помянутый колдун <...> в бытность болезни моей на Москве и без меня всегда тайно и явно дневал и ночевал <...> и я на то ея спросил, ради чево без меня всегда у тебя живет колдун? — кладов де искал, да про тебя спрашивала (т. е. гадала. — Ю. Л.), как ты ко мне будешь из Питербурха. И я на то сказал, пора покинуть неистовое дело, обо мне что ево спрашивать, я к тебе по всякую почту пишу, и уж многие писма были от меня, что буду к вам в Москву».

Недоволен он отношениями жены со слугами, считая, что она недостаточно строга, потакает им и слишком с ними близка. Так, например, когда А. П. Пушкин тяжело болел, то жена, по его словам, стала «разговаривать много с холопами <...> и с людьми советоваться о его болезни; он же ей сказал: „ты де жена, что много разговариваешь обо мне с холопами и людьми, что моего тебе ничего не достанетца, а дети у нас еще малы...“». Упрекал он ее и в том, что наняла в его отсутствие в дом слугу — «бескрепостного» человека: «И я стал жене своей покойной говорить и рассуждать — нашто ты такова наняла <нрзб.> что бездельник, пьяница и плут, и непотребной, поносной, и тех людей <нрзб.> жаловать, уж годы не такие, что многа держать людей, и для чего ты не отписала ко мне в Питербурх, приняла и вдвоя ему хлеба и понедельное жалованье отпустила, а крепости на него никакой не имеетца, не лучше ли ево отпустить, и она, жена моя, зело на меня осерчала и стала плакать, я де себя сокрушу, ежели ты ево отпустишь, я де приняла не ради ево, ведаю де, что он непотребен, а приняла ради <нрзб.> у меня девок учит золотом шить <...> И я на то сказал ей, что не видал от них услуги, чрезмеру жаловать не надлежит <...> и сказал ей, как ты хочешь...».

Бывало, как видно из текста, что Александр Петрович собственноручно наказывал слуг: «И я его, Васку, <...> высек плетьми на конюшне <...> и как я ево бил, она, жена моя, кричала мне в окно, что убьешь ты до смерти ево и будешь сослан также на каторгу, как Василий Головин». Опасаясь своих слуг, в деревне, как уже упоминалось выше, Александр Петрович заковал их в «железо», посадил на цепь в домашнюю тюрьму и хотел отдать в «розыск», но потом выпустил их. Во многих показаниях описывается, как накануне убийства Пушкин с женой просили прощения у «людей»: «и поклонился людям своим и говорил, что враг попутал». В одном из показаний приводится даже ответ обиженных людей: «что они бо без вины вам всегда виноваты»; рассказывается и о том, что приходили крестьяне просить подушных денег и А. П. Пушкин деньги им дал.

Вероятно, обращение Александра Петровича со слугами и крестьянами не отличалось особенно от общепринятых обычаев того времени, но, несомненно, он был человеком болезненно неуравновешенным, вспыльчивым и временами жестоким.

Найденные материалы позволяют отметить его острую впечатлительность, наблюдательность, цепкую память и внимание к деталям, несомненную тягу к письменной речи и способность передавать свои мысли и чувства. Пишет он в основном достаточно ясным разговорным языком и местами чрезвычайно выразительно. В своих последних письмах Александр Петрович предстает человеком глубоко религиозным и набожным. Вспоминая о своей жизни в деревне зимой 1725 г., он писал: «...и забавы, почитай, себе никакой не имел, толка больше читал книги и отдавал долг

263

богу моему, вечерне и заутрени всегда были, уже сердце мое больное гибель оною слышало...». Но при оценке этих писем нельзя, разумеется, забывать, что одно из них — для судебного следствия, другое — вместо завещания, что написаны они смертельно больным человеком и после свершения им тяжкого преступления.

Известно, что по своим семейным и служебным связям Александр Петрович принадлежал к людям петровского окружения. Приведенные отрывки из его письма свидетельствуют и о его личной приверженности и привязанности к Петру. В атмосфере почитания Петра, у Головиных, воспитывался и сын его Лев Александрович. Можно полагать, что в этой ветви рода Пушкиных подобное отношение к Петру стало семейной традицией, сохранявшейся вместе с преданиями о старине.

На основе названных документов можно сказать немного и и прабабке Пушкина Авдотье Ивановне. Она была грамотной, управляла домом и, как сказано в допросе дворового человека, «была оная их помещица весма с людми добра». Судя по всему, она была заботливой женой, тревожилась за мужа и по своему разумению пыталась ему помочь. Согласно общему уровню своего времени Авдотья Ивановна верила в колдунов, «порчу», наговоры и т. п. Приведем любопытное свидетельство соседа по имению о том, как в церкви, когда Пушкин, «стоя у клироса, стал плакать», то и жена его, «глядя на него, стала плакать и, призвав его, Богданова, стала говорить, что с ним сделалось, что он плачет и в лице переменился, думаю де ево испортил оного села Устья дьячок Лукьян» за то, что Пушкин «того дьячка грозился бить...». Из дела видно, что Авдотья Ивановна особенно боялась того, чтобы поступки мужа не вызвали доносов слуг. Так, когда Александр Петрович посадил подозреваемых слуг «под караул» и хотел отдать «в розыск», то жена его стала «крушитца и плакать безмерно», говоря, что если он отдаст их «в розыск», то один из слуг хочет сказать на него «государево слово и дело». Подобные примеры можно умножить, они показывают, что Авдотья Ивановна хорошо знала реальную обстановку своего крутого времени, когда «милость» очень часто внезапно сменялась опалой.

Характеристику жизни прадеда Пушкина дополняет опись вещей его дома, знакомящая с внутренним убранством жилища и с конкретными деталями быта. Приведем некоторые описания: «В первой светлице образ Нерукотворного Спаса, писан на холсте над дверьми, да картина о блудном сыне, стол раздвижной, верхняя доска с резьбой мелкой, печь ценинная (из цветных изразцов. — Ю. Л.) <...> подле печи, вместо завеса, шпалеры клееные цветные <...> в четырех окнах оконницы стеклянные большие». В другой комнате «11 картин больших, которые писаны на холстах живописным письмом, две картины небольшие, писаны також на холстах, а те все картины в рамах, в той же горнице 18 стулов, в том числе 9 с позолотою, стол дубовой, круглой, складной, стол придвижной в углу, на котором ставитца посуда, в семи окнах оконницы стеклянные, печь ценинная». В третьей комнате также имеются картины; она служила, видимо, спальней, там называется кровать под балдахином, перечисляются различная одежда, сундуки, поставцы, ларцы и многие другие вещи домашнего обихода. Во всех комнатах дорогие иконостасы с иконами. Среди упоминаемых вещей имеется различная серебряная посуда, серебряные шандалы, зеркало «в рамах и с коронкою личною», коробочка китайской работы, «щеточка, что зубы чистят, в футлярце», «всякие вотчинные писма», хранившиеся в поставце. Мебель, одежда и многие другие предметы соответствовали новой европейской моде петровского времени. Называются в описи и книги: несколько молитвенников и «новая табель о рангах печатного уставу».

Как уже упоминалось, после смерти А. П. Пушкина оставался долг в счетную канцелярию, который взыскивать с малолетних детей не стали; в прошении, написанном от их имени, сообщалось, что отец их еще «при жизни своей деревнишки заложил, которые и ныне в долгу», и что за ним

264

остались еще и другие различные платежи.18 Правдивость этих жалобных ссылок на «скудость» подверг сомнению М. Вегнер в своей книге «Предки Пушкина», указывая, что «о размерах его (А. П. Пушкина. — Ю. Л.) долгов мы ничего не знаем».19 В следственном деле имеются конкретные данные и об этих оставшихся долгах: большая сумма, тысяча рублей, была взята под залог шацких деревень «на домовные нужды» и для погашения прежних займов. Были и мелкие задолженности: за взятые товары, за работу «иноземцу золотого дела <...> за складень алмазный», за починку серебряных вызолоченных часов, были и денежные займы. Оставались неуплаченными и долговые обязательства дяди Ивана Ивановича, перешедшие к А. П. Пушкину, как к его наследнику.

Размеры доходов прадеда Пушкина остаются нам пока неизвестными, но, вероятно, их не хватало для поддержания модного образа жизни, соответствующего людям их круга. Обремененность долгами «на домовные нужды» сопутствовала прадеду в течение всей его жизни.

Закончив рассмотрение новых документов, касающихся непосредственно Александра Петровича, вернемся к написанному Пушкиным в его автобиографических записках.

Несмотря на чрезвычайный лаконизм фразы, посвященной прадеду со стороны отца, содержание ее свидетельствует, что Пушкин достаточно подробно знал его историю и верно передал ее основные особенности: «...умер в заточении, в припадке <...> сумасшествия зарезав свою жену...». В двух вариантах этого текста имеются некоторые разночтения; в наброске 1830 г. сказано: «в припадке ревности или сумасшествия», в статье «Начало автобиографии» — просто «в припадке сумасшествия», а ревность, как возможная причина убийства, здесь не упомянута. Но там же, в последующем отрывке, посвященном Ганнибалу, рассказывая о его первом браке, Пушкин сделал такое замечание: «В семейственной жизни прадед мой Ганнибал так же был несчастлив, как и прадед мой Пушкин». Упоминание о семейственных несчастиях прадеда Пушкина в данном контексте вызывает недоумение и остается непонятным, оно логически не связано с кратким рассказом о судьбе прадеда. Вероятно, текст статьи не был окончательно завершен, и смысл этой фразы оставался неясным. Знакомство с биографией А. П. Пушкина помогает нам понять оставшуюся невысказанной мысль Пушкина и правомерность сделанного им сопоставления семейной жизни прадедов.

Несомненно, что обиды прадеда на жену и его ревность, зафиксированные письменными показаниями, воспринимались его близкими как реальный фактор, и сам его «припадок сумасшествия» рассматривался как результат его душевных, семейных переживаний. Можно с уверенностью полагать, что именно в таком освещении эта история дошла и до Пушкина, в таком освещении воспринял ее и он.

От кого же и когда мог услышать Пушкин семейные предания о жизни прадеда?

В биографии Пушкина давно установлено, что М. А. Ганнибал еще в детские годы поэта была для него источником рассказов «о родне и толстобрюхой старине».20 М. А. Ганнибал воспитывалась в семье своего отца, Алексея Федоровича Пушкина, ее дед Федор Петрович принимал непосредственное участие в судьбе своего родного брата; именно это семейство было во всех подробностях осведомлено об истории Александра Петровича, и, конечно, среди семейной хроники не могла быть забыта фигура двоюродного деда Марии Алексеевны — родного прадеда Пушкина.

Семейные предания, услышанные Пушкиным в детстве, запоминались, вероятно, неодинаково, и, вполне можно допустить, что отдельные эпизоды и рассказы трансформировались в его сознании.

В записи Пушкина, относящейся к прадеду, последний зарезал жену, «находившуюся в родах». В действительности же, как выясняется из

265

следственных документов, Авдотья Ивановна была «чревата» и в скором времени ожидала ребенка.

Семейные истории, связанные с характером и личностью прадеда, получили, на наш взгляд, своеобразное отражение и в последующем рассказе, посвященном деду, Льву Александровичу.

Биография деда и пушкинские строки о нем требуют, разумеется, самостоятельного рассмотрения, но здесь мы кратко остановимся лишь на том, что имеет непосредственное отношение к нашей теме. В статье «Начало автобиографии» Пушкин характеризовал деда как человека пылкого и жестокого и приводил ряд эпизодов, свидетельствующих о его домашнем тиранстве: «Первая жена его умерла на соломе, заключенная им в домашнюю тюрьму за мнимую или настоящую ее связь с французом, бывшим учителем его сыновей, и которого он весьма феодально повесил на черном дворе» (XII, 311). Известно, что публикация этого отрывка вызвала гневное опровержение С. Л. Пушкина.21

Нам удалось найти архивные документы, проясняющие историю с «французом-учителем», они устанавливают справедливость многих возражений Сергея Львовича. Дело заключалось в том, что венецианский подданный Харлампий Меркади, преподававший в России французский, итальянский и греческий языки, жил некоторое время в доме Л. А. Пушкина, а затем у его шурина Александра Матвеевича Воейкова; однажды, когда туда пришел Л. А. Пушкин, Меркади был подвергнут побоям, привешен за руки на конюшне, а затем отправлен в деревню Воейкова, где долгое время содержался в домашней тюрьме и также подвергался наказаниям. Выпущенный через несколько месяцев, он подал жалобу, над Пушкиным и Воейковым был учинен военный суд при Военной коллегии. Суд установил, что главным действующим лицом в избиении и наказании учителя был Воейков, роль же Пушкина была невелика, хотя вся история была связана с подозрениями в любовных отношениях 28-летнего Меркади с женой Льва Александровича.22 Происшествие с учителем разыгралось в конце 1754 г., суд закончился в начале 1756 г., а в 1757 г. у Пушкиных родился их третий сын Александр, т. е. первая жена была еще жива и их нормальная семейная жизнь продолжалась. Вторично Лев Александрович женился примерно в 1763 г.

Упоминая о «странностях» деда, Пушкин рассказывает, что и «вторая жена <...> довольно от него натерпелась. Однажды велел он ей одеться и ехать с ним куда-то в гости. Бабушка была на сносях и чувствовала себя нездоровой, но не смела отказаться». И далее рассказывается о том, что ей пришлось «разрешиться» в карете. Документальных материалов к данной части текста у нас нет, но, убедившись в справедливости возражений С. Л. Пушкина по поводу истории с учителем, нельзя не считаться с его опровержениями и этой части текста, касающейся жизни его отца.

Каковы возможные источники подобных представлений Пушкина о личности своего деда?

Обратим внимание на то обстоятельство, что сказанное о Льве Александровиче удивительным образом соответствует особенностям прадеда. Именно прадед бесспорно отличался странностями, именно его с полным правом можно было назвать человеком «пылким и жестоким». Эпизод с беременной женой, не смевшей отказаться поехать в гости, мог возникнуть именно в той напряженной атмосфере, которая была в доме Александра Петровича. Отражение близких этому ситуаций имеется в следственном деле: в последние дни перед убийством, в весьма возбужденном состоянии, он много раз отправлялся в гости вместе с беременной женой. В показаниях соседа приводится такая бытовая деталь: «И стал Пушкин говорить жене понести образ до церкви, а она ему, Пушкину, говорит,

266

чтоб де пеша с собою не брал ее, того ради, что она чревата, и за дальностью церкви...».

Подобное сходство дает возможность предположить, что слышанные в детстве рассказы из жизни прадеда и деда трансформировались и частично смешались в памяти и воображении поэта. Многие черты прадеда он ошибочно перенес на деда.

Трагическая история о сумасшествии Александра Петровича и зарезанной им прабабке не могла не запомниться. Вероятно, этот рассказ заложил в детском сознании первое, наиболее раннее представление о безумии, о его причинах и возникновении в результате сильных душевных потрясений.

Как известно, с конца 1820-х годов в творчестве Пушкина — в сюжетной концовке ряда его произведений — присутствует мотив безумия героя; безумия, возникшего также в итоге эмоциональных и психических переживаний. Подобное понимание природы безумия соответствовало общим представлениям того времени, и мы не стремимся преувеличить значения услышанного в детстве рассказа. Несомненно, на эти ранние впечатления в течение жизни наслаивались и другие, включая и литературные источники. Но все же эта запомнившаяся с детства семейная история должна была оставить след в художественном сознании Пушкина.

—————