ЯНУШ ОДРОВОНЖ-ПЕНЁНЖЕК

ПУШКИН И ПОЛЬСКИЙ РОМАНТИК ГУСТАВ ЗЕЛИНСКИЙ

Творчество польского поэта-романтика Густава Зелинского (1809—1881) тесно связано с русской романтической поэзией. Самым ярким выражением этой связи является наиболее известная из его поэм «Киргиз» (1842),1 положившая начало его известности. Однако впоследствии Г. Зелинский был забыт; интерес к нему возродился лишь в недавнее время.

Ровесник Юлиуша Словацкого, Зелинский происходил из богатой дворянской семьи, в которой господствовал дух патриотизма и независимости. Высшее образование он получил в Варшавском университете, закончив его в 1830 году, в то самое время, когда в Польше вспыхнуло ноябрьское восстание. Молодой Зелинский принял в нем активное участие. После поражения восстания, воспользовавшись амнистией, Зелинский остался на родине, но уже в 1833 году за связь с революционными деятелями, стремившимися организовать новое вооруженное восстание против царизма, он был арестован и сослан в Сибирь.

Как поэт Зелинский начал пробовать свои силы в Тобольске, где он жил сравнительно недолго. Затем его сослали в городок Ишим, где он и оставался вплоть до своего освобождения в 1842 году. В сибирских городах в то время жило большое количество польских ссыльных. Зелинский в те годы был близок с Адольфом Янушкевичем, другом Адама Мицкевича (обессмертившего Янушкевича в третьей части «Дзядов»), позднее ставшим автором интересных путевых заметок о Казахстане и собирателем казахского фольклора. Зелинский был близок еще с одним другом Мицкевича — с Онуфрием Петрашкевичем, одним из основателей Общества филоматов. Находясь в ссылке в Сибири, Зелинский много читал, углубляя свои знания по вопросам философии, социологии и литературы Книжные новинки он получал с родины через своих друзей-ссыльных. В то время он основательно ознакомился с французской, немецкой и русской литературами.

Заметки Зелинского, сохранившиеся в его записных книжках, относящихся к этому периоду,2 дают возможность довольно отчетливо представить себе ту роль, которую в его творчестве этих лет играла современная ему русская литература. Эта роль была безусловно значительной. Из записей Зелинского видно, что он постоянно следил за текущими русскими журналами, доходившими до Ишима (так, например, он читал «Современник», «Журнал министерства народного просвещения», в своей неофициальной части дававший много интересных статей и обзоров научного,

363

литературного, исторического, этнографического и археологического содержания, а также издававшийся с 1841 года «Москвитянин»). В записных книжках Зелинский делал отметки о прочитанных им книгах, среди которых были и произведения Пушкина. Так, в 1838 году он делает отметку в своем «Календаре»: «Сочинения А. Пушкина, СПб., 1838, т. II: „Руслан и Людмила“, „Кавказский пленник“ и т. д.» В «Календаре» 1840 года находим запись: «„Евгений Онегин“, соч. А. Пушкина», в следующем 1841 году вновь отмечены: «Сочинения А. Пушкина, СПб., 1837 ‹?›, томы IV—VIII». Таким образом, в руках Г. Зелинского были, вероятно, разрозненные тома первого посмертного собрания сочинений Пушкина и, может быть, некоторые его произведения в отдельных изданиях (например, «Евгений Онегин»).

Верность поэтическим традициям Мицкевича, приверженность к «романтической народности», интерес к фольклору, к творчеству Пушкина и Лермонтова, — всё это способствовало тому, что Зелинский почувствовал большой интерес к казахам, называвшимся тогда киргизами, аулы которых он встречал в окрестностях Ишима. Именно казаха он и сделал героем своей поэмы, прославлявшей идею вольности, а свободолюбивый, блуждающий по степи герой поэмы — казах стал здесь ее символом. В поэме повествуется о молодом казахе (киргизе), бежавшем из плена и нашедшем убежище в юрте убийцы его отца. Полюбив дочь своего кровного врага, он бежит вместе с ней от жестокого, мстительного старика; тогда старый бий зажигает сухую степь, и беглецы гибнут в пламени. Правда, не все этнографические подробности из жизни «киргизов» верны, однако события, о которых она повествует, вполне правдоподобны. Многие из сравнений и метафор поэмы, прежде всего те, которые являются выражением непосредственного отношения поэта к сибирской природе и к жизни казахов, делают «Киргиза» Зелинского произведением, в художественном отношении отличным от «восточных» байроновских поэм, занимавших в литературе того времени значительное место.3

364

Наряду с Байроном (в частности, с его поэмой «Абидосская невеста») литературным образцом для «Киргиза» явился Пушкин, с произведениями которого Зелинский был хорошо знаком. Сравнивая «Кавказского пленника» и «Цыган» Пушкина с поэмой Зелинского, можно провести очень интересные параллели, показывающие, насколько сильным было влияние Пушкина на Зелинского.4 Многие поэтические образы, а иногда даже фразеологические сочетания в поэме Зелинского вызывают в памяти произведения великого русского поэта, который, по-видимому, являлся для польского романтика образцом поэтического мастерства. Образы эти и у Зелинского отличаются большой пластичностью и силой. Стоит напомнить хотя бы описание похода киргизов, которым начинается шестая часть поэмы:

Za danym znakiem — auły zdjęto,
Zabrano sprzęty — jurty zwinięto
I na dwukolne złożono wozy...
Zwolna — ruszają ciężkie obozy;
Step się ożywia, pstrzy i zaludnia.5

(По сигналу снялись аулы с места,
Собраны вещи, свернуты юрты
И положены на двухколесные возы...
Медленно двинулись тяжелые подводы,
Степь ожила, стала пестрее и многолюднее.)

Эти стихи невольно приводят на память «Цыган» Пушкина, где мы находим нечто подобное:

И с шумом высыпал народ;
Шатры разобраны; телеги
Готовы двинуться в поход.
Всё вместе тронулось — и вот
Толпа валит в пустых равнинах.6

Наряду с Пушкиным можно вспомнить здесь также и Лермонтова. Некоторую аналогию можно было бы провести между главными героями «Мцыри» Лермонтова и «Киргиза». Еще более близкое родство связывает «Киргиза» с поэмой Лермонтова «Измаил-Бей», хотя Зелинский не мог знать этой поэмы, написанной, правда, еще в 1832 году, но изданной уже после смерти Лермонтова, в 1843 году, т. е. через год после «Киргиза».7

Известное сходство поэмы польского поэта с произведениями великих русских поэтов заключается не только в избранной им поэтической форме. Не будет преувеличением, если мы скажем, что «Киргиз» Зелинского питался идеями русской поэзии, в частности восточных, «кавказских» поэм Пушкина, Лермонтова и Полежаева. Творческий и жизненный опыт, пребывание

365

в Сибири, а также усвоенные им традиции польской романтической поэзии, возглавлявшейся Мицкевичем, способствовали созданию произведения, сохранившего имя Зелинского в памяти потомков. Эта поэма является лучшей в его творчестве как в идейном, так и в художественном отношениях. И хотя в истории польской литературы Зелинский значится в ряду второстепенных писателей-романтиков, издание его «Киргиза» (поэма появилась в Вильне в 1842 году) явилось большим событием в литературной жизни Польши; со временем «Киргиз» завоевал большую популярность не только на родине автора, но и за границей.

Современники ставили его «Киргиза» в один ряд с «Гражиной» Мицкевича, «Марией» Мальчевского и «Яном Белецким» Словацкого; поэму переводили на многие европейские языки. На немецкий и французский языки, например, она переводилась по нескольку раз;8 кроме того, существуют переводы поэмы «Киргиз» на итальянский, английский и чешский языки. В Польше в 1956 году вышло двадцать второе издание поэмы в оригинале. Переводилась поэма и на русский язык. Так, еще в 1843 году в журнале «Денница» приведен был отрывок из «Киргиза» в польском оригинале и в русском параллельном прозаическом переводе.9 «Приветствуем новый, прекрасный поэтический талант, недавно явившийся в области польской литературы, и считаем приятнейшим долгом познакомить с ним наших читателей», — писал в предисловии к этому отрывку издатель «Денницы» Петр Дубровский. Поэма привлекала к себе внимание русских переводчиков и в более позднее время. Так, еще в 1872 году в журнале «Дело» Н. Д. (В. И. Немирович-Данченко) поместил «Отрывок из поэмы „Киргиз“ (С польского)», сопроводив «примечанием переводчика», в котором, между прочим, говорится: «Прекрасная польская поэма „Киргиз“, окончание которой мы перевели, давно известна всем любителям славянской поэзии».10 Впоследствии Георгий Гребеньщиков издал полный стихотворный перевод «Киргиза»; в предисловии к своему изданию, говоря о Зелинском, этом, по его словам, «чутком и талантливом... польском поэте», «бурею событий... заброшенном к нам в Сибирь, а затем и в киргизские степи», Гребеньщиков писал: «Впервые прослушав „Киргиза“, я невольно полюбил его и искренно пожалел, что наша литература не только не имеет его в переводе, но почти и не знает о нем, и

366

только поэтому, несмотря на свои скромные силы, я рискнул дать „Киргиза“ в русском переводе».11

По возвращении на родину Зелинский постепенно отошел от активной литературной деятельности, а со временем занял консервативные позиции. В основном он занимался хозяйством в имениях, оставшихся ему в наследство. В 1856 году он издал поэму «Степи» («Stepy»), которая, в некотором роде, явилась дополнением к «Киргизу»: тематически она связана с Казахстаном, некоторые ее части не лишены поэтических достоинств.

Среди еще более поздних литературных работ Густава Зелинского сохранилась его сценическая переделка повести Пушкина «Барышня-крестьянка», свидетельствующая о том, что Зелинский до конца остался верен литературным увлечениям своей молодости. Эта пьеса, написанная Зелинским на основе пушкинской повести, не была напечатана при жизни автора. Не опубликована она и по сей день;12 однако рукопись ее сохранилась и вместе с прочими бумагами поэта находится ныне в архиве Густава Зелинского, хранящемся в Библиотеке имени Зелинских в Плоцке.13

Автографическая рукопись этой пьесы имеет заглавие: «Panna włościanka. Obrazek dramatyczny w trzech aktach i w 2 odsłonach». В подзаголовке стояло позднее зачеркнутое: «Przedmiot wzięty z powiastki Puszkina». Впрочем, рукопись не является окончательным, беловым вариантом. Некоторые, иногда довольно большие, отрывки в ней перечеркнуты и заменены другими. Очень возможно, что, закончив первоначальную работу над текстом пьесы, автор дал ее для прочтения своему двоюродному брату Иосифу-Феликсу Зелинскому (он также был литератором, выступавшим в печати под псевдонимом Izet-Bey); последнему, вероятнее всего, принадлежат и карандашные пометы на полях рукописи, которые и были приняты автором во внимание при последующем исправлении текста. Это свидетельствует о том, что комедия возникла до 1878 года, потому что 22 февраля этого года «Изет-Бей» умер. Как манера

367

письма автора, так и сам текст пьесы говорят за то, что это произведение появилось в последние годы жизни Г. Зелинского.

«Барышня-крестьянка» — это не столько сценическая адаптация, сколько переработка пушкинской повести. Зелинский перенес действие повести из России в Польшу, в 60—70-е годы минувшего века, в родные ему надвисленско-мазовецкие места, в хорошо знакомую ему среду. Пушкинский Иван Петрович Берестов, отставной гвардейский офицер, богач, у Зелинского превратился в майора, тоже отставного (пожалуй, только одна эта деталь объединяет его с Берестовым), занявшегося сельским хозяйством, а «настоящий русский барин», Григорий Иванович Муромский, превратился в «председателя». Этот образ в пьесе поразительно напоминает самого Зелинского тех лет, когда писалась комедия (в конце своей жизни он неоднократно занимал должность председателя сельскохозяйственных объединений). Председатель в «Барышне-крестьянке» изображен Зелинским с большой симпатией; он благороден, рассудителен, снисходителен к другим; кроме того, автор сделал его таким же шутником и остряком, каким выступает перед нами Муромский у Пушкина.

Образы председателя и отставного майора наиболее важны в пьесе, потому что они характеризуют среду, в которой протекает действие. Как и у Пушкина, председатель (Муромский) по положению в обществе стоит выше майора (Берестов). Председателя можно причислить к людям «высшего света», майор же — простой землевладелец, хотя и имеет образованного сына. Иначе, чем в «Повестях Белкина», выглядят здесь имущественные дела соседей, что в значительной степени ослабляет драматический конфликт. У Пушкина Берестов принуждает сына к женитьбе, даже грозится лишить его наследства, потому что он заинтересован в соединении имений. Муромский, хотя и находится накануне разорения, наступающего в результате роскошной жизни и расточительного снобизма, имеет, однако, влиятельных родственников; Берестов же — один из самых богатых землевладельцев губернии. Пушкинское разрешение конфликта свидетельствует о том, насколько реалистически и, без сомнения, сатирически смотрит автор на своих героев; у Зелинского же сатирический элемент значительно ослаблен. Как председатель, так и майор — люди в основном хорошие, благоразумные, лишенные предрассудков, желающие только счастья своим детям; только этим и можно объяснить их поступки. Майор не принуждает сына жениться на дочери богатого соседа, а только уговаривает его и не запрещает брак с крестьянкой, но лишь предостерегает от него.

Конфликт между отцами в пьесе Зелинского также изображен иначе, чем у Пушкина. В повести мы встречаем, с одной стороны, ненависть богача-выскочки к барину, а с другой — презрение барина к «медведю и провинциалу», а здесь — всего лишь обычный спор из-за границ имений.

Карл у Зелинского (соответствующий Алексею — у Пушкина) — наиболее положительный герой пьесы. Человек молодой и многообещающий, он закончил в университете курс юридических наук. Слегка увлекающийся, чуть-чуть легкомысленный, в вопросах общественных и хозяйственных, он, однако, является человеком рассудительным, и со временем из него, без сомнения, выйдет председатель. Одним словом, он может служить своего рода «образцом» землевладельца.

Послушаем Карла: «Я ищу только правды и в поисках моих руководствуюсь только чувством филантропии».14 «Я занимаюсь хозяйством и

368

постоянно общаюсь с крестьянами, стараюсь узнать их и сблизиться с ними».15 С другой стороны, он «горячо протестует» против теории Дарвина, о которой ему говорит с мнимым восторгом Юлия (пушкинская Лиза), когда пытается предстать перед ним в наиболее выгодном свете. Итак, мы видим, что идеалы последних лет жизни Зелинского, выразившиеся в образах председателя и Карла, развиваются независимо от взглядов Пушкина. Например, Карлу и в голову не приходит мысль о том, чтобы, женившись на крестьянке, жить своим собственным трудом, как намерен был поступить Алексей; впрочем, эта мысль едва ли могла бы прийти в голову и автору комедии, для которого его герой, Карл, служил почти рупором его собственных идей.

Несмотря на некоторую психологическую обедненность образов, столь полнокровных у Пушкина, и значительные отклонения от его замысла, комедия Зелинского во многом сохраняет своеобразное очарование пушкинской повести. По своей же сценической манере она близка к произведениям польского драматурга Александра Фредро, под влиянием которого находился Зелинский.16

Полагаю, что не опубликованную доселе рукопись «Panna włoscianka» Зелинского стоит опубликовать для польских почитателей Пушкина. Это произведение послужит лишним свидетельством того, как польский писатель-романтик относился к Пушкину, отдав дань великому русскому поэту еще в конце своей жизни.

Варшава, июнь 1956.

————