Е. М. ДВОЙЧЕНКО-МАРКОВА

ПУШКИН И РУМЫНСКАЯ НАРОДНАЯ ПЕСНЯ
О ТУДОРЕ ВЛАДИМИРЕСКУ

Кишиневский период жизни и творчества Пушкина — это период становления его мировоззрения, политических убеждений и творчества.

Неоднократно уже отмечалось, что в годы южной ссылки в полной степени развился и определился гений Пушкина и пробудилось в нем то глубокое понимание народной жизни и народного творчества, которое уже никогда его не покидало.

К сожалению, изучение этого важного периода затруднено ограниченностью дошедшего до нас материала. Свою начатую в 1821 году автобиографию и большую часть своих кишиневских записок, планов и набросков произведений Пушкин сжег, опасаясь обыска в 1825 году. Позднейшие же воспоминания о нем современников отличаются крайней осторожностью и сдержанностью.

Так, скупо освещенными оказались и самые яркие и значительные из переживаний Пушкина в Кишиневе, связанные с греческой революцией 1821 года. Это крупное политическое событие, нашедшее непосредственное отражение в творчестве, переписке и незавершенных замыслах поэта, несомненно оказало значительное влияние на развитие его политических взглядов, а также на становление его художественного реалистического метода.

Исследование неоконченных произведений и неосуществленных замыслов Пушкина в Кишиневе, являясь дополнением к изучению кишиневского периода творчества поэта, показало, как замечает Б. В. Томашевский, «куда направлялись интересы Пушкина и какие события получали отражения в его замыслах». «Прежде всего следует отметить, — добавляет исследователь, — тесную связь части этих произведений с народными движениями: крестьянские волнения отразились в „Братьях разбойниках“, национально-освободительная революция на Балканах — в поэме о гетеристах, а наброски трагедии и поэмы о Вадиме... по существу изображали революционное движение декабристов».1

Среди законченных произведений, замыслов, набросков и материалов Пушкина, связанных с национально-освободительным движением на Балканах, наибольшее внимание исследователей привлекали те, которые относятся к движению гетеристов. Но несравненно менее изученным и во

403

многом неясным продолжает оставаться отношение поэта к румынскому национально-крестьянскому восстанию, возглавленному Тудором Владимиреску, восстанию, определившему судьбу греческой революции 1821 года в придунайских землях. Напомним в самых сжатых чертах историю этих движений.

Греческое восстание 1821 года было составной частью общей борьбы балканских народов за свою независимость. Национально-освободительное движение греков и других народов Юго-Восточной Европы было возглавлено в конце XVIII века тайным политическим обществом, получившим известность под названием «гетерия» (содружество). Начало гетерии было положено в Бухаресте Константином Ригасом (или Ригой), одним из крупнейших народных поэтов Греции, умерщвленным турками в 1798 году.2

После его убийства деятельность гетеристов была перенесена за границу, главным образов в Россию, где греческие эмигранты находили покровительство в лице их соотечественника графа И. А. Каподистрии, с 1818 года фактически возглавлявшего русское министерство иностранных дел. Среди греческих эмигрантов из Молдавии и Валахии главную роль играла семья бывшего господаря-фанариота Константина Ипсиланти, сын которого, Александр Ипсиланти, генерал русской службы, взял на себя руководство греческой гетерией. Готовясь к общему восстанию, которое должно было начаться на территории Молдавии и Валахии, Ипсиланти заручился поддержкой господаря Молдавии Михаила Суцу, что облегчило ему возможность начать военные действия против турок в Молдавии.

Иначе обстояло дело в Валахии, где господарем был Александр Суцу, недоброжелательно относившийся к гетерии. Между тем Валахия представляла собой территорию, особенно выгодную для действий повстанцев: она была самой отдаленной из турецких провинций, была близка к Австрии и России, откуда гетеристы надеялись получить помощь, а кроме того, там жили воинственные пандуры, на восстание которых гетерия возлагала большие надежды.

Пандуры, воинственные жители Малой Валахии (Олтении), показали свои отличные воинские качества во время русско-турецкой войны 1806—1812 годов. Они образовали отдельный корпус добровольцев в войсках господаря Константина Ипсиланти, входивших в состав русской армии. Из их среды скоро выдвинулся смелый Тудор Владимиреску, которому и вверено было командование всем корпусом пандуров. Он был награжден русским орденом св. Владимира и произведен в чин поручика. Когда война кончилась, пандуры подверглись преследованиям со стороны турок, и Владимиреску принужден был эмигрировать в Австрию. В Вене он познакомился с идеями французской революции. Там же произошла его первая встреча с гетеристами, которым удалось склонить его на свою сторону.3

404

Необходимо, однако, подчеркнуть, что Тудор Владимиреску рассматривал восстание гетеристов как общее восстание всех угнетенных балканских народностей, а не одних греков, в которое должно было включиться восстание валашского народа, притом не только против турок, но и против других притеснителей. Главными же угнетателями своего народа Тудор Владимиреску считал господарей-фанариотов и их прислужников бояр, и это придавало его восстанию характер социальной революции. Программу и цели своего восстания Тудор Владимиреску ясно изложил в первой же изданной им прокламации.

Восстание свое Тудор Владимиреску начал тотчас после смерти валашского господаря Александра Суцу, по-видимому отравленного сторонниками гетерии.4 С небольшим отрядом арнаутов он отправился по селам Малой Валахии, чтобы поднять на восстание крестьян. Первыми присоединились к нему его бывшие соратники пандуры, а затем стали стекаться на его зов все обездоленные и угнетенные.

Прокламация Тудора Владимиреску, содержавшая вдохновенный призыв к борьбе против всех угнетателей валашского народа, всколыхнула население не только во всей Валахии, но и в Молдавии. Отовсюду бежали к Тудору Владимиреску арнауты, пандуры и крестьяне, и вскоре многочисленные его отряды двинулись на Бухарест, подавляя встречаемое ими на пути сопротивление.

Вот как писал об этом событии Пушкин в письме из Кишинева, адресованном, как полагают, В. Л. Давыдову, в первой половине марта 1821 года:

«Уведомляю тебя о происшествиях, которые будут иметь следствия, важные не только для нашего края, но и для всей Европы.

«Греция восстала и провозгласила свою свободу. Теодор Владимиреско, служивший некогда в войске покойного князя Ипсиланти, в начале февраля нынешнего года вышел из Бухареста с малым числом вооруженных арнаутов и объявил, что греки (sic!) не в силах более выносить притеснений и грабительств турецких начальников, что они решились освободить родину от ига незаконного, что намерены платить только подати, наложенные правительством. Сия прокламация встревожила всю Молдавию. Князь Суццо и русский консул напрасно хотели удержать распространение бунта — пандуры и арнауты отовсюду бежали к смелому Владимиреско — и в несколько дней он уже начальствовал 7000 войска» (XIII, 22).

Прокламация Тудора Владимиреску, призывая народ к борьбе против «господ церковных и политических», обещала дать народу право избирать начальников из своей среды и рядом с «кровопийцами-начальниками» называла и «тиранов-бояр», добро и имущество которых «могут быть разграблены, но не захвачены в частные руки, так как мы обещали забирать их добро только для общественной пользы».5

405

Бояр, имущество которых стало подвергаться уничтожению и разграблению восставшим народом, охватило смятение. Против отряда Владимиреску были отправлены наемные войска арнаутов, но бо́льшая их часть перешла к восставшим.

В то время как Тудор Владимиреску победоносно шел из Малой Валахии к Бухаресту, Александр Ипсиланти вступил в Молдавию. Первая его прокламация содержала намек на обещанную поддержку России. Почти не встретив на своем пути сопротивления, Ипсиланти прошел без боя всю Молдавию и Валахию и в марте подошел к Бухаресту, уже занятому войсками Тудора Владимиреску.6 Здесь выяснилось различие целей обоих предводителей. К главным угнетателям румынского народа, против которых шел Тудор Владимиреску, принадлежали греки-фанариоты, интересы которых защищал Ипсиланти, и потому все попытки последнего восстановить прежний союз успеха не имели.

Весть о разногласиях между Тудором Владимиреску и Александром Ипсиланти достигла Кишинева к началу апреля. 2 апреля 1821 года Пушкин, еще не очень точно осведомленный о сущности движения Владимиреску, записал в своем дневнике: «С крайним сожалением узнал я, что Владимиреско не имеет другого достоинства, кроме храбрости необыкновенной — храбрости достанет и у Ипсиланти» (XII, 303).

Встреча Тудора Владимиреску с Александром Ипсиланти в окрестностях Бухареста явилась поворотным пунктом всей истории гетерии. Этот полный драматизма момент, решивший участь греческого восстания, к сожалению, не нашел отражения в тех отрывках из журнала греческого восстания Пушкина, которые дошли до нас. Однако, зная о внимании к этому событию, которое уделили в своих воспоминаниях современники Пушкина — писатель А. Ф. Вельтман и военный историк И. П. Липранди, кажется невероятным, чтобы Пушкин мог пройти мимо такого важного и красочного эпизода, не коснувшись его более подробно в своих записях. Но записи о нем, если они были, до нас не дошли.

Вот как описывает восстание Тудора Владимиреску в своих бессарабских воспоминаниях А. Ф. Вельтман, ясно представлявший себе его цель и значение: «В то время (т. е. в начале 1821 года, — Е. Д.-М.) в Валахии возникло уже восстание. В голове его был некто Федор Владимиреско, командовавший во время войны русских с турками отрядом пандур. Но целью этого восстания было избавление себя от ига фанариотов, назначаемых в князья Молдавии и Валахии. Покуда Порта назначала Каллимахи господарем Валахии по смерти Александра Суццо, Владимиреско овладел уже всею Малою Валахией. Никто не предвидел, чтоб эта искра была началом етерии... и имела те последствия, которые совершились на глазах наших». Далее, подчеркивая отличие целей Тудора Владимиреску от целей гетеристов, Вельтман писал: «Вместо того, чтобы соединиться с Ипсиланти, он отвечал ему: „Ваша цель совершенно противоположна моей. Вы подняли оружие на освобождение Греции, а я — на избавление своих соотечественников от греческих князей. Ваше поле не здесь, а за Дунаем; вы боритесь с турками, а я буду бороться с злоупотреблениями“».7

406

В результате безуспешных переговоров с вождем восставших пандуров Александру Ипсиланти пришлось отойти от Бухареста к Тырговиште. С тех пор оба движения стали развиваться самостоятельно.

Раздор, возникший между двумя предводителями, был умело использован турками, которые вступили в Валахию и подошли к Бухаресту, вынудив Тудора Владимиреску оставить его. Опасаясь, однако, его примирения с гетеристами, турки вступили с ним в переговоры, обещая в случае разгрома гетерии облегчить участь румынского населения и избавить Валахию от ига фанариотов. В то же время стало известно об отказе русского царя поддержать восставших греков. Колебания Владимиреску и его переговоры с турками стали известны Александру Ипсиланти. Объявив Тудора Владимиреску изменником общему делу, он приказал схватить вождя пандуров и доставить его в Тырговиште. Там без всякого суда Тудор Владимиреску был предательски и зверски умерщвлен: ночью на берегу Дымбовицы он был изрублен саблями гетеристов, обезглавлен и тело его было брошено в волны реки. Так кончилось восстание Тудора Владимиреску, явившееся одним из главных этапов в истории борьбы румынского народа за свою независимость. Но сабли гетеристов, зарубившие народного героя Валахии, «подрубили тот сук, на котором только и могло держаться движение греческих гетеристов на румынской территории. Турецким войскам... не трудно было уже расправиться с разрозненными отрядами гетеристов, не встречавших поддержки местного румынского населения».8

Предательское убийство вождя национально-крестьянского восстания против угнетателей Валахии оставило глубокий след в памяти народа. Осиротевшие пандуры тотчас после смерти Тудора Владимиреску составили песню, которая в аллегорических выражениях говорила о трагической судьбе их героя. Песня эта, подхваченная народом, пользовалась необыкновенной популярностью не только в Валахии, но и в Молдавии, откуда она в несколько измененном виде перешла в Бессарабию. Там, зазвучав на улицах Кишинева и в домах бояр в исполнении хоров цыганских оркестров, она сразу же привлекла к себе внимание Пушкина. Свидетельство об этом сохранилось в бессарабских воспоминаниях И. П. Липранди. Пополняя сведения П. И. Бартенева о народных песнях, занимавших Пушкина в Кишиневе, Липранди писал: «...мне удивительно, что я не встретил в помянутом исчислении двух современных исторических, народом сложенных песен, которые, как мне близко известно, в особенности занимали

407

Александра Сергеевича. Первая, из Валахии, достигла Кишинева в августе 1821 года; вторая — в конце того же года. Куплеты из этих песен беспрерывно слышны были на всех улицах, а равно исполнялись и хорами цыганских музыкантов. Кто из бывших тогда в Бессарабии и особенно в Кишиневе не помнит беспрерывных повторений: „Пом, пом, пом помиерами, пом“ и „фронзе верде шалала, Савва Бим-баша?“ Первая из них сложена аллегорически на предательское умерщвление главы пандурского восстания Тодора Владимирески, по распоряжению князя Ипсиланти в окрестностях Тырговиста... Александр Сергеевич имел перевод этих песен; он приносил их ко мне, с тем, чтобы поверить со слов моего арнаута Георгия. Но в декабре 1823 года, бывши в Одессе, Пушкин сказал мне, что он не знает, куда девались у него эти песни, и просил, чтобы я доставил ему копию с своего перевода; в январе 1824 года, опять приехавши в Одессу, я ему их передал».9

Переводы валашских народных песен и их возможная литературная обработка поэтом не были найдены в бумагах Пушкина. В 1939 году в Румынии в моей статье «Puşkin şi refugiaţii Eteriei la Chişinău»10 я впервые обратила внимание румынских литературоведов на ценное как для пушкинистики, так и для румынского фольклора свидетельство Липранди, указывающее на бытование в 1821 году румынской народной песни о Тудоре Владимиреску с припевом: «Пом, пом...». Такой песни в румынских фольклорных записях не оказалось. Румынские песни с тем же припевом, но включенным в иную тему, были впоследствии опубликованы как возможные оригиналы песен, интересовавших Пушкина.11 И лишь недавно в архиве Липранди в Ленинграде были найдены М. П. Легавкой те самые записи народных песен Валахии, которые сделал Липранди в 1821 году для себя и для Пушкина.12

Являясь ценным вкладом в изучение неосуществленных замыслов Пушкина в Кишиневе, записи Липранди обогащают также историю румынского фольклора, являясь одной из первых записей румынских народных песен.13

Публикуя рукопись Липранди, мы ограничиваемся его записью песни о Тудоре Владимиреску, оставляя вторую песню о Бим-баше Савве для отдельной статьи.

408

Текст записи Липранди, полностью воспроизводимый ниже, разделен (как видно на прилагаемом снимке) на два столбца: слева — транскрипция русскими буквами подлинного текста песни на «туземном» (т. е. румынском) языке, справа — русский перевод, сделанный, очевидно, самим Липранди с помощью лиц, сообщивших ему песню; за этими текстами следуют примечания к ним, также принадлежащие Липранди.

Текст записи таков:

Народная песня, составленная в 1821 г. по случаю
восстания Пандур под предводительством
Тодора Владимирески по убийстве его

<Примечания Липранди>

(1) Зеленый лист вставляется во все почти туземные народные песни.

(2) [Лавале] Ла-вале — собственно долина — употребляется в смысле вперед, далее. Это выражает то время, когда народ начал движение из Малой Нагорной Валахии в большую — Надольную.

(3) Разумеется оставление Бухареста.

(4) Избегнуть, избавиться от опасности.

(5) Более осторожный, более благоразумный, более осмотрительный нежели <?> (май — более, еще и т. п.)

(6) [Ожидали разрешения от императора] Дается понимать, что ни император14 русский, ни султан турецкий прямо буквально не разрешили действовать.

(7) Река Дымбовица, на берегу которой предательски [Гетер], по приказанию Ипсиланти, Тодор был изрублен, и туловище брошено в воду.

Прилагаются ноты оригинального напева этой песни.15

Транскрипция текста валашской песни русскими буквами, ее перевод и примечания Липранди требуют некоторых поправок и добавлений. Признавая

409

Запись И. П. Липради песни о Тудоре Владимиреску. Первая страница.
Центральный государственный исторический архив в Ленинграде.

410

осведомленность Липранди и правильность передачи им текста песни и ее перевода, необходимо тем не менее отметить некоторые неточности ее русской транскрипции, обусловленные несомненно тем, что запись производилась на слух. Таким образом получилось так, что отдельные слова румынского текста оказались слитыми вместе и, наоборот, одно слово — разбитым на отдельные части. Из подобных неточностей укажем на следующие:

К историческим примечаниям Липранди можно было бы добавить еще одно в пояснение слов песни об «избавлении от трех ножей» (строка 9): согласно некоторым историческим свидетельствам и народному преданию, Тудор Владимиреску был зарублен саблями трех палачей.

Интересно внимание Липранди не только к содержанию записанной им песни, но и к ее напеву, о котором Липранди упоминает в других неизданных рукописях, найденных нами в его бумагах, хранящихся в Ленинграде и в Москве. В одной из них, озаглавленной «События в Придунайских княжествах в 1821 году», описывая гибель Тудора Владимиреску, Липранди пишет:

«Убийство это было поводом сложения народной на валахском языке песни, распространившейся не только что в обеих Валахиях <, но> и в Молдавии, откуда <она> перешла и в Бессарабию. Она слышалась повсюду и напев ее столь же оригинальный, как и сложение; она слышалась по улицам, и часто не только у простолюдинов, но и у более возвышенных классов. „Пом, пом, помиерани пом“ раздавалось со всех сторон. В приложении № 36 песня эта находится как на валахском языке, так и перевод с пояснениями, а равно и ноты напева».16

В другой рукописи, озаглавленной «Капитан Иоргаки Олимпиот», Липранди говорит:

«Восстание Тодора и смерть его были поводом к сочинению пандурами песни, всей в аллегорических выражениях. Она сделалась народною песней в Малой Валахии, поется также и в Большой Валахии. В Молдавии же некоторые слова переделаны трубадурами того края — цыганами. Музыка ее оригинальна и приятна; песня сия известна под названием Тодора

411

— ничего чаще на улицах в Валахии нельзя слышать, как Пом, пом, так называется она на валахском языке. Я полагаю оную довольно любопытною и прилагаю при конце буквальный оной перевод. Песни Бим Баши Саввы, етеристов и пр. и пр. также весьма оригинальны и отзываются каким-то древним баснословным простонародным песнопением».17

Очевидно, музыкальное восприятие румынских и молдавских песен в значительной мере определяло степень интереса к ним русских, находившихся в Бессарабии в первой половине XIX века. Известно, например, что Пушкина привлекла к себе своей мелодией знаменитая молдавская песня «Arde-mă, frige-mă», ставшая песней Земфиры в поэме «Цыганы». Он услышал ее в Кишиневе в исполнении цыганского оркестра боярина Варфоломея и попросил кого-то из своих знакомых записать для него ноты ее напева, который поэт считал «чрезвычайно счастливым» (XIII, 231).

Думаю, что я не ошибусь, высказав предположение, что этим неизвестным любителем музыки, записавшим для Пушкина ноты молдавской песни, был А. Ф. Вельтман. В Отделе рукописей Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина в Москве сохранились нотные записи молдавских мелодий, сделанные Вельтманом в Бессарабии в 20-х годах прошлого века.18 Может быть, тот же Вельтман помог и Липранди запечатлеть в не дошедшей до нас нотной записи мелодию «песни Тудора»?

Пушкина как поэта несомненно привлекала к себе и характерная ритмика народных песен Молдавии и Валахии с их обычным фольклорным хореем, схожим с русским, который впоследствии так волшебно зазвучал в «Сказке о царе Салтане».

По своей художественной форме, образности и ритмике «песня Тудора» примыкает к так называемым «гайдуцким» песням, которые бытовали в фольклоре Молдавии и Валахии вплоть до начала XIX века. Одной из самых характерных черт этих песен является постоянное обращение народа к природе: к рекам, горам, лесам, растениям. Близость народа, особенно гайдуков, к лесу выражается в обычном зачине почти всех народных песен Молдавии и Валахии: «Фрунзэ верде» (лист зеленый). Типично в них также сравнение сильного человека с деревом (чаще всего с дубом или сосной, в песне о Тудоре — с фруктовым деревом).

Все эти элементы румынского народного творчества содержит в себе и песня о Тудоре (или «песня Тудора»), сложенная воинственными пандурами, которые по существу мало отличались от легендарных гайдуков.19 Так, например, в гайдуцких песнях, сложенных на родине Тудора Владимиреску, в Малой Валахии (Олтении), можно встретить те же заключительные строки из «песни Тудора» о реке, окрашенной кровью. Буквально повторяется обращение к реке с вопросом, отчего она замутилась и смешалась с кровью, только вместо обращения к водам безымянной реки, под которой в песне о Тудоре подразумевается Дымбовица, называется река Олт, волны которой полны кровью гайдуков.

412

В одной из таких песен мы узнаем строки 24 и 25 из песни о Тудоре в следующем обращении к реке Олт (для удобства сравнения привожу румынский текст в русской транскрипции):

Че вий маре турбурат
Ши ку сынже аместекат?20
(Отчего сильно замутился
И смешался с кровью?)

В другом варианте слово «маре» заменено словом «аша» (так, такой).21 Сопоставление этих песен с песней о Тудоре дает возможность внести исправление в строку 24 записи Липранди, в которой из-за явного пропуска утрачен ритм. Если предположить, что пропущенным словом в этой строке было либо «маре», либо «аша», то ритм восстанавливается.

В народных песнях Молдавии и Валахии, известных под названием «дойна», можно встретить то же обращение к своему сердцу, которое повторяется в строках 7, 8, 10, 12, 17, 18 «песни Тудора». В дойнах чаще всего сердце призывается к терпению. Иногда этот призыв облечен в ту же форму, что и в «песне Тудора».

С другой стороны, призыв к сердцу из «песни Тудора», в котором звучит стремление «избавиться от несправедливости», мы встречаем в несколько измененном виде в знаменитой народной песне Олтении «Жианул» (см. примеч. 19). В ней Гайдук теми же словами погоняет своего гнедого, «чтобы избавиться от горя».

Обращение к своему сердцу характерно и для ранних поэтов Валахии (конца XVIII и начала XIX века). Из них Янку Вэкэреску был горячим сторонником движения Тудора Владимиреску. Из-под его пера вылилась в 1821 году патриотическая революционная ода, озаглавленная «Glasul poporului sub despotism» («Голос народа под игом деспотизма»), которая начиналась следующим призывом:

Răscoală-te, inima mea, din a răbdării boală!
Grozav, grozav ai suferit! grozavă te răscoală!23
(Восстань, сердце мое, с одра терпения!
Тяжко, тяжко ты страдало! страшным будет твое возмущенье!)

Вместе с тем призыв из «песни Тудора»: «Иди, сердце, вперед!» (строка 8) звучит в тоне греческой военной песни, распевавшейся

413

в 1821 году в Молдавии и Валахии восставшими гетеристами. Эта знаменитая песня греческого поэта Ригаса, написанная в 1797 году в подражание «Марсельезе», начиналась теми же словами:

Вперед, дети Греции!
День славы наступил!24

Известно, что разноплеменная армия гетеристов включала в себя и отряды валахов, а после смерти Тудора Владимиреску часть его пандур перешла к Ипсиланти. Можно предположить, что валахи были в этой армии лучшими песенниками и составителями военных песен. Их мелодичный язык поддавался любому размеру и легко укладывался в рифмы, причем вполне объяснимы были заимствования отдельных образов и лозунгов из сосуществовавших греческих песен. История войн, особенно гражданских, указывает на случаи, когда народные составители военных песен переделывали на свой лад песни не только союзников, но и противников.

О том, что припев «Пом, пом, пом, пом ерам еу, пом», входил в состав песен гетеристов, говорит румынский поэт Д. Болинтиняну в статье о прошлом румынской поэзии.25 Приведенный им отрывок из одной такой песни охарактеризован как «марш, выражавший чувства иноземных воинов, пришедших сражаться против турок». В этом отрывке находятся три строки из «песни Тудора» (1, 2, 3).26

Об этом же свидетельствуют два румынских фольклорных сборника, в которых целые строфы из «песни Тудора» приводятся как составная часть песни гетеристов.

В сборнике известного румынского фольклориста Антона Панна помещена его переделка такой песни на шутливый лад, вложенная в уста заики.27 В ней, рассказывая о кровавых событиях гетерии, заика сообщает, что гетеристы оставили после себя песенку, составленную из пяти куплетов; из них три являются не чем иным, как строками 1—6 и 14—16 из «песни Тудора».

Еще большее количество строк из «песни Тудора» (1—6, 8—9, 11—12) входит в запись другого румынского фольклориста, Г. Д. Теодореску, озаглавленную «Песня гетеристов или гетеристов Ипсиланти в 1821—1822 годах». Запись была произведена в 1884 году со слов румынского певца-«лаутаря» из Браилы.28

Таким образом, мы видим, что зачин «песни Тудора» (строки 1—3) сохранился в трех фольклорных записях песен с другим содержанием (в статье Болинтиняну, в сборнике Панна и в сборнике Теодореску), строки 4—6 из «песни Тудора» сохранились в двух записях (Панна и Теодореску), строки 14—16 — только у Панна и, наконец, строки 8, 9, 11, 12 — только у Теодореску. Заключительные две строки «песни Тудора» (строки 24—25) можно найти в нескольких гайдуцких песнях и дойнах Малой Валахии, разбросанных по разным сборникам. По-видимому, составляя

414

песню на смерть своего вождя, пандуры использовали для аллегорической части песни разнородные элементы, входившие в румынский фольклор и в военные песни валахов-гетеристов. Прием этот является характерным для составителей народных песен.29

В румынском фольклоре сохранилось несколько песен, посвященных Тудору Владимиреску и связанных с его национально-крестьянским восстанием. Из них одна является довольно близкой по содержанию к песне, записанной Липранди. В ней тоже речь идет о гибели Тудора, который рассказывает своей матери приснившийся ему сон, предвещающий козни врагов и смерть. Упоминание о «злых сетях» несколько напоминает строку 16 из «песни Тудора».30

Большинство песен, связанных с движением Тудора Владимиреску, говорит о стремлении пандуров освободиться от помещичьего гнета. Песни эти перекликаются с молдавскими песнями того времени, из которых особенно схожей с песнями Валахии является песня с характерным окончанием:

Лист зеленый, молочай,
Подойдет, настанет май,
Выйду в степь я, так и знай
В плуг я десять лошадей
Запрягу тогда, ей-ей.
Поле то, что всех милей,
Выберу и поведу
Ох, и злую борозду —
До порога богатея
Через всё село дойду!31

Интерес Пушкина к тексту и переводу «песни Тудора» и, по-видимому, его знакомство с примечаниями к ней Липранди дают нам право предположить, что поэт намеревался приобщить к русской поэзии этот интересный памятник народного творчества Валахии.

Оригинальность и лиричность песни, передающие душевное смятение вождя пандуров перед неизбежностью надвигающейся гибели, обращение певца к окровавленным водам Дымбовицы, без слов говорящее о совершенном злодействе, не могли не заинтересовать Пушкина. Привлекал его и легендарный образ борца за народное дело — Тудора Владимиреску, даже если социальная сущность и классовые противоречия между возглавленным им восстанием и движением гетеристов были Пушкину неясны.

Впрочем, неясны они были вначале не только Пушкину. Большинство его русских современников рассматривало восстание Тудора Владимиреску как ветвь греческого движения. Отсюда неточность в письме Пушкина о Тудоре Владимиреску, который, по словам поэта, «объявил, что греки не в силах более выносить притеснений и грабительств турецких начальников» (XIII, 22).

Главные сведения о гетерии и о восстании Тудора Владимиреску Пушкин черпал, по-видимому, от И. Н. Инзова и его чиновников, получавших

415

рапорты о событиях от русских консулов из Молдавии и Валахии. На основании их Инзов писал свои донесения в Петербург. В одном из его донесений проскальзывает мысль о том, что целью Тудора Владимиреску было намерение привлечь греков «на защиту народа от угнетения».32

Рапорты консулов о Тудоре Владимиреску полны неточностей. Так, например, в июле 1821 года русский консул в Валахии Пини писал Инзову из Германштадта о том, что Владимиреску хотел напасть на Ипсиланти и за это был схвачен и казнен.33

Другим источником сведений Пушкина о событиях гетерии был несомненно Липранди, которому русская военная разведка поручила надзор за перебегающими гетеристами.34 После разгрома гетерии Пушкин получил возможность собирать самые точные и подробные данные как о гетерии, так и о восстании Тудора Владимиреску от их бывших участников, нашедших убежище в Бессарабии. По свидетельству Липранди, Пушкин часто встречал их у него «и находил большое удовольствие шутить и толковать с ними». Среди собеседников Пушкина Липранди называет и тех, кто имел непосредственное отношение к Тудору Владимиреску: его сподвижников братьев Македонских и его палача Василия Каравью.35

Сам Липранди умело использовал свое знакомство с участниками событий 1821 года. Из частых бесед с ними он умел извлекать то, что ему было нужно. Эти ежедневные беседы, как вспоминал позже Липранди, «не ограничивались одной обменой слов; многие эпизоды были изложены мне письменно на сербском, греческом, французском и других языках».36

Материалы о гетерии, собранные Липранди в Кишиневе в 1821 году, были им значительно пополнены во время русско-турецкой войны 1828—1829 годов, когда ему было поручено формирование отряда добровольцев из бывших пандуров Тудора Владимиреску. В рукописях Липранди сохранилась заметка о том, что о судьбе Тудора Владимиреску он опросил более пятидесяти человек, принимавших участие в событиях 1821 года. Показания бывших сподвижников Тудора Владимиреску были использованы Липранди в очерке о восстании и гибели Тудора Владимиреску, который должен был войти в обширный труд Липранди по истории Турции. Труд этот был подготовлен к печати в половине 30-х годов прошлого века, но так и не был издан. «Гаммер, издавая в свет многотомное сочинение свое „Оттоманская империя“, никак бы не мог вообразить, что в России готов уже гигантский соперник его труда под тем же заглавием, — сообщал «Московский

416

наблюдатель» в 1837 году. — Извещаем об этом наших ученых не по слуху, ибо мы сами видели это огромное сочинение И. П. Липранди, плод семнадцатилетнего исторического изучения посреди самого края, почти готовый уже к изданию».37

Что могло быть причиной того, что такой ценный труд русского военного историка остался под спудом и лишь отдельные отрывки из него появились в разное время в печати? Был ли тут скрытый саботаж со стороны влиятельных тогда в России иностранцев, старательно замалчивавших достижения русских специалистов? Явилось ли противоречием официальной точке зрения сочувственное отношение Липранди к революции и личности Тудора Владимиреску?

Так или иначе, но от монументального труда Липранди, подготовленного к изданию, остались лишь разбросанные по архивам черновики и отрывки рукописей, тщательное исследование которых может привести к самым неожиданным находкам, проливающим свет не только на жизнь и творчество Пушкина, но также и на те страницы русско-румынских отношений, которые недостаточно или неправильно были освещены официальной историей.

Высокую оценку исторических трудов Липранди, связанных с историей Молдавии и Валахии, дал Пушкин в не напечатанном им примечании к «Цыганам»:

«Бессарабия, известная в самой глубокой древности, должна быть особенно любопытна для нас:

Она Державиным воспета
И славой русскою полна.

Но доныне область сия нам известна по ошибочным описаниям двух или трех путешественников. Не знаю, выйдет ли когда-нибудь Историческое и статистическое описание оной, составленное И. П. Липранди, соединяющим ученость истинную с отличными достоинствами военного человека» (XI, 22).

Творчество поэта не всегда согласовалось с теми историческими оценками деятелей гетерии, которых придерживался Липранди. Так, вопреки отрицательным сведениям о гетеристе Иордаки Олимпиоте, которыми располагал Липранди, Пушкин намеревался сделать Олимпиота героем своей незавершенной поэмы о гетеристах. Известно также нелестное мнение Липранди о другом пушкинском герое — Кирджали. Но вряд ли могло существовать между ними разногласие по поводу Тудора Владимиреску. Если у Пушкина было намерение приобщить к русской поэзии текст песни о Тудоре, данный ему Липранди, то, конечно, образ народного героя Валахии вставал в его воображении как один из тех ярких образов балканских удальцов и гайдуков, которые, промелькнув перед ним в Бессарабии, отразились потом в «Песнях западных славян» и «Кирджали». И если до нас не дошло поэтическое оформление Пушкиным этой народной песни, причину этому следует, по-моему, искать в том, что яркая личность борца за независимость Валахии, вождя национально-крестьянского восстания Тудора Владимиреску была несомненно гораздо более революционной, чем все остальные балканские герои Пушкина. Это обстоятельство, а также странная аллегоричность «песни Тудора», которую при желании можно было истолковать по-разному, могли явиться причинами ее уничтожения Пушкиным в 1825 году в числе его остальных кишиневских рукописей.

417

Внимание Пушкина к песне о Тудоре свидетельствует о его раннем интересе к теме народных восстаний и к образам их вождей, отраженным в народном творчестве. Интерес этот был, как известно, углублен Пушкиным при изучении им пугачевского движения.

ПРИЛОЖЕНИЕ

НАРОДНАЯ ПЕСНЯ О ТУДОРЕ ВЛАДИМИРЕСКУ

(Реконструированный текст)

——————