279

И. Г. СКАКОВСКИЙ

ПУШКИН И ЧААДАЕВ

(К ВОПРОСУ О ДАТИРОВКЕ
И ТРАКТОВКЕ ПОСЛАНИЯ ПУШКИНА «К ЧААДАЕВУ»)

1

Перед литературоведческой наукой стоит задача тщательного и глубокого исследования сложных и многообразных отношений Пушкина с различными идейными и художественными течениями его времени. Тема «Пушкин и Чаадаев» занимает в этом ряду одно из важных мест. С нею связаны вопросы формирования политических взглядов поэта, которые в настоящее время привлекают пристальное внимание исследователей.1 Особенно острые споры вызывает адресованное П. Я. Чаадаеву послание Пушкина «Любви, надежды, тихой славы...». Заметное место в этих спорах заняли выступления В. В. Пугачева.

«До 1825 года авангардом русского общественного движения были декабристы, а их крупнейшим поэтом — Пушкин. Не будучи членом тайного общества, даже в сущности не зная о существовании нелегальной организации, Пушкин предельно точно отразил в своем творчестве эволюцию политических взглядов декабристов», — пишет В. В. Пугачев, подчеркивая, что «важнейшие политические стихотворения поэта написаны по заданию декабристов». В. В. Пугачев убежден, что «для пафоса создания таких произведений нужна была уверенность, что это нужно для тайного общества <...> Без тайной организации Пушкин не мог пропагандировать декабристские идеи».2 Если политическая лирика поэта «предельно точно» отражает эволюцию политических взглядов декабристов, то следы этой эволюции должно содержать и стихотворение «К Чаадаеву»:

«Любви, надежды, тихой славы
Недолго нежил нас обман...

Что значит „тихой славы“? „Тихая“ означала мирная. Речь шла о тактике Союза благоденствия в 1818—1819 годах — мирного переустройства общества», — замечает В. В. Пугачев.3 По его мнению, «разочарование» в «тихой славе» означало разочарование «в мирной, легальной политической

280

деятельности».4 В дальнейшем тактика декабристов изменилась, они делают ставку на вооруженный переворот, и стихотворение Пушкина отражает изменение их взглядов. К тому же в новых условиях декабристское общество стремится привлечь в свои ряды все значительные общественные силы, и его внимание привлекает Чаадаев. В. В. Пугачев пишет далее: «Союзу благоденствия Чаадаев был нужен, и Пушкин вступил в борьбу за Чаадаева».5 Отказ декабристов от тактики мирного переустройства общества и переход к подготовке вооруженного восстания приходится на 1820 год, значит, считает исследователь, и пушкинское послание надо датировать не 1818 г., как было до сих пор принято, а 1820 г.

Трудно согласиться с подобной точкой зрения на один из шедевров вольнолюбивой лирики Пушкина. Вряд ли совпадает с современными представлениями о творческом процессе стремление видеть в оде «Вольность», «Деревне» и других пушкинских стихах выполненное задание, заказ, полученный от Союза благоденствия. Пугачев считает, что без декабристской организации невозможны декабристские идеи и декабристские по духу стихи Пушкина. Однако не тайные союзы привели к возникновению идей декабризма, а, наоборот, эти организации возникли в результате формирования декабристской идеологии.

Между приверженностью декабристским идеям и членством в таком обществе или сотрудничеством с ним не было обязательной связи. Недаром мы знаем и декабристов «до декабря», и декабристов «без декабря», и даже декабристов «после декабря». И разве, наконец, поэт не мог выражать идеи декабризма, убеждения передовых людей эпохи, которые он разделял, по собственной инициативе, без подталкивания и заказа со стороны членов общества?

Идеи и настроения ранней политической лирики Пушкина вряд ли были достоянием только декабристских организаций. Тот отклик, который получали эти свободолюбивые произведения, говорит о широкой общественной потребности в подобного рода сочинениях, о том, что порождались они не только атмосферой тайного союза, но и более широкой атмосферой общественной жизни всей России.

2

В большом академическом собрании сочинений Пушкина указано тридцать шесть копий пушкинского стихотворения. Восемь из них датированы 1818 г. Никаких других дат на остальных списках послания нет. Следовательно, ни с какой иной датой современники Пушкина и Чаадаева стихотворение не связывали.

Но комментаторы большого академического собрания не знали еще одного списка послания «К Чаадаеву», который при отсутствии автографа может послужить одним из авторитетных текстологических источников.

Свой рукописный архив П. Я. Чаадаев завещал М. И. Жихареву, который должен был позаботиться о сохранности чаадаевских бумаг и о публикации произведений «басманного философа». В 1866 и 1869 гг. Жихарев передал в Румянцевский музей часть доставшихся ему таким образом бумаг. Это были письма, адресованные Чаадаеву, разного рода записи и списки стихотворений. Ныне эти чаадаевские бумаги вместе с перепиской самого М. И. Жихарева составляют единый фонд Рукописного

281

отдела Государственной библиотеки им. В. И. Ленина в Москве.6 Стихотворения, списки которых хранятся в этом фонде, четко отражают круг интересов их бывшего владельца. Здесь есть стихи, посвященные волновавшей Чаадаева теме взаимоотношений Востока и Запада, историческому прошлому России и т. д. Ревниво относившийся к своей славе, Чаадаев собирал и хранил все, что подтверждало его право на видное место в русской истории и литературе. Поэтому основную часть собранных им стихотворений занимают произведения, прямо обращенные к нему или связанные с его именем. Здесь адресованные Чаадаеву произведения Ф. Глинки, Я. Полонского, Н. Языкова, К. Павловой и др. Среди этих стихотворений находится и список пушкинского послания «К Чаадаеву», до сих пор не привлекавший внимания пушкинистов.7 Этот список имеет в конце помету: «1818 года». Надо полагать, она восходит к свидетельству самого адресата послания.

Несколько слов об этом списке пушкинского стихотворения. По-видимому, он был сделан по просьбе Чаадаева уже после смерти Пушкина, когда автор «Философических писем» стал особенно дорожить каждым доказательством своей былой дружбы с великим поэтом. Текст послания написан на отдельном листе бумаги, неизвестной рукой, аккуратным и разборчивым почерком, без всяких помарок и исправлений. Список имеет ряд разночтений с основным текстом. Все эти разночтения были известны ранее и указаны в примечаниях к стихотворению в полном собрании сочинений Пушкина (II, 1044—1045). Но в таком соотношении они встречаются впервые. Опуская незначительные расхождения, необходимо сказать о самом существенном из них. Список послания, хранящийся в Библиотеке им. В. И. Ленина, включает две строки, вовсе отсутствующие в общепризнанном тексте. После слов: «Мой друг, отчизне посвятим Души прекрасные порывы!» — следует еще один призыв:

Питай, мой друг, священный жар —
И искра делает пожар!

(II, 1044)

Редакторы Полного собрания сочинений, приведя эти строки, известные им по другим спискам, в числе разночтений, не включили их в раздел «Другие редакции и варианты», сомневаясь в их принадлежности Пушкину. Но наличие этих стихов в данном списке позволяет думать иначе.8 Возможно, эти строки находились в одной из ранних редакций стихотворения. И Чаадаев захотел иметь у себя именно этот текст, так как он содержит наиболее полную и высокую оценку адресата послания.

Данный список пушкинского стихотворения, безусловно, нуждается в дополнительном изучении. Но и сейчас он является еще одним аргументом в пользу датировки послания «К Чаадаеву» 1818 г.

3

Присутствует ли в стихотворении Пушкина мысль о необходимости перехода от деятельности мирной и постепенной к ставке на революционное восстание, от планов создания конституционной монархии к республиканским идеалам? Как уже говорилось, В. В. Пугачев считает, что выражение «тихая слава» означает у Пушкина тактику мирного переустройства

282

общества, которой придерживался Союз благоденствия в 1818—1819 гг. Он ссылается при этом на фразеологию пушкинской эпохи, когда слово «тихая» могло выступать синонимом к слову «мирная».9 Но забывает при этом, что эпитеты «тихая» и «мирная» могли в поэтической фразеологии эпохи выступать и как синонимы к словам «частная», «негражданская», «необщественная». Исследователь упорно не замечает самого первого слова стихотворения, слова «любовь». Это слово — основное в названном Пушкиным ряду — определяет наше понимание этих чувств как частных, личных, которым дальше в стихотворении противопоставляются гражданские варианты этих же чувств.

Любви как индивидуальной страсти противопоставлена любовь к свободе, переживаемая поэтом как чувство общественное, гражданское и в то же время глубоко волнующее:

Мы ждем с томленьем упованья
Минуты вольности святой,
Как ждет любовник молодой
Минуты верного свиданья.

          (II, 72)

Так же как и «любовь», слово «надежда» в начале стихотворения означает личную надежду поэта как частного человека. «Употребление слова „надежда“ в значении синонима к „любви“ и „тихой славе“ вряд ли было возможно для Пушкина в 1819 г., в период собраний „Зеленой лампы“, когда слово „надежда“ приобрело определенный политический характер, о котором постоянно напоминала эмблема общества и его девиз „свет и надежда“».10 Слово «надежда» как обозначение вольнолюбивых стремлений и планов широко употреблялось в пушкинском кругу уже позднее. Примеров такого словоупотребления немало и в более поздних стихах самого Пушкина. Например, в стихотворении 1821 г. кинжал у поэта одновременно «свободы тайной страж» и «свершитель... проклятий и надежд». В послании В. Л. Давыдову (тоже 1821 г.) Пушкин пишет:

Народы тишины хотят,
И долго их ярем не треснет.

И спрашивает в связи с этим:

Ужель надежды луч исчез?

         (II, 179)

«Вольнолюбивые надежды» мы найдем и в послании «Чаадаеву» 1821 г. Собственно говоря, такой смысл слова «надежда» зарождается и в строфах анализируемого стихотворения — когда Пушкин «надежде» из первой строки стихотворения противопоставляет в последующих строках «надежду» как высокое гражданское чувство:

Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда пленительного счастья.

     (II, 72)

Здесь слово «верь» выступает синонимом слова «надежда». Но этот смысл лишь возникает в стихотворении.

И «тихую славу» пушкинского послания следует искать не в программе Союза благоденствия, а в ранних стихах Пушкина и у любимого им Батюшкова. Речь идет о славе поэта-эпикурейца, известного лишь в узком кругу друзей, творящего «для немногих», человека, противопоставляющего свое частное существование, интимные радости суете общественного поприща.

283

«Тихой славе» в узком дружеском кругу знатоков и ценителей прекрасного Пушкин противопоставляет героическую славу борцов за свободу:

Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена!

Комментируя эти строки, В. Пугачев замечает: «Споры с Чаадаевым подняты здесь на принципиальную высоту — о роли революционного насилия».11 Однако эти выводы делаются на основании одного выражения «обломки самовластья». Смысл последних строк послания — утверждение неизбежности падения самодержавия. Каким образом это произойдет: путем ли постепенного преобразования государственного механизма, в результате революционного взрыва или волею самого монарха — об этом в стихотворении не говорится.

В послании «К Чаадаеву» сопоставлены две системы ценностей, два отношения к жизни, две линии поведения. В нем как бы противостоят друг другу два человеческих единства, два значения слова «мы». В первой строфе — это лицейское содружество, люди, которых объединили в стенах Лицея судьба, случай. Их близость возникла из общих условий жизни, сердечной привязанности, из увлечения «юными забавами». Это «мы» объединяет Пушкина и Дельвига, Пушкина и Малиновского, а не Пушкина и Чаадаева. Постепенно такая общность переходит в стихотворении в единство иного рода, единство идейное и гражданское, основанное на преданности свободе и отчизне. Это новое единство охватывает Пушкина, Чаадаева и всех тех, кто, подобно им, ждет «с томленьем упованья минуту вольности святой».

Таким образом, и содержание, и структура послания Пушкина «К Чаадаеву» не дают оснований менять традиционную датировку стихотворения, подтвержденную рядом авторитетных списков.