341

А. Ю. ЛЕМИН

ИЗ ИСТОРИИ ОДНОГО СТИХОТВОРЕНИЯ ПУШКИНА1

В большом академическом издании сочинений Пушкина раздел стихотворений 1830—1836 гг. открывают два фрагмента — «Зачем я ею [очарован]?» и «Она [глядит на] вас так нежно», которые в примечаниях Т. Г. Цявловской-Зенгер датированы «предположительно временем около 1833 г.» (III, 1276). А среди текстов 1833 г. находим известное со времен П. В. Анненкова стихотворение «Когда б не смутное влеченье»; о времени его создания говорит помета самого Пушкина. Когда-то автора этих строк посетила догадка, что все это части одного замысла. По мере изучения автографов, восстановления истории пушкинского текста, его публикации и изучения догадка упрочилась и превратилась в уверенность. Приступая к работе, я руководствовался напутствием своего учителя, С. М. Бонди, который признал основательность выдвинутой мною рабочей гипотезы. Поделившись своими соображениями с Т. Г. Цявловской, я понял, что она не просто согласна со мной, но и сама была близка к подобному выводу и даже в осторожной форме писала об этом.2 Обоснованию исходной гипотезы о связи между стихами «Когда б не смутное влеченье» и «Зачем я ею очарован» и посвящена первая половина этой статьи; во второй — предложен ответ на вопрос, как следует отныне печатать эти стихи, бывшие в сознании Пушкина частями одного стихотворения.

1

История публикации стихотворения «Когда б не смутное влеченье» весьма любопытна. При жизни Пушкина оно не печаталось. Не вошло стихотворение и в первое посмертное издание сочинений Пушкина (1838—1841). В 1850 г. М. Ю. Виельгорский и П. П. Ланской — опекуны детей Пушкина, — задумав новое издание, обратились (через А. Ф. Орлова — тогдашнего начальника III отделения) к Николаю I с просьбой о разрешении добавить к изданию 1841 г. три стихотворения: «На кончину Кутузова» (которое в действительности Пушкину не принадлежит), «Нет, нет, не должен я...» и «Когда б не смутное влеченье». Ответ

342

А. Ф. Орлова был таков: «Государь император высочайше соизволил разрешить привести в исполнение таковое предположение опеки, но не одобрил последнего из доставленных Вами трех стихотворений, изволил повелеть не помещать оного в помянутом издании...». В бумагах, оставшихся в канцелярии, то же мнение выражено короче и определеннее. У стихов рукою А. Ф. Орлова помета: «Из печати исключить», а на письме резолюция: «Высочайше разрешил с тем однако, чтоб 3-й пункт как совершенно пустое стихотворение из печати вовсе исключить. Граф Орлов. 31 августа 1850 г. Петербург».3 Таким образом, «совершенно пустое стихотворение» не могло появиться в свет при жизни Николая Павловича.

Опубликовано оно было только в 1857 г., сначала в «Современнике»,4 а потом в VII, дополнительном томе сочинений Пушкина под редакцией П. В. Анненкова. Анненков, несомненно, печатал стихотворение по беловику, по тексту первой публикации оно и печатается с тех пор. Сам же беловик, как и многие другие пушкинские автографы, бывшие в руках у Анненкова, до нас не дошел.

Но, к счастью, сохранились черновики — наболее интересные для исследователя автографы всякого произведения. Они дошли в составе «жандармской» тетради (ЛБ № 2375), где интересующие нас записи оказались механически разделены восемью вложенными между ними двойными листами. Теперь, когда тетрадь расшита, мы имеем сложенный вдвое лист (ПД № 963), на первой странице которого стоит красная цифра 18 (жандармская нумерация), на третьей — 35. Текст «Когда б не смутное влеченье» начинается на первой странице и продолжается на четвертой.

Датируется черновик довольно легко. На беловом автографе, по свидетельству Анненкова,5 под стихами стояла помета «1833. дорога, сентябрь» (III, 914). Можно полагать, что это не дата создания произведения, а памятная дата события, послужившего поводом к нему. Сентябрь 1833 г. Пушкин провел в разъездах по Нижегородской, Казанской и Оренбургской губерниям, собирая материалы по истории пугачевщины. 28 августа он выехал из Москвы в Нижний Новгород, 2 сентября был в Нижнем, 5-го — в Казани, 9-го — в Симбирске, 12-го — в Языкове, 18-го — в Оренбурге, 21-го — в Уральске, 29-го — вновь в Языкове. 1 октября поэт приехал в Болдино, где и остался до середины ноября. На одной из этих дорог (быть может, в чьем-либо имении, где он останавливался переночевать) он, вероятно, и встретил ту, о которой говорится в стихотворении. Точной даты встречи он при перебелке уже не помнил, а может быть и не хотел ее ставить — стихотворение осталось следом целого месяца кочевой жизни. Оно писалось, таким образом, не раньше сентября, а скорее всего уже в Болдине. Н. В. Измайлов и М. А. Цявловский в большом академическом издании датировали его второй половиной октября — началом ноября (III, 1247), О. С. Соловьева при описании автографа ПД, № 963 — октябрем 1833 г.6 Обе датировки, из которых более точна, по-видимому, вторая, основаны на положении черновика «Когда б не смутное влеченье» среди других записей Пушкина на листе ПД № 963.7 Судя по ряду признаков, самая поздняя из этих записей — набросок:

343

                                       и  к  Неве
В  надежде <?> ужасе <тоске>
Спешит  Евгений —

       (V, 488)

— первоначальная редакция 17—19-го стихов второй части «Медного всадника». Уже в первой беловой редакции поэмы, завершенной 31 октября 1833 г., стихи эти приняли иную форму, близкую к окончательной. Таким образом, все записи ПД № 963 — и в том числе интересующий нас черновик «Когда б не смутное влеченье» — датируются временем до 31 октября.

Переходим теперь к истории создания стихотворения, как она восстанавливается по его черновому автографу. Страница, на которой началась работа над ним, открывается планом автобиографических записок («Кишинев. — Приезд мой из Кавказа и Крыму...» — XII, 310). Под строчками плана Пушкин проводит горизонтальную черту. Дальше идут стихи.

Это любимый пушкинский размер — четырехстопный ямб. Первой строки он еще не знает, он слышит только начало и конец ее — случай довольно частый у Пушкина:

Хладна,                        сурова
Подходит  осень — желтый  лист

(III, 913)

Трижды возвращается поэт к последнему, желтому листу осени, трижды зачеркивает написанное и оставляет всю тему.8 Итогом ее разработки оказались полтора стиха:

Октябрь уходит — Уж  дубрава
Обнажена —

Новые мысли и новые вопросы, нахлынувшие на него, требуют своего стихотворного выражения. Впечатления последнего месяца живо напомнили поэту его молодую цыганскую жизнь, с постоянными переездами с места на место, с однодневными встречами, с мимолетными знакомствами. Все то, что казалось естественным и должным в юности, теперь по-иному волновало человека, который с тех пор много прожил, передумал и написал, жизнь которого, казалось, уже обрела какую-то устойчивость, размеренность, успокоенность, — и вдруг Пушкин вновь почувствовал, «[Что не смиряется волненье] [чего-то жаждущей души...]» (III, 914).

Возникнув на фоне темы «хладной, унылой и суровой» осени, этот мотив обретает тревожное звучание. В сознании поэта, сменяясь, теснятся вопросы:

Но  что ж  неясные  желанья
Меня  влекут...

потом:

Куда  ж  неясные  желанья...

344

Наконец Пушкин переносит это «куда?» в конец стиха:

            неясные  желанья
Меня  влекут — куда, зачем?

Тут, как будто уже найдя главный вопрос, он пробует начать прямо с него:

За  чем [стремлюся
Куда  влечете  вы  меня

Но, не дописав еще второго стиха, заменяет «Зачем» на «Чего ищу» и, после ряда вариантов,9 у него получается:

Чего ж  ищу,  к  чему стремлюся
Куда  влекут  меня  мечты

Однако, почти доработав эти строки, поэт зачеркивает и их. Черновик становится все более отрывочным, отражая стремительную смену образов: поэт успевает записывать только отдельные слова и тут же зачеркивает их, заменяя новыми.

Здесь он останавливается, рисует слева на полях какое-то деревце. Наконец, более крупным ясным почерком пишет в конце строки «трепет», потом уточняет — «желаний трепет», — и рождается стих «Забыл бы я желаний трепет». Из всей предшествующей работы в окончательный текст вошел (хотя и в измененном виде) только один этот стих, закрепивший наконец-то уловленную интонацию («бы»), найденный поворот мысли. Переходя на трудно читаемую скоропись, поэт набрасывает:

Безумством  славу  бы

Оборванный этот стих и начало другого, лишь намеченное союзом «и» со следующим за ним совсем уже нечитаемым значком, наводят на мысль, что в работе совершился перелом.

Страница кончилась. Пушкин, не раскрывая двойной лист, переворачивает его верхом вниз, чистой страницей (л. 2 об.) вверх, и возвращается к началу стихотворения. Он пишет:

Когда  б  не  ропот  беспокойный
К  чему, —

но сразу же, оборвав себя на полуслове, находит окончательный вариант:

Чего-то  жаждущей  души —

и возвращается к первому стиху. После ряда исправлений начало звучит:

Когда  б  не  ропот, не  волненье
Чего-то  жаждущей  души
Остался я                        стремленье

С этого момента черновик говорит о ясности и определенности творческой мысли: стихотворение уверенно прокладывает себе дорогу через сеть вариантов, вплоть до момента, когда поэт торопливо, не дописывая слова, без единой поправки набрасывает: «И все бы слушал этот лепет». Видимо, уже чувствуя, как будет звучать последний стих, он ставит короткую горизонтальную черточку и принимается обрабатывать стихотворение, начиная с третьего стиха и доходя до последнего: «Все б эти но<жки> ц<еловал> — ! —», и так спешит под конец, что почти не выписывает

345

последних слов («ножки целовал» было б, наверное, очень трудно прочесть, если б мы не знали белового текста).

Ниже, после знака концовки, более спокойным почерком Пушкин записывает пришедшую ему в голову формулу своего душевного состояния, того, что с ним происходит:

[Что  не  смиряется  волненье]
[Чего-то  жаждущей  души!...]

(III, 914)

Но он сразу же отказывается продолжать стихотворение в этом направлении и зачеркивает написанное. Работа окончена. Сколько времени прошло до момента, когда у Пушкина явилась мысль вернуться к стихотворению, сказать трудно, но этот момент, как убеждают рукописи поэта, наступил. Результатом возвращения поэта к своему замыслу стали фрагменты «Зачем я ею [очарован]?» и «Она [глядит на] вас так нежно», которые мыслились Пушкиным как первая половина стихотворения, непосредственно предшествовавшая стихам «Когда б не смутное влеченье». Обратимся к доказательствам.

2

Текст фрагментов «Зачем я ею очарован» и «Она глядит на вас так нежно» известен по черновику — карандашной записи на клочке бумаги (ПД № 151), входившем некогда в собрание А. Ф. Онегина, впоследствии приобретенное Академией наук. Впервые этот листок был описан Б. Л. Модзалевским,10 а прочитан и опубликован черновик Б. В. Томашевским.11

Листок ПД № 151 заполнен с одной стороны (кроме интересующих нас черновиков здесь набросан столбик каких-то расчетов), никаких указаний на время написания стихов он не содержит. «Судя по почерку, — осторожно заключил Томашевский, — оно относится ко времени около 30-го года».12 Если дата эта была впоследствии уточнена, то текст, данный Б. В. Томашевским (сводка последнего слоя автографа и транскрипция), лег в основу всех последующих изданий. Существенные изменения коснулись лишь первого варианта последней строки четверостишия «Зачем я ею [очарован]?». В транскрипции Томашевского конец четверостишия выглядит так:

Когда б я не был  избалован
Привольной  жизни  кочевой, —

т. е. четвертый стих оказывается грамматически не увязан с третьим.

В большом академическом издании текст отрывка готовила Т. Г. Цявловская-Зенгер. Она датировала черновик 1833 г., основываясь, вероятно, уже здесь на ощущении связи его со стихами «Когда б не смутное влеченье». Четвертый стих в чтении Т. Г. Цявловской звучит «Привычной жизнью кочевой» (III, 1048), т. е. она иначе, чем Томашевский, прочла первое слово («привычной» вместо «привольной») и, допустив, что второе попросту не дописано Пушкиным, привела его окончание в соответствие с грамматическими нормами («избалован... жизнью»).

Вглядевшись в рукопись, я прочел спорное слово несколько иначе: не «привычной», а «привычкой». Разница всего в одной букве (н — к, которые Пушкин писал часто совершенно одинаково и различить которые

346

вне контекста в таких случаях практически невозможно), но совсем по-другому начинает звучать вся фраза — гораздо легче и естественней:

Когда б я  не был  избалован
Привычкой  жизни  кочевой —

Кроме того, не надо прибегать к допущению, что поэт не дописал (или неправильно написал) слово «жизнью», тогда как соседние слова выписаны полностью. Замечу, что Т. Г. Цявловская сразу согласилась с моим чтением.

Судя по расстоянию от верхнего края листа, по остроте карандаша, именно с этих строк, с еще одного «Когда б», не высказанного в стихах «Когда б не смутное влеченье», Пушкин начал доделывать стихотворение. Последнюю строчку он потом изменил:

Когда б я не был избалован
Цыганской жизнию моей,

а выше написал первую: «Я ею право очарован». Но где-то внутри звучит вопросительная интонация, стихотворение должно начинаться вопросом, одним из тех «куда», «зачем», которые Пушкин все еще не высказал. И он переделывает первый стих, зачеркивает прозаическое «право» и пишет: «Зачем я ею очарован».

Наконец-то найдена интонация начала стихотворения, музыкальный ключ всего отрывка. Сразу же в соответствии с новой тональностью переделываются и другие стихи:

Зачем я ею очарован
..........
Зачем, зачем я избалован
Цыганской жизнию моей, —

и вот уже весь отрывок звучит как одно целое, не хватает только второго стиха, который вот-вот родится. Сначала приходит рифма «с ней», а там и весь стих: «Зачем расстаться должен с ней». Теперь Пушкин возвращается к прежнему чтению третьего стиха: «Когда б я не был избалован Цыганской жизнию моей» (нельзя же три стиха подряд начинать четырьмя «зачем»). Так было написано это четверостишие.

И тут Пушкина увлекла другая мысль. Поставив под законченным четверостишием короткую черточку, Пушкин начинает писать стихи «о ней». Черновик этих стихов точно воспроизведен в транскрипции Б. В. Томашевского. Отмечу здесь только, что начал Пушкин писать эти стихи тем же четырехстопным ямбом с перекрестной (женской — мужской) рифмовкой, но очень скоро второй стих сделал третьим (поставив тем самым рифмующиеся первый и третий рядом), и в конце концов схема рифм приняла вид ААвССвв:

Она глядит на вас так нежно,
Она лепечет так небрежно,
Она так тонко весела,
Ее глаза так полны чувством,
Вечор она с таким искусством
Из-под накрытого стола
Свою мне ножку подала.

3

Нетрудно заметить, что стихотворение «Когда б не смутное влеченье» звучит как прямое продолжение четверостишия «Зачем я ею очарован». В самом деле, четверостишие оборвано на полуфразе, которую подхватывает и продолжает стихотворение:

Когда б я не был избалован
Цыганской жизнию моей —

347

И далее:

Когда б не смутное влеченье
Чего-то жаждущей души
Я здесь остался б...

История создания обоих текстов, только что прослеженная по черновикам, не оставляет сомнений, что эти отрывки (во всяком случае тогда, когда они писались) являлись в сознании Пушкина частями одного стихотворения.13

Так же несомненно, что первая часть этого стихотворения («Зачем я ею очарован...») написана после второй.14 Достаточно сравнить первую страницу черновика «Когда б не смутное влеченье», ее волнующую невысказанность, обрывочность, многочисленные попытки так или иначе начать стихотворение, с единой ясной и четкой грамматической конструкцией, охватывающей два стиха («Когда б я не был избалован Цыганской жизнию моей»). А этими стихами, явно «пристраивающимися» к уже имеющемуся продолжению, как мы видели, началась работа в черновике ПД № 151. Как мог поэт делать все эти наброски на листе ПД № 963, если начало стихотворения с его четкой определенностью уже существовало? И обратно: не мог же Пушкин написать и тщательно отделать четверостишие, обрывающееся в середине фразы, на придаточном предложении, и не сделать никаких попыток продолжить его, если бы продолжение не было уже написано.

Этот факт, конечно, был бы давно замечен, если бы Пушкин кончил свою работу над первой частью стихотворения на последней — четвертой — строке («Цыганской жизнию моей») и поставил в конце обычное у него в таких случаях etc., показывающее, что где-то уже есть продолжение этих стихов. Найти его не составило бы труда. Но Пушкин, как мы видели, вернулся ко второму стиху, а потом еще подправил третий и, оставив четверостишие логически незавершенным, перешел к стихам «о ней».

Итак, два факта можно считать установленными: то, что два текста, о которых все время идет речь, являлись в сознании Пушкина (в момент, когда писался более поздний из них) единым стихотворением; и то, что первая половина этого стихотворения написана после второй.15 Но остается еще вопрос, в конечном счете самый важный: как выглядело стихотворение в окончательном виде, или (если Пушкин не считал его вполне завершенным) какова была последняя его редакция, и, следовательно, как его надо печатать. Дело в том, что помимо известных ныне и описанных выше двух черновых автографов, охватывающих в совокупности весь текст стихотворения, существовал еще в середине прошлого века (и впоследствии был утрачен) беловой автограф, и в него входила только вторая часть (начиная со стиха «Когда б не смутное влеченье»). Между тем С. М. Бонди справедливо пишет: «Текст законченный (хотя бы и не вполне, но для данной стадии работы над ним) дает только беловик, потому что, беря последний, окончательный текст из черновика, даже вполне доработанного, мы никогда не можем быть уверены, что автор остановился на этой стадии работы (а не просто бросил ее); между

348

тем самим фактом переписки текста набело он определенно фиксирует известную законченность его».16

Пока стихотворение печаталось в виде двух самостоятельных текстов, вопрос об окончательной редакции каждого из них решался просто: первая часть печаталась по черновику, вторая — по изданию П. В. Анненкова, воспроизводящему беловик. Теперь же мы должны поставить и решить вопрос об окончательной редакции стихотворения в целом.

Если б Пушкин написал сначала первую часть стихотворения, а потом — вторую, вопрос этот не представил бы труда: это значило бы, что Пушкин написал начерно большое стихотворение, а при перебелке сократил его. Такие случаи встречаются у Пушкина очень часто, требовательность Пушкина к себе — общеизвестна: прекрасные стихи, большие фрагменты стихотворений и поэм он отбрасывал при перебелке, если они чем-то не удовлетворяли его или, будучи хороши сами по себе, нарушали гармонию целого. И как бы ни нравились нам эти строки, мы должны в таком случае печатать произведение в том виде, в каком дал его нам автор.

Но тут случай другой: ведь, как мы видели, начерно Пушкин написал сначала вторую часть, а потом первую; и вопрос об окончательной (или, во всяком случае, о более поздней) его редакции сводится к следующему: что написано раньше — беловик второй части или черновик первой?

Этот вопрос гораздо трудней того, что мы уже решили: там у нас было два черновика, и надо было решить, какой из них написан раньше. В общем случае такой вопрос, конечно, решить нельзя (да и не очень нужно), но когда эти черновики — части одного стихотворения, мы видели, что временную их последовательность можно установить вполне определенно.

Теперь же нужно определить последовательность возникновения двух автографов — черновика первой части стихотворения и беловика второй, хотя один из них, беловой, до нас не дошел. Ясно, что в силу самого отсутствия второго автографа ответить на этот вопрос точно и определенно мы не можем. Но так как ответ этот необходим для выбора окончательной (или более поздней) редакции, то нам придется рассмотреть все возможные ответы на него и выбрать наиболее убедительный, наиболее вероятный.

Предположим сначала, что беловик второй части написан после черновика первой, т. е. что окончательной редакцией стихотворения Пушкин считал одну вторую часть. Что это значит? Это значит, что Пушкин написал (начерно) вполне законченное стихотворение («Когда б не смутное влеченье»), потом чувство художественного целого, художественное чутье, которое было у Пушкина развито в высшей мере, изменило ему. Ему показалось, что законченное, завершенное стихотворение нуждается в распространении, и он написал к нему еще первую часть стиха «Зачем я ею очарован» и еще стихи о ней. Но потом поэт понял, что заблуждался, и при перебелке отбросил эти строки.

Теперь допустим, что беловик второй части написан раньше черновика первой, т. е. Пушкин сочинил стихи «Когда б не смутное влеченье», перебелил их, а потом, чувствуя, что они еще не закончены, набросал первую часть стихотворения. Это вполне могло быть. Ведь беловик — это не приговор, «обжалованию не подлежащий»; перебелкой автор лишь фиксирует «известную законченность текста». Требовательность Пушкина к себе постоянно заставляла его, перебелив произведение, вновь и вновь возвращаться к нему и часто переделывать его очень сильно. Поэтому, думается, более вероятно, что беловик второй части написан раньше черновика первой, и последней (хотя, может быть, еще и неокончательной) редакцией этого стихотворения Пушкин считал пространный

349

вариант, включающий обе части, который, следовательно, и должен быть сочтен за основной его текст.

Этот ответ, основанный пока лишь на общих соображениях о характере творчества Пушкина, может показаться не до конца убедительным. Но, как нам кажется, можно привести еще один косвенный аргумент в его пользу.

При жизни Пушкина стихотворение напечатано не было. Почему? Ведь оно не было погребено где-то в черновых тетрадях, у него имелся беловик. Если бы Пушкин считал этот беловой текст окончательной редакцией, что мешало ему его напечатать? Соображения личные, семейные? Это не препятствие: во-первых, по содержанию самих стихов «Когда б не смутное влеченье»; во-вторых, Пушкин мог бы поставить при публикации ложную дату — до 1831 г. И уж во всяком случае подобные соображения не могли служить препятствием к распространению стихов в рукописи. Но ни в архивах его близких друзей, ни в переписке мы не встречаем ни копий этого стихотворения, ни даже упоминаний о нем. Точнее, до нас дошло около десяти копий, прямо или косвенно восходящих к утраченному беловику, но все они сняты в 1840—1850-х годах, т. е. после смерти Пушкина. А это важно: наличие прижизненных копий означало бы, что Пушкин распространял стихи, т. е. считал стихотворение законченным. Оказывается, нет. Пушкин его копировать не давал. А это, нам кажется, говорит и о том, что беловик второй части писан до черновика первой (другими словами, он не представляет последней редакции стихотворения), и о том, что даже пространный текст, возможно, не давал еще (по мнению Пушкина) окончательной редакции его. Отсутствие беловика пространной редакции не обязательно означает, что он утрачен (хотя и это вполне вероятно). Может быть, его и не было, может быть, по каким-то причинам Пушкин не считал это стихотворение до конца обработанным.

Конечно, при состоянии наших источников предлагаемый вариант ответа на вопрос об окончательном тексте стихотворения по необходимости остается гипотетическим, но, думается, именно он заслуживает предпочтения.

4

Остается еще вопрос со стихами «о ней». Писанные на том же листке, что и четверостишие «Зачем я ею очарован?», в тот же день, в тот же присест, они, несомненно, связаны с ним не только временем написания, но общей атмосферой, одними жизненными впечатлениями, породившими их. Они идут сразу же за приведенным четверостишием и отделены от него короткой маленькой черточкой. Черточка такая у Пушкина часто означала, что стихи, которые идут следом, относятся к тому же стихотворению, только должны идти раньше тех, которые написаны над ними. Т. Г. Цявловская, которой принадлежит несколько «перекомпозиций» такого рода, так истолковала ее и в этот раз. В разговоре с автором настоящей статьи она высказала мнение, что «стихи о ней» есть часть того же стихотворения, часть, с которой оно начинается.

Напрашивается, однако, другое решение. Можно полагать, что при всей близости фрагментов «Зачем я ею [очарован]» и «Она [глядит на] вас так нежно» их все-таки надо рассматривать не как единое стихотворение, а как две части некоей «двухчастной формы» и печатать одно вслед за другим (первым, конечно, «Она глядит на вас так нежно»), с графическим разделением: черточкой, звездочкой или просто пробелом. И дело здесь не в формальных отличиях (разная схема рифмовки и т. п.), а в различии выражаемого ими настроения, в разной тональности их звучания.

Татьяна Григорьевна, отстаивая свое мнение, полагала, что легкая смена тональности вполне возможна внутри единого произведения (в некоторых музыкальных формах даже обязательна); она лишь разнообразит

350

течение стихов, подчеркивает их внутреннее развитие, а смысловые и образные связи (и лепет, и ножки, появляющиеся и в начале и в конце стихотворения, но так по-разному звучащие) прочно стягивают его в единое целое. Поэтому она считала, что по замыслу Пушкина стихи эти шли подряд, как начало стихотворения. Это стихотворение в заключение приведу в том виде, в каком его полагала нужным печатать Т. Г. Цявловская:

Она глядит на вас так нежно,
Она лепечет так небрежно,
Она так тонко весела,
Ее глаза так полны чувством,
Вечор она с таким искусством
Из-под накрытого стола
Свою мне ножку подала.
Зачем я ею очарован?
Зачем расстаться должен с ней?
Когда б я не был избалован
Цыганской жизнию моей,
Когда б не смутное влеченье
Чего-то жаждущей души,
Я здесь остался б — наслажденье
Вкушать в неведомой тиши:
Забыл бы всех желаний трепет,
Мечтою б целый мир назвал —
И все бы слушал этот лепет,
Все б эти ножки целовал...

Сноски

Сноски к стр. 341

1 Помещая статью А. Ю. Лемина, редакция сборника полагает, что не все соображения автора равно убедительны. Тезис о том, что фрагменты «Зачем я ею [очарован]?» и «Она [глядит на] вас так нежно» (во всяком случае в момент их создания) мыслились Пушкиным как начало стихотворения «Когда б не смутное влеченье», как и предложенное А. Ю. Леминым уточненное чтение последнего стиха отрывка «Зачем я ею [очарован]?», безусловно следует принять во внимание при подготовке нового академического собрания сочинений Пушкина. Более спорна и требует, на наш взгляд, дополнительного исследования и размышления вторая часть статьи, посвященная вопросу об окончательной редакции стихотворения. (Ред.).

2 «Незаконченный отрывок, — читаем в примечании Т. Г. Цявловской к стихам «Зачем я ею очарован?», — близок по содержанию, настроению, словарю, интонации к стихотворению „Когда б не смутное влеченье... “. Вероятно, это первый набросок, связанный с теми же впечатлениями» (Пушкин А. С. Собр. соч.: В 10-ти т. М., 1959, т. II, с. 774).

Сноски к стр. 342

3 См.: Сухонин С. С. Дела III отделения собственной е. и. в. канцелярии об А. С. Пушкине. СПб., 1906, с. 216—219.

4 Современник, 1857, т. LXXI, январь, ч. 1, с. 5.

5 См.: Сочинения Пушкина. СПб., 1857, т. VII, с. 47.

6 Соловьева О. С. Рукописи Пушкина, поступившие в Пушкинский Дом после 1837 года. Краткое описание. М.; Л., 1964, с. 26.

7 Записи следуют здесь в таком порядке: л. 1 — план автобиографических записок, ниже — первоначальные наброски стихов «Когда б не смутное влеченье»; л. 1 об. (при заполнении был перевернут верхом вниз) — «Соловей», вторая половина черновика, на полях — набросок стихов «Медного всадника»; л. 2 — копия рукою Пушкина начала сербской песни о соловье, ниже — черновик «Соловья»; л. 2 об. (верхом вниз) — «Когда б не смутное влеченье», продолжение черновика.

Сноски к стр. 343

8 Вопрос о связи этих стихов с отрывком «Осень» («Октябрь уж наступил...»), который принято датировать тем же 1833 г., как и вопрос о самой этой датировке, будет нами рассмотрен в отдельной работе. Заметим лишь, что в набросках рукописи ПД № 963 Пушкин разрабатывает мотив, с первых шагов усвоенный замыслом «Осени». Что связь эта не была случайной, показывает и стих набросков — четырехстопный ямб; «Осень» написана шестистопным ямбом, но в самом начале работы над ней (см. III, 918) поэт испытывал четырехстопник (см. об этом: Измайлов Н. В. Осень. (Отрывок). — В кн.: Стихотворения Пушкина 1820—1830-х годов. Л., 1974, с. 229—231). Наброски автографа ПД № 963 несомненно предшествовали написанию «Осени», а так как их датировка 1833 г. не вызывает сомнения, — перед нами прямое свидетельство того, что «Осень» написана в 1833 г., а не в 1830 г.

Сноски к стр. 344

9 Здесь и далее мы прослеживаем основное направление творческой работы Пушкина, опуская промежуточные варианты, опубликованные в академическом издании (см.: III, 913—914).

Сноски к стр. 345

10 Модзалевский Б. Л. Описание рукописей Пушкина, находящихся в музее А. Ф. Онегина в Париже. — В кн.: Пушкин и его современники. СПб., 1909, вып. XII, с. 15, № 32.

11 Неизданный Пушкин. Пг., 1922, с. 77—78.

12 Там же, с. 77.

Сноски к стр. 347

13 Пользуюсь случаем поблагодарить хранительницу пушкинского рукописного фонда Р. Е. Теребенину, любезно сообщившую, что оба отрывка писаны на гончаровской бумаге сходной фактуры, только на одном из листов (клочок ПД № 151) — часть водяного знака («А. Г. 18 <...>»), на втором (ПД № 963) водяного знака нет. Таким образом, мы имеем дело с разными частями фабричного листа, что затрудняет вывод об идентичности бумаги, но и не исключает его. Не являясь решающим, этот аргумент должен быть тем не менее принят во внимание.

14 Случай у Пушкина нередкий — бывало, что он все стихотворение писал от конца к началу мелкими кусочками. Например, одно из посвящений к «Гавриилиаде» — «Вот Муза, резвая болтунья...». См.: Бонди С. М. Черновики Пушкина. М., 1971, с. 35—43.

15 О месте фрагмента «Она [глядит на] вас так нежно» в составе целого стихотворения — разговор особый, в конце статьи.

Сноски к стр. 348

16 Бонди С. М. Черновики Пушкина, с. 150—151.