21 марта 1841 г. Из Ставрополя

Ставрополь. 1841. Март 21.

Ты перепугал меня своим письмом от 20 февр. Твоя болезнь не выходит у меня из ума. Не можешь вообразить, до какой степени я сделался мнителен. Успокой меня скорым ответом и не сердись за мое иногда непростительно долгое молчание. К тому же, кажется, что наши обоюдные письма теряются. Это неприятно. Надеюсь, что ты оправился, но все-таки мне нужно иметь от тебя на то доказательства. Ты спрашиваешь, что я делаю? Скучаю, милый. Твои предположения о наших делах почти справедливы, говорить о них нечего. Что до меня, я каждый год, отправляясь в экспедицию, клянусь, что она для меня последняя, а при наступлении весны готовлюсь к ней снова. Так и теперь. В прошедшем году я надеялся непременно уехать в годовой отпуск, съездить за границу, побывать, разумеется, прежде у тебя, но вечно плохие обстоятельства мне всему препятствуют. Пятый год, как я не могу получить денег за имение покойной матери; из них я уплатил бы мои здешние долги. Тебе долг — дело другое, я его отдам или не отдам при свидании, а без уплаты прочих не могу тронуться с места. Бестолков я, но и бестолковы мои поверенные. Что делать? Ты хочешь знать, какую я играю роль? — Самую обыкновенную: ссорюсь с начальниками (исключая г<енера>ла Граббе, который примерный человек и которого я от души уважаю), 8 месяцев в году бываю в экспедиции, зиму бью баклуши, кроме теперешнего времени, потому что, по причине отсутствия полкового командира, командую полком уже 2-й месяц. Каким полком, ты спросишь? Казачьим Ставропольским, к которому я прикомандирован. Перечитываю Карамзина, потому что других книг здесь не имеется, и нахожу, что наша жизнь здесь, как и везде, прескучная комедия.

Что тебе наврал Дорохов? Мне кажется из твоего письма, что он себя все-таки выставляет каким-то героем романтическим и полусмертельно раненным. Дело в том, что он, разумеется, вел себя очень хорошо, командовал сотнею, которая была в делах более прочих, получил пресчастливую рану в мякиш ноги и уверяет, что контужен в голову. Опасения его насчет Лермонтова, принявшего его командование, ни на чем не основано; командование же самое пустое, вскоре уничтоженное, а учрежденное единственно для предлога к представлению. Дорохов теперь в Пятигорске, а жена его в Москве или в Петерб. — не знаю. Я к нему на днях ездил и не застал, он уезжал в Тифлис. Ты мне поручаешь кланяться Зассу и Коде — не стоит. Кушков⁴³ — славный человек, который тебя любит и которого я люблю. Мы часто говорим о тебе, он давно хотел приписать к тебе в моем письме, но я никогда не вижу его перед отправлением.

Прощай, мой милый друг, надеюсь, что нынешний год мы увидимся. Кланяйся жене и рекомендуй меня невестам, но только с лучшей стороны, чем ты меня знаешь. Прощай, еще раз, 10 000 раз целую тебя.