21 февраля 1834 г. Из Петербурга в Новый Белгород

21 февраля 1834. С.-Петербург.

Votre lettre et la copie des papiers concernant Шимковский²⁶ ne me sont parvenus que bien tard et m’ont mis dans un fort grand embarras. Connaissant Шимковский pour un homme d’honneur j’étais sûr qu’il y avait dans tout ceci un malentendu quelconque et je ne voulais pas en parler tout de suite à Rayevsky, qui en aurait reçu une impression défavorable et aurait retiré à Шимковский sa protection, la seule qu’ait dans ce monde ce pauvre diable. Шимковский se trouvait à Pétersbourg et je ne savais comment aborder avec lui ce sujet. Avant-hier, la veille de son départ, je lui en ai parlé; il s’en est trouvé fort étonné et m’a donné enfin l’explication que vous trouverez dans la lettre ci-jointe qu’il m’a prié de vous faire parvenir. Il vous fait dire en même temps qu’il a pris le ton cérémonieux parce qu’il vous l’envoie comme document officiel. Je suis fâché de tout ce malentendu car j’estime Шимковский. J’espère ne pas être obligé de montrer vos papiers à Rayevsky et en tout cas j’attendrai là-dessus votre décision.

A présent vous aurez la bonté de me dire, mio саго, pourquoi ne me répondez-vous pas à ma lettre dans laquelle je vous priais instamment de me faire part en détail de vos projets; quand et en quelle qualité vous proposez-vous d’aller en Géorgie ou en Perse. J’attendais vainement votre réponse d’après laquelle j’eusse calqué mes entreprises à moi et bien certainement j’eusse déjà quitté Pétersbourg pour être avec vous. Le G-l Вольховский a été ici et est allé à Réval pour s’y marier; il revient dans huit jours, je ne l’ai pas vu à son passage, mais à son retour je m’arrangerai définitivement avec lui.²⁷ Si je savais à quoi m’en tenir sur votre compte je lui en aurais parlé de même, mais à présent je ne pourrai pas le faire. Au nom du Ciel, vite une réponse.

Que vous dirai-je de mon séjour ici? J’y suis triste et impatient de l’échange contre un beau ciel, je cours assez le monde mais je voudrais le quitter pour être avec vous. Rayevsky est encore ici, ses affaires pécuniaires vont bon train; j’ignore combien de temps il restera encore ici mais je voudrais partir avec lui. — Si cela peut vous intéresser, je vous dirai qu’il fouille les archives et s’occupe de l’histoire russe dont il n’avait précédemment pas la moindre notion.

Mon frère va faire paraître une histoire de Пугачев, ouvrage de mérite surtout sous le rapport de la narration; il a dernièrment beaucoup écrit en prose et en vers, mais cet ouvrage-ci l’occupe exclusivement.²⁸ Etes-vous au courant de notre littérature; si non, je vous dirai qu’il vient de paraître un nouveau poète Кукольник qui vient d’imprimer deux tragédies et demie, l’une plus mauvaises que l’autre. Pas moins il n’est pas entièrement denué de talent et nos journalistes le mettent au niveau de Shakespear, moi je le mets à côtè de Бахтурин. Хомяков a fait paraître quelque chose de mieux, c’est une tragédie intitulée Дмитрий Самозванец. L’absence de couleurs locales, habituel défaut de Хомяков s’y perce encore mais bien moins que dans ses ouvrages précédents.²⁹ En général la versification y est brillante.

Là-dessus je vous salue et vous embrasse un million de fois.

Мой адрес: у Казанского моста, на Невском проспекте, в доме Энгельгардта.

340

Перевод:

Твое письмо и копии бумаг, касающихся Шимковского,²⁶ пришли слишком поздно и поставили меня в большое затруднение. Зная Шимковского как порядочного человека, я был уверен, что все это какое-то недоразумение, и не хотел сразу же говорить об этом Раевскому, у которого сложилось бы неблагоприятное впечатление, что лишило бы Шимковского его протекции, единственной, которую имеет этот бедняга в этом мире. Шимковский был в Петербурге, но я не знал, как коснуться с ним этой темы. Третьего дня, накануне его отъезда, я заговорил с ним об этом, он очень удивился и дал мне, наконец, объяснение; ты найдешь его в приложенном письме, которое он просил переслать тебе. В то же время он передает тебе, что письмо написано в церемонном тоне, потому что он посылает тебе его как официальный документ. Я огорчен этим недоразумением, так как уважаю Шимковского. Надеюсь, что мне не придется показывать все эти бумаги Раевскому, во всяком случае подожду твоего решения относительно этого.

А теперь будь так добр, mio caro,a сказать, почему ты мне не отвечаешь на письмо, в котором я тебя настоятельно просил поделиться подробнее своими планами: когда и в каком качестве ты предполагаешь поехать в Грузию или в Персию. Тщетно ожидал я твоего ответа, сообразно с которым я бы мог действовать и несомненно уже уехал бы из Петербурга, чтобы быть с тобой. Г<енера>л Вольховский был здесь и уехал в Ревель, чтобы там жениться; он возвращается через неделю, я не видел его во время проезда, но по возвращении окончательно договорюсь с ним.²⁷ Если бы я знал, что мне предпринять в отношении тебя, я поговорил бы с ним и об этом, но теперь я не смогу этого сделать. Ради бога, отвечай скорее.

Что сказать о моем пребывании здесь? Здесь мне грустно и не терпится поменять здешнее небо; я достаточно бываю в свете, но хотел бы его бросить, чтобы быть с тобою. Раевский еще здесь, его денежные дела идут хорошо; не знаю, сколько времени он еще пробудет здесь, но хотелось бы уехать вместе с ним. Если это может быть тебе интересно, сообщу, что он роется в архивах и занимается русской историей, о которой раньше не имел ни малейшего понятия.

Мой брат вскоре собирается издать историю Пугачева,²⁸ произведение достойное, особенно в отношении повествования; в последнее время он много написал в прозе и в стихах, но это произведение занимает его исключительно. Знаком ли ты с нашей литературой; если нет, то скажу тебе, что только что объявился новый поэт Кукольник, который издал две с половиной трагедии, одна другой хуже. Впрочем, он не полностью лишен таланта, наши журналисты ставят его на уровень Шекспира, я же — рядом с Бахтуриным. Хомяков издал нечто лучшее, это трагедия, озаглавленная «Дмитрий Самозванец». Отсутствие местного колорита, обычный недостаток Хомякова, еще проявляется в ней, но значительно меньше, чем в предыдущих произведениях.²⁹ Вообще же версификация в ней блестящая.

На этом кланяюсь тебе и целую миллион раз <...>