- 378 -
Л. И. ШЛИОНСКИЙ
К ВОПРОСУ О ДЕФИНИТИВНОМ ТЕКСТЕ ПОЭМЫ
«РУСЛАН И ЛЮДМИЛА»1
Среди сложных вопросов пушкинской текстологии одним из самых сложных и спорных является вопрос о дефинитивном, основном тексте «Руслана и Людмилы».
Поэма «Руслан и Людмила» при жизни Пушкина дважды выходила отдельным изданием: в 1820 и 1828 годах. В 1835 году она была включена в первую часть «Поэм и повестей Александра Пушкина», и эту публикацию условно можно назвать третьим прижизненным изданием «Руслана и Людмилы», хотя оно ничем существенно не отличается от издания 1828 года (второго). Между тем издание 1820 года в сопоставлении с последующими обнаруживает в тексте поэмы много отличий, не всегда обусловленных авторским стремлением усовершенствовать художественную сторону произведения. Будучи более полным, текст последующих прижизненных изданий «Руслана» не во всем, однако, предпочтительнее первопечатному тексту.1
Над своей первой поэмой Пушкин работал в течение 1817—1820 годов. Одновременно с «Русланом» создавалась вольнолюбивая лирика: ода «Вольность», послание к Чаадаеву, «Деревня», «Ноэли», эпиграммы и пр. Эти «возмутительные сочинения», ходившие тайно в списках или передававшиеся устно, отражали революционные умонастроения Пушкина и его политических друзей — будущих декабристов. Общественно-бытовая атмосфера, в которой жил в эти годы Пушкин, не могла не отразиться и на поэме «Руслан и Людмила». Политические гонения обрушились на поэта еще до выхода ее в свет. Более того, поэма в момент ссылки поэта не была еще полностью завершена. Ссылка на юг оборвала работу Пушкина над эпилогом, дописанным летом 1820 года уже на Кавказе. VI песнь, законченная в ночь на 26 марта того же года, нуждалась в художественной отделке.
В отсутствие Пушкина «Руслана» готовили к печати, при участии Жуковского и под непосредственным наблюдением Гнедича, брат поэта Лев Сергеевич и С. А. Соболевский.
- 379 -
Эпилог и уточняющие дополнения к VI песни, присланные с юга, запоздали: книга вышла без них, и «Прибавления к поэме: Руслан и Людмила» пришлось напечатать в «Сыне отечества».2 Кроме того, пролог к «Руслану» вовсе еще не существовал.
Таким образом, первое издание поэмы не могло быть ни полным, ни художественно совершенным. Помимо этого, Пушкин — опальный поэт — опасался за своего «Руслана», ожидая даже цензурного запрета уже вышедшей книги. В письме из Кишинева к брату и сестре от 21 июля 1822 года он спрашивал: «...что мой Руслан? не продается? не запретила ли его цензура?».3 Однако уже менее чем через год, узнав, что «Руслан» давно раскуплен, Пушкин стал думать о более полном и совершенном переиздании поэмы и 13 мая 1823 года писал Н. И. Гнедичу из Кишинева:
«Если можно приступить ко второму изданию Руслана и Пленника, то всего бы короче для меня положиться на вашу дружбу, опытность и попечение; но ваши предложения останавливают меня по многим причинам. 1) Уверены ли вы, что цензура, по неволе пропустившая в 1-й раз Руслана, нынче не опомнится и не заградит пути второму его пришествию? Заменять же прежнее новым в ее угоду я не в силах и не намерен» (XIII, 62).
Таким образом, вопрос о переиздании первой поэмы Пушкин еще в царствование Александра I рассматривал и с точки зрения политической, так как видел в «Руслане» черты, мотивы и отзвуки антиправительственных настроений.
Вступление на престол Николая I, кровавое подавление им восстания декабристов, создание III Отделения во главе с Бенкендорфом, введение еще более суровой цензуры — всё это превосходило даже аракчеевщину последних лет царствования Александра I.
Пушкин стал готовить «Руслана» ко второму изданию в начале 1828 года. В роли цензора официально выступал сам царь. Поэта непрерывно тревожили в это время по делу об отрывке из элегии «Андрей Шенье». Обстановка и жизни и творчества Пушкина была политически напряженной.
В этих условиях авторедактирование первой поэмы не ограничивалось задачами чисто художественными — следовало учитывать соображения цензурные, политические. Изменения в тексте оказались разнородными: подсказанными творческой волей поэта, с одной стороны, и вынужденными, смягчающими идеологически острое и явно оппозиционное, с другой.
Издание 1828 года, дополненное прологом, эпилогом и отдельными стихами VI песни, содержало ряд существенных, принципиальных изменений, сокращений и перефразировок текста. Однако отдельные изменения являются спорными и по мотивам и по характеру и делают второе издание таким же не окончательным, как и первое.
Не удовлетворяла вторая редакция «Руслана» и самого автора. Об этом свидетельствует М. И. Глинка в своих «Записках»: «На одном из вечеров Жуковского Пушкин, говоря о поэме своей Руслан и Людмила, сказал, что он бы многое переделал».4
- 380 -
Глинка мог бывать на вечерах у Жуковского не ранее своего появления в Петербурге в 1834 году. Следовательно, мысль о возвращении к «Руслану» не покидала Пушкина и в конце жизни.
Между тем поэма в существенно измененной редакции 1828 года была перепечатана в сборнике 1835 года, а затем и в посмертном издании сочинений Пушкина5 без всяких указаний на ее отличия от первоначального текста. Лишь в издании П. В. Анненкова в примечаниях охарактеризованы разночтения редакций «Руслана и Людмилы» 1820 и 1828 годов.6 Самые эти отличия приводятся полностью или упоминаются вскользь там же на стр. 537—538, а на стр. 536 Анненков пишет: «Изменения, сделанные Пушкиным в своей поэме при втором издании и особенно выпуски целых мест еще раз свидетельствуют о строгости его взгляда на свои произведения. Все они сделаны к лучшему». По мнению Анненкова, редакция 1828 года отвечает всем требованиям — ее и следует считать окончательной.
Но пестрота и разнобой при переизданиях поэмы не были устранены и позднее. За основу брался, как правило, текст 1828 года, но подстрочно приводились варианты первого издания. И эта неопределенность не была устранена ни в дореволюционном, ни в советском Академических изданиях сочинений Пушкина, так как редакторы текста поэмы В. Е. Якушкин и С. М. Бонди не ставили перед собой задачи свести воедино две ее первые редакции.
Лишь редактор пушкинского однотомника 1935 года Б. В. Томашевский восстановил в тексте «Руслана и Людмилы» ряд мест по изданию 1820 года. Это практическое решение проблемы не было подкреплено (видимо, из-за массового характера издания) теоретическим обоснованием того или иного изменения в тексте, как и постановкой вопроса в целом. Выход в 1937 году IV тома Академического полного собрания сочинений Пушкина с традиционным текстом «Руслана» привел к отмене нововведений однотомника. Да и сам Б. В. Томашевский, редактируя пушкинское десятитомное издание Академии наук СССР в 1949 году и позднее, при переиздании в 1951 и 1957 годах, воспроизводил в IV томе текст поэмы, следуя за текстом большого Академического издания. Таким образом, вопрос о дефинитивном тексте «Руслана» теоретически и практически оставался неразрешенным.
Проблема окончательного текста поэмы может быть решена лишь при учете и использовании всего рукописного наследия и прижизненных печатных изданий «Руслана». Поправки же и изменения принципиального характера, идеологического содержания могут быть осмыслены в связи с общими условиями политической и литературной жизни 20-х годов и жизни самого Пушкина. Нельзя не учитывать и иной уровень творческого самосознания поэта в 1828 году сравнительно с 1820-м: второе издание поэмы-сказки готовил к печати художник, укрепившийся на путях реализма.
Беловая рукопись «Руслана», оставленная автором в мае 1820 года в Петербурге, впоследствии затерялась и поныне не найдена. Пушкина это не огорчало, так как поэма была напечатана исправно. В письме к Вяземскому из Одессы от 14 октября 1823 года он писал: «Руслан напечатан исправно, ошибок нет, кроме свежий сон в самом конце. Не помню,
- 381 -
как было в рукописи, но свежий сон тут смысла не имеет» (XIII, 69). Из рукописей поэмы сохранились преимущественно черновики — и те не полностью.7
«Друзья Людмилы и Руслана», т. е. читатели — современники Пушкина, были гораздо более заинтересованы в «умноженном», чем в «исправленном» издании поэмы. Да и сам поэт придерживался этого же взгляда, о чем свидетельствует уже цитированное письмо его к Вяземскому от 14 октября 1823 года.
Первое появление в печати поэмы Пушкина было значительным событием общественно-литературной жизни России начала 20-х годов минувшего века. Переиздание «Руслана и Людмилы» в 1828 году такого значения уже не имело. Издание 1820 года ярче, непосредственнее, типичнее отразило то, что называют духом времени, но это обстоятельство не исключает принятия отдельных изменений, внесенных во второе издание поэмы и продиктованных стремлением усовершенствовать художественную ткань произведения без нарушения его стиля, композиции, идейного содержания. Такие позднейшие поправки были даже необходимы, так как они довершили работу Пушкина над текстом «Руслана», прерванную изгнанием поэта на юг.
Изменения же, обусловленные цензурными обстоятельствами и некоторыми тактическими соображениями, в большей части противоречили не только идейно-художественным принципам поэмы, но и воле самого Пушкина.
Советское пушкиноведение в отличие от дореволюционного не могло ограничиться бесстрастной фиксацией различий двух редакций «Руслана»; оно выделило варианты, изъятые поэтом по цензурным и иным, отнюдь не художественным соображениям. Эта новая, советская традиция отражена редакторами IV тома Академического издания сочинений Пушкина, в частности редактором «Руслана» С. М. Бонди. В примечаниях вслед за перечислением источников текста «Руслана и Людмилы»8 следует замечание:
«Печатается по РЛ2 и ПП (т. е. по второму изданию и «Поэмам и повестям»,— Л. Ш.). Три места (песнь II, после ст. 230, песнь IV, после ст. 52 и после ст. 327), исключенные Пушкиным при переиздании поэмы в 1828 году, как можно думать, по соображениям не художественным, а цензурным или тактическим, приведены в основном тексте в сносках к соответствующим стихам» (IV, 467).
Включение «трех мест» в основной текст в сносках под строкой без подробной аргументации такого условного включения — это, конечно, не решение вопроса о дефинитивном тексте (остальные разночтения двух изданий приведены в конце тома, а в дореволюционном академическом издании они даны подстрочно). С. М. Бонди как общий редактор тома и редактор «Руслана и Людмилы», проделав большую работу для полной расшифровки черновиков и уточнения отдельных стихов, в трактовке дефинитивного текста отдал дань установившейся издавна традиции. В сравнении
- 382 -
с тем, что практически было сделано Б. В. Томашевским в однотомнике 1935 года, это даже шаг назад.
Решить вопрос об окончательном тексте «Руслана и Людмилы» возможно лишь при условии систематического и полного рассмотрения поправок, сокращений и изменений, внесенных в издание 1828 года, и мотивов, побудивших Пушкина в каждом данном случае поступить так, а не иначе. Следует рассматривать эти изменения по группам и выделить в них то, что бесспорно, и то, что противоречиво, начиная с лексических поправок, вызванных стремлением улучшить ранее созданное (замена слов, изменение родовых и падежных окончаний слов и пр.), а также с отдельных сокращений стихотворных строк в контексте поэмы. Это как бы две подгруппы одной группы изменений.
Начинаем с рассмотрения лексических поправок.9
2
С выходом в свет «Руслана и Людмилы» Пушкин становится всероссийски известным писателем, первым поэтом на Руси. Громадный успех поэмы был в значительной степени обусловлен общенародной позицией автора в вопросах языка и стиля. Произведение оказалось доступным и интересным малограмотному читателю из народа и высокообразованному представителю дворянского круга, хотя и воспринималось, конечно, по-разному. Всё же в «Руслане» было еще немало переходных черт, на которые впоследствии указывал Белинский. Этот переходный характер поэмы обусловил спорность отдельных написаний и побуждал поэта вносить единообразие в словоупотребление.
Так, в отрывке из III песни «Руслана», напечатанном в «Сыне отечества»,10 Черномор называется «карло». В РЛ 1820 написание этого слова неопределенно: то «карло», то «карла». В РЛ 1828 вносится ясность: не по-русски звучащее «карло» полностью вытесняется словом «карла», что соответствует народно-бытовой традиции.
Стремлением определеннее осмыслить морфологическую структуру продиктованы и некоторые другие поправки.
В РЛ 1820 стих 72 песни I был напечатан: «И брашны неприятны нам». В РЛ 1828 читаем: «И брашна...» Поэт устранил неточность в окончании древнерусского слова.
Стих 31 песни III в «Сыне отечества» и РЛ 1820: «На теме полунощных гор», а в РЛ 1828: «На темени полнощных гор», что, конечно, грамматически правильнее.
Пушкин устраняет и некоторые другие мелкие неточности, проявляя заботу о словоупотреблении, о благозвучии и пр. Уточняется семантически употребление междометий и союзов внутри стиховой фразы, а также применение предлогов и приставок.
- 383 -
Более существенны исправления, связанные с заменой слов церковнославянского и иностранного происхождения русскими, что усиливало национально-народное начало в поэме. Так, стих 415 песни I в «Невском зрителе» (1820, ч. I, март) и в РЛ 1820: «Всё внемлет голос их ужасный», а в последующих изданиях: «Всё слышит голос их ужасный». Стих 262 песни III в «Сыне отечества»: «Едва сам рыцарь усидел», а в РЛ 1820: «Едва сам витязь усидел». Стих 171 песни V в РЛ 1820: «Лобзает руки, сети рвет», а в РЛ 1828: «Целует руки, сети рвет».
В двух случаях Пушкин исправил вкравшиеся в текст первого издания «Руслана» явные опечатки или неточности беловой рукописи, оставшиеся не замеченными автором и перекочевавшие в печатный текст. Обе неточности относятся к VI песни, окончательная обработка которой была прервана ссылкой на юг. Напечатанный в РЛ 1820 стих 50 в форме: «Еще не знает ничего» — оставлял без рифмы стих 48: «А Черномор? он за седлом». Кроме того, после стиха 52: «Княжну, героя моего», рифмующего со стихом 50, следовал третий рифмующий с ним стих 54: «Не слыша долго ничего», что и в стихе 50. Исправление в РЛ 1828 стиха 50: «Еще не знает ни о чем» — восстановило рифму для стиха 48, уничтожило повторение рифмующего слова «ничего». О другой неточности Пушкин писал Вяземскому из Одессы в уже цитированном письме от 14 октября 1823 года.11 Стих 353 песни VI в РЛ 1820 был напечатан: «Казалось, будто свежий сон»; между тем сон Людмилы, усыпленной надолго злым Черномором, не мог быть свежим. В черновом наброске VI песни употреблен романтической окраски эпитет «страшный» (IV, 271). В РЛ 1828 стих 353 содержит эпитет, выраженный неопределенным местоимением, подчеркивающим неопределенность, неясность душевного состояния героини, эмоционально усиливающим звучание следующего стиха 354 (союз «будто» заменен союзом «что»): «Казалось, что какой-то сон Ее томил мечтой неясной».
Стих 522 песни V читался в РЛ 1820 и РЛ 1828: «Изменник, ведьмой ободренный», а в издании «Поэм и повестей» 1835 года: «Изменник ведьмой одобренный». Трусливого Фарлафа, готовившегося убить спящего Руслана, Наина могла ободрять, а не одобрять. Эта явная опечатка, сохраненная последующими изданиями, была устранена лишь в IV томе советского Академического издания сочинений Пушкина редактором С. М. Бонди.
Некоторые изменения были вызваны замечаниями критиков поэмы. Так, например, Пушкин под воздействием «вопросов неизвестного» (Д. П. Зыкова), опубликованных в «Сыне отечества»,12 уточняя смысл содержания, внес в РЛ 1828 коррективы в стих 474 песни II и в стих 225 песни VI.
Юношескую поэму-сказку редактировал зрелый художник-реалист, и это сказалось на характере изменений, внесенных Пушкиным во второе издание «Руслана». Больше художественной простоты и выразительности, больше точности и ясности в мысли и в раскрытии психологии героев — таковы принципы, которыми он руководствовался.
Так, приблизительно названные «Предисловием» посвятительные стихи поэмы («Для вас, души моей царицы») в РЛ 1828 были озаглавлены, в соответствии с их содержанием: «Посвящение».
- 384 -
В начале I песни на свадебном пиру изображен богатырь Рогдай, «Мечом расширивший пределы Богатых Киевских полей». В РЛ 1828 выделенное мною курсивом причастие заменено в стихе 79 более динамичным и экспрессивным «раздвинувший».
Стих 301 песни II в РЛ 1820: «Роскошно зыблются, шумят». Изображаются «Великолепные дубровы», роскошь дана в самом описании волшебного сада. Подбор эпитетов изысканный: «Пленительный предел», «благовонные мирты», «золотые апельсины» и пр. Кроме того, сад изображается сквозь восприятие очутившейся в нем Людмилы, а это автором не было подчеркнуто. В РЛ 1828 стих 301 освободился от излишнего эпитета «роскошно» и обогатился психологическим содержанием: «Пред нею зыблются, шумят».
Пленная Людмила при появлении безобразного карлы у ее постели: «Дрожащий подняла кулак», а в РЛ 1828 жест усилен заменой глагола: «Дрожащий занесла кулак». Героиня «в страхе завизжала так, Что всех как громом оглушила». Визжание трудно уподобить звуку грома, и в РЛ 1828 стих 444 песни II читается по-иному: «Что всех арапов оглушила».
Стих 142 песни IV в РЛ 1820: «Я не Гомер: в стихах высоких»; в изданиях 1828 и 1835 годов: «Я не Омер...». Написание Омер вошло во все издания поэмы, включая советское Академическое. Между тем следовало бы сохранить написание Гомер уже потому, что поэт и впоследствии многократно писал так имя древнегреческого певца.13
В замене одних эпитетов другими сказывается стремление поэта усилить реалистический элемент в изображениях и описаниях.
Спасенная Русланом Людмила погружена в волшебный сон. С любимой на руках герой едет «своим путем». В сладком забвенье Руслан ловит ее дыханье, улыбку, слезы «И жарких персей волнованье». Так в черновике (IV, 250). В РЛ 1820: «И юных персей волнованье». И лишь в РЛ 1828 поэт вводит то слово-эпитет, которое органически срастается со всей художественной тканью фрагмента: «И сонных персей волнованье» (стих 213 песни V).
Изображая умирающую голову великана, Пушкин писал об устах дрожащих, о туманном взоре, что отзывается мелодраматизмом и лишает образ впечатления мужественности и колоссальности. Громадность головы великана подчеркнута лишь в стихе 265 песни V («Огромны зубы стеснены»). В РЛ 1828 стих 264: «Уста огромные открыты», и этим укрепляется звучание следующего стиха. В стихе 292 в РЛ 1828 появляется тот же эпитет: «Огромный закатился взор». Описание стало более зримым, лишенным романтической абстрактности.
Даже в изображении «колдуньи старой» Наины поэт в РЛ 1828 предпочитает употребление предметных эпитетов эмоциональным. Стих 87
- 385 -
песни II в РЛ 1820: «Она дрожащею клюкой»; в остальных изданиях: «Она дорожною клюкой».
Существенные уточнения внес Пушкин уже в «Прибавлениях к поэме: Руслан и Людмила», опубликованных, как указывалось выше, в «Сыне отечества». Здесь был напечатан отсутствовавший в первом издании стих 344 песни VI («Достойной казни ждет измена!»). Соответственно этому в стихе 343, не имевшем рифмующего с ним стиха, поэт изменил окончание ради рифмы со словом «измена» («колена» вместо «колени»).
Существенной с психологической точки зрения была замена там же, на стр. 230, в стихе 345 песни VI деепричастия совершенного вида вспомня деепричастием несовершенного вида помня. Автор этим подчеркивал силу любви и верности Руслана, который ни на миг не забывает о «даре кольца», способного пробудить Людмилу, погруженную в долгий сон. Ни пиры, ни битвы не заглушают любовь к ней. А «вспомня» означало, что герой забыл было о спасительном кольце, а тем самым и о любимой, ради которой совершил столько подвигов.
Перечисленными разночтениями в основном исчерпывается круг наиболее типичных исправлений и изменений лексического, лексико-синтаксического, логико-стилистического, психологического и чисто художественного характера.
До сих пор речь шла о мелкой правке, подчас ювелирно тонкой, филигранной чеканке ранее напечатанного. Ни одно из этих исправлений не выходит за пределы стихотворной строки; перестановка слов или замена одних словосочетаний другими, перестановка стихов, восстановление случайно выпавшей строки — всё это не вызывает необходимости вносить сокращения, изымать из текста целые фрагменты, отдельные мотивы содержания.
Эти изменения носят характер исправлений, уточнений, совершенствующих текст произведения. Ни прямо, ни косвенно эта правка не обусловлена цензурными требованиями. Внесенные лексические изменения бесспорны (исключение: Омер вместо Гомер в РЛ 1828 в стихе 142 песни IV) и продиктованы взыскательностью самого поэта.
3
Издание «Руслана и Людмилы» 1828 года Пушкин назвал «умноженным»: здесь впервые был опубликован пролог («У лукоморья дуб зеленый») и перепечатан из «Прибавлений» эпилог. Если же коснуться объема и содержания отдельных песен, то можно наблюдать иное: делаются купюры и другие сокращения, и общее количество строк всех песен уменьшается.
Сокращения отдельных стихов и изъятия целых отрывков в ряде случаев были продиктованы теми же соображениями, что и лексическая правка, т. е. борьбой за художественное качество. Ниже рассматриваются разночтения первой и второй редакций «Руслана», представляющие собой купюры, замену одних фрагментов другими, более сжатыми, обусловленные процессом художественного совершенствования поэмы в период ее авторедактирования в 1828 году. Из одиннадцати купюр, сделанных в РЛ 1828, к такого рода сокращениям относятся семь, рассматриваемых в настоящем разделе.
В лирическом монологе Финна, после описанной им сцены, когда надменная Наина отвергает любовь прославленного героя (песнь I), в первых
- 386 -
изданиях (в «Невском зрителе» и РЛ 1820) следовало еще шесть стихов:
«Руслан, не знаешь ты мученья
Любви, отверженной на век.
Увы! ты не сносил презренья.
И что же, странный человек!
И ты ж тоскою сердце губишь.
Счастливец! ты любим, как любишь».Ни психологически, ни ситуативно это обращение не оправдано. Ничего странного нет в том, что Руслан «тоскою сердце губит»; на счастливца он вовсе не походит: ведь его любимая невеста-жена похищена с брачного ложа злым Черномором. Герой, правда, не знает мученья отверженной любви, но страдает не меньше.
Исключением этих шести стихов, следовавших после 398-го, Пушкин изъял из рассказа Финна неубедительно звучавший мотив.
Нечетко прозвучавшим и излишне растянутым оказалось и другое место в монологе Финна. После стиха 436 песни I в «Невском зрителе» и в РЛ 1820 следовали строки:
«В надежде сладостных наград,
В восторге пылкого желанья,
Творю поспешно заклинанья,
Зову духов — и виноват! —
Безумный, дерзостный грабитель,
Достойный Черномора брат,
Я стал Наины похититель.
Лишь загадал — во тьме лесной
Стрела промчалась громовая...»«Добродетельный Финн», стремившийся покорить сердце Наины волшебством, вовсе не походил на «дерзостного грабителя», нравственного и физического урода Черномора, даже в отдельном поступке. Стих «Достойный Черномора брат» вносит неясность в дальнейшее развитие сюжета: Руслан встретится в поединке с братом Черномора (головой великана), но тот по характеру окажется противоположностью коварного карлы, как и по внешнему облику. Финн называет себя «Наины похитителем». Он пытается привлечь ее чарами. Черномор ведь похитил Людмилу, по сердцу и обряду принадлежавшую другому, хотел, не надеясь на взаимность, овладеть ею, и нет здесь сходства по ситуации и психологическим побуждениям с поступком Финна. В РЛ 1828 Пушкин исключил стихи, где Финн уподоблял себя Черномору. Из девяти стихов в тексте поэмы остается пять. Совершенно исключаются пятый — седьмой стихи, объединяются в строку первое полустишие четвертого и второе полустишие восьмого стиха. Изменен не только из соображений рифмовки, но по словарному составу первый стих, освободившийся от романтической выспренности звучания. В реконструированном виде (стихи 437—441 песни I) этот пассаж вошел во все последующие издания поэмы:
«В мечтах надежды молодой,
В восторге пылкого желанья,
Творю поспешно заклинанья,
Зову духов — и в тьме лесной
Стрела промчалась громовая...»Длинный монолог Финна вследствие двух сокращений уменьшился всего на десять стихов. Но течение рассказа стало более динамичным, облик
- 387 -
рассказчика стал психологически убедительней и определенней после снятия малоуместных рассуждений и уподоблений.
В лирическом вступлении песни II в РЛ 1820 после стиха 20 было еще четыре стиха, которые в какой-то мере повторяли уже сказанное, почти ничего не прибавляя нового. Пушкин исключил из текста поэмы (в РЛ 1828) следующие четыре стиха:
Ужели бог нам дал одно
В подлунном мире наслажденье?
Вам остаются в утешенье
Война и Музы и вино.Сокращение лирического вступления, подвергшегося критике в журнальных статьях 1820 года (например, в «Разборе» В. (А. Ф. Воейкова)14), придало больше экспрессии его предшествующей части и ускорило переход к рассказу о событиях поэмы.
Очнувшись в замке Черномора, Людмила «Душой летит за наслажденьем», но, оглянувшись вокруг, начинает понимать, что разлучена с любимым, с кругом родных и близких. Сочувствуя попавшей в беду героине, поэт восклицает:
Людмила! где твоя светлица?
Где ложе радости младой?
Одна, с ужасной тишиной
Лежит несчастная девица...С РЛ 1828 поэт исключает второй и третий стихи цитированного выше отрывка из II песни. Стих: «Где ложе радости младой?» — повторяет по мысли стих о полете души героини «за наслажденьем». Третий стих в сочетании с четвертым создает несколько надуманный метафорический образ: «Одна, с ужасной тишиной Лежит несчастная девица». Исключением двух названных стихов поэт внес ясность в описание.
Переиздавая «Руслана» в 1828 году, Пушкин в ряде случаев очищает текст от романтической туманности и выспренности выражений, излишней и пестрой экзотичности изображения волшебных садов Черномора, вычеркивает строки, отзывающиеся риторичностью.
После стиха 329 песни II в РЛ 1820 было:
Повсюду роз живые ветки
Цветут и дышут по тропам,
Усеянным песком алмазным;
Игривым и разнообразным
Волшебством дивный сад блестит.
Но безутешная Людмила
Идет, идет и не глядит;
Ей роскошь светлая постыла,
Ей грустен неги пышной вид...Из девяти стихов поэт не включил в РЛ 1828 строки, выделенные мною курсивом. Слово «волшебство» из пятого стиха перешло в начало восьмого, исключив из последнего эпитет «светлая». Этот эпитет, изменив родовое окончание, вытеснил в девятом стихе эпитет «пышной». В новой редакции фрагмента — шесть стихов (330—335):
Повсюду роз живые ветки
Цветут и дышут по тропам.
Но безутешная Людмила
- 388 -
Идет, идет и не глядит;
Волшебства роскошь ей постыла,
Ей грустен неги светлый вид...Краски теперь не сгущены, и изысканной экзотичности тоже нет.
Изобразив в иронических тонах попытку Людмилы утопиться, поэт (в РЛ 1820) восклицает в лирическом отступлении:
О люди, странные созданья!
Меж тем, как тяжкие страданья
Тревожат, убивают вас,
Обеда лишь наступит час —
И вмиг вам жалобно доносит
Пустой желудок о себе,
И им заняться тайно просит.
Что скажем о такой судьбе?Эти строки как бы подготавливали переход ко второму трагикомическому эпизоду. Но лирическое отступление здесь замедляет повествование, делает менее эффективным описание поведения героини, вздумавшей уморить себя голодом. Лирический фрагмент не столь остроумен и самостоятелен: он созвучен сродному мотиву из «Орлеанской девственницы» Вольтера. В последующих изданиях Пушкин изъял все восемь стихов лирического отступления. В связи с этим стих 354 песни II («И ты, прекрасная Людмила») был видоизменен («Моя прекрасная Людмила»).
Описывая предсмертные муки головы великана, поэт не избежал мелодраматизма, в частности в восприятии Черномором и Русланом этого зрелища. Так, в РЛ 1820 после стиха 287 песни V следовали строки:
В руках Руслана чародей
Томился в муках ожиданья;
И князь не мог отвесть очей
От непонятного созданья...В РЛ 1828 эти стихи не вошли. Переживания чародея, Черномора, вызванные «укором невнятным» умирающего брата-великана, раскрыты в стихах 297—300:
Дрожащий карлик за седлом
Не смел дышать, не шевелился,
И чернокнижным языком
Усердно демонам молился.Сострадание же Руслана «непонятному созданью» выражено в сентименталистской манере, чуждой Пушкину в пору творческой зрелости.
Приведенной выше купюрой исчерпываются сокращения, внесенные автором во второе издание «Руслана и Людмилы» по соображениям, связанным с возросшим художественным мастерством. Авторедактирование, свободное от давления цензурного пресса, в этих случаях оказалось плодотворным, гармоничным. Рассмотренные выше изменения относятся к истории текста — и это предшествующий этап к постановке вопроса об окончательной редакции первой поэмы Пушкина.
4
Не всё бесспорно в изменениях, внесенных поэтом в РЛ 1828. Имели место, как замечает С. М. Бонди, «соображения... цензурные или тактические». Отдельные купюры и переделки нельзя объяснить по Анненкову: поэт, мол, стремился улучшить художественную и нравственную стороны поэмы и преуспел в этом. Изменение общественно-политических условий,
- 389 -
разгул николаевской реакции в годы после декабрьского разгрома, жестокость цензурного гнета не могли не учитываться Пушкиным при подготовке второго издания «Руслана». Четыре купюры (в отличие от трех упоминаемых С. М. Бонди и приводимых под основным текстом в IV томе большого Академического издания сочинений Пушкина) и одно весьма существенное изменение в конце VI песни поэмы обусловлены обстоятельствами идеологического характера, с которыми поэт вынужден был считаться. Изучение именно этих «исправлений» и позволит внести ясность в вопрос об окончательном тексте «Руслана и Людмилы».
Буржуазное литературоведение вслед за Анненковым утверждало, что Пушкин лишь смягчил, улучшил в нравственном отношении изображение любовных сцен, ослабил эротическую окраску поэмы, что отвечало, мол, повышенным этическим принципам поэта, отрешившегося от эпикурейских мотивов «ветреной младости». В действительности всё намного сложнее и имеет свое общественно-историческое обоснование. Нельзя забывать, что мотивы любви в творчестве Пушкина уже с лицейских лет органически сочетались с идеями политической и нравственной свободы. Дух времени, конкретная социально-историческая обстановка, борьба различных идейных направлений эпохи — всё это поможет нам встать на историческую точку зрения и верно осмыслить то, что при абстрактном, внеисторическом подходе кажется проще простого, а в действительности отражает остроту идеологических явлений той поры, когда Пушкин создавал «Руслана», а позднее готовил к второму изданию поэму, «появление которой сделало эпоху в истории русской литературы».15
Воспевание любви, любовных утех и наслаждений являлось не столько следствием юности, склонной к чувственным увлечениям, сколько оружием борьбы против ханжеского смирения, тумана придворного мистицизма, проповеди аскетизма, распространявшихся печатно и устно светскими и духовными поборниками христианской религии: Библейским обществом, мистиками, масонами и православными церковниками.
После победы над армиями Наполеона, одержанной русским народом, Александр I, «нечаянно пригретый славой», возглавляет в Европе Священный союз реакционных правительств. Подавление народных движений в ряде стран, реакционная внутренняя политика сочетаются с проповедью религиозного космополитизма. Это поощряется «коронованным мистиком».
Антимонархические выступления во Франции, студенческие волнения в Пруссии, нарастание революционных настроений в ряде стран Европы и в самой России побуждали Священный союз к противодействию. В декларации, принятой осенью 1818 года на Ахенском конгрессе, подчеркивалась, в частности, необходимость поднимать религиозные и нравственные чувства, так как их упадок резко отмечен событиями последнего времени.
Ханжество церковников, мистические беснования дворцовых кругов во главе с Александром I, евангельский фанатизм деятелей Библейского общества во главе с А. Ф. Лабзиным — всё это рождало протест в среде молодых вольнодумцев. И наряду с политической сатирой, эпиграммами «на властителей», гимнами Свободе появляются произведения, проникнутые эпикурейским духом (контрастным проповеди аскетизма), антиклерикальными настроениями, воспевающие утехи любви, радость земных наслаждений, срывающие покровы казенного целомудрия и благочествия.
- 390 -
Общественная борьба против политической и духовной реакции отражается в эпиграммах и стихотворениях молодого Пушкина. Так, в «Послании к кн. Горчакову» (1819) поэт пишет, что предпочитает быть там, где
Свобода, Вакх и музы угощают.
Не слышу я бывало-острых слов,
Политики смешного лепетанья,
Не вижу я изношенных глупцов,
Святых невежд, почетных подлецов
И мистики придворного кривлянья!..И в оде «Вольность» и в «Ноэле» («Ура! в Россию скачет») Пушкин наносит удары «святым невеждам» и защитникам «сгущенной мглы предрассуждений». Мотивы любви в творчестве поэта примыкают к этой же линии борьбы.
Воспитанный в несколько «вольтерьянском» духе еще в детстве, проникшийся республиканскими идеями в лицее, Пушкин на студенческой скамье создает ряд произведений о любви. Таковы послание «К Наталье», поэма «Монах», где любовные утехи противопоставлены аскетической жизни отшельника, его религиозным умонастроениям. «Бова», «Леда», «Фавн и пастушка» воспевают радости земных наслаждений, утверждают чувственно-земное, что прямо или косвенно воспринималось читателем-современником как нечто прямо противоположное, явно оппозиционное духу мистицизма и религиозного ханжества.
Пушкин-«лампист» в своей лирике сочетает мотивы гражданской свободы, сатирические выпады против тиранов с воспеванием наслаждений любви, потому это идеи политического освобождения переплетались с новыми нравственно-религиозными принципами, с новым этическим кодексом вольнодумцев из дворян.
Острый идеологический смысл и боевой характер любовно-эротических мотивов в «Руслане и Людмиле», их антиклерикальную и противоправительственную направленность сразу же ощутили охранительно настроенные круги. И если прогрессивно мыслившая часть русского общества, особенно декабристская молодежь, восторженно встретила появление пушкинской поэмы, то люди умеренных политических взглядов и явные консерваторы резко ополчились против тона и духа этого произведения.
Изображение любви в «Руслане» подвергалось критике то с позиций ревностных защитников нравственности, то с точки зрения охранителей святынь веры, а то и устоев самодержавия. Иные же сочетали нравственное, религиозное и политическое начала в своем осуждении мотивов любви в пушкинской поэме.
Первым в этом смысле, хотя и довольно сдержанно, высказался А. Ф. Воейков в своей большой статье, подписанной буквой «В», «Разбор поэмы: Руслан и Людмила, сочинение Александра Пушкина».16 Заканчивая «Разбор», Воейков писал:
«Вообще в целой поэме есть цель нравственная, и она достигнута: злодейство наказано, добродетель торжествует; но, говоря о подробностях, наш молодой поэт имеет право называть стихи свои грешными.
- 391 -
Он любит проговариваться, изъясняться двусмысленно, намекать, если сказать ему не позволено, и кстати и некстати употреблять эпитеты: нагие, полунагие, в одной сорочке; у него даже и холмы нагие и сабли нагие... Он беспрестанно томится какими-то желаниями, сладострастными мечтами, во сне и наяву ласкает младые прелести дев; вкушает восторги и пр. Какое несправедливое понятие составят себе наши потомки, если по нескольким грубым картинам, между прелестными картинами расставленными, вздумают судить об испорченности вкуса нашего в XIX столетии!».17
В более резкой форме ополчился против любовных мотивов в «Руслане» анонимный критик из «Невского зрителя» в статье «Замечания на поэму: Руслан и Людмила». Несомненный консерватор, он недвусмысленно намекает и на политическую неблагонадежность пушкинской поэмы, не говоря уже о нравственно-религиозных вопросах. Критик не одобряет смешения «пиитических красот» «с низкими сравнениями, безобразным волшебством, сладострастными картинами и такими выражениями, которые оскорбляют хороший вкус».18 Критика шокирует пушкинское изображение причисленного православной церковью к лику святых «князя Владимира — просветителя России. Всякий русский, всякий христианин при одном имени его исполняется чувств благоговения». Критика огорчает, что поэт «представляет часто такие картины, при которых невозможно не краснеть и не потуплять взоров».19 На стр. 77—79 журнала критик приводит ряд нескромных, по его мнению, мест из поэмы: «С порога хижины моей»; «Вы знаете, что наша дева»; «Что будет с бедною княжной? О страшный вид! Волшебник хилый» и др. Возмущает автора статьи о «Руслане» и двустишие о «Дельфире суровой» в лирическом вступлении V песни: «А та — под юпкою гусар, Лишь дайте ей усы да шпоры!». Выделенный автором критики курсивом стих перекликается с одним местом из «Орлеанской девственницы» Вольтера. Молодой Пушкин, быть может, демонстративно напомнил о духе вольномыслия вольтеровского «катехизиса остроумия», популярного в кругах дворянского общества России. И критик из «Невского зрителя» этот намек уловил; процитировав пушкинское двустишие, автор статьи сам делает ясный политический намек: «Тогда как во Франции, в конце минувшего столетия, стали в великом множестве появляться подобные сему произведения, произошел не только упадок словесности, но и самой нравственности».20 Критик видит в пушкинской поэме черты антиклерикального и политически неблагонадежного содержания и тональности, подрывающие «самую нравственность», идеологические устои власти.
В статье М. К.—ва (возможно, Воейкова) в «Сыне отечества» приводится высказывание И. И. Дмитриева о поэме: «Увенчанный, первоклассный отечественный писатель, прочитав Руслана и Людмилу, сказал: „я тут не вижу ни мыслей, ни чувств: вижу одну чувственность“».21 М. К—в, полемизируя с Антикритиком (А. Перовским), обращается к нему: «Неужели решились бы вы прочесть сию поэму вслух целомудренной своей матушке, целомудренным сестрицам, целомудренным дочерям, если вы их имеете?».22
До какой степени, однако, были плохо поняты тенденции пушкинской поэмы, показывает статья, помещенная в «Сыне отечества» Н. И. Кутузовым,
- 392 -
членом Союза благоденствия и Вольного общества любителей российской словесности, под условным названием, связанным с полубеллетристическим вступлением, «Аполлон с семейством».23 Кутузов критикует «Руслана и Людмилу» с точки зрения требований классицизма к поэзии высокого стиля, содержащей «благородные, возвышенные чувства», требований, которым поэма Пушкина не удовлетворяет.
«Часто мы видим, — пишет критик, еще не называя пушкинской поэмы, — что сочинение, несообразное с рассудком, не имеющее цели, противоречащее природе, ничтожное по предмету, постыдное по низким картинам, в нем изображенным, и порыву страстей — является в свет под именем великого творения, — и повсюду слышны раздающиеся ему рукоплескания... Странно, удивительно!».24
Кутузова, как и критика из «Невского зрителя», возмущают «чувственность» и «безнравственность», являющиеся «в одежде привлекательной». Поэма, по его мнению, искушает целомудренность молодых читателей; в «Руслане» осмеяны «убежища веры». Пушкиным «во зло употреблено дарование». Кутузов патетически восклицает: «...должен ли сочинитель одушевлять произведение свое бурными порывами страстей, украшать картинами сладострастия? Должен ли прикрывать чудовище цветами, дабы оно под сим покровом могло уязвлять каждого, к нему приближающегося? Безнравственное сочинение не есть ли чудовище, имеющее смертоносное дыхание: оно сильно действует на умы слабые; и чье сердце не отзовется при виде удовольствий, роскошною рукою рассыпанных в храме наслаждения и украшенных цветами поэзии?».25
Кутузов выступает в защиту религиозных начал: «Еще более, если вера — сия единственная отрада, одно утешение скорбной жизни нашей — изгонится из сочинения, и убежища веры послужат предметом посмеяния сочинителю: тогда страшны и гибельны будут действия его произведения. Вера! кто дерзнет порицать священные твои убежища? Кто... отвергнет благотворное твое действие на род человеческий? Но как часто безнравственность, соединенная с безверием, является в одежде привлекательной и приобретает хвалу всеобщую!.. Не разврат ли и безверие причины бедствия человечества? не они ли, подобно бурным источникам, ниспровергающим в течении своем леса и горы, поглощают царства и народы? Разверните историю мира!».26
Невзирая на реверансы в сторону Пушкина в заключительной части статьи, «Аполлон с семейством» оставлял у прогрессивных читателей довольно мрачное впечатление; светские и духовные пастыри должны были насторожиться. Поэта-изгнанника Кутузов обвинял в безверии, безнравственности, граничащей с развратом, в создании сочинения, способного потрясти самодержавный строй, породить «бедствия человечества». Хотя и в отвлеченной форме, критик намекал на события во Франции в конце XVIII века и факты древней истории, связанные с народными восстаниями, которые «поглощали царства» и пр. В описании замка с двенадцатью прелестницами Кутузов увидел не столько пародию на стихотворную повесть Жуковского, сколько повод к «посмеянию» «убежищ веры» (ироническое отношение Пушкина к религии вызвало годом ранее намерение Александра I сослать его в Соловецкий монастырь на покаяние, и друзьям поэта удалось лишь с трудом остановить это распоряжение).
- 393 -
В журнальных статьях, положительно оценивавших пушкинскую поэму, «грешные» места в «Руслане» оправдывались молодой пылкостью поэта, отвергались обвинения в безнравственности и пр. Да и сам Пушкин в «Предисловии» ко второму изданию поэмы подчеркивает, что ему было двадцать лет, когда он закончил «Руслана», что писалось это произведение «среди самой рассеянной жизни», чем и можно отчасти «извинить... недостатки» (IV, 280). Но эти же доводы диктовали необходимость устранения в последующих изданиях поэмы того, что отзывалось будто бы молодостью таланта, пылкостью страстей. И Пушкин в автоцензуровании «Руслана» для издания 1828 года выполнил это.
Под давлением цензурного пресса в мрачные годы после разгрома декабрьского восстания поэт не мог не учесть критических выпадов воинствующих клерикалов, охранителей самодержавной власти и прочих защитников устоев господствующего строя. Обстоятельства общественной биографии Пушкина в начале 1828 года, когда готовилось второе издание, тоже не отличались ни ясностью, ни политической нейтральностью: еще продолжалось следствие по делу о стихах из элегии «Андрей Шенье», грозившему поэту серьезными бедами и вскоре законченному установлением за ним официального секретного надзора; отношения его с царем и Бенкендорфом были очень натянуты и сложны, что сказалось и в запрещении к печати стихотворения «Друзьям» («Нет, я не льстец, когда царю») и вскоре затем в запрещении ехать в армию или в путешествие. Все эти обстоятельства оказывали на поэта свое воздействие. Но всё же Пушкин, верный «гимнам прежним», обнаруживает и здесь присущие ему мужество и смелость. Внося некоторые вынужденные изменения в поэму, он сохраняет целостность ее восприятия, дух произведения, его идейно-содержательную основу. Изменения свелись преимущественно к сокращению некоторых так называемых «нескромных» описаний и авторских отступлений. Этим своего рода жертвоприношением Пушкину удалось спасти «Руслана и Людмилу» от более губительных последствий.
5
Каковы же эти купюры и каков смысл и характер внесенных Пушкиным вынужденных изменений, противоречащих авторской воле?
Вместо стихов 231—233 песни II второго издания в первом издании было одиннадцать стихов:
Вы знаете, что наша дева
Была одета в эту ночь,
По обстоятельствам, точь в точь
Как наша прабабушка Ева. —
Наряд невинный и простой!
Наряд Амура и природы!
Как жаль, что вышел он из моды!
Пред изумленною княжной
Три девы, красоты чудесной,
В одежде легкой и прелестной
Явились, молча подошли...Смелость пушкинского сравнения обнаженной Людмилы с библейской праматерью человечества очевидна. С позиций воинствующих клерикалов приведенный отрывок был несомненно греховным. Эти стихи свидетельствовали в 1820 году об отсутствии у автора благочестивых помышлений и предсказывали в нем будущего творца «Гавриилиады», где антиклерикальное
- 394 -
начало обнажается гораздо резче: но, как известно, это произведение не предназначалось для печати, и его воздействие на читателей было, без сомнения, меньшим, чем воздействие «Руслана и Людмилы».
В последекабрьские годы «религиозная дисциплина, восстановленная полицией императора Николая» (выражение Герцена),27 изменила характер, став более внешней и лишенной мистицизма, но не менее свирепой, чем при Александре. Между тем антиклерикальные воззрения сохранились у Пушкина в прежней степени и в зрелые годы, и подчинение требованиям церковной цензуры, хотя бы оно и исходило от самого автора, было, конечно, вынужденным.
Отбросив восемь стихов цитированного пассажа, сохранив без изменений следующие два стиха, поэт заменил одиннадцатый стих: «Явились, молча подошли» — новой его редакцией: «Княжне явились, подошли». Восстановление одиннадцати стихов в редакции первого издания будет исполнением авторской воли. Их изъятие ослабило остроту антиклерикальной направленности в «Руслане».
IV песнь поэмы Пушкин начал писать в 1818 году, когда масоны, библейцы и прочие мистики развивали широкую деятельность. «Сионский вестник» А. Ф. Лабзина еще выходил. Жители столиц и провинции, особенно дворяне, интересовались произведениями К. Эккартсгаузена, И. Штиллинга, А. П. Хвостовой и прочих сеятелей мистического тумана. «Пророки» и «пророчицы», особенно популяризаторы и любители мистических тайн и форм общения с «духом», вносили много авантюрного и ханжеского в пропаганду религии нравственной, в свои поучения.
В борьбе с церковниками, библейцами, воинствующими мракобесами острым оружием было наследие скептического философа и писателя, автора «Кандида» и «Орлеанской девственницы» — Вольтера, который из европейских мыслителей более других оказал влияние на формирование вольнолюбивых воззрений декабристов и молодого Пушкина. Великий француз именуется в лицейских стихотворениях Пушкина то «Султаном французского Парнаса» («Монах»), то «Фернейским злым крикуном» («Городок»). Последний эпитет возникает вновь в лирическом вступлении IV песни «Руслана», высмеивающем библейцев и мистиков-«колдунов»:
Я каждый день, восстав от сна,
Благодарю сердечно бога
За то, что в наши времена
Волшебников не так уж много.
К тому же — честь и слава им! —
Женитьбы наши безопасны...
Мужьям, девицам молодым
Их замыслы не так ужасны.
Не прав Фернейский злой крикун!
Всё к лучшему: теперь колдун
Иль магнетизмом лечит бедных
И девушек худых и бледных,
Пророчит, издает журнал —
Дела, достойные похвал!Так было в РЛ 1820, и всё здесь было понятно для современников, как и злободневно в политическом смысле. К 1828 году многое изменилось: масонские ложи еще рескриптом Александра I в 1822 году были запрещены повсеместно; «Сионский вестник» под давлением видных деятелей православной церкви прекратил свое существование к 1819 году, а его издатель
- 395 -
Лабзин несколько лет спустя оказался в изгнании, наказанный за дерзкую шутку неблагонамеренного содержания, и умер в Симбирске в 1825 году. Давно внешнее соблюдение церковного обряда вытеснило мистический романтизм масонства, и из общества исчезли пророчествующие шарлатаны и ханжи. Казарменно-полицейский режим, подавление духа 14 декабря делали небезопасным упоминание Вольтера.
Учитывая изменившиеся условия, Пушкин исключил шесть заключительных стихов из цитированного выше лирического вступления IV песни «Руслана» при переиздании поэмы в 1828 году. Одновременно, уже из соображений логико-стилистических, он переменил местами седьмой и восьмой стихи отрывка.
Следует ли согласиться со сделанной купюрой? Думаем, что нет, потому что историко-литературное значение «Руслана и Людмилы» выше художественной и содержательной сторон поэмы. Для наследников творчества великого поэта дорого в первой пушкинской поэме всё то, что отражает дух времени, своеобразие политической, этической, общественно-литературной атмосферы в жизни России начала 20-х годов XIX века, т. е. периода первого издания «Руслана». Поэтому восстановление шести изъятых позднее стихов из лирического вступления IV песни возродит ряд типических черт времени и усилит идейную заостренность поэмы в целом, ослабленную подобными купюрами.
Примерно половину IV песни «Руслана» занимает описание посещения Ратмиром замка двенадцати дев. Дева, «Как в море лебедь одинокой», на зубчатой стене замка, озаренная закатом, ее призывная песня, въезд юного хана в замок, «великолепная русская баня», высокая поэтичность изображения «любови нежной» — всё это намного превосходило описания Жуковского в его окрашенной мистицизмом стихотворной повести «Двенадцать спящих дев». Пушкинская пародия перерастала этот жанр и приобретала самостоятельное значение. Но читатель-современник, хорошо знакомый с произведением Жуковского, воспринимал пушкинское описание и как пародию, тем более, что сам поэт в обращении к читателям подчеркивал это.
В предшествующем разделе цитировались высказывания А. Ф. Воейкова и Н. И. Кутузова об этом эпизоде в поэме. Первый назвал его «площадными шутками», второй в факте пародирования усмотрел «посмеяние» «убежищ веры», так как монашки из монастыря превращены в пушкинской поэме в обольстительниц из замка-гарема.
Игнорировать эту критику в столь суровое время Пушкин не мог. Отказаться от всей картины — значило снять всю IV песнь, оставить недорисованным характер пылкого Ратмира, лишить поэму яркой многотонности и вместе с тем идейной остроты в борьбе со всякой мистикой. Это означало бы отрешение от верности идеалам «гордой юности». Но в нетронутом виде это богохульное описание не было бы, вероятно, пропущено в печать при переиздании поэмы. И поэту пришлось пойти на полукомпромиссное решение задачи: смягчить антиклерикальный тон экспозиционной части изображения.
Пушкин изъял из текста IV песни строки, в которых «инокини святые» и «монастырь уединенный» заменены гаремом двенадцати прелестниц. После поэтического и комплиментарного пересказа сюжета «Двенадцати спящих дев» Пушкин в РЛ 1820 писал далее:
И что ж? возможно ль?.. нам солгали!
Дерзну ли истину вещать?
Дерзну ли ясно описать
- 396 -
Не монастырь уединенный,
Не робких инокинь собор,
Но... трепещу! в душе смущенный,
Дивлюсь — и потупляю взор.В РЛ 1828 из семи стихов вошел лишь первый с измененной пунктуацией и один заново написанный, содержащий компромиссную мысль, сглаживающую резкость контраста:
И что ж, возможно ль?.. нам солгали!
Но правду возвещу ли я?В первой редакции пассажа лжи мистического романтизма Жуковского противопоставлялась правда, истина чувственно-земных наслаждений дев и юного героя. В РЛ 1828 неопределенность: «ложь прелестная» присуща, мол, обоим художникам («нам солгали! Но правду возвещу ли я?»). Это явная уступка ханжествующим критикам и цензорам. Ценой этой уступки была спасена целая картина, которая говорила сама за себя.
IV песнь поэмы оказалась в наибольшей мере насыщенной эпизодами, изображающими утехи любви, и сценами с острой идеологической направленностью. Не случайно поэтому, что из немногих вынужденных купюр три коснулись текста этой песни.
В финальной части IV песни Черномор, поймавший в сети Людмилу, скрывавшуюся невидимкой в его садах, пытается овладеть княжной. И хотя пойманную героиню охватывает «дивный сон», поэт вместе с читателями обеспокоен ее судьбой. Далее следует не совсем привлекательная картинка, в которой нравственное и физическое уродство, низменность побуждений «дряхлого чародея» контрастируют с девственной чистотой «младых прелестей» красавицы-княжны. В РЛ 1820 мы читаем:
О страшный вид! Волшебник хилый
Ласкает сморщенной рукой
Младые прелести Людмилы;
К ее пленительным устам
Прильнув увядшими устами,
Он, вопреки своим годам,
Уж мыслит хладными трудами
Сорвать сей нежный, тайный цвет,
Хранимый Лелем для другого;
Уже... но бремя поздних лет
Тягчит бесстыдника седого —
Стоная, дряхлый чародей,
В бессильной дерзости своей
Пред сонной девой упадает;
В нем сердце ноет, плачет он,
Но вдруг раздался рога звон...Эта картинка не лишена натуралистических подробностей, призванных подчеркнуть грубую чувственность Черномора. Современники же начиная с Дмитриева, критикуя справа, обвинили в чувственности авторское изображение. Описанная сцена давала много пищи реакционной критике: этот эпизод упоминается, например, одним из первых в статье анонимного автора из «Невского зрителя», резко осуждавшего «грешные» места в «Руслане и Людмиле».
В РЛ 1828 от этого эпизода остался лишь легкий намек. Из шестнадцати стихов Пушкин сохранил лишь пять, причем во втором стихе цитированного отрезка заменил натуралистический эпитет «сморщенной» эмоциональным — «дерзостной» и в сохраненном последнем стихе — союз «Но»
- 397 -
междометием «Чу». Из пяти стихов, кроме трех первых и заключительного, четвертый — новый: «Ужели счастлив будет он?». Таким образом, стихи 325—329 песни IV заменили в новой редакции прежний вариант, цитированный выше. Втрое уменьшенный фрагмент стал звучать скромнее, сдержаннее:
О страшный вид: волшебник хилый
Ласкает дерзостной рукой
Младые прелести Людмилы!
Ужели счастлив будет он?
Чу... вдруг раздался рога звон...Однако это изменение продиктовано не только цензурными, но и литературными соображениями, принципиально важными для самого Пушкина.
Многие из критиков, антикритиков и просвещенных читателей с усердием, достойным лучшего применения, утверждали, что Пушкин в «Руслане и Людмиле» подражает «Неистовому Роланду» Ариосто. Между тем для пушкинской поэмы характерно новаторство, а не подражание образцам, что было основным принципом классицистов. Первоначальная же редакция рассматриваемого эпизода содержала черты, напоминавшие творение Ариосто. И в заметках 1830 года о ранних поэмах Пушкин высказался с большой определенностью; «Обвиняли ее <поэму> в безнравственности, за некоторые слегка сладострастные описания, за стихи, мною выпущенные во втором издании:
О страшный вид! волшебник хилый
Ласкает сморщенной рукой etc...Есть ли в Руслане хоть одно место, которое в вольности шуток могло быть сравнено с шалостями хоть, например, Ариоста, о котором поминутно твердили мне? Да и выпущенное мною место было очень, очень смягченное подражание Ариосту» (XI, 144, 145).
Не только соображениями морального характера, но и стремлением укрепить в поэме черты творческой самобытности обусловлено значительное изменение первоначальной редакции отрывка. Следовательно, цензурные соображения здесь не вступают в противоречие с авторской волей, и редакция РЛ 1828 должна считаться окончательной. Между тем редактор пушкинского однотомника 1935 года, Б. В. Томашевский, восстановил в этом фрагменте поэмы редакцию РЛ 1820. С. М. Бонди, редактор IV тома большого Академического издания сочинений Пушкина, поместил первоначальный вариант (как, впрочем, и другие разночтения подобного характера) под строкой в основном тексте, и это, пожалуй, правильно в данном случае. Такой тип публикации замененного варианта позволяет уяснить некоторые резкие черты стиля поэмы в РЛ 1820, как и черты характера злого волшебника, смягченные в новой редакции эпизода.
Описанная сцена не лишена интереса и в социально-бытовом отношении. Сознательно или интуитивно, но в изображении насилия Черномора над Людмилой Пушкин отразил некоторые черты крепостнической действительности; ведь немало было нравственных уродов, «бесстыдников седых» в дворянско-помещичьей среде, которые губили молодость и красоту подвластных их жестокой воле девушек. Изображенная Пушкиным неприглядная картина могла порождать и порождала у читателей-современников невольные аналогии.28
- 398 -
6
Особо должен ставиться вопрос о самом раннем по времени цензурном вмешательстве, еще при подготовке к печати первого издания «Руслана и Людмилы» в 1820 году. Это коснулось VI песни, в одном из самых драматических мест которой повествование было прервано многоточиями.
Киев, взволнованный появлением в великокняжеском тереме Фарлафа с погруженной в волшебный сон Людмилой, вскоре был смущен «новою тревогой»:
Клики, шум и вой
Повсюду разнеслись! Граждане
Бегут, стеснились на стенах;
И видят: в утреннем тумане
Шатры белеют на холмах....
...............Так напечатано на стр. 133 в РЛ 1820. Чьи шатры? Кто угрожает Киеву? Вызывающие недоумения многоточия заменяют ответ. Автор же переносит читателей к Финну, возрождающему к жизни Руслана, убитого Фарлафом. Пропуск в повествовании отметила критика. «Зачем это множество точек после стихов:
Шатры белеют на холмах?» —
спрашивал N. N. (Д. П. Зыков) на страницах «Сына отечества».29 Ответ на этот вопрос содержали «Прибавления» к пушкинской поэме, напечатанные в том же номере журнала вслед за зыковским «Письмом». Здесь был воспроизведен в полном объеме повествовательный отрывок из VI песни, но в переработанном виде.30
В РЛ 1828 стихи были перепечатаны по публикации «Сына отечества», но с уточненной пунктуацией (ср. песнь VI, стихи 143—153; IV, 79).
Предположение о цензурном вмешательстве высказал в свое время редактор II тома дореволюционного Академического издания сочинений Пушкина В. Е. Якушкин: «...небольшое добавление в VI песни об осаде Киева заменяет собою то место первого издания, которое испорчено цензурою: в первом издании поэмы оно заключает в себе только 4 стиха и строку точек, тогда как добавление состоит из 11 стихов (неточность: поэт добавил шесть, а не семь стихов, как считает Якушкин, — Л. Ш.)... Из черновой рукописи этого места... мы видим, что это место вполне было написано еще в Петербурге; таким образом несомненно, что напечатанное в „Сыне отечества“, а затем во втором издании дополнение есть восстановление текста, искаженного цензурой».31
Другие замечания В. Е. Якушкина не представляют интереса; как бы отрицая сказанное выше, он подвергает сомнению новый вариант как смягченную редакцию запрещенных цензурой строк; разночтения Якушкиным не сопоставляются и не анализируются.
Советское Академическое издание сочинений Пушкина воспроизвело в полном виде черновые рукописи «Руслана и Людмилы», не говоря уже о новом методе их чтения и разбора. И это позволяет глубже вникнуть в сущность вопросов, казавшихся до того неясными. Не разобранные ранее места черновиков, теперь впервые прочитанные, позволяют
- 399 -
утверждать, что стихи об осаде Киева не были пропущены цензурой, а в «Сыне отечества» поэт опубликовал это место в смягченной редакции.
О цензурной порче свидетельствует новая редакция четырех стихов, напечатанных в первом издании и появившихся в журнале в ином виде. Знаменательно, что слово «граждане» было вытеснено словом политически нейтральным: «киевляне». Смягчено впечатление паники горожан, которые «Бегут, стеснились на стенах» (в журнальном тексте спокойней: «Толпятся на стене градской»). Между тем черновой вариант одного из стихов, изображающих появление печенегов под стенами Киева, читался: «крики! стоны, вой» (IV, 265), — так характеризовалось душевное состояние горожан, увидевших вражий стан. В первом печатном варианте: «Шатры белеют на холмах», в «Сыне отечества» — «за рекой». Врагов будто меньше, и они не столь близко. Но особенно выразительны следующие стихи черновой тетради, впервые опубликованные в IV томе советского Академического издания сочинений Пушкина редактором С. М. Бонди (стр. 266):
Злосчастный град! Увы! Рыдай —
Твой светлый опуст<еет край> <?>
Ты станешь бранная <?> пустыня
Где грозный пламенный Рогдай!
И где Руслан и где Добрыня!
Кто Князя Солнце оживит —В третьей строке второе полустишие имело вариант: «могильная пустыня», что могло придать еще более мрачности общему колориту картины. Пятый стих включал и имя самого знаменитого народного богатыря — Ильи Муромца («Илья, Руслан и твой Добрыня»).
На что же указывают эти варианты?
Видимо, поэт, желая усилить значение подвига Руслана, освобождающего Киев от осады печенегов, и стремясь подчеркнуть исключительную роль воспетых народным эпосом богатырей в защите стольного града, первоначально изобразил в духе богатырской песни «Калин-царь» растерянность самого князя и лишенных боевой опоры киевлян. Но подвиг Руслана лишился бы народной поддержки, казался бы единичным, а дух защитников града был бы лишен патриотического воодушевления. Упоминание знаменитых богатырей, в их числе и убитого Русланом Рогдая, запутывало сюжет поэмы, растворяло образ главного героя в окружении традиционных имен — Ильи Муромца, Добрыни Никитича и других. Беловой вариант освобожден от прямого подражания народному эпосу: киевляне обрисованы обеспокоенными, но готовыми к битве, а подвиг Руслана велик в его слиянии с боевой поддержкой киевлян.
Возвращаясь к печатному варианту, следует сказать, что он так перередактирован в «Прибавлениях», что реставрировать первоначальное уже невозможно. Если, например, возродить структуру четверостишия в первом издании, отвергая переделку «Прибавлений», то тогда последующие стихи будут как бы повторять сказанное выше (в стихе 147 было бы: «Шатры белеют на холмах», а через четыре строки: «Костры пылают на холмах»). Таким образом, в вопрос о дефинитивном тексте «Руслана и Людмилы» случай с цензурным вмешательством еще при первом издании поэмы ничего нового не вносит, но в идейном и содержательном отношениях представляет несомненный интерес, проясняя одну из текстологических неясностей.
- 400 -
Заканчивая рассмотрение проблемы окончательного текста первой пушкинской поэмы, перехожу к заключительным выводам.
1. Тщательное ознакомление с разночтениями отдельных публикаций «Руслана» и с черновыми вариантами убедительно раскрывает оппозиционную направленность поэмы и стремление Пушкина при переиздании произведения в последекабрьские годы отстоять принципиально важное в идейно-содержательном отношении, сохранить целое ценой смягчения и завуалирования идеологически острого в частностях, изъятия отдельных подробностей.
2. Наряду с исправлениями и сокращениями вынужденного характера поэт внес немало коррективов в целях художественного совершенствования, психологического углубления отдельных мест, недостаточно обработанных при подготовке первого издания поэмы.
3. Досоветское пушкиноведение не ставило и не могло ставить в полном объеме вопрос о дефинитивном тексте «Руслана», так как слабо были изучены черновики и сказывалась незрелость методологии в области текстологии, в основе своей лишенной историчности.
4. Разрешение проблемы дефинитивного текста поэмы, имеющее не только научно-теоретическое, но и практическое значение, стало возможным после опубликования всех текстов и вариантов «Руслана и Людмилы» в IV томе советского Академического собрания сочинений поэта; но, к сожалению, редакция этого издания перепечатала произведение традиционно.
5. Историзм подхода позволяет при постановке вопроса об окончательном тексте поэмы учитывать не только рукописи и прижизненные печатные издания «Руслана», но и иной идейно-творческий уровень поэта в период подготовки второго издания произведения, когда народность синтезировалась с реализмом в его художественном письме. Учитываются политические и общественно-литературные условия преддекабрьских и последекабрьских лет, так же как и характер критических выпадов консервативных журналистов в полемике вокруг поэмы в 1820—1821 годах.
6. Изменения, внесенные восемь лет спустя автором-реалистом в текст сказочно-исторической поэмы, не противоречат духу и стилю произведения, укрепляют черты национальной и творческой самобытности, что соответствует целям, которые ставил перед собой поэт еще на пороге 20-х годов. Издание 1828 года, включающее пролог и эпилог, является наиболее полным; это последняя прижизненная редакция «Руслана». И за основу следует брать это издание.
7. В издании 1828 года имеются поправки и сокращения, вынужденные цензурой, идеологического характера, противоречащие воле Пушкина — поэта и гражданина. Такие изъятия и исправления в какой-то мере искажают идейно-содержательную направленность поэмы, ослабляют силу и притупляют остроту звучания отдельных мотивов произведения, явившегося заметным фактом общественно-литературной жизни России начала 20-х годов XIX века. Вернуться к редакции 1820 года в этом плане — значит восстановить то, что было дорого Пушкину и его передовым современникам, что возрождало бы в первоначальных чертах дух свободомыслия, явной оппозиционности в «Руслане и Людмиле».
8. Исчерпывающее решение вопроса об окончательном тексте первой пушкинской поэмы должно быть следствием обсуждения этой проблемы коллективом пушкиноведов, так как вопрос этот давно назрел и требует не столько постановки, сколько решения.
9. Изучение содержания общественно-литературной борьбы эпохи и журнальной полемики вокруг «Руслана» и подробный анализ различных
- 401 -
вариантов текста поэмы, беловых и черновых, печатных и рукописных, приводит к следующим выводам:
а) из трех прижизненных изданий «Руслана и Людмилы» за основу следует брать второе, т. е. издание 1828 года, но с восстановлением отдельных мест в редакции 1820 года);
б) поправки и сокращения, совершенствующие язык, стиль, образные средства поэмы, должны быть приняты и учтены в их соответствии с авторедакцией 1828 года (исключение: в стихе 142 песни IV следует сохранить написание Гомер по изданию 1820 года);
в) стихи 231—233 песни II должны быть заменены исключенными в издании 1828 года одиннадцатью стихами из издания 1820 года: «Вы знаете, что наша дева ~ Явились, молча подошли»;
г) следует восстановить шесть стихов лирического вступления IV песни по изданию 1820 года: «Не прав Фернейский злой крикун! ~ Дела, достойные похвал!»;
д) необходимо сохранить, в редакции 1820 года, шесть стихов IV песни, замененных в последующих изданиях стихом 53: «Но правду возвещу ли я?..»; стихи эти: «Дерзну ли истину вещать? ~ Дивлюсь — и потупляю взор»;
е) целесообразно печатать под строкой, внутри текста, как это принято доныне, шестнадцать стихов финальной части IV песни: «О страшный вид! Волшебник хилый ~ Но вдруг раздался рога звон», замененных в издании 1828 года стихами 325—329;
ж) под строкой же, внутри текста, следует сохранить первоначальный печатный вариант (по изданию 1820 года) картины появления печенегов под стенами Киева, в отличие от переработанного и более подробного изображения, приведенного в «Прибавлениях» в «Сыне отечества» (1820, ч. 64, № 38, стр. 229—230) и перепечатывавшегося начиная с издания 1828 года; стихи эти из VI песни даны на стр. 132—133 первого издания «Руслана» и соответствуют стихам 140—147 VI песни в IV томе большого Академического издания сочинений Пушкина.
Таковы немногие, но принципиально важные изменения, которые могут послужить основой для создания окончательной, общепринятой редакции текста поэмы «Руслан и Людмила».32
——————
СноскиСноски к стр. 378
1 Публикации отрывков из первой и третьей песен поэмы в петербургских журналах «Невский зритель» и «Сын отечества» 1820 года предшествовали выходу поэмы отдельной книгой в том же году; но для разрешения вопроса об окончательной редакции произведения публикации эти не имеют принципиального значения, хотя и учитываются наряду с рукописями как источник текста.
Сноски к стр. 379
2 «Сын отечества», 1820, ч. 64, № 38, стр. 229—231.
3 Пушкин, Полное собрание сочинений, т. XIII, Изд. Академии наук СССР, 1937, стр. 42. Все дальнейшие ссылки на сочинения и письма Пушкина даются по этому изданию (тт. I—XVI, 1937—1949), кроме особо оговоренных, и по сокращенной форме: том, страница.
4 М. И. Глинка. Литературное наследие, т. I. Музгиз., Л.—М., 1952, стр. 179—180.
Сноски к стр. 380
5 А. Пушкин, Сочинения, т. II, СПб., 1838, стр. 1—116.
6 Пушкин, Сочинения, С приложением материалов для его биографии... и пр., т. III, изд. П. В. Анненкова, СПб., 1855, стр. 535.
Сноски к стр. 381
7 Перечень рукописных источников «Руслана и Людмилы», так же как и печатных, приведен на стр. 467 IV тома Академического издания сочинений Пушкина.
8 При перечислении печатных источников текста поэмы на стр. 467 IV тома допущена неточность. Здесь под № 2 указано: «„Сын отечества“ за 1820 год, №№ 15 и 16. „Отрывок из третьей песни поэмы Руслан и Людмила“». В действительности отрывок был назван в «Сыне отечества» иначе: «Отрывок из третьей песни поэмы Людмила и Руслан». Пушкин, видимо, еще не решил тогда, какое имя ставить первым. В заглавии поэмы А. X. Востокова, например, героиня названа первой: «Светлана и Мстислав».
Сноски к стр. 382
9 В дальнейшем изложении два прижизненных издания «Руслана и Людмилы» — первое, 1820 года, и второе, «исправленное и умноженное», 1828 года, — обозначаются везде сокращенно: РЛ 1820 и РЛ 1828. Нумерацию стихов приводим по большому Академическому изданию сочинений Пушкина, т. IV, 1937, указывая сокращенно: песнь и номер стиха. О прологе, написанном в годы михайловской ссылки и впервые напечатанном в издании 1828 года, а также об эпилоге, перепечатанном во втором издании лишь с уточненной пунктуацией из «Прибавлений», появившихся в 38-й книжке «Сына отечества» за 1820 год, не будет упоминаний, так как в вопросе о дефинитивном тексте ни пролог, ни эпилог никакой роли не играют.
10 «Сын отечества», 1820, ч. 61, № 15, стр. 120—128; № 16, стр. 160—165.
Сноски к стр. 383
11 «Руслан напечатан исправно, ошибок нет, кроме свежий сон в самом конце. Не помню, как было в рукописи, но свежий сон тут смысла не имеет» (XIII, 69).
12 «Сын отечества», 1820, ч. 64, № 38, стр. 226—229.
Сноски к стр. 384
13 Так, в первом (1833) и втором (1837) изданиях «Евгения Онегина» в начальных строфах первой главы говорится о герое, что он «Бранил Гомера, Феокрита». В зачеркнутой в рукописи эпиграмме 1830 года на перевод «Илиады» Гнедичем упоминается «слепой Гомер». Стихотворение 1832 года, видимо, посвященное окончанию Гнедичем «Илиады», начинается так: «С Гомером долго ты беседовал один». Крупнейший знаток «эллинской речи» Н. И. Гнедич писал: Гомер. И хотя в 20-е годы у Пушкина были колебания в начертании имени древнего певца (писал Гомер, Омер, а в стихе 13 строфы XXXVI главы пятой «Евгения Онегина» даже Омир, что подсказано в какой-то мере рифмующимся окончанием следующего стиха), к 30-м годам входит в традицию написание Гомер, что соответствует и нашему современному написанию. Написание Омер могло быть введено в РЛ 1828 (и отсюда — в «Поэмы и повести» 1835 года) даже без участия Пушкина, по почину типографских работников. Корректурный экземпляр издания не сохранился.
Сноски к стр. 387
14 «Сын отечества», 1820, ч. 64, № 37, стр. 146—147.
Сноски к стр. 389
15 В. Г. Белинский, Полное собрание сочинений, т. VII, Изд. Академии наук СССР, М., 1955, стр. 102.
Сноски к стр. 390
16 «Сын отечества», 1820, ч. 64, №№ 34—37. Приверженец карамзинского лагеря, Воейков особенно раскритиковал заключительную, пародийную часть рассказа Финна и пародию на «Двенадцать спящих дев» Жуковского, в которой монастырь изображен гаремом, а непорочные девы — прелестницами. В этом случае критик, оставляя свой сдержанный тон, замечал: «Просвещенная публика оскорбляется площадными шутками» (№ 36, стр. 105).
Сноски к стр. 391
17 Там же, № 37, стр. 154—155.
18 «Невский зритель», 1820, ч. III, июль, стр. 67.
19 Там же, стр. 74, 78.
20 Там же, стр. 79.
21 «Сын отечества», 1820, ч. 65, № 43, стр. 115.
22 Там же, стр. 120—121.
Сноски к стр. 392
23 Там же, 1821, ч. 67, № 5, стр. 193—210.
24 Там же, стр. 205.
25 Там же, стр. 208, 206.
26 Там же, стр. 207—208.
Сноски к стр. 394
27 А. И. Герцен, Полное собрание сочинений и писем, т. VI, Пгр., 1919, стр. 337.
Сноски к стр. 397
28 Ср. соответствующую сцену в поэме Лермонтова «Сашка» (строфы 93—94).
Сноски к стр. 398
29 «Сын отечества», 1820, ч. 64, № 38, стр. 229.
30 Там же, стр. 229—230.
31 Пушкин, Сочинения, т. II, изд. Академии наук, СПб., 1905, Примечания, стр. 293.
Сноски к стр. 401
32 Признавая ценными и интересными наблюдения Л. И. Шлионского, продвигающие вперед вопрос об окончательном (для печати) тексте «Руслана и Людмилы», редакция не считает, однако, все вопросы о тексте поэмы бесспорно решенными: контаминация двух текстов и возвращение к первому изданию при наличии второго представляется в принципе нежелательным и оправданным лишь тогда, когда позднейший текст в угоду цензурным соображениям дает ухудшенную редакцию. В отношении же текста второго издания поэмы это далеко не так, и в каждом случае, рассматриваемом Л. И. Шлионским как результат цензурных соображений, можно видеть и более сложные мотивы для переработок. В частности, это относится к стихам, исключенным из вступления IV песни (пункт 9г выводов), и к стихам VI песни, восстановленным в издании 1828 года вместо пропуска в публикации «Сына отечества» (пункт 9ж). Эти и прочие пункты выводов подлежат еще дополнительному обсуждению. — Ред.