Г. М. КОКА

СТИХОТВОРЕНИЕ «К БЮСТУ ЗАВОЕВАТЕЛЯ»

1

В 1828—1829 годах Пушкин написал стихотворение «К бюсту завоевателя»:

Напрасно видишь тут ошибку:
Рука искусства навела
На мрамор этих уст улыбку,
А гнев на хладный лоск чела.
Недаром лик сей двуязычен.
Таков и был сей властелин:
К противочувствиям привычен,
В лице и в жизни арлекин.

В 1830 году Пушкин отделал текст и датировал рукопись 21 сентября. В 1831 году он включил его в список произведений, намеченных к печати.1 Однако в третьей части «Стихотворений» Пушкина, вышедшей в 1832 году, его не оказалось, и стихотворение «К бюсту завоевателя» было напечатано впервые только П. В. Анненковым в 1855 году.2

В рукописи стихотворения имеются варианты его заглавия: «Бюст Завоевателя», «Кумир Наполеона», «Бюст Наполеонов».3 Однако издавна установилось мнение, что в действительности Пушкин имел здесь в виду Александра I. Это утверждал, в частности, еще П. И. Бартенев, писавший: «... известные стихи, которые Пушкин, по обычаю своему, прикрыл заглавием „К бюсту завоевателя“ и которых, впрочем, сам не напечатал, изображают Александра Первого. Пушкин без сомнения видел его мраморный бюст (ныне украшающий собою один из зал императорской Публичной библиотеки), изваянный Торвальдсеном...: прекрасный лоб с морщиною, а на устах приветливая екатерининская улыбка».4 Мнение о том, что Пушкин говорит о бюсте Александра I и именно работы Торвальдсена, утвердилось после того, как в 1922 году был опубликован рукописный

325

отрывок Пушкина,5 содержащий в себе запись аналогичного по содержанию отзыва знаменитого датского скульптора Б. Торвальдсена (Albert-Bertel Thorwaldsen, 1768—1844); под именем «известного человека» в этой записи, конечно, следует иметь в виду того же Александра I, имя которго Пушкин побоялся назвать и в стихотворении. Датируется отрывок предположительно (по положению в черновой рукописи) 1828 годом: «Торвальдсен, делая бюст известного человека, удивлялся странному разделению лица впрочем прекрасного — верх нахмуренный, грозный, низ выражающий всегдашнюю улыбку. — Это не нравилось Торвальдсену. Questa è una bruta figura».6

Во всех изданиях сочинений Пушкина в комментариях обычно указывается на связь между записью и стихотворением, подтверждающую, что там и здесь идет речь об Александре I, скульптурный портрет которого был изваян Б. Торвальдсеном в 1820 году.7

В комментариях Ю. Г. Оксмана к записи в юбилейном издании «Academia» указывается, со ссылкой на В. В. Стасова,8 что Пушкин мог иметь в виду бюст Александра I работы не Торвальдсена, а знаменитого русского мастера И. П. Мартоса, так как «бюст... работы Торвальдсена не известен».9 Но в этом случае пришлось бы предположить, что Пушкин спутал имена двух современных ему знаменитых скульпторов, что почти невероятно. Гораздо естественнее предположить в данном случае ошибку не Пушкина, а В. В. Стасова, для которого бюсты обоих мастеров, как представителей столь ненавистного ему в это время «академизма», были безразличны, мало отличались один от другого. Трудно считать автором бюста, о котором говорит в записи Пушкин, Мартоса, основываясь на предположении, что отрывок и стихотворение Пушкина вообще не связаны между собой. Мнение Ю. Г. Оксмана о том, что бюст Торвальдсена

326

«не известен», фактически неверно, так как в 1828 году в России уже существовало, кроме первоначального оригинала, еще около десятка повторений и копий этого бюста.

Несмотря на то, что политическая направленность стихотворения «К бюсту завоевателя» никогда не оспаривалась, специального внимания исследователей оно до сих пор почти не привлекало.10 Авторы многочисленных работ, посвященных политической лирике Пушкина, по большей части обходят молчанием это стихотворение, характеризуя отношения Пушкина к Александру I при помощи других его произведений, относящихся к 10-м и первой половине 20-х годов. Этот факт легко объясняется тем, что до сих пор не выяснены конкретные поводы появления на свет этого стихотворения и поэтому его место в лирике Пушкина также остается неясным.

Известно, что Пушкину было ненавистно лицемерие Александра I. Но ведь в 1829 году Александра уже не было в живых. В это время на троне был другой «царь-лицедей»,11 от лицемерия которого Пушкин страдал еще более. Почему же в это время внимание Пушкина привлек к себе облик умершего царя Александра I? Что привело Пушкина в 1829 году к тематике его юношеских стихов, в которых он «подсвистывал» Александру I, и напомнило о старом скульптурном изображении умершего царя, — об этом можно только догадываться. Разговорная интонация первых строк стихотворения заставляет предположить, что оно является продолжением какого-то спора. Но кому тут возражал Пушкин, чью характеристику Александра I он признал ошибочной, чье мнение оспорил, — не объяснялось. А не зная этого, трудно понять, в чем заключалась злободневность стихотворения для времени его создания и, следовательно, какое место занимает оно в политической лирике Пушкина второй половины 20-х годов.

Для того чтобы ответить на эти вопросы, необходимо обратиться непосредственно к предмету стихотворения — самой скульптуре.

2

Бюст Александра I работы Торвальдсена не воспроизводился и не был описан ни в работах по Пушкину, ни в специальной искусствоведческой литературе. В Государственном Эрмитаже хранится его авторское повторение, вышедшее из мастерской Торвальдсена и им подписанное.12 Александр

327

изображен в римском плаще, с круглой пряжкой (фибулой) на плече, грудь его полуобнажена. Черты лица несколько обобщены, идеализированы: Александр I представлен более молодым. Губы сжаты, но несколько вытянуты и образуют приветливую полуулыбку, как на распространенных портретах Александра I типа А. И. Волкова и Ж.-Б. Изабе. Но верхней половине лица в этом бюсте, в отличие от других изображений царя, придано напряженное, можно сказать, мрачное выражение: на переносице глубокие складки, на лбу — морщины и бугры, брови резко нависли.

Эрмитажный экземпляр бюста не имеет надписи: «Александр, император и самодержец Всероссийский, царь Польский», которая, по словам П. Свиньина, была высечена на оригинале.13

Этот бюст работы Торвальдсена является одним из очень немногих достоверных, т. е. исполненных с натуры, портретов Александра I, который, несмотря на свое тщеславие, избегал позировать художникам.14 Царя не писал с натуры ни один из русских художников. Из иностранцев, после англичанина Т. Лоуренса (1815) и француза Ф. Жерара (тогда же), было сделано исключение только для двоих — живописца Доу и скульптора Торвальдсена.15 Заказ на исполнение бюста Александр I сделал Торвальдсену во время пребывания своего в Варшаве, в октябре 1820 года,16 когда скульптор также находился в польской столице в связи с сооружением здесь по его проекту памятника Копернику. Памятник этот воздвигался по общественной инициативе, и автор проекта — знаменитый европейский мастер — был почетным гостем польского общества. Александр I дал Торвальдсену в период с 4 по 14 октября 1820 года четыре сеанса, после чего наградил и похвалил мастера. С окончанием работы скульптора не торопили, и только в октябре 1823 года бюст, высеченный в мраморе, был, наконец, привезен из Рима в Петербург. Однако он не попал ни в один из петербургских дворцов, ни в эрмитажные залы. В течение некоторого времени он находился в доме Министерства иностранных дел.17 Дальнейшее местопребывание бюста не известно.

328

П. Свиньину, издателю «Отечественных записок», постоянно выступавшему тогда в роли художественного критика, работа Торвальдсена не понравилась. В очередной статье своей художественной хроники, печатавшейся в «Отечественных записках» под заглавием «Взгляд на новые отличные произведения художеств, находящиеся в С.-Петербурге», он, после общих комплиментов Торвальдсену, как художнику, заметил: «Конечно, главное достоинство портретов и бюстов состоит в сходстве: сие последнее соблюдено здесь, по-видимому, в высшей степени: ни одна черта не упущена, всё выполнено с удивительною отчетливостью, везде видно особенное старание художника; но со всем тем, по ближайшем рассмотрении бюста, нельзя быть совершенно довольным сим произведением: ищешь в нем чего-то недостающего, чего-то ускользающего из-под резца знаменитого артиста! — И этот недостаток весьма важен для славы Торвальдсена и характера изображенного им лица: в бюсте сем, кажется, не сохранено ни величия, свойственного монарху русскому, ни того взора великодушия, благоволения, коим Александр привлекает к себе сердца всех, имеющих счастие к нему приближаться, одним словом: в бюсте не видно существенного, характеристического отличия, напечатленного рукой всевышнего на помазаннике своем!» Дальше Свиньин придирчиво высказал несколько замечаний о плохой отделке мрамора, о том, что волосы выглядят, как «накладка», что драпри под пряжкой образует огромный пук, и т. п.18

3

Совсем иначе, чем двор и влиятельный критик П. Свиньин, отнеслись к работе Торвальдсена русские художники. Они не могли пройти мимо этого произведения уже по одному тому, что это был единственный в своем роде источник для воспроизведения внешнего облика царя, изображения которого постоянно заказывались по разным поводам русским мастерам. «Общество поощрения художников» позаботилось сделать с бюста отливки, о чем сообщается в «Отчете» Общества за 1824 год: «Снята форма с бюста его императорского величества, произведенного Торвальдсеном и находящегося у г. управляющего Министерством иностранных дел..., желая, во-первых, дать возможность публике иметь лик августейшего

329

монарха нашего, деланный с натуры; во-вторых, распространить произведение ваятеля, признанного в целой Европе одним из первых нынешнего века; и, в-третьих, доставить случай к беспристрастному сравнению сего бюста с другими существующими доселе, из коих некоторые произведены у нас в России».19

По разным источникам, журнальным и архивным, устанавливаются четыре имени русских художников, воспользовавшихся работой Торвальдсена как первоисточником для своих изображений Александра I. Это скульпторы Б. И. Орловский, С. И. Гальберг и И. П. Мартос и художник О. А. Кипренский. Вероятно, этот список неполон. Отметим, что все эти художники занимают какое-то место в биографии Пушкина.

В 1823 году увеличенную копию интересующего нас бюста исполнил молодой Б. И. Орловский, находившийся с 1822 года в Риме в качестве ученика Торвальдсена. Эта копия была доставлена в Петербург и впоследствии оказалась в одном из зал Сената. В конце 1828 или в самом начале 1829 года Орловский вернулся в Петербург для участия в конкурсе на сооружение памятников Кутузову и Барклаю на площади у Казанского собора в Петербурге. Одновременно с ним был вызван из Рима и находившийся там с 1818 года скульптор С. И. Гальберг,20 исполнивший свои проекты памятников фельдмаршалам. Одному из них в 1836 году Пушкин посвятил стихотворение «Художнику». Оба скульптора общались с А. Н. Олениным, а Гальберг скоро сблизился с А. А. Дельвигом, исполнил бюсты его самого, а также Крылова, Гнедича, впоследствии — посмертную маску и бюст Пушкина. П. А. Ефремов заявлял, что «Гальберга Пушкин знал лично».21 Однако прямых данных для утверждения факта знакомства Пушкина с Орловским или Гальбергом уже в 1829 году у нас нет.

В 1825 году бюст Торвальдсена привлек внимание О. А. Кипренского. В этом году «Журнал изящных искусств» в заметке об О. А. Кипренском сообщил: «Он... сделал некоторые литографические рисунки. Портрет государя императора с бюста Торвальдсена, им налитографированный, есть, по общему мнению, прекраснейшее в своем роде произведение».22

В. Я. Адарюков и Н. А. Обольянинов23 описали пять вариантов литографированного портрета Александра I с оригинала Кипренского. Мрачное выражение верхней половины лица Кипренский усилил, тогда как улыбка стала почти незаметной. Некоторые листы (№ 55) имеют цифру XXV, означающую, что портрет этот должен был отметить предстоявшее 12 марта 1826 года двадцатипятилетие царствования Александра I; другие содержат цифру XV, означающую, по словам Шильдера,24 1815 год — время «умиротворения Европы» после наполеоновских войн. Работа над портретами была, по-видимому, закончена Кипренским уже после

330

смерти Александра I, так как имеется вариант литографии (№ 57) с надписью «Наш ангел на небесах».

Кипренский, как и другие русские художники, не имел возможности зарисовать Александра I с натуры. Избрав в качестве образца тот его облик, который придал ему Торвальдсен, Кипренский, несомненно, основательно изучил иконографию царя, но счел именно это изображение наилучшим. Об этом мы узнаем из его письма С. И. Гальбергу от 21 ноября 1825 года. Он рекомендует своему другу, получившему в это же время заказ на мраморный бюст Александра, также использовать работу Торвальдсена: «Нынешнего государя надобно будет Торвальдсенова держаться больше всех, один только сей портрет и похож, да еще и портрет пришлется к Вам с моими замечаниями».25 Эти замечания, к сожалению, до нас не дошли.

В четвертый раз упоминание о бюсте Торвальдсена встречается в письме знаменитого скульптора И. П. Мартоса к тому же Гальбергу от 18 июля 1829 года.26 Этот документ наиболее интересен для нас, так как он по времени ближе всего к вероятной дате создания Пушкиным его стихотворения. В это время Мартос работал над памятником Александру I (для Таганрога) и написал о нем Гальбергу: «Князь П. М. (Волконский, министр двора, — Г. К.) был у меня и нашел, что бюст на статуе не очень похож; он говорит, что напрасно я делал с бюста Торвальдсена, он не похож на покойного государя и нехорошо сделан; ему нравится очень бюст Рауха27 и он велел мне скопировать с него; надобно исполнить его просьбу».

Гальберг, к помощи которого прибегнул Мартос, заканчивая статую, подчинился требованию П. М. Волконского. На академической выставке 1830 года, где впервые была выставлена модель памятника императору, тип его лица уже был изменен.28

Возникает вопрос: не было ли осуждение бюста, исходившее, конечно, от самого Николая, случайным и произвольным и не представляющим поэтому существенного интереса? На этот вопрос нужно ответить отрицательно. Осуждение достоверного изображения царя, объявление его, вопреки очевидным фактам, «непохожим» и «нехорошим» вытекало из постоянного стремления правительства Николая I идеализировать образ Александра I, изобразить его «кротким ангелом».29

331

Портрет Александра I, сделанный для Военной галереи Зимнего дворца знаменитым Доу с натуры, по указанию Николая I был заменен конным же портретом кисти Крюгера. Это произошло, по-видимому, не без подсказки того же Свиньина, который писал о портрете Доу: «Тщетно будете искать в лице великодушного победителя той ангельской улыбки, которая обворожила парижан при первом появлении его в пределах оного..., из сего мрачного взгляда, на сем равнодушном челе, он ‹зритель› ничего не откроет...»30

Этюд с натуры, сделанный Доу, советский исследователь С. П. Яремич выразительно охарактеризовал так: Доу дал «облик сухого, желчного и коварного тирана».31

Достоверные портреты Доу и Торвальдсена, отразившие подлинные черты характера Александра в самый мрачный период его деятельности, как видно, никак не соответствовали господствующей точке зрения. Упрек в том, что Александр неправомерно изображен «завоевателем», предъявлялся авторам и некоторых других портретов. Так, например, графиня Шуазель-Гуффье в «Исторических мемуарах об императоре Александре и его дворе», изданных в Париже в 1829 году, пишет: «Ни один живописец не сумел, как следует, запечатлеть черты его лица и, в особенности, выражение его тонкой физиономии. Впрочем, Александр не любил, чтобы писали его портрет, и это обычно делалось украдкой. Более счастливый, чем его собратья, знаменитый Жерар получил от императора Александра несколько сеансов..., и все-таки, это еще не Александр. Жерар хотел придать ему вид завоевателя, воинственный вид, который не согласовался с кроткими чертами умиротворителя Европы... На этот раз скульптура одержала верх над своей сестрой живописью; и мы видели бюст Александра, исполненный берлинским художником ‹Раухом›, не оставляющий желать ничего лучшего. Торвальдсен тоже сделал бюст этого государя, — бюст, который, говорят, достоин резца этого великого художника».32

Учитывая эти факты, уже нельзя рассматривать стихотворение Пушкина как запоздалое повторение мотивов политической лирики юношеских лет. Оно было весьма злободневным для своего времени. Конечно, не с Волконским, отлично знавшим «покойного государя», спорит в нем Пушкин.

Официальному облику царя, каким он представал во вновь создаваемых монументах, Пушкин противопоставляет свое поэтическое толкование этого же образа, опираясь при этом на достоверный материал, оставленный современником — Торвальдсеном.

Разоблачение официальной легенды об Александре — «ангеле на троне», данное в этом небольшом стихотворении, прямо связано с позицией Пушкина

332

после 14 декабря. Другими словами и по другому поводу он говорит здесь то же, что звучит в строках о «плешивом щеголе», «властителе слабом и лукавом» десятой главы «Евгения Онегина», написанных, кстати сказать, около того же времени.

Лицемерие русских монархов, начиная с «отвратительного фиглярства» Екатерины — «Тартюфа в юбке», всегда было особенно ненавистно Пушкину. Этот мотив не мог не всплыть и в связи с тем, что в бюсте Торвальдсена отражено меткое наблюдение мастера над обликом Александра в хорошо памятный Пушкину октябрь 1820 года, накануне конгресса в Троппау, знаменовавшего подчинение Александра Меттерниху во внешнеполитических вопросах и торжество аракчеевщины во внутренней жизни России.

Имени деятеля русской художественной культуры, к которому обращены строки стихотворения, мы не знаем. Не известно и то, кто сообщил Пушкину наблюдение Торвальдсена. Но приведенные факты свидетельствуют о значении этих творческих высказываний Пушкина прежде всего для русских художников тех лет. Источником отрывка могла быть, разумеется, статья в одном из иностранных журналов, содержавшая итальянский текст, оставшийся в записи Пушкина. Но более вероятно предположение об устной передаче мнения Торвальдсена — в русском изложении, с воспроизведением последней, экспрессивно выраженной мысли на итальянском языке, которым пользовались русские художники, общавшиеся в Риме с Торвальдсеном. Постоянно встречавшие Торвальдсена на протяжении ряда лет Гальберг и Орловский приехали в Петербург, как сказано выше, только в конце 1828 — начале 1829 года. Поэтому более вероятно, что этот рассказ Пушкин выслушал от Кипренского, с которым он был знаком с 1827 года (год написания Кипренским известного портрета Пушкина). Кипренский пробыл в Италии до 1823 года и часто встречался там с Торвальдсеном, с которым надолго сохранил дружеские отношения.33 Недавняя работа Кипренского над портретом Александра по типу Торвальдсена, несомненно, была еще свежа в его памяти, а эта тема — облик Александра I — не могла не быть интересной для обоих.

Среди лиц, знакомых Пушкину в 20-х годах, мы видим ряд деятелей, которым вопросы искусства были близки, и в их числе Жуковского, Дельвига, Гнедича, Оленина, Бестужева-Марлинского, Воейкова, Сомова, а также художников — Доу, Толстого, Тропинина, Кипренского, Лангера, возможно — Гальберга. Но, зная постоянный интерес Пушкина к скульптуре, игравшей тогда столь значительную роль в культурной жизни страны, имея такой образец отражения скульптуры в его художественном творчестве, как стихотворение «Художнику», свидетельствующее одновременно и о личных связях Пушкина с Орловским34 или Гальбергом, мы не можем не связать стихотворение с именем одного из них — Гальберга: как раз в 1829 году он послушно заменил «непохожий» и «нехороший» облик царя на идеализированное изображение берлинского мастера Рауха.

333

5

Существенный интерес представляют некоторые другие особенности стихотворения. Это — политическая эпиграмма, данная в виде «надписи к портрету». Поэтические «надписи» в XVIII и первой четверти XIX века имели широкое практическое применение: ими снабжались скульптуры, гравированные портреты и картины, а также триумфальные арки, могильные плиты, монументальные памятники, медали и пр. В композиции скульптуры, гравюры или монумента надписи играли большую роль, говоря словами то, что не могло быть выражено средствами самого изобразительного искусства. Они были не «этикетками», только поясняющими изображение, но полноценными компонентами памятника, в котором архитектурные, изобразительные и словесные элементы образовывали одно художественное целое, взаимно дополняя друг друга.

Стихотворение Пушкина «К бюсту завоевателя» предназначено для печати и «надписью» прикладного назначения не является. Но очень важно, что Пушкин здесь говорит об Александре I в непосредственной связи с его изображением — бюстом работы Торвальдсена. Такой опоры на конкретное изображение лица, которому посвящено стихотворение, не было в других эпиграммах, также носивших иногда форму «надписи к портрету», но обращенных прямо и непосредственно к самому человеку.

Поэтический строй стихотворения отвечает художественному стилю, в котором исполнен бюст. Если бы строки Пушкина были когда-нибудь помещены на постаменте скульптуры, они производили бы вместе с ней цельное художественное впечатление. С приподнятой парадностью идеализированного изображения царя, одетого в римскую одежду, вполне согласно звучат «высокие» выражения стихотворения Пушкина: «лик сей», «сей властелин», «хладный лоск чела».

Не нарушая художественной цельности скульптуры, лишь объясняя и дополняя наблюдение скульптора, поэт пошел дальше художника. Он не только констатирует вслед за Торвальдсеном подмеченное им противоречие и подтверждает его правильность, но и дает ему глубокое психологическое истолкование.

Подобный метод обращения к скульптурному или живописному портрету, когда характеристика героя, данная средствами изобразительного искусства, продолжается в поэтических образах, встречается и в других произведениях Пушкина, в том числе таких значительных, как «Полководец» и «Медный всадник». Однако и небольшое стихотворение «К бюсту завоевателя» является ярким показателем глубокой связи Пушкина с мировой художественной культурой и ее деятелями, связи, которая была так важна для обеих сторон и которая изучена еще столь недостаточно.35

————