243

Я. Л. ЛЕВКОВИЧ

РАБОЧАЯ ТЕТРАДЬ ПУШКИНА ПД № 841

(ИСТОРИЯ ЗАПОЛНЕНИЯ)

Тетрадь № 841 в описании рукописей Пушкина носит название «арзрумской». Это большая тетрадь в твердом переплете, состоящая из 16 тетрадок в ½ долю листа.1 Бумага голубого цвета (№ 91 по каталогу Б. В. Томашевского).2 В тетради много листов вырвано,3 часть листов не заполнена.4 Отправляясь в 1829 г. в Арзрум, в действующую армию, Пушкин взял с собой эту тетрадь — отсюда и название ее «арзрумская».

Географический диапазон тетради обширен. Записи ведутся на Кавказе (Георгиевск, Владикавказ, Арзрум, Тифлис, Минеральные воды), в Москве, затем в Старицком уезде, в имениях Вульфов—Осиповых Павловское и Малинники, затем в Петербурге, снова в Москве и снова в Петербурге. Пушкин работает в тетради в 1829—1831 гг., и только две записи относятся к 1836 г.

Тетрадь № 841, как и другие рабочие тетради Пушкина, имеет три пагинации, так называемую «жандармскую», «опекунскую» и «архивную».5 Восстанавливая историю заполнения тетради, мы будем пользоваться архивной пагинацией.6 По архивной пагинации в ней 129 листов, по жандармской — 108.

В 1880 г. арзрумская тетрадь вместе с другими рукописями поэта была передана его сыном, А. А. Пушкиным, в Румянцевский музей (впоследствии Государственная библиотека СССР им. В. И. Ленина), где получила шифр «ЛБ, № 2372». Тетрадью пользовался П. В. Анненков, готовя издание сочинений Пушкина, потом она была в руках П. И. Бартенева. В 1884 г. В. Е. Якушкин составил полистное описание тетради, приводя в своем описании большие массивы неизвестных тогда еще пушкинских текстов.7

244

В 1931 г. несколько трудно читаемых черновых текстов разобрал и опубликовал С. М. Бонди.8 Тексты этой тетради публиковались в большом академическом издании Пушкина (откуда перепечатывались в разных изданиях) и в книге «Рукою Пушкина».9 Несколько рисунков из тетради воспроизведено с комментариями А. М. Эфросом10 и Т. Г. Цявловской.11 Наконец, записи, относящиеся к дневнику поэта, рассмотрены нами в статье «Кавказский дневник Пушкина»;12 там и начала выстраиваться история заполнения тетради.

В тетради 17 дат обозначены самим Пушкиным. Кроме того, в ней имеется пять черновых писем, даты которых известны или установлены. Вот эти даты в хронологической последовательности:

«15 мая. Георгиевск» (л. 2) — дневниковая запись.

«15 мая» (л. 128) — стихотворение «Все тихо — на Кавказ идет ночная мгла».

«м<ая> 22. Владикавказ» (л. 7) — дневниковая запись.

«22 мая. Кап Кой» (л. 127 об.) — дневниковая запись.

<24 мая. Коби> (л. 127 об.) — черновик письма к Б. Чиляеву.13

«25 мая. Коби» (л. 127) — дневниковая запись.

«Арзрум. 12 июля» (л. 12а) — дневниковая запись.

«14 июля. Арзрум» (л. 123) — дневниковая запись.

«18 июля. Арзрум» (л. 11 об.) — дневниковая запись.

«19 июля» (л. 12) — набросок предисловия к «Борису Годунову».

«2 октября» (л. 119 об.) — строфа <5> главы «Странствие» «Евгения Онегина».

«3 октября (л. 117 об.) — строфа <11> главы «Странствие» «Евгения Онегина».

«2 ноября 1829» (л. 17) — «Зима. Что делать нам в деревне?».

«3 ноября» (л. 17 об.) — «Зимнее утро».

«14 дек<абря> 1829. СПБ» (л. 56 об.) — «Воспоминания в Царском Селе».

«23 дек<абря> (л. 26) — «Поедем, я готов. Куда бы вы, друзья».

«1829. 24 дек<абря> (л. 26 об.) — строфа I восьмой главы «Евгения Онегина» («В те дни, когда в садах Лицея»)

<7 января 1830> (л. 30) — черновик письма Бенкендорфу.

<2 февраля 1830> (л. 86 об.—85) — черновик письма к К. Собаньской.14

<20 июля 1830> (л. 33 об.) — черновик письма к Н. Н. Гончаровой.

<3 мая 1830> (л. 34) — черновик письма к А. Н. Гончарову.

«22 июня 1831 (л. 75 об.) — «Рославлев».

Как видим, последовательность дат не соответствует последовательности листов тетради. Тетрадь заполняется одновременно с двух сторон. Кроме того, Пушкин часто переворачивает ее верхом вниз, т. е. записи делаются не только с двух концов тетради, но и в разных ее положениях.

245

В таких случаях опорными моментами, связывающими разные произведения во времени, может служить положение тетради в сочетании с палеографическими данными (почерком, толщиной пера, цветом чернил и т. д.). Записи, сделанные подряд или на небольшом расстоянии друг от друга, близкие по почерку и написанные чернилами одного цвета, будут близки и по времени; иногда они написаны в один и тот же день.

Часто, прерывая работу над каким-либо замыслом и приступая к новому, Пушкин пропускает несколько чистых листов. Иногда начатая работа так и остается отрывком, а пропущенные листы заполняются небольшими заметками или стихотворениями. Поэту не всегда удается рассчитать место для этих произведений, и, чтобы не перебивать текст большого замысла, который в данный момент находится в работе, он «лепит» концы «вставных» заметок и стихотворений на полях оставленных ранее чистыми листов. Топография таких листов помогает разобраться в последовательности близлежащих записей.

Как и большинство рабочих тетрадей Пушкина, арзрумская тетрадь отражает разные аспекты его бытовой и творческой жизни. Здесь мы находим дневниковые записи, черновики писем, черновые и перебеленные тексты стихотворений, планы прозаических замыслов («На углу маленькой площади») и поэм («Тазит», «Русская девушка и черкес»), отрывки и большие массивы художественной прозы (набросок «В начале 1812 года», «Роман в письмах», «Рославлев»). Значительную часть тетради составляют заметки для «Литературной газеты».

Таким образом, тексты, находящиеся в тетради, распределены по разным томам академического издания и датировки их принадлежат нескольким исследователям (Т. Г. Зенгер-Цявловская и Н. В. Измайлов датировали стихотворения, Л. Л. Домгер, Л. Б. Модзалевский, Н. В. Измайлов, Ю. Н. Тынянов — художественную прозу, Б. В. Томашевский — строфы «Евгения Онегина», В. В. Гиппиус, Б. М. Эйхенбаум — критические статьи и заметки). Каждый из исследователей исходил из своего представления о порядке записей в тетради, т. е. собственно история заполнения всей тетради не принималась ими во внимание.

В тех случаях, когда сам Пушкин не поставил дату, принимались чаще всего широкие датировки. В качестве примера приведем предложенные Т. Г. Цявловской даты ряда стихотворений.

«Олегов щит» — август—октябрь 1829 г. (III, 1186).

«Зорю бьют... из рук моих» — 14 июня—начало ноября 1829 г. (III, 1188).

«Счастлив ты в прелестных дурах» — 7 августа—начало ноября 1829 г. (III, 1188).

«<На Надеждина>» («Надеясь на мое презренье») —7 августа—начало ноября 1829 г. (III, 1188).

«Был и я среди донцов» — 7 августа—начало ноября 1829 г. (III, 1189).

«Сапожник. Притча» — 7 августа—начало ноября 1829 г. (III, 1189).

«На Надеждина» («В журнал совсем не европейский») — 7 августа—начало ноября 1829 г. (III, 1189).

«Дон» — предположительно 10—16 сентября 1829 г. (III, 1170).

Начальные даты, как видим, приурочиваются к событиям жизни Пушкина, послужившим исходным моментом для создания стихотворений, конечные (всех, кроме «Дона») — к пребыванию Пушкина в Малинниках и Павловском, куда он заехал, возвращаясь с Кавказа, на пути из Москвы в Петербург.

14 июня 1829 г. Пушкин приехал в военный лагерь — этим определяется начальная дата стихотворения «Зорю бьют... из рук моих», 7 августа он появился во Владикавказе и прочитал резкое выступление Надеждина против «Полтавы» — это определило начальные даты эпиграмм, направленных против Надеждина. Дата прибытия во Владикавказ, куда Пушкин ехал в сопровождении донских казаков (см. дневниковую запись

246

«Мы ехали из Арзрума» — VIII, 1043—1045),15 относится и к стихотворению «Был и я среди донцов».

Казалось бы, что, следуя той же логике, стихотворение «Дон» следовало датировать серединой сентября (переезд Пушкина через Дон и его пребывание в Новочеркасске — столице донского казачества) — началом ноября. Но здесь Т. Г. Цявловская отступает от принятой системы и соотносит датировку с предположенным временем встречи Пушкина с Доном. Между тем и положение «донских» стихотворений в тетради, и палеографические данные убеждают нас, что все они писались почти в один прием.

Еще пример. Стихотворение «Олегов щит» посвящено заключению Адрианопольского мира 2 сентября 1829 г. и не могло появиться в тетради раньше, чем до Пушкина дошло это известие. Так же необоснованна и конечная дата всех этих стихотворений. В Павловском и Малинниках Пушкин отключился от кавказских впечатлений. Здесь он писал главу «Странствие» «Евгения Онегина», «Роман в письмах», «Разговор о критике»; возможно, здесь была продолжена работа над «Русалкой» (см. об этом ниже). Два стихотворения — «Зима. Что делать нам в деревне?» и «Зимнее утро», которые сам Пушкин датировал в тетради 2 и 3 ноября, связаны со старицкими впечатлениями. Они писались несомненно в расчете на то, что обитательницы Малинников сразу с ними познакомятся. Эпиграммы на Надеждина не укладываются в творческий настрой Пушкина этого времени. Они скорее могли бы быть совместимы с пребыванием его в Москве, где он сразу окунулся в журнальную полемику, или с Петербургом, где он, пользуясь его выражением, «переваривал» впечатления кавказской поездки. Если принимать широкую датировку для стихов «кавказского» цикла, то конечной датой следовало бы считать не начало ноября, а декабрь 1829 г. (среди стихотворений 1829 г. их печатал и сам Пушкин).

Но обратимся к тетради.

Тетрадь начата как дневниковая. Первый лист оставлен чистым. Позднее, во время «посмертного обыска» на квартире Пушкина, на этом листе появилась запись «№ 16» — так, по свидетельству Жуковского, было «перенумеровано 18 переплетенных книг с черновыми сочинениями Пушкина».16

Пушкин принимается за дневник 15 мая. Записи 15 мая (в Георгиевске) и 22 мая (во Владикавказе) занимают листы 2—11 тетради. На л. 11 об. — письмо к Ф. Толстому из Тифлиса. Следующие дневниковые записи идут в тетради не подряд: 25 мая — на л. 127, 12 июля — на вырванном из тетради листе, который следовал за л. 11 (ПД, № 253), 14 июля — на л. 123, 18 июля — на л. 11 об.; 19 июля на л. 12 пишется набросок предисловия к «Борису Годунову», в какие-то из дней между 19 июля и началом августа на л. 104—100 — дневниковая запись «Мы достигли Владикавказа»; в начале августа отрывком «Мы ехали из Арзрума» на л. 13—14 завершается кавказский дневник поэта.17

Поездка Пушкина на Кавказ оказала благоприятное влияние на его творчество. «Ежедневные впечатления» претворяются в художественные образы, и в конце тетради поэт начинает записывать стихи, которые выстраиваются в своеобразный лирический дневник. В них, как и в дневнике, воспоминания о прошлом сочетаются с впечатлениями сегодняшнего дня и образами окружающей действительности.

Записи в конце тетради поэт начинает делать не переворачивая ее, заполняя, таким образом, сперва страницы четные (оборотные), потом нечетные. На л. 128 об. находятся дата «15 мая» и черновик стихотворения

247

«Все тихо, на Кавказ идет ночная мгла» (первоначальная редакция стихотворения «На холмах Грузии лежит ночная мгла»). Черновик прочитан и разобран С. М. Бонди. Пушкин печатал только две первые строфы этого стихотворения, с подзаголовком «Отрывок» («На холмах Грузии»). Бонди извлек из черновика еще две, вполне законченные строфы, заметил, что две средние строфы были зачеркнуты поэтом, и предложил печатать стихотворение в составе двух строф (первой и четвертой) среди сочинений Пушкина рядом с «Отрывком», как «вполне законченную и прекрасную вариацию того же замысла».18 Лист 128 об. недописан (можно думать, что Пушкин оставил здесь место, чтобы переписать очень черновой текст третьей строфы),19 а на л. 128 в правой колонке находим еще 4 стиха, почти без поправок, которые без всяких сомнений, являются продолжением того же стихотворения, его пятой строфой.20

Слово в первой строке этой пятой строфы, которое в академическом издании (III, 724) и в публикации Бонди обозначено «<неразб.>», читается нами как «сладкий». Таким образом, пятая строфа выглядит так:

И чувствую  душа  в  сей  слад<кий>  час
          Твоей  любви, тебя  достойна,
Зачем  же  не  всегда
          Чиста,  печальна  и спокойна.

Третью строку Пушкин сперва зачеркнул, потом восстановил, однако рифму к слову «час» не нашел и стихотворение осталось незаконченным. Тем не менее именно пятая строфа завершает лирический ход стихотворения в той редакции, как оно записано в тетради № 841.

Приближение к Кавказу погрузило поэта в мир романтических чувств, пережитых ранее. Образ «светлой печали» — концентрация душевного состояния, вызванная воспоминанием о прошлом. Этот образ определяет эмоциональную окраску первой строфы. В последней, незаконченной строфе выражено сознание мгновенности, преходящести этого чувства. Так мысль поэта находит свое логическое завершение. Мы согласны с С. М. Бонди, что, не отменяя печатной редакции знаменитого стихотворения, его вариант, извлеченный из черновой рукописи, должен печататься рядом с «Отрывком» («На холмах Грузии»). Но две строфы, вычлененные Бонди (первую и четвертую), следует дополнить еще одной, хотя она и не была завершена поэтом.

248

Стихотворение, в том виде, как оно записано в тетради, обращено к М. Н. Раевской. Рядом со стихотворением (на левом поле л. 128 об.) рисунки (три мужских и три женских профиля), которые, как нам кажется, ассоциативно также связаны с темой воспоминаний. Женские профили зачеркнуты, но сквозь штриховку видны отчетливо. Два из них совпадают с изображением женщины на рисунке 1826 г. (ПД, № 798, л. 1). Т. Г. Цявловская определила этот рисунок как «изображение декабристов и автопортрет», а в женском профиле (он повторяется на рисунке несколько раз) предположила сходство с В. Ф. Вяземской.21 Т. Галушко справедливо относит это изображение к Е. Н. Раевской-Орловой.22 Профиль, который Пушкин рисует среди декабристов, похож на зарисовку, зачеркнутую на л. 128 тетради № 841. Мы видим тот же волевой подбородок, тонкие, плотно сжатые губы, ту же линию носа.

В тетради № 841 профили Ек. Н. Раевской-Орловой появляются уже в другом окружении. В зачеркнутом женском профиле угадывается М. Н. Раевская. Как на известном портрете П. Соколова и в рисунках Пушкина,23 так и здесь она изображена в головном уборе. Такой запомнилась она Пушкину на юге. Рисунок явно не получился, и Пушкин перечеркнул несколькими штрихами лицо. В одном из мужских профилей (он помещен выше всех остальных и не закончен) есть несомненное сходство с профильным портретом Байрона работы Герена. Портрет этот был приложен к третьей книжке альманаха «Мнемозина» В. К. Кюхельбекера и В. Ф. Одоевского (1824). Появление его рядом с сестрами Раевскими не случайно. В семье Раевских увлекались Байроном, и там Пушкин впервые начал знакомиться с английским поэтом по подлинникам.24

Наиболее вероятная кандидатура для второго мужского профиля — Н. Н. Раевский. Ему была посвящена первая из «байроновских» поэм Пушкина — «Кавказский пленник». Однако это предположение требует дополнительной аргументации.

Ниже изображений, которые можно условно назвать «семья Раевских и Байрон», находится еще одно лицо. Выразительный профиль с характерной линией носа, подбородка и с пышными усами. Этот же профиль, повторенный дважды, мы видим в рукописи «Романа в письмах» (ПД, № 252, л. 3), в конце 1-го письма. На л. 128 об. тетради № 841 он нарисован ниже и после всех остальных, скорее всего уже в Павловском или Малинниках, когда писался «Роман в письмах» и когда Пушкин перелистывал свою арзрумскую тетрадь. Тщательная отделка этого лица наводит на предположение, что писалось оно под непосредственным впечатлением, т. е. почти с натуры. Это скорее всего кто-нибудь из семьи или окружения Осиповых—Вульфов.

Романтические переживания, связанные с мыслями о первом посещении Кавказа, о Раевских, вскоре потеряли свою остроту. Чувство «печали» сомкнулось с воспоминаниями не о былой, а о сегодняшней, настоящей любви поэта. 22 мая Пушкин, записывая в дневнике эпизод с графом Мусиным-Пушкиным, который на минарете Татартуба «начертал имя ему любезное», восклицает: «счастливец» (VIII, 1033).

Записи на л. 128 располагаются в две колонки. Пятая строфа стихотворения «Все тихо...» занимает верхнюю часть правой колонки. Не закончив стихотворения и поставив черту — знак отбивки, Пушкин начинает черновой текст «Калмычке». После восьми первых строк черновика он рисует мужской профиль (он встретится еще раз — на л. 14 тетради), затем, поверх профиля, продолжает черновой текст стихотворения, черновик переходит на левую колонку листа, а ниже, на свободном месте,

249

по диагонали к основному направлению тетради, видим портрет, который Т. Г. Цявловская определила как портрет Адама Мицкевича.25

22 мая во Владикавказе сделана дневниковая запись (л. 7—11). Этим же днем на л. 127 об. помечен и перебеленный текст «Калмычке». Он записан в левой колонке листа. Дата и место: «22 мая 1829. Кап Кой» — в конце стихотворения. Его национальный колорит вызывает замену русского названия Владикавказ старинным Кап Кой.

Через два дня, 24 мая, в правой колонке л. 127 об. Пушкин пишет черновик письма к Б. Чиляеву. Датировка этого письма определяется пребыванием Пушкина в Коби (см. VIII, 1041).

Записи продолжаются на следующий день. В середине л. 127 крупным четким почерком записано: «25 мая. Коби». Так поэт обозначил свое пребывание в посту Коби, «у подошвы Крестовой горы» (VIII, 1041), где «караван», с которым он ехал, остановился на ночевку. В правом верхнем углу листа начато стихотворное послание персидскому поэту Фазиль-хану («Благословен и день и час»), с которым Пушкин встретился накануне; текст занимает небольшой участок листа, а весь лист заполнен рисунками — здесь и кавказский пейзаж, и черкес с черкешенкой, и пять мужских профилей, и автопортрет в папахе.

Рисунки, объединенные датой и местом, — это тоже часть дневника поэта, только здесь дневные впечатления фиксируются в зрительных образах.

Накануне, в Ларсе, Пушкин нашел «измаранный список „Кавказского пленника“» и, как пишет он в дневнике и в «Путешествии в Арзрум», «перечел его с большим удовольствием» (VIII, 1040). Рисунки на л. 127 навеяны и реальными впечатлениями и воспоминаниями о работе над поэмой. Нити ассоциаций ведут поэта к годам ссылки, и прежде всего к виновнику ссылки: на листе появляется портрет Александра I. Рядом с портретом бывшего императора Пушкин рисует Наполеона. Тут же профиль, в котором несомненно угадывается Константин Павлович.26 «Сближение» трех исторических лиц на одном листе, рядом с автопортретом, не кажется нам простой случайностью.

По дороге на Кавказ Пушкин заехал в имение Полторацких Грузины и здесь подарил учителю Раменскому «Айвенго» Вальтера Скотта. На книге, кроме дарственной, были и другие надписи, в частности известные строки из строфы <15> так называемой «десятой» (зашифрованной поэтом) главы «Евгения Онегина». Эта запись подтвердила высказанное И. М. Дьяконовым предположение, что декабристские строфы предназначались первоначально для главы «Странствие» (тогда главы VIII) и были написаны еще в Петербурге, до поездки на Кавказ.27 Рисунок, где «плешивый щеголь» изображен рядом с Наполеоном, воспроизводит недавно зафиксированную стихами параллель. Ассоциативно с размышлениями о декабристском восстании связан и портрет Константина Павловича.

На этом же листе нарисованы еще два портрета, пока не опознанные. Скорее всего это кто-нибудь из деятелей тайных обществ. Следующая запись в тетради — очевидно, набросок «Зорю бьют... из рук моих». Он находится на л. 125 об., т. е. от рисунков на л. 127 его отделяет один пропущенный лист (позднее этот лист заполняется эпиграммой на Надеждина и частью стихотворения «Олегов щит»). Пропущенный лист или два перед началом нового произведения — характерная особенность

250

рабочих тетрадей Пушкина.28 Д. Д. Благой высказал предположение, что набросок сделан в военном лагере, куда Пушкин приехал 14 июля.29 Барабанный бой — сигнал вставать, — который поэт услышал в лагере, напомнил ему лицейские годы. Звуки «зори» соединили настоящую встречу с друзьями (В. Д. Вольховским, братом Ивана Пущина Михаилом, Н. Н. Раевским) и лицейские воспоминания. Такова психологическая основа этого незаконченного наброска. Пропущенный лист в данном случае может быть обусловлен предполагаемым планом нового замысла. «Зорю бьют» — скорее всего зачин задуманного большого стихотворения, включающего лицейские воспоминания. Лицейская тема позднее, уже в Петербурге, дважды появится в этой тетради — в стихотворении «Воспоминания в Царском Селе» и в начальных строфах VIII (тогда IX) главы «Евгения Онегина».

Предположению Благого не противоречит положение наброска в тетради. Он находится в том же конце тетради, в том же ее положении, что и предыдущие стихотворения: здесь, как мы видели, последовательно записаны «Все тихо...», «Калмычке» и начато послание Фазиль-хану. Оборотная сторона тетради в это время выполняла еще функцию лирического дневника поэта.

Стихотворение «Зорю бьют» осталось незаконченным. Так же неожиданно, иногда на полуфразе, обрываются и некоторые дневниковые записи — суета походной и лагерной жизни не оставляла времени для регулярных занятий. Во всяком случае содержание наброска и положение его в тетради показывают, что он написан не раньше появления Пушкина в лагере под Арзрумом и до появления записей, связанных с именем Надеждина.

———

Уехав из Арзрума, Пушкин продолжает дневниковые записи. Последняя запись («Мы ехали из Арзрума») занимает л. 13, 13 об., верхнюю часть л. 14. Ниже этого текста на л. 14, под чертой, видим так называемый «План поэмы о русской девушке и черкесе», навеянный беседами с казаками в пути.30 Сделаны эти записи, очевидно, в Тифлисе, в начале августа.31 Пушкин появился во Владикавказе 9 или 10 августа. Здесь он, впервые после отъезда из Москвы, увидел столичные и московские журналы. Потом, в «Путешествии в Арзрум», он напишет: «Первая статья, мне попавшаяся, была разбор одного из моих сочинений. В ней всячески бранили меня и мои стихи. Я стал читать ее вслух. Пущин остановил меня, требуя, чтоб я читал с бо́льшим мимическим искусством. Надобно знать, что разбор был украшен обыкновенными затеями нашей критики: это был разговор между дьячком, просвирней и корректором типографии, Здравомыслом этой маленькой комедии. Требование П<ущи>на показалось мне так забавно, что досада, произведенная на меня чтением журнальной статьи, совершенно исчезла, и мы расхохотались от чистого сердца. Таково было мне первое приветствие в любезном отечестве» (VIII, 483).

Речь шла о рецензии Надеждина на «Полтаву».32 Это «первое приветствие» крайне раздражило Пушкина.

Нам представляется, что разыгранная у Пущина сценическая шутка вызвала ответную реплику поэта. Лист 126, оставленный, возможно, для продолжения «Зори», начинает заполняться. На л. 126 об., на одном развороте с посланием Фазиль-хану (л. 127), появляется эпиграмма «Сапожник» («притча», как обозначил ее в подзаголовке Пушкин).

251

Из воспоминаний М. И. Пущина известно, что увидев у него «Невский альманах» на 1829 г. с иллюстрациями к отрывку из «Онегина», Пушкин тут же написал известные надписи «На картинки к „Евгению Онегину“ в „Невском альманахе“».33 Здесь мы встречаем проявление характера Пушкина: быстрая, даже мгновенная реакция на задевшее его выступление (а картинки в «Невском альманахе» не могли не задеть автора «Евгения Онегина» — они были притчей во языцех современников). Следствием такой же быстрой реакции на статью Надеждина, очевидно, были и эпиграммы в арзрумской тетради.

В воспоминаниях того же Пущина о пребывании Пушкина в Кисловодске читаем: «Несмотря на намерение свое много заниматься, Пушкин, живя со мною, мало чем занимался».34 Т. е. было намерение заниматься, были и занятия. «Мало» — не значит, что не работал.

Что могло быть написано Пушкиным после приезда на Минеральные воды и до отъезда в Москву?

Первой записью была, по-видимому, «притча». Ключом, позволяющим определить расположение последних кавказских записей, может служить цифровая колонка на правом поле л. 122. Это — запись карточного проигрыша некоему Астафьеву. Ее можно датировать последними днями пребывания Пушкина на водах, т. е. концом августа — началом сентября 1829 г.35 (8 сентября Пушкин выехал из Кисловодска в Москву).

Между притчей «Сапожник» и цифровой колонкой расположены следующие произведения: «В журнал совсем не европейский» (л. 126 об.), «Олегов щит» (л. 126—125 об.), «Был и я среди донцов» (черновик и перебеленный текст — л. 123—122 об.), «Надеясь на мое презренье» (л. 122 об.), прозаический набросок «Литература у нас существует, а критики нет» (л. 122).36

Проследим последовательность появления в тетради последних кавказских записей (во Владикавказе и на водах). Притчу «Сапожник» Пушкин сперва набрасывает начерно, карандашом на л. 126 об., а затем в нижней части листа переписывает ее набело. В карандашной записи недостает двух последних строк — афористическая концовка «Суди, бедняк, не свыше сапога» (потом она стала концовкой первой строфы) пришла, очевидно, сразу, без поисков и поправок, и, не утруждая себя записью этих безусловных строк, поэт сразу же перебеляет эпиграмму. Так можно объяснить отсутствие двух строк в карандашном тексте. Конец «Притчи» не уместился в прямом положении тетради, и Пушкин записывает его сбоку, на левом поле, в направлении, перпендикулярном к тексту. Поэт лепит текст сбоку, повернув тетрадь налево, вероятно для того, чтобы не переходить на следующую страницу (л. 126) — она, по-видимому, все еще оставляется для продолжения наброска «Зорю бьют». Вслед за текстом «Притчи» — характерный знак концовки.

Тут же, вероятно, приходит еще один сюжет для эпиграммы, и, еще раз повернув тетрадь в том же направлении, так что новая запись оказывается расположенной верхом вниз по отношению к первоначальному направлению тетради, Пушкин набрасывает эпиграмму «В журнал совсем не европейский». Почерк и чернила перебеленного текста «Притчи» и черновика «В журнал...» идентичны. Новый поворот тетради определил направление и всех следующих записей — они ведутся уже в перевернутом положении тетради. При последовательном заполнении тетради

252

теперь ее можно перелистывать, как обычно, справа налево. Такое положение тетради удобно уже не только для отдельных, сравнительно коротких записей, как было до сих пор, когда в этом конце тетради записывались стихи, но и для больших работ. Новое направление записей с обратного конца тетради — еще одно подтверждение, что набросок «Зорю бьют...» был записан до появления эпиграмм на Надеждина, т. е. до появления Пушкина во Владикавказе.

В академическом издании текст эпиграммы «В журнал совсем не европейский» выглядит так:

В журнал совсем не европейский
Где чахнет старый журналист
С своею прозою лакейской
Взошел болван семинарист.

В следующей строфе (незаконченной) варьируются характеристики Каченовского («барин») и Надеждина (его «холоп»).

Набросок эпиграммы почему-то не получился — может быть, поэта не устраивал излишне прямолинейный каламбур: «Вестник Европы» и «журнал совсем не европейский». Однако сопоставление Надеждина со старым «зоилом» Пушкина Каченовским и найденная в этом наброске характеристика Надеждина (холоп или лакей при барине) пришлись поэту по душе, и он тут же использует сюжетный ход наброска в эпиграмме «Надеясь на мое презренье». В этой эпиграмме сомнение вызывает принятое прочтение одной строки «Журнальный шут, холоп лукавый». Пушкин начал этот стих так: «Его холоп, шалун лукавый», затем «Его холоп» исправил на «журнальный шут», зачеркнул «журнальный шут» (оставив «его холоп» незачеркнутым). Затем зачеркнул «шалун», вместо «шалуна» поставил «дурак», снова зачеркнул и рядом с «дураком» (вместо него) написал «холоп». Потом под словом «шалун» появилась черта, восстанавливающая этот вариант. И хотя «холоп» остался незачеркнутым, черта под словом «шалун» явно указывает, что этот вариант выбран был как окончательный. «Журнальный шут», мы видели, остался зачеркнутым; таким образом, пятая строка наброска читается как «Его холоп, шалун лукавый», и вся эпиграмма выглядит так:

Надеясь на мое презренье,
Седой зоил меня ругал,
И, потеряв уже терпенье,
Я эпиграммой отвечал.
Укушенный желаньем славы,
Теперь, надеясь на ответ,
Его холоп, шалун лукавый,
Ругать бы также стал. — О нет!
Пусть он, как бес перед обедней,
Себе покоя не дает:
Лакей, сиди себе в передней,
А будет с барином расчет.

Такая характеристика Надеждина соответствует логическому развитию эпиграммы: сперва речь идет о «седом Зоиле» — Каченовском, потом о сотруднике его «совсем не европейского журнала», т. е. его «холопе», Надеждине, и в конце — угроза в адрес Каченовского («А будет с барином расчет»). Нейтральное «журнальный шут» могло восприниматься как любой журналист, не обязательно связанный с Каченовским, т. е. как «холоп» другого барина.

«Надеясь на мое презренье» занимает верхнюю часть л. 122 об. тетради. Между наброском «В журнал совсем не европейский» и новой эпиграммой несколько листов пропущено (л. 125—123 об.). На одном (л. 125 об.) раньше уже был записан текст «Зорю бьют...», на другом (л. 123) была дневниковая запись 14 июля и набросок стихотворения «Критон, роскошный гражданин». Арзрумская запись, когда-то сделанная

253

на первом, случайно открывшемся листе в перевернутом положении тетради (по отношению к уже записанным в конце ее стихотворениям), теперь стала соответствовать новому направлению записей. Пропуск листов 125—123 об. скорее всего случайный. Оставив место для продолжения «Зорю бьют...», Пушкин мог перевернуть три листа, открыл тетрадь в том месте, где уже была арзрумская запись, и стал заполнять соседний лист — 122 об.

Обе стороны листа 122, судя по почерку и чернилам, заполнялись скорее всего в один день: на л. 122 об. пишется эпиграмма «Надеясь на мое презренье», на л. 122 — прозаический отрывок «Литература у нас существует, а критики нет». Вторая часть эпиграммы и набросок о критике записаны похожим почерком (в прозаическом наброске — почерк беловой, почти парадный, в эпиграмме — более торопливый, черновой). Первая часть эпиграммы — очень перемаранный черновик.

Сразу, сходу эпиграмма, видимо, не получилась. Похоже, что тогда же, перевернув страницу, Пушкин принимается за прозаический набросок, потом возвращается к эпиграмме и заканчивает ее уверенно, почти без вариантов.

Концовка эпиграммы, где поэт обещает наказать своего хулителя тем, что не удостоит его ответом, показывает, что эпиграмма предназначалась для устного распространения. Первыми ее слушателями и были, очевидно, те же М. И. Пущин и Р. И. Дорохов, в присутствии которых была разыграна сценка с чтением вслух критики Надеждина.

Заметка «Литература у нас существует, а критики нет» в академическом издании печатается наряду с другими под общим заглавием «Заметки и афоризмы разных годов». Нам представляется, что это не случайный афоризм, а начало задуманной, но неосуществленной статьи о состоянии русской критики. Однако столь ответственную статью можно было задумать и начать в пути, но не написать. Тезис «литература у нас существует» требовал развернутой аргументации. Пушкин повторяет здесь мысль, высказанную в полемике с Бестужевым после выхода «Полярной звезды». Он писал: «У нас есть критика, а нет литературы. Где же ты это нашел? Именно критики у нас и недостает» (конец мая — начало июня 1825 г., — XIII, 177). Тогда, в полемическом запале, он обрушивался на современную критику, теперь необходимо было обосновать и первый тезис «У нас есть литература». Обоснование требовало серьезной, углубленной работы. Написав зачин будущей статьи, Пушкин обдумывает ее план и сразу же записывает его на л. 21 тетради (почти вся середина ее была тогда чистой), раскрыв ее наугад, как поступил 14 июля в Арзруме, отметив в тетради поразившую его весть о чуме.37 В академическом издании этот план («Летописи, сказки, песни, пословицы <...>») публикуется вне связи с нашей заметкой (см. XII, 208), между тем почерк (изящный, аккуратный, с наклоном), тонкое перо, чернила этих двух записей (начала статьи на л. 122 и плана на л. 21) абсолютно совпадают. Ни на одной из страниц тетради мы больше не видели такого почерка. От продолжения работы над статьей Пушкин сразу же отказался и тонкой чертой перечеркнул запись.

Ниже наброска, на правом поле листа, видим запись карточного проигрыша Астафьеву, а еще ниже — черновой текст стихотворения «Дон».

8 сентября Пушкин выехал из Кисловодска в Москву, а 13 сентября был уже в Новочеркасске. Существует свидетельство А. П. Чеботарева, что в Новочеркасске Пушкин читал ему свой «экспромт о Доне». Л. А. Черейский предположил, что это было стихотворение «Дон».38 Действительно, «Дон» был начат в тетради № 841 (а закончен в не дошедшем до нас автографе). Сперва на л. 122 тетради Пушкин набрасывает

254

6 черновых строк, потом другим почерком (т. е. в другой день) переписывает начальные строки этой первой редакции набело. Почерк перебеленного текста (без наклона, мелкий) помогает развязать узел «донских» стихов в тетради. Мы находим его на соседних страницах — на л. 121 об. и 123. Этим почерком написан диалог казачки и черкеса («Полюби меня, девица») для задуманной поэмы о русской девушке и черкесе (верх л. 121 об.) и переписано набело другое «донское» стихотворение — «Был и я среди донцов» (л. 123).

Все три «донских» замысла возникли под впечатлением от общения с казаками на обратном пути из Арзрума в Тифлис (см. дневниковую запись «Мы ехали из Арзрума...», л. 13—14 тетради; VIII, 1013—1045). Порядок этих записей представляется в следующем виде. На л. 122 Пушкин пишет черновые строки «Дона»; стихотворение враз не состоялось. Оставляя чистой следующую страницу (л. 121 об.) для продолжения работы над «Доном», он перелистывает тетрадь в обратном направлении — на л. 122 об., ниже эпиграммы «Надеясь на мое презренье», появляется черновой текст «Был и я среди донцов». В какой-то из близких дней «Был и я среди донцов» перебеливается в нижней части л. 123 (здесь раньше уже была дневниковая запись 14 июля и стихотворение «Критон, роскошный гражданин»). В этот же день Пушкин снова принимается за «Дон», переписывает набело 6 первых его строк, оставляет стихотворение и на л. 121 об. (на одном развороте с «Доном») пишет «Полюби меня, девица». Датировать «донские» стихи можно 10—15 сентября, т. е. начиная с того дня, когда Пушкин пересек Дон, и до отъезда его из Новочеркасска.

В комментариях к десятитомнику Томашевский называет «Был и я среди донцов» «необработанным отрывком».39 Однако в перебеленном тексте стихотворения Пушкин поставил характерный знак концовки — он считал его законченным. Исчерпана и сюжетная основа стихотворения. В дневнике Пушкин записал разговоры казаков о неверности оставленных дома жен. В стихотворении вернувшийся домой казак в память о пережитых волнениях вешает на стену нагайку, которую берег на случай, если узнает об измене жены.

Возможность датировать «донские» стихи пребыванием Пушкина в Новочеркасске (или на пути от Дона до Новочеркасска — вспомним слова поэта в письме к жене: «Я и в коляске сочиняю...» — XV, 81) подтверждает наше предположение, что эпиграммы на Надеждина писались на Кавказе.

После того как были записаны «донские» стихи, листы 122 об., 122, 121 об. оставались заполненными только частично. На свободных местах этих листов записи появляются позднее.

———

В Москву Пушкин приехал в конце второй декады сентября (к 19 сентября относится запись о встрече с ним в дневнике Погодина).40 Здесь его ждали литературные новости. В июле вышел альманах М. А. Бестужева-Рюмина «Северная звезда», где без ведома Пушкина за подписью «An» (т. е. Anonyme) было напечатано шесть его стихотворений. Еще задолго до выхода «Северной звезды» Бестужев-Рюмин распустил слух, что среди участников альманаха будут Пушкин и Дельвиг. По этому поводу Плетнев в декабре 1828 г. от имени Пушкина обращался в Цензурный комитет с просьбой оградить права поэта.41 Ответом на публикацию в «Северной звезде» была заметка «Возвратясь из

255

путешествия, узнал я...» на л. 114 об.—114 тетради.42 Но не с этой заметки начинаются московские записи.

К пребыванию Пушкина в Москве относятся две даты — 2 и 3 октября, обе они расположены среди строф «Онегина». Как и на Кавказе, тетрадь заполняется с двух сторон. В прямом положении на л. 14 об. видим набросок повести о 1812 годе («В начале 1812 года полк наш стоял»). Рядом (л. 15), на одном развороте с повестью, — заметка «Многие недовольны нашей журнальной критикой». Обе эти записи сделаны скорей всего в один день — крупным, почти беловым почерком. Мысли о состоянии критики, стремление завязать полемику настолько навязчивы, что Пушкин оставляет набросок повести, не закончив характеристику героини, и переходит к заметке, затем возвращается к повести и к словам: «дочь стройная меланхолическая девушка лет 17-ти, воспитанная на романах», — добавляет «и на бланманже». Эти слова написаны тем же пером, что и весь отрывок, но более мелкими буквами, т. е. писались явно в отрыве от остального текста.

Позднее, в Малинниках и Павловском, работая над «Романом в письмах», Пушкин перенесет в него из наброска повести характеристику губернатора и его семейства, с небольшими поправками,43 приспособив ее к новому контексту и зачеркнув, таким образом, так и не оформившийся замысел.

В академическом издании набросок повести датируется августом — октябрем 1829 г. (VIII, 1058), а заметка «Многие недовольны...» входит в состав «Table-talk» и, соответственно, датируется 1835—1836 гг. (XII, 451). Томашевский, комментируя «Table-talk», пишет, что в папку с такой надписью Пушкин собрал «заметки, написанные в разные годы». Наброску повести в тетради предшествует дневниковая запись «Мы ехали из Арзрума» (л. 14), которую можно датировать началом августа,44 — очевидно, этим определяется первая, принятая в академическом издании, дата наброска «В начале 1812 года». Но мы видели, что еще на водах Пушкин принимался за статью о состоянии русской критики («Литература у нас существует...») и отложил ее. Предположение, что в пути он вторично принимается за ту же тему, кажется сомнительным. Заметку «Многие недовольны» (как и начало повести) можно датировать концом второй декады сентября (приезд Пушкина в Москву) и не позже 2 ноября, когда в этом же конце тетради, уже в Старицком уезде, на л. 16 появляется стихотворение «Зима. Что делать нам в деревне?». Лист 15 об. пока остается свободным, очевидно для продолжения заметки.

С другого конца тетради, на л. 121, Пушкин начинает главу «Странствие» «Евгения Онегина».

Как шла работа над «Онегиным?» 2 октября в Москве Пушкин набрасывает в тетради № 841 первые строфы «Странствия». В 1830 г. в Болдине он составил хорошо известный план-оглавление «Онегина» в девяти главах. Главу восьмую он назвал «Странствие», рядом с планом поставил помету: «Москва. Павл<овское>. 1829. Болдино». Ниже мы будем исходить из того, что строфы «Странствия», которые мы находим в тетради, писались в Москве и в Старицком уезде, у Вульфов, куда Пушкин заехал на пути из Москвы в Петербург. Необходимо сделать оговорку: глава «Странствие» мыслилась не только как необходимая в структуре романа, но и как возможная для печати. Поэтому Петербург, где сочинялись строфы, которые потом были зашифрованы, и не попал в план-оглавление.

На л. 121 умещается строфа <1> («Блажен кто в юности был молод») и начало первой редакции строфы <2> («Блажен кто шел большой дорогой»).

256

Строфа <2> — конец первой редакции и вторая редакция («Блажен кто понял голос строгий) — переходят на л. 120 об. Здесь же расположена строфа <3> («Несносно думать, что напрасно»). Строфы не нумерованы, но после каждой ставится знак концовки.45

Лист 120 начинается со строфы <4> («Предметом став суждений шумных») — беловой текст здесь постепенно переходит в черновой. Особенно настойчиво отрабатывается психологическая характеристика Онегина, вернувшегося в Петербург после убийства Ленского. Окончательному варианту «Быть чем-нибудь давно хотел» предшествуют варианты «Быть чем-то захотел», «Переродиться захотел», «Преобразиться захотел», а в следующей строфе вместо «Проснулся раз он патриотом» сперва было «Он быть задумал патриотом». Отметим, что захотеть «переродиться», «преобразиться» можно не вдруг, а имея перед собой определенные примеры, образцы. Любопытно, что в строфе <4> уточняется возраст Онегина: «25» исправляется на «26», хотя слова «до 25 годов» и «до 26 годов» одинаково укладываются в размер стиха. Вспомним слова поэта: «...смеем уверить, что время в нашем романе рассчитано точно по календарю» (VI, 193). Очевидно, для Пушкина уточнение возраста Онегина имело принципиальное значение. Скорее всего год после смерти Ленского Онегин пробыл в Петербурге, т. е. он вернулся в Петербург 25 лет, а уехал в путешествие через год — этот год и прибавил ему Пушкин в черновике четвертой строфы «Странствия».46

На л. 120 помещено и начало строфы <5> («Наскуча слыть или Мельмотом»). Строфа <5> переходит на л. 119 об. и в конце ее стоит дата «2 октября». На левом поле этого листа — профиль художника Г. Г. Чернецова, московского приятеля Пушкина.47

На следующий день работа над «Онегиным» продолжается. Строфы пишутся торопливо, перо не поспевает за мыслями и слова, образы, которые не вызывают сомнений, кажутся очевидными, Пушкин пропускает. Так нехватает двух слогов в первой строке шестой строфы — «Собрался — слава богу» (в перебеленном тексте «Он собрался и слава богу» — VI, 496). Есть пропуск и в седьмой строфе:

Там  у  привязчивых  крестьянок
Берет                                   баранок

Дорога от Петербурга до Москвы знакома поэту и приобрела устойчивые приметы. «Крестьянок» и «баранок» рифмовалось в известном послании-путеводителе Соболевскому:

У податливых  крестьянок,
Чем и славится Валдай,
К чаю накупи баранок
                                и т. д.

Пушкин повторяет однажды связанную с Валдаем рифму, не задумываясь над серединой строки. В перебеленном тексте на месте пропуска появляется «3 связки он».

Строфы <6>—<11> занимают листы 119 об.—118. Поэт несколько раз отрабатывает каждую строчку, некоторые строки имеют 11 вариантов. Укажем на пропущенный в академическом издании вариант 11-й строки строфы <7>: «Мелькают селы, ямщики». В строке 9-й той же строфы пропущен вариант «Он скачет сонный, кони мчатся» («скачет» зачеркнуто, но потом восстановлено чертой). В строфе <9> строку 7-ю следует

257

читать «Цы<ганом> порченых коней», убрав из вариантов вариант № 11 — «цыган».

Внизу л. 118 об. — женский профиль, на правом поле л. 119, в нижней его части, рядом с началом «московской» (восьмой) строфы другим почерком и другими (черными) чернилами приписано: «Вокруг него гремят стаканы || Мелькают карты»). На л. 118 об. в конце строфы еще две приписки теми же темными чернилами:

Гулянья  ряды
Кузнецкий  мост, Тв<ерской>  бульвар.

Эти приписки сделаны позже (см. об этом ниже).

Работа над «Онегиным» в Москве прервалась 3 октября. Закончив строфу <11> на л. 116, Пушкин на следующей странице тетради (л. 117 об.) сверху крупным размашистым почерком поставил дату «3 окт.» и тут же сделал запись:

50

16[00]   Кор<?>

  3[900]  Ки<?>

Рядом с этой записью — витиеватый росчерк пера.

Слова, которые сопровождают цифры, предположительно читались как «Кор<обки?> и Кн<иги?>.48 Прочтение это, даже в предположительной форме, представляется неправомочным. Трудно представить себе ситуацию, в которой Пушкину могло бы понадобиться 1650 коробок. Это, как мы полагаем, долги, скорее всего карточные, а наспех записанные слова — фамилии кредиторов: Карниолин-Пинского (Пушкин писал: Корниолин) и С. Д. Киселева.49

Дальше на л. 117 об. появляются уже другие (черные) чернила и другое (тонкое) перо (эти чернила и перо мы уже видели на полях л. 119 и на л. 118 об.). Сперва идут цифровые записи, потом строфы «Странствия», начиная с <12>.

Листы 117 об., 117, 116 об. заполняются в один день — скорее всего в один из первых дней приезда Пушкина в Павловское.50 Почему можно с уверенностью утверждать, что в Павловском работа начинается на л. 117 об., со строфы <12> «Странствия»?

Рядом с этой строфой расположена цифровая колонка, записанная идентичными черными чернилами и тем же тонким пером.51 Новые цифровые записи — продолжение денежных подсчетов, сделанных в Москве. Эти записи убеждают нас, что со своими долгами в Москве Пушкин не успел расплатиться.

Предположение, что строфа <12> пишется в Павловском, подтверждают и рисунки. На л. 117 об. и 117 видим обнаженные, зимние контуры деревьев (л. 117) и оседланного коня (л. 117 об.). Это уже пейзаж деревенский. Правда, «конь» упоминается в строфе <12> «Странствия» («Верблюд лежит в тени утеса || В лугах пасется конь черкеса»), однако Пушкин рисует коня оседланного. Конные прогулки — обязательная примета деревенской жизни поэта. «Ведут ко мне коня», — напишет он 2 ноября здесь же, в Малинниках или Павловском, в стихотворении «Зима. Что делать нам в деревне».

———

258

Сделав попытку восстановить «московский период» в истории заполнения тетради № 841, мы пропустили часть л. 121 об.

Присмотримся внимательно к этому листу. Сперва на нем появился набросок поэмы о русской девушке и черкесе «Полюби меня, девица», о котором упоминалось выше; потом другим почерком, ближе к краю листа, набросан черновик стихотворения «Стрекотунья-белобока». Здесь находим шесть строк, которые позднее, перебеливая этот черновик, Пушкин выбросит:

Ночка,  ночка  стань  темней
Вьюга,  вьюга  вой сильней,
Ветер,  ветер  громче вой
Разгони  людей  жестоких
У  ворот,  ворот  широких
Жду  девицы  дорогой.

Вьюга и ветер явно не сочетались с ожиданием свидания. Стихия ветра и вьюги, разгоняющая «людей жестоких», неизбежно должна закрутить, сбить с дороги и «девицу дорогую». Вьюга отравляла радость свидания и порождала тревогу.

Атмосфера тревоги, связанной с вьюгой, составляет эмоциональную доминанту стихотворения «Бесы», записанного тут же, на л. 121 об. Строки «Бесов» (первые 23 строки со множеством вариантов)52 окружают «Стрекотунью» — они размещены между наброском поэмы и «Стрекотуньей» и ниже «Стрекотуньи», т. е., судя по положению в тетради, строки «Бесов» писались явно после «Стрекотуньи». На л. 121 об. «Бесы» не поместились, и Пушкин дописывает их на левом поле л. 122, перпендикулярно к тексту стихотворения «Здравствуй, Дон». Это показывает, что «Бесы» (как и «Стрекотунья») появились в тетради, когда лист 122 уже был занят стихотворением «Здравствуй, Дон», а лист 121 — перебеленными строфами «Странствия», т. е. между серединой сентября, когда Пушкин набросал в тетради черновые строки «Дона», и 2 октября, когда он принялся за «Странствие». Скорее всего они писались в Москве, с появлением первых признаков зимы. В вариантах к «Стрекотунье» мы видим те же черные чернила и тонкое перо, которыми поэт пользовался уже в Павловском. Там он и закончил стихотворение.

Лист 121 об. может служить отправным моментом для датировки еще одного стихотворения. Черновик «Стрекотуньи» написан характерным торопливым черновым почерком с небольшим наклоном вправо. Точно такой же почерк мы находим на л. 125 об.—126. Это черновик «Олегова щита». Почерк и чернила дают основание считать, что оба стихотворения писались в один день. Когда это могло быть? Мир с Турцией был заключен 2 сентября, и известие об этом достигло Пушкина еще до возвращения в Москву, но вряд ли в дороге могли появиться в его стихах вьюжные мотивы, которые так часто мелькают в стихах и прозе написанных «старицкой осенью» и которые впервые встречаются в «Стрекотунье». Отметим, что зима 1829 г. была ранней и застала Пушкина еще в Москве. Таким образом, «Олегов щит», как и «Стрекотунья-белобока», писался в Москве, не позже 2 октября.53

———

Вернемся к работе над «Евгением Онегиным» в Старицком уезде. Строфы <12>—<15> пишутся, как мы уже отметили, черными чернилами и тонким пером в перевернутом положении тетради. Прежде чем приступить

259

к работе, Пушкин, очевидно, просматривает строфы, над которыми работал в Москве, делает в них поправки тем же пером и чернилами, которыми пользуется в Павловском, на левом поле л. 119 дописывает две строки — «Вокруг него гремят стаканы || Мелькают карты», а на л. 118 об. намечает новые объекты внимания Онегина в Москве («Гулянья ряды. Кузнецкий мост. Тверской бульвар»).

Строфа <12>, с которой начинается работа над «Странствием» в Павловском, дается поэту не сразу. Как свидетельство раздумий, колебаний, на л. 117 об. появляются рисунки (оседланный конь, пистолет). Пушкин заканчивает эту строфу на л. 117 и здесь же набрасывает черновой текст строфы <13> — описание Бешту и Кавказских вод.

«Странствие» продолжается на л. 116 (часть этого листа оборвана). Здесь Пушкин вновь возвращается к московской жизни героя и пишет новый вариант стихов 9—14 строфы <8>:

Замечен он — об нем  толкует
Велеречивая  Молва
Им  занимается  Москва
Его шпионом  именует
Сплет<ает> про него стихи
И  производит  в женихи.

Мы видим новый поворот темы: попав в древнюю столицу, Онегин, вместо того чтобы любоваться памятниками русской славы, продолжает привычный рассеянный образ жизни.

В новых вариантах строфы поэт снимает патриотический ореол, который сопутствовал герою в начальных строфах «Странствия». О судьбе Онегина Пушкин рассказывал своим друзьям на Кавказе. Эти рассказы запомнились М. В. Юзефовичу, который писал о судьбе героя: «Онегин должен был или погибнуть на Кавказе или попасть в число декабристов».54 Воспоминания Юзефовича показывают нам колебания Пушкина. Онегин несомненно должен был соприкоснуться с брожением общественной мысли (об этом свидетельствуют шифрованные строфы55 и предположенная нами задержка его после дуэли с Ленским на год в Петербурге). Но он мог только соприкоснуться с декабризмом, а мог и примкнуть к декабристам. Нам представляется, что изменения, которые Пушкин вносил в процессе работы над «Странствием», свидетельствуют, что уже осенью 1829 г., в Павловском, Пушкин сделал выбор. Судьба героя определилась. Петербургские свободолюбивые настроения также промелькнули в сознании Онегина, как мелькали перед его глазами исторические ландшафты и памятники русской славы. В какой-то степени связь Онегина с развернувшимися на его глазах историческими событиями сближалась с пушкинской — он тоже «Мог бы...», но судьба распорядилась иначе. Не случайно в новые эпизоды жизни Онегина в Москве вплетаются биографические мотивы — это вокруг Пушкина гремели стаканы, мелькали карты, его производили в женихи и именовали шпионом.

Дописав новый вариант конца строфы <8> «И производит в женихи», Пушкин ставит черту — знак окончания строфы и на левом поле рисует дамскую ножку. Затем, продолжая прерванный порядок строф, он начинает строфу <14>:

Онегин  взором  сожаленья
Глядит  на  дымные  ручьи
                    размышлень<я>
[Печальной  сей]  семьи.

После двух полных и двух неполных строк лист оборван (неполные строки — результат обрыва). На сохранившейся части листа нет жандармской

260

пагинации и за жандармским номером 94 следует 96 — свидетельство того, что лист был оборван после смерти поэта. В академическом издании оборванная строфа трактуется как первоначальный вариант строфы <15> (VI, 486). Сопоставление ее со сводной рукописью «Странствия» (ПД, № 943, л. 7 об. — VI, 500) показывает, что это вариант строфы <14>. Ее продолжение, как и начало строфы <15>, находилось несомненно на оборванной впоследствии части листа.

Строфа <15> переходит на л. 116. Повторив последние слова строки четвертой «тоска, тоска», Пушкин зачеркивает их и возвращается к началу строфы. Он пишет:

[Блажен  кто стар!]  блажен  кто  <болен>
Блажен — чья смерть уже  близка
Но я здоров, я молод, вол<ен>
Чего мне  ждать — тоска,  тоска.
Прощайте снеж<ных> гор вершины
Вы  закубанские  равнины
Вы степи —

Ниже онегинской строфы — два мужских профиля. Один похож на портрет Рылеева, нарисованный в Москве у Зубкова.56 Правда, на л. 116 тетради № 841 мы видим у Рылеева бакенбарды. Пушкин хорошо знал Рылеева до ссылки, и не исключено, что какое-то время Рылеев носил бакенбарды. Портрет второго мужчины неизвестен — в тетради № 841 и в опубликованных рисунках Пушкина он не повторяется, скорее всего это кто-либо из деятелей тайных обществ. Изображения нескольких декабристов рядом в рисунках Пушкина не редкость.57

Черными чернилами на л. 116 не заканчивается работа над «Странствием» «старицкой осенью» 1829 г. Онегинские строфы пишутся и дальше (на л. 113, 112 об. и 112) в том же положении тетради, но уже в другой день, другими чернилами и другим почерком.

Промежуток между онегинскими строфами заполнен заметкой «О публикации Бестужева-Рюмина в „Северной звезде“» (л. 114 об., 114) и так называемым «Разговором о критике» (л. 113 об. и бо́льшая часть л. 113). Принимаясь вновь за «Странствие», поэт вынужден «перешагнуть» через эти две статьи. Листы 115 и 115 об. остались незаполненными.

На л. 112 об. он повторяет 5-ю, 6-ю и 7-ю строки строфы <15> в новом варианте:

Простите, снежных  гор  вершины
И  вы,  кубанские  равнины
Он едет  к  берегам  иным
Он  прибыл  из  Тамани  в  Крым —

и продолжает строфу. Закончив строфу <15> (текст ее очень черновой), он сбоку, на левом поле, рисует мужской профиль с классически правильными чертами лица — это, может быть, воображаемый Атрид или Пилад, которые упоминаются в строфе. В конце строфы сбоку — цифровая запись. Затем, без знака отбивки, начинается следующая строфа — <16> («Прелестны вы, брега Тавриды»). Рядом со строкой «Темнелись груды ваших гор» — горный пейзаж. Не закончив рисунка, Пушкин на том же развороте тетради, на соседнем листе (л. 113), верхняя часть которого была заполнена «Разговором о критике», а нижняя оставалась свободной, рисует шаржированный профиль немолодой дамы со вздернутым носом, большими глазами и выпяченной нижней губой. Может быть, это будущая теща Пушкина?

Рисунок — творческая пауза, знак размышления, поиска новых рифм и образов. Возвращаясь к тексту строфы, он пишет ее поверх профиля, тем же торопливым, черновым, почти без наклона почерком, каким писалась

261

строфа <16> на л. 112 об. Таким образом, строфа <16> заканчивается внизу л. 113. Это позволило нам с уверенностью говорить, что «Разговор о критике» был в тетради еще до того, как Пушкин приступил к строфе <16> «Странствия».58

Лист 112 начинается строфой <17> «Странствия» — ее первыми четырьмя строками:

Какие  б  чувства  не  теснились
Тогда  во  мне, <теперь> их  нет
Они  прошли  иль изменились —
Мир вам, тревоги  прошлых  лет.

Дальше работа над «Онегиным» была прервана, и, обращаясь к тетради в другой раз, Пушкин ниже этих строк записывает строки 5—12 стихотворения «Подъезжая под Ижоры» (см. III, 719), рисует рядом портрет Вельяшевой59 и тут же добавляет одну строку к строфе <17> — «В тени [олив] и шелковиц» (VI, 488).

Т. Г. Цявловская датирует строки послания к Вельяшевой «между 16 октября и концом ноября 1829 г.» (III, 1178). «16 октября» появилось, вероятно, как следствие письма Пушкина к А. Н. Вульфу от 16 октября, где Пушкин вспоминает об этом стихотворении: «Павел Иванович стихотворствует с большим успехом. На днях исправил он наши общие стихи следующим образом» — дальше следуют четыре строчки стихотворения «Подъезжая под Ижоры». Дата «конец ноября» не поддается объяснению: Пушкин уехал из Малинников около 10 ноября, и если возвращение к доработке стихотворения не связано с реальной обстановкой — чтением его в Малинниках, то датой конечной следовало бы признать декабрь (1829 г. датировал его сам Пушкин).

Мы видели, что топография листа 113 позволяет отнести «Разговор о критике» к «старицкой осени» 1829 г. Когда же появилась рядом с ним, на л. 114 об.—114, отповедь Бестужеву-Рюмину? Заметка написана крупным почерком с четким наклоном вправо. Таким почерком и такими же рыжими чернилами поэт 2 октября в Москве начал строфы «Странствия». Скорее всего заметка и писалась в тот же день 2 октября.60 Возможно, альманах Бестужева-Рюмина попался Пушкину не сразу по приезде в Москву, а тогда, когда уже просились на бумагу рифмы «Онегина». Опять в рукописях проявляется характер поэта — вспыльчивый, темпераментный. Нам представляется, что, начав «Странствие», он не может спокойно работать, не ответив на выходку издателя «Северной звезды», пропускает несколько листов, оставляя их для «Онегина», пишет заметку и только потом возвращается к строфам романа.

Отповедь Бестужеву-Рюмину осталась неоконченной. Ниже ее, на свободной трети л. 114, — рисованный карандашом женский профиль. А. М. Эфрос определил его как портрет А. П. Керн. Как портрет Керн он воспроизводится много раз. Однако «чудные мгновенья», связанные с Керн, остались в прошлой жизни поэта. Его эмоции, мысли, желания, надежды в этот приезд в Москву обращены к Н. Н. Гончаровой. Мысли о возможной или невозможной женитьбе его не оставляют. Отражение этих мыслей — рисунок. Достаточно положить его рядом с известным акварельным портретом Н. Н. Пушкиной, писанным А. Брюлловым через два года, в 1831 г., чтобы убедиться в том, что перед нами изображение одной и той же женщины: правильные черты лица, высокий лоб, прямая линия бровей, «бальная» прическа и непокорный завиток над ухом, даже висячие серьги — все повторяется: так, очевидно, выглядела невеста, а потом молодая жена Пушкина на балах в 1829—1831 гг.61

262

21 октября Пушкин принимается за большое произведение в прозе — «Роман в письмах», над которым работает всю свою «старицкую осень», перемежая эту работу «Онегиным» и стихами.

Роман писался в тетради № 841 и на отдельных листах (ПД, № 252), вырванных из тетради, и на белой бумаге (№ 162 по каталогу Томашевского). Топография записей предстает в следующем виде: 1-е и 2-е письма — бумага № 162; 3-е письмо — бумага, вырванная из тетради (2 листа); 4-е письмо — бумага № 162; 6-е и 7-е письма — бумага, вырванная из тетради (3 листа); 8—10-е письма пишутся в тетради (письмо 8 — л. 111 об., 111, 110 об., 110, 109 об., 109;62 письмо 9 — л. 108 об., 107 об., 107; письмо 10 — л. 106 об., 106, 105 об.). На л. 109 кончается 8-е письмо, а на оставшейся части страницы записана эпиграмма на Великопольского («Поэт-игрок, о Беверлей—Гораций»), лист 108 занят «Странствием» (строфа <19>) и здесь же часть стиха, вошедшего в главу VII («Философических таблиц»).

Место в тетради листов, использованных для 6-го и 7-го писем, устанавливается по линии обрыва — это листы, непосредственно предшествующие 8-му письму (л. 111а, 111б, 111в); место листов, на которых писалось 3-е письмо, точно установить не удалось, но можно с уверенностью сказать, что это один из листов, вырванных между л. 63 и 64 (здесь из тетради вырвано сразу 27 листов).

Необходимо объяснить, почему роман писался не только в тетради, но и на отдельных листах? В конце первого письма (ПД, № 252, л. 3 об.) помета: «21 октября. Село Павловское». Пушкин остановился в Павловском, но бывал (и мог остаться на ночь или на несколько дней) в имении П. А. Осиповой Малинники. Там скорее всего и был начат роман. Помета «Село Павловское» не противоречит этому. Павловское было основным местом пребывания и работы Пушкина в это время. В Павловском поселил Пушкин и свою героиню. Очевидно, что толстую, неудобную для пеших прогулок тетрадь он с собой не носил и начал писать роман на бумаге, которая была у Осиповой (больше бумага № 162 в рукописях Пушкина не встречается). Так же в Малинниках на следующий день пишется и 2-е письмо. Даты здесь нет, а вместо подписи — «Крестовский остров». 3-е письмо писалось в Павловском. Отправляясь снова в Малинники, Пушкин, очевидно, вырвал из тетради текст 3-го письма (листы между 63 и 64) и захватил их с собой. Письма 4-е и 5-е написаны в Малинниках на белой («осиповской») бумаге. Письма 6-е и 7-е могли быть вырваны из тетради также при очередной поездке в Малинники, чтобы иметь под рукой весь текст, а письма 8-е, 9-е и 10-е пишутся уже в тетради, занимая л. 111 об.—105 об.

В рукописи перед 3-м письмом стоит дата «30 окт.», исправленная на 1 ноября — обычная ошибка в начале нового месяца. Это подтверждает, что даты, стоящие перед письмами, — не даты писем, а дни, когда Пушкин работал над ними. В то же время помета «Село Павловское» в конце первого письма, рядом с датой, может быть не сопряжена с названием села, где начал свой роман Пушкин (это, очевидно, были Малинники), а означает место, куда он поселил героиню, так как ответное письмо из Петербурга также имеет географическую помету — «Крестовский остров». Еще одну запись, относящуюся к «Роману в письмах», находим вверху л. 100: «любила его слушать, а ему только и надобно» — это вариант к 3-му письму (в академическом издании он пропущен). Между этой фразой и основным текстом расположена дневниковая запись «Мы достигли Владикавказа» (л. 104—99 об.).

———

263

В Павловском тетрадь также заполняется с двух сторон. С обратной стороны, в перевернутом положении, — «Евгений Онегин», «Разговор о критике», «Роман в письмах». С другой стороны, в прямом положении, записи начинаются 2 и 3 ноября. Этими днями помечены стихотворения «Зима. Что делать нам в деревне?» и «Зимнее утро». Листы 2—15 в этом конце тетради уже были заняты кавказскими и московскими записями. На л. 15 Пушкин начал заметку «Многие недовольны нашей журнальной критикой». Начав стихотворение «Зима. Что делать...», он оставляет лист 15 об. свободным, очевидно для продолжения заметки (позднее, уже в Петербурге, обрабатывая свой арзрумский дневник для печати, он запишет здесь набросок «Пушка оставила нас», а потом, ниже его, — черновик эпиграммы «Счастлив ты в прелестных дурах»).

Стихотворение «Зима. Что делать...» занимает л. 16, 16 об., 17. В конце стоит дата: «2 ноября 1829». Печатая стихотворение, Пушкин вынес дату в заглавие.

Следующим днем, 3 ноября, помечено «Зимнее утро» (л. 17 об.). «2 ноября» и «Зимнее утро» соответствуют реальным впечатлениям от двух зимних дней. 2 ноября утренняя пороша переходит во вьюгу («Вот вечер: вьюга воет»), а утром 3 ноября вьюга уже становится воспоминанием о вчерашнем дне («Вечор, ты помнишь, вьюга злилась»).

От этих стихов веет бодростью, душевной просветленностью, жизнеутверждающим духом. В стихотворении «Зима. Что делать...» предстают перед нами деревенские будни. Они уже были описаны в «Онегине», и в стихотворении конденсируется ситуация глав романа. Однообразное течение жизни прерывается приездом гостей, и здесь, как в романе, появляются «старушка, две девицы, две белокурые, две стройные сестрицы», В романе и в стихах зима — специфическая черта русской природы, находящаяся в полной гармонии с «русской душой» Татьяны Лариной и «девы» из стихотворения. Повторяется одно и то же зрительное впечатление. В стихотворении: «И дева в сумерках выходит на крыльцо. || Открыты шея, грудь и вьюга ей в лицо»; в романе: «Татьяна на широкий двор || В открытом платьице выходит» (гл. 5, строфа IX). В стихотворении находим и прямые фразеологические повторы с романом — ср. первую строку стихотворения и строку из строфы XLIII четвертой главы романа: «В глуши что делать в эту пору?».

Реминисценции из «Онегина» были настолько ощутимы для самого Пушкина, что мысль поэта возвращается к уже написанной седьмой главе и рядом со строками о приезде «нежданной семьи» «в кибитке иль в возке», на левом поле листа 16 об. появляется запись:

Лист 17 об. целиком занят «Зимним утром» (в рукописи стихотворение не имеет заглавия). Сперва на листе появилась строфа, которая потом стала третьей строфой стихотворения:

Под  голубыми  небесами
Великолепными  коврами,
Блестя  на солнце снег  лежит.
Прозрачный  лес  вдали  чернеет,
И  ель сквозь иней  зеленеет
И  речка  подо  льдом блестит.

Написав три строфы, Пушкин пронумеровал их арабскими цифрами — вторую и третью обозначил цифрой «1», третью — цифрой «2». Потом поставил дату — «3 ноября» (слово «ноября» начинается с латинского N). Поставив дату, он сразу же стал продолжать стихотворение: обозначил конец трех строф и написал четвертую.

264

Насколько можно судить по почерку, в этот день дальше четвертой строфы стихотворение не пошло. Наброски заключительной, пятой строфы сделаны уже другим почерком, на левом поле листа, перпендикулярно к основному тексту. Расположение текста этой строфы позволяет предположить, что в то время, когда она писалась, следующая страница тетради (л. 18) уже начала заполняться.

Действительно, почерком последней строфы стихотворения на л. 18 записан стихотворный набросок «Зачем, Елена, так пугливо», а на л. 18 об., строфа <32> «Странствия» («Недолго вместе мы бродили»). Все три записи — «Зачем, Елена...», <32> строфа «Странствия» и окончание «Зимнего утра» были сделаны не раньше 3 ноября и не позже того дня, когда Пушкин уехал из Павловского в Петербург. Следующие записи делались уже в Петербурге.

———

Первая петербургская дата поставлена на л. 56 об. тетради — «14 дек<абря> 1829» в конце чернового и перебеленного текста стихотворения «Воспоминания в Царском Селе». Стихотворение занимает л. 56, 56 об., 57 об. в прямом положении тетради. Над стихотворением Пушкин начал работать, по-видимому, когда большая часть тетради была еще незаполненной — открыл ее наугад, среди свободных листов, и принялся за доработку текста (первые черновые наброски стихотворения были сделаны еще в июне 1828 г. — ПД, № 838, л. 18; III, 1194).63 Перебеленный текст в тетради несет следы напряженной, упорной работы над стихотворением. Окончательный текст стихотворения оформился в не дошедшем до нас автографе. Случайное, непреднамеренное положение этого текста в тетради подтверждается другими датами, расположенными ближе к начальным листам тетради: на л. 26 стихотворение «Поедем, я готов» и под ним дата «23 дек.»; на л. 26 об. сверху слева дата «1829. 24 дек.» и начало восьмой (тогда девятой) главы «Евгения Онегина»: «В те дни, когда в садах Лицея». Однако в Петербург Пушкин приехал 9 или 10 ноября (см. его письмо к Бенкендорфу от 10 ноября, написанное, вероятно, сразу по приезде и вызванное недовольством правительства его самовольной поездкой на Кавказ). С. М. Бонди отметил, что тексты в тетради, расположенные между двумя последовательно записанными датами — 3 ноября («Зимнее утро») и 23 декабря («Поедем, я готов»), отличаются чернилами двух родов: «И по характеру почерка и по цвету чернил, — пишет он, — одни из текстов, написанных на этих листах, таковы же, как черновики „Зима. Что делать... “ и „Мороз и солнце“ (начало ноября), а другие — как „Поедем, я готов“ и „В те дни“ (конец декабря). Вот тексты первого рода (бледные желтоватые чернила): на л. 17 об. строфа из „Странствования Онегина“ («Недолго вместе мы бродили»), на л. 18—19 статья „Несколько московских литераторов“, на л. 19 об.—22 — „Русалка“ и на л. 22 об.—23 — первые наброски поэмы о Тазите. Тексты, написанные более темными чернилами: на л. 17 (нижняя часть страницы) позднейшая перебелка строфы „Странствование Онегина“, набросанной выше; на л. 19 (нижняя часть страницы) набросок „О сколько нам открытий чудных“, на л. 23 об. план „В Коломне avant soirée“, и на обрыве между л. 23 и 24 заметка: „Гете имел большое влияние на Байрона“.

Почти с полной уверенностью можно утверждать, что светлые чернила ближе ко 2 ноября, а темные — к 23 декабря. Черновик „Русалки“ в этой тетради, таким образом, можно безошибочно датировать ноябрем — декабрем 1829 года, и с большей вероятностью, точнее, — ноябрем».64

265

Расположение автографов во времени по цвету чернил имеет известные ограничения. Светлыми и темными чернилами Пушкин пользовался и в Павловском и в Петербурге. В Павловском — темные чернила и тонкое перо в строфах <12>—<15> «Онегина». Конец строфы <15> и строфы <16>—<17> писались там же уже рыжими чернилами.

В темные чернила подливалась вода, и они становились светлее. Пушкин это мог делать и делал везде, где он работал долго — и в Павловском, и в Петербурге, и в Болдине.

Конечно, и «Несколько московских литераторов», и набросок «О сколько нам открытий чудных», и начало чернового текста «Русалки» могли писаться в Павловском, но это потребовало бы большого творческого напряжения во все время пребывания Пушкина в Старицком уезде. Так интенсивно Пушкин мог работать в Болдине, где он был дома. В Малинниках и Павловском он был гостем, а положение гостя обязывало и к общению с хозяевами, и к участию в общих затеях.

Границей, позволяющей уверенно говорить о записях петербургских, является список городских знакомых на л. 21 об. Этот список разбивает, казалось бы убедительные, аргументы Бонди. Список прерывает (начатый на л. 20 об.) диалог княгини и мамки в сцене «Светлица». После слов мамки:

А женщина — что бедная  наседка
Сиди себе да  выводи  цыплят —

следует запись:

Gourief

Langeron

Prince S. Gali

Idem

Fickelmon

   ———

В «Рукою Пушкина», где этот список помещен, читаем: «Объяснить значение этого списка мы затрудняемся».65 Якушкин осмыслял его так: «...список лиц, вероятно тех, к кому надо было съездить или т. п.».66 Слово «Idem», т. е. «то же», опровергает это предположение. Списком долгов это также не может быть, так как все это не близкие Пушкину лица. Может быть, это карточные долги? Но в таком случае странно, что не проставлены числа рублей. Действительно, трудно предположить, чтобы Пушкин заранее отметил необходимость дважды нанести визит к С. Г. Голицыну. Но если понимать эту запись, как перечень лиц, кому Пушкин уже успел нанести визит, в таком случае «Idem» (соответствующее графическому —»—) — свидетельство того, что с Голицыным Пушкин встречался дважды. Известно, что в 1828 — начале 1830 г. встречи поэта с Голицыным были частыми, и именно от него он услышал рассказ о тайне «трех счастливых карт».

Мы видим, что светлыми чернилами Пушкин пользовался не только в Павловском, но и в первое время своей петербургской жизни. Приведенный список лиц сделан, очевидно, вскоре по приезде в Петербург,

266

в середине или в начале второй декады ноября, т. е. над «Русалкой» Пушкин мог начать работать уже в Петербурге.67

Когда в тетради появилась заметка-пародия «Несколько московских литераторов»? Она занимает л. 19, 19 об. и верхнюю часть л. 20 (ниже другими чернилами, т. е. в другой день, набросаны черновые строки наброска «О сколько нам открытий чудных»). Заметка в академическом издании датируется второй половиной декабря (XI, 540), т. е. предполагается, что Пушкин готовил ее для «Литературной газеты». Отдельные намеки этой незаконченной статьи совпадают с другой статьей Пушкина — «Отрывок из литературных летописей». «Отрывок...» Пушкин еще до отъезда в Арзрум отдал Е. Аладьину для «Невского альманаха». В сентябре, возвращаясь из Арзрума, он узнал, что статья не пропущена цензурой — этим и был вызван замысел новой пародии. Вернувшись в Петербург, он попробовал еще раз провести «Отрывок...», уже в сокращенном виде, через цензуру. Несомненно о нем пишет О. М. Сомов Пушкину 20 ноября: «Здесь же обрящеше и комедию от сложения твоего: о Михаиле Трандафиле, о Николаи, рекомом Полевым, о Сергии Скудельничи (Глинке) и о прочих» (XIV, 52).

Статья была напечатана в «Северных цветах» на 1830 г., и, конечно, Сомову Пушкин отдавал ее для переписки.

Разрешение на статью исключало необходимость второй пародии. Таким образом, отрывок «Несколько московских литераторов» появился в тетради или в последние дни пребывания в Павловском или в первые дни после приезда в Петербург, до «Русалки», когда Пушкин, не переговорив с издателями «Северных цветов», не решил еще отправлять вторично в цензуру «Отрывок из литературных летописей», т. е. не позже середины ноября 1829 г.

———

Следующая дата, поставленная Пушкиным в тетради, — «23 дек<абря>» на л. 26 под стихотворением «Поедем, я готов...». Между списком лиц, которым следует нанести визит (середина ноября) и пометой «23 дек.» в тетради расположены следующие тексты: план статьи о русской литературе (сверху л. 21), продолжение сцены «Светлица» (л. 20 об.—22 об.) и начало сцены «Днепр. Ночь» «Русалки» (л. 22 об.—23), набросок и план поэмы о Тазите (л. 23 об.—24), план повести «На углу маленькой площади» (л. 24 об.), заметка «Гете имел большое влияние на Байрона» (л. 25). Тексты эти идут в тетради один за другим и датируются не позже 23 декабря.

Последовательность работы нам представляется в следующем виде. Не закончив песню русалок (сцена «Днепр. Ночь») на л. 23, Пушкин, перевернув страницу, приступает к новому замыслу — поэме «Тазит». Почерк и чернила позволяют предположить, что поэма могла быть начата в один день с брошенной песней русалок. На л. 23 об., в левом верхнем углу, выписывает имена героев поэмы (см. V, 336), а ниже — ее первые строки (от «По горам блестят доспехи» до «Не для свадебной потехи»). После этих строк — знак концовки. На л. 24 сверху видим план «Тазита», а затем продолжение текста. Строки текста набегают на план, т. е. сперва записывается план, а потом продолжение поэмы. На этом же листе рисунки (черкес в бурке и кинжал) — знак перерыва в работе.

Лист 24 об. занят планом повести, которая носит условное название «На углу маленькой площади». Вверху читаем: «В Коломне avant-soirée <перед вечером> Вер больная, капри<зная>, нежная. Он лжет...» и т. д. Слово «капризная» вписано Пушкиным сверху. В академическом издании

267

оно напечатано в примечаниях к плану (см. VIII, 730), в десятитомнике Б. В. Томашевского пропущено.68 «Капризная» вносит штрихи в характер героини, от которых Пушкин потом отказался. В известном наброске повести она нежна, заботлива и грустна. Психологическая характеристика этого прообраза Анны Карениной в наброске повести углубляется.

Ниже плана — крупный, занимающий более половины листа, рисунок: дама в кресле — иллюстрация к повести.

Тем же почерком, что и план, т. е. скорее всего в один день, на соседнем листе 25 записана заметка, начинающаяся словами «Гете имел большое влияние на Байрона». Пушкин позднее переписал эту заметку и вложил в папку «Table-talk» (см. XII, 163). Лист с частью текста в тетради оборван, так что последних слов («как Иаков») здесь нет. Текст читается иначе, чем в «Table-talk»: «Гете имел большое влияние на Байрона. „Фауст“ тревожил воображение творца Чильд Гарольда. Несколько раз он пытался бороться с этим великаном романтической поэзии, но остался хром...». Слова «творца» в «Table-talk» нет. Пушкин, очевидно, пропустил его случайно, переписывая заметку, и печатается нелепица, так как Чайльд Гарольд не писал стихов и Гете (как и «Фауст») в поэме не упоминается.

Лист 25 об. (вернее, оставшийся клочок листа) чистый. На л. 26 — черновой текст стихотворения «Поедем, я готов». На полях слева — профиль П. А. Плетнева.69 Закончив стихотворение, Пушкин внизу ставит дату «23 дек.». После даты позднее (другим, тонким пером и более темными чернилами) дописана еще одна строчка, очевидно, намечавшееся продолжение стихотворения: «Но полно, разорву оковы я любви».

Лист 26 об. занят черновым наброском первой строфы последней (тогда девятой) главы «Онегина» («В те дни, когда в садах лицея»). Сверху, в левом углу, дата — «1829. 24 дек.».

Следующая известная нам дата, связанная с работой в тетради, — 26 декабря. Этой датой помечен перебеленный текст стихотворения «Брожу ли я вдоль улиц шумных» (ПД, № 116).

«Онегин» почему-то «не пошел», и, судя по почерку, Пушкин в тот же день на соседнем листе (л. 27) намечает список лиц, которым следует разослать визитные карточки к Новому году.70

Лист 27 об., часть л. 28 и верхняя часть л. 28 об. заняты элегией «Брожу ли я вдоль улиц шумных». Но в то время, когда появились первые строфы элегии, лист 28 уже был занят переводом «Гимна к пенатам» Соути («Еще одной высокой, важной песни»). Перевод написан другим почерком и иначе заточенным (тонким) пером, чем элегия, — почерком, похожим на почерк зачина восьмой главы «Евгения Онегина» и списка лиц, занимающего весь лист 27. Строфы элегии обтекают перевод из Соути — еще одно свидетельство, что к моменту начала работы над элегией перевод из Соути уже был записан в тетради.

Последовательность работы на этих страницах (л. 26 об.—29) можно представить так. На л. 26 об. Пушкин начинает первую строфу восьмой главы. В какой-то из дней, близких к 24 декабря, он пишет строки:

В те дни,  когда в садах  лицея
(вторую строку строфы пропускает)
Читал охотно Апулея
А над  Виргилием  зевал
В те дни                          впервые
И  для
Когда  тревожить начинали
Мне душу дивные мечты

268

Потом исправляет восьмую строчку на «Мне сердце смутная печаль»; новый образ потребовал заменить рифму в предыдущей строке («Когда тревожить начинала») и определила рифму в следующей — Пушкин записывает только конец стиха — «в даль». На этом работа над строфой остановилась. Поэт обозначил тему строфы, отложив ее разработку.

В этот же день (тем же почерком и пером) на л. 27 составляется упомянутый выше список лиц, которым следует послать визитные карточки в Новому году, и в этот же день на л. 28 начинается работа над переводом из Соути (пишет первую часть перевода, включая начало стиха «От ваших жертв <и тихих возлияний>».

Следующий раз Пушкин открывает тетрадь 24 декабря. Перо уже расписалось, кончик его стал толще, а почерк крупнее, размашистее. В этот день дорабатывается первая строфа восьмой главы «Евгения Онегина». Сверху, в левом углу листа, Пушкин пишет «1829. 24 дек.» — отмечает день, когда начата восьмая глава романа. Затем на л. 28 об. продолжает перевод из Соути, начиная со стиха «Так я любил вас долго». Конец л. 28 (после стиха «От ваших жертв и тихих возлияний») остался еще незаполненным. Строки 19—23:

Но  вас любить не остывал я, боги,
И в долгие часы  пустынной  грусти
Томительно просилась отдохнуть
У вашего святого пепелища
Моя душа — ...зане там  мир —

дописаны другим, более мелким почерком, почти без наклона (этим же почерком сделано и несколько исправлений в начале перевода).

На л. 28 об. работа над переводом обрывается. Половина страницы осталась незаполненной. Возможно, Пушкин хотел позднее дописать к своему переводу еще несколько строк, потому что мысль, начатая в последних стихах, осталась незаконченной: после строк: «...О нет, || Не преставал молить благоговейно || Вас, божества, домашние» — поэт не договаривает, о чем «не преставал» он молить «божества».

В тот же день, 24 декабря (тем же почерком), Пушкин пишет и элегию «Брожу ли я вдоль улиц шумных». Мотив несбыточной мечты о домашнем очаге (в переводе из Соути) трансформировался в размышления о неминуемом смертном часе, о неизбежности для каждого сойти «под вечны своды».

Как шла работа над стихотворением? Пушкин начинает первую строфу так:

[Куда бы ни] [Куд б меня мой] <рок?> мятежный
[Не мчал  по <юдоли?> земной]
Но мысль о смерти  неизбежной
[Повсю]  Всегда близка, всегда со мной.

Мысль гонит перо, и, как это бывает в черновиках Пушкина, слова само собой разумеющиеся он пропускает. В академическом издании восстановлен пропуск в первой строке — <рок>. Во вторую строку напрашивается конъектура — <юдоли>.

Первые две строчки потом переделываются:

Кружусь ли я  в толпе мятежной,
Вкушаю  ль сладостный  покой.

После этой строфы в тетради следовал переход к третьей строфе белового текста («Гляжу ль на дуб уединенный» и т. д.), т. е. приведенная нами строфа соответствовала двум первым строфам перебеленного текста (в десятитомнике Томашевского эта строфа приведена в разделе «Из ранних редакций», так же как и еще одна, отсутствующая в черновой рукописи).71

269

Особенно трудно складывалась строфа шестая («И где мне смерть пошлет судьбина»). Не закончив ее, Пушкин переходит на лист 29, начерно пишет последние две строфы и только потом возвращается к шестой строфе, дорабатывая ее на л. 28. Мы видели, что здесь оставалась часть страницы — пропуск в переводе гимна Соути.

Почерк и расположение строк внизу л. 28 показывают, что сперва дописываются пять строк перевода, а потом несколько вариантов строфы шестой стансов (строки стансов «забегают» в текст перевода), т. е. оба эти стихотворения дорабатываются одновременно.

———

Последующая работа в тетради связана с «Литературной газетой». Перечислим статьи в арзрумской тетради, которые были напечатаны в газете: № 1 (1 января) — <О «Некрологии генерала от кавалерии Н. Н. Раевского»>; № 2 (6 января) — «Илиада Гомерова» (заметка о выходе «Илиады»); № 3 (11 января) — <О журнальной критике>; № 5 (21 января) — «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году» и <О записках Самсона>; № 6 (26 января) — «Военная грузинская дорога»; № 7 (31 января) — <О «Разговоре у княгини Халдиной» Фонвизина>; № 10 (15 февраля) — <О статьях кн. Вяземского>; № 12 (25 февраля) — <Объяснение по поводу заметки об «Илиаде»>.

Статьи, напечатанные в газете, имеют твердую конечную дату — это дата цензурного разрешения на номер (как правило, на день раньше выхода газеты). Первая статья — рецензия на некрологию Н. Н. Раевского (она вышла в свет в первой декаде декабря — цензурное разрешение подписано 4 декабря). Черновик ее расположен в нижней части л. 18 (верх его еще в Павловском был заполнен наброском «Зачем Елена так пугливо»), а оборот листа занят черновым вариантом строфы <32> «Странствия» Онегина. Палеографические данные (тонкое перо, черные чернила) позволяют судить, что поэт в один прием перебелил в нижней части л. 18 об. онегинскую строфу, сразу же перевернул лист и нижнюю часть л. 18 заполнил откликом на брошюру М. Ф. Орлова о Н. Н. Раевском, а в нижней части л. 20 записан набросок «О сколько нам открытий чудных». Лист 19, 19 об. и верхняя часть л. 20 были заняты заметкой «Несколько московских литераторов». Стихотворный набросок отделен от заметки чертой. Перебеленная онегинская строфа естественно ложилась в нижнюю часть л. 18 об. Расположение черновика «О некрологии» на предыдущем листе показывает, что следующий лист, л. 19, был уже заполнен заметкой «Несколько московских литераторов».

Вслед за черновиком элегии «Брожу ли я вдоль улиц шумных» в нижней части л. 29 начинается заметка о выходе «Илиады», которая переходит на л. 29 об. Черновик подвергся значительной правке. Часть чернового текста не вошла в газетную публикацию. В этой части, как отмечено в десятитомнике Б. В. Томашевского, «Пушкин в сильно измененном виде цитирует свое письмо к Гнедичу от 23 февраля 1825 года».72 В черновом тексте заметка оканчивается аббревиатурной записью: «N 1». Несколько слов, предшествующих этой записи, скорее угадываются, чем читаются. И у Томашевского, и в академическом издании (XI, 359) текст читается так: «В то время как ваш <корабль> входит в пристань нагруженный богатствами Гомера [при громе наших приветствий] нечего говорить о моих мелочах на смерть Н<аполеона> I». Между тем в письме аббревиатуры нет. Пушкин пишет: «Когда ваш корабль, нагруженный сокровищами Греции, входит в пристань при ожидании толпы, стыжусь Вам говорить о моей мелочной лавке № 1. Много у меня начато — ничего не кончено» (XIII, 145). Конечно, так должен читаться и конец черновой заметки об «Илиаде», тем более что перед цифрой 1

270

у Пушкина стоит не русское Н, а знак №, после которого поставлена цифра 1.

Почерк в заметке об «Илиаде» совпадет с правкой в стихотворении «Поедем, я готов» — похоже, что эти записи относятся к одному дню, т. е. сделаны не раньше 23 декабря (о дате в тетради см. выше) и не позже 5 января (цензурное разрешение на № 2 газеты).

После заметки об «Илиаде» Пушкин, продолжая заполнять тетрадь по порядку, на л. 30 пишет черновое письмо Бенкендорфу (беловик датирован 7 января). Листы 30 об., 31 и верхняя часть л. 31 об. заняты заметкой «В одном из наших журналов» (в академическом издании она печатается под заглавием «О журнальной критике»). Заметка опубликована в газете 11 января (№ 3, цензурное разрешение 10 января), а положение в тетради позволяет уточнить ее дату — не «январь, первая половина» (XI, 541), а 5—10 января.

Знак концовки отделяет эту заметку от других текстов на л. 31 об. — заметки об А. Шенье («Французские критики имеют свое понятие о романтизме») и так называемой «Заметки о религии». «Заметка о религии» написана по-французски, ее текст расположен на полях л. 31 об. косо, написан крупным почерком. В «Рукою Пушкина» ее датируют, «опираясь на окружающие даты»,73 между 7 января (письмо к Бенкендорфу) и 3 мая (письмо к А. Н. Гончарову на л. 34). Датировку позволяет сузить следующий текст в этом конце тетради — «<Письмо к издателю „Литературной газеты“>» (л. 32, 32 об., 33), где Пушкин, под видом читателя, отвечает на статью Вяземского «Несколько слов о полемике», напечатанную в № 18 газеты от 27 марта. «Письмо» писалось, очевидно, сразу же или вскоре после статьи Вяземского, для ближайших номеров газеты (№ 20 или 21). Отодвинуть ее на более поздний срок не позволяет самый жанр полемической статьи.

Прежде чем приступить к этой статье (она осталась незаконченной), Пушкин переворачивает тетрадь и снова заполняет ее с другого конца. Возможно, после заметки об А. Шенье он приступил к какому-то большому замыслу (между л. 31 и 32 несколько листов вырвано) и, чтобы не перебивать его другими текстами, перевернул тетрадь. А может быть, новое направление записей связано с подготовкой части кавказского дневника для «Литературной газеты» (расположеного на л. 2—11, 104—100 об.). В № 6 напечатан отрывок из него под названием «Военная грузинская дорога». Переписывая его набело, Пушкин заново отрабатывает два эпизода: «Недавно поймали черкеса» (л. 12 об.) и «Пушка оставила нас» (л. 14 об.). Эти тексты следуют за наброском предисловия к «Борису Годунову» (л. 12) и неоконченной статьей «Многие недовольны нашей журнальной критикой» (л. 14) — очевидно, что чистые страницы были оставлены для продолжения начатых статей, продолжение не состоялось и эти страницы оказались ближайшими чистыми листами к дневниковым записям, когда Пушкин обрабатывал дневник для печати.

Дневниковая запись «Мы достигли Владикавказа» (л. 104 об.—100) и вариант письма третьего «Романа в письмах» (верх л. 100)74 были к январю 1829 г. последними записями с оборотного конца тетради, и Пушкин некоторое время последовательно заполняет ее с этого конца статьями для «Литературной газеты». Последовательность появления их в газете соответствует и порядку, в котором расположены заметки в тетради. Это позволяет датировать их с точностью до нескольких дней, временем между выходом двух-трех номеров газеты.

Переписывая набело дневник, Пушкин готовит и статьи для № 5 газеты (цензурное разрешение — 20 января) — рецензию на «Юрия Милославского» («Юрий Милославский, или Русские в 1612 году») и

271

«О записках Самсона». Первая занимает л. 100, 99 об., 99, 98 об, 98 (на л. 98 знак концовки), вторая — л. 97 об, 97, 96 об. На л. 96 сверху дописан кусок рецензии на роман Загоскина (от слов: «Сколько истины, сколько добродушной веселости...» до «занятия домашние»). Отрывок занимает верх листа. Расположение записей (как и почерк) свидетельствует, что обе статьи готовились одновременно, может быть даже в один из дней между 10 и 20 января, т. е. после выхода № 3 газеты и до получения цензурного разрешения на № 5 (В. В. Гиппиус датировал рецензию на «Юрия Милославского»: «1830, январь, не позднее 20», а <«О записках Самсона»>: «1830, не позднее 21 января» — XI, 541—542).

Нижняя часть л. 96 оставалась долго чистой. Потом, уже в 1836 г., Пушкин заполнит ее (верхом вниз по отношению к основному тексту) списком долгов и денежными подсчетами.75 Появление этой записи можно объяснить тем, что поэт стал просматривать старую тетрадь в связи с подготовкой очередного номера «Современника». Начатые и незаконченные статьи в тетради могли служить стимулом для новых работ.

Следующие листы, л. 95 об.—95, заняты статьей <О «Разговоре у княгини Халдиной» Фонвизина> для № 7 «Литературной газеты» (цензурное разрешение — 30 января). Ее можно датировать 25—30 января (у В. В. Гиппиуса: «1830, январь» — XI, с. 542).

В период интенсивной работы над статьями для «Литературной газеты» пишется черновое письмо к К. Собаньской. Оно расположено в том же положении тетради на л. 86 об., 86, 85 об., 85. Принимаясь за него, Пушкин пропускает несколько листов, т. е. отделяет его от «рабочей» (в данный момент) части тетради. Т. Г. Цявловская убедительно датирует его «2 февраля».76 Рядом, на л. 84, письмо к К. М. Бороздину. Оно датируется в академическом издании «около (не раньше) 4 февраля» (XVI, 313).77 Палеографические данные свидетельствуют, что оба письма писались скорее всего в один день. Не противоречит этому и содержание письма к Бороздину. Жалуясь на цензора Щеглова, Пушкин пишет, что его «дали в цензоры недавно». Н. П. Щеглов первый раз подписал № 6 «Литературной газеты», вышедшей 6 января.

Написав письма Собаньской и Бороздину, Пушкин возвращается к «рабочей» части тетради. Следующие статьи для газеты — <Объяснение по поводу заметки об «Илиаде»> (для № 12 газеты от 25 февраля и <О статьях князя Вяземского> (для № 10 от 15 февраля). Первая расположена на л. 91 (две нижние трети листа), 87 об. и 87, вторая — на л. 90 об., 90, 89 об., 89, 88 об. Листы 88 и 87 об. заняты заметкой, которой Пушкин дал заглавие «О дамах».

«Объяснение» и полемика с отзывами на статьи Вяземского начаты в один день — тонким, аккуратным почерком с наклоном вправо. Статья о Вяземском писалась в несколько приемов, и только закончив ее и написав заметку «О дамах», Пушкин вернулся к «Объяснению», заключив его виньеткой. Ниже виньетки — цифровые подсчеты (очевидно, долги). Положение в тетради позволяет датировать статью о Вяземском февралем, не позже 14-го (цензурное разрешение на № 12 газеты), «Объяснение», которое замыкает группу заметок, — февралем, не позже 24-го (цензурное разрешение на № 12 газеты).

Полемика с критиками Вяземского в рукописи имеет продолжение (л. 89 об., 89, 88 об.), которое Пушкин отбросил при публикации и которое в академическом издании печатается отдельно, с заголовком «<О новейших

272

блюстителях нравственности>» и датируется: «1830» (XI, 543).78 Продолжение писалось в несколько приемов, разными почерками. Здесь Пушкин резко выступает против ханжеских пассажей в «Вестнике Европы» и «Северной пчеле», направленных против «Графа Нулина» и «Юрия Милославского».79 Критики находили у Пушкина и Загоскина ситуации и выражения, которые могут оскорбить женское достоинство.

Тут же возникает замысел новой заметки — «О дамах», которую Пушкин набрасывает на следующем листе, л. 88. Она закончена (поставлен знак концовки) на л. 87 об. и явно готовилась для «Литературной газеты». Почему заметка не была напечатана Пушкиным? Может быть, потому, что за два года до того сюжет о дамах в сходном ключе был затронут в «Северных цветах» на 1828 г. (см.: «Отрывки из писем, мысли и замечания»). В заметку Пушкин собирался перенести часть текста из «Северных цветов».80

В 1835 г., складывая в папку с надписью «Table-talk» разные записи (т. е. повторяя найденный в статье «Отрывки из писем, мысли и замечания» жанровый принцип группировки материала), Пушкин вернулся к заметке «О дамах» и переписал ее заново. В заметке имеется следующий пассаж: «Это (т. е. ханжеские восклицания рецензентов о «непристойностях» в «Графе Нулине» и «Юрии Милославском», — Я. Л.) особенно странно в России, которая гордится [славою] [9] женщин<ами> <которые> царствовали со славою, между проч. Екатериною II» (XVII, 65) в «Table-talk» этот пассаж опущен — из всех русских цариц и правительниц (имелись в виду Екатерина I, Анна Иоанновна, Анна Леопольдовна, Елизавета, Екатерина II, Ольга Премудрая, Елена Глинская и царевна Софья) Пушкин оставляет только Екатерину II. В 1835 г. полемический пыл остыл и Пушкин более трезво судит о русской истории. Далеко не обо всех царствующих «дамах» можно было сказать, что они «царствовали со славою». Для того чтобы внушить современникам уважение к «прекрасному полу», у Пушкина были уже другие аргументы: созданные им художественные образы женщин думающих, самоотверженных, активных, смелых — Татьяна Ларина, Полина (в «Рославлеве»), Маша Миронова. «Рославлев» пишется Пушкиным несколько позже в этой же тетради № 841.

———

Мы видели, что на л. 87 тетради помещено «<Объяснение по поводу заметки об „Илиаде“>»; потом, продолжая заполнять тетрадь подряд, Пушкин вынужден был пропустить листы 86 об.—84 об., которые еще раньше были заняты черновыми письмами к К. Собаньской (2 февраля) и К. М. Бороздину (2—4 февраля). Лист 84 чистый, а на следующем, л. 83 об., начинается (и занимает л. 83, 82 об.) «Детская книжка» — пародия на Н. Полевого, П. Свиньина и Н. Надеждина. В. В. Гиппиус датирует ее: «1830. февраль» (XI, 543). Заметки для февральских номеров газеты писались подряд, последняя («Объяснение») была опубликована 25 февраля. Положение «Детской книжки» после этой заметки позволяет сдвинуть дату. Она могла быть написана в конце февраля — начале марта, до отъзда Пушкина в Москву, когда работа для газеты перестала быть для него актуальной. После «Детской книжки» один лист (л. 82) чистый (может быть, оставлен для еще одной пародии на кого-нибудь из литературных недругов Пушкина?), а лист 81 об. заполнен рисунками.

273

Поэт рисует гуляющую среди кустов барышню и двуликую (два профиля на одной шее) женскую головку. Здесь же автопортрет и два мужских профиля, а вверху страницы зачеркнутая фраза: «В одной из южных губерний наших». Похожей фразой («в одной из отдаленных губерний наших») начинается «Барышня-крестьянка». И зачин будущей повести, и «двуликость» женского изображения — все говорит за то, что перед нами замысел одной из «Повестей Белкина».81 Для знаменитой «болдинской осени» 1830 г. у Пушкина уже были заготовки. На этом же листе список:

карандаши
полоскание
щетки
духи

Очевидно, это предметы, которые следовало купить перед поездкой — таким образом, следы замысла «Барышни-крестьянки» могли появиться в тетради примерно в одно время с «Детской книжкой» — в конце февраля — начале марта, до отъезда поэта в Москву.

В Москву Пушкин уехал 9 марта, оставив Вяземскому попечение о «Литературной газете».82 Поток пушкинских статей в газете останавливается, публикуется только одна его статья — «<О записках Видока>» (№ 20, 6 апреля), вызванная булгаринскими выпадами против него в мартовских номерах «Северной пчелы».

Уже в Москве было написано так называемое «<Письмо к издателю „Литературной газеты“>», в котором Пушкин отвечает на статью Вяземского «Несколько слов о полемике» в № 12 «Литературной газеты» от 27 марта.83 Заметка занимает л. 32, 32 об., 33, а на л. 34 3 мая пишется черновое письмо к А. Н. Гончарову. Отмеченная Б. В. Томашевским связь «<Письма к издателю „Литературной газеты“>» с мартовской статьей Вяземского и положение в тетради (перед письмом к А. Н. Гончарову) позволяют датировать «<Письмо>» не «1830, после 3 февраля» (XI, 546), а «1830, апрель» (не позже 3 мая)».

Мы видим, что, начиная «<Письмо>», Пушкин снова перевернул тетрадь, заполняя ее в прямом положении. Все немногие записи, относящиеся к 1830 г., размещаются в этом положении тетради. Делались они уже в Петербурге. Первая запись, дату которой мы знаем, — начало чернового текста письма к Н. Н. Гончаровой от 20 июля 1830 г. (XIV, 278). Черновик занимает верх л. 33 об., т. е. следует непосредственно за неоконченным «<Письмом к издателям „Литературной газеты“>». Ниже письма, на том же л. 33 об. и следующих — л. 34 (ниже письма к А. Н. Гончарову от 3 мая), 34 об., 35, одним и тем же тонким, мелким, изящным почерком записаны черновые наброски строф XXV—XXVI последней главы «Евгения Онегина», где дается шаржированный портрет А. А. Олениной («Лизы Лосиной»). На полях л. 33 об. — зачеркнутый профиль А. Н. Оленина,84 несостоявшегося тестя Пушкина, внизу этого же листа — изображение Лицея; на л. 35 кроме текста снова рисунки — сверху горы, а внизу, сбоку крупным планом мундир — по-гоголевски

274

осмысленный облик чиновного, светского («свинского») Петербурга. Лист 35 об. не заполнен, а л. 36—40 занимает новая статья — «Альманашник», над которой Пушкин работал, судя по почерку, в несколько приемов. В начале статьи угадывается то же перо, которым писались и XXV—XXVI строфы «Онегина», т. е. «Альманашник» появился в тетради не раньше 20 июля, когда на л. 33 об. Пушкин набросал черновые строки письма к Н. Н. Гончаровой.

В. В. Гиппиус датирует «Альманашник»: «1830, май» (XI, 546). Действительно, майское письмо к А. Н. Гончарову из Москвы на л. 34 расположено ближе к сатирическим сценам Пушкина, но строфы «Онегина», начатые, как мы помним, 20 июля, «обтекают» это московское письмо Пушкина, а сатирические сцены «Альманашник» следуют за этими строфами, т. е. писались не раньше 20 июля 1830 г. и не позже августа 1830 г. 31 августа Пушкин уехал в Болдино, и статьи для «Литературной газеты» на какое-то время перестали быть для него актуальными. В «Альманашнике» несколько слов вписаны позднее, другими чернилами и другим пером. Так, в частности, во фразе: «Господи боже мой: написать Выжигина не шутка; пожалуй я вам в четыре месяца отхватаю 4 тома, не хуже Орлова и Булгарина, но покамест успею с голода околеть» — слова «не хуже Орлова и Булгарина» вписаны. Как известно, романы А. А. Орлова («Хлыновские степняки Игнат и Сидор, или Дети Ивана Выжигина», «Хлыновские свадьбы Игната и Сидора, детей Ивана Выжигина» и «Смерть Ивана Выжигина») были напечатаны в 1831 г. — только после этого могли быть сделаны Пушкиным вставки в статью, и «Альманашник» в окончательном виде мог быть закончен только в 1831 г.; с этой датой и следует его печатать.

Уезжая в Болдино, Пушкин оставил тетрадь в Петербурге (болдинских записей здесь нет), но до отъезда он еще несколько раз обращается к ней. На л. 40 об. дорабатывается одна из «кавказских» строф «Странствия» (строфа <12> «Во время оное, былое...» — VI, 484—485), ниже нее похожим (но более мелким) почерком записаны четыре черновые строки песни русалок:

Тише, тише над водами
Что-то дрогнуло во мгле
Между месяцем и нами
Кто-то ходит по земле.

На л. 42 об. видим стихотворные отрывки, связанные, так же как и онегинская строфа, с кавказскими впечатлениями Пушкина: «И вот ущелье мрачных скал» и «Страшно и скучно здесь новоселье». По всему листу 42 разбросаны пейзажные зарисовки. Почерк и чернила позволяют судить, что все эти записи (строфа «Онегина», четверостишие для «Русалки» и «кавказские» наброски) делались почти одновременно. Но почерк второго наброска («Страшно и скучно...») ближе к почерку, которым писалось четверостишие для «Русалки». Очевидно, записав онегинскую строфу, Пушкин пропустил л. 41 и на л. 42 обозначил темы двух «кавказских» стихов. Затем вернулся к л. 40 об. и занялся песней русалок. Окончательный этап работы над ней видим на л. 41 — здесь она записана карандашом, в редакции, «близкой к последней стадии набросков».85

Т. Г. Цявловская датирует «кавказские» отрывки октябрем — ноябрем 1829 г. Положение в тетради показывает, что писались они летом 1830 г. Аргументировать датировку Цявловской можно только тем, что с датой «1829» Пушкин печатал все стихи кавказского цикла. В арзрумской тетради было еще одно стихотворение, связанное с кавказскими впечатлениями, — «Делибаш». Лист с текстом «Делибаша» (ПД, № 911) вырезан из тетради самим Пушкиным, очевидно перед поездкой в Болдино.

275

В Болдине стихотворение было доработано — на беловом автографе дата: «7 сентября 1830» (ПД, № 126). Место «Делибаша» в тетради определено — это один из листов, вырезанных между л. 63 и 64 (здесь вырезано сразу 27 листов).

В 1831 г. в тетради пишется «Рославлев». Роман Загоскина «Рославлев» вышел в июне 1831 г. и сразу же, в полемическом запале, Пушкин пишет своего «Рославлева». Роман занимает л. 80—об.—64 тетради. В середине л. 74 об., после слов «Наполеон был такая бестия, а m-me de Staêl куда как тонка!» поставлена дата: «22 июня 1831». В ближайшие дни пишется, скорее всего, и остальная часть текста. Вероятно, тогда, в 1831 г., Пушкин намеревался довести роман до конца, т. е. дать свою интерпретацию его сюжетной линии. Позднее, печатая роман в «Современнике» (1836, т. III), он ограничился тем отрывком, который предшествует дате. Пушкин только представляет героиню читателю и не доводит повесть до собственной трактовки «истинного происшествия», на котором основан сюжет романа Загоскина. Ему важно другое. В опубликованном зачине романа мы находим то же противопоставление мыслящей личности свету, его удушливой атмосфере, которое так часто появляется в стихах Пушкина последних лет. Примечательна концовка опубликованной части. Рассказчица приводит мнение о Полине «в одном очень порядочном обществе»: «Может быть, — заметили мне, — m-me de Staël была не что иное, как шпион Наполеона, а княжна ** доставляла ей нужные сведения» (л. 74 об.). «Его шпионом именуют», — писал Пушкин об Онегине, вплетая в ткань романа пересуды светских сплетников о самом себе. В «Рославлеве» эта деталь биографии самого поэта появилась еще раз.

После «Рославлева» Пушкин надолго откладывает тетрадь и возвращается к ней только в 1836 г., уже, по-видимому, в связи с работой для «Современника». На л. 43—44 появляется рецензия на «Историю поэзии» С. П. Шевырева (В. В. Гиппиус датирует ее: «1836 год, первая половина», — XII, 446). Томашевский справедливо считает, что рецензия писалась в начале года, так как книга Шевырева вышла в свет в конце декабря.86

Мы видели, что, начиная записи в тетради, Пушкин пропустил один лист (л. 1) — потом на нем был поставлен номер тетради (№ 16) по жандармской описи. Принимаясь за «лирический дневник», т. е. начиная заполнять тетрадь с обратной стороны, Пушкин также оставляет один лист чистым (л. 129). На этом листе находим две записи. В верхнем углу английские строчки:

forewell  my  friend
                my  foes!

В «Рукою Пушкина» приведена эта запись, дан ее перевод («Прощай, мой друг || Прощайте мои враги!») и высказано предположение: «Запись представляет собою, вероятно, цитату».87 Расположена она косо, при повороте тетради вправо — такое положение тетради удобно, когда человек работает над каким-либо текстом в тетради и делает запись, не отрываясь от основной работы. Чернила записи черные, перо тонкое, буквы мелкие — таким же почерком и чернилами сделаны дополнения и поправки в дневнике при подготовке статьи «Военная Грузинская дорога» для «Литературной газеты», например вставка слов: «взятого в плен и состарившегося в неволе» (л. 8 об.). Возможно, Пушкин собирался использовать цитату в качестве эпиграфа к статье. На этом же листе сбоку, на правом поле, перпендикулярно к основному направлению тетради, светлыми чернилами записан французский текст, который в переводе выглядит так: «в его чувствах была непринужденность и в воззрениях

276

его распущенность, которые поразили меня, сколь ни был я привычен к вольнодумцам всех школ».88 В «Рукою Пушкина» эта фраза рассматривается как возможный эпиграф к одному из прозаических замыслов Пушкина («Роману на Кавказских водах» или «Русскому Пеламу») либо к IV главе «Пиковой дамы». Но, может быть, она была записана «впрок» и не связывалась с каким-либо конкретным применением.

———

Текстологический анализ тетради № 841 позволил выделить большую массу дневниковой прозы Пушкина. Взятая в арзрумскую поездку для подневных записей, тетрадь постепенно превратилась в обычную черновую тетрадь, где дневниковые записи перебиваются стихами и прозой, черновиками писем, набросками критических статей, рисунками, денежными подсчетами и т. д.

В результате проведенного исследования был предложен ряд поправок в тексты академического издания («Надеясь на мое презренье», «Гете имел большое влияние на Байрона», «Илиада Гомерова», «Все тихо, на Кавказ идет ночная мгла»). Анализ записей, относящихся к главе «Странствие» «Евгения Онегина», позволил высказать ряд соображений, относящихся к творческой истории романа. Были критически рассмотрены принятые датировки текстов; в ряде случаев они уточнены. Ниже приводим уточненные даты текстов.

277