- 394 -
П. Н. БЕРКОВ
ОБ ОДНОМ ОТРАЖЕНИИ «КАМЕННОГО ГОСТЯ» ПУШКИНА
У ДОСТОЕВСКОГОВопрос о творческом восприятии русскими писателями художественного наследия Пушкина давно уже признан одной из существенных сторон более широкой научной проблемы — проблемы литературных традиций. В этой области сделано немало. Влияния, воздействия, отражения Пушкина в творчестве писателей XIX и начала XX века установлены с большей или меньшей степенью убедительности и доказательности. Выяснено, что произведения Пушкина влияли на очень многих и самых различных по характеру своего творчества русских писателей, таких, например, как, с одной стороны, Л. Толстой и, с другой, Достоевский.
Уже давно накапливаются материалы по вопросу о восприятии Пушкина Достоевским. Отмечены «схождения и расхождения» Достоевского с Пушкиным в таких произведениях, как «Белые ночи», «Записки из подполья», «Униженные и оскорбленные», «Преступление и наказание», «Подросток», «Братья Карамазовы» и др.1
В настоящей заметке мне хочется остановиться на одном, насколько мне известно, не обращавшем на себя внимания исследователей факте отражения в творчестве Достоевского одного эпизода из Пушкина.
В «Записках из подполья» в главе II передается разговор героя произведения с двадцатилетней девушкой-проституткой. «Человек из подполья», который «без власти и тиранства над кем-нибудь... не может прожить», издевается над своей собеседницей и задает ей вопросы о смерти:
«— Да с чего мне помирать? — прибавила она раздражительно.
«— Не теперь, так потом?
«— Ну и потом...
«— Как бы не так! — Ты вот теперь молода, хороша, свежа — тебя во столько и ценят. А через год этой жизни ты не то уж будешь, увянешь.
«— Через год?
«— Во всяком случае через год тебе будет меньше цена, — продолжал я с злорадством. — Ты и перейдешь отсюда куда-нибудь ниже, в другой дом. Еще через год — в третий дом, всё ниже и ниже, а лет через семь и дойдешь на Сенной до подвала. Это еще хорошо бы. А вот беда, коль у тебя кроме того объявится какая болезнь, ну, там слабость груди... аль сама простудишься, али что-нибудь. В такой жизни болезнь туго проходит. Привяжется, так пожалуй и не отвяжется. Вот и помрешь.
«— Ну и помру, — ответила она, совсем уж злобно и быстро пошевельнулась.
«— Да ведь жалко.
«— Кого?
- 395 -
«— Жизни жалко.
«Молчанье».2
Эта сцена мучительства и злобного издевательства «подпольного человека» над личностью беззащитной девушки настолько представляется нам «естественно» присущей искаженной психологии героя, что нам и в голову не приходит литературная ассоциация, тем более из произведений Пушкина. А на самом деле, это именно так и обстоит.
В «Каменном госте» (сцена вторая) есть следующий эпизод. Между Лаурой, упомянувшей в разговоре имя Дон Гуана, и Дон Карлосом, брата которого несколько времени назад убил Дон Гуан, происходит резкая стычка. Прощаясь с гостями, Лаура, которой вспыльчивость Дон Карлоса понравилась, задерживает его у себя. Когда они остаются одни, беседа их принимает совершенно неожиданный характер:
Дон Карлос
Скажи, Лаура,
Который год тебе?
Лаура
Осмнадцать лет.
Дон Карлос
Ты молода... и будешь молода
Еще лет пять иль шесть. Вокруг тебя
Еще лет шесть они толпиться будут,
Тебя ласкать, лелеять и дарить
И серенадами ночными тешить
И за тебя друг друга убивать
На перекрестках ночью. Но когда
Пора пройдет, когда твои глаза
Впадут, и веки, сморщась, почернеют,
И седина в косе твоей мелькнет,
И будут называть тебя старухой,
Тогда — что скажешь ты?
Лаура
Тогда? Зачем
Об этом думать? что за разговор?
Иль у тебя всегда такие мысли?На первый взгляд между приведенными отрывками из «Записок из подполья» и «Каменного гостя» как будто мало общего: у Пушкина — испанцы Дон Карлос и Лаура, серенады, о смерти героини речи нет, рисуется только картина печальной старости; у Достоевского — реалистические, даже натуралистические подробности русского быта середины XIX века, подвал на Сенной площади, мрачная перспектива деградации Лизы.
Однако при всех этих «расхождениях» у данных отрывков есть и общее — восемнадцатилетняя актриса Лаура и двадцатилетняя русская девушка Лиза выполняют в обоих отрывках, в конце концов, одну и ту же функцию; Дон Карлос и «подпольный человек», несмотря на все их отличия, обусловленные сюжетом, местом героев в произведениях, точкой зрения авторов на их роль, короче говоря, творческим методом Пушкина и Достоевского, — всё же делают одно и то же: рисуют перед беззаботными девушками, и в самый неподходящий момент, их безрадостное будущее, более осторожно у Пушкина и беспощадно-жестоко у Достоевского.
При сопоставлении обоих отрывков, при анализе их художественно-психологической роли создается представление, что Достоевский развил, реалистически дополнил мимоходом и как бы случайно оброненную Пушкиным глубоко драматическую ситуацию. Для обрисовки образа «бешеного»
- 396 -
и ревнивого Дон Карлоса разговор его с Лаурой о ее старости имеет то значение, что показывает мрачную, кипящую дикими страстями душевную жизнь этого персонажа, только в этой сцене появляющегося и в ней же погибающего от руки Дон Гуана. На это указывает и вопрос Лауры: «Иль у тебя всегда такие мысли?» Хотя «бешеный» Дон Карлос и напоминает Лауре Дон Гуана, но он на самом деле не таков, каким представляет его себе юная актриса. Он гораздо глубже и сложнее, чем это можно заключить из его вспышки при первом упоминании Лаурой имени Дон Гуана. Он изображен Пушкиным, по-видимому, для того, чтобы ярче и полнее показать на этом фоне цельность и своего рода «ясность» душевного мира Дон Гуана. Играя, таким образом, служебную роль по отношению к главному герою произведения, Дон Карлос представлял, по-видимому, для Пушкина и непосредственный художественно-психологический интерес.
Иное значение имеет разговор «подпольного человека» с Лизой о ее будущем у Достоевского. Впервые, может быть, заговорил с нею посторонний человек о ней, о ее жизни, о ее судьбе, и хотя этот разговор был тяжел и мучителен, но он определил отношение Лизы к герою «Записок из подполья». Для характеристики же самого «подпольного человека» беседа с Лизой дает только один из хотя и важных, но все-таки дополнительных примеров его исступленной любви к мучительству, «тиранству».
«Вспомнил» ли герой «Записок из подполья» близкую его больной психике ситуацию из «Каменного гостя», как он «вспоминает» «Египетские ночи»,3 или это было для Достоевского бессознательным отражением Пушкина, — сказать трудно. Во всяком случае, при суждении о «проблеме Пушкина» у Достоевского, на мой взгляд, следует привлекать и отмеченное мною «схождение». В этом эпизоде Достоевский как бы дает комментарий к «подпольности» психологии Дон Карлоса.
Если мои наблюдения будут приняты, они явятся еще одним подтверждением слов Б. В. Томашевского: «Психологические конфликты, заложенные в драматических замыслах Пушкина, были, конечно, ближе Достоевскому, чем другие стороны творчества Пушкина».4
Приведенное выше сопоставление может, кажется, включиться в более широкую литературную тему — напоминание молодой женщине о ждущей ее старости, тему, множество раз разработанную в мировой литературе, начиная хотя бы со знаменитого «Сонета к Елене» Ронсара. Характерно, что именно в этой связи вспоминает эпизод из «Каменного гостя» герой тургеневского «Затишья» Веретьев во время свидания с Марьей Павловной (гл. III). Напомним также о стихотворении Н. П. Огарева (1842), написанном после посещения балетного спектакля с участием М. Тальони.5
Однако самая возможность именно так понять тему указанного эпизода еще в большей степени подчеркивает оригинальный характер использования сцены разговора Дон Карлоса с Лаурой Достоевским в «Записках из подполья».
СноскиСноски к стр. 394
1 В. Л. Комарович. Достоевский и «Египетские ночи» Пушкина. «Пушкин и его современники», вып. XXIX—XXX, Л., 1927, стр. 36—48; А. Л. Бем. «Скупой рыцарь» Пушкина в творчестве Достоевского. «Пушкинский сборник», Прага, 1929, стр. 209—244; А. Л. Бем. Гоголь и Пушкин в творчестве Достоевского. «Slavia», 1929, т. VII, № 1, стр. 62—86; 1930, т. VIII, № 1, стр. 82—100; № 2, стр. 297—311; А. Л. Бем. Отражения «Пиковой дамы» Пушкина в творчестве Достоевского (глава «Преступление и наказание»). Белград, 1929; Б. В. Томашевский. Поэтическое наследие Пушкина. Сб. «Пушкин — родоначальник новой русской литературы», М.—Л., 1941, стр. 307, 309, 314—315; А. С. Долинин. В творческой лаборатории Достоевского. Л., 1947, стр. 135—137.
Сноски к стр. 395
2 Ф. М. Достоевский, Полное собрание сочинений, т. III, СПб., 1882, стр. 534, 508—509.
Сноски к стр. 396
3 См.: В. Л. Комарович, ук, соч., стр. 44; Б. В. Томашевский, ук. соч., стр. 315.
4 Б. В. Томашевский, ук. соч., стр. 315.
5 В этом стихотворении Н. П. Огарев писал:
Мне вдруг становится так страшно за нее!
Я думаю — как локон русый поседеет,
Чело наморщится, согнется стан ее,
Померкнет ясный взор и жизнь оцепенеет...
(Н. П. Огарев. Стихотворения и поэмы. Изд. 2-е, Л., 1956, стр. 143).