- 27 -

С. А. ФОМИЧЕВ

РАБОЧАЯ ТЕТРАДЬ ПУШКИНА ПД № 835

(ИЗ ТЕКСТОЛОГИЧЕСКИХ НАБЛЮДЕНИЙ)

Всестороннее изучение рабочих тетрадей Пушкина остается одной из актуальнейших задач пушкиноведения. Мы избрали для анализа тетрадь ПД № 835,1 в которой записи поэтом велись в основном во время михайловской ссылки, в пору становления реалистического метода в творчестве Пушкина.

Напомним, что до сих пор вышло в свет лишь одно фототипическое издание рабочей тетради Пушкина, подготовленное С. М. Бонди, — «Альбом 1833—1835 гг.» (ПД № 845), с транскрипциями и комментариями к каждой странице рукописи, а также со статьей об истории ее заполнения.2 С. М. Бонди же принадлежит статья, представляющая собою исследование истории заполнения «последней тетради» Пушкина — ПД № 846.3 В Х томе издания «Пушкин. Исследования и материалы» опубликована работа В. Б. Сандомирской, посвященная описанию тетради ПД № 838.4 Нам предоставилась также возможность ознакомиться с описанием так называемой лицейской тетради (ПД № 829), подготовленным М. А. и Т. Г. Цявловскими в составе комментариев (не вышедших в свет) к первому тому академического издания Пушкина (корректура их хранится в Рукописном отделе Пушкинского Дома).

Наша работа построена по иному плану, чем все названные выше. Не стремясь к полистному описанию рукописи, но и не ограничиваясь анализом последовательности ее заполнения, мы сосредоточили внимание на отдельных произведениях Пушкина, рассматривая их в контексте всей тетради и преследуя вполне прагматическую цель — проверку общепринятых датировок этих произведений, а также осмысление истории текстов на основании текстологического изучения рукописи. При этом не было необходимости цитировать пушкинские тексты в их динамике. Данная задача выполнена в «большом» академическом издании Пушкина, впервые представившем полный свод вариантов к его сочинениям. Поэтому, говоря о том или ином произведении, мы в большинстве случаев ограничивались лишь отсылкой к соответствующим томам и страницам академического издания. Разумеется, в тех случаях, когда предложенное в этом издании прочтение отдельных слов и строк нам казалось спорным, мы давали собственную трактовку пушкинского черновика.

- 28 -

Общие сведения о тетради

Тетрадь, ныне хранящаяся в Рукописном отделе Пушкинского Дома, была в 1880 г. передана старшим сыном поэта А. А. Пушкиным в Московский Румянцевский музей. По шифру этого музея (впоследствии Государственной библиотеки им. В. И. Ленина) она известна в старой литературе под № 2370. Тетрадью пользовался при издании посмертного собрания сочинений Пушкина П. В. Анненков, а после передачи в музей — П. И. Бартенев. В 1884 г. тетрадь была полистно описана В. Е. Якушкиным.5 Впоследствии тексты этой тетради неоднократно воспроизводились в научной литературе (исчерпывающе в «большом» академическом издании сочинений Пушкина, 1937—1949 гг.), а отдельные пометы — в книге «Рукою Пушкина».6 В связи с изучением отдельных произведений, входящих в данную тетрадь, неоднократно также комментировалась последовательность заполнения Пушкиным ряда листов этой рукописи.

Тетрадь ПД № 835 известна в научной литературе также под названием «второй масонской» тетради. В 1822 г. после закрытия в Кишиневе масонской ложи «Овидий» казначей этой ложи и приятель Пушкина Н. С. Алексеев подарил поэту не менее трех тетрадей, предназначенных для бухгалтерских записей. Подобно двум другим (ПД № 834 и ПД № 836), ПД № 835 — это тетрадь в лист (362×232 мм) в кожаном переплете, на передней крышке которого оттиснут масонский знак «OV» (остальное соскоблено) в треугольнике. По описанию пушкинской бумаги, выполненному Б. В. Томашевским и хранящемуся в Рукописном отделе Пушкинского Дома, это № 46а.

Бумага белая, грубоватая, верже, с частой горизонтальной и редкой вертикальной сетками. Водяные знаки: на левом полулисте в центре

изображено

,  на правом полулисте —

F. Hollub               . in Teltsch

В рукописи 85 листов; первоначально было 94, так как она сброшюрована из 12 тетрадок, каждая из которых состоит из четырех писчих двойных листов (8 одинарных тетрадных листов), причем крайние у переплета листы приклеены к крышкам переплета (форзац). Так как нумерация листов — и жандармская (красными чернилами посреди листов), и опекунская (черными чернилами в правом верхнем углу), и архивная (карандашом, чуть выше) — полностью совпадает, это означает, что 9 листов были вырваны из тетради еще при жизни Пушкина. Вырванные листы находились после следующих из сохранившихся: после л. 6 (два листа), 12 (один), 13 (один), 14 (два), 41 (два), 82 (один). В подавляющем большинстве случаев, как об этом можно судить из анализа рукописи, листы были вырваны до заполнения тетради, и порядок записей в ней не нарушен. Исключение, собственно, лишь одно — два листа, вырванные после л. 41; на них, вероятно, содержались черновики онегинских строф (см. об этом ниже). Но и в этом случае Пушкин вырвал листы задолго до заполнения тетради до конца (а следовательно, и не в связи с общей чисткой черновиков в ожидании жандармского обыска после восстания 14 декабря). Дело в том, что на обороте л. 50 в левом верхнем углу сохранилась помета Пушкина — «50». О том, что здесь действительно означен порядковый номер листа, свидетельствует черточка, идущая

- 29 -

к этому числу из самого угла страницы. Следовательно, и эти листы были вырваны не позже конца декабря 1824 г. (когда был заполнен л. 50).

На передней крышке переплета имеется ярлык с надписью: «Рукописная книга подлинного оригинала А. С. Пушкина вышедшего в свет при жизни его сочинений». Ниже помечено: красными чернилами — № 5, черными — № 3.

На переднем форзаце экслибрис Московского Румянцевского музея, на нем инвентарный номер — № 2370. Ниже экслибриса посреди страницы чернилами — № 8 (сначала было 18, но первая цифра перечеркнута) и росчерк.

На заднем форзаце рукою Пушкина написано: «1824 19/7 avr. mort de Byron». Ниже помета: «В сей книге писанных и прономерованных листов восемьдесят пять (85). Опекун: (подписи опекуна нет, — С. Ф.)».

Тетрадь ПД № 835 заполнялась с разной степенью интенсивности. Главным образом это объясняется тем, что одновременно с ней Пушкин использовал и другие рабочие тетради. Соотношение тетради ПД № 835 с ними следующее. Заведена тетрадь ПД № 835 была в то время, когда основной рабочей тетрадью Пушкина была тетрадь ПД № 834, конец которой был занят строфами третьей главы «Евгения Онегина» и рядом других произведений (последние листы этой тетради были Пушкиным впоследствии вырваны).

Ряд стихотворений из тетради ПД № 834 был переписан набело в тетрадь ПД № 833, на л. 26—28; здесь содержатся автографы «В альбом» («На языке, тебе невнятном») — с пометой «19 мая 1824 г.», «Прозерпина» — с пометой «26 августа 1824 г.», и другие стихотворения; здесь же (на л. 28 об.—34 и л. 10 об.) была переписана (уже в Михайловском) и часть стихотворений из тетради ПД № 835.

Тетрадь ПД № 836 была заведена, вероятно, в декабре 1824 г. для белового автографа «Цыган» (л. 3—15), потом в ней был записан эпизод поэмы, содержавший монолог Алеко над колыбелью сына (см. также л. 50 в тетради ПД № 835); очевидно, еще во время михайловской ссылки сюда были переписаны беловые редакции стихотворений «С португальского» (л. 1) и «Какая ночь! Мороз трескучий» (л. 18—19); после второго из них множество листов было вырвано.

Анализ сохранившегося рукописного наследия Пушкина приводит к несомненному выводу, что с ноября 1824 г. он завел еще одну рабочую тетрадь, до нас не дошедшую (далее мы будем называть ее михайловской тетрадью). Она была заведена, вероятно, для автобиографических записок; после января 1825 г. здесь же продолжалась работа над трагедией «Борис Годунов». С июня—июля 1825 г. эта тетрадь становится основной рабочей тетрадью Пушкина, так как тетрадь ПД № 835 с этого времени оставляется им исключительно для черновиков «Евгения Онегина»; однако после января 1826 г. и эта работа переносится в тетрадь ПД № 836.

В тетради ПД № 835, как это обычно для пушкинских рукописей, мы находим много рисунков поэта.7 Иногда они идут целыми графическими сюитами — и это всегда знак перерыва работы над рукописью, своеобразного отдыха. В основном здесь содержатся портретные зарисовки (в том числе более 10 автопортретов) и иллюстрации к собственным произведениям (они будут далее отмечены).

Что касается нетворческих помет, которые содержатся в черновиках произведений Пушкина, то некоторые из них будут подробно проанализированы ниже: во многих случаях они проясняют хронологию записей в тетради ПД № 835.

- 30 -

Хронология заполнения тетради

Тетрадь ПД № 835 начата была в Одессе и заполнялась Пушкиным в основном последовательно, что уже во многом определяет хронологию записей в ней. Достаточно время от времени иметь датированные страницы, чтобы — с учетом интенсивности записей — определить, когда примерно был занесен в тетрадь тот или иной текст. Пушкин не пренебрегал точными датами — в нашей тетради (на 85 листов) их 10. Кроме того, здесь находятся 11 черновиков писем, которые даже в случае отсутствия точных данных обычно насыщены биографическим материалом, позволяющим уточнить время их написания. И наконец, биографические реалии «просвечивают» в некоторых произведениях, а также в пушкинских пометах и рисунках.

Само собой разумеется, нужно постоянно учитывать и нередкие отступления Пушкина от последовательности заполнения тетради: наличие в ней до поры до времени незаполненных страниц и частей страниц, используемых для работы позже. Особо сложны для анализа в этом отношении начало и конец тетради.

Тетрадь ПД № 835 открывается пушкинской датой «22 мая 1824 г.», которую мы находим в начале л. 1 перед черновиком письма А. И. Казначееву с отказом ехать «на саранчу». Трудно, однако, допустить, что новую рабочую тетрадь Пушкин завел для черновика письма. Действительно, просматривая первые листы тетради, можно понять, для чего она первоначально понадобилась поэту. Выше уже отмечалось, что предыдущая рабочая тетрадь (ПД № 834) в конце была занята в основном онегинскими строфами, а между тем у Пушкина к этому времени возник новый замысел большого произведения. Таким произведением была поэма «Цыганы».

На л. 3 он начинает переписывать из тетради ПД № 834 набело эпизод поэмы, посвященный появлению в таборе Алеко. Два предыдущих листа были оставлены чистыми — вероятно, для перенесения сюда из тетради ПД № 834 начала поэмы. Как это обычно случается у Пушкина, беловик уже к концу л. 3 начинает пестреть поправками, а потом, на обороте листа, вообще переходит в черновик, и здесь Пушкин на время остывает к своему замыслу. Вверху на левом поле он тщательно прорисовывает профиль неизвестного с усами, бакенбардами и щегольской бородкой, а потом увлекается какими-то подсчетами. Цифры на л. 3 об. расположены в таком порядке:

		150
			[100]
	150
	200   Б
	300   О.			150
	300   Ч.			150
	200
					150   15   20	15
							[14]

Мы полагаем, что это денежные записи. Очевидно, числа, после которых стоят прописные буквы, обозначают долги Пушкина определенным его одесским знакомым.8 Естественно предположить, что подсчет долгов (наверное, первоочередных) предпринят Пушкиным в связи с получением

- 31 -

какой-то значительной суммы денег. Мы знаем, когда это произошло. 8 марта 1824 г. Пушкин пишет Вяземскому: «От всего сердца благодарю тебя, милый Европеец, за неожиданное послание, т. е. посылку. Начинаю думать, что ремесло наше, право, не хуже другого — и почитать наших книгопродавцев. Одно меня затрудняет: ты продал все издание за 300<0> рублей, а сколько же стоило тебе его напечатать? Ты все-таки даришь меня, бессовестный! Ради Христа, вычти из остальных что тебе следует, да пришли их ко мне. Расти им незачем. А у меня не залежатся, хотя я, право, не мот. Уплачу старые долги и засяду за новую поэму, потому что мне полюбилось — я к 18 веку уже не принадлежу» (XIII, 358—359).

Речь здесь идет о гонораре за поэму «Бахчисарайский фонтан». Вяземский, как видим, послал только часть денег. Подсчет общей суммы записанных столбиком чисел (между двумя горизонтальными линиями) позволяет определить, что Пушкин получил в тот день тысячу рублей. Из них 800 нужно было срочно отдать кредиторам. Оставалось у Пушкина, следовательно, лишь 200 рублей — это число и записывается ниже без буквенной пометы. После этого Пушкин, вероятно, пометил справа мелкие свои долги. От двухсот рублей оставалось лишь 150. Это число и повторено Пушкиным несколько раз, причем дважды в рамке.

Письмо Вяземскому Пушкин пишет едва ли не в тот день, когда получает «посылку». Стало быть, работа над «Цыганами» — в новой тетради — возобновилась вскоре после 8 марта 1824 г.

Следующую дату (по порядку заполнения) в тетради ПД № 835 мы можем определить также гипотетически. На л. 8 Пушкин записывает по памяти стихотворение Жуковского, напечатанное в 1816 г. в журнале «Сын отечества» (№ 14) под названием «Стихи, петые на празднестве английского посла лорда Каткарта, в присутствии е. и. величества» и с примечанием: «Сей великолепный праздник был дан ныне 28 марта в день падения и отречения Бонапартова за два года перед сим...».

28 марта 1824 г. Пушкин возвратился из кратковременной поездки в Кишинев.9 В дороге было достаточно времени для размышлений, и, вероятно, Пушкин именно тогда вспомнил о десятой годовщине отречения Наполеона от власти. Известно, что Пушкин бережно хранил в памяти даты важнейших событий своего времени.10 Именно потому, как нам кажется, не будет слишком смелым предположением датировка записи Пушкиным стихотворения Жуковского 28 марта 1824 г.

После этой даты, очевидно, следует дата, поставленная в начале тетради (22 мая); к началу июня (после 2-го) относится второе письмо к Казначееву (л. 8 об.—9; см.: XIII, 394—395), и, наконец, на л. 7 об. (на оставшейся свободной нижней половине листа) Пушкин пишет стихотворение «Кораблю», которое (как полагают) посвящено отъезду Е. К. Воронцовой в Гурзуф 14 июня 1824 г.

Таким образом, работа в начале тетради ПД № 835 велась с первых чисел марта (около 8-го) 1824 г., с л. 3, с постоянным возвращением время от времени к пробельным листам и частям страниц.

Следующую твердую дату мы находим на л. 11 об., где значится 5 сентября 1824 г. К этому времени, обосновавшись в Михайловском, Пушкин вошел в ритм работы и начинает писать очень интенсивно, посвящая творчеству по обыкновению каждое утро. По сути дела, сентябрь—октябрь 1824 г. — это первая по-пушкински богатая осень, щедрая

- 32 -

и по количеству написанных произведений, и по их разнообразию. Работа в тетради ПД № 835 в это время ведется размеренно, последовательно, от листа к листу, без обширных пробелов (пробельными остаются, как правило, только части страниц, которые будут заполнены позже). Сентябрьские и октябрьские даты мы встречаем далее на л. 17 (26 сентября — после белового автографа «Разговора книгопродавца с поэтом»), на л. 20 (2 октября — в конце третьей главы «Евгения Онегина») и на л. 27 об. («[8] 10 октября» — в конце первоначальной редакции поэмы «Цыганы»). Кроме того, гипотетически можно определить еще одну октябрьскую дату. На л. 32 Пушкин набрасывает черновик стихотворения «Графу О<лизару>», которое связано с воспоминанием о неудачном сватовстве графа к М. Н. Раевской: отец последней отказал ему, указав на различие религий и национальностей. Почему спустя несколько лет Пушкин вспомнил об этом? Вполне очевидно, по той причине, что в самом начале 20-х чисел октября 1824 г. он получил письмо от С. Г. Волконского (отправленное из Петербурга 18 октября, см.: XIII, 112) с сообщением о его помолвке с М. Н. Раевской. Следовательно, этим временем можно датировать и запись на л. 32.

К концу октября интенсивность творчества Пушкина несколько ослабевает, что связано с крупной ссорой с отцом, выбившей поэта из колеи и заставившей его до отъезда родителей в Петербург (17—18 ноября 1824 г., см.: Летопись, с. 536) скрываться по целым дням в Тригорском.

С отъездом родных (сначала, 3—5 ноября, отбыл брат, а 10—12 ноября — сестра, см.: Летопись, с. 531—532) уклад жизни Пушкина заметно меняется. Единственным постоянным его собеседником в Михайловском остается няня, Арина Родионовна. С ее слов, вероятно, именно в эти ноябрьские дни он записывает народные сказки и песни в тетради ПД № 834, с обратной ее стороны. В то же время Пушкин заводит и другую (михайловскую) рабочую тетрадь, где пока пишет только автобиографические записки. В одном из первых писем брату, в начале ноября, он сообщает: «Знаешь ли мои занятия? до обеда пишу записки, обедаю поздно...» (XIII, 121). В 20-х числах ноября он повторяет ему же: «Образ жизни моей все тот же, стихов не пишу, продолжаю свои „Записки“...» (XIII, 123). Работа над записками, вероятно, движется скоро; уже в самом первом письме к брату он просит прислать ему, в частности, «Путешествие по Тавриде» И. М. Муравьева-Апостола, что, наверное, связано с желанием освежить в памяти крымские впечатления 1820 г.

Отметим и еще одну особенность листов 31—41 в тетради ПД № 835: здесь содержится необычайно большое количество черновиков писем, которые и позволяют наметить хронологические вехи заполнения тетради в этот период. В конце октября Пушкин пишет письма П. А. Плетневу (л. 31), В. Ф. Вяземской (л. 34 об.—35), Н. В. Всеволожскому (л. 36), 31 октября — Жуковскому (л. 36 об.—37), 29 ноября — ему же (л. 37; письмо это написано позже заполнения следующих листов тетради, на оставшейся от предыдущего письма части страницы), в тот же день — Вяземскому (л. 40—40 об.) и, наконец, 4—8 декабря (см.: Летопись, с. 542) — Д. М. Шварцу (л. 41 об.). Само по себе такое скопление писем в рабочей тетради легко объясняется: у Пушкина к этому времени иссяк запас почтовой бумаги; недаром, намечая перечень вещей, которые, вероятно, должен ему выслать в Михайловское отъезжающий в Петербург Л. С. Пушкин, поэт на л. 33 об. ставит первым пунктом: «Бумаги». То же самое мы видим и в окончательно составленном на отдельном листе перечне необходимых вещей (см.: XIII, 131).

В декабре 1824 г. (начиная с л. 44) Пушкин приступил к работе над трагедией «Борис Годунов». Вскоре, впрочем, для этого стала использоваться Пушкиным другая тетрадь, и с этого времени становится особенно заметным доминирующее отныне в ПД № 835 положение онегинского текста, который в конечном счете вытесняет все остальное. Все другие

- 33 -

произведения михайловской поры, очевидно, теперь заносятся (чем дальше, тем больше) в ту тетрадь, которую мы условно назвали михайловской и которая была заведена для автобиографических записок, но постепенно потеряла свой «монографический» характер. В тетради же ПД № 835 записи по-прежнему ведутся в основном последовательно, хотя порядок этот отчасти и нарушен тем, что тетрадь на каком-то этапе (см. об этом ниже) начинает заполняться с конца перебеленными произведениями. К тому же Пушкин обращается к тетради ПД № 835 все реже, что затрудняет датировку ее текстов. После записей на л. 52, датированных рубежом двух лет («1 генв. 1825» и «31 дек. 1824»), пушкинские даты встречаются только в самом конце тетради: на л. 76 об. («2 генв. 1826»), на л. 79 («3 генв.» — в конце четвертой главы «Евгения Онегина»), на л. 79 об. («4 генв.» — перед началом пятой главы). В январе 1826 г. работа Пушкина в тетради ПД № 835 в основном и заканчивается.

Кроме того, ориентировочно можно наметить еще несколько дат. Так, на л. 58 об.—59 Пушкин набрасывает заметку о стихотворении «Демон» — это непосредственный отклик на проникшие в печать слухи о том, что «Демон Пушкина не есть существо воображаемое» (имелся в виду А. Н. Раевский). Такое, столь сейчас неприятное для поэта предположение он прочитал в № 3 журнала «Сын отечества» (ч. 99, с. 309) — вероятно, уже в феврале 1825 г. (петербургские журналы посылались Пушкину регулярно; о вышедшем же № 3 «Сына отечества» Плетнев сообщал ему 7 февраля, см.: XIII, 147). В первой половине февраля (по крайней мере не ранее), по-видимому, и заполнены листы 58 об.—59.

На л. 65 об. набросано письмо к министру просвещения А. С. Шишкову относительно «плутни Ольдекопа»: самовольной перепечатки «Кавказского пленника» (в письме описка: «Бахчисарайский фонтан»), что сорвало второе издание поэмы и тем самым привело Пушкина к материальным издержкам. В «большом» академическом издании письмо датируется так: «около 7 апреля 1825 г.» — со ссылкой на Б. Л. Модзалевского (XIII, 465). Напомним, что в дореволюционных изданиях это письмо считалось черновым вариантом послания к А. Х. Бенкендорфу от 20 июля 1827 г. Б. Л. Модзалевский правильно определил адресата письма, и он же доказал, что письмо было написано не в 1827 г., а в 1825 г. Попутно им же было замечено, что «в письме к брату от 7 апреля 1825 г. <...> чувствуется еще неизжитость обиды на Ольдекопа».11 Как видим, это замечание и было принято в качестве основания примерной даты письма в академическом издании, хотя сам Б. Л. Модзалевский датировал письмо к Шишкову январем 1825 г., что, конечно, неверно (предыдущие страницы тетради заполнялись значительно позже — в феврале—марте). Но дату, предложенную в академическом издании, следует несколько уточнить. В письме к Шишкову Пушкин, в частности, пишет: «Отец мой, статский советник С. Л. Пушкин, хотя и жаловался вашему превосходительству за сие неуважение собственности, но не только не получил удовлетворения, но еще уверился из письма вашего в том, что Ольдекоп пользуется вашего превосходительства покровительством» (XIII, 162). Следовательно, необходимо определить, когда именно Пушкин узнал об ответе Шишкова на письмо Сергея Львовича, что и послужило, очевидно, непосредственным поводом пушкинской жалобы министру. Ответ на этот вопрос мы находим в письме Плетнева от 3 марта 1825 г.: «Думается, что вещун Д<ельвиг> возвратился из Витебска в Михайловское <...> От него узнаешь, что с Ольдекопом делать нечего» (XIII, 147). Значит, после приезда Дельвига в Михайловское (8—18 апреля 1825 г., см.: Летопись, с. 590) Пушкин уже наверняка знал обстоятельства дела. Конечно, в связи с задержкой лицейского

- 34 -

друга Пушкин мог об этом узнать и раньше (из не дошедшего до нас письма). Во всяком случае письмо Пушкина к Шишкову написано не позже середины апреля (и не раньше начала марта).

Не имеет в академическом издании твердой датировки записанный на л. 69 об.—70 черновик письма к Александру I (оно условно датируется началом июля — сентябрем 1825 г., см.: XIII, 481). Крайняя первая дата, очевидно, мотивируется в данном случае тем, что только в начале июля Пушкин узнал об отказе властей на его просьбу разрешить уехать в Ригу «для лечения от аневризма»; вторая — тем, что уже к концу сентября Пушкин решил отказаться от своей просьбы (XIII, 228). Нам кажется более психологически мотивированной первая из этих дат: письмо, вероятно, было непосредственной реакцией Пушкина на решение властей. Этим и объясняется его экзальтированный тон, едва ли возможный после сколько-нибудь длительного обдумывания ответа. В таком случае датировку письма можно предположительно сдвинуть и на несколько более ранний срок: псковским губернатором извещение канцелярии Главного штаба по поводу просьбы Пушкина было получено 26 июня (см.: Летопись, с. 615) — возможно, уже в конце июня и поэт узнал об этом.

Уже упоминалось выше о том, что три последние страницы тетради ПД № 835 заполнены текстами перебеленных произведений Пушкина, внесенных сюда, по всей вероятности, задолго до хронологически последних записей в тетради. Надо полагать, что произведения эти были переписаны одно за другим примерно в одно время, в направлении от последней страницы. Таким образом, важно определить, когда занесено было в тетрадь одно из этих произведений, для того чтобы понять, когда сюда попали и все остальные из них.

На л. 85 (т. е. на предпоследней странице тетради) мы находим стихотворение «Приятелям» («Враги мои, покамест я ни слова») — его приводит поэт в своем письме к Вяземскому от 25 января 1825 г. (XIII, 136). Очевидно, примерно в это время стихотворение было записано и в тетради ПД № 835 (едва ли позже).

Что же касается самых последних записей в тетради ПД № 835, то они сделаны, по всей вероятности, тогда, когда Пушкин уже перестал к ней обращаться постоянно. Это наброски перевода из Ариосто (л. 69 и 79—79 об.), а также несколько строк из «Послания к Дельвигу» («Прими сей череп, Дельвиг, он»). Первый из этих замыслов традиционно датируется январем—июлем (?) 1826 г., второй — июлем—сентябрем 1827 г.

Прежде чем перейти к разделам, посвященным обоснованию датировок произведений, записанных в тетради ПД № 835, приведем для наглядности дальнейших выкладок все датированные выше листы тетради ПД № 835 в хронологической последовательности:

л. 3 об.	— после 8 марта 1824 г. (в Одессе)
л. 8	— 28 марта
л. 1	— 22 мая
л. 8 об.	— начало (после 2-го) июня
л. 7 об.	— около 14 июня
л. 11 об.	— 5 сентября (в Михайловском)
л. 20	— 2 октября
л. 27 об.	— 8—10 октября
л. 32	— 20-е числа октября
л. 34	— конец октября
л. 34 об.	— конец октября
л. 36 об.	— 31 октября
л. 37	— 29 ноября
л. 40	— 29 ноября
л. 41 об.	— 4—8 декабря
л. 52	— 31 декабря 1824 г. — 1 января 1825 г.
л. 85	— январь (около 25-го) 1825 г.
л. 58 об.	— не раньше первой половины февраля
л. 65 об.	— не позже середины апреля
л. 69 об.	— конец июня

- 35 -

л. 76 об.	— 2 января 1826 г.
л. 79	— 3 января12
л. 79 об.	— 4 января

Таким образом, дальнейшая мотивировка дат записи произведений в тетради ПД № 835 сводится к определению (по палеографическим признакам: почерку, перу, чернилам и т. п.), произведена ли та или иная запись по ходу последовательного заполнения тетради или же она появилась на этой странице позже. В первом случае примерная дата записи определяется в соответствии с положением данной страницы между двумя датированными листами. Во втором — мы можем констатировать, что запись произведена не раньше того, как стала заполняться данная страница (или же окружающие страницы). Разумеется, наряду с учетом положения в тетради того или иного текста он должен быть подвергнут анализу с точки зрения всей совокупности сведений об этом произведении, накопленных в пушкиноведении, что в ряде случаев ведет к сужению хронологических границ датировки.

«Евгений Онегин»

Возникновение замысла романа «Евгений Онегин» Пушкин относил к 9 мая 1823 г. — эту дату мы находим в тетради ПД № 834 на л. 4 об., перед первой строфой романа. Впоследствии в Болдине (1830), закончив в первой редакции последнюю главу, Пушкин вычислял срок работы над романом исходя из начальной даты 9 мая 1823 г. Однако ранние его наброски до нас не дошли: в тетради ПД № 834 работа над романом была начата 28 мая ночью (эта дата записана чуть ниже первой пометы на л. 4 об., справа, непосредственно над строкой «Мой дядя самых честных правил»). Закончена первая глава была в Одессе 22 октября 1823 г. на л. 22 об., а на следующей странице тогда же была начата и вторая глава, в свою очередь законченная ночью 8 декабря 1823 г. на л. 41 об. — первоначально строфой «Покамест упивайтесь ею...». Над этой строфой Пушкин работал на л. 39—39 об.; на л. 39 об. мы находим и первоначальный набросок первой строфы третьей главы романа.

Однако всерьез приступил к третьей главе Пушкин лишь два месяца спустя: 8 февраля 1824 г. ночью (помета на л. 48 об.). Столь долгий перерыв в работе между второй и третьей главами объяснялся, вероятно, тем, что именно с третьей главы начиналось непрерывное фабульное действие романа, едва намеченное в двух предыдущих главах. Первая глава была посвящена в основном описанию одного дня Евгения Онегина, во второй — давались подробные характеристики других главных героев. По-видимому, Пушкину требовался некий срок на обдумывание фабулы романа. Третья глава начиналась непосредственно с диалога Онегина и Ленского (до сих пор разговоры между героями давались в авторском изложении).

В тетради ПД № 834 сохранились черновики семи строф третьей главы (в их числе и строфы Va, не вошедшей в окончательную редакцию). После л. 51 вырван конец тетради; на этих листах кроме онегинских строф содержались, очевидно, и другие записи. Если учесть, что онегинский текст в тетради ПД № 835 продолжается начиная со строфы XXIX третьей главы,13 то можно предположить, что на вырванных в конце тетради ПД № 834 листах содержалось более двадцати строф. Однако на самом деле их тут было значительно (примерно вдвое) меньше.

Тетрадь ПД № 834 по объему была равна тетради ПД № 835 (обе масонские); следовательно, и здесь содержалось первоначально 94 листа,

- 36 -

но в ней было уже ранее вырвано много листов: после л. 1 (не менее 18 листов), 3, 7, 10, 15, 38. Двадцать строф наряду с другими пушкинскими произведениями не могли уместиться на вырванных листах в конце тетради ПД № 834.

Понять отчетливее творческую историю третьей главы романа помогает помета, которую мы находим на л. 12 тетради ПД № 835:

15     17
	[27]

Опишем эту страницу рукописи подробно.

Она содержит три разновременных слоя заполнения. Вскоре после 5 сентября 1824 г. (эта помета на предыдущей странице) здесь была вверху записана чернилами строфа XXXIV, не доведенная до конца, и, вероятно, тогда же внизу страницы чернилами начертаны три крупные печатные буквы: «П О У». Явно позже строфа XXXIV дописывается уже карандашом, и тогда карандашом же записывается и строфа XXXV («Как недогадлива ты, няня...»). По бокам страницы делаются зарисовки двух женских фигур в рост, со спины, а внизу — сидящей женщины (без головы). Рядом с левой женской фигурой намечается мужская фигура в рост, обращенная к нам лицом (она перечеркнута); в лице этом заметно несомненное сходство с пушкинскими профилями. Под мужской фигурой записаны (также карандашом) приведенные выше цифры.

В третий раз Пушкин обратился к этой странице еще позже: на этот раз он чернилами поверх строфы XXXV записывает строфу XXV («Кокетка судит хладнокровно...»).

Нас сейчас интересует второй этап работы на этой странице.

Мы полагаем, что здесь содержится подсчет общего количества строф третьей главы, написанных к этому времени. В тетради ПД № 835 содержится именно 15 строф третьей главы. Следовательно, если исходить из пушкинского расчета, в тетради ПД № 834 их было всего 17. Поэтому, подсчитав в уме результат сложения (32) и убедившись, что глава получилась намного короче двух предыдущих, Пушкин пометил для себя, что вместо 17 строф их должно быть 27. Конец главы в самом деле более или менее сложился и значительно увеличивать главу можно было только за счет строф, предшествующих письму Татьяны (в окончательном тексте главы, включая письмо Татьяны и песню девушек, содержится 41 строфа).

Обратившись к беловому автографу третьей главы, мы действительно убеждаемся в том, что строфы, посвященные ночной беседе Татьяны с няней (XVII—XXI), а также последующие строфы (до XXVIII включительно) были дописаны, вероятно, уже при окончательной доработке главы — очевидно, в Михайловском. Строфа XVIII в беловом автографе обозначена точками (см.: VI, 578), что указывало на перерыв в последовательном изложении. Следует заметить, что XVII строфой в беловом автографе является та, которая в окончательной редакции станет XVI строфой, так как первоначально после Х строфы следовала еще одна, не вошедшая в окончательный текст («Увы! друзья! мелькают годы» — VI, 577).

Однако в окончательной редакции между XVI и XVII строфами нет никакого фабульного «зияния», оправдывающего пропуск между ними еще одной строфы:

XVI

............
Татьяна в темноте не спит
И тихо с няней говорит:

XVII

— Не спится, няня: здесь так душно!
Открой окно, да сядь ко мне...

     (VI,  58)

- 37 -

Очевидно, в черновой редакции кода XVII (в окончательной редакции XVI) строфы была несколько иной, с упоминанием письма к Онегину (характерно, что предпоследняя строка в первоначальной редакции звучала несколько иначе: «Татьяна в тишине не спит» — VI, 578). Впрочем, об этом письме упоминалось уже и раньше, в строфе X:

Татьяна в тишине лесов
Одна с опасной книгой бродит,
Она в ней ищет и находит
Свой тайный жар, свои мечты,
Плоды сердечной полноты,
Вздыхает, и себе присвоя
Чужой восторг, чужую грусть,
В забвенье шепчет наизусть
Письмо для милого героя...

 (VI,  55)

Третья глава в тетради ПД № 835 начиналась со строф, предшествующих письму: «Я помню море пред грозою...» (впоследствии эта строфа была перенесена в первую главу) и «Неправильный, небрежный лепет...» (впоследствии XXIX строфа третьей главы). Несомненно, что хотя перед ними и ощущался некий «сбой» в повествовании (потому Пушкин и обозначил здесь пропущенную строфу), но все же они продолжали тему, намеченную в одной из последних строф, а именно в XV (в окончательной редакции XIV) строфе:

Я вспомню речи неги страстной,
Слова тоскующей любви,
Которые в минувши дни
У ног [Амалии?] прекрасной
Мне приходили на язык,
Но я теперь от них отвык.

(VI, 57, 578)

Но фактически работа над романом «Евгений Онегин» в тетради ПД № 835 началась на л. 5 с плана-конспекта письма Татьяны:

«[У меня нет никого. Я знаю вас уже] Я знаю, что вы презираете и пр. Я долго хотела молчать — я думала, что вас увижу, [вы] я ничего не хочу, я хочу вас видеть — [я] у меня нет никого. Придите, вы должны быть то и то. Если нет, меня бог обманул [и я] — но перечитывая письмо, я силы не имею под<писать> отгадайте, я же...» (VI, 314).

В академическом издании эта программа напечатана после начала стихотворного текста письма (после строки «Вы не покинете меня»). Однако и по содержанию своему, и по палеографическим признакам она несомненно предшествовала XXXI строфе и первым восьми строкам письма Татьяны, хотя они и записаны на смежной предшествующей странице (л. 4 об.). Перо, характер почерка и оттенок чернил свидетельствуют, что несколько позже конспекта Пушкин начинает работу над XXXI строфой и непосредственно над письмом; дописав до конца оборот л. 4, он, не останавливаясь, продолжил письмо ниже написанного ранее конспекта на л. 5.

Дата заполнения л. 3 об. установлена выше (вскоре после 8 марта 1824 г.). Строфы Va и VI в тетради ПД № 834 (л. 51 об.) писались примерно в то же время: им предшествует черновик упоминавшегося выше письма к Вяземскому от 8 марта (л. 50 об.—51). Следовательно, должен был пройти некоторый срок, необходимый для работы над десятью следующими онегинскими строфами, также содержавшимися в тетради ПД № 834, и потому работу над письмом Татьяны нужно было бы, кажется, отнести к концу марта (28 марта заполнен лист 8). Однако примерно 12 марта 1824 г. Пушкин уехал из Одессы в Кишинев (см.: Летопись, с. 447). На первый взгляд, этот факт опровергает все

- 38 -

выше приведенные выкладки. Трудно представить, что за четыре дня (с 8 по 12 марта) Пушкин мог написать более десяти строф.

Между тем все становится на свое место, если предположить, что в Кишинев Пушкин взял с собой тетрадь ПД № 835, намереваясь, вероятно, работать над «Цыганами» (в тетради ПД № 835 в то время был записан только фрагмент из этой поэмы на л. 3—3 об.). Однако здесь неожиданно возник замысел письма Татьяны. В свою очередь данное предположение объясняет сравнительную бедность творческих записей Пушкина в тетради ПД № 835, относящихся к одесскому периоду, а главное то, что, окончив в марте 1824 г. письмо Татьяны, Пушкин вплоть до сентября не продолжил третью главу (в Одессе был только начат набросок XXXII строфы, оконченный тем не менее уже в Михайловском). Если же письмо Татьяны было написано раньше, чем начало третьей главы, то вполне естественным было желание Пушкина задним числом дописать предшествующие письму строфы.

До возвращения из Кишинева (28 марта, см.: Летопись, с. 452) письмо Татьяны писалось на л. 5 об. и 6. На л. 6 об. вверху записано несколько строк, тут же зачеркнутых:

[Я забываюсь] [Жар волнует]
[Во мне и мысль и кровь]
[Душа                         тоскует]
[Быть может нам совсем иное]
[Судьбою в жизни]

(VI, 320)

Здесь возникает характерное для Пушкина состояние, когда не поддающееся немедленному решению развитие замысла порождает раздумья, которые уводят мысль по прихотливым ходам неожиданных ассоциаций. Страница покрывается рисунками. Прежде всего рисуются три автопортрета. По наблюдению А. Эфроса, поэт «вообразил себя современником и участником великой революции: автопортреты изображают „Пушкина-жирондиста“ и „Пушкина-якобинца“».14 Между автопортретами набрасывается профиль женщины — он повторен несколько ниже (тот же профиль мы находим на л. 4 об., 5, 5 об., а также в тетради ПД № 834 на л. 42). Рядом рисуется длинная нескладная фигура с кием у края биллиардного стола (мы считаем, что здесь нарисован Кюхельбекер — ср. его профили на л. 82 об.). После трех попыток справа прорисовывается женский портрет в головном уборе, и наконец тот же портрет (уже с распущенными черными волосами) переносится в левый верхний угол следующей страницы (л. 7). Только после этих зарисовок начинается творческая работа, но начинается она не с продолжения письма Татьяны, а с разработки нового замысла — стихотворения «Зачем ты послан был и кто тебя послал?», которое первоначально записывается в верхней части л. 7, а потом — после того как там продолжено было письмо Татьяны — переносится на л. 6 об., куда заносится и окончание письма Татьяны. Учитывая, что работа над окончанием письма Татьяны и над стихотворением «Зачем ты послан был» шла одновременно, их можно датировать 28 марта (и ближайшими днями), так как одновременно с этим было записано, очевидно, и стихотворение Жуковского, посвященное Наполеону (л. 8), о чем шла речь выше. Отметим, что на л. 7, непосредственно после начала стихотворения «Зачем ты послан был», Пушкин первоначально написал было не продолжение письма Татьяны, а новую онегинскую строфу:

Он улыбался равнодушно,
Когда советы матерей...

Строки эти не попали в академическое издание, но помещены среди отрывков стихотворений в 10-томном собрании сочинений под редакцией

- 39 -

Б. В. Томашевского.15 Однако, скорее всего, это все же вариант, относящийся к роману, связанный с мыслями героя, вызванными «посланием Тани» (ср. строфы IX и Х четвертой главы романа).

Письмо Татьяны дописано в основном на л. 7 об. (со слов: «Иль суждено совсем иное») и первоначально кончалось строкой «Увы! заслуженным укором». Ниже ее Пушкин начинает было писать иное стихотворение:

О да простит [отчи<зна>] мне
Моей отчизны...

Но после этих строк опять обращается к концовке письма Татьяны:

[Кончаю]         [не смею]        [перечесть]
[Не смею прочи<тать>   строки]

Концовка эта обрабатывается первоначально рядом, на левом нижнем поле, и наконец на л. 6 об. (строки записаны по диагонали, отчасти поверх нижнего женского портрета). Рядом с последним четверостишием цифры:

   24   
   17   
   87   

Это подсчет строк в письме Татьяны: сначала Пушкин сосчитал строки на л. 4 об.—5 (здесь их в действительности 25, но две строки — 4-я и 23-я — почти целиком вычеркнуты), потом — на л. 7—6 об. (здесь насчитывается точно 17 строк); третье слагаемое (46), которое Пушкин не записал, но при расчете принял во внимание, примерно соответствует количеству строк на л. 5 об.—6 (их здесь 47 и еще одна зачеркнутая строка, дающая, однако, рифму следующей строке — на л. 7; но не исключено, что одна-две строки на этих страницах были написаны Пушкиным после подсчета, при позднейшей доработке письма Татьяны).

На левом нижнем поле, поперек л. 6 об., записываются еще две строки:

Подумала, что скажут люди?
И подписала Т<вердо> Л<юди>

 (VI,  320)

Строфы же XXIX (л. 2 об., 2, 4), XXX (л. 2 об., 3 об., 4) и строфа «Я помню море пред грозою...» (впоследствии перенесенная в первую главу — см. л. 4) хотя и предшествуют по местоположению в тетради письму Татьяны, но написаны позже его — после 22 мая 1824 г. Дело в том, что на л. 2 об., который заполнялся после того, как выше было написано письмо Казначееву (л. 1—2), мы находим первоначальные наброски к строфам XXXII, XXX, XXIX (см.: VI, 311; здесь, однако, не упомянута строфа XXIX). С другой стороны, эти строфы (в том числе и XXXII) были написаны, по всей вероятности, до второго письма к Казначееву, датируемого началом (после 2-го) июня 1824 г., — иначе оно было бы Пушкиным записано вслед за первым письмом, на оставшемся свободным нижнем поле л. 2 и на л. 2 об. (на л. 3—3 об. записаны строки «Цыган»).

Продолжена работа над третьей главой была уже в Михайловском на л. 11 об.; здесь выше даты «5 сентября 1824 г.» записывается новая редакция 5—14-й строк XXXII строфы (первоначальный набросок ее см. на л. 7 об. — VI, 320—322), а ниже даты — строфа XXXIII (VI, 322—323); в те же дни на следующей странице записывается чернилами и строфа XXXIV (VI, 323—324). Строфа же XXXV (VI, 324—325), как уже говорилось выше, была записана карандашом несколько

- 40 -

позже, при окончательной обработке третьей главы перед ее перебеливанием.

Аббревиатура, записанная рядом с датой «5 сентября 1824 г.» на л. 11 об., давно разгадана, что касается первых трех французских букв, то они всеми исследователями расшифровываются как «u<n> l<ettre> d<e>»; авторство же письма, полученного Пушкиным 5 сентября, определялось по-разному. Последняя буква (вензель из букв?) здесь тщательно зачеркнута и не поддается уверенному чтению. В настоящее время общепринятым является мнение, что в данном случае Пушкин сохранил память о получении письма от Е. К. Воронцовой (см.: РП, с. 301—302). Думается, что так оно и было.

Подтверждение этому мы находим, как нам кажется, прежде всего на той же странице тетради, где имеется загадочная помета. Ниже ее онегинские строки:

Она  зари  не  замечает,
Сидит  с  поникшей  головой
И  на  письмо  не  напирает
Своей  печати  вырезной.

(VI, 68)

Едва ли у провинциальной барышни была «своя печать вырезная» — скорее всего поэт вспоминает знаменитый перстень Е. К. Воронцовой, дубликат которого она подарила Пушкину перед расставанием (ср. в вариантах: «И на письмо не опирает Сердоликовую печать» — VI, 323).

До сих пор оставалась нераскрытой помета, сохранившаяся на смежной странице (л. 12), внизу, крупными буквами: «П О У». Между тем по аналогии с французской аббревиатурой буквы П и О расшифровываются уверенно как «Письмо от...». Сходно, например, отмечал Пушкин в Болдине получение писем от невесты: «Письмо от Nat.» (ПД № 844) и «Письмо от N.» (ПД № 535). Что касается последней буквы, то ее, на наш взгляд, следует раскрыть как «Уоронцовой». Такая транскрипция данной фамилии встречается у Пушкина: в письме к Д. М. Шварцу (черновик его находится в этой же тетради на л. 41 об.) читаем: «Вот уже 4 месяца, как я нахожусь в глухой деревне — скучно, да нечего делать; здесь нет ни моря, ни неба полудня, ни италианской оперы. Но за то нет — ни саранчи, ни милордов Уор<онцовых>» (XIII, 129).

В свою очередь с этой пометой связана, как нам кажется, записанная выше ее (л. 12) и значительно позже строфа XXV третьей главы романа. Ее не было в беловой рукописи главы (см.: VI, 580—582). На л. 12 она появилась позже и поверх записанной здесь карандашом строфы XXXV. В «большом» академическом издании по поводу строфы XXV сделано следующее замечание: «Эта строфа писана в тетради вне связи с остальным текстом, в соседстве с автографом „Разговора книгопродавца с поэтом“, одинаковыми с ним чернилами и, по-видимому, одновременно с ним (26 сентября 1824 г.)» (VI, 310). Замечание это нельзя считать обоснованным. Во-первых, чернила, которыми написана бо́льшая часть стихотворения, очень бледные, резко отличающиеся от чернил строфы XXV; в той же части (на л. 16 об.), где «Разговор» переписывается более темными чернилами, — явно иной характер почерка, нежели в онегинской строфе. Главное же, строфа XXV могла быть записана лишь после того, как скрывшаяся под ней строфа XXXV была уже переписана в беловую рукопись. И, наконец, как нам кажется, побудительной причиной возникновения этой строфы послужили рисунки карандашом, имевшиеся на л. 12 (женские фигуры со спины — это, вероятно, изображение Воронцовой), и помета «П О У». Спустя два года (мы предполагаем, что строфа XXV написана после доработки белового автографа перед передачей главы в печать) поэт, очевидно, по-новому оценивал отношение Е. К. Воронцовой к нему, вспоминая ее письмо:

- 41 -

Кокетка судит  хладнокровно,
Татьяна  любит  не шутя
И  предается безусловно
Любви  как  милое дитя.
Не говорит она — отложим!
Любви  мы  цену  тем  умножим,
Мужчину в сети  завлечем,
Сперва тщеславие кольнем —
Надеждой, там  недоуменьем
И сердце слабое потом
Ревнивым  утомим огнем,
А то, скучая  наслажденьем,
Невольник  хитрый  из оков
Всечасно вырваться  готов.

(VI, 309—310)

Третья глава дописывается Пушкиным на л. 17 об., 18, 19, 19 об., 20, между 26 сентября и 2 октября 1824 г. (даты на л. 17 и 20). Несколько позже на л. 28 записана строфа XXXVI взамен написанной ранее строфы XXXVa (см.: VI, 325—326). Хотя при этом Пушкин и отвлекается другими замыслами, работа над онегинскими строфами идет споро, так как план окончания главы ему теперь почти ясен, и именно потому, вероятно, она начинает ему несколько надоедать, что и заставляет его невольно набрасывать рядом далекие по теме от онегинских строфы о Байроне и Наполеоне, дополняющие стихотворение «К морю», а также строки стихотворений «Смутясь, нахмурился пророк», «Мне жаль великия жены».

Создается впечатление, что современная политическая тема вторгается в онегинские строфы. Однако к этому времени Пушкин уже всерьез обдумывает возможность издания первой главы. Когда-то ему казалось, что «Онегин» не предназначен для печати (ср. в письме к Вяземскому от 4 ноября 1823: «О печати и думать нечего: пишу спустя рукава...» — XIII, 73). Но уже в Одессе он начинает думать иначе. «Сленин предлагает мне, — сообщает он Вяземскому в начале апреля, — за Онегина сколько я хочу. Какова Русь, да она в самом деле в Европе — а я думал, что это ошибка географов. Дело стало за цензурой, а я не шучу, потому что дело идет о будущей судьбе моей, о независимости — мне необходимой» (XIII, 92). 13 июня он пишет брату: «Попытаюсь толкнуться к вратам цензуры с первой главой Онегина. Авось пролезем» (XIII, 98).

Вероятно, в связи с этими планами Пушкин начинает работать в тетради ПД № 835 над предисловием к первой главе, начало которого он пишет карандашом на л. 10. Можно предположить, что по крайней мере начато это предисловие еще в Одессе (т. е. до 31 августа 1824 г.). Как отметил Ю. Н. Тынянов,16 во фразе: «...некоторые строфы, писанные в утомительном роде модных элегий, в коих чувство уныния поглотило все прочие» — Пушкин цитирует статью Кюхельбекера «О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие», напечатанную во 2-й части альманаха «Мнемозина». Цензурное разрешение на издание этой части было получено 14 апреля 1824 г., но вышла она позже: отклики на статью Кюхельбекера содержатся лишь в июльских письмах Вяземского;17 вероятно, лишь в конце июля, незадолго до отъезда Пушкина в Михайловское, альманах попал и в Одессу. Может быть, работа над предисловием, а потом и примечаниями к первой главе романа (л. 10—11 об.) делится между Одессой и Михайловским (границей здесь мог служить лист 10 об., на котором после первой строки предисловие пишется уже не карандашом, а чернилами, или же начало л. 11, где записи сделаны более бледными чернилами, нежели на л. 10 об.).

- 42 -

В 20-х числах октября на л. 33—33 об. пишется примечание об А. П. Аннибале, и, как нам представляется, примерно тогда же на л. 20 об. (который остался пробельным после завершения третьей главы романа) пишутся две строфы о театре (XVIII и XIX) и дорабатываются XXII и XVI строфы первой главы романа (см.: VI, 259—260).

К этому выводу приводит анализ пометы на л. 30 (напомним, что на л. 32 записано стихотворение «Графу Олизару», которое мы датируем началом 20-х чисел октября 1824 г.):

700         4  2800
	[2800]	[700]

Очевидно, это подсчет возможной выручки за первую главу «Онегина», которая к тому времени состояла из 50 строф (ср. подсчет строк на л. 20 тетради ПД № 834, рядом со строфой LIV первой главы — РП, с. 297). За «Бахчисарайский фонтан» Пушкин получил по пяти рублей за строку. Может быть, такого финансового успеха от «Онегина» Пушкин не ожидает и потому кладет по четыре рубля за строку.

Следовательно, четыре строфы были присоединены к первой главе несколько позже, нежели был произведен указанный подсчет. Это строфа XXIII («Я помню море пред грозою...»), написанная сначала для третьей главы, две строфы о театре (XVIII и XIX), а также, вероятно, строфа LV.18

В конце октября пишется письмо Плетневу (часть чернового наброска которого мы находим на л. 34) — об издании первой главы (XIII, 113), которая в это время переписывается набело, а в начале ноября отправляется в Петербург с Л. С. Пушкиным.

Одновременно с подготовкой к печати первой главы Пушкин начал работу и над четвертой главой романа. В начале 10-х чисел октября на л. 29 (на л. 27 об. дата: 10 октября) записываются полторы строчки новой главы:

Сегодня вы ко мне писали
[Не отпирайтесь]

На обороте записываются строфы «Минуты две они молчали...» (впоследствии строфа XII — см.: VI, 343—344) и «Я жертва долгих заблуждений...» (впоследствии строфа IX — см.: VI, 342—343). В продолжение объяснения Онегина с Татьяной на л. 31 записывается строфа «Я отрок был и мною правил», впоследствии передвинутая в самое начало главы уже в качестве лирического отступления о женщинах (VI, 333). В конце октября — пока опять же в составе исповеди Онегина — набрасываются и другие строфы, посвященные резкой характеристике женщин (VI, 334—338) — на л. 32 об., 33, 33 об., 34. Между прочим на последней странице записана фраза, выделенная в издании «Рукою Пушкина» (РП, с. 158) в особый прозаический набросок: «Я мнил иной успех оправдал меня — тут я их узнал»; третье слово здесь надо читать как «мой», а всю фразу следует понимать как обычную помету-конспект, предваряющую дальнейший стихотворный онегинский текст (а следовательно, и печатать в составе черновиков романа — ср.: VI, 314, 316, 346).

Продолжена работа над исповедью Онегина в конце ноября на л. 39 об., 41, 41 об. (на л. 40—40 об. письмо Вяземскому от 29 ноября

- 43 -

1824 г.). После л. 41 вырваны два следующих листа — это единственное место в тетради ПД № 835, когда на вырванных листах был, возможно, текст. В академическом издании указывается: «Текста строф V и VI не сохранилось, и, возможно, что эти строфы не были написаны. Черновые рукописи строф VII и VIII утрачены» (VI, 342). Очень вероятно, что все эти четыре строфы были записаны на вырванных листах (см. об этом ниже).

Исповедь Онегина дорабатывается уже в конце декабря на л. 50 об., 51 об., 52 (строфы XV, XVII, XVIIa, XXIII); под последней строфой даты: «1 генв. 1825» и «31 дек. 1824», а на полях помета: «Sotisse et Impertinence» («глупость и нахальство»), смысл которой не совсем ясен.

На л. 51 об. у строфы XVII («Так проповедовал Евгений...» — VI, 350) снова подсчет:

11
	5   6

Это несомненно подсчет количества строф «Онегина», написанных для четвертой главы. Здесь обозначены два массива онегинских строф — на л. 29 об.—34 и на л. 39 об.—51 об. Если принимать во внимание только дописанные до конца строфы (неоконченные строфы, вероятно, были Пушкиным забракованы), то в первом случае мы действительно насчитываем пять строф — XII, IX, I, II, IV, а во втором лишь две — IVв и XVII (во втором случае, вероятно, и следует учитывать строфы V—VIII, которые могли быть записаны на листах, вырванных после л. 41).19

В январе 1825 г. на л. 52 об.—54 об. пишутся строфы XXIV, XXIVа—д (VI, 356—361), намечающие новый поворот сюжета романа, который в окончательной редакции наступит лишь в седьмой главе: планы матери Татьяны везти ее в Москву на «ярманку невест». При таком повороте столкновение Онегина и Ленского, очевидно, не предусматривалось; тем более примечательно, что в конце января — начале февраля (ср. текст на л. 58 об., датируемый нами первой половиной февраля) на л. 57 об.—58 об. пишутся строфы XXV—XXVII (IV, 361—363), посвященные Ленскому, — очевидно, Ленскому была уготована в сюжете романа какая-то совершенно иная роль, нежели в окончательной редакции.

Здесь же, на л. 58, находятся наброски строф второй главы: VII, VIII, VI, Х строфы, которые отмечены в описании В. Е. Якушкина (Як., с. 31), но пропущены в академическом издании. Л. С. Сидяков справедливо связывает эти наброски с перебеливанием второй главы романа и относит их к концу марта — началу апреля 1825 г.20 Заметим, что строфы эти также посвящены Ленскому.

На л. 64 об. записывается строфа XIV четвертой главы романа («Нет, я не создан для блаженства...» — VI, 347—348), а на л. 65—68 об. — одесские строфы, позже включенные в «Путешествие Онегина». Однако во второй половине марта — апреле 1825 г. (ср. лист 65, датируемый нами временем не позже середины апреля) строфы эти писались для четвертой главы. Уже говорилось о том, что, судя по написанным к этому времени строфам, они выстраивались отчасти по плану, предвосхищающему седьмую главу окончательного текста. В 1828 г., намечая дальнейший план романа (уже после того как были написаны пятая и шестая главы), Пушкин использует, вероятно, более ранний замысел: «...дорога — Москва — Генерал — Одесса». В Одессе, вероятно, Онегин

- 44 -

снова должен был встретиться с автором. Что же касается Ленского, то, определяя его судьбу, Пушкин, надо полагать, колебался между несколькими вариантами, которые будут упомянуты уже как нереализованные (хотя и возможные некогда для Ленского) в строфах XXXVII—XXXIX шестой главы романа.

С л. 70 начинается сплошной онегинский текст — сначала с перепланировки начала четвертой главы (л. 70—71 об.). Лист 69 об. (письмо к Александру I) заполнялся в конце июня — начале июля 1825 г. — следовательно, онегинские строфы пишутся позже этого времени. С л. 75 записи ведутся карандашом (с более поздней правкой чернилами) — возможно, уже в декабре. Об интенсивности работы над «Онегиным» в это время можно судить по датам на л. 77 об. (2 января) и на л. 79 (3 января)21 — между этими датами записаны (за два дня!) семь последних строф четвертой главы (см.: VI, 373—376).

На л. 78 у строфы XLVIII дан подсчет количества стихов в 47 строфах (см.: РП, с. 306; строфы XLVII в черновой рукописи не было, см.: VI, 375).

Мы полагаем, что в работе над четвертой главой следует выделить два этапа, границей которых является начало карандашных записей на л. 75. Первая половина главы, записанная чернилами, до л. 75 (кончая строфой XXX, см.: VI, 366), возможно, появилась в июле; вторая, с л. 75 об., представляющая карандашную запись, — в конце декабря. Между этими датами Пушкин работал над другими произведениями. Напомним, что в июле Пушкин продолжил работу над трагедией «Борис Годунов» (см. об этом ниже), которая была кончена 7 ноября. Одновременно он работал над автобиографическими записками. В первой половине сентября Пушкин сообщал Катенину: «Стихи покамест я бросил и пишу свои memoires, то есть переписываю набело скучную, сбивчивую черновую тетрадь» (XIII, 225).

Пятая глава начата 4 января 1826 г., и писалась она столь же интенсивно, как и конец четвертой. Очевидно, уже в январе глава эта в тетради ПД № 835 была дописана до строфы XXI (см. л. 61) и далее перенесена в тетрадь ПД № 836. Работа над шестью главами была закончена в основном в 1826 г., как ясно из письма Пушкина к Вяземскому от 1 декабря 1826 г., где он сообщает: «Во Пскове вместо того, чтобы писать 7-ую главу Онегина, я проигрываю в штос четвертую, не забавно» (XIII, 310). Впрочем, дошедшие до нас черновые строфы XLIII—XLV шестой главы помечены уже 10 августа 1827 г. — они находятся среди черновиков романа о царском арапе в той же тетради ПД № 836 (л. 24—24 об.; см.: VI, 408—410); остальные строфы шестой главы были записаны, вероятно, в уничтоженной михайловской тетради. О возможной переработке конца пятой и шестой глав (в связи с изменением первоначально намеченной судьбы Ленского) говорилось выше.

В заключение отметим несколько автоиллюстраций в черновиках романа.

На л. 6 об. и 7 нарисованы, очевидно, портреты Татьяны (возможно, одной из знакомых Пушкина, которая ему напоминала героиню), оба в профиль, первый — в головном уборе, другой — с распущенными черными волосами; на л. 7 нарисована Татьяна в рост, спрятавшая лицо в ладонях; на л. 7 об. — Татьяна, сидящая на постели. Последний рисунок находится рядом с черновыми строками:

Окаменев облокотилась
Постель             горяча
С ее прелестного плеча
Сорочка легкая спустилась

- 45 -

[Упали]  [кудри]  [на глаза]
[На перси]  [капнула]  [слеза]

(VI,  321)

На л. 17 изображен всадник, садящийся в седло, рядом со строками:

Внук няни [к вечеру] явился
Соседа видел                     ему
Письмо вручил он самому.
И что ж сосед? — верхом садился —
И положил письмо в карман...

  (VI,  325)

На полях «театральных» строф (л. 20 об.) — изображение фигур в балахонах, мужской и энергичный женский профили (актеры?). К одесским строфам «Онегина» относится рисунок женщины, садящейся в экипаж (л. 68). Ср. текст:

Финал гремит — пустеет зала,
Шумя волнуется разъезд
[Карета              застучала]
Толпа на площадь побежала
При блеске полунощных звезд...

    (VI,  472)

Возможно, с письмом Татьяны связано и изображение на л. 2 взлетающего Меркурия (по статуе Джованни да Болонья, см.: Летопись, с. 471).

«Цыганы»

Над поэмой «Цыганы» Пушкин начал работать в тетради ПД № 834, на л. 45 об.—48. Строки поэмы на этих листах перебиваются лишь один раз — черновиком письма к А. А. Бестужеву от 12 января 1824 г., которое позволяет довольно точно датировать обращение Пушкина к новому замыслу. В то время Пушкин набросал начало поэмы (соответствующее 62 строкам окончательной редакции) кончая строками:

     По  городам  ходи с медведем
     Иль подаяния  проси...

(IV, 405—410)

Тогда же на л. 45 об. был набросан план, впоследствии довольно точно выдержанный:

Старик
Дева
Алеко и Мариола
Утро, Медведь, селенье опустелое
Ревность
Уб<ийство> Признание
Убийство
Изгнание

    (IV,  453)

Вскоре после 8 марта работа над поэмой переносится в тетрадь ПД № 835 (л. 3—3 об.), которая, видимо, и была первоначально заведена прежде всего для осуществления этого замысла. Здесь перебеливается эпизод, посвященный появлению Алеко в таборе (начиная со строки «Веду я гостя — за курганом...»). Уже в конце первой страницы беловой автограф начинает пестреть поправками, а на обороте переходит в черновик, доведенный до строки: «Готовы двинуться в поход» (IV, 406—410).

- 46 -

Вновь обратился к продолжению «Цыган» Пушкин, однако, спустя несколько месяцев — очевидно, незадолго до отъезда из Одессы (31 августа). На л. 9 об.—10 записано продолжение «Цыган»:

Оставьте,  дети,  ложе сна
............
Такой  глубокий  чудный стон

       (IV,  412—415)

Между прочим, примерно к этому времени относится первое упоминание «Цыган» в переписке современников поэта. 27 июня 1824 г. В. Ф. Вяземская сообщает мужу: «Он еще начал <...> „Цыганку“ <...> которую не хочет кончить» (Летопись, с. 484).

Понадобилось лишь еще одно обращение Пушкина к поэме, чтобы она была — в первоначальной редакции — окончена. Это произошло в начале октября 1824 г.

На л. 24 Пушкин начинает набрасывать в два столбца стихотворные строки, обращенные к младенцу: «Дитя, не смею над тобой» (II, 883). Давно замечено, что они перекликаются с монологом Алеко над колыбелью сына, который Пушкин будет писать в конце 1824 г., но так и не включит в состав поэмы. На наш взгляд, на л. 24 Пушкин и пишет не что иное, как продолжение «Цыган». По плану, намеченному в начале работы над поэмой, он уже подошел примерно к середине произведения и должен был приступить к пункту «Ревность». В дальнейшем, спустя всего тридцать с небольшим строк повествования, Алеко суждено услышать песню Земфиры над колыбелью ребенка «Старый муж, грозный муж». Вероятно, сначала у той же колыбели Пушкин намеревался показать Алеко.

Однако, возобновив работу с драматической сцены, Пушкин, вероятно, почувствовал необходимость подготовить ее эпическим рассказом. На том же листе (л. 24) повествование пошло по новому руслу: «Прошло два лета — так же бродят...» (IV, 415), и намеченный в начале страницы эпизод не вписался в ткань поэмы. Он так и остался в черновике, впрочем, незачеркнутым, более того — ему дается особое заглавие «Младенцу» (первоначально — «Ребенку»), и набросок сокращается до двух (до конца не отделанных) четверостиший. Теперь он воспринимается Пушкиным в качестве отдельного стихотворения. Однако перечитывая впоследствии текст поэмы, он почувствовал в ней ощутимый для него пробел и пытался позже несколько по-новому обработать монолог Алеко, но так и не нашел для него места.

Работа над поэмой «Цыганы» продолжается без длительных остановок вплоть до л. 28. В начале л. 27 об. Пушкин ставит дату — 8 октября, потом зачеркивает восьмерку и ставит 10, зачеркивает и эти цифры, а затем снова записывает их. Надо полагать, что 8 октября он приступил к заполнению листа 27 об., а 10 октября кончил эпилог поэмы на л. 28. Переписав впоследствии текст поэмы в тетради ПД № 836, Пушкин так же колеблется в определении даты: «[8] 10 окт.».

Очевидно, еще не доведя работу над поэмой до конца, Пушкин начинает на л. 29 записывать в два столбца начало лицейского стихотворения «Гроб Анакреона» (1815). Может быть, оно приходит ему на ум по ассоциации, закрепленной в эпилоге поэмы. Ср. в «Гробе Анакреона»:

Здесь, подняв на лиру длани
И нахмуря важно бровь,
Хочет петь он бога брани,
Но поет одну любовь...

(II, 16)

и в «Цыганах»:

В стране, где долго-долго брани
Не умолкал ужасный гром

- 47 -

............
В пустыне дикой я любил
Их песен радостные гулы
И нежны имена твердил
Земфиры, милой Мариулы...

(IV, 436—437)

Но характерно, что сходная античная тема впоследствии будет прямо введена в состав поэмы — в написанном позже эпизоде рассказа старого цыгана об Овидии.

Под началом стихотворения «Гроб Анакреона» (возможно, несколько позже) Пушкин записывает на л. 29 заметку о Бессарабии (предполагаемое примечание к «Цыганам»), которую следует печатать в составе черновых редакций поэмы (XI, 22, 293), и здесь же набросаны строки, где Алеко сравнивается с журавлем (первоначально — с голубем), отставшим от стаи, — строки эти окончательно отработаны на л. 29 об. (IV, 438—439). Закончив поэму, Пушкин испытывает вполне понятное после напряженной работы (по сути дела, бо́льшая часть поэмы написана за несколько дней) состояние опустошенности, что получило отражение в письме к Вяземскому: «Кстати о стихах: сегодня кончил я поэму „Цыгане“. Не знаю, что о ней сказать. Она покамест мне опротивела» (XIII, 111). 25 января 1825 г. Пушкин уточняет: «Я кажется писал тебе, что мои Цыгане никуда не годятся: не верь — я соврал — ты будешь ими очень доволен» (XIII, 135).

Возвращается к «Цыганам» Пушкин незадолго до 20 октября 1824 г.; теперь на л. 31—31 об. он пишет вставной эпизод «Скажи, мой друг, ты не жалеешь...» и т. д. (IV, 439—443), включающий, в частности, и легенду об Овидии. Надо полагать, что работа на л. 31 об. велась и тогда, когда следующая страница была занята текстом стихотворения «Графу Олизару» (а следовательно, уже в 20-х числах октября); об этом свидетельствует густота записей на л. 31 об. (на полях поперек листа).

Очевидно, в ноябре — декабре беловик поэмы переписывается в тетради ПД № 836 (л. 3 об.—15; см.: IV, 453—463), а в конце декабря на л. 50 об. Пушкин начинает вновь работать над монологом Алеко над колыбелью сына (IV, 447—448); позднее, уже после перебеленного текста поэмы, этот эпизод будет тщательно отрабатываться в тетради ПД № 836 на л. 15 об.—16 об. (IV, 444—447, 448—452), но в окончательную редакцию так и не включится.22

Отметим иллюстрации Пушкина к поэме «Цыганы»: на л. 10 — всадник с плетью, вол (к описанию цыганского табора), на л. 50 об. — медведь, рядом со строками монолога Алеко (зарисовка эта связана, вероятно, с воспоминанием о занятиях Алеко; напомним, что медведь специально упомянут в первоначальном плане поэмы).

- 48 -

«Подражания Корану»23

Наброски «Подражаний Корану» встречаются на различных листах тетради ПД № 835 — от л. 9 до л. 68, но далеко не во всех случаях эти стихотворения занимают доминирующее положение на странице; нередко они записаны на свободных частях страниц — как правило, позже их последовательного заполнения.

Первое (по времени создания) стихотворение этого цикла записано на л. 18 об. (в самом конце сентября 1824 г.). Это интерпретация суры «Слепый», которая понята Пушкиным как рассказ о гонимом пророке. Стихотворение начинается в левом верхнем углу — первоначально хореическими строками (вероятно, Пушкин намеревался писать на странице в два столбца):

Слаб и робок человек
Слеп умом и все тревожит.

В академическом издании (II, 473) эти две строки отнесены к наброскам ненаписанных «Подражаний Корану». Однако смелая метафора «слеп умом» уже достаточно определяет основную тему стихотворения о «слепых». Столь же неправомерно, на наш взгляд, относить к вариантам второго (по окончательному счету) «Подражания Корану» (II, 886) строки, записанные на левом поле, ниже перебеленного четверостишия «С небесной книги список дан»:

Пророк мой вам того не скажет
[Мои законы]
[Он вежлив, скромен]
[Не плат<ит?>]

Положение этих строк в черновом автографе со всей несомненностью свидетельствует об их непосредственной связи именно с названным четверостишием. В левом нижнем углу страницы после окончания данного стихотворения появляются наброски:

в боях
[ничем не знамениты]

В академическом издании эти слова отнесены к вариантам стихотворения «Клеопатра» (III, 685), так как там имеется строка «Никем не знаемый — ничем не знаменитый». Между тем на л. 18 об. эти слова по почерку одинаковы с последними строками стихотворения «Смутясь, нахмурился пророк» и несомненно написаны одновременно с ним. Трудно предположить, что замысел «Клеопатры» впервые намечен у Пушкина словами, второстепенными для данного стихотворения. Иное дело — шестое (по окончательному счету) «Подражание Корану» («Недаром вы приснились мне»): здесь эти слова можно считать опорными; над ним Пушкин и начинает работать на следующей странице (л. 19), но пишет пока только полтора четверостишия.

Пушкин еще не собирается писать цикл: стихотворение «Смутясь, нахмурился пророк» переписывается набело в тетради ПД № 833 (л. 28 об.—29) под заглавием «Подражание Корану. Из главы „Слепый“ в 42 стихах» (несколько позже исправлено на «Подражания...», и тогда же перед стихотворением поставлен порядковый номер — I).

Вновь обратился к Корану Пушкин 2 октября 1824 г., когда он, только что закончив третью главу «Онегина» и поставив дату, тут же, на л. 20 (те же чернила и почерк), начинает набрасывать новое подражание, обрабатывая один стих из суры «Крава» о споре Авраама и Нимврода. Первоначально этот черновик кончался строкой «На все простерта

- 49 -

длань моя». Вернувшись позже (может быть, на следующий день) к этому черновику, Пушкин пытается его дописать. Некоторое (заметное на глаз) изменение почерка, а также крайняя неразборчивость черновика (Пушкин, стараясь уместить на остатке страницы все стихотворение, пишет мелко, а перо у него уже сработалось) заставили заподозрить здесь новый, неоконченный набросок, который в академическом издании расшифрован так:

[Отец]  В  глаза —
А  за  глаза  Maman, Папа́

(II,  472,  993)

Трудно представить себе, что, начиная столь отличный от всего предыдущего текста набросок, Пушкин не отделил бы его — пробелом или же разделительной чертой. На самом деле эти строки (начало первой из них зачеркнуто), по-видимому, читаются так:

[Он]  [Я]  [Но люди]
О да  сказа<л>  [Ним<врод>]  Ним<врод>
                                                     ты  рек

После этого Пушкин отчеркивает незаконченный черновик, ниже начинает перебелять его и в основном заканчивает. Окончательную правку он проводит уже в беловом автографе, записанном вслед за стихотворением «Смутясь, нахмурился пророк» в тетради ПД № 833 (л. 29 об.) с пометой «Подр <ажание> 2».

В начале же октября, закончив в тетради ПД № 835 «Второе послание к цензору», на л. 22 Пушкин работает над новым подражанием Корану — «Земля недвижна — неба своды». Несомненно, что черновик этого стихотворения писался не какое-то время спустя, а непосредственно после «Второго послания к цензору» и до следующего далее стихотворения «Клеопатра». Именно в таком порядке, вслед за стихотворением «С тобою древле...», переписаны в тетради ПД № 833 «Второе послание...», «Земля недвижна...» (на л. 32 с пометой «3 подр<ажание> Кор<ану>») и «Клеопатра». Следовательно, в первых числах октября цикл «Подражания Корану» состоял только из трех стихотворений (впоследствии занявших в цикле 3-е, 4-е и 5-е места). В новой же редакции этот цикл оформился гораздо позже, когда уже не имело смысла переносить новые перебеленные стихотворения, вошедшие в его состав, в тетрадь ПД № 833, хотя место там для них нашлось бы: листы 34 об.—35, идущие за «Клеопатрой», остались незаполненными.

В начале ноября 1824 г. Пушкин пишет брату: «Я тружусь во славу Корану» (XIII, 119). Он имеет в виду стихотворение «Торгуя совестью пред бледной нищетою» (л. 38 об.), в котором также интерпретирует один стих из суры «Крава». Заметно, однако, что теперь характер ее переработки у Пушкина совершенно иной, нежели в стихотворении «С тобою древле...». Теперь «подражание» совершенно лишено арабского колорита, имеет форму назидательной притчи, пишется изощренной строфой и обособляется особым (не «кораническим») заголовком — «Милостыня», который появляется перед перебеленным текстом, записанным на той же странице, ниже трудно дававшегося Пушкину черновика.

Очевидно, несколько позже, уже во второй половине ноября, заканчивается еще одно «подражание» — «И путник усталый на бога роптал». К его теме Пушкин обратился ранее, в конце октября, в наброске на л. 34 «Я не дремал — но усыпленье» (II, 896—897), в котором тот же мотив обрабатывается в лирическом ключе. Теперь же (на л. 39—39 об.). по-прежнему свободно интерпретируя два стиха суры «Крава», Пушкин создает довольно большое — в духе восточных сказок — стихотворение, написанное «балладным» размером, амфибрахием, и опять в строфической форме. Однако и это стихотворение в то время, кажется, еще не

- 50 -

мыслилось в составе цикла. Вероятно, значительно позже (может быть, в апреле — мае 1825 г. — см. об этом ниже), предполагая включить его в цикл, Пушкин попытался унифицировать ритмику этого стихотворения с другими стихотворениями цикла, начав «переписывать» его на л. 11 об. (снизу вверх листа) четырехстопным ямбом:

В  пустыне древле человека
Господь узрел  и  усыпил...

(II, 896)

Пока же на свободном клочке л. 36 Пушкин продолжает начатое в начале октября стихотворение «Недаром видел я во сне», заканчивая обработку его в составе трех четверостиший, имеющих выразительную, аскетическую форму:

Недаром видел я во сне
В бою с обритыми главами
Во рву, на башне, на стене
С окровавленными мечами.

Вы победили! Слава вам —
А малодушным посмеянье,
Они, не веря д<ивным> снам,
Не шли на бранн<ое> призванье.

Прельстясь добычей дорогою,
Они в раскаянье своем
Рекут: Возьмите нас с собою!
Но вы скажите:  не  <возьмем>.

           (II, 892—893)

Очевидно, несколько позже на смежном листе, л. 35 об., к стихотворению дописывается еще одно четверостишие: «Блаженны падшие в сраженье...» (II, 893), а еще позднее оно перебеливается на свободной нижней половине л. 37 об. (ниже черновых набросков «Клеопатры») — уже в составе пяти четверостиший (после первого следовали строки «Внемлите радостному кличу...» — II, 355). Закончив же переписывать стихотворение, Пушкин набрасывает на полях его шестое четверостишие, должное стать четвертой строфой:

Они твердили: пусть виденья
Толкует хитрый Магомет.
Они ума его творенья?
Его ль нам слушать? он поэт.

В академическом издании эти строки напечатаны в качестве самостоятельного наброска «Подражаний» (II, 473, 983), что неверно.

Новое обращение к Корану мы находим на л. 68 об., где поперек листа на левом поле записан набросок «В пещере тайной в день гоненья» (II, 475, 998—999). На этом же листе Пушкин закончил (в апреле 1825 г.) работу над одесскими строфами «Евгения Онегина». В пушкиноведении существует стойкая традиция относить этот набросок к «воронцовскому» лирическому циклу (в связи с упоминанием здесь «талисмана»: «Внезапно ангел утешенья Влетев принес мне талисман»). Однако еще в дореволюционном академическом издании сочинений Пушкина справедливо замечено: «Этот набросок, может быть, находится в связи с „Подражаниями Корану“, к которым он близок и по месту своему в рукописи, хотя Анненков, стараясь в 1855 году провести его через цензуру, не позволявшую называть Коран „сладостным“, писал, что „автор здесь набрасывает первый очерк известного стихотворения «Талисман»...“».24 Действительно, смысл стихотворения совершенно проясняется, если вспомнить, что, согласно легенде, в пещере

- 51 -

на горе Тор (близ Мекки) архангел Гавриил по обыкновению вручал Магомету очередные суры Корана. В той же пещере Магомет провел ночь после изгнания из Мекки.

Уже отмечалось, что первоначально цикл «Подражания Корану» состоял из трех стихотворений. Три других стихотворения на коранические темы, написанные уже в конце 1824 г., по тональности резко отличались от этого цикла. Нам представляется, что именно в наброске «В пещере тайной...» Пушкин намечает новую кульминацию цикла: изгнание Магомета, которое обернется торжеством его учения. Нельзя не заметить, что, в сущности, вариантом этого наброска станет седьмое «подражание» («Восстань, боязливый...»); о «дне тяжкого гоненья» будет упомянуто и в первом стихотворении цикла. Стихотворение «Восстань, боязливый...» записано без предварительного черновика на левом поле рядом с шестым «подражанием» Корану (л. 37) — резкая смена ритма давала смелый переход к стихотворениям «Торгуя совестью пред бледной нищетою» и «Путник усталый на бога роптал», которые, на наш взгляд, только после этого и включаются в общий цикл. Работа же над двумя первыми (по окончательному счету) стихотворениями цикла велась, вероятно, в михайловской тетради, но не случайно оттуда Пушкин переносит беловые редакции этих стихотворений в тетрадь ПД № 835 (собирая весь цикл в одной тетради); на свободных полях л. 13 и 9 записываются соответственно «Клянусь четой и нечетой» и «О жены чистые пророка».

Когда произошло переоформление цикла? На наш взгляд, в апреле — мае 1825 г. Хотя «Подражания Корану» и числятся в перечне тетради Капниста, отосланной для издания 15 марта 1825 г. (см.: РП, с. 230), этот цикл тогда, вероятно, состоял или из трех стихотворений, записанных в тетради ПД № 833, или же из семи, созданных к тому времени. В новой редакции цикл был создан не позже конца мая 1825 г. (и не раньше конца апреля, когда появился набросок «В пещере тайной...»). Тогда Пушкиным досылались в Петербург последние стихотворения, добавленные к тетради Капниста, для передачи в цензуру.

Цикл «Подражания Корану» заключал книгу «Стихотворения Александра Пушкина» (СПб., 1826) и помечен здесь 1824 г. (ряд других датировок помещенных здесь стихотворений также неточен, так как давался едва ли не Плетневым, — см. об этом ниже).

В заключение отметим иллюстрации Пушкина к стихотворениям цикла «Подражания Корану»: рядом с беловиком стихотворения «О жены чистые пророка» (л. 9) — женские ноги в восточных шароварах; в беловике стихотворения «Недаром вы приснились мне» (л. 37) — мусульманин с саблей; в черновом автографе стихотворения «И путник усталый на бога роптал» (л. 39 об.) — рисунки иконографически аналогичных профилей, старика и молодого; здесь же в верхней части листа нарисован профиль старого человека, в очках, с залысинами, с дряблыми складками кожи; однако при всем том в линии профиля мы угадываем характерные пушкинские черты — в сущности, это тоже иллюстрация к стихотворению, но как бы намекающая на его лирический подтекст.

«Борис Годунов»25

Работа над «Борисом Годуновым» была начата Пушкиным в первых числах декабря, когда он на л. 44—44 об. старательным почерком записал предварительные заметки (конспект из Карамзина — VII, 288—289), а на л. 45 уже набросал план (VII, 289) и начало первой сцены. На этом этапе работы над трагедией Пушкин отвлекается от замысла лишь один раз: закончив первую сцену пьесы, он на л. 46—47 записывает так называемый «Воображаемый разговор с Александром I». Это

- 52 -

вторжение в текст трагедии в высшей степени интересно. Не забудем, что Пушкин писал трагедию параллельно с автобиографическими записками. «Воображаемый разговор», конечно, не входил в их состав, но он также отражал раздумья Пушкина о своей судьбе, о несправедливом гонении, о взаимоотношениях с властью. В свою очередь одновременная работа над исторической хроникой и хроникой своего времени (автобиографическими записками) проливает дополнительный свет на проблематику трагедии. Едва прочитав Х и XI тома «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина (они послужили основным историческим источником пьесы), Пушкин заметил: «...это злободневно как свежая газета» (XIII, 211). Эта злободневность изначально присутствовала и в трагедии Пушкина. Недаром «Воображаемый разговор» начинается с рассуждений об описании убийства Павла I в оде «Вольность». Так и в трагедии: Пушкин мог быть вполне объективен в изображении событий Смутного времени — все равно они возбуждали «опасные» вопросы о власти, тирании и проч.

На л. 47 об. пишется вторая сцена трагедии, а далее следующие сцены, вплоть до монолога Пимена включительно. Позже, в конце июля 1825 г., в неотправленном письме к Н. Н. Раевскому Пушкин скажет: «Я пишу и размышляю. Большая часть сцен требует только рассуждения; когда же я дохожу до сцены, которая требует вдохновения, я жду его или пропускаю эту сцену — такой способ работы для меня совершенно нов» (XIII, 573; подлинник по-французски). Первой из сцен трагедии, требовавшей «вдохновения», была именно пятая (в автографе, видимо, ошибочно: «явление 4»). Она далась Пушкину с трудом и была закончена несколько позже, уже в начале января 1825 г. Окончив монолог Пимена на л. 50, Пушкин прерывает работу над трагедией и по обыкновению тут же подсчитывает (л. 49 об.) количество написанных строк:

132  15  4  60        1  212

—10  —40  28  76      65  219

Если быть точным, то количество строк трагедии (кончающихся на л. 49 об.) — 213, но, очевидно, подсчет в черновике достаточно труден даже для автора, и потому он вновь пересчитывает строки, проверяя себя, но все же опять ошибаясь.

Работа над сценой в Чудовом монастыре продолжена в самом начале января на л. 52 об., где пишется первоначальный вариант первого монолога Григория Отрепьева «Три раза в ночь — злой враг будил меня» (VII, 287—288), в котором герой прозревает (вещий сон!) свою грядущую историческую судьбу: гибель после завоевания Москвы.

Этот монолог перерабатывается несколько позже на л. 55, после чего на л. 55 об.—56 сцена продолжена и оборвана на строке «Смотри: Борис достиг верховной власти». Но после этого трагедия уже не записывается в тетради ПД № 835 — вероятно, она перенесена в михайловскую тетрадь.

Очевидно, перерыв в работе над «Борисом Годуновым» был довольно длительным. Лишь 13 июля 1825 г. Пушкин сообщит Вяземскому: «Покамест, душа моя, я предпринял такой литературный подвиг, за который ты меня расцелуешь: романтическую трагедию» (XIII, 188); это написано после окончания первой части трагедии (вплоть до сцены «Корчма» включительно). Эмоциональный тон письма свидетельствует, что Пушкин еще не остыл от работы. Очевидно, конец пятой сцены («Чудов монастырь») и четыре следующих (из них одна, «Ограда монастырская», впоследствии не вошла в окончательную редакцию произведения)

- 53 -

Пушкин пишет в конце июня — начале июля 1825 г. Не случайно, что они не попали в тетрадь ПД № 835, которая именно с этого времени и оставляется поэтом исключительно для романа в стихах «Евгений Онегин».

С тех пор работа над трагедией, вероятно, ведется более или менее систематически — она окончена 7 ноября 1825 г. (дата на беловом автографе) .

Стихотворения и стихотворные наброски26

«Приют любви, он вечно полн» (II, 472, 992—993).

Наброски этого стихотворения мы находим на л. 3 и 6, но в первом случае запись сделана явно позже расположенных на этой странице строк из «Цыган», во втором же — набросок предшествовал записанному ниже продолжению письма Татьяны. Учитывая это обстоятельство, а также то, что оба наброска, судя по палеографическим признакам, написаны одновременно, работу над этим стихотворением следует отнести ко времени поездки Пушкина в Кишинев (12—28 марта 1824 г.), когда он работал над письмом Татьяны. В эти дни, по всей вероятности, сначала был записан набросок на л. 3 поверх строк поэмы «Цыганы», а затем замысел был продолжен на л. 6.

«Зачем ты послан был и кто тебя послал» (II, 314—315, 824—828).

Стихотворение это начато на л. 7, но, дойдя здесь до строк:

Толпа свободой волновалась
[Родился ты], —

Пушкин, видимо, прежде чем возвратиться к онегинскому замыслу, набрасывает на следующем листе (л. 8) стихотворение Жуковского, посвященное падению Наполеона (см. об этом выше, с. 31). Это, по определению М. А. Цявловского, «типичная для Пушкина мнемоническая запись стихотворения, когда он само собою разумеющиеся слова, а иногда и целые стихи заменял волнистой чертой» (РП, с. 493). Приведем для примера только пушкинскую запись первого четверостишия, тем более что в издании «Рукою Пушкина» (РП, с. 492) последняя его строка разобрана несколько неверно:

Сей день есть день суда и мщенья
Сей грозн<ый> д<ень> земле яв<ил>
Неп<обедимость провиденья>
И силы горд<ых> сокруш<ил>

(в оригинале — «И гордых силу пристыдил»).

После этого Пушкин записывает на л. 7 окончание письма Татьяны и вслед затем на смежной странице (л. 6 об.) продолжает работу над стихотворением «Зачем ты послан был», лепя строки справа на узком поле, оставшемся от рисунков, а под конец записывая их по диагонали в левой нижней части того же листа.

Таким образом, начало работы над этим стихотворением (на л. 7) следует отнести к 28 марта 1824 г.; тогда же записывается стихотворение Жуковского на л. 8. Несколько позже стихотворение «Зачем ты послан был» продолжено на л. 6 об., но так и не доведено до конца.

Отметим, что наполеоновская тема, помимо отмеченного выше хронологического совпадения, впрямую соотносилась Пушкиным с онегинским замыслом, что нашло отражение в строфе XIV второй главы романа («Мы все глядим в Наполеоны»). Не случайно по окончании второй

- 54 -

главы Пушкин пишет 8 декабря 1823 г. стихотворение «Недвижный страж дремал на царственном пороге» (ПД № 834, л. 41 об.—42), с которым тесно связано по теме и стихотворение «Зачем ты послан был». Позже, уже в Михайловском, вернувшись к доработке стихотворения «К морю», Пушкин снова обратится к теме поверженного Наполеона.

«К морю» (II, 331—333, 848—858).

Первоначальный черновик этого стихотворения, вероятно, находился на вырванных в конце тетради ПД № 834 листах, среди строф первой половины третьей главы «Онегина», и, судя по содержанию (ср. «Прощай, свободная стихия»), написан в Одессе, незадолго до отъезда (31 августа 1824 г.). В этой редакции стихотворение под названием «Морю» перебелено в тетради ПД № 835, на л. 12 об.—13, бледными чернилалами в середине сентября 1824 г. (на л. 11 об. дата: 5 сентября).

В промежутке между 26 сентября (дата на л. 17) и 2 октября (дата на л. 20) Пушкин более темными чернилами начинает переработку белового автографа, насыщая элегию политической тематикой, придающей стихотворению высокий философский характер:

И что ж, о чем  жалеть? куда  же
Меня бы вынес Океан,
Судьба людей повсюду та же:
Где капля блага, там на страже
Уж Просвещенье иль Тиран.

(II,  849—850)

Здесь же Пушкин попытался ввести тему поверженного Наполеона («Один предмет в твоей пустыне Мою бы душу поразил»), после чего перенес доработку стихотворения на л. 18, где после долгих исправлений и закончил строфы о Наполеоне и Байроне (четыре из этих строф позже будут перенесены в стихотворение «Наполеон»).

Однако и на этом работа над стихотворением не была закончена. На л. 12 одновременно со строфой XXXV третьей онегинской главы, рисунками и подсчетом строф отрабатывается (также карандашом) новая строфа стихотворения — в окончательной редакции четвертая по порядку («Как я любил твои отзывы...»). Это происходит уже после 2 октября 1824 г., так как подсчет строф третьей главы (см. выше) мог быть осуществлен после того, как она была дописана до конца. Тогда же, вероятно, была написана и пятая строфа стихотворения — «Смиренный парус рыбарей...», черновых набросков которой в бумагах Пушкина не сохранилось.

Окончательно стихотворение было доработано и перебелено в новой редакции до 10 октября 1824 г., когда он посылает его Вяземскому (ср.: «Посылаю тебе маленькое поминаньеце за упокой души раба божия Байрона...» — XIII, 111).

Творческая история стихотворения «К морю» — одно из нагляднейших свидетельств обогащения художественного метода Пушкина. Насыщение интимного (в первой редакции) стихотворения историческими мотивами, осмысление Пушкиным своей судьбы в контексте бурных событий эпохи окончательно утверждали реалистические принципы его лирики.

«Разговор книгопродавца с поэтом» (II, 324—330, 836—847).

Черновик этого стихотворения также, по всей вероятности, находился на последних листах тетради ПД № 834 и, видимо, был дописан уже в Михайловском, в августе — сентябре 1824 г. (после стихотворения «Морю»).

На л. 13 об.—17 тетради ПД № 835 стихотворение было перебелено. Заметно, что переписывалось стихотворение в несколько этапов: запись на л. 16 об. (начато строкой «И так любовью утомленный» и закончено

- 55 -

строкой «И наши тощие певцы»), сделана более темными, по сравнению с предыдущими страницами, чернилами; окончание стихотворения на л. 17 и дата «26 сентября» записаны опять бледными чернилами.

Во время работы над черновиком на л. 2 об. отрабатывались строки 9—12 (II, 835); здесь же выше мы находим крайне неразборчивый черновик, расшифрованный в академическом издании так:

Его  познал <?> <нрзб>
<Нрзб> страдания  мои —
[Мои  стихи  невольно <нрзб>]
И <нрзб> <?> невольно <нрзб>
[При <...> <?> имени  любви]
От                       имени  любви

 (II,  836)

Этот фрагмент, вероятно, является первоначальным вариантом строк 113—116. На л. 4 мы находим также первоначальные черновые варианты к строкам 17—18 (II, 836).

Позже в беловике темными чернилами была проведена обширная правка (следы ее отчасти отпечатались на смежных страницах, что говорит о стремительности этой правки). Возможно, к тому же времени относится написанное на л. 28 об. (в 10-х числах октября) примечание к стихотворению «Заметим для щекотливых любителей нравственности...» (II, 846), в печати, однако, не появившееся.

Окончательная редакция стихотворения была закончена до отъезда Л. С. Пушкина из Михайловского (3—5 ноября); в письме к нему же от 4 декабря 1824 г. Пушкин дал окончательный вариант 2-й строки (II, 846).

В печати стихотворение появилось в качестве предисловия к первой главе «Евгения Онегина». Отразившееся в нем ощущение перехода от любительского занятия литературой к профессиональному творчеству («пишу для себя — печатаю для денег») появилось у Пушкина в начале 1824 г. Собственно, все основные формулы этого принципиально важного произведения мы обнаруживаем в переписке поэта того времени (см.: XIII, 86, 89, 90, 93 и др.).

«Мне жаль великия жены» (II, 341—342, 867—870).

Дописав в конце сентября (на л. 20 дата: 2 октября) строфу XXXVIII и приступив к строфе XXXIX третьей главы «Евгения Онегина», Пушкин тут же сбоку (первоначально на левом поле) начинает писать шутливое стихотворение, посвященное Екатерине II, по-видимому намереваясь быстро с ним справиться и вернуться к доработке онегинской строфы. Очевидно, все стихотворение мыслилось в жанре эпиграммы и первоначально стягивалось в представлении поэта к озорной каламбурной строфе:

Старушка милая жила
Приятно и немного блудно,
Вольтеру первый друг была,
Наказ писала, флоты жгла
И умерла, садясь на судно.

Только после этого Пушкин, вероятно, увлекается затронутой темой и пишет несколько выше «Мне жаль великия жены» и т. д., стремясь запечатлеть в главных событиях всю екатерининскую эпоху — в избранном шутливом ключе. В его воображении возникают все новые и новые боковые темы, черновик стихотворения буквально опутывает онегинские строфы и оканчивается совсем не игривыми, горькими строками:

Россия, бедная держава,
Твоя удавленная слава
С Екатериной умерла.

- 56 -

Портрет на правом поле листа (курносая старушка), который традиционно принимают за изображение Арины Родионовны, едва ли не карикатурное изображение «старушки милой», Екатерины II. Несколько выше рисуется портрет священнослужителя в клобуке.

«Второе послание к цензору» (II, 367—369, 912—919).

Стихотворение написано в первых числах октября на л. 21—22, тогда же перебелено в тетради ПД № 833 (л. 30—31 об.) и связано с размышлениями о подготовленной к печати первой главе «Евгения Онегина».

«Клеопатра» (III, 678—687).

Работа над стихотворением (с пометой: «Aurelius Victor») начата на л. 22 об.—23 об. в первых числах октября (после 2-го — см. пометку на л. 20) и доведена до строки «И выступил на смерть... войны». На л. 30 об., отвлекаясь от работы над балладой «Жених», Пушкин записал еще четыре строки стихотворения в конце 10-х чисел октября (ср. запись на л. 32, датируемую началом 20-х чисел); еще полторы строки появляются на л. 35 ниже письма к Вяземской (конец октября); окончена же первая редакция стихотворения на л. 37 об. в первых числах ноября (на л. 37 окончание письма к Жуковскому от 31 октября 1824 г.).

После этого стихотворение в первой редакции (с заголовком «Клеопатра») было переписано набело в тетради ПД № 833 (л. 32 об.—34). Последующие переработки стихотворения относятся к 1828 и 1830 гг. (см.: II, 1170).

«Жених» (II, 409—412, 957—964).

Пушкин начал писать балладу на л. 30 незадолго до 20 октября 1824 г. Очевидно, работа над ней велась с некоторыми перерывами. К тому времени, когда первая страница была дописана до конца, на обороте ее, в самом верху, уже были занесены строки из «Клеопатры». Однако не позже конца октября здесь же (л. 30 об.) баллада была продолжена (если бы страница после строк из «Клеопатры» не была бы к этому времени заполнена, то строка «Последний имени векам не передал» была бы записана именно здесь, а не на л. 35).

Связный, последовательный текст, расшифрованный в академическом издании, доведен до описания приготовлений к приезду жениха: «И мед варят на славу...» (II, 963). Далее из строк, теснящихся в конце л. 30 об., выделено несколько набросков продолжения баллады. Может создаться впечатление, будто последняя из последовательных строф была записана лишь наполовину. На самом деле в нижней левой части л. 30 об. мы находим не зарегистрированные в академическом издании строки — хотя и не отделанные до конца, но представляющие собою вариант второй половины этой строфы, близкий (в верхнем слое автографа) к окончательному тексту:

За столом
Невесту

Поют подружки, плачут,
А вот и сани скачут.

Следующая страница (л. 31) была, по всей вероятности, уже занята строфами четвертой главы «Евгения Онегина»; поэтому по обыкновению, заполнив полностью оборот л. 30, Пушкин обращается к ближайшей предшествующей странице, где осталось свободное место, и здесь (л. 29 об.) продолжает работу над балладой:

На двор жених, уж на крыльце,

Поднялся, [в избу] входит

На всех с улыбкой на лице

[Он] важный взор наводит —

- 57 -

С собольей шубой на плечах
С бобровой шапкою в руках

[И сапожок с подковкой]
С немецкою подковкой.

Строфу эту заметил еще Якушкин, воспроизведший в своем описании строки 5—6 (Як., с. 10). Позже она (правда, не совсем верно, с нарушением строфического строения) была отмечена в статье, посвященной творческой истории баллады,27 но тем не менее не попала в варианты академического издания. Лишь при характеристике источников текста в примечаниях здесь указывается: «...Черновой автограф в тетради ЛБ № 2370, л. 29—30 об. Опубликованы два стиха из группы стихов, соответствующих стихам 17—24 основного текста, В. Е. Якушкиным...» (II, 1164). Однако здесь содержатся две ошибки. Во-первых, черновой автограф расположен не на четырех страницах тетради, а на трех: на л. 29 об.—30 об. Во-вторых, строки, опубликованные Якушкиным, не имеют, конечно, отношения к первому описанию жениха (в эпизоде катания на санях).

Отметим, что, закончив работу над строфой «Во двор жених...», Пушкин имел возможность на той же странице продолжить балладу, так как левый нижний угол страницы был в то время еще свободен: стихотворение «Напрасно ахнула Европа» было записано здесь значительно позже. Однако на долгое время Пушкин потерял интерес к замыслу баллады и вернулся к ней спустя несколько месяцев (помета на беловом эпиграфе ПД № 69—30 июля 1825 г.). Записанную на л. 29 об. строфу он, стремясь к динамичности рассказа, в окончательную редакцию не включил, уместив информацию о приезде жениха в полстроки: «Вот и жених — и все за стол...».

«Презрев и пени укоризны» (II, 349, 879—882).

Тема этого стихотворения была намечена в конце марта 1824 г. (л. 7) в Одессе, в связи с планами побега за границу.28 Тогда среди черновиков окончания письма Татьяны (а следовательно, одновременно с ним) Пушкин набросал две строки:

О да простит [отчизна] мне
Моей Отчизны

Теперь же, в конце октября 1824 г., на л. 35 об. (на л. 36 об.—37 черновик письма к Жуковскому от 31 октября 1824 г.) Пушкин возвращается к мысли о побеге в силу ощущения совершенной безысходности своего положения после ссоры с отцом. Чтобы освободиться из-под родственно-полицейского надзора, он готов даже отправиться «в одну из крепостей», как пишет о том псковскому губернатору Б. А. Адеркасу (см.: XIII, 115—116).

Стихотворение не было завершено, но тема гонимого пророка («несть пророк в отечестве своем») в дальнейшем вошла в преобразованный в ноябре 1824 — мае 1825 г. цикл «Подражания Корану».

В академическом издании первая строка печатается так: «Презрев и голос <?> укоризны» (ранее иногда печаталось: «Презрев и шепот укоризны»). Между тем третье слово (оно написано крайне неразборчиво) следует скорее всего читать как «пени».29 Слово «пени» (множественное число) предпочтительнее слова «голос» («шепот») и в том отношении, что при окончательной отделке черновика Пушкин, вероятно, добивался параллелизма грамматических форм в первых двух строках:

Презрев и пени укоризны,
И зовы сладос<тных> надежд...

- 58 -

«Сабурову» (II, 350, 882—883).

Стихотворение (вчерне) записано на л. 35 об. позже, нежели набросок «Презрев и пени укоризны», но, по-видимому, вскоре после него, как отклик на не дошедшее до нас письмо Л. С. Пушкина, полученное в Михайловском в 20-х числах ноября. Ср. в ответе А. С. Пушкина: «Скажи Сабурову, чтоб он не дурачился, усовести его» (XIII, 123); позже, 23 апреля 1825 г., он снова предупреждает брата: «Если Сабуров не уехал еще в Одессу, то попроси его обо мне там ничего не врать» (XIII, 163).

«Пока тебя супруг, красавицу младую» (II, 344, 876).

Стихотворение (вчерне) написано на л. 38 в конце ноября (на л. 40 письмо к Вяземскому от 29 ноября 1824 г.) и, по-видимому, связано с работой Пушкина над «Подражаниями Корану» (на л. 38 об. автограф стихотворения «Торгуя совестью пред бледной нищетою»). О том, что в стихотворении речь идет, скорее всего, именно о Магомете, свидетельствует следующее: согласно Корану, мусульманин мог иметь четыре жены, для самого же пророка здесь оговаривалось исключение (ср.: «Пока супруг тебя, красавицу младую, Между шести других еще не заключил...»). В состав цикла стихотворение, однако, не было включено — из-за отразившегося в нем европейского (немусульманского) миросозерцания (ср. совершенно иное по тону второе «Подражание Корану» — «О жены чистые пророка»).

«Фонтану Бахчисарайского дворца» (II, 343, 872—875).

Стихотворение написано на том же листе — л. 38, ниже предыдущего и одновременно с ним. Возвращение к крымским впечатлениям могло быть связано не только с работой над «Подражаниями Корану» (мусульманский Крым здесь невольно вспоминался) и «Евгением Онегиным», но и с работой над автобиографическими записками, которые, очевидно, к ноябрю 1824 г. были доведены до воспоминаний о путешествии в Крым. Не случайно в начале ноября Пушкин просит брата прислать «Путешествие по Тавриде» Муравьева (XIII, 119). Вероятно, к концу ноября эта книга была уже получена и откликом на нее послужило третье, центральное четверостишие:

Фонтан любви, фонтан печальный!
И я твой мрамор вопрошал:
Хвалу стране прочел я дальной,
Но о Марии ты молчал...

В книге Муравьева-Апостола приводится перевод «любопытной надписи» над фонтаном (она опущена в отрывке из книги, приложенном ко второму изданию поэмы «Бахчисарайский фонтан»): «Слава всевышнему богу! Возвеселилося вновь лицо Бакчисарая, благотворным о нем попечением светлейшего Керим-Гирея хана. Он-то утолит жажду страны своея щедрою рукою и тщится еще вящще оказать благодеяние, когда будет на то помощь божия. Попечительным старанием своим он открыл славный ток воды. Ежели есть другой подобной красоты фонтан, да предстанет он! — Видели мы города Шам и Багдад, но такого прекрасного фонтана нигде не видывали».30

В начале декабря на л. 42 об.—44 в «Письме к Д.» Пушкин упомянет этот фонтан в ином, сугубо прозаическом ключе («...увидел я испорченный фонтан; из заржавой железной трубки по каплям падала вода»).

«Иван-царевич по лесам...» (II, 473).

Начало сказки написано в конце ноября на л. 40 (ниже на том же листе письмо к Вяземскому от 29 ноября 1824 г.) — это несомненное отражение

- 59 -

бесед с Ариной Родионовной (ср. в письме к брату, написанному в первой половине ноября: «Знаешь ли мои занятия? <...> вечером слушаю сказки — и вознаграждаю тем недостатки проклятого своего воспитания. Что за прелесть эти сказки! каждая есть поэма!» — XIII, 121).

«Лизе страшно полюбить» (II, 359, 904).

Стихотворение записано (черновой набросок) на л. 41 об., между строфой IVд четвертой главы «Онегина» и письмом к Д. М. Шварцу от 4—8 декабря; следовательно, также относится к началу декабря. По теме оно связано с намеченным в строфе IVд онегинским приговором женщинам:

Но вообще клянусь пред  вами —
Что  женщины  не  знают  сами
Зачем они  [того берут]
[Зачем]

(VI, 342)

Беловой автограф стихотворения — в тетради ПД № 833 (л. 10 об.); эпиграмма занесена сюда не по порядку заполнения тетради, а приписана на оставшемся свободным нижнем поле — между двумя ультраромантическими элегиями: «Умолкну скоро я. Но если в дни печали» (л. 10—10 об.) и «Мой друг, забыты мной следы минувших дней» (л. 11—11 об.).

«Послание к Л. Пушкину» («Что же? будет ли вино?..») (II, 361, 905).

Черновой набросок написан на л. 42 в начале декабря 1824 г. Отрывок из стихотворения впоследствии помещен в примечании к «Евгению Онегину» (к XLV строфе четвертой главы — VI, 193).

«Сожженное письмо» (II, 373, 921—922).

Беловой автограф с поправками находится на л. 51. В первом издании стихотворений Пушкина (СПб., 1826) это произведение датировано 1825 г., и на этом основании оно впоследствии (так и в «большом» академическом издании) всегда печаталось среди стихотворений этого года. Между тем по положению в тетради (ср. даты на л. 52: 31 декабря 1824 г. и 1 января 1825 г.) этот текст должен датироваться последними днями 1824 г. (черновик же был написан еще раньше). Напомним, что в так называемой капнистовской тетради это стихотворение не датировано (РП, с. 229); обозначение его 1825 г. появилось только в цензурной рукописи сборника, подготовленной Плетневым. Поправки в автографе, конечно, сделаны несколько позже (возможно, в марте 1825 г., когда была изготовлена капнистовская тетрадь), но они носят частный характер и не дают принципиально новой редакции стихотворения, которое, следовательно, в собраниях сочинений Пушкина должно быть перенесено к произведениям 1824 г.

Как справедливо полагает Т. Г. Цявловская,31 с тем же стихотворением связан и набросок, записанный чуть ниже:

Так <нрзб> слезами
Пылая капает сургуч

В академическом издании он напечатан особо, как новый текст (II, 473, 995).

«Вкус верный, острый ум и нравов <?> чистота» (II, 474, 996).

Оборванный на второй строке черновой набросок написан одновременно с беловым автографом элегии «Сожженное письмо» (ниже ее) на л. 51, в конце декабря 1824 г.

- 60 -

«Смеетесь вы, <что> девой бойкой» (II, 474, 996—997).

Написано стихотворение на том же л. 51 одновременно с элегией «Сожженное письмо», в конце декабря 1824 г. Обращено, вероятно, к А. Н. Вульфу («повесе бойкому»).

«Твое соседство нам опасно» (II, 374, 922—923).

Как и предыдущее стихотворение, написано на л. 51 в конце декабря 1824 г. и посвящено, вероятно, Евпраксии Вульф (ср. в черновых вариантах: «Напрасно вам 16 лет, Напрасно милы вы, как роза»).

Отметим, что на одной странице одновременно с беловым автографом «высокой» элегии «Сожженное письмо» появляются наброски стихов грубоватых и фривольных. Очевидно, чувство, которым была некогда внушена элегия, уже прошло, иначе подобное сочетание было бы почти кощунственным.

«Играй, прелестное дитя» (II, 474, 995—996).

Черновой набросок написан на л. 52, очевидно 31 декабря 1824 г. (в центре листа, под строфой XXIII четвертой главы «Евгения Онегина», даты: 1 января 1825 г. и 31 декабря 1824 г.). Стихотворение также посвящено, видимо, Евпраксии Вульф (ср. стихи, записанные Пушкиным в ее альбоме: «Вот, Зина, вам совет: играйте...» — III, 13).

Отметим, что в тесной связи с двумя последними стихотворениями находится записанная на предыдущей странице строфа XVIIа четвертой главы романа «Но ты — губерния псковская», содержавшая выпад против «губернских барышень» и не включенная впоследствии в окончательный текст.

«Наброски к замыслу о Фаусте» (II, 380—382, 928—931).32

На л. 54 об.—55 в январе 1825 г. Пушкин записывает несколько драматических фрагментов, посвященных посещению ада смертным человеком. В изданиях сочинений Пушкина эти фрагменты печатаются вместе с похожими набросками, один из которых («Скажи, какие заклинанья...») извлечен из тетради ПД № 829 (л. 70), а три других записаны Пушкиным на особом листке ПД № 76б («Вот Коцит, вот Ахерон»; «Кто идет? — Солдат...»; «Что горит во мгле...»). В тетради же ПД № 835 указанные наброски следуют (через отчеркивания) в таком порядке:

<1>  « — Что козырь? — Черви. — Мне ходить...».

<2> « — Кто там? — Здорово, господа...».

<3> « — Так вот детей земных изгнанье...».

<4> « — Сегодня бал у Сатаны...».

Что касается наброска «Скажи, какие заклинанья», то он, на наш взгляд, должен быть выделен и помещен среди произведений начала 1820-х годов: хотя он написан карандашом позже окружающих его в тетради ПД № 829 произведений конца 1810-х — начала 1820-х годов, нет никаких оснований относить его к михайловским годам (в этой тетради нет ни одного михайловского наброска), тем более что в начале 1820-х годов у Пушкина существовал самостоятельный замысел так называемой «адской поэмы».33 Фрагменты же, записанные на листке ПД № 76б, выполнены иным стихотворным размером и, на наш взгляд, не могут быть совмещены с ямбическими набросками в тетради ПД № 835.34 И в том и в другом случае мы, очевидно, имеем дело с двумя

- 61 -

вариантами (редакциями) экспозиции единого замысла. В первом (ПД № 76б) упоминаются переправа в ад («Вот Коцит...»), пароль при входе в ад («Кто идет?...») и котлы с грешниками («Что горит во мгле...»). В другом (ПД № 835) действие начинается уже в аду с мотивировки его посещения («Сегодня бал у Сатаны...») и с первого впечатления героя от парадной залы и потом перемещается также, надо думать, к котлам (ср.: «А где же грешников варят?»), около которых идет карточная игра Смерти с чертями.

В тетради ПД № 835 эти фрагменты записаны, по-видимому, в строго обратном порядке: сначала туда был занесен кульминационный эпизод, а потом Пушкин выстроил предварительные сценки. Следовательно, в собраниях сочинений фрагменты эти нужно печатать в таком порядке:

<1> « — Сегодня бал у Сатаны...».

<2> « — Так вот детей земных изгнанье...».

<3> « — Кто там? — Здорово, господа...».

<4> «— Что козырь? — Черви. — Мне ходить...».

Иллюстрации к этому тексту мы находим на л. 56: фигурки забавных чертей в виде зверушек (среди черновиков продолжения сцены «Чудов монастырь»). Что же касается рисунка на л. 74 об. (среди черновиков четвертой главы «Евгения Онегина») — дьявол в плаще, — то он, скорей всего, относится к другому замыслу — «Сцене из Фауста», над которой Пушкин, по всей вероятности, работал в михайловской тетради в июне — июле 1825 г.35

«Я был свидетелем златой твоей весны» (II, 383, 931—932).

Черновой автограф записан на л. 55 (ниже «адских сцен») в январе — начале февраля 1825 г. Стихотворение посвящено Анне Николаевне Вульф.

«Скажи мне, ночь, зачем твой тихий мрак» (II, 475, 997).

Черновой набросок, оборванный на второй строке на л. 56 об., датируется концом января — началом февраля 1825 г. Остальные записи (а также рисунки) на этой странице были сделаны бледно-коричневыми чернилами позже.

«Он вежлив был в иных прихожих» (II, 474, 997) и «На Воронцова» («Сказали раз царю, что наконец...») (II, 378, 925—927).

Вся страница (л. 57) посвящена М. С. Воронцову. Судя по положению в тетради (учитывая уточненную датировку на л. 58 об.—59 заметки о «Демоне»), стихотворения, посвященные «полумилорду», написаны в конце января — начале февраля 1825 г. Именно в это время в письме к брату Пушкин спрашивал: «Приехал ли гр. В<оронцов>? узнай и отпиши, как он отозвался обо мне в свете, а о другом мне и знать не нужно» (XIII, 143). Тогда он и пишет, вероятно, одну за другой две эпиграммы на Воронцова, причем первоначально строки второй набрасывает (тем же почерком) на л. 2 об. Следующий автограф (перебеленный) той же эпиграммы мы находим в конце тетради ПД № 835, на л. 85. Надо думать, что этот беловик переписывается там в то же время, что и стихотворение «Приятелям», записанное чуть выше на той же странице и также в беловом варианте (позже текст стихотворения был перечеркнут). Последнее же стихотворение мы находим в письме к Вяземскому от 25 января 1825 г. (XIII, 136). Что же касается М. С. Воронцова, то мысль о нем постоянно занимала Пушкина в Михайловском: характерный желчный профиль бывшего своего начальника поэт рисует на л. 4 об., 27, 65.

- 62 -

Начало I песни «Девственницы» («Я не рожден святыню славословить...») (II, 451, 980).

Беловой автограф отрывка записан на последней странице тетради (л. 85 об.) — надо полагать, примерно в то же время, что и перебеленные на обороте стихотворения «Приятелям» и «Сказали раз царю», т. е. в конце января 1825 г.

«Ты вянешь и молчишь; печаль тебя снедает» (II, 363, 907—908).

Беловой автограф с поправками и с заголовком «Из Анд<рея> Шенье» также записан на одной из последних страниц тетради ПД № 835 (л. 84 об.) и также, вероятно, в конце января 1825 г. В тетради Капниста (см.: РП, с. 229) стихотворение помечено 1824 г. — к этому времени, очевидно, относился не дошедший до нас черновой его автограф.

«Андрей Шенье» (II, 397—403, 937—954).

Учитывая предложенную нами датировку записей на л. 58 об.—59 (февраль 1825 г.) и л. 65 (вторая половина марта — апрель 1825 г.), следует считать, что работа над исторической элегией велась на л. 59 об.—64 не в мае — июне 1825 г., как это обычно считается (II, 1163), а в несколько более раннее время — в феврале — марте. Порядок работы над стихотворением убедительно проанализирован в статье В. Б. Сандомирской.36 Мы полностью согласны с ее наблюдениями над рукописью и потому вкратце повторим их.

Работа над элегией шла без серьезных затруднений и только однажды была перебита «боковым» замыслом: на л. 63 параллельно тексту элегии возникает стихотворение «Заступники кнута и плети», отражающее, по справедливому замечанию исследовательницы, «стиль неистовых „Ямбов“ Шенье». Убедительно соображение В. Б. Сандомирской и о том, что предшествующий в тетради основному корпусу стихотворения фрагмент «Куда, куда завлек меня враждебный гений» (л. 59 об.) является не первоначальным наброском, а «элементом окончательной редакции элегии» (к этому следует добавить, что на л. 53 сверху, слева, также помечены слова «куда, куда»). Заголовок «Андрей Шенье в темнице» написан позже первых строк стихотворения и при публикации изменен на «Андрей Шенье», очевидно, по цензурным соображениям.

Закончив элегию, Пушкин, вероятно, оставляет пробельную страницу (л. 64 об.), а на следующей набрасывает заметку об Андрее Шенье (II, 953).

«Словесность русская больна» (II, 417, 966).

Эпиграмма на Каченовского записана на оставленной пробельной странице — л. 64 об., очевидно не позже первой половины марта 1825 г. 14 марта Пушкин писал брату: «Каченовский восстал на меня. Напиши, благопристоен ли тон его критик — если нет — пришлю эпиграмму» (XIII, 152; о нападках Каченовского на «Кавказского пленника» Пушкину сообщал Плетнев в письме от 3 марта, см.: XIII, 148). Как видим, подозревая «неблагопристойный тон» критика, Пушкин пишет на него и неблагопристойную эпиграмму.

«Кюхельбекеру» («Да сохранит тебя твой добрый гений...») (II, 475, 997—998).

Набросок этот записан на л. 59 — очевидно, также в марте 1825 г. В это время после цензурных неприятностей с 4-й частью «Мнемозины» Кюхельбекер опять остается без работы и без средств, однако он полон разнообразных проектов: готов отправиться и в Севастополь, и в Эдинбург, а пока отсиживается в деревне у матери и собирается посетить

- 63 -

Пушкина (см. письмо Пущина к Пушкину от 8 февраля 1825 г.). Конечно же, не случайно соседство замысла обращенного к Кюхельбекеру стихотворения, с одной стороны, с онегинскими строфами о Ленском, с другой — с элегией «Андрей Шенье»: есть нечто общее в психологическом облике и Кюхельбекера, и Ленского, и А. Шенье.

«На небесах печальная луна» (II, 418, 966—967).

Набросок написан на полях л. 68 об. рядом со стихотворением «В пещере тайной в день гоненья» — очевидно, одновременно с ним, а стало быть, в апреле — мае 1825 г. (см. выше раздел о «Подражаниях Корану»).

«Виноград» (II, 342, 870—872).

Стихотворение вчерне набросано карандашом на л. 38 под другим крымским стихотворением — «Фонтану Бахчисарайского дворца», но значительно позже его. Стихотворение «Виноград» не числилось в тетради Капниста, отосланной 15 марта 1825 г. в Петербург, но появилось в издании 1826 г. (с датировкой 1820 г., которая свидетельствует, конечно, не о времени создания произведения, а о жизненных впечатлениях, в нем отразившихся). Следовательно, оно также было написано не позднее мая 1825 г., когда рукопись сборника стихотворений Пушкина была передана в цензуру.

Одновременно с черновиком стихотворения карандашом на л. 38 рисуется и иллюстрация к нему: гроздь винограда.

«Как узник, Байроном воспетый» (II, 472).

Две строки этого наброска (без помарок) написаны на л. 9, после письма к Казначееву, теми же чернилами и почерком, что и записанное чуть ниже второе «Подражание Корану» — «О жены чистые пророка». Учитывая, что окончательное оформление цикла относится к апрелю — маю 1825 г., этим временем можно датировать и данный набросок.

«О дева-роза, я в оковах» (II, 339, 865—866).

Черновой автограф на л. 35 записан позже черновика письма к Вяземской (конец октября 1824 г.). Как и стихотворение «Виноград», датируется мартом — маем 1825 г., так как произведение не упомянуто в капнистовской тетради, но вошло в первое издание стихотворений Пушкина.

«Дружба» (II, 460, 982—983).

Черновой автограф на л. 35 записан одновременно со стихотворением «О дева-роза, я в оковах» (чуть выше его), а следовательно, и датируется также мартом — маем 1825 г. По справедливому наблюдению Т. Г. Цявловской, в стихотворении отражен один из мотивов монолога Алеко над колыбелью сына.37

«Напрасно ахнула Европа» (II, 386).

Это стихотворение переписано набело наискось в левом нижнем углу л. 29 об. — по всей вероятности, в январе 1826 г. Такая датировка беловика подтверждается тем, что одновременно с автографом стихотворения, посвященного «Полярной звезде» Рылеева и А. Бестужева, Пушкин выше рисует профиль Пестеля38 (тот же профиль намечен на л. 27 об., 80 об., 82 об.). Очевидно, старое стихотворение (написанное в марте 1825 г. по случаю выхода из печати альманаха) вспомнилось Пушкину недаром: в нем теплилась еще надежда, что испытания, обрушившиеся на головы поверженных декабристов, пройдут, как прошел когда-то грозный петербургский потоп.

- 64 -

Ряд стихотворений, вписанных в тетради ПД № 835 на пробельных частях заполненных ранее страниц, мы можем датировать лишь примерно: не позже января 1826 г. (с этого времени тетрадь ПД № 835 уже систематически не заполнялась) и не раньше того времени, когда в основном записана данная страница. Это следующие стихотворения и наброски:

«Т. прав, когда так верно вас» (II, 340, 866—867) — написано на л. 17 после 26 сентября 1824 г. (эта дата помечена выше, после текста «Разговора книгопродавца с поэтом»);

«Лишь розы увядают» (II, 377, 924—925) и «Quand au front de convive» (II, 376, 923—924) — русский текст стихотворения, а затем перевод его на французский язык вчерне написаны на л. 56 об., позже имеющегося здесь наброска «Скажи мне, ночь», и датируются временем не ранее января 1825 г.;

«Как жениться задумал царский арап» (II, 338, 865) — черновой набросок записан на л. 36 об., выше письма Жуковскому от 31 октября 1824 г., но явно позже; следовательно, не раньше начала ноября 1824 г. (может быть, этот замысел возник в связи с примечанием к «Евгению Онегину» об Аннибале на л. 33—33 об., на которое Пушкин обратил внимание, просматривая позже записи в тетради ПД № 835).

Особую текстологическую загадку представляет собою стихотворение, вчерне написанное на л. 1, отчасти по тексту письма к Казначееву от 22 мая 1824 г., но явно позже, нежели это письмо. В академическом издании (II, 472, 993) оно озаглавлено по первой строчке — «Кто ты... не смей?», впрочем, до конца не разобранной. Столь же неуверенно прочитано и почти каждое последующее слово данного стихотворения. Высказывалось предположение, что это эпиграмма на М. С. Воронцова (см.: Летопись, с. 470), однако это можно будет доказать лишь тогда, когда станет понятным хотя бы в общих чертах смысл стихотворения. Написано же оно не раньше 22 мая 1824 г.

Прозаические наброски

«Путешествие по Тавриде прочел я...» (VIII, 998—1001).

На л. 42 об.—44 ретроспективно описываются в форме письма крымские впечатления Пушкина 1820 г. В печати данный набросок появился под названием «Отрывок из письма к Д.» («Северные цветы» на 1825 г.). Существует устойчивое мнение, что это, в сущности, фрагмент из уничтоженных автобиографических записок, причем вспоминается совет Пушкина, высказанный в письме к П. В. Нащокину от 2 декабря 1832 г.: «Что твои мемории? Надеюсь, что ты их не бросишь. Пиши их в виде писем ко мне. Это будет и мне приятнее, и тебе легче. Незаметным образом вырастает том, а там, поглядишь, — и другой» (XIV, 37).39

Нам все же представляется, что «Письмо к Д.» имеет косвенное отношение к уничтоженным запискам Пушкина. Напомним, что, несомненно пользуясь подневными записями прежних лет, часть которых находилась в рабочих тетрадях и впоследствии была уничтожена, Пушкин, однако, с ноября 1824 г. работает над художественным произведением автобиографического жанра — не над дневником, а над мемуарами. Совет, который он давал в 30-х годах Нащокину, к самому Пушкину неприменим: являясь прекрасным рассказчиком, Нащокин не был литератором, поэтому Пушкин и советует ему писать в виде бесед.

Приступая к запискам, Пушкин и сам несомненно испытывал некоторые затруднения: язык прозы был для него в то время еще непривычен. Но к декабрю 1824 г. он уже втянулся в работу и выработал собственную повествовательную манеру. Безусловно входивший в эти записки и дошедший до нас фрагмент о Карамзине наглядно свидетельствует,

- 65 -

что Пушкин писал записки вовсе не в эпистолярной форме. К тому же, судя по всему, главным в них были не географические реалии, а впечатления от встреч с выдающимися людьми своей эпохи. Трудно представить, что крымский эпизод автобиографических записок не включил бы психологических портретов славного семейства Раевских, совершенно не отразил бы крымских знакомств.

«Письмо к Д.», на наш взгляд, не фрагмент записок Пушкина, а совершенно своеобразный параллельный замысел: иронический корректив писателя-реалиста к своему ультраромантическому произведению — к поэме «Бахчисарайский фонтан».

Между прочим, о том, что крымские впечатления Пушкина были значительно полнее, нежели они изложены в «Письме к Д.», свидетельствуют пометы на л. 35 — среди строк французского письма к Вяземской. Здесь записано: «[Ак-мечеть] [Сеюн-Бору] Ак-мечеть, Сеюн-мирза». В. Е. Якушкин (Як., с. 14) связывает их с замыслами стихотворений на восточные темы, написанных несколько позже (на л. 38). М. А. Цявловский с этим не соглашается (РП, с. 303), уточняя попутно, что «Ак-мечеть» — татарское название Симферополя. Мы полагаем, что эти пометы связаны с работой над автобиографическими записками (крымскими страницами их), но значения названий «Сеюн-бору» и «Сеюн-мирза» пока раскрыть не можем; они не встречаются, в частности, в книге И. М. Муравьева-Апостола «Путешествие по Тавриде в 1820 году». Татарское название Симферополя имеется на приложенной к книге карте в иной транскрипции: «Ахмечеть».

«Заметка о Катенине» (XII, 192, 414).

Закончив в тетради ПД № 835 работу над сценой «Келья в Чудовом монастыре», Пушкин на л. 56 в январе 1825 г. набрасывает заметку о Катенине. Это, конечно, не случайно: работая над трагедией, Пушкин постоянно сопоставлял ее не только с драматургическими шедеврами Шекспира и Гете, но и с лучшими пьесами русского репертуара, к которым он относил «Андромаху» Катенина. Обратим внимание на то, что, согласно пушкинской заметке, пьеса эта «еще в рукописи и не играна». Следовательно, судит об «Андромахе» Пушкин по юношеским впечатлениям (Пушкин слышал ее, вероятно, в великолепном чтении автора). В конце 1824 г. третье действие «Андромахи» появилось в драматическом альманахе «Русская Талия», но он дошел до Пушкина лишь в мае 1825 г. (см.: XIII, 175). Заметка же о Катенине написана в январе 1825 г.

Набросок плана драматической сцены «Скупой рыцарь» (VII, 303).

Написан на л. 80, вероятно одновременно с записанными здесь онегинскими строфами — в начале января 1826 г. (на л. 79 об. помета: 4 января).

——————

Сноски

Сноски к стр. 27

¹ Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский Дом) АН СССР (ИРЛИ), ф. 244, оп. 1, № 835.

² Рукописи А. С. Пушкина. Фототипическое издание. Альбом 1833—1835 годов. М., 1939.

³ Бонди С. М. Из «последней тетради» Пушкина. — В кн.: Стихотворения Пушкина 1820—1830-х годов. Л., 1974, с. 377—395.

⁴ Сандомирская В. Б. Рабочая тетрадь Пушкина 1828—1833 гг. (ПД № 838). — В кн.: Пушкин. Исследования и материалы, т. X. Л., 1982, с. 238—271.

Сноски к стр. 28

⁵ Якушкин В. Е. Рукописи Александра Сергеевича Пушкина, хранящиеся в Румянцевском музее в Москве. — Русская старина, 1884, т. XLIII, июль, с. 1—37. (Далее ссылки на эту работу даются в тексте: Як., с указанием страницы).

⁶ Рукою Пушкина. Несобранные и неопубликованные тексты. Подгот. к печати и коммент. М. А. Цявловский, Л. Б. Модзалевский, Т. Г. Зенгер. М.—Л., 1935. (Далее ссылки на это издание даются в тексте: РП, с указанием страницы).

Сноски к стр. 29

⁷ Ряд рисунков из этой тетради проанализирован и воспроизведен в следующих изданиях: Эфрос А. 1) Рисунки поэта. М., 1933; 2) Автопортреты Пушкина. М., 1945; 3) Пушкин-портретист. М., 1946; Цявловская Т. Г. Рисунки Пушкина. М., 1981.

Сноски к стр. 30

⁸ Это могли быть Ф. И. Брунов или В. М. Бер (менее вероятны в качестве кредиторов аббат Буавен, Д. Е. Башмаков, И. П. Бларамберг, М. Д. Бутурлин), М. Ф. Орлов или Ц. Л. Отон, а также Чернявский. См. о них в кн.: Черейский Л. А. Пушкин и его окружение. Л., 1975.

Сноски к стр. 31

⁹ Дата приезда Пушкина в Одессу определяется предположительно, см. в кн.: Цявловский М. А. Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина, т. I. М., 1951, с. 452. (Далее ссылки на это издание даются в тексте: Летопись, с указанием страницы).

¹⁰ Так, одно из своих писем Н. И. Гнедичу Пушкин помечает следующим образом: «23 февр., день объявления греческого бунта» (XIII, 145), а 7 апреля того же 1825 г. сообщает Вяземскому, что отслужил обедню по Байрону (XIII, 160; дата смерти Байрона, как уже указывалось выше, помечена на заднем форзаце ПД № 835).

Сноски к стр. 33

¹¹ Пушкин. Письма, т. I. Под ред. Б. Л. Модзалевского. М.—Л., 1926, с. 386—387. Заметим, что не изжита обида на Ольдекопа у Пушкина была и позже — вплоть до 1827 г., когда он вспоминал о его «плутне» в письме к Бенкендорфу.

Сноски к стр. 35

¹² В «большом» академическом издании эта дата прочитана неверно как 6 января (VI, 377).

¹³ О строфе XXV, записанной на л. 12 тетради ПД № 835, см. ниже.

Сноски к стр. 38

¹⁴ Эфрос А. Рисунки поэта, с. 298.

Сноски к стр. 39

¹⁵ Пушкин А. С. Полн. собр. соч. в 10-ти т., т. II. Л., Изд. АН СССР, 1977, с. 218.

Сноски к стр. 41

¹⁶ Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. М., 1968, с. 103.

¹⁷ См.: Мордовченко Н. И. Русская критика первой четверти XIX века. М.—Л., 1959, с. 221.

Сноски к стр. 42

¹⁸ Обратим также внимание на помету на левом поле л. 20 об., записанную позже стихов (рыжеватыми чернилами): «Фонвизин». Смысл ее очевиден. Строка о Фонвизине на этой странице записана так: «Блистал Ф. В. друг свободы», т. е. Пушкин обозначил здесь фамилию драматурга в соответствии с принятым в то время написанием: Фон Визин. В таком виде строка попала и в беловой автограф. Однако в ноябре 1824 г., осведомляясь о судьбе издания «Онегина», Пушкин между прочим заметит брату: «Не забудь фон-Визина писать Фонвизин. Что он за нехрист? он русский, из прерусских русский» (XIII, 121).

Сноски к стр. 43

¹⁹ Вполне вероятно, что при доработке первой половины третьей главы сюда были перенесены строфы, соответствующие V и VI строфам четвертой главы (см. строфы XXII и XXIII третьей главы «Я знал красавиц равнодушных...» и «Среди поклонников послушных...» — VI, 61—62).

²⁰ См.: Сидяков Л. С. К истории работы над второй главой «Евгения Онегина». — В кн.: Временник Пушкинской комиссии. 1973. Л., 1975, с. 5—11.

Сноски к стр. 44

²¹ Снова подчеркнем, что в академическом издании дата эта прочтена неверно — как 6 января (VI, 377). Попутно отметим и другие опечатки в VI томе. Так, в указании на рукописные источники при строфе XXI пятой главы (VI, 393) следует читать: ЛБ 70, л. 61; ЛБ 68, л. 50; при строфах XXXII—XXXVIII (VI, 401—407) — ЛБ 68.

Сноски к стр. 47

²² Как нам представляется, с работой над этим эпизодом связан подсчет количества стихов, который мы находим среди черновиков «Письма к Д.» на л. 43 об.:

591 
      13     
<60>4 

Первоначальный подсчет стихов поэмы был произведен Пушкиным в беловом автографе в тетради ПД № 836, на л. 15, с окончательным итогом — 570 строк. М. А. Цявловский, проверив запись Пушкина (РП, с. 303—304), заметил, что поэт ошибся в подсчете, написав 570 вместо 571. Скорее же всего, Пушкин просто округлил цифру. Позже, как уже сказано выше, он записывает на л. 50 монолог Алеко, который здесь содержит 20 строк — они, на наш взгляд, уже включены в первое слагаемое. Что же касается второго, то это, вероятно, количество строк, которые предваряли монолог Алеко. Черновой набросок их до нас не дошел, но о том, что таковой существовал, свидетельствует следующее: когда на л. 15 об. тетради ПД № 836 Пушкин начинает перерабатывать данный эпизод, вступительные строки («Бледна, слаба Земфира дремлет...» — IV, 444—445) записываются совершенно без помарок, явно с какого-то более раннего черновика; правда, их остается здесь всего 4, но это, очевидно, результат предварительной правки первоначального текста.

Сноски к стр. 48

²³ См.: статью, посвященную этому циклу: Фомичев С. А. «Подражания Корану». Генезис, архитектоника и композиция цикла. — В кн.: Временник Пушкинской комиссии. 1978. Л., 1981, с. 22—45. В настоящем описании даются краткие выводы этой статьи, в ряде случаев уточненные.

Сноски к стр. 50

²⁴ Соч. Пушкина, т. 3. СПб., Изд. Акад. наук, 1912, с. 466.

Сноски к стр. 51

²⁵ Об этапах работы Пушкина над трагедией см. в комментарии Г. О. Винокура в кн.: Пушкин. Полн. собр. соч., т. 7. Драматические произведения. Л., Изд. АН СССР, 1935, с. 385—411.

Сноски к стр. 53

²⁶ Стихотворные (а в дальнейшем и прозаические) наброски, проанализированы выше, далее не упоминаются.

Сноски к стр. 57

²⁷ См.: Кукулевич А. М., Лотман Л. М. Из творческой истории баллады Пушкина «Жених». — В кн.: Временник Пушкинской комиссии, т. 6. М. — Л., 1941, с. 83.

²⁸ См.: Цявловский М. А. Тоска по чужбине у Пушкина. — В кн.: Цявловский М. А. Статьи о Пушкине. М., 1962, с. 131—156.

²⁹ Ср.: Словарь языка Пушкина, т. III. М., 1959, с. 291—292.

Сноски к стр. 58

³⁰ Муравьев-Апостол И. М. Путешествие по Тавриде в 1820 году. СПб., 1823, с. 110—111.

Сноски к стр. 59

³¹ См.: Прометей, т. X. М., 1974, с. 53.

Сноски к стр. 60

³² В последнее время было высказано предположение, что эти наброски не связаны с легендой о Фаусте. См.: Алексеев М. П. Незамеченный фольклорный мотив в черновом наброске Пушкина. — В кн.: Пушкин. Исследования и материалы, т. IX. Л., 1979, с. 17—68. Вопрос этот требует дополнительного исследования.

³³ См.: Цявловская Т. Г. «Влюбленный бес». (Неосуществленный замысел Пушкина). — В кн.: Пушкин. Исследования и материалы, т. III. М.—Л., 1960.

³⁴ Ср., например: Пушкин А. С. Собр. соч. в 6-ти т., т. 3. М., 1969, с. 468—470 (здесь все восемь набросков перемешаны между собой).

Сноски к стр. 61

³⁵ См. об этом: Фомичев С. А. «Сцена из Фауста» (история создания, проблематика и жанр). — В кн.: Временник Пушкинской комиссии. 1980. Л., 1983, с. 27.

Сноски к стр. 62

³⁶ Сандомирская В. Б. «Андрей Шенье». — В кн.: Стихотворения Пушкина 1820—1830-х годов. Л., 1974, с. 14—18.

Сноски к стр. 63

³⁷ См.: Прометей, т. X. М., 1974, с. 55—56.

³⁸ См.: Цявловская Т. Г. Рисунки Пушкина. М., 1981, с. 157—160.

Сноски к стр. 64

³⁹ См.: Фейнберг И. Незавершенные замыслы Пушкина. Изд. 7-е. М., 1979.