155
Понедельник. 13 сент<ября> 1820.
<...> Недавно открыли, а вчера закрыли прежде срока по неизвестным причинам импер. Академию художеств. Я был в ней в пятницу. Хорошего мало — картин новых почти нет — все портреты.
И что ж это за рожи!
Все в лентах и в звездах;
Глядеть, так право страх!
А говорят... похожи.
Нового в литературе ничего нет, кроме поэмы Пушкина «Руслан и Людмила», которую хвалят и хулят без милосердия. Воейков делает ей разбор, или, лучше сказать, составляет из ней выписку.7 Он теперь помощником у Греча и получает от него 6000 р. жалованья <...> Сейчас пришел я в экспедицию от строгого своего цензора. Не пропустил, злодей! нескольких стихотворений и критики Ореста Сомова на дифирамб из Вакхилида, преложенный любезнейшим нашим поэтом Виль<гельмом> Кю<хельбекером>.8 О цензура, цензура! Часто вспоминаю я басню о лягушках: сперва был у меня цензор чурбан, а теперь журавль.9 Жаль очень, что вы не застали в Казани Панаева. Он перед вами только уехал
156
в деревню. Российская Академия положила наградить его золотою медалью 3-й степени за «Идиллии», не взирая на замеченные ею в них немаловажные погрешности, к порче языка клонящиеся, а именно то, что он пишет ё, а не îo. Сегодни прочел я у Ястребцова подлинный о сем акт Академии <...> Виль<гельм> Кю<хельбекер> уехал отсюда в чужие краи с А. Л. Нарышкиным. Не знаю, увез ли он с собою полученный от вас при прощанье pot de chambre.a Нарышкин хотел было прежде взять с собою в качестве секретаря бар<она> Дель<вига>, но по справке оказалось, что он плохо знает иностранные языки и не мастер даже писать по-россейски.10
Скучно, скучно без вас, любезнейший Павел Лукьянович. Если бы вы были здесь, я пустился бы путешествовать с вами по Невскому проспекту и по прочим улицам. Посетили бы мы вместе все кондитерские, ресторации, герберги и даже из любопытства заглянули бы и в кухмистерские столы. Почему же не так? Все бы осмотрели, на все бы сделали свои замечания и позабавили бы других и себя. Но увы! вас нет — постыл белый свет <...>