ФЭБ: Соловьева. "Езерский" и "Медный всадник": История текста.

- 268 -

О. С. СОЛОВЬЕВА

«ЕЗЕРСКИЙ» И «МЕДНЫЙ ВСАДНИК»

История текста1

1
«Медный всадник» не был напечатан при жизни Пушкина. Николай I, цензуровавший поэму, отметил важнейшие места ее как неприемлемые для печати и тем самым наложил на нее запрет. Чтобы напечатать «Медного всадника» после смерти Пушкина, Жуковский должен был выполнить требования царя, и текст поэмы появился в «Современнике», а затем и в посмертном издании с очень существенными цензурными исключениями и переделками. Особенно пострадала при этом сцена бунта. Так же, по цензурным условиям начала 50-х годов, печатал «Медного всадника» и П. В Анненков, сумевший лишь в примечании указать на постороннее вмешательство в текст поэмы. Назвать имя Жуковского и хотя бы частично привести подлинный пушкинский текст Анненков смог только в седьмом, дополнительном томе Сочинений Пушкина (1857).
Так как долгое время «Медный всадник» печатался в искаженном виде, особый интерес в глазах исследователей приобретали его рукописи. И первым начал их изучать, первым напечатал несколько отрывков из разных редакций «Медного всадника», первым заинтересовался историей этого замысла П. В. Анненков. Но Анненков отнес к замыслу «Медного всадника» — по общности описания петербургского осеннего вечера и по сходству героев — и найденные им в рукописях наброски другой, незаконченной строфической поэмы, из которой восемь строф в переработанном виде были напечатаны самим Пушкиным в третьем томе «Современника» под названием «Родословная моего героя». И начиная с Анненкова все, кто имел возможность обращаться к пушкинским рукописям (П. И. Бартенев, В. Е. Якушкин, Я. К. Грот, П. О. Морозов, П. А. Ефремов и др.),2 главным образом стремились «пополнить» текст «Медного всадника» новыми «вариантами», значительная часть которых относилась к «Езерскому»,3 —

- 269 -

так, по имени героя принято теперь называть эту неоконченную поэму, — но замысел Пушкина не становился от того более ясным.
Отчасти по той причине, что текст «Медного всадника» долгое время был известен в искаженном цензурными поправками виде, а восстановление его, по цензурным же условиям, сопровождалось разного рода недомолвками, отчасти из-за смешения его замысла с замыслом «Езерского», отчасти благодаря собственным усилиям некоторых исследователей за «Медным всадником» прочно установилась репутация загадочного произведения. Изучение поэмы нередко сводилось к разгадке ее «скрытого смысла», и отгадки предлагались самые различные, в том числе и прямо противоположные. К интерпретации «Медного всадника» подходили если не с предвзятым мнением, то в большей или меньшей степени отвлеченно, в то время как рукописи Пушкина, из которых без всякой связи и порядка было извлечено множество вариантов, оставались неизученными.
Между тем к началу 1920-х годов процесс восстановления пушкинского текста в основном закончился. По автографу, точнее по авторизованной писарской копии, со всеми поправками Пушкина, за исключением цензурных, «Медный всадник» впервые был напечатан в 1919 году отдельным выпуском в серии «Народная библиотека».4 Здесь текст поэмы был освобожден от всех цензурных и редакторских искажений, кроме одного, устраненного Б. В. Томашевским в 1924 году в однотомном издании сочинений Пушкина.
Иначе напечатал «Медного всадника» в 1923 году П. Е. Щеголев. Он воспроизвел текст белового автографа 1833 года, который был в свое время представлен Пушкиным на цензуру Николаю I и который Щеголев считал окончательным. Доказательству этой своей идеи он посвятил обширную статью,5 но никем из исследователей его аргументация не была принята.6
Тогда же, в 20-е годы, усилиями виднейших советских пушкинистов вырабатываются и утверждаются основные принципы пушкинской текстологии. Это позволило по-новому взяться и за изучение «Медного всадника». Новый путь был намечен в статье Н. В. Измайлова «Из истории замысла и создания „Медного всадника“».7
В силу особых обстоятельств, сопровождавших и осложнявших изучение поэмы, нельзя было разобраться в разноголосице существующих относительно «Медного всадника» мнений и понять действительный замысел Пушкина, не проследив эволюцию этого замысла по рукописям — от первоначальных набросков до окончательного воплощения. Нужно было начать с систематического и тщательного изучения истории текста (и не только «Медного всадника», но и предшествующего ему «Езерского»). Именно эту задачу и выдвинул в своем исследовании Н. В. Измайлов. Наряду с чертами сходства он указал на существенные различия между «Езерским» и «Медным всадником» в жанровом и метрическом отношениях и путем сравнительного анализа всех набросков первых строф «Езерского»

- 270 -

и начальных стихов первой части «Медного всадника» установил, что строфическая поэма о Езерском и «Медный всадник» представляют собой два разных замысла,8 что хронологически «Езерский» предшествовал «Медному всаднику», а имеющиеся в текстах, особенно в черновых, совпадения объясняются тем, что при создании «Медного всадника» Пушкин пользовался как материалом некоторыми элементами предыдущего замысла. Н. В. Измайлов прослеживал, в общих чертах, весь ход работы Пушкина над обоими замыслами, но подробно останавливался лишь на вступительных строфах «Езерского» и на том отрывке из «Медного всадника», где поэт описывал вечер накануне наводнения и вводил в рассказ героя.
В 1939 году появилась вторая работа, посвященная творческой истории «Езерского» и «Медного всадника»: статья С. М. Бонди в «Комментарии» к фототипическому изданию альбома Пушкина 1833—1835 годов.9 Кроме текстологического комментария к находящимся в этом альбоме черновикам «Езерского» и «Медного всадника», исследователь дал беглый очерк истории их создания в целом. С. М. Бонди продолжил то, о чем говорилось в статье Н. В. Измайлова,10 но, опираясь на нее, некоторые положения своего предшественника он оспаривал. Если Н. В. Измайлов детально рассматривал первую стадию работы Пушкина над «Езерским», то С. М. Бонди обратил преимущественное внимание на ту часть истории текста, которая была представлена в альбоме ЛБ № 2374: частью перебеленный, частью черновой текст «Езерского» и черновик «Медного всадника», включающий вступление к поэме и большую долю первой ее части. Существенным дополнением к намеченной в статье 1939 года истории текста «Медного всадника» явилась публикация найденных в 1948 году тринадцати вставных строк (о мечтах Евгения накануне наводнения), в комментарии к которым С. М. Бонди детально проследил по всем рукописям процесс обработки этого отрывка, определил его значение в замысле «Медного всадника» и попутно коснулся некоторых поправок художественного порядка в других местах писарской копии поэмы.11

- 271 -

О беловых рукописях «Медного всадника» говорилось в названной выше статье П. Е. Щеголева, который очень обстоятельно описал все пометы и все слои исправлений в писарской копии (приняв, правда, несколько поправок Пушкина за поправки Жуковского), но в силу своей ошибочной концепции окончательного текста поэмы поправки художественного порядка прокомментировал весьма неубедительно.
Характеризуя то, что уже было сделано для изучения истории текста «Езерского» и «Медного всадника», иногда приходится учитывать даже краткие комментарии при публикациях отдельных автографов, но перечень специальных работ на эту тему ограничивается указанными выше.12 В каждой из этих статей, в соответствии с выдвигавшимися в них задачами, более детально рассматривалась какая-нибудь одна стадия творческой истории «Медного всадника» и «Езерского»; если же речь заходила об истории текста в целом, ограничивались беглым обзором, отдельными суждениями и предположениями, пусть даже верными, но не подкрепленными анализом рукописей. Даже взятые в совокупности, эти статьи не давали полного представления об истории создания «Езерского» и «Медного всадника». Не говоря уже о различном освещении одних и тех же вопросов, из поля зрения исследователей выпадал целый ряд звеньев, и потому, как бы ни были важны и интересны результаты проделанной ими работы, некоторые выводы и многие догадки требовали проверки и дальнейших разысканий. Эта задача значительно облегчилась после выхода в свет в 1948 году пятого тома Академического Полного собрания сочинений Пушкина, где впервые были полностью напечатаны все — как беловые, так и черновые — тексты «Медного всадника» (редакторы С. М. Бонди и Н. В. Измайлов) и «Езерского» (редактор Н. В. Измайлов).13 Отсутствие комментария, к сожалению, во многом обесценивает громадную работу, проделанную при подготовке этих текстов к печати, и делает неизбежным обращение к рукописям всякий раз, когда дело касается мотивировки дат, композиции черновых набросков или чтения отдельных мест.
Из сказанного выше следует, что задачей дальнейшего исследования текстов было восстановить историю создания «Езерского» и «Медного всадника» полностью — от первых черновых набросков до последних беловых редакций. Именно эта задача и стояла перед нами с самого начала работы. Для этого недостаточно оказалось восполнить пробелы в изучении данной темы. Опираясь на имеющиеся уже исследования и на Академическое издание, пришлось заново проследить по рукописям весь ход работы над обоими замыслами. Восстановив творческий процесс в возможно большей полноте и сопоставляя данные от обследования всех набросков и редакций, удается устранить некоторые противоречия, разрешить возникающие в ряде случаев сомнения, проверить отдельные догадки.
Сравнительное изучение рукописей позволяет более точно определить хронологию замысла «Езерского» и последовательность отдельных его набросков, а также соотношение его рукописей с рукописями «Медного всадника». Для «Медного всадника» оказывается возможным полнее и точнее

- 272 -

восстановить картину его создания, а из рукописей «Езерского» удается извлечь его первоначальную, свободную от позднейших цензурных переделок редакцию. Вместе с тем в главном, в основном предлагаемая здесь работа продолжает и отчасти повторяет то, что уже было сделано другими исследователями.
Что касается принципов изложения материала, то порядок его расположения в статье отражает творческую хронологию замыслов, а история текста по возможности раскрывается как история постепенного становления замысла вплоть до окончательного его формирования. Наибольшее внимание уделяется при этом тем стадиям творческой эволюции, когда замысел произведения еще не вполне оформился, и тем моментам, когда в развитии замысла намечается тот или иной поворот.

2
В пятом томе Академического Полного собрания сочинений Пушкина основной текст «Езерского» печатается по беловой, с несколькими слоями поправок, рукописи. Кроме нее, до нас дошли черновые (частично перебеленные) записи «Езерского», разбросанные в разных местах: Пушкин делал их в четырех тетрадях и на отдельных листах.
Прежде чем приняться за родословную героя, которая станет основной темой всей написанной им части «Езерского», Пушкин набрасывает и несколько раз перерабатывает две первые строфы, пробуя дать своему замыслу то одно, то другое направление — в зависимости от того, какого он выбирал героя. Эта первоначальная стадия работы закрепилась в трех рукописях: в записной книжке 1828—1835 годов,14 в Плетневско-Гротовской тетради (ПД № 421) и на отдельном листе, вшитом позднее в одну из так называемых «жандармских тетрадей».15 Все эти записи были изучены и довольно подробно описаны, но последовательность их в разных работах и в разное время намечалась по-разному.
Публикуя текст Плетневско-Гротовской тетради, Б. Л. Модзалевский назвал ее наброски самыми ранними на том основании, что вторая строфа в ней очень исчеркана, а имя героя еще не определилось (автограф дает несколько вариантов).16 Н. В. Измайлова сравнительный анализ набросков записной книжки и Плетневско-Гротовской тетради привел к иному выводу: работа над обеими рукописями велась так, как будто поэт попеременно обращался то к одной, то к другой.17 Но если в принципе это наблюдение было верным, то в отношении последовательности набросков исследователь ошибался. Позднее, в пятом томе Академического издания Полного собрания сочинений Пушкина Н. В. Измайлов расположил наброски

- 273 -

начала уже по-иному. Но в Академическом издании расположение текста отражает последовательность его частей в пределах каждой отдельной рукописи, поэтому более поздняя черновая переработка нескольких строк первой строфы и поздний черновой вариант второй строфы из записной книжки ПБЛ № 43 помещены в пятом томе раньше текста тех же строф по записям Плетневско-Гротовской тетради.18 Кроме того, в Академическом издании варианты для стихотворного текста в большинстве случаев приводятся отдельно к каждой строке (иногда в виде нескольких связанных между собой стихов). Позволяя полностью воспроизвести черновик, такой способ подачи текста дает представление и о процессе работы над каждым стихом. В сочетании с печатающимся тут же сводным текстом, т. е. извлеченным из рукописи последним творческим слоем, этот прием публикации черновиков оказывается наиболее удобным, простым и точным. Однако при изучении творческой истории текста важно бывает выделить в наброске слои работы начиная с первого. Местами Академическое издание передает ход черновой работы путем последовательного воспроизведения слоев текста, но такие случаи сравнительно редки. В частности, в первых набросках «Езерского» слои работы не выделены. Их можно установить, лишь обратившись к самой рукописи.19 Только внимательное обследование рукописей может помочь и в тех случаях, когда последовательность написания тех или иных отрывков оказывается спорной, сомнительной. А для ранних набросков это может быть существенно потому, что именно в первых записях отражается первоначальное состояние замысла: Пушкин творил с пером в руке и обычно начинал писать сразу же, как только у него возникал новый замысел.
Первый набросок «Езерского» был сделан в записной книжке 1828—1835 годов (ПБЛ № 43) на л. 13.20 Приводим первый слой записи:
Над П.<етер> Б.<ургом> омраченном21
Осенний ветер тучи гнал
Нева в течении смущенном
тяжелый вал

- 274 -

Как бы проситель беспокойный
Плескал в гранит ограды стройной
Ее широких берегов
Среди вечерних облаков
Рогов луны не видно было;
[Вдоль темных улиц фон<ари>]
И буйный ветер выл уныло
Клубя капот сирен ночных
И заглушая часовых
Этот набросок уже дает онегинскую строфу, хотя и не совсем еще полную.22 В четвертом стихе нет начала; оставив для него место, Пушкин наметил лишь окончание.23 Десятый стих он написал было, но тут же зачеркнул, перейдя к окончанию строфы — к стихам 12, 13 и 14.24 В первоначальную запись поэт внес некоторые исправления25 и вписал выше и ниже зачеркнутой строки пропущенные стихи 10 и 11:
Вдоль темных улиц до зари
Уже <?>26 све<тились> фо<нари>
А как только наметились эти стихи, говорившие не о вечернем, а о ночном уже времени (фонари на улицах светились «до зари», т. е. всю ночь до рассвета), так, по-видимому, понадобилось заменить слово «вечерних» в восьмом стихе словом «ненастных». Однако подобное чтение стихов 10 и 11 лишь варьировало первоначальный, сразу же отброшенный стих «Вдоль темных улиц фон<ари>». И Пушкин зачеркнул обе строки, ничем пока не заменив их. Это — первый слой поправок.
Одновременно с исправлениями в первой строфе на обороте листа поэт записал начало следующей, вводящей героя:
В своем безмолвном кабинете
В то время З — молодой
Сидел при слабом свете
Одной лампады —
Пушкин дописал фамилию героя («Зорин»), сделал кое-какие поправки в следующих двух строчках (см. V, 388) и на этом остановился: должно быть, новый замысел во многом был ему еще неясен.
Вернувшись к нему, Пушкин без существенных изменений переписал первую строфу в другую, так называемую Плетневско-Гротовскую тетрадь (ПД № 421, л. 92 об.),27 оставив место для стихов 10 и 11. Вначале

- 275 -

пятый стих («Как бы проситель беспокойный») при переписывании был опущен, очевидно, по недосмотру. Обнаружив пропуск, Пушкин приписал эту строку сбоку и скобкой обозначил ее место. Тогда же он вписал стихи 10 и 11, восстановив отброшенные прежде варианты:
Вдоль темных улиц фонари
Светились тускло до зари
(V, 390).
и опять заменил в восьмом стихе восстановленный при переписывании эпитет «вечерних облаков» словом «ненастных» (вариант: «дождливых»). Но строфа не надолго становится полной: поэт снова зачеркнул оба стиха.28
На обороте листа (л. 92)29 Пушкин стал разрабатывать вторую строфу, продолжая набросок ПБЛ № 43. Ненастным, дождливым вечером герой поэмы, светский молодой человек, сидит «В своем роскошном кабинете» у камина, погруженный в сонные мечтания. Таково содержание этой строфы, имеющей в рукописи еще самый черновой вид (V, 390—391). Работа над ней не ладилась: каждая строка, кроме двух первых, многократно переделывалась, сбоку появился рисунок сидящего на раздвижном кресле человека.30 Пушкин бросил строфу на двенадцатом стихе, так и не доведя ее до конца; в работе опять наступил перерыв.
Поэт долго не мог подыскать фамилии своему герою. В первом наброске он был назван Зориным. Второй черновик дает несколько вариантов: Герман <?>, Гермин, Чацкий, Мин<ский>, Рульский и, наконец, Рулин. Позже все они были отброшены.
В Плетневско-Гротовской тетради Пушкин не написал больше ни одной строчки, хотя почти вся тетрадь с этой стороны была чистой. Дальнейшая работа над первыми двумя строфами продолжалась на отдельном листе (ЛБ № 2375, л. 60) и в той же записной книжке ПБЛ № 43.
В записной книжке Пушкин написал новый черновой вариант второй строфы и продолжил обработку первой. Что же касается записи на отдельном листе, то она представляет собой первоначальную беловую редакцию обеих строф с последующей черновой переработкой второй из них. Принято считать, что беловая эта была составлена после всех набросков

- 276 -

записной книжки и Плетневско-Гротовской тетради и, таким образом, является итогом предшествующей работы. В самом деле, первая строфа в беловой редакции (V, 391—392) существенно не отличалась от остальных набросков, но в ней не был учтен второй слой поправок, сделанных в записной книжке. Там эти поправки частью были вставлены в текст первой строфы на л. 13, частью намечены на обороте предыдущего, 12-го листа в виде чернового наброска к первым шести стихам (V, 388 — л. 11 об.), в структуру которых Пушкин вносил некоторые изменения.31 Исправления на л. 13 Пушкин сделал одновременно с записью на л. 12 об.,32 вернее сразу же после нее, потому что некоторые поправки связаны с вариантами чернового наброска.33 Часть поправок второго слоя Пушкин учел в дальнейшем при работе над первой строфой в тетради ЛБ № 2373 (ПД № 842).34 Этим близость текстов записной книжки и названной тетради не ограничивается: в тетради ЛБ № 2373 (л. 19) четвертую строку Пушкин первоначально начал так же, как она читалась в наброске записной книжки, а фраза:
— фонари
В замен угаснувшей зари
Светили тускло —
в точности соответствовала стихам 10 и 11 этого наброска (ср. V, 394, 387). Между перебеленной записью первой строфы (ЛБ № 2375, л. 60) и

- 277 -

Иллюстрация:
«Езерский». Первоначальный набросок первой строфы с последующей переработкой
(записная книжка 1828—1835 гг.).

- 278 -

черновиком в тетради ЛБ № 2373 такой близкой связи установить не удается.
Тексты второй строфы в беловой редакции (ЛБ № 2375, л. 60) и в черновой записи (ПБЛ № 43, л. 14) по содержанию в главном совпадали. И в той и в другой героем оказывался не светский денди, как в первом варианте, а бедный чиновник, живущий в «конурке» на пятом этаже. Только в черновике сообщалось, что он сидя дома занимался перепиской бумаг, а в беловой рассказ начинался с возвращения молодого чиновника в свой «чулан», причем описание комнаты подавалось как осмотр ее самим героем. Характеристика героя и обстановки, его окружающей, в беловой рукописи занимала всю строфу; композиция черновика была несколько иной. Последние строки его:
Но может статься
Захочет знать читатель мой
Кто сей чиновник молодой —
(V, 389).
намечали дальнейший ход повествования, подводили к родословной героя. Но как раз эта концовка и напоминает окончание первой строфы в тетради ЛБ № 2373. Кроме того, именно в наброске записной книжки, в первоначальном варианте пятого стиха второй строфы, впервые встречается имя героя «Ив.<ан> Езерский», имя, которое будет окончательно закреплено за ним в рукописи ЛБ № 2373 (см. V, 389, 395).
Всё это вместе со сказанным выше о первой строфе заставляет предположить, что беловой автограф первых двух строф был написан не после второго слоя поправок в первоначальном тексте первой строфы и чернового наброска второй в записной книжке ПБЛ № 43, а ранее их, хотя и позже набросков Плетневско-Гротовской тетради. То, что в черновой записи ПБЛ № 43 характеристика чиновника и описание его жилища давались более сдержанно, более лаконично, чем в перебеленном тексте, не только не противоречит такому предположению, но, наоборот, подкрепляет его, ибо при переходе от первых разрозненных набросков к связной и более полной рукописи работа над текстом велась как раз в направлении сокращения описаний (так, две первые строфы были сжаты в тетради ЛБ № 2373 в одну). Перебеляя первую строфу (ЛБ № 2375, л. 60), Пушкин мог пользоваться записью ее в Плетневско-Гротовской тетради.35 Текст второй строфы был переписан, очевидно, с не дошедшего до нас черновика. А беловая запись позднее сама послужила основой для черновой переработки второй строфы в записной книжке.36
Итак, чистовую запись первых двух строф следует признать промежуточной между текстом Плетневско-Гротовской тетради и последним слоем записей в ПБЛ № 43. Но прежде чем приняться за переделку второй строфы в записной книжке, Пушкин попытался переработать ее на обороте того же листа, где находилась беловая запись. Он внес несколько исправлений

- 279 -

в текст первой строфы и, перечеркнув всю вторую, начал писать ее заново:
Взбежав по ступеням отлогим
Гранитной лестницы своей
В то время Волин с видом строгим
Звонил у запертых дверей...
(V, 392).
Снова герой — светский человек, богатый барин, как и в первых набросках, с той лишь разницей, что он не дремлет в своем кабинете, а возвращается домой, чем-то озабоченный, раздраженный нерасторопностью слуги. Больше мы ничего не узнаем о Волине, так как и этот черновик был брошен.
Таким образом, начав работу над новой поэмой в записной книжке ПБЛ № 43, Пушкин продолжал ее в Плетневско-Гротовской тетради, затем (предварительно где-то набросав вчерне новый вариант второй строфы) переписал обе строфы на отдельный лист, потом вторую строфу еще раз переработал на обороте листа и снова вернулся к записной книжке.
Каждый раз переход от одной рукописи к другой сопровождался более или менее длительным перерывом в работе. Пушкин неоднократно возвращался к тексту первой строфы, дополняя его и изменяя, уточняя отдельные штрихи картины. Трижды подвергалась коренной переработке вторая строфа, и это было вызвано колебаниями поэта в выборе: сделать ли героем светского молодого человека типа Онегина или бедного чиновника.
В первых набросках Пушкин намечает светский вариант замысла, потом делает героем повествования бедного петербургского чиновника, вновь возвращается к герою-аристократу и, наконец, останавливается на мелком чиновнике. Самые эти колебания свидетельствуют, что новый замысел еще не успел определиться.
Так заканчивается первый этап работы Пушкина над замыслом поэмы в онегинских строфах.

3
Пушкин возобновил работу над поэмой в тетради ЛБ № 2373,37 где черновики «Езерского» занимают более шести страниц большого формата (лл. 18 об. — 21 об.).38 К этому времени выбор героя был уже сделан: это мелкий чиновник, обедневший потомок некогда знатного боярского рода.

- 280 -

Родословная Езерских, развернутая на фоне русской истории и доведенная до отца героя, занимала здесь семь строф из восьми.
Содержание прежних первых двух строф (описание ненастного петербургского вечера и возвращение героя) теперь было сведено в одну. Хотя I строфа создавалась на основе прежних набросков, целиком она не сразу удалась поэту, и, оставив место для ее окончания, Пушкин перешел к II строфе, открывающей родословную («Начнем ab ovo, мой Езерский»); затем он снова вернулся к I, внес в нее несколько поправок, переработал первое четверостишие и после целого ряда черновых вариантов нашел к ней заключительные стихи.39 Они прямо подводили к родословной героя.
Третья строфа («Ондрей, по прозвищу Езерской») писалась так же легко, как и II: вероятно, ранее к ним уже были сделаны черновые наброски. Более значительной работы потребовали две следующие строфы — IV («В архивах и в летописаньях») и особенно V («Во дни крамолы безначальной»), где каждый стих, кроме первого и третьего, перерабатывался неоднократно. Хотя в черновике строфа доведена до конца, Пушкин перечеркнул ее.40
Как правило, в работе над каждой строфой поэт шел последовательно от четверостишия к четверостишию. Заминки в работе, как это обычно бывало у Пушкина, сопровождаются цифровыми подсчетами и рисунками пером. Они встречаются на каждой странице: на полях, среди текста и по самому тексту (секира, скачущие лошади, куст, холмы, лодка с парусом, профили голов), но на занятых черновиками «Езерского» шести страницах нет ни одной посторонней записи. Ничто не отвлекало Пушкина от начатой поэмы, и все восемь строф были написаны быстро, не более чем в два или три приема.41
Наброски последней, VIII строфы («И тут Езерские возились») обрываются на обороте л. 21. В ней родословная Езерских кончается дедом героя. Следующий лист из тетради вырван, а далее идет лист почти совсем чистый (и потому, видно, оставшийся без жандармской пометы).42 С. М. Бонди допускал, что на вырванном листе текст «Езерского» мог продолжаться еще строфы на три-четыре.43 Это предположение не оправдалось. Вырванный лист нашелся; он сохранился в бумагах Пушкина и был вшит в одну из жандармских тетрадей (ЛБ № 2386А, л. 15 (ПД № 1021)),44 но на нем нет ни одной строчки «Езерского». На лицевой его

- 281 -

стороне, кроме рисунков пером (голова старухи в чепце и клинок без рукоятки), находится прозаический набросок — об одной из неприятностей стихотворческого ремесла (VIII, 2, 961), который, по-видимому, Пушкин предполагал ввести в написанный ранее «Отрывок» («Не смотря на великие преимущества»). Оборот листа занят черновиком письма к М. П. Погодину, где речь идет о программе задуманной Пушкиным политической газеты (XV, 220). Обе записи сделаны карандашом.
Рисунки на лицевой стороне листа появились несомненно тогда же, когда на обороте предшествующего листа (л. 21 об.) Пушкин набрасывал VIII строфу «Езерского».45 Записи карандашом были сделаны позже: они обходят рисунки. Черновик письма Погодину, судя по расположению концов строк относительно края обрыва, писался на листе уже вырванном. Видимо, Пушкин для того и вырвал лист из тетради, чтобы написать этот черновик, и тут же переписал его на отдельный листок (ПД № 584),46 наполовину сократив черновой текст и добавив несколько строк о своем желании подготовить для будущей газеты критический обзор современной французской литературы (XV, 29). Письмо не было отослано: в нем нет ни подписи, ни даты, ни адреса.47 Оно заканчивалось словами: «На днях еду в Москву и надеюсь с Вами увидеться». Об издании политической газеты Пушкин усиленно хлопотал в 1832 году,48 тогда же он ездил и в Москву. 10 сентября 1832 года датировано его прошение об отпуске (XV, 206), 17 сентября он выехал из Петербурга. Очевидно, письмо было написано незадолго до отъезда (отчего Пушкин и не отправил его), скорее всего около 10 сентября.49 Это письмо позволяет более точно датировать черновую «Езерского».
Принято считать, что работу над «Езерским» Пушкин начал в самом конце 1832 года, а черновую восьми строф в тетради ЛБ № 2373 относят даже к январю 1833 года.50 Письмо к Погодину заставляет отодвинуть эти даты примерно на полгода назад. Черновой текст «Езерского» в тетради ЛБ № 2373 несомненно был написан раньше письма, т. е. до сентября 1832 года. К весне 1832 года приходится отнести и сделанные в разных местах записи двух первых строф.
Можно предполагать, что первые наброски «Езерского» в записной книжке 1828—1835 годов (ПБЛ № 43) появились в то же примерно время, когда Пушкин стал заполнять книжку с обратной стороны. С одной она уже была занята записями 1828 (отрывок из VII главы «Евгения Онегина» и «Каков я прежде был, таков и ныне я») и 1830 годов («Слышу

- 282 -

умолкнувший звук божественной эллинской речи»); наброски первых двух строф «Езерского» примыкают к ним. С другой стороны, в обратном направлении, книжка заполнялась начиная с 10 марта 1832 года. Помеченные этой датой записи связаны с посещением и первым осмотром библиотеки Вольтера в Эрмитаже. Тогда Пушкин зарисовал стоявшую в библиотеке статую Вольтера работы Гудона и на нескольких листах сделал выписки из каталога библиотеки. Надо думать, что ограничиваться этим посещением Пушкин не собирался и, вероятно, намерен был продолжать выписки на соседних листах. Но в ближайшие дни это не удалось, и 16 марта он уже занял несколько следующих страниц записью букв еврейского алфавита. Далее с этой стороны идут наброски стихотворений «В тревоге пестрой и бесплодной» и «Когда-то (помню с умиленьем)»,51 перевод «Цыганочки» Сервантеса (с испанского на французский и обратно) и некоторые другие записи, не поддающиеся сколько-нибудь точной датировке,52 в числе их текст, занимающий одиннадцать страниц, — перевод со старофранцузского языка на новофранцузский начала сатирической поэмы «Le Roman du Renard».53
Вероятнее всего, первоначальный набросок «Езерского» появился в записной книжке вскоре после 10 и не позднее 16 марта. Если бы Пушкин сделал его до 10-го, то, наверное, написал бы его на первых же чистых листах с обратной стороны, где книжка тогда была еще свободной; если бы он принялся за этот замысел позже 16 марта, наброски поэмы могли быть написаны после любой из тех коротких записей, которые он делал 16, 18 марта и 9 апреля: чистых листов впереди было много и оставлять их ни для чего не требовалось. Такая необходимость могла ощущаться лишь в ближайшие дни после 10 марта, и если допустить, что замысел новой поэмы возник именно в этот момент, станет понятным, почему наброски к нему Пушкин начал делать после записей 1830 года.54
Как бы то ни было, датой начала работы над «Езерским» предположительно может быть принято 10—16 марта 1832 года. Вероятно, работа над первыми двумя строфами в Плетневско-Гротовской тетради, на отдельном листе и в записной книжке ПБЛ № 43 продолжалась с перерывами во второй половине марта — первой половине апреля. А затем, в промежуток с апреля до сентября, был написан черновой текст восьми строф в тетради ЛБ № 2373.
Черновик «Езерского» в тетради ЛБ № 2373 содержит самый полный текст родословной, в других рукописях она либо не вся сохранилась, либо была сокращена самим поэтом.
Не всё отделано здесь до конца, но характерные очертания онегинской строфы отчетливо проступают даже в самых черновых записях. Все строфы объединены одним замыслом, но каждая из них развивает свою мысль. Касаясь важнейших событий русской истории, поэт приурочивал каждую строфу к определенному историческому периоду (Киевская Русь, борьба с татарами, местничество, смутное время, воцарение Романовых, царствование

- 283 -

Петра I, боярская оппозиция после его смерти, правление Екатерины II). И на этом фоне один за другим проходили отдельные представители и целые поколения рода Езерских, очерченные двумя-тремя беглыми, но чрезвычайно выразительными штрихами.
В тетради ЛБ № 2373 весь черновик «Езерского» написан чернилами. Однако в нем имеется довольно много исправлений карандашом (кроме IV, во всех строфах). Часть поправок осталась, правда, незаконченной, зато ряд других подчеркивал, усиливал в тексте такие моменты, которые официальная история старалась обойти или сгладить.55 Этот слой поправок был учтен при составлении беловой сводки; возможно, что и появился он незадолго до переписывания черновика набело.56

4
Из тетради ЛБ № 2373 Пушкин переписал «Езерского» в альбом ЛБ № 2374 (ПД № 845), где эта беловая стала одной из первых записей. Тут же он продолжил и черновую работу над поэмой. Записи «Езерского» находились по меньшей мере на одиннадцати листах. В альбоме их осталось только два, остальные были вырваны, но большая часть листов сохранилась и была найдена Т. Г. Зенгер-Цявловской и Н. В. Измайловым. Место вырванных листов, состав альбома в целом, история его заполнения и ход работы над «Езерским» — все эти вопросы освещены в статьях С. М. Бонди «История заполнения „Альбома 1833—1835 годов“» и «„Езерский“ и „Медный всадник“» в «Комментарии» к фототипическому изданию альбома (стр. 16—21, 35—45).
С тем, что говорится в этих статьях, в большинстве случаев нельзя не согласиться. Правда, некоторые положения С. М. Бонди могут быть уточнены или развернуты, одни его предположения (а исследователь в каждом почти случае стремился упомянуть обо всех могущих возникнуть

- 284 -

предположениях) должны быть приняты, другие — отклонены. Но дело не в частных расхождениях, а в тех выводах, к которым приходит исследователь в отношении последовательности и хронологии текстов, в отношении того, что нужно считать основной редакцией «Езерского». С. М. Бонди в силу тех задач, которыми определялось его исследование, представил в большей степени внешнюю сторону работы над текстом (полистное описание его с указанием, где работа шла легче, где труднее, и публикация почти всего чернового текста, тогда еще не напечатанного), чем внутреннюю эволюцию замысла; внимание исследователя было сосредоточено на записях в альбоме ЛБ № 2374, общая же картина движения замысла осталась за пределами его непосредственных наблюдений. Между тем полное и систематическое обследование всего хода работы над «Езерским» и того, как шла переделка текста «Езерского» в черновике «Медного всадника», заставляет отказаться от утвердившегося представления, будто бы печатающиеся теперь пятнадцать строф — это окончательная беловая редакция начала «Езерского», написанная в первой половине 1833 года, вскоре после прекращения черновой работы над этим замыслом.
Восстанавливая тот этап создания «Езерского» (а также и «Медного всадника»), который нашел отражение в альбоме ЛБ № 2374, в ряде случаев приходится повторять то, что уже было сказано. Иногда такие повторения нужны, чтобы сохранить связность изложения, а иногда это необходимо потому, что, несмотря на сходство отдельных наблюдений, выводы в результате сравнительного обследования рукописей делаются другие.
Не все перебеленные Пушкиным строфы (здесь они были занумерованы) дошли до нас; сохранился лист с текстом первых пяти строф (без двух последних стихов V строфы; ЛБ № 2375, л. 33/20),57 а также окончание беловой сводки (на половинке листа — ЛБ № 2375, л. 32) — девять последних стихов, под которыми стоит написанная чернилами, как и весь перебеленный текст, римская цифра XI. Хотя одиннадцатой строфы в рукописи нет, цифра указывает, что беловик состоял из десяти строф. Отсутствующие VI—IX строфы, конец V и начало X строфы занимали второй, утраченный, лист.58
Сравнение первых пяти строф с соответствующими строфами черновика обнаруживает почти полное совпадение текста (разночтения очень незначительны). Можно думать, что и следующие три строфы родословной (VI—VIII) были целиком переписаны из тетради ЛБ № 2373.59 Неизвестно содержание полутора строф: IX и начала X (черновые наброски их до нас не дошли). Но большую часть X мы знаем, она совпадает с текстом X строфы в позднейшем беловом автографе «Езерского». Естественно предположить, что начальные их стихи также были сходны между собой. Что же касается IX строфы, то, судя по характеру дальнейшей черновой работы в альбоме ЛБ № 2374 и по позднейшей беловой рукописи поэмы, она представляла собой краткое отступление на тему об упадке старинного дворянства.

- 285 -

Другое предположение, что IX строфа служила продолжением родословной, ничем не подтверждается.
В черновике родословная заканчивалась очень выразительной характеристикой деда героя, вельможи екатерининского времени:
Матвей Арсеньевич Езерский
Случайный, знатный человек
Был [очень] славен в прош<лый век>60
[Своим] умом и злобой зверской
Имел он сына одного
(Отца героя моего)61
Помимо того, что рассказывать о событиях недавнего прошлого, особенно в том тоне скрытой иронии, в каком выдержана вся родословная, оказывалось более чем затруднительным, читателя необходимо было подвести к началу X строфы («Вот почему, архивы роя»), т. е. объяснить ему причину особого интереса, проявляемого автором к родословной Езерских. Такое объяснение как раз и содержалось в строфе отступления о дворянстве.
Да и нуждалась ли родословная Езерских в каком-либо продолжении? Конец X строфы:
Но сам Езерский только ведал
Что дед его, великой муж
Имел 15 тысяч душ.
Из них отцу его досталась
Осьмая часть — и та сполна
Была давно заложена
Потом дробями продавалась —
А сам он жалованьем жил
И регистратором служил —
(V, 405).
достаточно выразительно завершал картину и с предельной ясностью выражал мысль поэта.
Беловую в альбоме 1833—1835 годов Пушкин писал чернилами. Но тон чернил и почерк, каким написаны первые пять строф и окончание десятой, неодинаковы. Видимо, не все десять строф были перебелены одновременно. Скорее всего, сначала Пушкин переписал те восемь строф, которые были почти совсем уже обработаны в черновике, затем сделал черновые наброски двух следующих строф и лишь тогда дописал беловую. Тогда же, просматривая прежнюю запись, он внес в нее некоторые исправления (чернила и почерк такие же, какими написано окончание X строфы). Эти поправки

- 286 -

представляют собой второй слой работы над текстом. Среди них есть и существенные.
Таковы, например, исправления в V строфе. Речь в ней шла о смутном времени, когда многие представители старого боярства, не исключая и Езерских, не только покорно приняли власть иноземцев, но подчас становились на путь прямого предательства. Первоначальный вариант стихов 10—11:
И князь да твердый мещанин
Спасали нас среди дружин
Пушкин заменил здесь следующим:
И за отчизну стал один
Нижегородской мещанин
(V, 405).
Производя такую замену, поэт еще сильнее подчеркивал истинно народный характер борьбы с польской интервенцией.62 Но строфа и без того звучала слишком резко и была явно неприемлемой для цензуры; Пушкин почувствовал это сразу, как только написал ее в черновике (потому, очевидно, и зачеркнул ее там). Теперь, совершенно отделанная, она стала еще более «нецензурной», и в позднейшую беловую рукопись «Езерского» Пушкин ее не включил, а перебеленный текст перечеркнул карандашом.
Вероятно, после правки белового текста чернилами работа над поэмой приостановилась. Далее черновые записи делались карандашом. Карандашные поправки составляют и следующий слой работы над перебеленным текстом (вернее не один, а по меньшей мере два разновременных слоя).
Черновые наброски начинались на том же полулисте, на котором оканчивалась X строфа, и продолжались еще на восьми листах. Кроме двух, все листы были вырваны; два листа Пушкин оставил, видимо, потому, что к этому времени другая их сторона была занята иными набросками, имевшими в альбоме продолжение.63 Вырванные листы впоследствии оказались в составе тетради ЛБ № 2375, которую жандармы сшили из отдельных листов, согнув их пополам и вложив друг в друга.64 Так как все листы этой тетради были перенумерованы, каждый альбомный лист получил в ней два цифровых обозначения соответственно тому, какое место занимали та и другая его половины.65 В альбоме ЛБ № 2374 сохранившиеся

- 287 -

с текстом «Езерского» листы располагались в таком порядке: лл. 33/20 (беловая пяти строф), 32 (половина листа), 31/21 — по нумерации ЛБ № 2375; два листа — 3 и 4, оставшиеся в альбоме ЛБ № 2374, и л. 32, вырванный из альбома, но подложенный в конец его и там занумерованный; лл. 36/16, 34/19 — оба по нумерации ЛБ № 2375.66 Кроме того, три листа потеряны: на одном продолжался перебеленный текст (с конца V строфы), два других были заняты черновыми набросками и в альбоме ЛБ № 2374 располагались между лл. 3 и 4.67
Черновая работа над текстом не была здесь так интенсивна, как в тетради ЛБ № 2373. В альбоме ЛБ № 2374 листы с набросками «Езерского» перебивались страницами и целыми листами постороннего текста. Пушкин много раз возвращался к одному и тому же, намечая различные композиционные перестановки, переделывая отдельные строфы, но так и не приступив к развитию сюжета; его внимание сосредоточилось на двух отступлениях: об упадке старинного дворянства и о праве поэта на выбор героя.
С разработки строф первого отступления, которое, как видно, поэт задумал расширить, и начинаются черновые записи в альбоме (лл. 32—32 об., 21 об./31; V, 407—409). Правда, сделанную на л. 32 запись строфы «Мне жаль что мы руке наемной» нельзя назвать черновой: весь текст был написан сразу и очень чисто; вероятно, он представлял собой переработку иной, не дошедшей до нас редакции, в которой эта строфа, в качестве IX, входила в состав первоначальной беловой.68 К первому четверостишию следующей строфы «Мне жаль что домы наши новы» Пушкин предварительно сделал черновые наброски, но в целом она осталась не вполне обработанной,69 так как от двухстрофного варианта отступления поэт отказался. Наметив неполные три строки, в которых упоминалось

- 288 -

о Байроне («Поэту-лорду подражая»),70 Пушкин на этой же странице стал переделывать отступление о дворянстве по-новому. Из двух строф он составил одну, взяв первое четверостишие («Мне жаль что домы наши новы») из второй, а все остальные стихи из первой строфы; второе четверостишие было при этом изменено лишь незначительно, третье же переделано из первого (первой строфы) путем перестановки рифмующих строк (замена перекрестной рифмы опоясывающей). Видимо, на этой редакции отступления Пушкин пока и остановился, перечеркнув обе написанные прежде строфы.71
На время работа была прервана. Оборотную сторону листа занимают рисунки и посторонний текст (набросок сказки «Царь увидел пред собою»). Должно быть, Пушкин не очень скоро вернулся к поэме, так как на следующем листе альбома (ЛБ № 2374, л. 2) начал упражняться в переводе с греческого.72
Записи «Езерского» возобновляются на л. 3 об. (ЛБ № 2374). Поэт намечает здесь два варианта стиха: «[Езерский] [с сим] [соображая]» и «[Езерских род пришел в упадок]». Возможно, по мысли они были связаны с карандашными исправлениями конца X строфы (ЛБ № 2375, л. 32):
Ез.<ерский> сам же твердо ведал
Что дед его, великой муж
Имел 15 тысяч душ
А что из них отцу досталась73
Осьмая часть — и та сполна
В ломб.<ард> была заложена
Потом дробями продавалась —
И что не много их отец74
Ему оставил наконец —
Вероятно, просматривая записи «Езерского» после некоторого перерыва в работе, поэт внес эти поправки в текст X строфы и, продолжая мысль, начал новую строфу: «Езерский с сим соображая», но сразу же отказался от такого композиционного хода и, зачеркнув оба варианта строки, переписал на л. 3 об. окончание X строфы в том виде, какой она имела до исправления.75 По-видимому, такое повторение понадобилось, чтобы обозначить, что строфа отступления о дворянстве должна стоять перед X, а дальнейшие наброски непосредственно следовать за стихами:
<А> сам он жалованьем жил
И регистратором служил
(V, 410).

- 289 -

На той же странице Пушкин как раз и начал разрабатывать прямо связанное с заключительными строками X строфы второе отступление — о праве поэта избирать себе героя. Ему предшествовал беглый набросок плана (V, 410):
Зачем ничтожных героев?
Что делать я видел Ипс.<иланти>, Паске<вича>
Ермолова76
В альбоме сохранилось только начало первой и на л. 4 окончание последней строфы отступления (V, 410—411). Они совпадают с соответствующими стихами второго отступления в позднейшей беловой рукописи, где отступление состоит из четырех строф. Как уже упоминалось выше, в альбоме ЛБ № 2374 в этом месте вырвано два листа, на которых, очевидно, и находился черновик недостающей части отступления.77
Кроме упомянутых набросков и после них, Пушкин написал на л. 3 об. следующее четверостишие (судя по характеру рифмовки, первое):
Но о прошедшем очень мало
Ив<ан> Ез<ерский> помышлял
Лишь настоящего алкало
В нем сердце — он гулял
(V, 410).
По первым словам наброска можно заключить, что перед начинающейся этими стихами строфой — каково бы ни было ее продолжение — речь должна была идти о прошлом. Эти стихи могли бы следовать или прямо за родословной или за отступлением об упадке дворянских родов; но продолжения их написано не было.78
Во втором отступлении поэт утверждал свое право на выбор любого, даже «ничтожного» героя. Начало следующей строфы продолжало ту же мысль:
А посему — имею право
Воспеть соседа моего
(V, 411).
Пушкин написал эту строфу не сразу за отступлением, а через четыре страницы, потому что ближайшие листы альбома (л. 4 об., л. 5 целиком и часть лицевой стороны л. 32) уже были заняты набросками планов «Капитанской дочки».79
Переставив в первом четверостишии пары стихов и связав его таким образом со следующим, Пушкин продолжил — путем отрицательного перечисления ряда трафаретных романтических персонажей — защиту своего героя, коллежского регистратора:
Свищите мне, кричите, bravo
Не буду слушать ничего
Я в том стою — име<л> я право80
Избрать соседа моего —
В герои нового [романа],

- 290 -

[Хоть не похож он на Цыгана
Хоть он [совсем] не Басурман,
Не второклассный Дон-Жуан]
Гонитель дам и кровопийца
С разочарованной душой
С полудевичьей <?> красотой
[Не Демон даже не убийца
Не чернокнижник молодой]
[А малой добрый и простой]81
Почти все стихи, относящиеся ко второй половине строфы, были вычеркнуты: на следующей странице альбома (ЛБ № 2375, л. 16 об./36) Пушкин переделал их по-новому.82 Сильно сократив перечень героев романтического толка, он переходил к характеристике своего героя, скромного молодого чиновника, каких много в Петербурге. Первое четверостишие осталось прежним, далее строфа приобрела такой вид:
В герои повести смиренной
Хоть человек он не военный83
Не бунтовщ<ик> не Басурман
Не Демон даже не Цыган —
А просто гражданин столичный
Каких встречаем [всюду] тьму84
Ни по лицу ни по уму
От нашей братьи не отличный
[Довольно] смирный и простой
А впрочем малой деловой —
   (V, 412).
В ходе работы сперва намечался иной вариант третьего четверостишия, в котором характеристика героя ограничивалась перечислением его индивидуальных особенностей:
А просто молодой чиновник
Довольно смирный и простой
А впрочем малой деловой —85
Хоть сочинитель и любовник
   (V, 412).
Вместо этого приведенный выше сводный текст дает стихи, где на первый план выдвинута и особо подчеркнута типичность героя. Знаменательно, что и себя, хоть и с оттенком иронии, поэт причисляет к той же «братье» «граждан столичных», которые своим трудом зарабатывают себе на жизнь.
Как и «тьма» ему подобных, Иван Езерский своим лишь «жалованьем жил». Но о служебных занятиях «делового малого» поэт говорит с легкой, едва уловимой усмешкой:
Он каждый день [бывал на службе]86
И сев смиренно у бюро —
До трех часов в                  смелом87
Чинил и пробовал п<еро>

- 291 -

Особого рвения к службе «юный чиновник» не проявлял; мысли его были заняты совсем другим:
Вам должно зн<ать> что м<ой> чин<овник>
Был сочи<нитель> и люб<овник>
Свои статьи88 печатал он
В Соревнователе — Влюблен
Он был в Коломне, по соседству
В младую немочку —89
Много позже в карандашном тексте Пушкин сделал поправки чернилами, заменив «Коломну» «Мещанской» <?>, а «младую немочку» «одной лифляночкой» (V, 413).
Хотя к началу строфы было намечено множество вариантов, первое четверостишие так и осталось недоработанным. Первый, нерифмующий, стих его поэт изменил: «Во фраке очень устарелом»;90 по этим скупым словам, относящимся к внешности героя, нужно было догадываться о трудной жизни молодого чиновника. В последних стихах строфы упоминалось о той, в которую был «смертельно» влюблен Езерский:
Она
С своею матерью одна
Жила в домишке — по наследству
Доставшемся недавно [ей]
От дяди Франца. Дядя сей —91
Оборвав мысль, поэт переходил к следующей строфе:
Но от мещанской родословной
Я вас избавлю — и займусь
Своею повестью любовной
Покаместь вновь не занесусь —
[Ез<ерский> был влюблен]
(V, 413, 414).
Однако, вместо того чтобы приступить к обещанной «повести любовной», Пушкин займется переделкой ранее написанного и попробует изменить композицию поэмы, сократив ее текст за счет строф второго отступления. Но эта переработка не будет последней. Позже Пушкин вернется к незаконченной поэме и вновь — уже применительно к требованиям цензуры — переработает ее текст, наполовину сократив родословную Езерских. Так появится беловая редакция в пятнадцать строф, которую принято считать окончательной. Между тем по сохранившимся черновикам и уцелевшим частям перебеленного текста можно восстановить иную, первоначальную редакцию «Езерского». Правда, в ней имеются кое-какие недоработки, неизбежные для всякой черновой записи, зато текст ее еще не успел пройти того строгого пересмотра — с оглядкой на цензуру, которому сам Пушкин в силу необходимости подвергал в некоторых случаях то, что готовил к печати.

- 292 -

Черновики «Езерского» дают собственно две редакции. Первая из них, ход работы над которой мы проследили выше, является наиболее полной. Она включает шестнадцать полных строф и начало семнадцатой; в это число входят общая всем редакциям вступительная строфа, семь строф родословной, одна строфа отступления о дворянстве («Мне жаль что домы наши новы»), переходная строфа «Вот почему архивы роя» (почти во всех редакциях она остается десятой), четыре строфы второго отступления — о свободе поэтического творчества — и две с небольшим строфы, содержащие краткий перечень романтических героев, характеристику Езерского и упоминание о героине той «повести любовной», которую поэт собирался рассказать.92 Вторая редакция явится результатом переработки строф первого отступления и окончания X строфы.
Вернувшись к тем черновым наброскам, в которых говорилось о падении старинного дворянства, поэт снова восстанавливает вторую строфу отступления, которую ранее соединил с первой. В прежнем наброске последние стихи второй строфы были лишь вчерне намечены. Теперь Пушкин взялся за обработку как раз этих строк, полемически направленных против «шайки торгашей» — Булгарина, Полевого и всех тех, кто под флагом борьбы с «аристократическим» направлением в литературе нападал на лучшую, передовую часть дворянства. После ряда исправлений поэт пришел к предельно ясному, афористически сжатому выражению своей мысли:
Что уж на гробе <по>забытом
Растет пустынная трава
Что геральдического льва
Демократ.<ическим> копытом
Лягает ныне и осел:
Дух века вот куда зашел!93
(V, 414).
Эта запись заняла верхнюю левую четверть л. 19 об./34. Наверху справа уместились последние стихи другой строфы («Мне жаль что мы руке наемной»), по-видимому вписанные сюда позже. Нижнюю половину страницы Пушкин занял переделкой X строфы.
Очевидно, мысль о переработке X строфы появилась у него тогда же, когда он задумал расширить первое отступление. Но то, как переделать этот кусок, выяснилось лишь в процессе работы. В черновом наброске намечаются два пути, и это связано с возникшими опять колебаниями по части определения социального положения героя. В общих чертах социальный облик героя к этому времени уже прояснился: это молодой чиновник, обедневший потомок прежде знатного боярского рода. Однако при попытках более точно определить место Езерского на ступенях социальной лестницы, его служебные занятия, круг его знакомств и степень его материальной неустроенности поэт снова принужден был выбирать между двумя возможными направлениями в развитии замысла.

- 293 -

Подобного рода колебания можно обнаружить и в других местах. Ими вызваны, например, поиски определения к слову «кабинет» в первой строфе сначала чернового, а потом и перебеленного текста. Так, неопределенное «тихой», «мирный» <?> Пушкин заменяет эпитетом «скромный» (V, 394). То же повторится в беловой рукописи, где «мирный» кабинет станет «тесным» (V, 404). Еще дальше пошел Пушкин в карандашных исправлениях этих стихов (ЛБ № 2375, л. 20 об./33):
...в это время
Иван Езерской, мой чудак
[Взошел] <и> отпер свой чердак94
(V, 406).
Интересно проследить также ход работы над текстом окончания X строфы, которую Пушкин пробовал переделывать неоднократно и по-разному. И хотя в большинстве случаев герой оставался «регистратором», в ходе переработки намечались и некоторые другие пути.
Переписывая конец X строфы набело, поэт попытался изменить последнюю строку: «И камер-юнкером служил», но сразу отказался от этой неудачной в данном контексте поправки и восстановил «регистратором» (V, 405). Позже, исправляя текст карандашом, Пушкин снова переделал два последних стиха:
И что не много их отец95
Ему оставил наконец —
(V, 407).
Речь шла о тех самых душах, которых у деда Ивана Езерского было пятнадцать тысяч, а у отца уже «осьмая часть». Быть может, в этих стихах Езерский представал уже в новом качестве: мелкопоместным дворянином, душевладельцем. Но измененное таким образом окончание строфы требовало продолжения в виде характеристики героя и никак не могло бы быть связано с отступлением о свободе поэтического творчества. По всей вероятности, эти поправки Пушкин внес в текст X строфы еще до того, как у него возник план второго отступления. А когда мысль о нем появилась, прежде чем набросать этот план на бумаге, поэт снова переписал несколько последних строк X строфы, какими они были до поправок, и тем самым отменил сделанные ранее исправления.
В общей композиции поэмы X строфа являлась связующим звеном между родословной Езерских и характеристикой героя. Непосредственно к ней, правда, примыкали два отступления, поэтому сколько-нибудь существенные изменения в тексте X строфы требовали тех или иных переделок прежде всего в отступлениях (и наоборот). В отмеченных выше вариантах окончания X строфы возможность иного композиционного развития замысла только намечалась, так как после каждой из этих проб поэт возвращался

- 294 -

к тому тексту, который он вписал в альбом первоначально и который завершался двустишием:
А сам он жалованьем жил
И регистратором служил
Но та переработка X строфы, о которой пойдет речь ниже, действительно привела к важным композиционным переменам.
Как уже было сказано, наметив характеристику героя, поэт вернулся к первому отступлению с намерением расширить его. В таком случае два отступления должны были бы следовать одно за другим, перемежаясь лишь несколькими строками в окончании X строфы. Авторские отступления подавляли бы собой остальной текст. Но если первое было тесно сплетено с родословной, то второе, примыкая к последним стихам X строфы, представляло собой в значительной степени самостоятельное развитие темы о свободе поэтического творчества, о праве поэта на выбор героя. Составляющие его четыре строфы легко можно было убрать отсюда. Именно так Пушкин и поступил. Он откинул строфы второго отступления и стал перерабатывать конец X таким образом, чтобы непосредственно связать ее с характеристикой героя (при этом выпадала еще одна строфа, следующая за отступлением и содержащая перечень романтических героев).
Поэт не сразу переделал всю строфу до конца, сначала он наметил одно (третье) четверостишие:
15 000 душ
Из коих шиш ему достался —
А сам жил
И при Т — <ургеневе> <?> служил —
Обедал
Затем эти строки приняли такой вид (две первые не изменились):
Он на углу Галерной жил
При гр.<афе> Нулине служил —
У Андрие обедал
Изменив последний стих, Пушкин одновременно наметил два новых, которые должны были заключать строфу:
С утра до вечера таскался
То здесь то там — и
Со всем был городом знаком —
(V, 415).
Несмотря на энергическую выразительность второго стиха, не оставлявшего никаких сомнений насчет имущественного состояния Езерского, последующие строки заставляют думать, что в данном случае смысл поправок сводился к тому, чтобы представить служебное и общественное положение героя несколько лучшим. Но, избрав такой путь, Пушкин должен бы был соответственно изменить и прежнюю характеристику Езерского. Он этого не сделал. И в этот, последний, раз поэт предпочел героя самого скромного, незаметного, заурядного. Зачеркнув намеченные ранее варианты, он написал новое окончание строфы, которое не только подводило к созданной ранее характеристике бедного чиновника, но частично и включало ее:
<Имел> 15 000 душ
Из коих шиш ему достался —
Он регистратором служил

- 295 -

И малым жалованьем жил
На службу каждый день таскался
И сев смиренно у бюро
Чинил да пробовал перо —
(V, 414—415).
Последние два стиха Пушкин взял из первого четверостишия прежней строфы «Во фраке очень устарелом». Но этой строфе, которая теперь должна была следовать за измененной десятой (она становилась по счету одиннадцатой), надо было придать новое начало. Разработкой недостающих начальных строк Пушкин занял верхнюю часть оборотной стороны листа (л. 34 об./19):
Он одевался нерадиво
На нем сидело всё не так
Всегда бывал застегнут криво
Его зеленый узкий фрак —96
К ним были приписаны еще три строки, повторявшие ранее сделанные наброски:
Но должно знать что мой чиновник
Был сочинитель и любовник
Не только мал<ый> деловой —
(V, 415).
Однако поэт перечеркнул их, решив, по-видимому, оставить продолжение строфы без перемен.
В результате переработки выпадала строфа, в которой говорилось о типичности героя.97 Зато в самом облике Езерского Пушкин еще сильнее подчеркнул его бедность, неказистость, неприхотливость в одежде. Это делало еще более ощутимым контраст между блестящим прошлым и незавидным настоящим рода Езерских (что и входило в намерения поэта) и в то же время превращало образ Ивана Езерского, незначительного чиновника, в образ более широкого обобщения.
Все другие переделки касались первого отступления.
Нижнюю половину л. 34 об./19 занимают восемь начальных стихов строфы «Мне жаль что мы руке наемной». Пушкин переписал их сюда почти без всяких изменений (ср. V, 415—416, 407). Но он не просто восстанавливал прежние две строфы — он перестроил их. Прежнее окончание названной строфы начиная со стиха 9: «Что исторические звуки» (который один только и был изменен) — было написано на лицевой стороне листа. Те же самые строки (со стиха «Что исторические звуки») повторялись еще раз на лицевой стороне л. 32 (ЛБ № 2374), где они были намечены уже в составе новой строфы отступления, начинавшейся здесь со второго четверостишия:
Что их поносит шут Фиглярин
Что русской ветреный боярин
Теряет грамоты царей
Как старый сбор календарей...
(V, 416).

- 296 -

Первые четыре стиха ее в черновике отсутствуют. С. М. Бонди полагает, что это было не прежнее («Мне жаль что домы наши новы»), а новое четверостишие, совпадающее с начальными стихами этой строфы в позднейшем беловом автографе:
Мне жаль, что сих родов боярских
Бледнеет блеск и никнет дух.
Мне жаль, что нет князей Пожарских,
Что о других пропал и слух...98
(V, 100).
О правильности такого предположения свидетельствует тесная смысловая связь между первым четверостишием в данной его редакции и первой строкой второго четверостишия: «Что их поносит шут Фиглярин» («их», т. е. боярские или княжеские роды), тогда как прежняя редакция первого четверостишия такой связи с дальнейшим текстом строфы не имеет.
Что касается нового окончания строфы «Мне жаль что мы руке наемной», то им, скорее всего, мог быть написанный на л. 19 об./34 отрывок «Что уж на гробе <по>забытом». Как раз эти стихи (с поправкой в первом) намечены сбоку от записи начальных восьми строк строфы на обороте листа (л. 34 об./19):
Что [деда] в нашем те<реме> за<бытом>
Растет <пустынная трава>
(V, 416).
О том же, видимо, говорит и помета «Дозволя г<рабить>» на лицевой стороне листа против последней строки наброска «Что уж на гробе <по>забытом». Именно так заканчивается строфа и в последней беловой рукописи (V, 100—101).
Итак, результатом переработки явилась новая редакция «Езерского» в двенадцать с лишним строф; первые восемь строф не изменились,99 но к родословной вместо одной присоединялись две строфы отступления о дворянстве, прежняя десятая строфа («Вот почему архивы роя») становилась одиннадцатой, к ней добавлялось еще около полутора строф — характеристика героя («Он одевался нерадиво») и то же, что и раньше, начало строфы с обещанием заняться «повестью любовной».100
Позже, просматривая черновые записи с пером в руке, кое-где по карандашному тексту Пушкин сделал исправления и рисунки чернилами, а на л. 36 об./16 наметил новые варианты к двум местам текста. Первый из набросков («Один из них был четвертован») варьирует последние стихи VI строфы, в которых речь шла о петровском царствовании (V, 400). Второй набросок («[Довольно] важный литератор») связан с попыткой переделать начало первой строфы отступления о выборе героя (V, 416).101

- 297 -

В пятом томе Академического издания (стр. 417) далее напечатан отрывок «Какой вы строгий литератор!». Эта полубеловая запись (на отдельном небольшом листке, подклеенном жандармами в тетрадь ЛБ № 2375) представляет собой значительно более позднюю переработку белового текста второго отступления. Однако это относится к последующей стадии работы над «Езерским», о которой впереди будет особая речь.
Напечатанный следующим набросок о Байроне («К тому-же это подражанье»; V, 417), надо думать, к «Езерскому» отнесен ошибочно. В альбоме ЛБ № 2374 он находится на л. 10 об. среди черновых записей «Медного всадника», и его появление там вполне объяснимо. Но и об этом также будет сказано в своем месте.

5
В альбоме ЛБ № 2374, как и во всех остальных рукописях, записи «Езерского» не датированы. Время их появления устанавливается по положению в альбоме. Для беловой первых десяти строф оно определяется довольно точно. Это январь 1833 года: дата «31 января 1833» выставлена под наброском плана «Капитанской дочки» («Шванвич за буйство сослан в гарнизон»), который Пушкин вписал в альбом вскоре после беловой «Езерского».102 Черновые записи на следующих листах делались в феврале, может быть, в самом начале марта 1833 года, но едва ли позже (с марта Пушкин вплотную занялся «Историей Пугачева»).
Кроме черновых набросков и отрывков беловой сводки, до нас дошла так называемая окончательная беловая рукопись «Езерского», текст которой печатается в качестве основного текста поэмы (V, 97—103).103 По сравнению с первоначальной редакцией родословная в этой беловой сокращена до трех с половиной строф и обрывается в V строфе104 на стихе «При императоре Петре». Зато в первом отступлении прибавилось две строфы («Кто б ни был ваш родоначальник» и «Я сам — хоть в книжках и словесно»), так что вместе с двумя строфами, уже известными по последней переработке чернового текста в альбоме ЛБ № 2374, и вместе с окончанием V строфы оно стало насчитывать четыре с половиной строфы. Поэтому строфа «Вот почему архивы роя» осталась десятой. Далее шли четыре строфы второго отступления, а за ними та же строфа, что и в черновике («Скажите: экой вздор, иль bravo»; ср. V, 411—412), здесь она тоже была пятнадцатой.105
Принято считать, что Пушкин написал эту беловую в 1833 году, вскоре после того как прекратил работу над замыслом «Езерского» и не позднее середины июля, т. е. до обращения к «Медному всаднику». Следовательно, когда он принялся за новую поэму, в его руках были переписанные набело пятнадцать строф «Езерского», которые послужили ему материалом при

- 298 -

создании «Медного всадника». Этот взгляд является общепризнанным и, очевидно потому, никакими доказательствами не подкрепляется.
В 1836 году восемь строф (из имеющихся в рукописи пятнадцати) были напечатаны в третьей книжке «Современника». Им было дано название «Родословная моего героя» и подзаголовок «Отрывок из сатирической поэмы». «Отрывок» начинался со второй строфы («Начнем ab ovo: Мой Езерский») и заканчивался десятой (по счету строф в последней беловой). Помимо родословной героя в собственном смысле (три с половиной строфы), сюда вошло в сокращенном, смягченном по сравнению с беловой рукописью виде полемически окрашенное рассуждение об оскудении древних боярских родов, о забвении «славы, чести и прав» «отцов».
Внимательное изучение белового автографа «Езерского», сопоставление его с предшествующими набросками, с «Родословной моего героя» и с черновиками «Медного всадника» заставляет взять под сомнение существующую точку зрения, противопоставив ей иное представление о времени и обстоятельствах создания пятнадцатистрофной беловой редакции. По-видимому, эта редакция появилась уже после того, как был запрещен «Медный всадник», и именно потому, что он был запрещен, Пушкин обратился к записям «Езерского», как к готовому тексту, который можно было напечатать. С этой целью он и перебелил их, с очень существенными сокращениями и поправками цензурного характера.
Сравнение «Родословной моего героя» с соответствующими строфами беловой рукописи обнаруживает, что последняя гораздо ближе к «Родословной», чем к черновым записям «Езерского». Текст «Родословной моего героя» представляет собой лишь дальнейшую цензурную обработку беловой редакции «Езерского». Принадлежность беловой «Езерского» к более позднему, чем принято думать, хронологическому периоду подтверждается также и рядом косвенных данных.106
Проследив по рукописям, как возник и развивался замысел «Езерского», подведем нашим наблюдениям некоторый итог.
Мы видели, что Пушкин долго не мог решить, сделать ли ему героем новой поэмы молодого аристократа или бедного чиновника, и, прежде чем остановиться на последнем, много раз переделывал первые две строфы. Только тогда, когда выбор был сделан, работа двинулась вперед.
Поэт осложнил социальную физиономию Езерского тем, что сделал коллежского регистратора обнищавшим потомком древнего боярского рода. Прошлое Езерских было представлено в виде особой родословной, которая еще резче оттеняла незначительность Ивана Езерского. Пушкин почувствовал даже необходимость защиты такого, «ничтожного», героя и отвел ей целые четыре строфы отступления, второго по счету, так как первое — лирико-публицистическое рассуждение об упадке дворянских родов — заканчивало собой родословную. Далее поэт переходил к прямой характеристике героя, снова проявив при этом известные колебания: оставить ли героя смиренным регистратором, живущим на одно «малое жалованье», или, сделав его служащим «при графе Нулине», ввести в круг тех молодых людей, которые обедают в одном из лучших ресторанов («у Андрие») и знакомы «со всем городом». Но и на этот раз Пушкин отказался от подобного варианта и снял указание на возможность для своего героя каких-то наследственных доходов. Он наделил Езерского весьма непритязательной внешностью и оставил ему единственное средство — пером зарабатывать себе на жизнь, правда не только на служебном, но, может быть,

- 299 -

и на литературном поприще, ибо чиновник Иван Езерский был также и «сочинителем». Подобная демократизация образа героя придавала ему смысл широкого социального обобщения. Да и любовь к скромной мещаночке была гораздо более подстать именно такому герою. Но, дав обещание заняться «повестью любовной», упомянув уже и о героине этой повести, дальше в осуществлении своего замысла Пушкин не пошел. Работа оборвалась как раз на таком месте, откуда, казалось бы, только и могло по-настоящему начаться развитие сюжета. Объяснение этому нужно искать в общем характере работы над замыслом. Частые перерывы, постоянные возвращения к написанному, переделки его, изменения в композиции — всё говорит о том, что самому Пушкину замысел этой строфической поэмы во многом был неясен.107
История текста дает возможность говорить лишь о той или иной степени определенности замысла в разное время, в целом же творческий план «Езерского», по всей вероятности, так и не определился до конца, и этого одного могло быть достаточно, чтобы поэма была брошена в самом начале.
Разумеется, неотчетливость, расплывчатость замысла вовсе не означают его отсутствия. Даже самый первый набросок к поэме, при всей его неполноте и незавершенности, выражал определенную мысль и намечал путь, по которому могло пойти развитие большой темы. Уже здесь был введен герой — светский молодой человек; сразу же избрана и своеобразная строфическая форма.
Дошедшие до нас рукописи «Езерского» позволяют предположить, что поэт задумывал значительное по объему произведение: написанные им шестнадцать строф представляют собой лишь расширенную экспозицию, которая подводила к «повести любовной». Даже если допустить, что содержание поэмы должно было исчерпываться этой «повестью», то и тогда, принимая во внимание уже усвоенную Пушкиным неторопливую манеру повествования, постоянно прерываемого авторскими отступлениями, нельзя было ожидать близкого конца.108
Онегинская строфа, лирические отступления, непринужденность тона заставляют вспомнить пушкинский «роман в стихах». Связь его с замыслом «Езерского» совсем не случайна.
В 1830 году Пушкин окончил «Евгения Онегина». Последние переделки в романе были завершены осенью 1831 года. В 1832 году в печати появилась VIII глава, заканчивавшаяся словами: «Конец осьмой и последней главы», а в следующем, 1833 году вышло в свет первое полное издание романа. С грустью расставался поэт с многолетним своим трудом, но не считал возможным продолжать дальше историю Онегина, ибо поэтический замысел был доведен им до конца. Оставался другой путь: приняться за новый роман или поэму, избрав для них ту же строфическую форму, которая так хорошо оправдала себя в «Евгении Онегине». Именно так и поступил Пушкин, принявшись весной 1832 года за «Езерского».
Не случайны были и колебания Пушкина в выборе героя.
Появление в ранних набросках героя-денди говорит о тематической связи нового замысла с тем же «Евгением Онегиным», а также с прозаическими набросками «светских повестей» 1828—1830 годов («Гости съезжались

- 300 -

на дачу», «Роман в письмах», «На углу маленькой площади»). Очень может быть, что отказ от героя типа Онегина отчасти был вызван нежеланием Пушкина повторяться.
Связи совсем иного порядка намечаются в отношении тех набросков «Езерского», которые вводят в рассказ бедного петербургского чиновника. Отсюда тянутся нити к таким произведениям, в которых сказался интерес Пушкина к жизни городского мещанства, к участи незаметных тружеников вообще: это прежде всего «Домик в Коломне», «Гробовщик» и «Станционный смотритель» из «Повестей Белкина». К ним можно добавить еще замысел «Уединенного домика на Васильевском», который мы знаем в пересказе В. П. Титова. Тематические связи этого рода представляют особый интерес не только потому, что в «Езерском» Пушкин остановил свой выбор на скромном чиновнике, но еще и потому, что они распространяются также на замысел «Медного всадника».
Итак, начиная «Езерского», Пушкин задумывал, очевидно, большую поэму или роман в стихах. Но о возможном содержании этого замысла приходится говорить очень условно, так как он был брошен в самом начале и никаких планов, дальнейших набросков, косвенных намеков насчет его продолжения до нас не дошло. Иное дело, например, «Тазит», «Русалка» и целый ряд других незаконченных вещей. О них можно судить и по планам, и по тому, что уже сделано: сама логика развития образов может иногда подсказать возможный конец или продолжение. Относительно «Езерского» можно высказывать лишь весьма гадательные предположения.
Несомненно то, что дальше должна была развиваться «повесть любовная» — история любви героя к простой девушке. Но вряд ли содержание поэмы могло исчерпываться только этим. Немалую роль, вероятно, должна была играть принадлежность героя к старинному обедневшему дворянскому роду. Возможно, сказалось бы на развитии сюжета и то, что Езерский был «сочинителем». Правда, судя по тому, как об этом говорилось в XVI строфе («Во фраке очень устарелом»; V, 413), к «сочинительству» своего героя поэт относился иронически, но это отвечало общему тону повествования, пронизанного легкой иронией (что, очевидно, и давало Пушкину основание назвать свою поэму сатирической). Любопытно упоминание о «Соревнователе», журнале, в котором Езерский «Свои статьи печатал» (V, 413). Этот журнал являлся органом Вольного общества любителей российской словесности, председателем которого с конца 1821 года был Ф. Н. Глинка. Кроме Глинки, в журнале принимали участие Рылеев, Кюхельбекер, братья А. и Н. Бестужевы и некоторые другие писатели-декабристы. Однако одного лишь названия журнала еще недостаточно для сколько-нибудь определенных предположений на этот счет.
Входило ли в замысел «Езерского» наводнение? Ссылаясь на близость тематического вступления в «Езерском» и в «Медном всаднике» (описание бурного осеннего вечера), С. М. Бонди полагает это возможным. Думается, что этой догадке можно найти подтверждение в самом тексте первых черновых набросков к «Езерскому» (ПБЛ № 43, л. 13), где буря на Неве описывалась теми же словами, какими в «Медном всаднике» говорилось об угрозе наводнения:
Нева в течении смущенном109
Приподымалась —
(V, 387).

- 301 -

То же самое видим в первом слое записи в тетради ЛБ № 2373 (л. 19):
Нева в волненьи возмущенном
Приподымалась —110
(V, 394).
В дошедших до нас черновиках «Езерского» тема наводнения развития не получила. Но если она должна была входить в этот замысел, тем легче было Пушкину перейти от него к «Медному всаднику».
Быть может, с замыслом «Езерского» связана еще одна запись в тетради ЛБ № 2373: набросок двух строк чернилами на л. 23, ниже карандашной заметки о книге А. Н. Муравьева «Путешествие к святым местам».111 Сначала Пушкин написал:
На красных берегах Невы
Кипят шумят толпы народа —
затем исправил:
На [об<а>]112 берега Невы
Шумя сперлись толпы народа —
потом, не зачеркивая первой строки, выше нее приписал:
На царственной Неве
Тетрадь тут же была закрыта: на обороте л. 22 получились яркие отпечатки.
В. Е. Якушкин, впервые напечатавший эти строки при описании тетради ЛБ № 2373, отнес их к «Медному всаднику» (тогда «Езерского» не отделяли от «Медного всадника»).113 Позднее они нигде не печатались и не комментировались.
Вряд ли это могло быть началом какого-то ненаписанного стихотворения. Скорее всего, этот беглый набросок был сделан для «Езерского» во время работы над черновиком родословной, а так как относился он к дальнейшему повествованию, Пушкин набросал его, перевернув несколько листов вперед.114
Какие бы причины ни заставили Пушкина отказаться от замысла поэмы о Езерском — предвидение ли цензурных затруднений, несоответствие ли между дальнейшим содержанием (если бы им стало описание бедствий, вызванных наводнением) и избранной формой повествования, или просто неясность замысла, — к весне 1833 года работа над ним была оставлена.

- 302 -

А тем, что у него уже было написано, поэт воспользовался как творческим материалом при работе над другими замыслами, прежде всего при работе над «Медным всадником».

6
Работа над «Медным всадником» носила совсем иной характер, чем работа над «Езерским». Начав поэму 6 октября 1833 года, 31 октября поэт уже закончил переписывать ее набело.
В это время Пушкин жил в Болдине, куда возвратился 1 октября из поездки по пугачевским местам. Вторая болдинская осень оказалась менее «урожайной», чем первая — 1830 года, но и она отмечена значительным творческим подъемом. Кроме «Медного всадника», в Болдине Пушкин написал поэму «Анджело», «Сказку о рыбаке и рыбке», «Сказку о мертвой царевне», «Пиковую даму», ряд стихотворений — среди них такие, как «Осень» («Октябрь уж наступил...»), «Будрыс и его сыновья» и «Воевода», закончил «Историю Пугачева».
Путешествие обогатило его множеством впечатлений, встреч, помогло ближе узнать жизнь простого народа. Еще с дороги 12 сентября Пушкин сообщал жене: «Я путешествую кажется с пользою, но еще не на месте и ничего не написал. И сплю и вижу приехать в Болдино и там запереться» (XV, 80). Добравшись до места, он прежде всего занялся обработкой своих дорожных заметок к «Истории Пугачева». «Теперь надеюсь многое привести в порядок, многое написать и потом к тебе с добычею... Прости — оставляю тебя для Пугачева», — пишет он жене 2 октября (XV, 83, 84). Через несколько дней Пушкин начал «Медного всадника».
Черновики поэмы находятся в двух тетрадях: в альбоме ЛБ № 2374 (ПД № 845), где ранее писался «Езерский», и в тетради ЛБ № 2372 (ПД № 842). В них нет еще ни заглавия, ни обозначения частей, но текст почти целиком соответствует тому, который дает первый беловой автограф.
Пушкин начал черновые записи с того самого «Вступления», которым открывается окончательный беловой текст «Медного всадника». Первые наброски поэмы находятся в альбоме ЛБ № 2374 на л. 7 об. Первоначально Пушкин написал неполные четыре строки:
На берегу варяжских волн
Стоял глубокой думы полн
Великий Петр. Пред ним катилась
Уединенная
По-видимому, последняя фраза не дописана («Нева») потому, что поэт сразу изменил ее:
Пред ним широко
Неслась пустынная Нева —
(V, 436).
Развивая мысль, Пушкин набрасывает дальше строку за строкой. Одним-двумя словами наметив стих, он зачеркивает, подбирает другие варианты и снова, недовольный, вычеркивает их. Так постепенно воссоздается унылая, однообразная картина, представшая некогда взгляду Петра: одинокий рыбачий челн на реке, поросшие соснами низкие болотистые берега, чернеющие кое-где убогие избы. Поэт изобразил Петра в момент, когда тот замышляет построить город на отвоеванных у шведов берегах Невы и, уносясь думами в будущее, видит эти места уже преображенными.

- 303 -

Сравнивая первые двадцать стихов черновика с беловой их редакцией, мы не обнаружим между ними существенного различия. Весь отрывок сложился уже в черновой рукописи, а некоторые его строки без всяких изменений вошли потом в окончательный текст «Медного всадника». Однако этому предшествовала большая черновая работа, когда каждый стих, почти каждое слово по многу раз исправлялись. О затруднениях, заминках в работе говорит и множество рисунков на первой странице черновика. Правда, кусты, профили голов встретятся и на других листах альбома, но здесь, кроме них, можно увидеть тщательно вырисованный портрет Натальи Николаевны (справа) и ее же профиль (слева).115 Видимо, поэта не оставляло беспокойство о доме, о жене, от которой он около месяца не получал писем.116 К тому же в первые дни пребывания в Болдине Пушкин усиленно занимался пугачевскими материалами. «Вот уж неделю как я в Болдине, привожу в порядок мои записки о Пугачеве, а стихи пока еще спят», — писал он жене 8 октября (XV, 85). Согласно собственноручной помете Пушкина, «Медный всадник» был начат 6 октября, поэтому слова его нужно понимать в том смысле, что в самом начале работа над поэмой не ладилась и на время была оставлена.
Подобная точка зрения уже была высказана С. М. Бонди в его полемике с Н. В. Измайловым о том, мог ли Пушкин сочинять «Медного всадника» заранее — «в коляске».117 В этом споре С. М. Бонди был безусловно прав, но кое-что в его предположении может быть уточнено. Так, он считает, что 6 октября Пушкин написал в черновике все двадцать начальных стихов «Вступления». Между тем внимательный осмотр записей на л. 7 об. позволяет заметить разницу в почерке, свидетельствующую о том, что Пушкин сделал их не в один прием.
Сначала на левой половине страницы он написал одиннадцать строк кончая стихом «И думал царь»; немного ниже и правее — еще две строки:
Да лес неведомый лучам
В тумане спрятанного солнца
и тогда же наверху справа наметил несколько следующих (думы царя):
Всемирны флаги придут к нам —
Из Ливерпуля и Сардама
[И вам,]                [и вскоре]
[И]                           [горе горе]
                                        решено —
В Европу прорубить <окно>
     (V, 437).
Одновременно с этими набросками сделаны все рисунки. Остальные записи (и некоторые поправки к ранее написанному) делались уже в другой раз и были продолжены на следующей странице альбома.118
Должно быть, поэт вернулся к началу поэмы в ближайшие дни после того, когда признавался жене в безуспешности своей первой попытки. Из следующего письма Пушкина, от 11 октября, мы узнаем, что, не переставая

- 304 -

думать о Пугачеве, он принялся уже за другие вещи и полон творческих планов. «Не жди меня в нынешний месяц, жди меня в конце ноября...,— сообщает он жене. — Я пишу, я в хлопотах, никого не вижу — и привезу тебе пропасть всякой всячины» (XV, 87). Кроме «Медного всадника», Пушкин писал в это время «Сказку о рыбаке и рыбке». Черновой автограф ее помечен 14 октября, и, вероятно, в ближайшие к этому сроку дни поэт занимался ее обработкой. Возможно, тогда же начал он и другое.
Мы видели, что первый черновой набросок «Вступления» уже содержал зерно большой мысли (думы Петра о построении нового города и о будущем России). Пушкин и занялся ее развитием. Докончив первый отрывок — нечто вроде исторического пролога, поэт переходил к картине современного Петербурга:
Прошло сто лет — и юный град
Полнощных стран краса и диво
Из тьмы лесов, из топи блат
Вознесся пышно, горделиво —
Громады тесные дворцов
Воздвиглись вдоль Невы широкой
С ее гранитных берегов
Мосты повисли —
(V, 437—438).
Весь этот набросок был написан сразу. Первое четверостишие без поправок вошло в беловой текст, следующие стихи подверглись дальнейшей обработке.
Чтобы сильнее подчеркнуть разительную противоположность между прежней дикостью невских берегов и великолепием города, созданного Петром, поэт прибегал к контрастному сопоставлению:
И где бывало рыболов119
<Угрюмый пасынок природы>
Плывя вдоль низких берегов
Бросал в незнаемые воды
Свой ветхий невод —
Ныне там
По оживленным берегам
Теснится стройная громада
Дворцов и зданий; корабли
Толпой со всех концов земли
Теснятся в пристань Петрограда
(V, 438—439).
В беловой редакции, после того как некоторые стихи были отшлифованы, а формула «И где бывало...» — «Ныне там...» уточнена и усилена («Где прежде...» — «ныне там...»), противопоставление стало еще более выразительным.
В этом черновом наброске картина Петербурга была еще не совсем полной; четверостишие «В гранит оделася Нева» Пушкин написал позже, на обороте следующего, 9-го листа (V, 442). Здесь же отрывок завершался новым символическим сопоставлением:
И ты Москва, страны родной
Глава сияющая златом
И ты уже пред младшим братом
Поникла в зависти немой
(V, 439—440).

- 305 -

Первоначально в черновой редакции «Вступления» отсутствовало лирическое обращение поэта к городу Петра — оно также появится позднее. Вместо него вслед за приведенными стихами шел набросок:
Красуйся, юный град! и стой
Неколебимо, как Россия —
Но побежденная стихия120
Врагов доселе видит в нас
И волны финские не раз —
На грозный приступ шли бунтуя
И потрясали, негодуя,
Гранит подножия Петра! —
(V, 440).
Так уже во «Вступлении» намечалась тема наводнения. Но в черновой редакции отрывка слишком много говорилось о грозной мощи стихии, поэтому мысль первых строк оказывалась скомканной, подавленной. Тон большей части стихов, тон простого сообщения, резко отличался от приподнято-императивного тона двух первых, и потому неудачной была попытка связать их при помощи противительного союза «но» в начале третьей строки. Такая чисто внешняя связь не подкреплялась связью внутренней. Звучание двух первых стихов приглушалось, наконец, отсутствием рифмы к первой строке, а мысль, в них вложенная, по своей значимости требовала особого акцента. Если учесть всё это, понятно будет, почему Пушкин отверг первоначальную редакцию отрывка и в беловой рукописи переделал его по-иному.
Вступительная часть заканчивалась стихами, которые, подхватывая тему наводнения, подводили непосредственно к «петербургской повести»:
Послало небо испытанье.
Об нем начну простой рассказ — —
Давно когда я в первый <раз>
Услышал мрачное преданье
Смутясь, я сердцем приуныл
И на минуту позабыл
Свое сердечное страданье
(V, 440—441).
Вернувшись к работе после небольшого, видимо, перерыва,121 Пушкин занялся доработкой «Вступления». На той же странице (л. 9) он написал новый вариант окончания, значительно усилив в нем первую строку («Была ужасная пора...») и изменив три последние таким образом, чтобы они, не навязывая заранее впечатлений автора читателю, подготовили его к восприятию «грустного преданья». Связь с дальнейшим повествованием становилась при этом еще более отчетливой:
Тогда же дал я обещанье
Стихам поверить сей рассказ
(V, 441).
Судя по черновым вариантам этого наброска, во время работы над «Вступлением» поэт уже представлял себе содержание будущего «рассказа»: в его сознании оно во многом было предопределено замыслом

- 306 -

поэмы о Езерском. Может быть, именно потому, что начало повести о петербургском чиновнике уже было однажды закреплено в онегинских строфах «Езерского», Пушкин не спеша дорабатывал вступительную часть поэмы.
Написав заключительные стихи, он дополняет первоначальный текст «Вступления» двумя вставками. Одна из них — четверостишие «В гранит оделася Нева» — делала картину современного Петербурга лишь более развернутой.122 Другая представляла собой совершенно новый по мысли, лирически приподнятый по тону отрывок («Люблю тебя, Петра творенье»). Первый его набросок имел еще совсем черновой вид (V, 442—443) и состоял из двенадцати строк (менее одной трети окончательного текста; ср. стихи 43—49). Вводя этот отрывок, Пушкин особо подчеркивал тему родины, придавал ей высокое, торжественное и в то же время лирическое звучание. В дальнейшем эта тема получит более полное и глубокое развитие (окончательно завершена она будет лишь во второй беловой рукописи), но даже в первом кратком наброске основная мысль отрывка была выражена достаточно ясно.
Прослеживая ход работы над текстом «Вступления», мы не найдем между вариантами таких расхождений, которые отражали бы сколько-нибудь существенные колебания замысла, с чем постоянно приходилось сталкиваться в «Езерском». Позже поэт еще вернется к стихам «Вступления», а пока оно было оставлено. К этому времени композиция «Вступления» определилась, текст же большей его части был обработан настолько, что при переписке набело не потребовал переделки; исключение составляли лирические отрывки «Люблю тебя, Петра творенье» и «Красуйся, юный град!..».
Набросав «Вступление», Пушкин не спешил приступать к «повествованью» об «ужасной поре». Отчасти это можно объяснить тем, что он работал над несколькими замыслами параллельно и должен был попеременно обращаться то к одному, то к другому. Однако на этот раз перерыв затянулся: что-то отвлекало поэта от начатой работы; даже раскрыв альбом в том месте, где кончались наброски «Вступления», он занялся не продолжением поэмы, а набросал черновик стихотворения «Чу, пушки грянули!..». Но и этот черновой набросок, в котором описывался спуск на воду нового корабля, остался незаконченным. По-видимому, то была полоса некоторого спада творческой энергии. В письме от 21 октября поэт как раз жаловался жене на охватившую его хандру: «О себе тебе скажу, что я работаю лениво, через пень колоду валю. Все эти дни голова болела, хандра грызла меня; нынче легче. Начал многое, но ни к чему нет охоты; бог знает, что со мною делается... Но не жди меня прежде конца ноября; не хочу к тебе с пустыми руками явиться, взялся за гуж, не скажу, что не дюж» (XV, 88).
Принимая во внимание это свидетельство самого поэта, вероятнее всего предположить, что работа над «Медным всадником» была прервана за несколько дней до 21 октября.123 Можно было бы думать, что Пушкин занялся «петербургской повестью» сразу после 21-го. Однако в это время

- 307 -

первоочередным делом становится создание (или завершение) поэмы «Анджело». Вероятно, переписывать «Анджело» Пушкин начал, когда в черновике поэма еще не была окончена: беловик первой части помечен 24 октября, вторую он переписал через день — 26-го, третью — 27 октября (25-го же, по-видимому, работал над черновиком второй и третьей части). «Медным всадником» в эти дни он мог заниматься лишь урывками.
Итак, Пушкин приступил к писанию «петербургской повести». В альбоме ЛБ № 2374 черновики первой ее части занимают несколько листов подряд (с 10 по 15 и оборот 16), но заканчиваются в другой тетради. Исследователи не раз отмечали, что при создании «Медного всадника» Пушкин пользовался в качестве материала прежними набросками «Езерского», а так как эти записи находились в самом начале альбома, нужные листы для удобства были вырваны. В отличие от написанного онегинскими строфами «Езерского» Пушкин стал писать «Медного всадника» четырехстопным ямбом с вольной рифмовкой, и чтобы перенести в новую поэму отдельные куски «Езерского», их нужно было основательно переработать. Этим Пушкин и занялся прежде всего.
Интересно проследить по рукописям самый процесс переработки.
Начало повести — описание ненастного петербургского вечера — Пушкин целиком перенес из «Езерского». Много раз переделывавшиеся и переписывавшиеся прежде, эти стихи легко удалось приспособить для бесстрофного «Медного всадника». Первую запись (двенадцать стихов) Пушкин сделал сразу, торопясь и потому сокращая, не дописывая отдельные слова. В основу ее легла первая строфа «Езерского».
То, как производилось разрушение онегинской строфы, становится особенно наглядным при сопоставлении первой строфы «Езерского» и первого наброска «Медного всадника»:124

«Езерский»
«Медный всадник»
Над омраченном Петроградом
Ненастный
[Осен]             ветер125 тучи гнал
Дышал осенний вечер хладом
Нева шумела; бился вал
О плиты набережной стройной

Как челобитчик беспокойной
                                   дождь в окно
Об дверь судейской; [фонари]
Стучал сердито —       уж темно
[В замен угаснувшей] [зари]
Всё становилось —
[Светили тускло]; в это время

Домой приехав, мой сосед
Вошел в свой мирный кабинет — — —
Его прозванье род и племя
И чин и службу и года
Скажу вам тотчас, господа
Над омрач.<енном> П.<етроградом>

Дышал осен<ний> вет.<ер> хладом
Плеская буйною волной
О плиты набережной строй<ной>
Нева металась, как больно<й>
В своей постел<е> беспокой<ной>
Печально бился дождь в окно

Уж было поздно и тем<но>

И ветер выл — печально воя

В то время добрый мой сосед

Вошел в свой тихой кабинет

Угодно ль моего героя —
       (V, 443).
   (V, 404, 406).

- 308 -

Как и в «Езерском», рассказ начинался с возвращения героя. Кто же этот герой?
Среди вариантов к десятой строке находим: «добрый мой сосед», «молодой поэт», «мой сосед» и, наконец, «молодой сосед» — «Вошел в свой тихой кабинет». Эти пока очень скудные сведения совпадают с тем, что давал текст первой строфы «Езерского». При обработке первоначальной записи седьмой и восьмой стихи Пушкин поменял местами, а девятый исправил: «И ветер дул с ожесточеньем». Тогда (при неизменных десятой и одиннадцатой строках) набросок получал такое окончание:
Мы будем звать его Евгеньем
За тем что               мой язык
Ко звуку этому привык
  (V, 444).
Здесь впервые названо имя героя, выбранное сразу, без колебаний. Но едва лишь наметив указанные три строки, Пушкин сразу же зачеркнул их, а ниже написал другой вариант последних пяти стихов, где не упоминалось уже ни о соседе, ни о кабинете. При этом девятая строка восстанавливалась в прежнем своем виде: «И ветер дул печально воя», а дальше следовало:
В то время из гостей домой
Пришел Евгений молодой
(Так будем нашего героя
Мы звать — затем что мой <язык>
Уж [к] звуку этому привык)
(V, 444).
Вторая строфа «Езерского» открывала родословную героя. Ее Пушкин тоже начал переделывать для «Медного всадника». На л. 10 об. имеется ряд незаконченных и большей частью зачеркнутых набросков, которые свидетельствуют, что работа шла не очень успешно. Пушкин начинает и зачеркивает: «Евгений был», пробует иначе:
— мой Евгений
Происходил от тех вождей
Чей парус
и опять переделывает, изменяя самый характер рифмовки:
— мой Евгений
Происходил от поколений
Чей дерзкий парус средь морей
Был ужасом минувших дней
   (V, 444).
Очевидно, дальнейшей переработки не предполагалось, так как под всей этой записью проведена горизонтальная черта, а ниже находятся едва намеченные разрозненные наброски строк, не имеющих ничего общего с продолжением родословной: «Угодно», «Ев<гений>», «Он был столичный», «Домой пришед» — всё было сразу зачеркнуто.
Должно быть, поэт еще не решил, как продолжать рассказ, и тем временем обратился к уже написанному. Он не мог не заметить, что между четырнадцатью начальными стихами и последним четверостишием, в котором говорилось о происхождении Евгения, существовал разрыв. И, очевидно потому, сверху на правой половине страницы он написал два вставных стиха:

- 309 -

Угодно знать происхожденье
И род и племя и года126
(V, 444).
Предшествующие наброски дают основание думать, что Пушкин хотел отметить родовитость своего героя, но вряд ли собирался вдаваться в подробности его родословной, как это было в «Езерском». И вот, начав разговор о далеких предках Евгения, поэт остановился в раздумье: каким образом перейти от этой темы к непосредственной характеристике героя или к повествованию о нем (ведь именно так приходится понимать наброски «Он был столичный» и «Домой пришед»). Возможно, его навела на мысль попавшаяся в это время на глаза запись в черновиках Езерского:
Поэту-лорду подражая
Он был большой аристократ
Т.<о> е<сть> — он помнил
       (V, 409).
Как бы то ни было, один из мотивов отказа от генеалогических разысканий был найден, и внизу на левой половине страницы Пушкин записал:
К тому-же это подражанье
Поэту Б—<айрону> наш лорд
(Как говорит о нем преданье)
Не то<лько> был отменно горд
Высо<ким> даром песноп<енья>
Но и                             рожденья
                             Ламартин
(Я слышал) также дворянин
Юго, не знаю.
В России же мы все дворяне
Все кроме двух иль трех — зато
Мы их и ставим ни во что —
     (V, 417).
С. М. Бонди не признает связи этого отрывка с черновым текстом «Медного всадника», видя в нем незаконченную онегинскую строфу. В «Комментарии» (стр. 48) для большей убедительности «недостающие» строки обозначены двумя рядами точек. В самом деле, два первых четверостишия и две последние строки наброска (состоящего из двенадцати стихов) рифмуют так же, как в онегинской строфе. Но после недописанного десятого стиха никакого пропуска (который позволял бы утверждать, что мы имеем дело с незаконченным третьим четверостишием онегинской строфы) в рукописи нет.127 Частичное же сходство могло быть случайным, и одно оно еще не решает вопроса. А ход работы в этом месте черновика свидетельствует, что отрывок «К тому же это подражанье» не мог быть онегинской строфой, предназначенной для «Езерского», но отражал определенный момент развития замысла «Медного всадника» и потому должен печататься среди его черновиков.
До сих пор речь шла об отношении наброска о Байроне к предшествующим ему; что же касается следующих записей, то с ними этот набросок связи не имеет. Увлекшись развитием мысли, которая должна была лишь мотивировать отказ от продолжения родословной, поэт придал ей известную самостоятельность, отвлекся в сторону и снова должен был искать путей к дальнейшему повествованию. Но тут его мысли приняли другой

- 310 -

поворот: Пушкин решил совсем отказаться от родословной Евгения. При этом существенно менялись как первоначальный план, так и социальное лицо героя:
Он был [чиновник] небогатый
Безродный, круглый [сирота]
Собою бледен, рябоватый128
И далее:
Без роду племени связей
[Без денег — т. е. без друзей]
(V, 444, 445).
Продолжая характеристику, Пушкин всемерно подчеркивал типичность героя:
А впрочем гражданин столичный
Каких встречаете вы тьму
От вас нимало неотличный
Ни по лицу ни по уму —
Как все он вел себя нестрого
Как вы о деньгах думал много129
Как вы сгрустнув курил табак —
Как вы носил мундирный фрак — — —130
(V, 445).
С подобной характеристикой героя, хотя и менее развернутой, нам уже приходилось встречаться в черновиках «Езерского» (ср. V, 412).
Несколько следующих набросков представляют собой переработку строф второго отступления; как и в поэме о Езерском, поэт защищал в них свое право избрать «ничтожного» героя:
Запросом музу беспокоя
Мне скажут м.<ожет> б.<ыть> опять
[Зачем] ничтожного героя
Взялся я снова воспевать
Как будто нет уж перевода
Великим людям, что они
Так расплодились в наши <дни> —
Что нет от них уж нам прохода
Ужель и средь моих друзей
Дву<х> т<рех> вел<иких нет людей>
(V, 445—446).
Здесь Пушкин пытался соединить некоторые строки из первой и второй строф отступления, в двух других набросках («Таков поэт! — Угрюм и нем» и «Куда ты, госп.<один> певец?») переделывал стихи из четвертой строфы его.131 Они совсем не отделаны и не связаны между собой, первый

- 311 -

из них («Запросом музу беспокоя») целиком зачеркнут.132 Так как поэт больше не возвращался к их обработке, можно думать, что он сразу же отказался от неудавшейся переделки.
Позже Пушкин не раз еще попытается приспособить некоторые строки «Езерского» для «Медного всадника» — пока эти попытки были оставлены.
Какими же рукописями «Езерского» пользовался Пушкин при переработке текста?
Принято считать, что, принимаясь за «Медного всадника», Пушкин имел в своем распоряжении «окончательный» беловой автограф «Езерского». С. М. Бонди высказал предположение, что при переделке «Езерского» для «Медного всадника» Пушкин хотел воспользоваться не только беловиком, но и черновиками строфической поэмы, находящимися в том же альбоме, где он начал писать «Медного всадника», и, чтобы иметь их перед собой, вырвал нужные листы.133 Но эта гипотеза понадобилась исследователю лишь для того, чтобы объяснить, почему листы с текстом «Езерского» были вырваны из альбома. Объяснив этот случай, он упустил из виду другое обстоятельство: если Пушкин располагал вполне отделанным беловым текстом, зачем понадобилось ему обращаться к черновым записям? А что Пушкин к ним обращался, можно было бы утверждать с полной уверенностью уже потому, что перенесенное в черновик «Медного всадника» четверостишие «А впрочем гражданин столичный» в беловом автографе «Езерского» отсутствует.
Таким образом, предположение С. М. Бонди настоятельно требовало сравнительного изучения рукописей, да и вопрос при этом приходилось ставить уже по-другому: какая именно рукопись «Езерского» послужила основой для черновых записей «Медного всадника»? Чтобы установить это, надлежало сравнить переработанные куски черновой «Медного всадника» с соответствующими местами как черновой, так и беловой рукописи «Езерского».
К сожалению, возможность сравнения ограничена тем, что черновик второго отступления сохранился далеко не полностью. Кроме того, бесполезно сравнивать наброски к «Медному всаднику» с текстом «Езерского» в тех случаях, когда и в черновой и в беловой рукописях последнего он в точности совпадает (начало II строфы, отдельные строки в других местах). Важно учесть как раз другие случаи (их немного), когда благодаря некоторому различию между черновым и беловым текстами «Езерского» можно определить, к какому из них ближе переработка.134 Внимательное сопоставление отдельных строк позволяет в ряде случаев установить прямую зависимость набросков «Медного всадника» от черновой рукописи «Езерского».
В «окончательном» беловом автографе «Езерского» стихи 3 и 5 первой строфы читаются так: «Дышало небо влажным хладом» и «О пристань набережной стройной» (V, 97). Но в первом слое черновой записи «Медного всадника» близкие к ним по значению строки намечены иначе: «Дышал осен<ний> вет<ер> хладом» и «О плиты набережной строй<ной>» (V, 443; курсив мой, — О. С.) — так же, как и в раннем беловом тексте

- 312 -

«Езерского».135 Даже поправка в первом из приведенных здесь стихов «Медного всадника»: «Дышал ненас<тный> ветер хладом» — могла появиться под влиянием одного из чтений второй строки той же первой строфы: «Ненастный ветер тучи гнал».
Сравнивая первые строки наброска «Запросом музу беспокоя» из черновой «Медного всадника» с началом второго отступления в рукописях «Езерского», мы увидим, что и эти строки ближе к черновому тексту строфической поэмы. В черновике «Медного всадника» второй и третий стихи сначала были намечены так (курсив мой, — О. С.):
Зачем ничтожного героя
[Опя<ть>] Вы вновь                 воспевать —
                           (V, 445).
Сходные варианты этих строк находятся в черновой записи «Езерского» (первый слой):
Зачем ничтожного героя
Вам [избирать] воспевать? — на свой покрой? —136
                              (V, 410).
В «окончательной» беловой они читаются иначе:
«Куда завидного героя
Избрали вы! Кто ваш герой?»137
       (V, 101).
Если обратиться к переработке тех мест отступления, черновики которых в составе «Езерского» отсутствуют, то, даже сопоставив эти наброски «Медного всадника» (продолжение наброска «Запросом музу беспокоя» и набросок «И <нрзб> Что за мода!»138) с одним только беловым автографом «Езерского» (стихи 7—14 XII строфы139), можно заметить, что стихи, приближающиеся к «окончательной» редакции, поэт нашел не сразу, а лишь после ряда черновых вариантов. Будь у Пушкина под рукой беловой текст, подобная черновая работа значительно облегчилась бы и сократилась.
Хотя и сделанные на ограниченном материале, эти наблюдения позволяют заключить, что каждый раз в основе переработки лежал черновой текст «Езерского». С другими случаями переработки еще придется встретиться дальше, и все они подтвердят, что при создании «Медного всадника» Пушкин пользовался только черновиком строфической поэмы. Причина же тому была одна: «окончательного» белового автографа в пятнадцати строфах в то время еще не существовало.

- 313 -

Но обратимся к дальнейшему развитию замысла «Медного всадника».
Оставив недовершенной переработку строф «Езерского» (и частично отказавшись уже от нее), Пушкин перешел непосредственно к повествованию:
Итак, домой пришед, Евгений
Позвал слугу раздел<ся> — лег
Но долго он заснуть не мог
В волненьи тайн<ых> размышлений...
(V, 446—447).
Здесь можно обнаружить новый след колебаний Пушкина в отношении героя: одним лишь упоминанием о слуге поэт отменял разработанную выше характеристику («чиновник очень бедный, Безродный, круглый сирота»; V, 444), возвращаясь к тому, что было намечено раньше. Теперь характеристика Евгения давалась иным способом: через его размышления о своей судьбе, через мечты о скромном семейном счастье (V, 447—449).140 Работа шла здесь легко. Делая один набросок за другим, поэт быстро двигал вперед свой рассказ.
Смутно намеченная в самом начале повести тема наводнения теперь выдвигается на первый план.
[Нева] всю ночь
Рвалас<я> к морю против бури
И спорить стало ей не в мочь
И вспять от их [союзной] дури
Пошла, клокоча и клубясь —
И вдруг — как зверь, остервенясь,
Через гранитную ограду
[Волнами] хлынула
И море потекло по граду — —
*
Навстречу [волнам] <?> [из] <?> Невы
Каналы хлынули — [слилися]
(V, 450—451).
Описание наводнения, очень сокращенно данное в этих первых записях, будет развернуто и дополнено в ряде следующих черновых набросков (V, 451—455). В них Пушкин много раз возвращается к одному и тому же, зачеркивает, переставляет, варьирует стихи, намечает новые. Но работа двигается безостановочно.
На фоне всеобщего бедствия поэт рисует отдельные эпизоды, так или иначе связанные с наводнением. Вслед за наброском:
Ужасный вид — средь улиц челны
Стремяся в окны бьют кормой — — —
Из погребов выносят волны
Весь быт см<иренной> нищеты
Плывут разбитые <?> амбары
Плывут снесенные мосты —
Пушкин наметил другой, в котором изобразил царя Александра на балконе дворца, в полной безопасности и в бездействии:
На балкон
Печален смутен вышел он
И м<олвил> — с божией стихией
Царям не сладить — Он глядел
На злое бедствие —
(V, 454—455).

- 314 -

Вначале продолжением этих строк служило напоминание о последнем наводнении — в тот год, когда «порфирородный младенец», будущий Александр I, появился на свет:
— такого
Уже не помн<ил> град Пе<тра>
От лета семьдесят седьмого —
                  [Заметная пора]
Тогда еще Екатерина
Была жива и Па<влу сына>
В тот <год всевышний даровал>
И гимн младен<цу>
Бряцал Держ<авин>
          (V, 456).
Однако это обращение к прошлому, связанное с личностью «покойного царя», не только не вносило ничего нового в развитие основной темы, но уводило в сторону от нее. Поэтому несколько позже (л. 16 об.) Пушкин написал другое продолжение. В нем была представлена картина затопленного города, каким мог видеть его с балкона царь:
Стояли стогны озерами
И в них —                    реками
Вливались улицы —141
(V, 459).
Эпизод с царем заканчивался так же, как и в беловой:
Царь молвил — из конца в конец
По ближним улицам и дальным
В опасный путь средь [бурных] вод
Его пустились генералы
Спасать от страх<а> одичалый
И дома тонущий народ —142
  (V, 460).
Эта запись являлась сводкой предыдущего чернового наброска (на том же л. 16 об.), первые же черновые наметки к приведенным стихам были сделаны гораздо раньше (на л. 14 об.), вслед за отрывком, в котором упоминалось о рождении Александра I. Но там это были лишь отрывочные наброски отдельных строк. Зачеркнув их, Пушкин стал разрабатывать новый эпизод: о курьезном происшествии с сенатором Толстым (V, 457—458). В следующем, третьем эпизоде рассказывалось о гибели солдата на своем посту:
       Часовой
Стоял у сада! Караула
Снять не успели — Той порой
Верхи деревьев [буря] гнула
И рыла корни [их] [волна]143
Набросок остался незаконченным и в беловую рукопись не попал.

- 315 -

На л. 15 Пушкин наметил еще несколько строк, дополнявших описание наводнения, после чего в работе наступил некоторый перерыв.
Наброски «Медного всадника» занимают лишь левую половину лицевой стороны л. 15, на правой половине страницы находится запись первых стихов третьей части «Анджело» (черновик третьей части писался где-то в другом месте). Должно быть, она появилась здесь в связи с доработкой чернового текста поэмы перед составлением беловой, около (но не позднее) 27 октября: в этот день Пушкин переписал третью часть набело. А так как черновые записи первой части «Медного всадника» на л. 15 и на предшествующих листах альбома были сделаны прежде наброска к «Анджело»,144 их можно датировать промежутком после 21 и до 27 октября.
Черновики «Медного всадника» продолжались на обороте л. 16 и на лицевой стороне л. 17 — через две страницы. Пушкин пропустил их потому, что оборот л. 15 был занят стихотворением «Сват Иван, как пить мы станем», а соседняя страница — рисунком к нему. В двух набросках на л. 16 об. Пушкин заканчивал эпизод с царем (стихи 114—123 основного текста), три других (на л. 17) относились к «Вступлению». Это новая, окончательная редакция строк 39—42 («И перед младшею столицей») и дополнение к отрывку «Люблю тебя, Петра творенье» (стихи 48—58). Продолжение черновых «Медного всадника» находится в другой тетради — ЛБ № 2372 (ПД № 839; так называемый Сафьяновый альбом).
Но почему Пушкин не стал продолжать работу в альбоме ЛБ № 2374, где было написано «Вступление» и большая часть первой главы, где после этого шли чистые листы большей части альбома? Почему вдруг после стиха 123 первой части он возвратился к «Вступлению»? С. М. Бонди полагает, что отрывочность последних записей в альбоме ЛБ № 2374, неоднократные возвращения к одному и тому же, наконец то, что Пушкин вовсе бросил тетрадь, — всё говорит не более как о временном заторе в работе (при этом исследователь ссылается на письмо Пушкина от 21 октября). Быть может, потому, что при подготовке фототипического издания С. М. Бонди занимался главным образом черновым текстом альбома ЛБ № 2374, в отношении датировки «Медного всадника» он допустил ошибку: основываясь на помете в беловике «Вступления» — «29 октября», он заключил, что к этому времени вся поэма вчерне была окончена. Отсюда и его датировка черновиков в альбоме ЛБ № 2374: от 6 до 15—20 октября.145
Между тем среди черновых записей тетради ЛБ № 2372 (л. 52 об.) после стиха 154 первой части146 имеется дата: 30 октября. Значит, Пушкин стал переписывать «Вступление», когда черновик поэмы был далеко еще не закончен, и, чтобы не прерывать черновой работы, перешел в другую тетрадь — так он мог работать параллельно. Последние наброски стихов «Вступления» на л. 17 альбома ЛБ № 2374 делались, вероятно, или непосредственно перед переписыванием вступительной части или в самом начале его. Как бы то ни было, можно с уверенностью сказать, что к 29 октября

- 316 -

все записи, относящиеся к «Медному всаднику», в этом альбоме были закончены.
Тетрадь ЛБ № 2372, куда Пушкин перенес черновую работу над поэмой, с обеих сторон была уже занята записями различного характера. Больше половины тетради (сорок четыре листа) занимал беловик «Полтавы». Найдя с другой стороны чистые листы, Пушкин стал писать на них «Медного всадника». Черновики его занимают здесь восемнадцать страниц подряд (лл. 54 об.—46).147
Занимаясь перепиской «Вступления», Пушкин просматривал, очевидно, и следующие записи. И прежде чем перейти к дальнейшему развитию сюжета, он сделал в тетради ЛБ № 2372 несколько набросков, дополняющих записи первого альбома.
Судя по предшествующим черновым наброскам, характеристика героя не была еще завершена. В последнем из них, где упоминалось о слуге Евгения, поэт возвращался примерно к тому облику героя, который наметился с самого начала. Но вопрос о происхождении, о родословной героя оставался нерешенным. В поисках ответа Пушкин снова обратился к черновикам строфической поэмы: в первых набросках тетради ЛБ № 2372 мы найдем следы новых переделок текста «Езерского».
Первый набросок на л. 54 об. («Мы будем нашего героя») начинался с переработки стихов 13—16 первой части.148 Отказавшись от какой бы то ни было родословной героя, поэт оставил лишь намек — не совсем определенный, но от того не менее многозначительный — на его знатное происхождение:
Прозванья ж нам его не нужно —
Хот<я> в минувши време<на>
Оно быть может и блистало
И под пером Кар<амзина>
В родных преданьях прозвучало
[Но ныне светом] и молвой
Оно забыто —
О самом же Евгении говорилось:
— наш герой
Живет в чулане — где-то служит149
Дичится знатных — и не тужит150
[Что дед его великий <муж>
Имел 16 т<ысяч> душ!..]
(V, 461—462).
Два последних стиха в рукописи зачеркнуты, быть может, в связи с попыткой разработать ниже (л. 53 об.) другой их вариант:

- 317 -

[Не знает он]
О том, что в тереме забытом
[В пыли гниют его права]151
(V, 463).
И эта переделка тоже была оставлена.
На л. 53 об. есть еще два наброска, связанные на этот раз с темой первого отступления — об упадке старинного дворянства и о родовой гордости:
Вас спесь боярская не гложет
И век вас верно просветил
Кто б ни был etc
*
От этой слабости безвредной
Булг.<арин> отучить <?> не мог
Меня (хоть был он очень строг <?>)
(V, 464).
Среди известных нам черновиков «Езерского» нет соответствующего этим строкам. Зато в «окончательном» беловом автографе можно обнаружить не только соответствие, но частью полное совпадение с ними в V (стихи 11—12), VI (стих 1) и VII (стихи 12—14) строфах. Казалось бы, следовало допустить, что Пушкин пользовался беловой рукописью «Езерского». Но и в данном случае более внимательное обследование текста опровергает такое предположение: вторая и третья строки второго наброска имеют ряд черновых (и притом неполных) вариантов; если бы у Пушкина была беловая рукопись «Езерского», он мог бы сразу взять эти стихи оттуда (где они имели к тому же более приемлемый для цензуры вид).
Вероятно, Пушкин собирался связать эти наброски — через посредство предыдущего — с первым, но мотив родовитости героя не получил развития в «Медном всаднике», поэтому они остались в черновике и незаконченными.152
Кроме них (и раньше их) Пушкин сделал на л. 54 несколько набросков, относящихся к описанию наводнения. Переработав прежние отрывочные записи, он наметил стихи 88—93 («Бежало всё и скрылось вдруг») и почти без исправлений написал другой отрывок (стихи 94—104: «И страх и смех — средь улиц челны»).153 Последний вошел затем в таком виде в первую беловую рукопись.
В альбоме ЛБ № 2374 первую часть поэмы Пушкин не закончил, но перерыв пришелся в такой момент, когда общая картина наводнения вчерне была завершена. Кроме того, когда в новой тетради поэт приступил к продолжению повествования, облик героя уже окончательно выяснился. Поэтому дальше работа шла быстро и в результате получался связный, близкий к окончательному текст («На [самой] площади Петровой»; стихи 124—154). Наметив сначала лишь основу мысли:
[В то время] На шее мраморного льва
Сидел Евгений —
(V, 464).

- 318 -

Пушкин последовательно — от строки к строке — развивал ее, изображая Евгения, застигнутого наводнением на углу «площади Петровой», «На звере мраморном верьхом» (V, 464). Зрелище разгула стихий, страх за жизнь близких ему людей пробудили в душе Евгения странные, непривычные ему мысли:
— или во сне —
Он видит гибель... иль и наша
Вся жизнь ничто — как [сон] пустой
Насмешка неба над землей —
      (V, 466).
Первоначально этими словами (с многоточием после них) Пушкин, по-видимому, хотел закончить первую часть поэмы: в рукописи тут сделан росчерк, обычный у Пушкина знак окончания, и поставлена дата: «30 окт.». Заключительные стихи поэт приписал ниже (л. 52 об.—52). Первый их набросок был еще неполным:
И он как будто околдован
Как будто силой злой прикован
Недвижно к месту одному —
И нет возможности ему —
Перенестись. Гроза бушует, —
Мостов уж нет — исчез народ
Нева кругом                   бунтует
                средь пены
Пред ним —    из              вод —
Возник
Над потопленною скалою —
Кумир на бронзовом коне
Неве мятежной — в тишине —
Грозя недвижною рукою
(V, 466—467).
Все стихи, кроме двух первых, Пушкин тут же переработал, сократив вполовину, и написал почти в окончательной уже редакции (стихи 157—163).154
30 октября, в тот день, когда в черновике была закончена первая часть «Медного всадника», Пушкин послал жене письмо.155 Отвечая на вопрос о том, как он живет, Пушкин писал: «Просыпаюсь в 7 часов, пью кофей, и лежу до 3-х часов. Недавно расписался, и уже написал пропасть. В 3 часа сажусь верьхом, в 5 в ванну и потом обедаю картофелем, да грешневой кашей. До 9 часов — читаю. Вот тебе мой день, и все на одно лице» (XV, 89).
Действительно, после 21 октября Пушкин работал очень много и необычайно плодотворно: 24—27 закончен «Анджело», 28 октября помечены беловые рукописи двух таких больших стихотворений, как «Будрыс и его сыновья» и «Воевода»; возможно, тогда писалась и «Пиковая дама» и уже была начата «Сказка о мертвой царевне». Одновременно поэт делал наброски к «Медному всаднику», а после завершения «Анджело» всецело отдался работе над этим — важнейшим из всех — замыслом.
Творческий подъем, испытываемый поэтом в 20-х числах октября, всё нарастал, и завершение «Медного всадника» явилось наивысшим его моментом.

- 319 -

К 29 октября были закончены последние наброски к «Вступлению», а черновик первой части доведен до стиха 123; 29-го «Вступление» переписано набело. 30 октября Пушкин окончил первую часть, 31-го уже была написана вся вторая. Только исключительным по силе приливом вдохновения можно объяснить то, что вторую часть поэмы, самую сложную и глубокую по мысли, Пушкин целиком написал за один день и притом написал так, что черновой текст ее не потребовал никакой переработки, а был лишь окончательно отшлифован при переписке набело. В тот же день Пушкин переписал обе части набело, закончив всю работу, вероятно, утром 1 ноября в 5 часов 5 минут.156
В тетради ЛБ № 2372 черновые записи второй части начинались со стиха 32 («И долго с [влажными] <?> горами»; V, 468), но, судя по их содержанию и по тому, что в первой беловой рукописи пропуска тут не было, черновик начинающих вторую часть стихов Пушкин написал раньше и где-то в другом месте. До нас дошел только один такой набросок, относящийся к стихам 16—19:
и к Неве
В надежде <?>, ужасе <тоске> <?>
Спешит Евге<ний> —157
(V, 488).
На той же странице, где он начал черновые записи второй части (ЛБ № 2372, л. 51 об.), Пушкин наметил подробный план ее — до конца (V, 467):
[Пустое место]
[На другой день всё в пор<ядке>]
Сумасшедший
[Холодный] [ветер] [до<ждь>] <?>
Конь
Петр.<овский> <?> па<мятник> <?>
Остров.158
План этот охватывает всё содержание второй части, и в своем черновике Пушкин ни в чем от него не отступал. Замысел «Медного всадника» определился до конца и во всех подробностях, поэтому таким стремительным могло быть его воплощение.
Правда, и до этого работа над поэмой шла в общем последовательно и планомерно, но иногда в процессе писания намечались некоторые колебания и в отношении героя и в отношении композиции, особенно в начале

- 320 -

первой части. Когда поэт принялся за вторую, все сомнения оставались уже позади, однако местами и здесь работа над черновым текстом становилась очень напряженной (сцена у памятника — стихи 155—180, заключение). Варьируя, Пушкин повторял отдельные строки, делал к одному и тому же месту по нескольку набросков, развивавших и уточнявших ту или иную мысль, но отдельные трудности уже не задерживали его: цель была ясна и конец близок. Ничто не отвлекало поэта от его труда; среди черновых записей второй части «Медного всадника» нет ни посторонних текстов,159 ни рисунков. Перо едва поспевало за стремительным движением его мысли; здесь особенно много попадается недописанных строк и слов, зато весь текст разработан до конца и во всех деталях, так что при переписке не понадобилось ни сокращать его, ни добавлять к нему.
Заканчивая «Медного всадника», Пушкин снова, в последний раз обратился к тексту «Езерского». Несколько строк из первой его строфы поэт очень удачно приспособил к тому эпизоду второй части «Медного всадника», который в плане был обозначен словами: «[Холодный] [ветер] [до<ждь>]». В черновике Пушкин сделал к этому месту несколько набросков:
          <Раз он> спал
На невской пристани — дни лета
Клонились к осени — дышал
Ненастный ветер — невской <?> вал
Рвался <?>                 ступени
                [словно] ропща пени
Как челоб.<итчик> в дверь с<уда>
*
О пристань бился невск<ой вал>
                                       ступени
*
Как челобитчик у дверей
Ему невнемлющих судей
*
Бедняк проснулся — мрачно было
В замен угасн<увшей> зари
Светили тускло фо<нари>
Дождь ка<пал>, ветер пел <?> уныло —
И с ветром в т<емноте> ночной
Переклик<ался> часовой
     (V, 475—476).
Как и все предшествующие переработки, эти записи связаны не с «окончательной» беловой, а с черновыми рукописями «Езерского», и даже, может быть, не столько с текстом из альбома ЛБ № 2374, сколько с более ранним черновым вариантом I строфы в тетради ЛБ № 2373 (V, 394—395).160
Перед тем как составить беловую сводку «Вступления», около (не позднее) 29 октября Пушкин вчерне набросал на отдельном листке (ПБЛ № 28 (ПД № 932)) новую редакцию его заключительных строк (V, 487).
Этим исчерпываются дошедшие до нас черновые записи «Медного всадника».

- 321 -

7
Ни одно из произведений Пушкина не сохранилось в рукописях с такой полнотой, как «Медный всадник»: текст поэмы дошел до нас, кроме черновой, в трех беловых редакциях. Поэтому творческая история «Медного всадника» может быть восстановлена почти без пропусков от первых черновых набросков до позднейшей переработки отдельных частей законченного уже белового текста.
Первая беловая рукопись представляет собой несшитую тетрадку из девяти сложенных вдвое полулистов почтовой бумаги, которые были вложены в общую обложку с заглавием на ней и годом. «Вступление», переписанное раньше остального текста, составляет внутри особую тетрадочку из четырех листов, на последней странице которой после обычной концовки-росчерка выставлена дата «29 окт.». Хотя в это время первая часть в черновике еще не была закончена и образ Медного всадника еще не был введен в поэму,161 в сознании поэта он уже определился как важнейший, несущий в себе основную ее идею. Об этом свидетельствует заглавие «Медный Всадник (Петербургская повесть)», которое Пушкин впервые написал на титульном листе перед тем, как начать перебелку «Вступления».
Как всегда, переписывая черновой текст, поэт сводил воедино разбросанные в разных местах наброски, устранял встречающиеся в них невязки и противоречия, одно отбрасывал, другое дополнял, переставлял отдельные строки и куски текста, оттачивал мысль и отделывал стих. Это была большая творческая работа, и только после нее замысел приобретал законченную форму.
Во «Вступлении» поэт намного расширил лирический отрывок «Люблю тебя, Петра творенье», переработал и следующий за ним («Красуйся, град Петров!..»). Особенно значительно изменилась по сравнению с черновиком первая часть, откуда Пушкин выбросил несколько эпизодов, связанных с наводнением.
Большая часть текста получила свой окончательный вид сразу же при переписке или после небольших поправок. Но работа над рукописью, как обычно, продолжалась и далее. В первоначальную чистовую запись Пушкин внес много исправлений, местами очень значительных. В совокупности эти поправки, судя по почерку разновременные, приводили ко второй беловой редакции, правда здесь еще не совсем законченной. Переделку текста беловой сводки Пушкин завершил при составлении второй беловой. Она предназначалась для представления царю и, скорее всего, была написана уже по возвращении в Петербург в конце ноября — начале декабря 1833 года. Вероятно, и часть поправок (последний слой) была внесена в текст болдинского автографа незадолго до его вторичной перебелки.
В отличие от второго, так называемого цензурного автографа в болдинской рукописи «Предисловия» еще не было, не были озаглавлены и обе части поэмы; кое-где в ней намечены цифры примечаний (окончательно

- 322 -

их места еще не определились), но самих примечаний в тетрадке нет. Существенно отличался в нескольких местах и текст поэмы.
Стихи 59—66 (по счету стихов в основном тексте «Вступления») в первой беловой отсутствуют. Они были написаны позже на отдельном листке (место вставки обозначено крестиком).162 Первоначально после строки «Спешит, дав ночи полчаса» шли стихи 67—74, затем следовало четверостишие:
Цветные дротики уланов,
Звук труб и грохот барабанов,
Люблю на улицах твоих
Встречать поутру взводы их
Пушкин перечеркнул его; вероятно, не столько из-за не совсем удачного инверсивного построения (его можно было бы изменить), сколько потому, что эти строки, не внося ничего существенно нового в тему военного могущества России, лишь ослабляли ее звучание.
После стихов:
Люблю, военная столица,
Твоей твердыни дым и гром,
Когда полнощная царица
Дарует сына в царской дом,
Или победу над врагом
Россия снова торжествует
(V, 137).
вначале было написано:
Или крестит, средь невских вод,
Меньшого брата русский флот
Или Нева весну пирует
И к морю мчит разбитый лед.
Пушкин зачеркнул и это четверостишие, заменив его тремя стихами, в которых мотив освобождения от зимних оков, мотив весеннего ликования природы был выражен с гораздо большей силой. Так заканчивался этот стихотворный абзац и в окончательной редакции (стихи 81—83).
Заключительные строки «Вступления» Пушкин переписал в первую беловую с чернового наброска на отдельном листке (ПБЛ № 28), и это место приняло такой вид:
Была ужасная пора...
Но пусть об ней воспоминанье
Живет в моем повествованье
И будет пусть оно для вас,
Друзья, вечерний лишь рассказ
А не зловещее преданье.163
В отличие от первоначальных черновых набросков в альбоме ЛБ № 2374 поэт внес в эту редакцию некоторые успокоительные ноты. Так же, с очень

- 323 -

незначительным отступлением от беловой сводки, заканчивалось «Вступление» и в цензурном автографе.
Позднее Пушкин снова переделал конец его так, чтобы к началу «повествованья» настроить читателя на печальный и серьезный лад (стихи 92—96).
Мечты Евгения о женитьбе в первой части поэмы и в болдинской и в цензурной беловой были изложены иначе, более пространно, чем в окончательном тексте. Вторая беловая очень незначительно отличалась в этом месте от первой, в основе которой лежал черновой текст.
Значительной переделке при составлении беловой сводки подверглось описание наводнения и заключительный отрывок первой части (V, 489—490, 491—492). В поисках того стиха, той интонации, того слова, которые с наибольшей ясностью и выразительностью передавали бы его мысль, поэт иногда по нескольку раз исправлял одну и ту же строку, местами превращая беловую рукопись в черновик. После переделки все строки заключительного отрывка получили свой окончательный уже вид, но порядок их определился лишь во второй беловой. А описание наводнения позднее Пушкин опять станет переделывать.
Поэт выбрасывал целые куски совсем уже отделанного текста, если замечал, что они вредят восприятию целого. Так, при вторичной перебелке он вычеркнул из первой части тринадцать стихов, в которых очень живо, с юмором изображался действительно бывший анекдотический случай с сенатором графом П. А. Толстым, который, поздно проснувшись в день наводнения и ничего не зная о нем, вдруг увидел в окно плывущего в лодке по Морской улице генерал-губернатора графа М. А. Милорадовича:
Со сна идет к окну сенатор
И видит в лодке по Морской
Плывет военный губернатор
Сенатор обмер: Боже мой!
Сюда, Ванюша! стань немножко
Гляди: что видишь ты в окошко
— Я вижу-с: в лодке генерал
Плывет в ворота, мимо бутки.
— Ей богу? — точно-с — кроме шутки?
Да так-с. — Сенатор отдохнул
И просит чаю: Слава богу!
Ну! Граф наделал мне тревогу
Я думал: я с ума свихнул
(V, 491).
Сами по себе эти стихи представляли великолепный образчик разговорной речи с присущими ей оборотами и интонациями. Но в поэме они помещались сразу после описания гибели и разрушений, вызванных наводнением,164 и перед тем отрывком первой части, в котором изображался сидящий на мраморном льве охваченный отчаянием Евгений. Вставленный сюда анекдотический эпизод ослаблял впечатление от картин всеобщего бедствия, снижал напряжение, которое к концу первой части должно было нарастать, и потому поэт отказался от него.

- 324 -

Черновой текст второй части никаких переделок не потребовал, и при перебелке его всё внимание поэта было обращено на шлифовку стиха. Поправки (а их здесь довольно много) в большинстве случаев касаются отдельных строк или слов.
Совершенствовать стих Пушкин продолжал и при вторичной переписке, но исправлений — сверх тех, которые уже были внесены в первую беловую редакцию, понадобилось немного. Одно из них имело явно цензурный характер: в стихе 154 первой части («Насмешка неба над землей») слово «неба» поэт заменил словом «рока». Однако эта жертва цензуре оказалась ничтожно малой.
Возвратясь из Болдина в Петербург (около 24 ноября 1833 года), Пушкин заключил со Смирдиным договор о печатании нескольких новых своих сочинений, и в числе их — «Медного всадника». Но для этого требовалось высочайшее разрешение. За ним Пушкин и обратился 6 декабря 1833 года. «Осмеливаюсь препроводить Вашему сиятельству, — писал поэт Бенкендорфу, — стихотворение, которое желал бы я напечатать, и при сем случае просить Вас о разрешении для меня важном. Книгопродавец Смирдин издает журнал, в коем просил меня участвовать. Я могу согласиться только в том случае, когда он возьмется мои сочинения представлять в ценсуру и хлопотать об них на ровне с другими писателями, участвующими в его предприятии; но без Вашего сведения я ничего не хотел сказать ему решительного». Далее Пушкин просил дозволения представить на высочайшее рассмотрение «Историю Пугачевщины» (XV, 97—98). Разрешение обращаться «с мелкими сочинениями» к «обыкновенной цензуре», которого Пушкин безуспешно добивался прежде, в этот раз было ему дано.165 Что же касается представленного им «стихотворения», как поэт назвал здесь своего «Медного всадника», то оно удостоилось самого внимательного рассмотрения. О результатах его Пушкин записал в своем дневнике 14 декабря 1833 года следующее:
«11-го получено мною приглашение от Бенкендорфа явиться к нему на другой день утром. Я приехал. Мне возвращен Медный Всадник с замечаниями государя. Слово кумир не пропущено высочайшею ценсурою; стихи
И перед младшею столицей
Померкла старая Москва,
Как перед новою царицей
Порфироносная вдова —
вымараны. На многих местах поставлен (?), — всё это делает мне большую разницу. Я принужден был переменить условия со Смирдиным» (XII, 317).
Горечь и недоумение прорываются даже сквозь нарочитую сдержанность этой краткой записи. «Медный Всадник не пропущен — убытки и неприятности!» — писал Пушкин П. В. Нащокину в марте 1834 года (XV, 118).166 «Пушкин вчера навестил меня, — сообщал 24 октября 1834 года А. И. Тургенев находившемуся в это время за границей Вяземскому. —

- 325 -

Поэма его о наводнении превосходна, но исчеркана и потому не печатается».167
Действительно, рукопись «Медного всадника» в девяти местах была отмечена царем. Некоторые строки он перечеркнул, некоторые отчеркнул сбоку, поставив, кроме того, вопросительные знаки и NB; особо были подчеркнуты слова «кумир», «горделивый истукан», «строитель чудотворный» и стихи:
Во мраке медною главой,
Того, чьей волей роковой....
Вся сцена перед памятником и другие важнейшие места «Медного всадника» были признаны непозволительными.168 Поэтому вместо всей поэмы в № 12 «Библиотеки для чтения» за 1834 год была напечатана под заглавием «Петербург. Отрывок из поэмы» лишь часть «Вступления», без пяти заключительных стихов и с пропуском зачеркнутого царем четверостишия (стихи 39—42), замененного здесь четырьмя строками точек.

8
После того как был осуществлен замысел «Медного всадника», продолжать историю Езерского поэт, очевидно, не собирался. Но тому, что уже было написано (более двухсот стихов), можно было найти применение. Пушкину не раз случалось печатать отдельные куски, почему-либо не вошедшие в законченное произведение, или отрывки брошенных замыслов. Текст «Езерского», значительный по объему, достаточно цельный по теме, по ведущей мысли и в большей своей части почти совсем уже обработанный, вполне подходил для этого. Частями готового текста можно было воспользоваться и по-иному, переработав их для других замыслов. Пушкин уже пытался перенести из «Езерского» в черновую «Медного всадника» все сколько-нибудь значительные мотивы, но от большинства начатых переделок отказался, поэтому значительная часть строфического текста и впредь могла служить ему в качестве творческого материала.
Вероятно, еще не найдя строфам «Езерского» определенного применения, но уже решив в том или ином виде подготовить их для печати, Пушкин переписал текст брошенной поэмы с отдельных, наполовину черновых листков набело. При этом, как всегда, поэт продолжал художественную обработку стиха. Но это была не совсем обычная переписка: наученный горьким опытом, Пушкин выбрасывал из текста целые строфы и переделывал всё, что заведомо встретило бы возражения цензуры. Хотя сравнительно с первоначальной редакцией черновика общее число строф в беловой рукописи (ЛБ № 2375, лл. 23—29, и ПД № 194) уменьшилось лишь на одну (в беловике Пушкин отбросил последнюю строфу, которая подводила к «повести любовной»), состав строф сильно изменился. Эти перемены, как уже говорилось выше, коснулись родословной Езерских и первого отступления. Из родословной Пушкин целиком выбросил строфы V («Во время смуты безначальной»), VII («Петра не стало; государство») и VIII («И тут Езерские возились»), а также последние

- 326 -

шесть стихов VI строфы.169 Оборвав историю рода Езерских на восьмом стихе («При императоре Петре...») VI строфы, поэт переходил к полемике с теми, кто, прикрываясь словами об общей пользе, о просвещенье, легкомысленно и невежественно пренебрегает «древней славою» и «правами» предков. А для Пушкина, который видел в истории старинных дворянских родов часть истории России, это было равносильно пренебрежению к прошлому своей родины и свидетельствовало о крайне низком нравственном уровне сторонников подобных мнений.
Кроме двух строф, уже известных по черновикам,170 в беловом автографе полемика занимала еще две строфы («Кто б ни был ваш родоначальник» и «Я сам — хоть в книжках и словесно»; V, 99—100). Черновики этих строф до нас не дошли, но в черновой «Медного всадника» наряду с переработкой нескольких отрывков «Езерского» встречаются два небольших наброска («Вас спесь боярская не гложет» и «От этой слабости безвредной»; V, 464), очень близких к некоторым строкам окончания V, начала VI и конца VII строфы в позднейшей беловой редакции. Можно было бы допустить, что в «Медном всаднике» Пушкин набросал эти стихи впервые, а позже, при составлении пятнадцатистрофной беловой «Езерского», развил тему упадка родовой гордости в двух дополнительных строфах второго отступления. Однако после начатого в черновике «Медного всадника» стиха «Кто б ни был» имеется помета «etc», которую обычно Пушкин ставил тогда, когда готовый текст наспех переносил в другое место, отмечая перенос несколькими начальными словами. Поэтому скорее следует предположить, что вчерне этот текст был намечен при одной из многократных переделок первого отступления, причем эта неизвестная его редакция в отличие от беловой занимала, может быть, не две с половиной, а только две строфы; в противном случае в первоначальную композицию «Езерского» (с полной родословной) они не укладываются.
Сокращение родословной Езерских в поздней беловой редакции было вызвано цензурными соображениями. Что же касается первого отступления, то в сравнении с первоначальной редакцией оно намного расширилось и самый тон полемики приобрел значительно более острый характер. Это вовсе не противоречит принятому нами предположению, что пятнадцатистрофная беловая была составлена с целью приспособить текст «Езерского» к требованиям цензуры.171 Часть рукописей «Езерского» не сохранилась, и мы не знаем, каким был его текст в последней стадии работы над замыслом весной 1833 года. Может быть, уже тогда первое отступление состояло не менее чем из четырех строф, и едва ли менее острых. Но при переписке набело поэт занялся прежде всего главным: переработкой тех строф родословной, которые касались сравнительно недавнего петербургского периода русской истории. Текст первого отступления Пушкин несколько смягчит и сократит позже, при подготовке к печати «Родословной моего героя», хотя и в печатном ее тексте полемика все-таки останется достаточно острой. Последнее объясняется тем, что цензура более снисходительно относилась к журнальной полемике (даже если речь при этом заходила о достоинстве старинного русского дворянина),

- 327 -

чем к попыткам дать собственную, отличающуюся от официальной, трактовку некоторых моментов русской истории (доказательством чему служит стих, выброшенный цензурой из второй строфы «Родословной» при печатании ее в «Современнике»).
Пятнадцатистрофная беловая рукопись «Езерского» сохранила следы переделок различного рода и разного времени. Некоторые из них (во II, III и V строфах) связаны с попыткой приспособить родословную Езерских к «Евгению Онегину».
Когда «Онегин» не был еще дописан, П. А. Плетнев, полушутя-полусерьезно называя Онегина «кормильцем» поэта, а самый роман «золотым дном», упрашивал Пушкина как можно дольше не расставаться со своим героем. Но и после того, как «Евгений Онегин» все-таки был кончен и в 1833 году напечатан отдельной книжкой, друзья, особенно Плетнев, не переставали, по-видимому, убеждать Пушкина вернуться к оставленному замыслу, мотивируя это, в шутливо-ироническом пересказе поэта, тем,
Что странно, даже неучтиво
Роман не конча перервать,
Отдав его уже в печать,
Что должно своего героя
Как бы то ни было женить,
По крайней мере уморить,
И лица прочие пристроя,
Отдав им дружеский поклон,
Из лабиринта вывесть вон.
(III, 1, 397).
В бумагах Пушкина сохранились наброски ответа на этот вызов, написанные октавой, александрийским стихом и онегинской строфой. Два из них обращены к друзьям вообще («Вы за „Онегина“ советуете, други» и «В мои осенние досуги»), два — к Плетневу («Ты хочешь, мой [наперсник строгой]» и «Ты мне советуешь, Плетнев любезный»). Правда, все они более или менее развернуто излагают лишь самый совет — ответа ни в одном еще не содержится. Но можно не сомневаться, что он был бы отрицательным:172 если бы Пушкин поддался уговорам друзей, «ответом» послужило бы продолжение «Евгения Онегина».
Не находя возможным развивать дальше прежний замысел, поэт попытался раздвинуть «раму» своего романа в сторону прошлого, присоединив к нему историю рода Онегиных, для которой можно было воспользоваться готовой родословной Езерских. Однако далеко не в каждом стихе удавалось ограничиться простой заменой фамилий (как, например, в стихах 33 и 62). С самого начала Пушкин столкнулся с необходимостью переделывать и соседние стихи. Так, в первом четверостишии II строфы «Езерский» рифмовало со словом «зверской»; написав в конце первой строки «Евгений» и зачеркнув почти весь третий стих («Чей [дух воинственный и зверской]»), поэт не мог сразу подыскать иного варианта, и строка осталась вычеркнутой.173 Значительная переработка требовалась также в начале III и в IV строфе, и Пушкин отказался от своего намерения.
Поправки, вводящие в родословную имя Онегиных, относят предположительно к сентябрю — октябрю 1835 года (V, 515), т. е. к тому же примерно

- 328 -

времени, когда появилась бо́льшая часть набросков в ответ на предложение продолжать «Онегина».174 Следовательно, к осени 1835 года беловая редакция «Езерского» была составлена. Можно думать, что она существовала уже весной 1835 года: на обороте последнего листа тетрадки с беловым текстом «Езерского» находится написанный позже него набросок «Чудный сон мне бог послал», относящийся к тому же замыслу, что и неоконченное стихотворение «На Испанию родную»,175 а это стихотворение было перебелено, вероятно, в апреле (после 7) 1835 года.176 Конечно, смягченную, сокращенную редакцию «Езерского» Пушкин мог написать и раньше, но вряд ли прежде конца 1834 года: в 1834 году в журналах и без того печатались многие его произведения, прежде всего те, которые были созданы осенью 1833 года. К 1835 году этот запас иссяк, нового было написано мало и потому обращение к «Езерскому» именно в это время представляется наиболее вероятным.
Переработка белового текста «Езерского» не ограничилась первыми десятью строфами. Поэт несколько раз принимался переделывать и строфы второго отступления (XI—XIV; ПД № 194). Особенно много исправлений в первой (XI) строфе, впоследствии совсем перечеркнутой. Значительная часть поправок в третьей (XIII) и четвертой (XIV) строфах делалась вне связи с переработкой остальной части «Езерского», а позже Пушкин и совсем отделил от прочих двойной лист с текстом второго отступления.177

- 329 -

Кроме поправок в отдельных стихах и незаконченных связных исправлений (какова, например, переделка стихов 142—148, ошибочно названная позднейшей; V, 419), рукописи сохранили и такую переработку первых двух строф, которая приводила к новой, трехстрофной, редакции второго отступления. С этой переделкой связано появление на отдельном листке наброска «Какой вы строгий литератор!» (V, 417), который и позволяет восстановить новую редакцию первой строфы отступления (прежнюю Пушкин перечеркнул накрест).
Часть записи на листке (два четверостишия) сделана чернилами, четыре строки приписаны внизу карандашом. В Академическом издании (V, 417) текст этого листка печатается в виде двух отдельных набросков. Между тем запись чернилами намечала здесь связный текст целой строфы, а написанное карандашом лишь вносило поправки в ее первоначальный вариант.
Сначала Пушкин написал следующее:
Какой вы строгий литератор!
Вы говорите, критик мой,
Что [уж] колл.<ежский> регистр.<атор>
Никак <не> должен быть герой —
Что выбор мой всегда ничтожен
Что в нем я страх неосторожен
Что должен брать себе поэт
Всегда возвышенный предмет
Последние две строки варьировали соответствующие стихи второй строфы второго отступления (V, 102; строфа XII, стихи 161—162). Ниже написана неполная строка: «Что нет к том<у>», а это несомненно означало, что конец строфы должен был повторять без всяких изменений последние шесть стихов той же второй строфы:
Что нет, к тому же, перевода
Прямым героям; что они
Совсем не чудо в наши дни;
Иль я не этого прихода?
Иль разве меж моих друзей
Двух, трех великих нет людей?
(V, 102).
Ниже карандашом Пушкин приписал:
Что в списках целого Парнасса
Героя нет такого класса
Вы правы — но божиться рад
И я совсем не виноват
(V, 417).
По расположению рифм это могло быть второе четверостишие; но во втором четверостишии написанного выше наброска поэт зачеркнул карандашом только две первые строки. Предположим, что он забыл зачеркнуть следующие, и попробуем подставить на их место два последних стиха —

- 330 -

«Езерский». Позднейшая переработка беловой редакции первых двух строф второго отступления.

- 331 -

«Езерский». Переделка белового текста первой строфы второго отступления.

- 332 -

«Езерский». Беловой автограф второй строфы второго отступления.

- 333 -

из тех, что приписаны внизу; в таком случае дальнейшее развитие темы, которой посвящена данная строфа (возражения «критика» против выбора героем коллежского регистратора), становится невозможным, потому что эти два стиха содержат ответ поэта на предъявленные ему обвинения, они завершают тему. Но завершение темы, как и мужское окончание, характерно в онегинской строфе для заключительного двустишия. Очевидно, в данном случае Пушкин написал именно концовку строфы. Первое четверостишие в ней не менялось, а дальше она получала такой вид:
Что в списках целого Парнасса
Героя нет такого класса
Что должен брать себе поэт
Всегда возвышенный предмет
Что нет, к тому же, перевода
Прямым героям, что они
Совсем не чудо в наши дни;
Иль я не этого прихода?
Вы правы — но божиться рад
И я совсем не виноват
Как уже было сказано, на листке с наброском «Какой вы строгой литератор!» имеется точно такое же коричневатое пятно, как на листе ПД № 194 и на остальных листах беловой «Езерского». Оно могло получиться лишь при условии, что этот листок (после переработки первых двух строф второго отступления и вплоть до того момента, когда тетрадку чем-то залили) лежал среди листов беловой рукописи «Езерского». Это лишний раз доказывает, что находящийся на листке набросок представляет собой переработку не чернового, а белового текста строфической поэмы. Предположительно эту переработку можно датировать 1835 годом. Дело в том, что чернильные поправки, сделанные в беловом тексте «Езерского» до появления пятна и оказавшиеся в том месте, где бумага намокла, слегка расплылись и проступили на другую сторону листа. Поправки же, сделанные позже, никаких расплывов на месте пятна не дали. Как раз по этому признаку и можно определить, что переработка первых строф отступления о дворянстве была сделана до появления пятна, в то время как поправки, ведущие к «Онегину» и датируемые сентябрем — октябрем 1835 года, делались уже после образования пятна. Следовательно, переработка первого отступления производилась до сентября—октября 1835 года.
Для текста первых двух строф второго отступления (XI и XII) этот слой переработки был последним; исправления карандашом в нескольких стихах, введенные в Академическом издании в окончательное чтение, были сделаны раньше.
Все указанные выше поправки не нарушали структуры онегинских строф. Иную картину дают исправления в третьей (XIII) и четвертой (XIV) строфах. Бо́льшая часть их связана с попыткой приспособить текст для первой импровизации итальянца в повести «Египетские ночи». Судя по почерку, к переделке этих строф Пушкин приступал не один раз. Пять строк, в двух местах, он вычеркнул и стал заменять второе лицо третьим (или словом «поэт»), но здесь этих поправок до конца не довел, продолжив переработку на отдельных листах (ПД №№ 195, 218) и в тетради ЛБ № 2384 (ПД № 846).178 Должно быть, Пушкин занимался этим

- 334 -

осенью 1835 года; последний из набросков можно датировать концом октября — началом ноября (в тетради ЛБ № 2384 он находится на л. 45, непосредственно перед записью стихотворения «Когда владыка ассирийский», помеченной 9 ноября).
Окончательный просмотр и та переделка первых десяти строф, которая сделала возможным появление «Отрывка из сатирической поэмы» в печати, относится к 1836 году и, по-видимому, связана с подготовкой третьего тома «Современника».
Но прежде Пушкин попытался переделать отмеченные царем места в тексте «Медного всадника», в случае удачи предполагая, очевидно, напечатать в третьем томе «Современника» именно эту поэму. В бумагах Пушкина сохранился счет писца от 14 августа 1836 года, в котором среди других переписанных, по-видимому, в конце июля — начале августа рукописей упоминается «Медный всадник».179 Примерно тем же временем (конец июля — август и не позднее начала сентября) можно датировать и цензурную переделку белового текста. Одновременно с цензурными поправками Пушкин внес в беловой текст ряд исправлений художественного порядка. Важнейшие из них касались двух мест в первой части поэмы: мечтаний Евгения в ночь перед наводнением и описания самого наводнения.180 Смысл поправок сводился к тому, чтобы сделать отдельные слова и обороты, а также некоторые образы более точными, конкретными, выразительными.
Эту работу Пушкин довел до конца.181 Иначе обстоит дело с цензурными изменениями текста.
Так как при переработке Пушкин должен был руководствоваться пометами царя, для удобства он перенес их в писарскую копию. За исключением нескольких описок переписчика, первоначально эта копия отличалась от цензурного автографа только заключительными стихами «Вступления», переписанными — с утраченного, видимо, наброска — уже в окончательной редакции.
В четверостишии «И перед младшею столицей» («Вступление», стихи 39—42), которое — к немалому, вероятно, удивлению поэта — рукой царя было целиком вымарано, вместо стиха «Померкла старая Москва» Пушкин вписал его черновой вариант: «Главой склонилася Москва». Слово «кумир» ему пришлось в двух местах заменить ничего не выражающим «седок», а в одном случае, в сцене бунта Евгения, опустить. Пушкин пытался переработать и самую сцену бунта. Из пятнадцати строк, которые он начал изменять, только четыре остались нетронутыми, две были опущены, остальные переделаны, в большинстве случаев очень существенно:

- 335 -

Кругом скалы, с тоскою дико<й>182
Безумец бедный обошел
И надпись яркую прочел
И сердце скорбию великой
Стеснилось в нем. Его чело
К решетке хладной прилегло,
Глаза подернулись туманом...
И дрогнул он — и мрачен стал183
П<е>ред недвижным Великаном
И перст с угрозою подъяв
Шепнул, волнуем мыслью черной,
«Добро, строитель чудотворный!
Ужо тебе!..» Но вдруг стремглав184
Трагизм, стремительно нарастающее внутреннее напряжение исчезли. Словами о «дикой тоске», о «великой скорби» нельзя было выразить той душевной борьбы, которая потрясала всё существо Евгения и разрешилась взрывом, угрозой «державцу полумира». Психологическая правда поведения героя была нарушена. Чтение «яркой надписи» на скале и поднятый (хотя бы и «с угрозою») перст плохо вязались с тоном, со словами угрозы. А убрать их совсем поэт не смог. Он лишь ослабил звучание этих слов, слив вместе стихи 176 («Как обуянный силой черной») и 178 («Шепнул он, злобно задрожав»).185 Но, подчеркнув строку «Добро, строитель чудотворный!», царь именно ее счел особенно недопустимой и начиная с нее отчеркнул сбоку пятнадцать стихов. Переделать отмеченное царем, не искажая самой сути замысла, оказалось невозможным. Убедившись в этом, Пушкин отказался от дальнейшей переработки «Медного всадника»186 и занялся подготовкой для «Современника» отрывка из «Езерского».
Перед тем как попасть в печать, начальные строфы «Езерского» прошли обработку значительно более строгую, чем при переписке набело. «Отрывок», помещенный в 1836 году в «Современнике», начинался со второй и заканчивался десятой строфой, но состоял из восьми строф, потому что VII, VIII и IX строфы (по счету строф в беловой рукописи) Пушкин переделал, частью переставив, а частью сократив в них куски текста,187 так что из трех строф первого отступления получилось две в гораздо более смягченной редакции. Цензурный характер имели и некоторые поправки в других строфах:
Чей в древни веки парус дерзкий
Поработил брега морей —
(III, 1, 425).
вместо
Чей дух воинственный и зверской
Был древле ужасом морей
(V, 97).
«Служили доблестно царям» вместо «Служили князям и царям»;188 «Что их поносит и Фиглярин» вместо «шут Фиглярин»; «Что нам не в прок

- 336 -

пошли науки» вместо «Хоть нищи будут наши внуки»; «Теперь лягает и осел» вместо «У нас» (III, 1, 426, 427, 428; V, 98, 100, 101).189
Рукопись, по которой печаталась «Родословная моего героя», не сохранилась. Но в беловой «Езерского» среди других поправок есть исправления и пометы, ближайшим образом связанные с подготовкой текста к печати и, очевидно, делавшиеся непосредственно перед составлением беловика «Родословной». Это заготовка примечания к стиху 89 (по счету стихов в основном тексте «Езерского»), где упоминался Ходаковский — «Известный [изыскатель] любитель древностей», и знак переноса, в виде большой скобки, против последних шести стихов VIII строфы (стихи 107—112 по тому же счету). Одновременно — тем же пером, теми же бледными чернилами — были сделаны поправки в стихах 31 («Он» вместо «И»), 59 («Когда под мирною» вместо «И под отеческой»), 67 («може<т>» <?> вместо «верно»), 108 и 110 (в обоих случаях «Хоть» вместо «Что»).190
Третий том «Современника» прошел цензуру 28 сентября 1836 года,191 так что переработку «Езерского» в «Родословную моего героя» можно предположительно отнести к августу — началу сентября этого года.
К родословной Езерских Пушкин обратился в это время не случайно. Тема выделенного им для печати «Отрывка», тема обнищания и духовного упадка старинных дворянских родов, представляла собой один из аспектов вопроса об исторических судьбах русского дворянства. В 30-е годы эта проблема наряду с другими вопросами социально-исторического порядка, связанными с размышлениями о путях дальнейшего развития России, глубоко волновала Пушкина. В представлении Пушкина русское дворянство не было однородным. Поэт различал в нем два слоя: новую аристократию, выслужившуюся при императорах, им обязанную своим возвышением и ставшую оплотом деспотизма, и дворянство старое, родовитое, которое хотя и обнищало, утратив вместе с тем влияние на ход государственных дел, но — в лице лучших своих представителей — сохранило дух независимости и готовность противостоять произволу самодержавной власти. Об этом слое дворян, не имеющих наследственных доходов и живущих своим трудом, Пушкин говорил как о некоем «среднем состоянии, состоянии почтенном, трудолюбивом и просвещенном, состоянии, коему принадлежит и большая часть наших литераторов» (XI, 173). К этой части дворянства Пушкин причислял и себя, а также декабристов. Напуганное восстанием 14 декабря 1825 года, правительство относилось к этой категории дворян в высшей степени подозрительно. В этих условиях нападки на группу писателей-дворян, объединившихся вокруг Пушкина сначала в «Литературной газете», потом в «Современнике», приобретали характер прямого политического доноса. В пору издания «Литературной газеты» нападение на «литературных аристократов» возглавляли Булгарин и примыкавший к нему в то время Н. Полевой, позднее Булгарин и Сенковский. Отражая возводимые на них обвинения, Пушкин и его друзья (Дельвиг, Вяземский,

- 337 -

позже Гоголь и Одоевский) при случае сами переходили в наступление. Временами полемика становилась очень острой, по крайней мере до ее официального запрещения осенью 1830 года. Но борьба продолжалась и позднее. Кроме критико-публицистических статей, фельетонов и эпиграмм, полемикой было вызвано стихотворение «Моя родословная». Отзвуком ее явились и публицистические строфы в «Езерском». В 1833 году, когда Пушкин писал в «Езерском» о «шуте Фиглярине», поносящем старое русское дворянство, и о «демократическом осле», лягающем «геральдического льва», прежде всего он имел в виду Булгарина и Полевого. В 1836 году расстановка сил несколько изменилась. Кроме Булгарина, против пушкинского «Современника» выступил редактор «Библиотеки для чтения», ловкий и беспринципный делец Сенковский, с которым Пушкину тоже приходилось теперь вести борьбу.192 Быть может, этим отчасти объясняется помещение в первом томе «Современника» статьи Гоголя «О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 году», несмотря на то, что Пушкин не во всем был с ней согласен. В «Письме к издателю», напечатанном в третьем томе «Современника», некоторые упреки Гоголя от Сенковского отводились, но краткой заметкой «От редакции» Пушкин заявлял о готовности продолжать начатую «Литературной газетой» борьбу с официозным и торгашеским направлением в литературе. Одним из выражений этой борьбы и было помещение в «Современнике» «Родословной моего героя».
Таков конечный результат длительной и сложной эволюции замысла «Езерского», который, предшествуя замыслу «Медного всадника», в значительной мере подготовил и облегчил создание «петербургской повести», а после ее запрещения послужил основой стихотворения, напечатанного при жизни Пушкина одним из самых последних. Напомним вкратце основные моменты творческой эволюции обоих этих замыслов, связанных между собой тематически и переплетающихся хронологически.
Работу над «Езерским» Пушкин начал весной (предположительно в марте) 1832 года. В ранних набросках (первые две строфы) наметились два пути развития замысла: светский вариант с героем-аристократом и другой, где героем оказывался бедный чиновник.
Когда выбор героя был сделан (мелкий петербургский чиновник, обедневший потомок знатного боярского рода), работа над замыслом заметно продвинулась вперед, и до сентября 1832 года Пушкин написал черновик восьми строф, семь из которых были посвящены истории рода Езерских, доведенной до отца героя.
Следующий этап работы относится к январю — весне 1833 года. Переписав из черновика восемь строф, Пушкин присоединил к ним еще две. Беловая сводка сохранилась не полностью, но есть основания думать, что родословная Езерских входила в нее в полном объеме, десятая строфа соответствовала поздней редакции, а девятая представляла собой краткий вариант расширенного позднее первого отступления об упадке дворянских родов. Продолжая (там же) черновую работу над вторым отступлением (о праве поэта избрать себе героя) и над характеристикой героя, Пушкин несколько раз возвращался к написанному ранее и по многу раз переделывал отдельные строки и целые строфы. Особенно значительной (потому что она приводила к изменению композиции) была переработка первого

- 338 -

отступления и связанной с ним десятой строфы. Не все листы черновика дошли до нас, но анализ хода работы над замыслом и сопоставление состава строф в различных редакциях позволяет восстановить первоначальную, наиболее полную в основной своей части, шестнадцатистрофную редакцию «Езерского». Определив характер композиционных перемен при последней (в этом черновике) переработке десятой строфы и первого отступления, можно восстановить также и вторую, двенадцатистрофную редакцию начала поэмы, которая отличается от первоначальной тем, что отступление о дворянстве расширено в ней до двух строф, а четыре строфы второго отступления вместе с идущей за ними строфой «Свищите мне, кричите, bravo» опущены. Обе эти редакции приведены в приложении.
Замысел «Езерского» Пушкин оставил весной 1833 года, доведя его до того момента, когда должна была наметиться сюжетная завязка. Поэт ограничился одной лишь развернутой экспозицией. Как замысел в целом, так и причины отказа от него неясны. Частые перерывы в работе, постоянные возвращения к уже написанному и не совсем преодоленные (хотя и менее существенные, чем вначале) колебания в определении социального лица героя заставляют думать, что самому Пушкину до конца и во всех деталях замысел «Езерского» далеко еще не был ясен. И это могло послужить одной из причин отказа от него. Зато в дальнейшем, при работе над «Медным всадником», замысел «Езерского» — с его героем, бедным петербургским чиновником, принадлежащим к знаменитому боярскому роду, с героиней из мещан и с возможно присутствовавшей в нем темой наводнения — послужил Пушкину материалом для «петербургской повести», что не только облегчило, но и ускорило создание «Медного всадника».
«Медный всадник» был написан в течение трех недель в октябре 1833 года: начав его 6-го, 31-го Пушкин закончил переписку поэмы набело. С самого начала работа над ней отличалась ясностью и определенностью творческой мысли. Но, так как в это время Пушкин работал сразу над несколькими замыслами, обращаясь попеременно то к одному, то к другому, «Вступление» и начало первой части (до стиха 123) писались с перерывами с 6 по 28 октября. 29 октября Пушкин переписал «Вступление» набело, продолжив в другой тетради наброски к первой части, которую вчерне закончил 30 октября. Вторая часть, по-видимому, была целиком написана 30—31 октября и 31-го же перебелены обе части. При работе над черновиком «Медного всадника» Пушкин пытался перенести в него все сколько-нибудь значительные темы «Езерского» (хотя от большинства из них впоследствии отказался), пользуясь для этого, — как показывает сравнительный анализ черновых и беловых редакций тех строк, которые им перерабатывались, — первоначальной беловой сводкой и черновиками «Езерского». Что касается беловой редакции «Езерского», с которой обычно связывают эту переработку, то ее в это время еще не существовало.
Работу над текстом «Медного всадника» Пушкин продолжал и после его перебелки, вплоть до составления второй беловой редакции, представленной 6 декабря 1833 года на высочайшую цензуру. Результатом этого были пометы царя, требовавшие коренной переработки важнейших мест поэмы, что было равносильно ее запрещению.
Вынужденный отказаться от печатания «Медного всадника», Пушкин в конце 1834 или в начале 1835 года переписал набело пятнадцать строф «Езерского» (чтобы воспользоваться ими для печати или при работе над другими замыслами), очень сильно смягчив и сократив при этом первоначальный текст. В пятнадцатистрофную беловую рукопись в разное время Пушкин внес ряд поправок. Так, на отдельном листке он переработал первое

- 339 -

отступление, слив две первые строфы в одну и превратив таким образом четырехстрофную редакцию в трехстрофную. Затем, осенью 1835 года (предположительно в сентябре — октябре), настойчиво побуждаемый друзьями продолжать уже завершенный замысел «Евгения Онегина», поэт попытался приспособить к нему родословную Езерских. Тогда же он переделал второе отступление — о свободе поэтического творчества — для второй импровизации итальянца в «Египетских ночах». Летом 1836 года (в конце июля — начале августа), подготавливая к печати третий том «Современника», Пушкин попробовал переработать на специально изготовленной для этого писарской копии «Медного всадника» отмеченные царем места. Одновременно с вынужденной цензурной правкой он занялся также художественной отделкой некоторых мест. Но довести до конца переделки цензурного порядка поэт не смог и бросил их, дойдя до самого главного — до угрозы Евгения «державцу полумира». Вторично отказавшись от мысли увидеть свою поэму напечатанной, Пушкин подготовил для третьего тома «Современника» восемь строф (под заглавием «Родословная моего героя»), извлеченных из «Езерского» и еще более смягченных сравнительно с беловой их редакцией. «Медный всадник» до самой смерти Пушкина оставался в рукописи.

ПРИЛОЖЕНИЕ

ЕЗЕРСКИЙ

Первоначальная редакция193

I

ЛБ № 2375, л. 20 об./33
Над омраченном Петроградом
Осен<ний> ветер тучи гнал
Дышало небо влажным хладом
Нева шумела; бился вал
О пристань набережной стройной
Как челобитчик беспокойный
Об дверь судейской; [дождь в окно]
[Стучал] сердито — уж темно
Всё становилось — в это время
Домой приехав, мой сосед
Вошел в свой тесный кабинет — — —
Однако ж род его и племя
И чин и службу и года
Вам знать нехудо, господа.

II

Начнем ab ovo: мой Езерской
Происходил от тех вождей
Чей дух воинственный и зверский
Был древле ужасом морей
Одульф, его начальник рода
Вельми бе грозен воевода,
Гласит Софийский хронограф

- 340 -

При Ольге, сын его Фарлаф
Приял крещенье в Цареграде
С рукою греческой княжны.
От них два сына рождены
Якуб и Дорофей; в засаде
Убит Якуб; а Дорофей
Родил 12 сыновей

III

ЛБ № 2375, л. 33 об./20
Ондрей, по прозвищу Езерский
Родил Ивана да Илью
И в лавре схимился Печерской
Отсель фамилию свою
Ведут Езерские — При Калке
Один из них был схвачен в свалке
А там раздавлен как комар
Задами тяжкими татар
За то со славой хоть с уроном
Другой Езерский, Елизар,
Упился кровию татар
Между Непрядвою и Доном
Ударя с тыла, в табор их
С дружиной суздальцев своих -

IV

В века старинной нашей славы
Как и в худые времена
Крамол и смуты в дни кровавы
Блестят Езерских имена.
Они и в войске и в совете
На воеводстве и в ответе
Служили князям и царям.194
Из них Езерский Варлаам
Гордыней славился боярской
За спор то с тем он то с другим
С большим бесчестьем выводим
Бывал из-за трапезы царской
Но снова шел под царский гнев
И умер Сицких пересев

V

ЛБ № 2373, л. 20
Во время смуты безначальной
Когда то лях то гордый швед
Одолевал наш край печальной
И гибла Русь от разных бед
Когда в Москве сидели воры
А с Крулем вел переговоры
Предатель умный Салтыков
И средь озлобленных врагов
Посольство русское гладало
И за Москву стоял один
Нижегородской мещанин
В те дни Езерские немало
[Сменили мнений] и друзей
[Для] пользы общей (и своей)

<VI>

ЛБ № 2373, л. 20 об.
Когда ж средь Думы величавой
Приял Романов свой венец

- 341 -

И под отеческой державой
Русь отдохнула наконец
А наши вороги смирились
Тогда Езерские явились —
Опять в чинах и при дворе —
При императоре Петре —
Один из них был четвертован
За связь с царевичем — другой
Его племя<нник> молодой
[Прощен] и [милостью] [окован]
Он на голландке был женат
И умер знатен и богат.

<VII>

ЛБ № 2373, л. 21
[Петра] не стало; государство
Шатнулось, будто под грозой
И усмиренное боярство
Его [железною] рукой
Мятежной предалось надежде:
[Пусть] [будет вновь], что было прежде —
Долой кафтан кургузый — Нет!
Примером нам [да] будет швед —
Не тут-то было. Тень Петрова
Стояла грозно средь [бояр]
Бессиле<н> [немощный] удар
Что было, не восстало снова,
Ветрила те ж, средь тех же вод
Россию двинули вперед.

<VIII>

ЛБ № 2373, л. 21 об.
И тут Езерские возились,
В связи то с этим то с другим
На счастье Меншикова злились,
Хитрили с злоб<ным> <?> Трубецким
И Бирон, деспот непреклонный
Смирял их род неугомонный
И Долгорукие князья —
Бывали втайне друзья —
Матвей Арсеньевич Езерский
Случайный, знатный человек
Был [очень] славен в прош<лый век>
[Своим] умом и злобой зверской
Имел он сына одного
(Отца героя моего)

<IX>

ЛБ № 2375, л. 21 об./31
Мне жаль что домы наши новы
Что прибиваем мы на <н>их
Не льва с мечем, не щит гербовый
А ряд лишь вывесок цветных
Что мы в свободе беспечальной
Не знаем жизни феодальной
В своих владеньях родовых
Среди подручников своих
Мне жаль что мы руке наемной
Вверяя чистый свой доход
С трудом в столице круглый год
Влачим ярмо неволи темной
И что спасибо нам за то
Не скажет кажется никто

<X>

ЛБ № 2375, л. 27 об.
Вот почему архивы роя
Я разобрал в досужной час

- 342 -

ЛБ № 2375, л. 32

ЛБ № 2374, л. 3 об.
Всю родословную героя
О ком затеял свой рассказ
И здесь потомству заповедал.
Ез.<ерский> сам же только ведал
Что дед его, великой муж
Имел 15 тысяч душ.
Из них отцу его досталась
Осьмая часть — и та сполна
Сперва была заложена
Потом не раз и продавалась
<А> сам он жалованьем жил
И регистратором служил —

<XI>

ПД № 194
Допросом музу беспокоя
Тут, верно скажет кр<итик> мой
Куда завидного героя
Избрали вы — кто ваш герой?
[А что?] [коллежский регистратор —! —]
Какой вы строгий литератор!
Его пою — за чем же нет?
Он мой приятель и сосед
Державин двух своих соседов
И смерть Мещ<ерского> воспел
Певец Фелицы быть умел
Певцом их свадеб, их обедов
И похорон, сменивших пир
А знал ли их, скажите, мир.

<XII>

Заметят мне что есть же разность
Между Державиным и мной
Что красота и безобразность
Разделены чертой одной
Что к.<нязь> Мещерской был сенатор
А не коллежской регистратор —
Что лучше ежели поэт
Возьмет возвышенный предмет
Что нет, к тому же перевода
Прямым героям; что они
Совсем не чудо в наши дни —
Куда! нам нет от них прохода —
И разве меж моих друзей
Двух, трех великих нет людей?

<XIII>

Зачем крутится ветр в овраге
Волнует степь и пыль несет
Когда корабль в недвижной влаге
Его дыханья жадно ждет?
Спроси его. За чем от башен
Летит орел, угрюм и страшен
На пень гнилой? Спроси его.
Зачем Арапа своего
Младая любит Дездемона
Как месяц любит ночи мглу?
За тем что ветру и орлу
И сердцу девы нет закона —
Гордись: таков и ты поэт
И для тебя условий нет.

<XIV>

Исполнен мыслями златыми
Непонимаемый никем

- 343 -

ЛБ № 2374, л. 4
Перед кумирами земными
Проходишь ты, угрюм и нем.
С толпой не делишь ты ни гнева
Ни удивленья ни напева —
Ни нужд ни смеха — ни труда —
Глупец кричит: куда, куда?
Дорога здесь — но ты не слышишь —
Идешь, куда тебя влекут —
Мечты невольные — твой труд
Тебе награда — им ты дышишь —
А плод его бросаешь ты
Толпе, рабыне суеты —

<XV>

ЛБ № 2374, л. 32 об.

ЛБ № 2375, л. 16 об. /36
[Свищите мне], кричите bravo
Не буду слушать ничего
Я в том стою — име<л> я право
Избрать соседа моего
В герои повести смиренной
Хоть человек он не военный
Не бунтовщ<ик> не Басурман
Не Демон даже не Цыган —
А просто гражданин столичный
Каких встречаем [всюду] тьму
Ни по лицу ни по уму
От нашей братьи не отличный
[Довольно] смирный и простой
А впрочем малой деловой

<XVI>

ЛБ № 2375, л. 36 об./16
Во фраке очень устарелом
Он молча сидя у бюро —
[До трех часов в] <раздумьи> [зрелом]
Чинил и пробовал п<еро>
Вам должно зн<ать> что м<ой> чин<овник>
Был сочи<нитель> и люб<овник>
Свои статьи печатал он
В Соревнователе — Влюблен
Он был в Коломне, по соседству
В младую немочку — Она
С своею матерью одна
Жила в домишке — по наследству
Доставшемся недавно [ей]
От дяди Франца. Дядя сей —

<XVII>

Но от мещанской родословной
Я вас избавлю — и займусь
Своею повестью любовной
Покаместь вновь не занесусь —

Вторая редакция

<IX>

ЛБ № 2375, л. 26 об.

ЛБ № 2374, л. 32
Мне жаль что сих родов боярских
Бледнеет блеск и никнет дух
Мне жаль что нет князей Пожарских
Что о других пропал и слух
Что их поносит шут Фиглярин
Что русской ветреный боярин
Теряет грамоты царей
Как старый сбор календарей
Что исторические звуки
Нам стали чужды — что с проста

- 344 -

ЛБ № 2375, л. 19 об./34

ЛБ № 2375, л. 32 об.
Из бар мы лезем в tiers-étât
Что будут нищи наши внуки
И что спасибо нам за то
Не молвит, кажется, никто

<X>

ЛБ № 2375, л. 34 об./19

ЛБ № 2375, л. 19 об./34
Мне жаль что мы руке наемной
Дозволя грабить свой доход
С трудом ярем заботы темной
Влачим в столице круглый год —
Что не живем семьею дружной
В довольстве в тишине досужной
В своих поместьях родовых —
Что [мы закладываем их —]
Что в нашем те<реме> за<бытом>
Растет пустынная трава
Что геральдического льва
Демократ.<ическим> копытом
Лягает ныне и осел:
Дух века вот куда зашел!

<XI>

ЛБ № 2375, л. 27 об.

ЛБ № 2375, л. 32

ЛБ № 2375, л. 19 об./34
Вот почему архивы роя
Я разобрал в досужной час
Всю родословную героя
О ком затеял свой рассказ
И здесь потомству заповедал.
Езерский сам же только ведал
Что дед его, великой муж
<Имел> 15 000 душ
Из коих шиш ему достался —
Он регистратором служил
И малым жалованьем жил
На службу каждый день таскался
И сев смиренно у бюро
Чинил да пробовал перо —

<XII>

ЛБ № 2375, л. 34 об./19

ЛБ № 2375, л. 16 об./36

ЛБ № 2375, л. 36 об./16
Он одевался нерадиво
На нем сидело всё не так
Всегда бывал застегнут криво
Его зеленый узкий фрак —
Вам должно зн<ать> что м<ой> чин<овник>
Был сочи<нитель> и люб<овник>
Свои статьи печатал он
В Соревнователе — Влюблен
Он был в Коломне, по соседству
В младую немочку195 — Она
С своею матерью одна
Жила в домишке — по наследству
Доставшемся недавно [ей]
От дяди Франца. Дядя сей —

<XIII>

Но от мещанской родословной
Я вас избавлю — и займусь
Своею повестью любовной
Покаместь вновь не занесусь —

——————

Сноски

Сноски к стр. 268

¹ Статья представляет собой главу из готовящейся монографии о «Медном всаднике», работа над которой, начатая в 1952 году, велась под руководством Бориса Викторовича Томашевского. Идейно-художественный замысел «Медного всадника», его место в творчестве Пушкина, общественно-политическая и литературная обстановка, в которой он создавался, а также история изучения и интерпретации поэмы рассматриваются в других главах. Основные положения статьи были изложены в докладе на заседании Сектора пушкиноведения Института русской литературы в апреле 1957 года.

² После Анненкова до 80-х годов рукописи Пушкина были недоступны для изучения.

³ Хотя это условное название было дано еще Жуковским, написавшим его на обложке рукописи, незавершенную поэму о Езерском прежде называли обычно так же, как и сделанное из нее извлечение, «Родословной моего героя».

Сноски к стр. 269

⁴ В подготовке пушкинских изданий этой серии участвовали С. М. Бонди, А. Л. Слонимский, К. И. Халабаев и Б. М. Эйхенбаум.

⁵ П. Е. Щеголев. Текст «Медного всадника». В кн.: Медный всадник. Петербургская повесть А. С. Пушкина. Изд. Комитета популяризации художественных изданий при Российской Академии истории материальной культуры, Пб., 1923, стр. 63—74.

⁶ По цензурному беловому автографу «Медный всадник» был напечатан лишь в Полном собрании сочинений Пушкина. ГИЗ, приложение к журналу «Красная нива» на 1830 год (для которого текст поэмы подготовил П. Е. Щеголев), а оттуда еще раз перепечатан в первом гослитиздатовском издании 1931 года.

⁷ «Пушкин и его современники», вып. XXXVIII—XXXIX, Л., 1930, стр. 169—190.

Сноски к стр. 270

⁸ В 1909 году это соображение высказал, ничем, однако, не мотивировав его, С. Н. Браиловский («Журнал Министерства народного просвещения», 1909, ч. XX, март, стр. 168).

⁹ Рукописи А. С. Пушкина. Фототипическое издание. Альбом 1833—1835 гг. Тетрадь № 2374 Публичной библиотеки СССР им. В. И. Ленина. Гослитиздат, М., 1939, Комментарий, стр. 35—51. В подготовке этого чрезвычайно ценного труда, задуманного как первый опыт в серии подобного рода изданий рукописей Пушкина, участвовал большой коллектив исследователей, возглавлявшийся С. М. Бонди. Издание состоит из трех отдельных альбомов: фототипического воспроизведения рукописи («Фототипии»), транскрипции всех записей («Транскрипции») и очень обстоятельного комментария к ним, вводящего в творческую историю каждого текста («Комментарий»). В дальнейшем ссылки на это издание даются сокращенно: Комментарий, Фототипии.

¹⁰ Напечатанная в 1930 году статья являлась частью большого исследования о творческой истории «Медного всадника», упоминания о котором имеются в статьях Б. В. Томашевского («Литературное наследство», кн. 16—18, 1934, стр. 1090) и С. М. Бонди (Комментарий, стр. 35, 43). Рукопись этой еще не завершенной работы была утрачена в годы Великой Отечественной войны.

¹¹ С. М. Бонди. Новый автограф Пушкина. «Записки Отдела рукописей Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина», вып. XI, М., 1950, стр. 134—146. К сожалению, сравнивая различные редакции отдельных строк, исследователь не всегда точно их цитирует. В составе поэмы отрывок о мечтах Евгения был впервые напечатан в 1948 году в пятом томе Академического издания Полного собрания сочинений Пушкина (стихи 47—59 и 60—62 первой части; последние три стиха, заканчивающие абзац, были восстановлены по авторизованной писарской копии); таким образом, подлинный текст «Медного всадника» стал известен полностью лишь через сто с лишним лет после первой его публикации.

Сноски к стр. 271

¹² Кроме них, следует упомянуть еще статью Т. Г. Зенгер-Цявловской «Николай I — редактор Пушкина», часть которой посвящена выяснению и уточнению некоторых моментов цензурной истории текста «Медного всадника» («Литературное наследство», кн. 16—18, стр. 521—524, 534—536).

¹³ Как отдельное произведение «Езерский» впервые был напечатан, в составе пятнадцати строф, в издании: А. С. Пушкин. Поэмы. Сказки, т. II. Изд. «Советский писатель», Л., 1939, стр. 255—261 (Библиотека поэта).

Сноски к стр. 272

¹⁴ ПБЛ № 43; новый шифр: ПД, ф. 244, оп. 1, № 840 (сокращенно: ПД № 840); в дальнейшем новый шифр указывается только при первом упоминании автографа, в остальных случаях мы будем пользоваться старыми обозначениями, принятыми как во всех прежних работах, так и в Академическом издании. Л. Б. Модзалевский датировал записную книжку 1828—1833 годами (Рукописи Пушкина в собрании Государственной Публичной библиотеки в Ленинграде. Изд. «Academia», Л., 1929, стр. 24). Первые записи в ней, действительно, делались в 1828 году, последняя же (запись расходов на л. 81) относится к 1835 (см.: Рукою Пушкина. Несобранные и неопубликованные тексты. Изд. «Academia», М.—Л., 1935, стр. 381—382).

¹⁵ ЛБ № 2375, л. 60 (ПД № 931).

¹⁶ Сборник Пушкинского Дома на 1923 год. ГИЗ, Пгр., 1922, стр. 3—5. Б. Л. Модзалевский отнес эти наброски к «Медному всаднику»: замыслы «Езерского» и «Медного всадника» тогда еще не разделяли.

¹⁷ «Пушкин и его современники», вып. XXXVIII—XXXIX, стр. 174—175 и сл.

Сноски к стр. 273

¹⁸ Пушкин, Полное собрание сочинений, т. V, Изд. Академии наук СССР, 1948, стр. 388—391. В дальнейшем цитируется по этому изданию (тт. I—XVI, 1937—1949).

¹⁹ Вот почему, хотя во всех случаях мы даем ссылки на страницы пятого тома, далеко не всегда можно искать полное соответствие между тем, как напечатан тот или иной набросок в Академическом издании, и тем, как он приводится в нашей статье.

²⁰ В пятом томе (стр. 387—388) это л. 12. Дело в том, что в записной книжке ПБЛ № 43 было три нумерации — одна чернилами и две карандашом. Н. В. Измайлов выбрал ту из них, которая обозначена чернилами; но цифры этой пагинации выставлены только на трех листах (7, 8 и 11 — в правом верхнем углу) и счет при ней нужно начинать со второго листа, хотя на первом листе тоже имеется запись Пушкина. Мы будем придерживалься другой нумерации, которой пользовался в своем описании рукописей Государственной Публичной библиотеки в Ленинграде Л. Б. Модзалевский и которая принята как в издании «Рукою Пушкина», так и в третьем томе Академического издания сочинений Пушкина. Эта нумерация (совпадающая с нынешней архивной) была проставлена начиная с первого листа в правом нижнем углу карандашом. Она не включала в счет корешки двух вырванных (после л. 7) листов и этим отличалась от предшествовавшей карандашной нумерации (в том же правом нижнем углу), при которой обрывки вырванных листов засчитывались. Таким образом, внизу оказалось две карандашные нумерации и разница в счете составляла между ними два листа. Проставляя последнюю из них (ту, которой пользовался Л. Б. Модзалевский), ограничились тем, что переправили прежние начертания цифр. Но так как кое-где цифры остались неисправленными, местами эти две нумерации перебивали друг друга, что создавало еще большую путаницу с обозначением листов.

²¹ Во всех рукописях «Езерского» и «Медного всадника» Пушкин пишет «омраченном»; Академическое издание этой особенности написания не сохраняет.

Сноски к стр. 274

²² Возможно, этой записи предшествовал не дошедший до нас черновой набросок.

²³ Слово «Приподымалась» вписано позже — более убористым почерком и несколько ниже и левее. Чтобы сохранить при этом размер стиха, Пушкин изменил эпитет («тяжкой вал» вместо «тяжелый»).

²⁴ Если бы Пушкин зачеркнул этот стих не сразу, то, вероятно, оставил бы ниже место еще для одной строки и двенадцатый стих написал бы несколько отступя; он этого не сделал, потому что место для двух пропущенных стихов оставалось выше и ниже зачеркнутого.

²⁵ В стихи 3, 4, 9 и 12 («возмущенном» вместо «смущенном»; «Шумела глухо» вместо «Приподымалась»; «Серпа луны» вместо «Рогов луны»; «вихорь» вместо «ветер»).

²⁶ Ср. V, 387, где помета, свидетельствующая о предположительном чтении — <?>, отнесена к слову «све<тились>». В дальнейшем подобного рода незначительные уточнения, внесенные нами в текст Академического издания, особо не оговариваются.

²⁷ Воспроизведение этого листа см. в названной выше статье Н. В. Измайлова («Пушкин и его современники», вып. XXXVIII—XXXIX, между стр. 180 и 181).

Сноски к стр. 275

²⁸ Если сравнить набросок первой строфы в Плетневско-Гротовской тетради с первоначальным слоем записи ее в записной книжке (ПБЛ № 43, л. 13), мы убедимся, что первый был написан позже, ибо стих 4 в нем полный, стихи 10 и 11 вписаны гораздо более уверенно, учтен ряд поправок к раннему наброску, а стих 9 вносит новый, уточняющий штрих в картину ненастного вечера: «Луны ни звезд не видно было» (вместо «Серпа луны не видно было»; курсив мой, — О. С.).

²⁹ Плетневско-Гротовская тетрадь, как и многие другие рабочие тетради Пушкина, заполнялась с двух сторон. Более ранние записи («Записки П. В. Нащокина, им диктованные в Москве» и «Богородицыны дочки») были сделаны в 1830—1831 годах, и с той стороны, где они находятся, ведется счет листов в тетради. «Езерского» Пушкин набросал с другой стороны (вслед за первоначальным планом «Капитанской дочки»). Так как при этом тетрадь была перевернута и заполнялась от конца к середине, счет листов становится обратным (см.: Рукописи Пушкина, хранящиеся в Пушкинском Доме. Научное описание. Составили Л. Б. Модзалевский и Б. В. Томашевский. Изд. Академии наук СССР, М.—Л., 1937, стр. 175—176, № 421; наброски «Езерского» обозначены здесь как отрывки из «Медного всадника»).

³⁰ Б. Л. Модзалевский не без оснований допускал возможность связи между этим рисунком и текстом (Сборник Пушкинского Дома на 1923 год, стр. 5). Чаще всего, однако, такой связи не существует, и появление рисунков свидетельствует лишь о заминках в работе (таковы рисунки на лицевой стороне этого листа, под текстом первой строфы).

Сноски к стр. 276

³¹ В первой строке рифмующим словом стало «Петроградом», по-новому был написан стих 3 («Дышало небо влажным хладом»), в стих 4 было сведено содержание двух строк. К стихам 5 и 6 Пушкин наметил несколько вариантов, но почти все их зачеркнул. Набросок на л. 12 об. несомненно появился после записи на л. 13, и горизонтальная черта на месте второй строки означала, что стих этот повторялся без всяких изменений, как в записи справа.

³² Как эти поправки, так и набросок на л. 12 об. написаны более темными чернилами. Такими же чернилами была сделана запись второй строфы на л. 14 и рисунок на обороте л. 13.

³³ Таковы исправления в стихах 5 и 7 (курсив мой, — О. С.):
Как челобитчик беспокойный
Толкался у ограды стройной
Ее гранитных берегов
    (V, 387).
Тогда же были сделаны поправки в стихах 3 («смущенном» вместо «возмущенном»), 6 («Толкался у» вместо «Плескал в гранит»), 9 (зачеркнуто «Серпа луны», вписано «ве<черних> <?> звезд»), 12 (зачеркнуто «И буйный», вписано «Дождь капал» и восстановлено «ветер») (V, 387—388 — л. 12). Такими же темными чернилами исправлен и стих 11 (сначала зачеркнуто, а потом восстановлено слово «тускло»), вместе со стихом 10 приписанный внизу на л. 13 (он написан более светлыми чернилами и появился здесь раньше последнего слоя поправок, но позже записи в Плетневско-Гротовской тетради). На исправлении в стихе 9 следует остановиться особо. Академическое издание предлагает читать неясно написанное слово перед словом «звезд» как союз «и» (V, 387). Судя по начертанию, это скорее недописанное слово «ве<черних>». Пушкин наметил его в тот момент, когда зачеркнул слова «Серпа луны», и едва ли в результате исправления должно было получиться такое чтение, как «[Луны] и <?> звезд не видно было». Что же касается предложенного нами («ве<черних> <?> звезд не видно было»), то Пушкин мог перенести его в последний слой первой строфы (ПБЛ № 43, л. 13) из перебеленного ее текста на отдельном листе (ЛБ № 2375, л. 60; см. V, 391). А для таких именно случаев неразборчиво, сокращенно написанные слова — обычное явление. Точно так же обычны в черновиках Пушкина случаи, когда слово, начинающее строку, оказывается написанным со строчной буквы.

³⁴ См. V, 394: стих 6 («Как челобитчик беспокойный») и переработка первого четверостишия (ср. V, 387, 388 — лл. 12, 11 об.).

Сноски к стр. 278

³⁵ Стих 4 («Шумя, неслась. Упрямый вал»; V, 391) почти точно повторял первоначальный вариант этой строки в Плетневско-Гротовской тетради (V, 390); впрочем, в первом варианте стиха 13 встречается слово «сирен», как в наброске записной книжки, правда, замененное потом словом «дев» (опять как в Плетневско-Гротовской тетради).

³⁶ Первые стихи были написаны здесь сразу, с очень незначительными помарками в стихах 3 и 4; вторая строка («В том доме, где стоял и я»), видимо с целью смыслового ее выделения, заключена в скобки, которых не было в беловой; запись становилась черновой со второго четверостишия, с которого собственно и начиналась переделка текста (V, 388—389).

Сноски к стр. 279

³⁷ С. М. Бонди называет ее второй синей (считая, очевидно, первой синей тетрадь ЛБ № 2382 (ПД № 841), тоже из бумаги темно-голубого цвета, in folio). Название это не совсем удачно, так как среди дошедших до нас рабочих тетрадей Пушкина еще две тетради (ЛБ № 2365 и ЛБ № 2367) имеют бумагу голубого цвета. Тетрадь ЛБ № 2373 заполнялась в 1829—1833 годах; она известна также под названием второй арзрумской (первой арзрумской считается тетрадь ЛБ № 2382, в которой Пушкин делал путевые заметки во время путешествия в Арзрум). Однако едва ли можно называть ее так только потому, что в ней находится черновик «Тазита» — поэмы, навеянной впечатлениями поездки на Кавказ.

³⁸ См. V, 394—404. Как здесь, так и в большинстве других случаев для обозначения листов приходится пользоваться, когда она есть, жандармской нумерацией (красными чернилами), которая, при всей ее неполноте и неточности, остается пока общепринятой. Правда, в тетради ЛБ № 2373, которую Пушкин заполнял с двух сторон, оказалось две красные нумерации, но, учитывая последовательность записей, счет листов следует вести с того конца, где на первом листе чернилами, по-видимому рукой самого Пушкина, написан номер тетради («6»), а записи начинаются с черновика стихотворения «Мѐдок».

Сноски к стр. 280

³⁹ Что они были написаны последними на этой странице, видно по отпечатку, который получился на обороте предшествующего листа.

⁴⁰ Правда, сам же Пушкин не считался с этим зачеркиванием: позже, просматривая черновик с карандашом в руке, он начал переделывать в V строфе восьмой стих, а затем вместе с другими переписал ее набело.

⁴¹ Небольшая остановка была, вероятно, после VI строфы («Когда ж средь Думы величавой»; л. 20 об.): последние строки ее отпечатались на следующем, 21-м листе, на котором написана VII строфа («[Петра] не стало; государство»). Отпечатки с лицевой стороны листа на оборот предыдущего могли получаться всякий раз, когда исписанная страница переворачивалась. Но отпечатки с оборота листа появлялись лишь в том случае, если работа приостанавливалась и тетрадь сразу же закрывалась. Приведенный выше первый стих VI строфы в Академическом издании напечатан неправильно: «Когда от Думы величавой» (V, 399). Нами он исправлен по рукописи, где слово «средь» в первом варианте стиха («Когда средь Думы величавой») Пушкин сначала зачеркнул, но потом восстановил и над строкой приписал «ж» (а не «от»).

⁴² Сверху на лицевой стороне его чернилами начато и зачеркнуто: «Я посещу»; пониже нарисована карандашом женская голова в профиль.

⁴³ См.: Комментарий, стр. 37.

⁴⁴ В отличие от дошедших до нас восемнадцати переплетенных тетрадей, альбомов и записных книжек Пушкина (так называемых «органических»), эти тетради были сшиты жандармскими писцами — при разборе бумаг поэта после его смерти — из отдельных пачек и листов. Все исписанные листы в них, так же как и в «органических» тетрадях, были перенумерованы красными чернилами.

Сноски к стр. 281

⁴⁵ Две верхние строки с л. 21 об. отпечатались на вырванном листе. Рисунки на этом последнем сделаны чернилами, так же как и записи «Езерского» и рисунки среди текста VIII строфы на л. 21 об. (где, между прочим, тоже были нарисованы кинжал и клинок без рукоятки).

⁴⁶ Всё это было сделано сразу: вырван лист, набросан черновик письма, написан его чистовой вариант. И когда Пушкин переписывал письмо набело, листок лежал на раскрытой тетради: на следующем (после вырванного) листе остался отпечаток последних строк первой страницы письма.

⁴⁷ В нем нет и обращения; адресат впервые был указан В. И. Саитовым в 1908 году во втором томе «Переписки» Пушкина.

⁴⁸ 11 июля 1832 года он сообщал Погодину, что газету ему разрешили (XV, 27).

⁴⁹ Ср. XV, 247, где оно датируется первой половиной сентября 1832 года.

⁵⁰ См.: Комментарий, стр. 38; V, 515. В указанной статье 1930 года (стр. 180) Н. В. Измайлов предлагал отнести начало работы над «Езерским» к осени 1830 года, однако другими исследователями эта датировка не была принята (см. статьи Б. В. Томашевского — «Литературное наследство», кн. 16—18, стр. 1090, и С. М. Бонди — Комментарий, стр. 37—38), да и сам автор впоследствии от нее отказался.

Сноски к стр. 282

⁵¹ В беловых рукописях первое датировано 18 марта, второе — 9 апреля 1832 года.

⁵² Исключение составляет запись расходов на л. 81, которая датируется 4 и 5 сентября 1835 года.

⁵³ Состав записной книжки описан Л. Б. Модзалевским (см.: Рукописи Пушкина в собрании Государственной Публичной библиотеки в Ленинграде, стр. 24—26), и большая часть записей опубликована в книге «Рукою Пушкина».

⁵⁴ Впрочем, не исключено, что «Езерский» был начат и во время работы над переводом «Le Roman du Renard», если только перевод этот делался не в 1835 году, а весной или летом 1832 года.

Сноски к стр. 283

⁵⁵ Во II строфе: «Чей дух воинственный и зверской» вместо «Чей тяжкой меч и парус дерзкой»; в VI строфе: «За связь с царевичем» вместо «За связь с стрельцами»; в VIII строфе: «Хитрили с злоб<ным> <?> Трубецким» вместо «Шептали с хитрым Трубецким»;
[И] Бирон, деспот непреклонный
Смирял их род неугомонный
вместо
И Бирон, [твердый] непреклонный
Ласкал их род неугомонный
    (V, 395, 400, 402—403).

В Академическом издании отмеченная выше поправка в тексте VI строфы напечатана среди вариантов как недовершенная (V, 400, примеч. 2в), тогда как в сводный текст введен стих с ошибочной конъектурой: «За связь с царев<ною> <?> — другой». Если считать поправку карандашом незаконченной, надо печатать стих таким, каким он был до исправления. «За связь с стрельцами, а другой» (см. у С. М. Бонди — Комментарий, стр. 37). Но недоконченной переделка осталась не в этом стихе, а ниже, поэтому поправка «царевичем» может быть включена в сводку, как это и было сделано Б. В. Томашевским (см.: А. С. Пушкин, Полное собрание сочинений в десяти томах, т. IV, Изд. Академии наук СССР, М.—Л., 1949 и 1950, стр. 518; изд. 2, т. IV, 1957, стр. 534).

⁵⁶ Не вошел в беловую последний вариант стихов 7—9 I строфы, написанный карандашом на л. 18 об.:
         ветер выл
Дождь капал крупный — мрачен был
Ненастный вечер — в это время
              (V, 395).

Сноски к стр. 284

⁵⁷ Это один из тех листов, которые были вырваны из альбома. Об особенностях их нумерации будет сказано ниже.

⁵⁸ См.: Комментарий, стр. 38—39.

⁵⁹ Высказывая различные догадки насчет содержания утерянного листа, С. М. Бонди склоняется именно к этому предположению, тем более вероятному, что среди черновых записей на одном из листов альбома (ЛБ № 2375, л. 36 об./16) встречаются наброски позднейшей переделки окончания VI строфы (см.: Комментарий, стр. 39; Фототипии, стр. 80; V, 400).

Сноски к стр. 285

⁶⁰ В вариантах находим — сначала:
Елисаветой сослан был
В свои поместья —
потом:
Екатериной сослан был
В свои поместья — там он жил
Затем намечается иная судьба:
В Екатеринин славный век
Был очень знатный человек
С умом          душою зверской
Усиление отрицательной характеристики Езерского-деда при одновременном упоминании о его положении фаворита («Случайный, знатный человек») потребовало замены слишком определенного: «В Екатеринин славный век» более расплывчатым: «в прошлый век».

⁶¹ ЛБ № 2373, л. 21 об; ср. V, 403—404, где окончание строфы представлено в виде разрозненных набросков.

Сноски к стр. 286

⁶² Между прочим, и в черновой записи этих строк в тетради ЛБ № 2373 гораздо больше места занимают варианты, в которых упоминается один только Минин — «великой мещанин», хотя в последнем чтении видим: «И русский князь да мещ<анин>» (V, 398, 399). Одновременно с переработкой стихов 10—11 Пушкин исправил в беловом тексте V строфы стих 6: «А с Крулем вел переговоры» (вместо «с ляхом»; V, 405). Остальные поправки на дошедшем до нас листке были сделаны в стихах 11, 12 и 14 I строфы и в стихе 6 II строфы (см.: Фототипии, стр. 71—73).

⁶³ Стихотворением «Французских рифмачей суровый судия» и одним из планов «Капитанской дочки». Очевидно, листы из альбома Пушкин вырвал в октябре 1833 года, поэтому более правильной является та датировка стихотворения, которую дает Н. В. Измайлов: февраль — начало октября 1833 года (см. III, 2, 1244; ср. у С. М. Бонди: после октября 1833 года и до 10 августа 1834 года; Комментарий, стр. 20).

⁶⁴ Сюда же попали позднейшая беловая «Езерского» и первая беловая рукопись «Медного всадника».

⁶⁵ Подробнее об этом см.: В. Е. Якушкин. Рукописи А. С. Пушкина, хранящиеся в Румянцевском музее в Москве. «Русская старина», 1884, т. 41, февраль, стр. 414; т. 43, сентябрь, стр. 645, 648 и сл. В Академическом издании вырванные листы, в соответствии с жандармской их нумерацией, обозначаются как два листа (притом разными способами). Мы тоже вынуждены пользоваться жандармскими номерами, но у нас речь идет не о листах жандармской тетради, а о листах пушкинского альбома. Ввиду того, что в тетрадь ЛБ № 2375 эти листы были вшиты лицевой стороной вовнутрь, то при нумерации больший номер приходился на правую половину лицевой стороны листа, а меньший — на оборот левой половины листа. Поэтому каждый из вырванных листов мы будем обозначать двойной цифрой, например: л. 33/20 (полный лист), л. 20 об./33 (лицевая его сторона), л. 33 об./20 (оборотная сторона).

Сноски к стр. 287

⁶⁶ Новые шифры вырванных листов: ПД №№ 930, 929А, 929Б, 845, 928, 927.

⁶⁷ См. схему состава альбома — Комментарий, стр. 21. Лист 32 (по нумерации ЛБ № 2374) каким-то образом попал в тетрадь ЛБ № 2375 и был включен В. Е. Якушкиным в ее описание («Русская старина», 1884, сентябрь, стр. 653). В Академическом издании этот лист обозначается по-разному (ср. V, 412, 416, 514). В фототипическом издании альбома ЛБ № 2374 вырванные листы воспроизведены и описаны в виде приложения.

⁶⁸ См.: Комментарий, стр. 38, 39.

⁶⁹ В Академическом издании (V, 408—409) последние четыре стиха представлены в виде двух набросков, не связанных с предшествующими десятью стихами рифмой Однако черновая рукопись позволяет восстановить связный текст строфы в целом:
Мне жаль что домы наши новы
Что выставляют стены их
Не льва с мечем не щит гербовый
А ряд лишь вывесок цветных
Что [наши] бабушки и деды
Для назидательной беседы
С жезлами, розами в звездах
В роброндах, в латах париках
У нас не блещут в старых рамах
Мне жаль что шайка торгашей
<Бранить> <?> дворянство преж<них> дней
[Дерзает] в плоских эпиграммах
И геральдического <льва>
Лягать присвоила права
(см.: Фототипии, стр. 76). Лист 31/21 воспроизведен здесь в перевернутом виде, так же и описан: лицевая его сторона названа оборотной, а оборотная — лицевой (см.: Комментарий, стр. 14; ср. там же стр. 18, 40, где положение листа указано правильно).

Сноски к стр. 288

⁷⁰ Быть может, появление этих строк связано с попыткой переработать начало Х строфы. Они были написаны сверху на правой половине л. 21 об./31 после черновика приведенной выше строфы. В «Комментарии» положение этого наброска на листе в одном случае указано неверно (стр. 40, примеч. 3; ср. стр. 14).

⁷¹ Вряд ли стихи 5—12 первой строфы могли быть зачеркнуты раньше (как это сказано в примеч. 4—V, 407).

⁷² См.: Комментарий, стр. 18, 40.

⁷³ Ср. V, 406: «Его отцу из них досталось»; исправить это чтение удалось после того, как левый край л. 32, прежде подклеенный к л. 31/21, был отклонен.

⁷⁴ В Академическом издании (V, 407) ошибочно напечатано «немного». Предшествующий вариант:
И что одни долги отец

⁷⁵ См.: Фототипии, стр. 6; ср. стр. 73.

Сноски к стр. 289

⁷⁶ Набросок перечеркнут (вероятно, после того как строфы отступления были написаны).

⁷⁷ См.: Комментарий, стр. 41.

⁷⁸ Возможно, эти стихи свидетельствуют о попытке переделать начало Х строфы (см.: Комментарий, стр. 40), но они никак не вяжутся с тем ее окончанием, которое написано на этой же странице и которое, кстати, вовсе не является новым.

⁷⁹ См.: Комментарий, стр. 18.

⁸⁰ В Академическом издании допущена неточность: «Я в том стою имею право» (V, 411).

Сноски к стр. 290

⁸¹ ЛБ № 2374, л. 32 об. Список подобного рода героев может быть значительно увеличен за счет вариантов (см. V, 411—412; Фототипии, стр. 78).

⁸² См.: Фототипии, стр. 79; стих 5 был исправлен на предыдущей странице (л. 32 об.).

⁸³ Вариант: Хоть малой он обыкновенный

⁸⁴ Варианты: а. Каких встречаем мы толпы б. Каких встречаем [ныне] много мы

⁸⁵ Первоначально было: Ленивый телом и душой

⁸⁶ Другой вариант: Он каждый день сидел за делом

⁸⁷ Вариант: И в размышленьи               зрелом
Б. В. Томашевский, печатая эту строфу в десятитомнике, соединил оба неполных варианта с помощью конъектуры «в раздумьи» (вместо написанного в черновике «в размышленьи»): «До трех часов в раздумьи зрелом» (т. IV, 1949, стр. 519).

Сноски к стр. 291

⁸⁸ Вариант: Свои стихи

⁸⁹ Вариант: [В Лауру] В Христину немочку

⁹⁰ Варианты: а. Во фраке           побелелом б. В зеленом фраке побелелом в. Во фраке               в жилете белом

⁹¹ Вариант:
Доставшемся недавно им
[От дяди слесаря —] От дяди — мир да будет с ним —

Сноски к стр. 292

⁹² Текст этой редакции см. ниже, в приложении.

⁹³ Вот некоторые варианты:
а. Лягает немощным копытом
    Демократический осел!
б. Лягает немощным копытом
    Демократический журнал
    [Четвероногий] Ушами славный либерал
в. В журналах немощным копытом
    Лягает бешеный осел:
    Дух века вот куда зашел — —

Сноски к стр. 293

⁹⁴ Этот неожиданно появляющийся здесь «чердак» заставляет вспомнить «конурку пятого жилья» в ранних набросках первой строфы (V, 388, 392). В позднейшем беловом автографе поэт отказался от этого варианта, восстановив предыдущий:
В это время
Иван Езерский, мой сосед,
Вошел в свой тесный кабинет...
          (V, 97).

⁹⁵ Один из вариантов: И что не много душ отец —

Сноски к стр. 295

⁹⁶ Эти стихи, в которых внешность героя была представлена несколько даже комичной, могли быть связаны с отмеченной уже поправкой в I строфе:
Иван Езерской, мой чудак
[Взошел] <и> отпер свой чердак
            (V, 406).

⁹⁷ В первоначальной редакции это XV строфа («Свищите мне, кричите, bravo»; V, 411—412).

Сноски к стр. 296

⁹⁸ См.: Комментарий, стр. 42; там же говорится и о других переделках в тексте первого отступления.

⁹⁹ Исключение, может быть, составляют лишь стихи 10 и 11 I строфы (об их переделке см. выше, стр. 293, 295).

¹⁰⁰ См. приложение.

¹⁰¹ Очевидно, в одно время с этими поправками (на той же странице, теми же чернилами) Пушкин наметил — очень сокращенно и неразборчиво — небольшой перечень царствований (V, 401). Другой список царей, более полный и более точный — от Ивана Грозного до Петра, написан на л. 16 об. альбома ЛБ № 2374 возле черновых набросков «Медного всадника», относящихся к описанию наводнения и к «Вступлению» (см. там же). Вероятно, второй из них был составлен на основе первого, который должен был попасться Пушкину на глаза, когда он просматривал вырванные из альбома листы с черновиками «Езерского». Возможно, что именно тогда первый список был зачеркнут; читается он лишь предположительно. Цель, с которой были написаны оба перечня, неясна, и попытка связать их с замыслом «Езерского» (см.: Комментарий, стр. 51; Рукою Пушкина, стр. 343) не представляется убедительной.

Сноски к стр. 297

¹⁰² См.: Комментарий, стр. 17.

¹⁰³ Это сложенные тетрадкой и частью подклеенные жандармами листы — ЛБ № 2375, лл. 23—28 об. (ПД № 936), и отделившийся от них листок — ПД № 194.

¹⁰⁴ В черновике (ЛБ № 2373) и в первой беловой это была VI строфа, но пятую Пушкин потом вычеркнул.

¹⁰⁵ Таким образом, от композиционных перемен, намеченных в альбоме ЛБ № 2374, Пушкин отказался.

Сноски к стр. 298

¹⁰⁶ Подробнее вопрос о датировке белового автографа рассматривается ниже.

Сноски к стр. 299

¹⁰⁷ См. статью Н. В. Измайлова («Пушкин и его современники», вып. XXXVIII—XXXIX, стр. 173, 178—182), с которым в данном случае напрасно спорил С. М. Бонди (см.: Комментарий, стр. 36).

¹⁰⁸ См. об этом у С. М. Бонди (Комментарий, стр. 44).

Сноски к стр. 300

¹⁰⁹ Вариант: Нева в теченьи возмущенном

Сноски к стр. 301

¹¹⁰ Ср. с черновиком «Медного всадника» (ЛБ № 2374. л. 11 об.):
Он также [думал] что река
Приподнялся —
     (V, 447).

¹¹¹ Заметка занимала л. 22 (с обеих сторон) и половину лицевой стороны л. 23.

¹¹² В рукописи, видимо, описка: обоих.

¹¹³ «Русская старина», 1884, т. 43, август, стр. 327.

¹¹⁴ Т. Г. Цявловская указывала мне на возможность связи этого наброска с неоконченным стихотворением «Чу, пушки грянули!..», в котором описывается торжество спуска на воду нового корабля. Но это стихотворение, судя по его положению в рукописи (ЛБ № 2374, л. 10), писалось в середине октября 1833 года, т. е. более чем год спустя после наброска в тетради ЛБ № 2373 (который датируется тоже по положению в рукописи). Оно отличается и своим размером (шестистопный ямб), тогда как на л. 23 тетради ЛБ № 2373 Пушкин наметил два четырехстопных ямбических стиха.

Сноски к стр. 303

¹¹⁵ См.: Фототипии, стр. 16.

¹¹⁶ Причины для беспокойства были: Пушкин оставил Наталью Николаевну не совсем здоровой, с двумя маленькими детьми; денег было мало, долгов много, а она еще затеяла переезд на новую квартиру. По приезде в Болдино тревога усилилась: Пушкин ожидал найти здесь письма от жены — их не было; они были получены только 8 октября.

¹¹⁷ См.: Комментарий, стр. 45—46.

¹¹⁸ См.: Фототипии, стр. 16.

Сноски к стр. 304

¹¹⁹ Ранний вариант строки «И там где финский рыболов» Пушкин изменил так, чтобы сильнее подчеркнуть признак времени.

Сноски к стр. 305

¹²⁰ Вначале эта строка имела иное продолжение (варианты): а. [Державной] Ужас<ной> волею Петра — б. Петра железною рукой.

¹²¹ О том, что перерыв был, свидетельствуют отпечатки на обороте л. 8 (тетрадь была закрыта) (см.: Фототипии, стр. 18).

Сноски к стр. 306

¹²² В альбоме эти четыре стиха записаны дважды (V, 442), причем одни и те же строки лишь зарифмованы по-разному. (Окончательный текст дает иной, третий вариант рифмовки; ср. V, 136, стихи 35—38).

¹²³ С. М. Бонди относит перерыв в этом месте (по его мнению, небольшой) ко времени около 10—11 октября. Если следовать его предположениям, эту дату пришлось бы отнести и к стихотворению «Чу, пушки грянули!..» (см: Комментарий, стр. 19, 47, 52). Н. В. Измайлов датирует стихотворение 6—20 октября (III, 2, 1245).

Сноски к стр. 307

¹²⁴ Текст первой строфы «Езерского» дается по первой беловой рукописи (ЛБ № 2375, л. 20 об./33; см.: Фототипии, стр. 71). Чтобы не усложнять транскрипцию, из многочисленных поправок, нанесенных на первоначальный слой (сначала чернилами, потом карандашом), приводим лишь те, которые имеют прямую связь с черновиком «Медного всадника». Для начала «Медного всадника» берется только первый слой записи на л. 10 альбома ЛБ № 2374 (см.: Фототипии, стр. 21).

¹²⁵ Исправлено карандашом из первоначального «вечер» (описка).

Сноски к стр. 309

¹²⁶ Пушкин писал в два столбца; когда он набрасывал эти стихи, левая нижняя четверть страницы (л. 10 об.) была еще свободной, он оставил ее для продолжения.

¹²⁷ См. Фототипии, стр. 72.

Сноски к стр. 310

¹²⁸ Вот некоторые варианты к этому наброску: а. Он был чиновник очень бедный б. Отменно молод в. Безродный           холостой г. Лицом немного [рябоватый] смугловатый д. Высокой бледный худощавый <?>

¹²⁹ Вариант: Как вы писал отменно много.

¹³⁰ Этим наброском начинались записи на л. 11. Первое четверостишие первоначально было написано на л. 10 об., там оно в точности повторяло черновой текст «Езерского». Переписывая его вторично, Пушкин переставил две строки и заменил первое лицо множественного числа вторым (при этом смысл обобщения расширялся).

¹³¹ Еще один набросок:
И <нрзб> Что за мода!
Не лучше ль ежели поэт
Возьмет возвышенный предмет...
              (V, 446).
дает лишь новый вариант окончания первого.

Сноски к стр. 311

¹³² Два последних стиха остались незачеркнутыми только потому, что были написаны на другой половине страницы — сверху.

¹³³ См.: Комментарий, стр. 48.

¹³⁴ В данном случае, говоря о беловом тексте, я имею в виду текст «окончательного» белового автографа, к черновым же отношу все записи «Езерского» в альбоме ЛБ № 2374.

Сноски к стр. 312

¹³⁵ В стихе 3 есть незначительное расхождение: «Дышал осенний вечер хладом» (л. 20 об./33); см. приведенную выше (стр. 307) схему переработки текста первой строфы «Езерского» для «Медного всадника», а также Фототипии, стр. 21; ср. стр. 71.

¹³⁶ См.: Фототипии, стр. 6.

¹³⁷ Обе эти строки после ряда исправлений приняли почти законченный вид уже в черновой рукописи «Езерского», при начале их переработки для «Медного всадника» (а в данном случае это самый показательный момент) поэт воспользовался самым ранним из черновых вариантов, приведенным выше.

¹³⁸ См. V, 446; Фототипии, стр. 23.

¹³⁹ Нужно учесть первоначальный вариант стиха 12:
Куда! нам нет от них прохода —
             (V, 418).

Сноски к стр. 313

¹⁴⁰ В основном тексте это соответствует стихам 31—62.

Сноски к стр. 314

¹⁴¹ Первые два стиха ранее входили в другой набросок:
И [стали] стогны озерами
Помчались улицы реками
И всп<лыл> П — <етрополь как тритон>
По п<ояс в воду погружен>
          (V, 454).

¹⁴² В Академическом издании этот набросок напечатан без первого стиха.

¹⁴³ Ср. V, 458, где этот стих напечатан неточно: «И рыло <?> корни их волной».

Сноски к стр. 315

¹⁴⁴ На л. 14 об. строки «Анджело» отпечатались поверх черновой записи «Медного всадника» (см.: Фототипии, стр. 30, 31).

¹⁴⁵ См.: Комментарий, стр. 19, 50.

¹⁴⁶ В примечании к тексту «Медного всадника» (V, 518) этот стих неправильно назван 138. Дело в том, что листок с переработанными Пушкиным стихами о мечтах Евгения был найден, когда пятый том находился в печати, и, хотя в основной текст эти шестнадцать дополнительных строк были вставлены (после стиха 46 первой части), в примечании и в разделе беловых редакций нумерация стихов осталась прежней. Поэтому на стр. 489—491 пятого тома к порядковому номеру каждого стиха, начиная со стиха 62, следует прибавлять число шестнадцать.

Сноски к стр. 316

¹⁴⁷ Счет листов идет в обратном порядке.

¹⁴⁸ Между л. 54 и предшествующим ему с этой, т. е. с задней, стороны тетради л. 55 один лист вырван. Так как на л. 55 имеются отпечатки некоторых строк с л. 54 об., надо думать, что наброски «Медного всадника» на л. 54 об. появились позже, чем лист был вырван. Учитывая это, едва ли можно допустить, что черновые записи «Медного всадника» в тетради ЛБ № 2372 Пушкин начал на вырванном листе.

¹⁴⁹ Вариант:
Живет под кровлей — где-то служит
Каким-<то> юнкером —<?>
«Под кровлей», т. е. на самом верхнем этаже (ср. в «Езерском»: «конурка пятого жилья» или «чердак»).

¹⁵⁰ Вариант: Боит<ся> знатных и не тужит

Сноски к стр. 317

¹⁵¹ Ср. с набросками «Езерского» (V, 414, примеч. 4; 416, строка 9 и примеч. 2).

¹⁵² С. М. Бонди объясняет появление этих стихов среди черновиков «Медного всадника», так же как и отрывка о Байроне, тем, что, отказавшись от мысли ввести родословную в «Медного всадника», Пушкин стал думать об ином ее применении и сделал для нее кое-какие наброски (см.: Комментарий, стр. 48). Правда, это трудно совместить с другим его предположением, что «окончательная» беловая рукопись уже существовала.

¹⁵³ Ср. V, 462—463 и 451—454, 463 и 454—455.

Сноски к стр. 318

¹⁵⁴ Однако в первую беловую эти стихи сначала были переписаны в ранней редакции, а потом уже переделаны.

¹⁵⁵ Не для него ли и оторвался он от своей работы?

Сноски к стр. 319

¹⁵⁶ Такова первоначальная помета на беловой рукописи, переправленная затем на 31 октября. В этом можно было бы видеть лишь исправление допущенной в счете дней ошибки, а «5 ч. 5 <мин.>» считать вечерними часами 31 октября. Но тогда получается, что Пушкин написал всю вторую часть вчерне (без тридцати начальных — около двухсот стихов) и переписал обе части набело в течение одних только суток или и того менее. Вероятнее предположить, что, начав черновик второй части 30 октября, Пушкин закончил его 31-го и сразу же принялся за переписку, которая затянулась далеко за полночь и была закончена лишь к утру 1 ноября. В таком случае первоначальная дата не была ошибочной, и если Пушкин исправил ее, то, вероятно, потому, что в основном работу над поэмой он окончил именно 31 октября.

¹⁵⁷ Набросок сделан сбоку от записи стихотворения «Соловей мой, соловейко» (ЛБ № 2375, л. 18 об. (ПД № 926Б)) на отдельном согнутом пополам листе, который получил в тетради ЛБ № 2375 два жандармских номера: 18 и 35.

¹⁵⁸ Пушкин писал тут в два столбца. Набросок плана не был первой записью на странице: он написан в правом верхнем углу, по-видимому, одновременно с набросками на левой половине и после того, как правый столбец был уже начат. Запись плана сделана не в таком строгом порядке, как это представлено в пятом томе, и, может быть, не вся сразу. Частично план был зачеркнут в связи с его выполнением.

Сноски к стр. 320

¹⁵⁹ Это можно было бы сказать обо всем черновике «Медного всадника» в тетради ЛБ № 2372. Исключение составляют лишь полторы строчки, неразборчиво, наспех набросанные на л. 52 после черновой записи завершающих стихов первой части.

¹⁶⁰ Эту тетрадь Пушкин брал с собой в дорогу и как раз в последние дни октября к ней обращался (черновик стихотворения «Воевода» на лл. 29 об.—28 об.).

Сноски к стр. 321

¹⁶¹ Если не считать упоминания о памятнике в одном из набросков «Вступления»:
И волны финские не раз
На грозный приступ шли бунтуя
И потрясали негодуя
Гранит подножия Петра
     (V, 440).
Последняя строчка повторялась и в первом слое перебеленной записи.

Сноски к стр. 322

¹⁶² Листок этот находился в собрании А. Ф. Онегина до 1892 года, когда был им передан студенту Московского университета Истомину, и с тех пор бесследно исчез (см. V, 517, а также: «Пушкин и его современники», вып. XII, 1909, стр. 11, № 15).

¹⁶³ Эта редакция заключительных стихов «Вступления», так же как и два приведенных выше четверостишия, в разделе «Варианты первой беловой редакции» (V, 488) оказались случайно пропущенными; они приводятся наряду с другими случаями пропусков и опечаток в дополнительном томе Академического издания.

Сноски к стр. 323

¹⁶⁴ Точнее после стиха 123, завершавшего отрывок об Александре I, который посылает своих генералов
Спасать от страха одичалый
И дома гибнущий народ.
    (V, 490).

Сноски к стр. 324

¹⁶⁵ На подлиннике цитируемого выше письма сохранилась надпись рукой управляющего III Отделением А. Н. Мордвинова: «Отвечать: 1-е. Что пиесы его [в журнале Смирдина помещаемые должны быть подвергнуты обыкновенной] для журнала Смирдина назначаемые могут быть печатаемы в оном по рассмотрении ценсурою на ровне с другими» (Пушкин, XV, 270).

¹⁶⁶ См. также письмо к Нащокину, написанное в 10-х числах декабря 1833 года (XV, 99).

Сноски к стр. 325

¹⁶⁷ Остафьевский архив, т. III. СПб., 1899, стр. 262.

¹⁶⁸ Подробное описание помет Николая I дано в статье П. Е. Щеголева «Текст Медного всадника» в издании: Медный всадник. Петербургская повесть А. С. Пушкина, стр. 66—68. Транскрипцию их см. в статье Т. Г. Зенгер-Цявловской «Николай I — редактор Пушкина» («Литературное наследство», кн. 16—18, стр. 522); там же затронут и вопрос об автоцензурных исправлениях Пушкина (подробно разбирает его П. Е. Щеголев).

Сноски к стр. 326

¹⁶⁹ По счету строф в первоначальной редакции (см. приложение).

¹⁷⁰ См. приложение (вторую редакцию).

¹⁷¹ Это предположение высказывал Б. В. Томашевский (см.: А. С. Пушкин. Стихотворения, т. I. Изд. «Советский писатель», Л., 1955, стр. 694 (Библиотека поэта. Большая серия); А. С. Пушкин, Полное собрание сочинений в десяти томах, т. IV, изд. 2, 1957, стр. 570).

Сноски к стр. 327

¹⁷² По-видимому, именно такой ответ и был намечен в последней зачеркнутой строке наброска «Вы за „Онегина“ советуете, други»: «[Пожалуй — я бы рад — ] [Так некогда поэт —]» (III, 1, 396). То, что ранее, набросав десятую главу, Пушкин пытался продолжить замысел в ином направлении, не меняет дела.

¹⁷³ См. V, 419, где эти поправки ошибочно отнесены в раздел «Позднейшей незаконченной переработки».

Сноски к стр. 328

¹⁷⁴ Один из них («Ты хочешь, мой [наперсник строгой]»), написанный в тетради ЛБ № 2373, относят предположительно к октябрю 1833 года; три других были написаны, очевидно, в первой половине сентября 1835 года (стихотворение «В мои осенние досуги» помечено 16 сентября).

¹⁷⁵ В большом Академическом издании они напечатаны как два отдельных произведения; первое датировано 1833—1835 годами, второе — предположительно мартом — апрелем 1835 года (см. III, 1, 445—446, 383—386; 2, 1277, 1258). В первом издании десятитомного Полного собрания сочинений Пушкина (малого Академического) Б. В. Томашевский напечатал эти стихотворения тоже отдельно (т. III, 1949, стр. 399—400, 334—338), хотя в примечании к отрывку «Чудный сон мне бог послал» (стр. 526) указал на связь его с замыслом стихотворения «На Испанию родную», одновременно высказав предположение, что названный отрывок является частью стихотворного замысла о готском короле Родриге. В третьем томе «Стихотворений» Пушкина (Библиотека поэта. Большая серия, изд. 2, 1955) оба эти отрывка, как относящиеся к одному замыслу, Б. В. Томашевский объединил под условным заглавием «Родрик», напечатав один из них, сохранившийся в беловой рукописи («На Испанию родную»), в основном тексте (стр. 685—688), а другой, оставшийся в черновике («Чудный сон мне бог послал»), в разделе «Других редакций» (стр. 749—750; мотивировку см. там же, стр. 868, 881); точно так же напечатаны эти тексты и во втором издании десятитомника (т. III, 1957, стр. 335—339, 470—471).

¹⁷⁶ Основанием для такой датировки может служить то, что на одном из листков с перебеленным текстом стихотворения «На Испанию родную» находится зачеркнутое первоначальное заглавие стихотворения «Полководец» — «Барклай де Толли»; очевидно, листок этот служил сначала обложкой перебеленной рукописи «Полководца», которая датирована 7 апреля 1835 года. Новое заглавие Пушкин приписал сверху на листке с текстом «Полководца», а прежней его обложкой воспользовался для перебелки стихотворения «На Испанию родную». Почерк, каким написано измененное заглавие (а также некоторые поправки в тексте «Полководца»), напоминает почерк беловой рукописи «На Испанию родную». Всё это и позволяет сближать обе рукописи по времени их появления.

¹⁷⁷ Очевидно, в бумагах Пушкина лист этот лежал отдельно от основной рукописи «Езерского», и впоследствии они тоже оказались в разных местах: листок со строфами второго отступления оставался у Жуковского и попал в собрание А. Ф. Онегина, остальное хранилось у наследников Пушкина, а от них перешло в Румянцевский музей. Долгое время исследователи спорили относительно места этих строф. После статьи С. М. Бонди об истории текста «Езерского», после того как все черновики были полностью напечатаны в Академическом издании Пушкина все сомнения в том, является ли листок ПД № 194 частью беловой рукописи «Езерского», отпали. Впервые связь между этим листком и основной частью беловой рукописи «Езерского», по свидетельству С. М. Бонди (Комментарий, стр. 43, примеч. 2), была разъяснена в ненапечатанной части работы Н. В. Измайлова. Что листок этот входил в состав тетради с текстом «Езерского», подтверждается не только качеством и размером бумаги: как на автографе ПД № 194, так и на всех листах тетрадки осталось одинаковое коричневатое пятно, получившееся оттого, что на рукопись (с обратной ее стороны) была пролита какая-то жидкость. Такое же пятно имеется и на листке с наброском «Какой вы строгой литератор!» (ЛБ № 2375, л. 17 (ПД № 926А)).

Сноски к стр. 333

¹⁷⁸ Вероятно, в это именно время и был вынут из тетради с беловым текстом «Езерского» лист со строфами второго отступления.

Сноски к стр. 334

¹⁷⁹ ПД, ф. 244, оп. 3, № 98. См.: Литературный архив, т. I, Л., 1938, стр. 34—35.

¹⁸⁰ О характере переработки в обоих этих случаях говорится в публикации С. М. Бонди (см.: Записки Отдела рукописей Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина, вып. XI, М., 1950, стр. 134—146). О других переделках упоминается в работе Т. Г. Зенгер-Цявловской «Николай I — редактор Пушкина» («Литературное наследство», кн. 16—18, стр. 535—536).

¹⁸¹ Подробный перечень всех исправлений был приведен в публикации 1923 года П. Е. Щеголевым. Но владевшая исследователем мысль о том, что текст цензурного автографа является окончательным, «дефинитивным», помешала ему объективно оценить эти поправки, и, объявив их незавершенными, он их отбросил. Для других исследователей, обращавшихся к рукописям Пушкина, заблуждение Щеголева было очевидным. Критическая оценка его работы была дана в статьях Б. В. Томашевского «Пушкин в „Народной библиотеке“» («Книга и революция», 1923, № 1 (25), стр. 13) и «Издания стихотворных текстов» («Литературное наследство», кн. 16—18, стр. 1089—1090), а также в названной выше статье Т. Г. Цявловской.

Сноски к стр. 335

¹⁸² Здесь и далее курсив мой, — О. С.

¹⁸³ При переделке, по исключении стиха 172 («По сердцу пламень пробежал»), этот стих (бывший 173) остался без рифмы.

¹⁸⁴ V, 499; ср. V, 147—148, стихи 165—179.

¹⁸⁵ Сначала стихи 177—178 Пушкин пробовал переставить (см. V, 499).

¹⁸⁶ В предшествующих сцене бунта стихах 151—164 переделка также не была закончена.

¹⁸⁷ Отбросив в VII строфе шесть последних стихов, а в IX — восемь первых, Пушкин перенес в VII строфу конец VIII, а в VIII — конец IX.

¹⁸⁸ Ср. в черновой рукописи ЛБ № 2373: «Служили богу и царям» (V, 397).

Сноски к стр. 336

¹⁸⁹ Опасения Пушкина не были преувеличенными; несмотря на то, что он трижды тщательно пересмотрел текст, цензура не пропустила в «Современнике» стих «За то со славой, хоть с уроном» (V, 98). Поэт заменил его взятым из черновой редакции III строфы стихом: «Зато на Куликовом поле» (V, 396). В печатном тексте «Родословной», может быть намеренно, стих этот был оставлен без рифмы.

¹⁹⁰ В Акад. издании этот, последний по времени, слой исправлений (V, 418) ошибочно приведен среди первоначальных вариантов беловой рукописи «Езерского».

¹⁹¹ См.: В. Г. Березина. Из истории «Современника» Пушкина. В кн.: Пушкин. Исследования и материалы, т. I. Изд. Академии наук СССР, М.—Л., 1956, стр. 296. примеч. 41.

Сноски к стр. 337

¹⁹² См. об этом в статье Н. В. Измайлова «Лирические циклы в поэзии Пушкина 30-х годов» (Пушкин. Исследования и материалы, т. II, 1958, стр. 26—28).

Сноски к стр. 339

¹⁹³ Как первоначальная, так и вторая редакции реконструируются на основании первой беловой сводки и черновых записей, а для отсутствующих в этих рукописях частей — по позднейшей беловой редакции. При этом из черновика и из первоначальной сводки извлекается последний — для каждой из приводимых здесь редакций — слой работы, а из поздней беловой — ранний слой записи. Источник текста в каждом случае указывается особо.

Сноски к стр. 340

¹⁹⁴ Это чтение (как и предшествовавшее ему: «Служили верою царям») являлось смягченным вариантом первоначально написанного в черновике стиха «Служили богу и царям» (ЛБ № 2373, л. 19 об.).

Сноски к стр. 344

¹⁹⁵ Или:
               Влюблен
Он был в Мещанской <?>, по соседству
В одну лифляночку