182

4 генваря 1826.

<...> Кюхельбекер как в воду канул. Один полицейский офицер привязался было к Мише <Измайлову>, сочтя его по росту и по сухощавости за несчастного поэта <...>

Говорят, будто уже подписан указ об отставке Магницкого. Если нужна смертная казнь, то для таких извергов, как он. Привязал бы его к лошадиному хвосту и размыкал бы по чистому полю.

Гр. Аракчеев, сказывают, собирается на теплые воды. Посадил бы его часиков на 10 в горячие.

Государь ложится обыкновенно в три часа по полуночи, а встает в 7 по утру. Занимается не пустяками, а делом. Истину сказать, что в течение трех недель сделал он больше доброго, чем иной в три года или в три десятилетия. Право, я влюблен в него, и не один.

Развертываю теперь свой журнал и памятные книжки.

Сказывают, будто 14 дек<абря> одного купца били у дворца за Константина, а у сената за Николая.

В этот день сестра Греча, который живет теперь на Исаакиевской площади, вышла на улицу и, услыша, что бунтовщики кричат: Ура Константин! сказала: — Как Константин? Николай! — чуть-чуть не благословил ее один пьяный солдат прикладом. По этому случаю Греч сказал следующее bon mot: «сестра издателя не утерпела, чтобы не продержать корректуры».

183

Сказывают, будто сумасшедший Кюхельбекер 14<-го>, в день возмущения, метил из пистолета в великого князя Михаила Павловича; но один солдат (из бунтовщиков) ударил долговязого Дон-Кишота по руке, выругав его по-русски за такой злой умысел.¹¹² М. П. взял этого доброго солдата к себе в денщики.

Говорят, будто государь долго говорил с Ник. Бестужевым и сказал, что одного только умного человека, т. е. его, Бестужева, нашел между бунтовщиками. И действительно, правда. Не понимаю, как этот умный и благородный человек замешался между щенятами-головорезами.

Более всех струсили из них Рылеев, Сомов и князь Трубецкой. Последний, о подлец! божился перед государем, что он ни в чем не виноват; но когда уличили его собственным рукописанием, то он упал на колени и просил о сохранении ему живота. Как животолюбивы подлецы!

И митрополит струсил было, когда надобно было ему идти уговаривать бунтовщиков. «С кем же пойду я?», — спросил он одного генерала. — С богом! — отвечал тот <...>