- 5 -
Н. В. ИЗМАЙЛОВ
Б. В. ТОМАШЕВСКИЙ КАК ИССЛЕДОВАТЕЛЬ ПУШКИНА
Безвременно скончавшийся 24 августа 1957 года Борис Викторович Томашевский был одним из самых выдающихся современных советских ученых-филологов — литературоведов вообще и пушкинистов в частности. Чем больше проходит времени со дня его смерти, тем сильнее чувствуется тяжесть утраты, трудность, быть может, даже невозможность, восполнить его отсутствие трудами тех немногих его сверстников, кто еще остался в строю, и тех молодых работников, кто идет им на смену. Вместе с тем всё яснее вырисовываются для нас его значение и место в развитии советской науки о литературе и прежде всего в развитии советского пушкиноведения; теперь мы уже в состоянии подвести основные итоги его долгой, напряженной и необычайно разносторонней деятельности, а наметить эти итоги в области изучения Пушкина является особенно необходимым и уместным на страницах Пушкинского сборника, посвященного памяти покойного исследователя.
Первые выступления Бориса Викторовича в печати, касающиеся Пушкина, относятся к 1915—1916 годам. Но временем начала его пушкиноведческой работы нужно считать 1913 год, год его возвращения в Петербург после четырехлетнего пребывания в Бельгии, где он изучал в Льежском университете математику и инженерное дело: в этом году были им задуманы, написаны или начаты его первые работы о Пушкине, многие из которых напечатаны значительно позже, а сохранили значение до наших дней, например, интересная и важная статья «Генезис „Песен западных славян“» (сборник «Атеней», кн. III, 1926).
Борис Викторович вступил в пушкиноведение в то время, когда русская историко-литературная наука была в переходном, вернее, даже в кризисном состоянии и искала новых путей, что отражалось очень отчетливо на состоянии и направлениях изучений Пушкина.
Биографический метод в литературоведении, сводивший историко-литературную проблематику к исследованию личной биографии автора, а в его творчестве искавший прежде всего отражений реально-биографических фактов и отношений, достиг большой изощренности, накопил огромную массу биографических фактов и материалов, но разменивался на мелочи и был не в силах ни охватить, ни истолковать изучаемые явления литературы, и прежде всего такое большое и сложное явление, как творчество Пушкина.
Близкий к биографическому историко-культурный метод, рассматривавший литературу лишь как один из элементов общей истории культуры, игнорируя ее художественную специфику, вытекающую из свойств ее материала — эстетически организованного слова, не удовлетворял исканиям
- 6 -
и требованиям молодого поколения пушкинистов, вступавшего в науку: характерно, что ученики С. А. Венгерова, прошедшие его известный Пушкинский семинарий в Петербургском университете, воспринимали от учителя его горячую любовь к литературе и преклонение перед Пушкиным, но оставались чужды его научному направлению — историко-культурной школе, хотя, с другой стороны, С. А. Венгеров влиял положительно на научную молодежь своим требованием всегда при исследовании Пушкина обращаться к рукописным первоисточникам. Нельзя, однако, забывать, что тогдашняя пушкинская текстология, на которой строились и старое Академическое издание сочинений Пушкина и Венгеровское издание, к этому времени вполне обнаружила свою несостоятельность: ее эмпиризм, отсутствие теоретической базы и вместе с тем ее формалистичность, выражавшаяся в замкнутых в себе транскрипциях черновых текстов, сделали невозможным завершение обоих изданий, оказавшихся не в состоянии не только дать историю пушкинского текста, о которой думал С. А. Венгеров, но и научно обосновать тексты вышедших томов.
Наряду с биографическими и историко-культурными изучениями, наряду с эмпирической текстологией развивалось в предреволюционные годы и другое, противоположное им направление, коренившееся в мистико-идеалистической философии и в символистской критике, направление, видевшее в художественном произведении лишь символ или видимую форму философских постижений поэта и потому ставившее целью исследования раскрытие тайной философской сущности произведения, исходя при этом из априорных и субъективных представлений самого исследователя, переносимых на поэта. Это направление исчерпало себя и потерпело полное крушение в известной книге М. О. Гершензона «Мудрость Пушкина», изданной уже после Октябрьской революции (1919), но написанной в основном в предшествующие годы. Отметим, что критике работы Гершензона Борис Викторович посвятил несколько страниц в своей книге «Пушкин» (1925) и в позднейших статьях, посвященных разбору изданий поэтических текстов.
Символистская критика в лице Андрея Белого много сделала для изучения силлабо-тонического стиха, заложив основы русского стиховедения. Но и эти исследования не были приведены в систему, не имели прочной исторической и теоретической базы; они также страдали субъективизмом и нередко интуитивным характером наблюдений и выводов.
В этих-то сложных условиях методологического разброда, крушения старых направлений, искания новых и начал свою исследовательскую деятельность Б. В. Томашевский.
Он не входил в состав венгеровского Пушкинского семинария, но всегда чувствовал себя близким товарищем его участников. Он прошел зато иную, своеобразную школу, не свойственную другим его сверстникам-пушкинистам: строгую школу высшей математики и техники, изученных в Льежском университете, с одной стороны, а с другой стороны — великолепную практическую школу углубленного, непосредственно из самого источника, изучения французской классической литературы в залах парижской Национальной библиотеки и в аудиториях Сорбонны.
Приступая к самостоятельной исследовательской работе, начатой им, как было сказано, в 1913 году, он уже обладал серьезными сведениями в истории русской и французской поэзии, в теории стиха, во всех областях творчества Пушкина. Эти разные направления его исследовательской мысли органически и естественно соединялись воедино — и соединялись в изучении творчества Пушкина. Пушкин уже тогда был ему ближе
- 7 -
всех других поэтов, всех других деятелей мировой культуры и стоял в центре его литературоведческих интересов и изучений: Пушкин как огромное и своеобразное явление русской поэтической культуры; Пушкин в его отношениях к современной ему русской и мировой поэзии, к французской культуре и литературе классического периода XVII и XVIII веков; Пушкин как важнейший этап в истории русского стиха XIX века, как поэт, творчество которого дает образцы всех русских стиховых форм и является неисчерпаемым источником для стиховедческих изучений. Вокруг этих проблем сосредоточиваются и развиваются его исследовательские работы первых лет деятельности Бориса Викторовича; этим проблемам, всё углубляя их и расширяя, он остался верен и всю свою жизнь.
Очень рано складываются в нем основные свойства исследователя и взгляд на метод научного исследования: работа на конкретном, осязаемом, научно проверенном материале, приводящем к объективно построенным выводам; отвращение ко всякого рода субъективным, априорным домыслам, не покоящимся на фактах; математическая точность и строгость анализа, приводящего к таким же точным и строгим формулировкам. Эти свойства и требования развились в целую методологическую систему, образовавшуюся после Октябрьской революции, в 20-х годах. В основе ее был глубоко и органически, отнюдь не формально усвоенный метод исторического и диалектического материализма; в применении к конкретным явлениям литературы метод, выработанный им, можно назвать (и он сам его так называл) филологическим методом в самом широком смысле этого термина. Сущность его — во всестороннем анализе каждого литературного явления и литературного процесса в целом как исторических прежде всего и связанных со всей окружающей исторической обстановкой и как обладающих специфической, эстетической силой воздействия, основанной на выражении мысли в определенных, ей соответствующих языковых и художественных формах; всесторонность и единство анализа — вот требование, которому он всегда следовал в своих историко-литературных изучениях зрелого периода, а эта зрелость наступила для него очень рано. Это не значит, конечно, что Борис Викторович за всю свою дальнейшую деятельность — за тридцать пять лет неустанной работы — оставался неизменным: наоборот, он был всегда в движении, всегда искал новые пути, всегда открывал новые возможности и новые, более глубокие и широкие методы изучения, приводящие к новым обобщениям, к более и более глубокому и широкому синтезу. Мы говорим о тех основных свойствах ученого, которые на всех этапах деятельности Бориса Викторовича образовывали его необычайно своеобразную, неповторимую и яркую исследовательскую индивидуальность.
Замечательно то, что, работая над Пушкиным, он с первых же шагов пришел к убеждению, что невозможно глубокое понимание и истолкование творчества поэта без обращения к его рукописям, без тщательного их изучения. В те годы метод транскрипций был единственным методом изучения творческих черновиков. К этому очень несовершенному методу должен был прибегать и Борис Викторович, но уже тогда он умел из механических, чисто внешних, статических транскрипций извлечь то, чего искал при анализе рукописей: движение мысли поэта, логику и содержание творческого процесса.
Прекрасной иллюстрацией к сказанному могут служить два письма Бориса Викторовича, сохранившиеся в архиве покойного литературоведа М. К. Клемана (Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский Дом)). Они написаны во время первой мировой войны, накануне
- 8 -
Февральской революции — 8 ноября 1916 и 13 февраля 1917 года, написаны на фронте, в условиях, крайне неблагоприятных не только для занятий творчеством Пушкина, но даже и для размышлений о нем, когда Борис Викторович служил в армии, в 12-й инженерно-строительной дружине, затерянной в полесских болотах. Тем более замечательны и полное владение материалом пушкинского творчества, проявленное в этих письмах, и точные, строгие формулировки наблюдений и выводов, подкрепляемые каждая рядом цитат, и широта мысли, дающей в дружеском письме конспекты целых исследований, иные из которых были осуществлены им впоследствии.
М. К. Клеман сообщал своему корреспонденту о новостях пушкиноведения в Петрограде, связанных с деятельностью Венгеровского семинария и Пушкинского общества при Петроградском университете. На эти сообщения живо отзывается Борис Викторович. Получив известие о том, что образована комиссия для полного транскрибирования черновых рукописей Пушкина, он отвечает: «Благодарю Вас за утешительное письмо — известие о транскрипции меня обрадовало. Без нее не будет никогда полного Пушкина. Кроме того, занятия пушкинскими рукописями чрезвычайно оздоровляют человека и исправляют взгляд на него (т. е. на Пушкина, — Н. И.). Человек, не копавшийся в рукописях Пушкина, тот не знает Пушкина как следует. Состав комиссии... ручается за добросовестность. Но не следует думать, что общая проверка — дело лишнее. Во-первых, каждому „комиссионеру“ интересно видеть все рукописи Пушкина. Во-вторых, знаю из опыта, что единоличная, единократная транскрипция не является окончательной. Я лично производил транскрипцию некоторых стихотворений по пять раз и каждый раз вносил поправки — и до сих пор не могу ручаться, что чтение мое — полное и правильное». В этих словах уже намечается, в сущности, тот коллективный метод работы над рукописями Пушкина, который почти двадцать лет спустя лег в основу подготовки советского Академического издания сочинений Пушкина и который был так чужд науке прежнего времени.
В другом письме Борис Викторович говорит об «открытии „Тавриды“», т. е. о расшифровке известной метрической схемы, записанной Пушкиным на листе с заголовком «Таврида»; последняя тогда понималась как предшествующая «Евгению Онегину» лирическая поэма в таких же «онегинских» 14-стишных строфах. В позднейшей статье о замысле «Тавриды» (1949) Борис Викторович убедительно опроверг такое представление, показав, что метрическая схема записана позднее, при переделке бесстрофных ямбов незавершенной элегии в «онегинские» строфы первой главы романа. Но в данном письме интересно для нас другое — острое внимание исследователя к вопросам версификации и строфики, всегда характерное для Б. В. Томашевского.
«Особенно интересно, — пишет он, — открытие „Тавриды“. Ясно пушкинское понимание 14-стиший Онегина. Для меня представлялось сомнительным, как следует расчленять эту строфу. Возьмем эту схему:
Ж М Ж М Ж Ж М М Ж М М Ж М М Разбить ее можно так:
|ЖМЖМ|ЖЖ||ММЖММЖ||ММ|
Иначе — четверостишие + пара, шестистишие + пара.
Другое понимание — три четверостишия всех форм рифмования + пара. Схема „Тавриды“ решительно говорит в пользу последнего понимания.
- 9 -
Да, пожалуй, и строй онегинской строфы склоняется именно к такому разделению.
Обозначение 1 2 1 (в третьем четверостишии пушкинской схемы, — Н. И.) не должно никого смущать: смысл его ясен, а что касается терминологии, то вообще нельзя от Пушкина требовать ее точности, тем более, что, вероятно, таковой не существовало в его время, как и ныне; вообще в версификации нет точных терминов, и каждый автор употребляет свои термины».
Бо́льшая часть одного из писем занята рассуждением Бориса Викторовича по поводу темы, которой думал заниматься его корреспондент: «Пушкин и философия». Признавая, что это «очень соблазнительная тема, но вряд ли плодоносная», Борис Викторович давал свое собственное понимание ее: он советовал «совершенно не касаться вопроса о „философской глубине“ и тем менее „о значении творчества Пушкина для современной гносеологии“ или что-либо еще более звучное» и ограничиться разработкой «исключительно вопросов о философской эрудиции и философских интересах Пушкина», т. е. оставаться в пределах объективных и твердо установленных историко-литературных фактов и не увлекаться абстрактно-субъективными построениями.
Внимательно и подробно рассматривает он все случаи употребления Пушкиным, начиная с лицейского времени, таких терминов, как «метафизический» («„метафизика“ — эквивалент „философии“... А „философия“ для Пушкина была философией французского XVIII века, „мудролюбием“, философией энциклопедистов»), «фило́соф» и «филосо́ф» («фило́соф — это последователь Эпикура, воспитанный на анакреонтических французских стихах Грессе и Грекура», и «совсем иное филосо́ф — это скучный проповедник»). После лицея эти два понимания сливаются, но «двойственное понимание философии у Пушкина не исчезло окончательно. Оно только приняло более реальные формы. С одной стороны, французская философия XVIII века, философская публицистика, „просвещение“, с другой, германская философия — ученость, что-то мало понятное, недоступное. Онегин и Ленский — представители этих двух философий». И далее характеризуется степень знакомства Пушкина с французской философией и публицистикой XVII—XVIII веков (причем Пушкин «чаще всего упоминает два философских термина: „циник“ и „скептик“»), его понимание философии как учения о человеке («для Пушкина философ — моралист и редко метафизик»). Общее заключение, к которому приходит автор, таково: «Философские запросы трогали Пушкина, когда он говорил о человеческих отношениях, и у него мы встретимся с философией истории, с несколько рискованными суждениями о народных судьбах, о „народности“, о смысле исторического течения и т. д. Но тщетно искать у него интересов к метафизике, натурфилософии и т. д.».
Место не позволяет, к сожалению, привести полностью это замечательное письмо, со всеми цитатами, подкрепляющими мысли автора. Но и приведенного достаточно, чтобы судить о направлении интересов, о характере мышления, о широте знаний Бориса Викторовича в этот начальный период его деятельности, когда определялись основные линии его будущих исследовательских трудов.
Оторванный обстоятельствами военного, а затем революционного времени от непосредственного и личного участия в пушкиноведческих трудах и спорах, Борис Викторович включается в них через печать: к 1915—1916 годам относятся его статьи в «Аполлоне», и в их числе работа «О стихе „Песен западных славян“», сохранившая и доныне всё свое
- 10 -
значение как исследование русского паузника, введенного А. X. Востоковым и широко разработанного Пушкиным в качестве эквивалента народно-песенного стиха. Тогда же (1917) Борис Викторович начинает печататься в органе академической Пушкинской комиссии «Пушкин и его современники». Участником этого сборника он оставался много лет, несмотря на то, что интересы и устремления молодого исследователя во многом расходились с направлением редакции сборника: редактор Б. Л. Модзалевский, так же как и С. А. Венгеров, умел всегда ценить и всегда выдвигал Бориса Викторовича как большую растущую силу в пушкинизме. Последний выпуск сборника (XXXVIII—XXXIX, 1930) был закончен и вышел под редакцией Бориса Викторовича.
С 1921 года Б. В. Томашевский включился вплотную в литературоведческую — и прежде всего пушкиноведческую — работу. Он сблизился с наиболее новаторским тогда кружком молодых исследователей — Обществом изучения поэтического языка (ОПОЯЗ), участники которого рассматривали литературу, в противоположность историко-культурной школе, как объект самодовлеющего эстетического изучения, как искусство, материалом которого является художественно организованное слово. Такое понимание литературы было близко Борису Викторовичу, стиховеду, исследователю художественных форм, и близость к ОПОЯЗу несомненно содействовала развитию и углублению его стилистических и стиховедческих изучений. Но он остался чужд крайностям так называемого «формального метода» с его убеждением в имманентности литературного процесса: такому взгляду противились свойственные Борису Викторовичу понимание литературы как исторического явления, а ее развития — как исторического процесса, и практика текстолога, заставлявшая его искать всегда, в каждом тексте, связей формы с вкладываемым в нее содержанием, потому что углубление этих связей до получения полного единства является основой всей работы художника над поэтическим текстом.
Проблемы пушкинской текстологии вместе с исследованием пушкинской метрики занимают с начала 20-х годов центральное место в трудах Бориса Викторовича. Как текстолог, он участвовал в выполнении большого, поистине общенародного дела, бывшего одним из выражений глубокого культурного переворота, внесенного Великой Октябрьской революцией. Надо было заново издавать Пушкина, освобожденного от цензурных пут и рутинных представлений, а для этого заново прочесть его, прочесть критически и научно. Скромные гизовские издания отдельных произведений Пушкина, в которых ближайшее участие принимал Борис Викторович, являлись в буквальном смысле школой, в которой развивалась советская пушкинская текстология. Здесь важное принципиальное значение имела небольшая статья Бориса Викторовича «Судьба „Дубровского“», опубликованная в 1923 году. В ней он дал справедливую критику дореволюционных приемов издания, ведших к порче авторского текста, и показал, что может дать вдумчивое, аналитическое, научно обоснованное прочтение трудной, черновой, неотделанной рукописи, основанное на всестороннем историко-филологическом исследовании произведения в целом.
Несколько раньше «Дубровского», в 1922 году, было выполнено Б. В. Томашевским замечательное издание «Гавриилиады». Известно, что эта антирелигиозная поэма молодого Пушкина, строго запретная в царское время, была тотчас после падения старого режима опубликована в нескольких очень несовершенных изданиях. Борис Викторович начал с того, что в рецензиях на эти издания (в том числе и на то, которое редактировал В. Я. Брюсов) подверг суровой критике их текстологическую
- 11 -
беспринципность и эклектизм. Затем он подготовил свое, научное, критическое издание поэмы, разрешив в нем труднейшую задачу: за отсутствием автобиографических рукописей и тем более печатных первоисточников поэмы установить наиболее достоверный текст «Гавриилиады» на основании ряда современных и позднейших списков. Текст, установленный Б. В. Томашевским, печатается почти без перемен и теперь, а принципы его установления и поныне остаются в силе.
Приложенный к тексту комментарий представляет целое исследование, где дается методика восстановления утраченного авторского текста, показаны отношения поэмы к ее источникам и предшественникам в мировой литературе и дальнейшая роль «Гавриилиады» в жизни Пушкина и в общественной жизни его времени.
Рядом с изданием «Гавриилиады» нужно поставить и участие Бориса Викторовича в подготовке сборника «Неизданный Пушкин» (Собрание А. Ф. Онегина. Труды Пушкинского Дома, 1922). При подготовке напечатанных здесь по несовершенным фотоснимкам стихотворных текстов, большей частью черновых, публикаторы были связаны устарелым методом транскрипций, единственным тогда; но публикации Бориса Викторовича показывают, чего может достигнуть и при этом несовершенном методе исследователь, вдумчиво анализирующий черновой автограф, исходя прежде всего из общего замысла поэта. В этом издании Б. В. Томашевский явился крупнейшим исследователем-текстологом. Но в отличие от некоторых своих сверстников и товарищей по работе, понимавших «науку о Пушкине» чисто догматически, ограничивая ее механическим извлечением из первоисточника так называемого «канонического» текста, он чувствовал глубокую неудовлетворенность транскрипционным методом исследования рукописей и искал новых путей, которые бы сделали текстологию отраслью филологической науки, построенной исторически и критически.
На основе этих разнообразных опытов отбора, установления и публикации текстов, выработанных в практике гизовских изданий и трудов Пушкинского Дома, в 1924 году был подготовлен Борисом Викторовичем (при участии К. И. Халабаева) первый советский однотомник сочинений Пушкина.
Об издании полного собрания сочинений поэта тогда было рано и думать: ни состояние текстологии, ни положение полиграфии этого не позволяли. Воспроизводить старые, дореволюционные издания классиков (как это вошло в практику Литературно-издательского отдела Наркомпроса в самые первые годы после Октябрьской революции) по отношению к Пушкину не имело смысла — настолько очевидной была их непригодность. Опыт нового издания В. Я. Брюсовым лирики поэта в виде первой части первого тома Полного собрания сочинений Пушкина (1919) — оказался в принципе несостоятельным (и это вскоре показал в своей рецензии Б. В Томашевский). Перед редактором первого советского однотомника стояла задача — дать избранного, наиболее необходимого и вместе с тем достаточно полного Пушкина. Борис Викторович решил задачу, построив книгу строго и своеобразно. В однотомник вошли только художественные тексты, и прежде всего то, что сам Пушкин напечатал и собрал при жизни: четыре части «Стихотворений», поэмы, романы и повести, драматургия, «Евгений Онегин»; затем — произведения 30-х годов, то, что не могло быть им опубликовано по политическим причинам, и важнейшее из того, что было неокончено, рассеяно по журналам и альманахам или осталось в рукописях разного времени. Последний раздел был, конечно, неопределенным по составу и мог расширяться и дополняться, что и было
- 12 -
сделано в дальнейших изданиях однотомника. Но сама по себе эта книга 1924 года была большим и принципиально важным достижением.
Результаты своих работ над Пушкиным, своих историко-литературных и текстологических изучений и наблюдений Борис Викторович изложил в небольшой, но чрезвычайно ценной и содержательной книжке «Пушкин. Современные проблемы историко-литературного изучения» (1925). Эта книжка имела в полном смысле слова этапное значение в нашем пушкиноведении; ее должен и теперь знать каждый, кто начинает работать над Пушкиным и более того — кто хочет стать литературоведом, и переиздание основных ее глав было бы и теперь вполне целесообразно. Автор дает обзор современных и предреволюционных методов изучения Пушкина, от биографического и историко-культурного до интуитивно-символистского, и, критикуя их, излагает свои исторические и филологические принципы интерпретирования произведений поэта. Он рассматривает старые, механические и догматические приемы чтения пушкинских рукописей (доведенные до предела П. О. Морозовым в четвертом томе старого Академического издания, 1916) и показывает на ряде примеров, как критический анализ общего замысла, а не механическое чтение отдельных слов черновика, позволяет извлечь из него связные и почти законченные тексты стихотворений, считавшихся «ненаписанными».
В книжке рассматриваются методы установления авторства Пушкина для некоторых анонимных статей «Литературной газеты», расшифровываются пушкинские планы изданий сборников стихотворений и т. д. Это своего рода сжатая энциклопедия проблем, возникающих перед пушкинистом — текстологом и литературоведом, и методов исследования этих проблем. При этом основным требованием автора является рассмотрение творчества поэта интегрально, во всей его полноте, сложности и обусловленности. Никаких произвольных и субъективных домыслов в изучении Пушкина быть не должно: лишь критическое, объективное, всестороннее изучение реально-исторического материала может дать положительные результаты. И, критикуя субъективистские приемы построения философии Пушкина у М. О. Гершензона, автор заключает свою книгу простой и выразительной сентенцией: «Пушкина надо читать не мудрствуя лукаво».
Наряду с этим первым, замечательным опытом построения основной проблематики и методологии изучения Пушкина Борис Викторович продолжал в 20-х годах разрабатывать проблемы, возникшие перед ним уже прежде, с первых лет его деятельности. В 1923 году вышла в Берлине (в сборнике «Очерки по поэтике Пушкина», изд. «Эпоха») его большая работа «Пятистопный ямб Пушкина», замечательная математическим методом подсчетов метрических и ритмических элементов стиха, на котором она основана. Некоторые положения этого исследования были потом пересмотрены автором, но таблицы подсчетов сохраняют всё свое значение и теперь, как точный и объективно ценный материал для изучения одного из важнейших пушкинских метров. Статья вошла потом в книгу Б. В. Томашевского «О стихе» (1929), объединившую исследования автора по стиховедению (а также по ритмике прозы — на материале «Пиковой дамы») за весь предшествующий период с 1915 года. В этом сборнике господствующее место занимают статьи, посвященные творчеству Пушкина или основанные на материале его творчества. В них подводится итог многолетним изучениям автора.
С другой стороны, Борис Викторович продолжал разрабатывать и всегда занимавшую его проблему о связях Пушкина с французской культурой. Этой проблеме посвящен ряд очень значительных работ 20-х годов:
- 13 -
статья «Пушкин и Буало» в сборнике «Пушкин в мировой литературе» (1926), две статьи, исследующие отношения Пушкина к современной французской литературе и к «французским делам», т. е. к Июльской революции 1830 года, на материале только что найденных тогда писем поэта к Е. М. Хитрово (сборник «Письма Пушкина к Е. М. Хитрово». Труды Пушкинского Дома, 1927).
В этих работах проявилась в полной мере замечательная эрудиция Бориса Викторовича как в поэзии французского классицизма и в его теоретических основах, так и во французской литературе романтического периода (т. е. первой трети XIX века) — повествовательной, политико-публицистической, исторической, философской. В них отразилась и одна из коренных мыслей Бориса Викторовича в его еще складывавшейся тогда концепции творчества Пушкина: мысль о тесных, многосторонних и глубоких связях Пушкина с мировой, в особенности с французской культурой, о том, что творчество Пушкина — вполне самобытное национально-русское явление, но не изолированное, не одинокое, а связанное со всей мировой общественной (а значит, и литературной) жизнью своего времени. Наконец, в одной из статей рассматривается тема, которую Борис Викторович считал одной из важнейших в творчестве Пушкина: тема революции как исторически обусловленного и закономерного явления первостепенного значения.
Так складывались основные элементы изучения Пушкина Б. В. Томашевским за первые пятнадцать лет исследовательской деятельности, до 1930 года.
С начала 30-х годов перед советским пушкиноведением возникает новая громадной важности задача: дать стране советское Академическое полное собрание сочинений Пушкина. Этой задаче Борис Викторович отдался со всей свойственной ему энергией, с громадным увлечением и страстностью. На много лет Академическое издание становится для него центральной исследовательской работой. Самая постановка издания требует разрешения ряда важнейших, новых методологических проблем, и эти проблемы захватывают его научно-творческую деятельность по всей ее ширине. В большом коллективе пушкинистов — редакторов Академического издания Борис Викторович занимает одно из первых мест, и нет вопроса в этом сложном, новаторском предприятии, к которому бы он не приложил свою мысль и свой самоотверженный труд.
Принципы и практика Академического издания сочинений Пушкина сложились не сразу: изданию предшествовал ряд подготовительных коллективных трудов. Назовем ряд изданий сочинений поэта, хотя и полных, но облегченного типа (приложение к «Красной ниве», 1930—1931; ГИХЛ, 1931—1933, и дальнейшие), замечательный для своего времени и не утративший до сих пор значения «Путеводитель по Пушкину» (1931), наконец, пушкинский том «Литературного наследства» (кн. 16—18, 1934). В позднейшие годы (1936—1941) своего рода органом Академического издания стали «Временники» Пушкинской комиссии Академии наук СССР. Во всех этих предприятиях принимал деятельное и ближайшее участие Борис Викторович.
В особенности нужно отметить ряд его работ, помещенных в пушкинском томе «Литературного наследства». Здесь в статье «Из пушкинских рукописей» исследуются в связи с эволюцией общественно-политических и литературных взглядов Пушкина малоизученные и вовсе не изученные вопросы пушкинской текстологии, от ранних, кишиневского времени, опытов в разных лирических и эпических жанрах до стихотворений последних
- 14 -
месяцев жизни; в других статьях интерпретируются труднейшие тексты и сложнейшие произведения, подобные десятой главе «Евгения Онегина», исследование которой может быть признано классическим по глубине и полноте текстологического и историко-литературного анализа, по стройности и логичности изложения; восстанавливается история и состав не дошедших до нас, считавшихся утраченными ранних автографических сборников стихотворений, приготовленных Пушкиным для издания: «тетради Всеволожского» и «Капнистовской тетради» (впоследствии, когда первая из них была обнаружена и поступила в Государственный литературный музей, а о второй наши сведения расширились, положения, высказанные Борисом Викторовичем в статьях 1934 года в гипотетической форме, блестяще подтвердились; ср.: Летописи Государственного литературного музея, т. I, Пушкин, 1936). Там же, в пушкинском томе «Литературного наследства», Борис Викторович поместил обширный критический обзор изданий стихотворных текстов Пушкина советского времени (1918—1933). Замечательны в нем критическая острота и язвительная беспощадность к невежеству и к беспринципности иных редакторов, а вместе с тем глубина, объективность и основательность критики, характерные для Бориса Викторовича; это в полном смысле творческая, конструктивная критика, принципиальная и теоретически обоснованная: таков он был всегда, выступая как критик, особенно в случаях, почитаемых им важными и имеющих принципиальное значение.
Как одно из замечательных открытий Бориса Викторовича в области текста и творчества Пушкина, непосредственно связанных с его работой в Академическом издании, нужно отметить статью-публикацию в четвертом—пятом томе «Временника Пушкинской комиссии» (1939), в которой по рукописи реконструирована первоначальная редакция одиннадцатой главы «Капитанской дочки», написанная Пушкиным еще без оглядки на цензуру, что имеет очень существенное значение для правильного понимания как истории создания романа, так и подлинной сущности отношений между Гриневым и Пугачевым в построении Пушкина. Сам по себе текст, напечатанный и проанализированный Борисом Викторовичем, не является совершенной новостью, но его правильное построение и, главное, его существенное идейное значение не были никем до него поняты и раскрыты.
С подготовкой Академического издания сочинений Пушкина связано и составленное Борисом Викторовичем совместно с Л. Б. Модзалевским научное описание рукописей Пушкина, хранящихся в Пушкинском Доме (1937). Принципы описания, выработанные тогда составителями, до сих пор остаются образцом для всех описаний подобного рода, а приложенный к описанию каталог сортов бумаги, на которой написаны вошедшие в него автографы Пушкина, представляет собой незаменимый ключ для определения не только пушкинских рукописей, но и всяких иных современных им. (Такой же каталог сортов бумаги «органических» тетрадей и других рукописей Пушкина, входивших до 1937 года в собрания Библиотеки СССР имени В. И. Ленина, Ленинградской Публичной библиотеки и других учреждений, составленный Борисом Викторовичем, до сих пор, к сожалению, не издан и хранится в рукописи в Пушкинском Доме).
В том же 1937 году вышло пересмотренное издание пушкинского однотомника под редакцией Б. В. Томашевского. Однотомник был значительно расширен по сравнению с рядом предыдущих, изданных в 1924—1930 годах, а главное, построен на иных основаниях: стихотворения даны в общем хронологическом порядке, добавлена критическая и историческая
- 15 -
проза, статьи редактора в приложениях составляют в совокупности краткую «пушкинскую энциклопедию». Этот однотомник был новым шагом вперед в пушкинской текстологии и в научно-популярной интерпретации его творчества: Б В. Томашевский и в массовом издании умел сохранить строгую научность и оставаться вполне оригинальным.
Все перечисленные труды предшествуют, как сказано, Академическому изданию и сопровождают его. Центральной же работой Бориса Викторовича, занимавшей его много лет и поглощавшей в наибольшей степени его творческую энергию, остается само Академическое издание сочинений Пушкина, которое по праву нужно считать одним из крупнейших, если не самым крупным коллективным литературоведческим трудом, предпринятым и выполненным в советское время и только в советское время возможным.
Тогда — в середине 1930-х годов — над изданием работал, обдумывал и подготовлял его большой коллектив, целая фаланга пушкинистов, в большинстве принадлежавших к одному поколению и научно воспитанных приблизительно в одно время. С грустью приходится напомнить, что из этого творческого коллектива теперь, через двадцать пять лет после первого организационного собрания пушкинистов, посвященного изданию (1933), большей половины мы не досчитываемся: нет В. Д. Бонч-Бруевича, много лет организационно возглавлявшего весь сложный редакторский аппарат издания, нет таких крупных его участников, как Г. О. Винокур, В. В. Гиппиус, В. Л. Комарович, Л. Б. Модзалевский, М. А. Цявловский, Б. М. Энгельгардт, Д. П. Якубович... Среди них одним из самых деятельных и авторитетных был Борис Викторович, последним — до настоящего времени — ушедший от нас из числа пушкинистов, начинавших это огромное предприятие.
Академическое издание сочинений Пушкина поставило перед пушкинистами-текстологами небывало трудную задачу: представить, помимо основных текстов, законченных или извлеченных из рукописей, весь рукописный фонд Пушкина, и прежде всего весь фонд его черновиков, т. е. выполнить то, чего не могли достичь ни старое, дореволюционное Академическое издание, ни издание, предпринятое С. А. Венгеровым. Но представить черновые тексты нужно было теперь не в виде давно отвергнутых транскрипций (оставшихся лишь рабочим, вспомогательным материалом для редактора), а в системе, раскрывающей постепенное становление текста во времени, ход творческой работы над произведением от первоначального замысла до завершения чистовой отделки (поскольку, разумеется, сохранились рукописи), — одним словом, воссоздать творческую историю произведения во всех ее деталях, как бы повторяя вслед за автором ход его мысли. Этот новый, аналитический и исторический, а вместе с тем и психологический метод чтения и публикации черновиков был подготовлен всем предшествующим опытом многих советских пушкинистов-текстологов, среди трудов которых важное место занимают труды Бориса Викторовича. Уже в 1928 году, работая над подготовкой к печати черновых текстов так называемого «Майковского» собрания автографов Пушкина (издание это не вышло, но его материалы послужили для первого полного собрания сочинений Пушкина 1930—1931 годов и позднейших), Борис Викторович предложил новый, остроумный и простой (в принципе) способ подачи черновых вариантов — вынося их в сносках к соответствующим строкам и отрывкам основного текста (т. е. последнего чтения) рукописи. Этот графический метод был усовершенствован и детально разработан позднее редакторским коллективом издания. Но необходимо помнить, что внешне
- 16 -
относительно простой графический способ подачи черновой рукописи является следствием углубленного ее исследования, не только текстологического, но и историко-литературного, основанного на изучении творческой истории произведения, его места в истории творчества поэта, его идейного содержания, особенностей метрики и строфики, языка и стиля и т. д., — словом, полного и всестороннего филологического исследования.
Подобный метод требует от редактора и большого труда, и широкой и глубокой эрудиции.
Блестящий образец такого труда дал Борис Викторович, приготовив для Академического издания том, содержащий «Евгения Онегина», и приготовив его в самые сжатые сроки.
В самом деле, собрать весь материал беловых и черновых рукописей и всех печатных первоисточников пушкинского романа, систематизировать и проанализировать этот материал, найти каждому наброску и каждой строке свое место, представить на сотнях страниц всю историю работы поэта над своим любимым произведением — это поистине научный подвиг. Сам Борис Викторович не был удовлетворен своим трудом, считал его даже неудачным и требующим переработки. Действительно, в томе есть отдельные неотшлифованные места — следствие чрезвычайно быстрой работы, требовавшейся от редактора. Но всё это мелочи; недовольство редактора своей работой свидетельствует лишь о его исследовательской требовательности к себе, а шестой том Академического издания остается и теперь незаменимым пособием для каждого исследователя «Евгения Онегина» и таким образцом текстологической работы, каким советское литературоведение вправе гордиться.
Помимо «Евгения Онегина», Борис Викторович редактировал в Академическом издании том художественной прозы (VIII), причем сам подготовил такие труднейшие в текстологическом отношении произведения, как «История села Горюхина», «Дубровский», «Капитанская дочка». В послевоенные годы ему пришлось взять на себя завершение редакторской работы над томами критики и публицистики (XI и XII), прерванной войной и смертью основного редактора В. В. Гиппиуса.
Время работы над Академическим изданием сочинений Пушкина стало для Бориса Викторовича и временем начала подведения основных итогов изучения творчества поэта в целом.
В русско-французском томе «Литературного наследства» (кн. 31—32, 1937) он напечатал большую статью обобщающего характера «Пушкин и французская литература», где не только резюмировал все свои прежние работы на частные темы, входящие в эту проблему (Пушкин и Буало, Пушкин и Мольер, Пушкин и Лафонтен, Пушкин и французские романтики и др.), но заново поставил всю проблему, рассматривая ее не с точки зрения «влияний» и «заимствований», но в смысле восприятия и критики Пушкиным французской литературы и шире — французской культуры в целом и значения последней для формирования его философских, политических, литературных, исторических воззрений и для его литературного творчества. Эта статья явилась своего рода подготовкой к позднейшей (еще не напечатанной) работе еще более обобщающего и углубленного итогового значения — «Пушкин и Франция».
В 1941 году в сборнике «Пушкин — родоначальник новой русской литературы» (изд. Института мировой литературы Академии наук СССР) появились две другие статьи Бориса Викторовича не менее важного обобщающего значения: «Пушкин и народность», посвященная выяснению смысла и значения этого понятия у Пушкина, его источников, его формирования
- 17 -
и развития, и «Поэтическое наследие Пушкина (Лирика и поэмы)», где речь идет о значении поэтического творчества Пушкина в лирических жанрах и в поэмах для последующего развития русской поэзии, о воздействии поэзии Пушкина на творчество русских поэтов XIX — начала XX века. Эти статьи, основанные на изучении громадного материала, как творчества Пушкина, так и русской поэзии вообще и — в вопросе о понятии народности у Пушкина — материала западноевропейской общественно-политической и философской литературы, были уже непосредственными подступами к той основной задаче, которую ставил перед собой исследователь еще в предвоенные годы: создать монографию, охватывающую все стороны мировоззрения и творчества Пушкина в их взаимосвязях с русской и мировой общественной жизнью, общественной мыслью и литературой.
Великая Отечественная война прервала на несколько лет работу над Академическим изданием собрания сочинений Пушкина и отсрочила создание задуманной Борисом Викторовичем монографии, но для него и эти годы были временем непрекращающегося труда, даже в тяжелых условиях блокады Ленинграда, а позднее — в эвакуации. Именно тогда Борис Викторович вчерне подготовил большую работу о строфике Пушкина, напечатанную теперь во втором томе сборника «Пушкин. Исследования и материалы» (1958).
В этой работе рассматривается строфа как важнейшее организующее начало стихотворного произведения, связанное с повторяющимися метрическими формами и с расположением рифм. Автор показывает в каждом метре все формы и разновидности строф, применяемые Пушкиным, и анализирует эти формы не только теоретически, но также и исторически, вскрывая их генезис, их предшествующую Пушкину историю в западноевропейской (преимущественно французской) и русской поэзии. Каталог строфических форм, приложенный к исследованию, обнимает всё поэтическое творчество Пушкина, кроме сравнительно немногих произведений, преимущественно крупных, написанных бесстрофно. Работа о строфике Пушкина — еще один и очень значительный вклад в подведение итогов изучения творчества поэта, результат многих лет работы над его стихосложением и над его текстами, труд, важный и для русского стиховедения вообще.
В те же военные годы получила практическое выражение и другая проблема, давно занимавшая Бориса Викторовича: проблема языка Пушкина и значения его творчества для образования русского литературного (и в особенности поэтического) языка. К этой лингвистической проблеме Борис Викторович имел всегда тяготение; язык всегда рассматривался им как основной материал, подлежащий изучению литературоведа; лингвистика, поэтика, метрика были всегда тесно связаны в его сознании. В годы войны он участвовал в подготовительной работе к составлению словаря языка Пушкина. Когда позднее работа над словарем была налажена, Борис Викторович вошел в состав его редакции и принял в составлении и обработке словарных материалов деятельное и заинтересованное участие. Ряд его работ о русском литературном языке, о соотношении языка и стиля основан на материале творчества Пушкина; одной из последних его работ была статья о вопросах языка в творчестве Пушкина, напечатанная в первом томе сборника «Пушкин. Исследования и материалы» (1956), рассматривающая теоретические взгляды Пушкина на вопросы лингвистики и литературного языка. Историк литературы и исследователь стиха сочетались в нем с лингвистом, и это было его твердо сложившимся теоретическим убеждением: литературовед, утверждал Борис Викторович,
- 18 -
должен быть и языковедом, филологом в самом широком смысле; только при таком сочетании возможно глубокое и подлинно научное понимание проблем литературного процесса.
Обращаясь к другим посвященным Пушкину трудам Бориса Викторовича, которые он вел в послевоенные годы, нужно прежде всего сказать о нескольких подготовленных им изданиях сочинений Пушкина. В 1949 году вышло под его редакцией десятитомное полное собрание сочинений поэта («малое» Академическое), содержащее весь основной текст «большого» Академического издания, включая письма Пушкина, с приложением избранных важнейших вариантов и с краткими примечаниями ко всем текстам. Но это «облегченное» издание вовсе не является простым повторением, перепечаткой текстов большого Академического: в него, во-первых, добавлены те тексты (не все, разумеется, но избранные), которые должны были войти в один из трех дополнительных томов большого Академического издания, до настоящего времени, к сожалению, так и не выпущенных в свет; во-вторых, тексты лирики, «Евгения Онегина», драматических произведений, критико-публицистической прозы были проверены Борисом Викторовичем по первоисточникам, рукописным и печатным, и в них внесено немало поправок и уточнений, иногда очень существенных. Укажем, например, на новую композицию элегии, или лирической поэмы «Таврида», начатой Пушкиным в 1822 году. Новая компановка текста, восстановленного из сохранившихся в рукописях фрагментов, — в некоторых частях предположительная, но крайне интересная и, несмотря на фрагментарность, внутренне очень стройная, — была впервые дана в отдельной статье «Таврида» того же 1949 года вместе с новой интерпретацией этого невыполненного пушкинского замысла. Десятитомное издание давно стало настольным для каждого, кто занимается Пушкиным, — специалиста-исследователя, учителя, студента, — и для широкого массового читателя, любящего поэта, стало самым надежным и полным по тексту, единственным (после изданий «Academia» 1935—1938 годов), в котором все тексты, хотя бы кратко, прокомментированы.
Казалось бы, такое издание может считаться завершением редакторской текстологической работы. Однако, приступив в 1956 году к переизданию десятитомника, Борис Викторович счел необходимым вновь, еще раз проверить по первоисточникам строчку за строчкой все его тексты. Этим огромным, кропотливым трудом он был занят в последние месяцы жизни, и издание, законченное в 1958 году, после его смерти, содержит опять несколько интересных новаций: такова новая композиция и последовательность текстов стихотворения «Клеопатра» от его первой редакции 1824 года до отрывков поэмы, вставленных в повести 30-х годов — «Мы проводили вечер на даче...» и «Египетские ночи». Обоснование текстов и интерпретация этого произведения даны были в специальной статье, опубликованной в 1955 году, а текст в этой редакции впервые напечатан в трехтомнике 1955 года, речь о котором ниже. Новые чтения, а вместе с тем и новые интерпретации, были введены в тот же трехтомник, а из него перенесены в десятитомное издание 1956—1958 годов, в ряде лирических стихотворений. Можно, в частности, указать такие, как «Царское село» («Хранитель милых чувств и прошлых наслаждений», 1819), «Опять увенчаны мы славой» (1829), «Дельвигу» («Мы рождены, мой брат названый», 1830) и многие другие. Два четверостишия, печатавшиеся прежде раздельно, но составляющие, как оказалось по палеографическим признакам, одно целое — «Одни стихи ему читала», были впервые прокомментированы Б. В. Томашевским как переложение иронического пассажа из
- 19 -
Ж. Жанена (трехтомник, т. 3, стр. 730, 876—877). Эти примеры могли бы быть приумножены.
Ряд уточнений, иногда очень существенных для правильного понимания, был внесен в тексты критических статей Пушкина (т. VII издания). Были учтены и все новейшие открытия пушкинских текстов, опубликованных в последние годы.
Выше был упомянут трехтомник 1955 года. Мы имеем в виду стихотворную часть наследия Пушкина, отредактированную Б. В. Томашевским в большой серии «Библиотеки поэта». Это издание отличается от всех прежних, включая и малые Академические, прежде всего своей композицией. Редактор, планируя его, основывался на взглядах и принципах самого Пушкина, полагавшего основными жанрами своего поэтического творчества не «мелкие» стихотворения, но поэмы и роман в стихах, за которыми следует драматургия, и соответственно этому строившего свои издания. И тогда как, по давней традиции, все прежние советские издания (кроме однотомников, редактированных Борисом Викторовичем) начинались с лирики, новый трехтомник, построенный по пушкинским планам, содержит в первом томе поэмы и «Евгения Онегина», во втором — драматические произведения и сказки; лишь технические соображения заставили поместить сюда же и стихотворения лицейского периода, отделив их от зрелой лирики 1817—1836 годов, занявшей третий том издания.
Такая композиция, оправданная исторически и логически, представляется очень убедительной. Необычным явилось в ней и выделение — опять-таки в соответствии с намерениями Пушкина — цикла из пятнадцати элегий 1816 года.
Но значение трехтомника «Библиотеки поэта» не ограничивается новизной его композиции, ни даже новым прочтением некоторых текстов и обновленным комментарием. Очень значительна в нем вступительная статья, содержащая краткий очерк творческого развития Пушкина, соответственно основным этапам его биографии, и оценку его литературной (прежде всего поэтической) деятельности в свете дальнейшего развития русской литературы. Здесь в сжатой и по необходимости тезисной форме, без исследовательского аппарата и аргументации дана та общая концепция творчества Пушкина в его органическом развитии, к которой пришел Борис Викторович в результате своих многолетних изучений и которая должна была лечь в основу задуманной им монографии: движение творческой личности Пушкина от ученичества и ранних исканий через романтический период к зрелому реализму; определение пушкинского реализма как сочетания трех основных начал: народности, историзма, гуманизма; определение творческой личности Пушкина как своеобразнейшего явления русской национальной культуры, порожденного всем развитием общественно-исторической жизни России, и вместе с тем как явления мировой культуры, воспринявшего ее лучшие достижения, ее наиболее передовые мысли, — явления, в свою очередь мощно повлиявшего на русскую и мировую культуру.
Отдельные положения этой общей концепции были, как уже сказано, развиты в ряде статей конца 30-х годов, продолженном в послевоенные годы. Здесь особо важное место занимает статья «Историзм Пушкина» («Ученые записки ЛГУ», 1954), раскрывающая один из элементов трехчленной формулы пушкинского реализма, установленной Борисом Викторовичем. Статья рассматривает становление и развитие историзма как основного элемента мировоззрения Пушкина и определяющей черты его творчества — от абстрактного понимания историзма в юности (сначала
- 20 -
на основе классицизма, потом на основе романтизма), через возрастание исторической точности в изображениях лиц и обстановки, проникновение в дух и колорит эпохи (в «Борисе Годунове») с сохранением, однако, романтического понимания задач исторического литературного произведения как представления аналогий и образцов для современности, к объективному раскрытию глубоких движущих сил истории — политических и, главное, социальных: Пушкин в 30-х годах создает исторически обусловленные типические характеры не только в исторических (в собственном смысле) произведениях, но и в любом повествовании из современной жизни. В этом глубоком проникновении в историческое движение и борьбу социальных сил заключается то высшее понимание историзма, к которому пришел Пушкин в последний, наиболее зрелый период своей деятельности и в котором он далеко опередил свое время.
В обобщающих исследованиях как предвоенного времени, так и написанных после войны, а наряду с ними во многих статьях на частные темы пушкинского творчества подготовлялся труд, который должен был стать итогом всей исследовательской работы большого ученого-пушкиниста — монография об историческом пути развития мировоззрения и творчества Пушкина.
Необходимо при этом отметить, что очень существенную роль в создании этого труда сыграл тот спецкурс о творчестве Пушкина, который несколько лет подряд читал Борис Викторович в Ленинградском университете. Спецкурс о Пушкине не был курсом обычного учебного типа: профессор ставил и разбирал перед своей аудиторией ряд проблем творческого развития поэта в их исторической последовательности, рассматривая и взвешивая при этом весь материал, всю аргументацию по каждому вопросу, анализируя художественные тексты и документы, критикуя прошлые и современные взгляды по каждому спорному пункту, и таким образом показывал своим слушателям методологию и методику историко-литературного исследования, строившегося на их глазах от анализа частных явлений и вопросов до общих выводов. Для самого Бориса Викторовича спецкурс о Пушкине был своего рода черновой, предварительной редакцией монографии, и на его основе вырастало, лекция за лекцией, глава за главой, всё ее будущее содержание. Полный курс был рассчитан на три учебных года. К сожалению, ни в бумагах Бориса Викторовича, ни в записках его слушателей не сохранилось материалов, по которым можно было бы восстановить текст, соответствующий ненаписанным частям его книги.
Монография о Пушкине, — работа, занимавшая все мысли исследователя в последнее десятилетие его жизни, — должна была состоять из четырех томов. Первые три тома посвящались исследованию творческого развития Пушкина в строго историческом плане: от первых шагов в начале лицейского курса, через лицейское творчество — петербургский период после лицея — годы ссылки на юг — ссылку в Михайловское — вторую половину 20-х годов, к завершающему периоду зрелого творчества в 30-х годах, который автор думал рассмотреть особенно тщательно, как наименее до сих пор изученный и наиболее сложный период деятельности поэта.
Четвертый том был задуман как завершающий первые три. Значение Пушкина для развития последующей русской литературы, мировое значение Пушкина (то и другое — вплоть до современности), история взглядов на Пушкина русской и зарубежной критики, история пушкиноведения, итоги изучений творчества Пушкина и нерешенные в нем вопросы, еще
- 21 -
подлежащие дальнейшему исследованию, — таковы должны были быть основные проблемы этого последнего, заключительного тома.
Замысел был грандиозен и достойно увенчал бы деятельность Бориса Викторовича, но ему не суждено было осуществиться. Написанный и готовый к печати том монографии несколько лет лежал без движения, ненапечатанный; другие работы отвлекали силы и внимание автора. Наконец, летом 1956 года, за год с небольшим до его смерти, вышел этот первый том, заканчивающийся на моменте высылки Пушкина из Одессы в Михайловское.
Книга явилась большим событием не только в области изучения Пушкина, но и в советском литературоведении вообще. Построенная на широком фоне современной Пушкину общественно-политической жизни России и Европы, в связи со всей русской и мировой литературой, литературными направлениями и литературной борьбой его времени и предшествующей эпохи, т. е. эпохи классицизма, она дает синтетическое исследование биографии Пушкина и его творчества. При этом биография понимается не в смысле изложения внешних фактов личной жизни поэта, но как исследование развития его личности в ее отношениях к окружающему миру, его общественных, философских, моральных, эстетических, литературных воззрений.
В неразрывной связи с развитием этих воззрений и с вызвавшими их обстоятельствами рассматривается и развитие творческой системы Пушкина как в ее индивидуальных, ярко самобытных особенностях, так и в ее обусловленности всем ходом предшествующего и современного развития литературы. Общая концепция исследователя отчетливо раскрыта и сформулирована в авторском предисловии к книге, где мы читаем такие положения:
«Своей задачей автор ставил раскрытие характерного для творчества Пушкина соединения оригинальности, свежести и новизны с постоянным изучением опыта предшественников и усвоением... результатов общего развития мировой и русской литературы».
И далее: «Из всех черт, присущих Пушкину на всем протяжении его жизни, самой заметной и определяющей является непрерывное развитие, постоянное стремление к будущему, преодоление всего, что мешало движению вперед. Пушкин более чем кто-либо откликался на запросы дня, более чем кто-либо обладал чувством исторического движения и прозорливее своих современников заглядывал в будущее. Познать творчество Пушкина значит познать природу тех изменений, каким подвергалась система его творчества в целом».
Эта общая, декларированная здесь концепция и проводится на протяжении всей книги.
Характерными особенностями монографии Бориса Викторовича являются, во-первых, увлекательность изложения, выразительность и сжатость стиля, ясность и отточенность формулировок, напоминающих математические формулы, столь близкие исследовательскому сознанию и методу автора; во-вторых, совершенная оригинальность, даже там, где исследователь идет по давно, казалось бы, исхоженным путям. При этом Борис Викторович отнюдь не игнорирует мнений своих предшественников: он с ними считается, но всегда относится к ним критически, всегда обращается к первоисточникам, к документам, и ни одного, пусть частного и второстепенного утверждения не принимает из вторых рук; тщательно документированная и логически развернутая аргументация сообщает его изложению особую убедительность и глубину.
- 22 -
Документированность построений и новизна выводов характеризуют каждый раздел и каждую главу монографии. Так, по-новому раскрывается система лицейского воспитания и обучения и значение лицея для первоначального развития Пушкина; в приложениях дается ряд новых документов и заново анализируются известные ранее, — так, как этого не делало до сих пор большинство авторов, писавших о лицее и не видевших его подлинного воспитательного и учебного значения за анекдотами из лицейской жизни или вследствие тенденциозного взгляда на лицей, будь то тенденциозность реакционная или либеральная. На новом материале основываются разделы второй главы, посвященные «Зеленой лампе»: по сохранившимся протоколам заседаний общества автор восстанавливает его историю и участие в нем Пушкина; не довольствуясь опубликованными частями архива «Зеленой лампы», он анализирует то, что было оставлено без внимания предшествующими публикаторами, и отсюда извлекает новые данные для суждения об идейном, общественном характере этого филиала Союза благоденствия; говоря о «Руслане и Людмиле», исследователь путем тонкого стилистического анализа поэмы раскрывает ее самобытность и новаторство (одновременно с ее традиционными связями) и смысл литературно-общественной борьбы вокруг нее.
Много новых материалов и новых наблюдений и выводов видим мы в третьей главе монографии, посвященной южной ссылке Пушкина. Здесь особенно ценны глубокие суждения о характере пушкинского романтизма южного периода и о сущности и значении развивающихся в то же время реалистических начал, определяемых всё углубляющимся обращением поэта к современной общественной тематике, к изображению социально обусловленных характеров современных героев; здесь особенно примечателен анализ «Цыган» и изображения в поэме характера Алеко; последний определяется не как развенчание и осуждение современного героя, но как раскрытие его неизбежной трагедии, вытекающей из окружающих его условий и приводящей его к гибели.
Каждое сколько-нибудь значительное произведение лирики поэта лицейского, петербургского, южного периодов подвергается исследователем детальному анализу, в котором объединяются смысловые и стилистические элементы. В своей последовательности эти анализы дают целую систему развития поэтики Пушкина.
Нужно отметить и еще одну своеобразную черту книги: в ней наряду с художественными, критическими и публицистическими произведениями Пушкина рассматриваются и его письма, которые Б. В. Томашевский справедливо считал полноправной частью литературного наследия поэта.
Монография такого синтетического характера и большого масштаба, как книга Бориса Викторовича, не может, разумеется, со всеми деталями и со всей полнотой освещать все входящие в нее вопросы. Поэтому она не зачеркивает и не умаляет отдельных, специальных статей его, посвященных тем же вопросам (например, статей об отношении молодого Пушкина к французской поэзии эпохи классицизма, об оде «Вольность», об эпиграммах на Карамзина, о «Тавриде» и пр.). Есть в книге отдельные моменты, нуждающиеся в дальнейшей разработке, есть и отдельные спорные решения, неизбежные в таком большом и новаторском труде. Но общая концепция книги, так же как и ряд ее важнейших наблюдений и выводов, уже вошла в основной фонд нашего пушкиноведения, ее методология будет и впредь служить образцом для всякого литературоведческого исследования,
- 23 -
а собранные и проанализированные в ней материалы являются незаменимым источником наших знаний о Пушкине.1
Второй том монографии был только начат, но не написан Борисом Викторовичем. От него осталось начало — главы, посвященные творчеству Пушкина в период михайловской ссылки до восстания декабристов и содержащие анализы «Разговора книгопродавца с поэтом», «Подражаний Корану», «Клеопатры», «Андрея Шенье», «Я помню чудное мгновенье», записей народных песен и сказок и других произведений; обрывается изложение на исследовании «простонародной сказки» «Жених». Никаких конспектов, черновиков или заготовок продолжения в бумагах исследователя не сохранилось. О том, чем должны были быть дальнейшие части монографии, мы можем судить по указанным выше обобщающим статьям да по краткому, конспективному изложению в издании «Библиотеки поэта». Рассматривая творческий путь Пушкина как становление реалистического метода в его основных началах — народности, историзме, гуманизме, Борис Викторович успел дать развернутые исследования двух первых принципов — народности (в смысле анализа философских и политических источников, из которых формировалось у Пушкина самое понятие народности и его признаки) и историзма. Понятие гуманизма, а вместе с ним и проблемы соотношений индивидуального и общего, личности и государства, вопросы морали, социального устройства, общественного поведения и пр., так же как эстетическая система Пушкина в зрелые годы, не были разработаны Борисом Викторовичем в обобщенной форме. Краткие положения статьи в трехтомнике да отдельные суждения в разных, старых и новых, статьях — вот всё, чем мы располагаем для представления об этой стороне неосуществленного замысла.
В последние месяцы своей жизни Борис Викторович много думал о путях нашего пушкиноведения — о его исторических судьбах в прошлом, о его положении и задачах в настоящем и будущем. Выражением этих раздумий явился его доклад на сессии Отделения литературы и языка Академии наук СССР, посвященной 50-летию Пушкинского Дома в июне 1956 года, — «Основные этапы пушкиноведения». В нем дан блестящий исторический очерк дореволюционного пушкиноведения и сжатый, но яркий и острый обзор основных направлений в изучении Пушкина советского времени, где в лапидарных формулах выражены как достижения, так и ошибки и неудачи советских исследователей и критиков. Очерченные в конце доклада задачи, стоящие перед советскими пушкинистами и перед научными институтами, призванными изучать жизнь и творчество поэта, легли в основу программы работ созданного вскоре после юбилея Сектора пушкиноведения Института русской литературы (Пушкинского Дома), который возглавил в начале 1957 года Борис Викторович. И Пушкинская комиссия Академии наук СССР, восстановленная на новых началах уже после его смерти, находит в этих тезисах основания для развертывания своей деятельности. Так, и уйдя от нас, Борис Викторович продолжает — и не может не продолжать — оказывать воздействие на судьбы советского пушкиноведения не только как ученый, но и как замечательный организатор.
Жизнь Бориса Викторовича оборвалась тогда, когда он в расцвете зрелой творческой мысли, владея громадным и многообразнейшим материалом, во всеоружии исследовательского метода начал подводить итоги
- 24 -
своим пушкиноведческим трудам, строить широкие обобщения и большие выводы.
Эта жизнь — высокий образец самоотверженного и преданного служения науке, жизнь, полная напряженных трудов, исканий, непрерывного стремления преодолевать устарелое и открывать новое, утверждать и отстаивать свои открытия.
Борис Викторович не замыкался в кабинетной работе, среди рукописей и книг. Как и его любимый поэт, которого он изучал так глубоко и проникновенно, он любил жизнь во всем ее многообразии, во всех ее проявлениях; как Пушкин, он любил светлый разум и ясную мысль и не терпел туманных и бессодержательных отвлеченностей, и в этом сходстве мышления лежит, быть может, причина его глубокой любви к Пушкину. Он был ученым-общественником и педагогом, наставником нескольких поколений литературоведов, текстологов и пушкинистов; он не мог равнодушно смотреть на окружавшую его общественно-литературную борьбу; как Пушкин, он был от природы бойцом и полемистом и, вступая в литературные бои и научные споры, не щадил ни своих сил, ни своих противников и никогда не считался с последствиями, которые подчас могли иметь для него его выступления. А противников у него было немало: сам всегда строго принципиальный в своих научных убеждениях, он не терпел псевдоучености, прикрытой эффектными фразами и заимствованными мыслями, не терпел поспешных и необоснованных выводов, невежества, беспринципности в науке. Образцами литературной борьбы являются его многочисленные рецензии, критические и полемические статьи, рассеянные по журналам и академическим сборникам. И в них, как и в его исследовательских работах, содержится множество драгоценных мыслей, замечаний, фактических данных, с которыми не может не считаться каждый, кто работает над Пушкиным.
Бориса Викторовича нет больше с нами — и его отсутствие тяжело и больно ощущается и его сверстниками, товарищами по работе, и его учениками, работниками младшего поколения: никогда уже нам не обратиться к нему за советом и помощью в любом вопросе, касается ли он Пушкина, или классической русской и мировой поэзии, или стихосложения, или литературного языка; никогда уже не придется разрешать с ним трудные текстологические вопросы, как умел разрешать их Борис Викторович — вдумчиво, всесторонне, тонко и вместе смело и безошибочно; не придется спросить у него источник какой-нибудь цитаты из неведомого французского автора XVIII века... Никогда мы уже не услышим его умного, резкого, убежденного, часто язвительного и всегда своеобразного слова, его математически точных и блещущих мыслью формулировок и замечаний... Но он живет в своих трудах, и сделанное им сохранится незыблемо в нашем пушкиноведении, и многие поколения нынешних и будущих пушкинистов будут учиться тому, как работать, как мыслить и как строить новое в науке — у Бориса Викторовича Томашевского.
———