Ф. Я. ПРИЙМА

ПУШКИН И КРУЖОК А. Н. ОЛЕНИНА

В мемуарной литературе, относящейся к первой трети XIX века, встречаются неоднократные упоминания о том, что молодой Пушкин после окончания Лицея был частым посетителем дома А. Н. Оленина (1763—1843).1 Здесь в первый раз встретился Пушкин с А. П. Керн,2 здесь, как сообщает П. И. Бартенев, он сблизился с Н. И. Гнедичем;3 здесь молодой поэт получал возможность устанавливать знакомства с выдающимися русскими учеными, писателями, художниками.

«В перечне людей, — пишет П. В. Анненков, — у которых Пушкин искал тогда (в 1817—1820 годах, — Ф. П.) наставлений, нельзя забыть об А. Н. Оленине. Почтенный председатель Академии художеств, будучи родственником и почитателем Г. Р. Державина, разумеется, склонялся на сторону „Беседы“ и не совсем одобрительно смотрел на полемические замашки „Арзамаса“, но он имел важное качество. По званию артиста и по прямому знакомству с классическим искусством, он понимал эстетические законы, которые лежат в основании художнического производства вообще, а потому мог уразуметь изящество произведения, если бы даже оно явилось и не с той стороны, откуда он привык его ожидать. Так, он был один из первых, которые признали поэтическое достоинство „Руслана и Людмилы“. Качество это сделало самый дом его нейтральной почвой, на которой сходились люди противоположных воззрений, что облегчалось еще необычайной любезностью хозяйки, урожденной Полторацкой, а потом, через несколько лет, приветливостью красавицы-дочери, воспетой Пушкиным. Поэт наш был у них, как свой человек, и, по семейным преданиям, часто беседовал с А. Н. Олениным об искусстве».4

К сожалению, почти все мемуаристы и исследователи, касавшиеся темы «Пушкин и А. Н. Оленин», не шли дальше установления факта их знакомства, и поэтому на основании существующей литературы нельзя определить даже время возникновения этого знакомства. Правда, из показаний декабриста М. П. Бестужева-Рюмина на следствии мы узнаем, что он встречался с Пушкиным в доме Оленина в 1819 году.5 К этому же году относится

230

встреча Пушкина у Оленина с А. П. Керн. Но и эти свидетельства не означают, что Пушкин не мог войти в салон Оленина ранее, в 1817 или 1818 году.

Статья П. Россиева «А. С. Пушкин — актер-любитель», насколько нам известно, является единственной, в которой дана попытка изобразить Пушкина как посетителя дома Олениных в первые годы после выхода из Лицея. Пользовавшийся, как можно предполагать, изустными преданиями или же не дошедшими до нас воспоминаниями, П. Россиев рассказывает о состоявшемся в доме Олениных домашнем спектакле. Ставились «Воздушные замки» Н. И. Хмельницкого, и Пушкин играл в этой пьесе роль Альнаскарова. В спектакле, помимо молодого поэта, участвовала знаменитая актриса Е. С. Семенова.6

Недостатком документальных данных, характеризующих взаимоотношения Пушкина и Оленина, следует объяснить и совершенное отсутствие работ, которые бы определяли роль Оленинского кружка в творческом развитии Пушкина. Статья Д. П. Якубовича «Античность в творчестве Пушкина»7 касается названного вопроса лишь отчасти, причем выводы автора статьи о характере воздействия Оленинского кружка на Пушкина, не имея под собой документальной основы, в значительной степени теряют свою ценность.

Нельзя, наконец, признать достаточно освещенным в литературе также и вопрос о сватовстве Пушкина к А. А. Олениной, вопрос, имеющий помимо узко биографической, также и свою общественно-политическую сторону.8

Не ставя перед собой задачу полного освещения намеченных вопросов, ограничусь кратким очерком отношений Пушкина к Оленину, членам его семьи и его кружку, привлекая для освещения этой темы не только печатный материал, но и неопубликованные документы из архива Олениных и других архивов, хранящихся в Отделе рукописей Государственной Публичной библиотеки имени М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде.

Архив Олениных дает богатый материал об обитателях и посетителях Приютина, пригородной мызы Оленина, находившейся в 16 километрах от Петербурга, за пороховыми заводами на Рябовском шоссе. Приютино было излюбленным местопребыванием не только для членов семьи Оленина. Там любили бывать: Батюшков, Вяземский, Катенин, Гнедич, Карамзин, Крылов, Жуковский, Брюллов, Венецианов, Кипренский, не говоря о многих других менее значительных писателях, художниках и ученых.

Согласно семейным преданиям Всеволожских, соседей Оленина по мызе, Пушкин часто бывал в Приютине и, приезжая туда, жил наверху в комнате, отведенной для Н. И. Гнедича.

«Я не могу запомнить, — вспоминал незадолго до своей смерти сын А. Н. Оленина, Петр Алексеевич Оленин (1793—1868), — в котором году

231

была приобретена мыза Приютино, столь известная в то время в высшем кругу петербургского общества. Это было место отдохновения моего отца во время его разнообразной и тягостной службы, туда любили стекаться его друзья литераторы и художники. Недостает у меня ни памяти, ни уменья, чтобы описать все удовольствия, которыми славилось в то время смиренное и милое наше Приютино».9

В другом очерке, описывая Приютино, П. А. Оленин отмечает скромность, простоту вкусов и приверженность к старинным русским обычаям его хозяина. Даже кушанье подавали здесь «простое, но питательное и любимое всеми потомками славян».10

«В известном многим Приютине, — вспоминает старшая дочь Оленина, Варвара Алексеевна, — жизнь текла тихая, мирная, аккуратная, простая, деревенская, и казалось, по образу жизни, верст за 500 от Петербурга... Всё было весело, радушно, довольно, дружно, просто, свободно... Играли в разные игры, как-то лапта, горелки... и проч., в кольцы, в мячики, в волан. И не находили que ce n’est ni ennuieux, ni mesquin, ni ridicule».11

В другом месте своих воспоминаний В. А. Оленина называет имя Пушкина. «Один раз затеяли чудные шарады..., одна была „Русская баллада“. В ней фигурировали... Крылов, Гнедич, Пушкин и другие, а главную роль играл Жуковский... Фигурировали обыкновенно в шарадах и картинах Крылов, Гнедич, Жуковский, Муравьевы, кн. Сергей Трубецкой, кн. Голицын...».12

В. А. Оленина довольно подробно рассказывает в своих воспоминаниях историю написания в 1819 году Жуковским «Баллады», посвященной Елизавете Марковне Олениной.

Автограф стихотворения «Баллада» («Что ты, девица, грустна...»), о котором говорит В. А. Оленина, до 1939 года находился в архиве Олениных, откуда он передан в Институт русской литературы (Пушкинский Дом) Академии наук СССР. Восстанавливая в памяти события пятидесятилетней давности, В. А. Оленина забыла отметить участие в написании названного стихотворения Пушкина. В автографе стихотворения только первые полторы строки написаны рукой Жуковского, остальная часть (двадцать две с половиной строки) написана Пушкиным. На автографе рукой А. Н. Оленина сделана надпись: «Сочинено на случай рождения Елизаветы Марковны Олениной во 2 день маия 1819 Жуковским и Пушкиным для шарады, изобретенной И. А. Крыловым, Баллада». Пониже рукой В. А. Олениной: «Читал сам Жуковский во время шарады».13

Что связывало Пушкина с Олениным и его кружком? В доме Оленина молодой поэт встречался с Н. И. Гнедичем, разделявшим его вольнолюбивые взгляды, с Жуковским и Крыловым, знакомство с которыми он высоко ценил. Не приходится сомневаться и в том, что и с самим хозяином дома

232

Олениным в 1819—1820 годах Пушкин, несмотря на разницу лет, находился в самом деятельном общении.

Широко распространенный взгляд на Оленина, как на «лукавого царедворца», воздействие которого на писателей ограничивалось лишь внушением им монархических и ретроградных идей,14 нуждается в серьезных поправках. В начале своей служебной деятельности и в начальный период своего знакомства с Пушкиным Оленин не отличался той консервативностью взглядов, которой он придерживался после 1825 года. Среди лиц, тесно связанных с Олениным и его кружком, были члены тайных обществ (М. П. Бестужев-Рюмин, Ф. Н. Глинка, Н. М. Муравьев, С. И. Муравьев-Апостол, С. П. Трубецкой и др.). Известному свободолюбию не был чужд в это время и сам Оленин. Так, например, когда он представил в 1819 году министру духовных дел и народного просвещения князю А. Н. Голицыну проект С.-Петербургского университета, то главное правление училищ с негодованием отнеслось к названному проекту, увидев в нем стремление «отвергнуть всякое нравственное и христианское образование», «приблизить университет к анархии», «противопоставить книгам Бытия историю человеческого рода». Главное правление училищ не забыло также указать и на несогласие проекта Оленина с «духом Священного союза», «духом правительства и министерства духовных дел и народного просвещения».15

В отличие от многих своих коллег по службе, Оленин отрицательно относился ко всяким проявлениям религиозного ханжества и мистицизма. В архиве Оленина сохранилась относящаяся к 1813 году докладная записка его на имя князя А. Н. Голицына, в которой Оленин предлагал, добившись согласия Синода, произвести конфискацию монастырских рукописных библиотек с целью приращения рукописных фондов, передачи их на хранение в Публичную библиотеку. Дипломатически ссылаясь на то, что монастырские рукописные книги содействуют лишь «укоренению расколов», в то время когда они могли бы способствовать развитию отечественной науки, Оленин представил Голицыну в виде примера подробную «роспись без всякого употребления ветхим книгам, хранящимся в Кириловском Белоозерском монастыре».16 Нечего и говорить о том, что подобный, довольно смелый план Оленина в то время не мог быть осуществлен.

Но еще большее воздействие передовых идей того времени испытали члены семьи Олениных. В архиве Олениных находятся списки ряда подвергавшихся запрещению произведений Фонвизина, Рылеева, Пушкина. Особого внимания заслуживает находящийся здесь альбом стихотворений, владельцем которого мог быть Петр Алексеевич Оленин. В альбоме помещено одно стихотворение Баратынского и двадцать пять стихотворений Пушкина, в том числе «Вольность», «Деревня», «Кинжал». Запись пушкинских стихотворений в этом альбоме относится к первой четверти XIX века.17

Внимания исследователей заслуживает также и хранящийся в архиве Олениных (№ 974) список анонимного, откровенно антиправительственного

233

стихотворения «Голубой цвет» (1827), посвященного введению нового голубого цвета обмундирования для чинов корпуса жандармов.18

Таким образом, не будет ошибкой предположить, что дом Оленина в Петербурге и мыза Приютино были для Пушкина не только местом развлечения и отдыха. С А. Н. Олениным, членами его семьи, в особенности с Петром Алексеевичем, участником Отечественной войны 1812 года, художником, а отчасти и литератором, другом Крылова и Гнедича, молодой Пушкин был связан духовной близостью.

Трудно возразить против предположения Д. П. Якубовича о том, что «в интересе Пушкина к Элладе Оленинский круг сыграл свою роль».19 Думается всё же, что главное значение Оленинского кружка для творческого развития Пушкина состояло не в том, на что указывал Д. П. Якубович.

Верно то, что в переводе «Илиады» Оленин оказал Гнедичу значительную помощь. Хорошо известно и то, что Оленин написал несколько работ, затрагивающих вопросы древнегреческого искусства и истории. Однако только по чистой случайности именно эта, отнюдь не важнейшая часть научного наследия Оленина была издана в 1877—1882 годах в первых двух томах его «Археологических трудов». Не следует забывать того, что прежде, чем заняться греческими древностями, Оленин серьезно и долго занимался русской историей и палеографией. Его первая археологическая поездка в Новгород и Рязань относится к 1800 году. Еще в 1806 году, выпустив вместе с А. И. Ермолаевым знаменитое «Письмо о камне тмутороканском», положившее начало русской палеографии, Оленин отказывался в нем истолковать одну греческую надпись по причине неразумения «эллинского языка» (стр. 30). К изучению последнего Оленин приступил лишь после 1806 года, в то время, когда ему было за сорок лет. Как для Оленина, так и для помощника его в изучении русских летописей, Ермолаева, изучение древнегреческого языка было лишь средством для разъяснения

234

«темных мест» русской истории. Именно эта сторона деятельности Оленина, недостаточно освещенная в литературе, нашла отражение в дневнике С. С. Уварова.20 Напомним, что и А. И. Тургенев, посетивший Оленина в самом начале 1837 года, записал в дневнике: «... он всё тот же. Русские древности: сбруи, одежда, оружие и пр.».21

Оленин оставил после себя ряд любопытных работ и заметок об одежде и оружии древних славян, о мореходстве в древней Руси, о русском летописании, о «Слове о полку Игореве».22 И если эти работы в свое время не увидели света, то причиной этому была, по-видимому, занятость Оленина самыми разнообразными служебными делами.

Вместе с А. И. Ермолаевым издание «Свода русских летописей» Оленин считал делом своей жизни. По причинам, останавливаться на которых мы здесь не имеем возможности, дело это осталось незавершенным. Но было бы большой ошибкой недооценивать палеографические и исторические труды Оленинского кружка. Труды Оленина и Ермолаева по подготовке к изданию русских летописей не пропали даром; по признанию академиков А. А. Куника и А. Ф. Бычкова, эти труды были использованы новым поколением русских археографов и палеографов.23

Несмотря на небольшое число участников и почти полное отсутствие материальных средств, Оленинский кружок в Петербурге по выполнявшейся работе и значению во многом напоминал Румянцовский кружок в Москве, причем последний, возникнув позднее, в ряде случаев заимствовал опыт и пользовался помощью кружка Оленина. Большое значение имел Оленинский кружок, и главным образом Ермолаев, для Карамзина в его работе над «Историей государства Российского», если судить об этом хотя бы по одним только указаниям в авторских примечаниях к последней. Работа Жуковского над переводом «Слова о полку Игореве» (1819), работа Н. И. Гнедича над замыслом поэмы о Васильке Теребовльском (1819),24 «Рассуждение о славянском языке, служащее введением к грамматике сего языка» (1820) и другие филологические открытия А. Х. Востокова, — несомненно, возникали под воздействием и при участии Оленинского кружка.

Пушкин входит в кружок Оленина в самый интенсивный период деятельности последнего — в период появления «Истории государства Российского» Карамзина, напряженных поисков Олениным и Ермолаевым сведений по русской истории в византийских источниках и сличения их с русскими летописями, в период занятий А. Х. Востокова, а отчасти и Н. И. Гнедича вопросами древнерусского стихосложения, в период горячих

235

споров вокруг «Слова о полку Игореве». Именно эта сторона деятельности Оленинского кружка не могла не оказать заметного воздействия на творческое развитие молодого Пушкина, который уже в «Руслане и Людмиле» обнаружил глубокий интерес и любовь к русским летописным преданиям.

Пушкин с большим уважением относился к любителям и исследователям российских древностей Оленинского кружка. Известно, как высоко ценил Пушкин «Опыт о древнероссийском стихотворстве» А. Х. Востокова и какую услугу оказал этот труд поэту в его творчестве.25 Не случайно и то, что в 1836 году, выступая в защиту подлинности «Слова о полку Игореве», как на один из своих аргументов великий поэт сослался на мнение по этому вопросу известных ему лично знаменитых палеографов А. И. Ермолаева и А. Х. Востокова.26

В 1819 году Пушкин был высоко ценимым и всеми любимым гостем в доме и кружке Оленина. Последний смотрел в это время на Пушкина глазами Гнедича, Жуковского, Крылова — как на самого выдающегося и талантливого русского поэта, надежду русской литературы. Поэтому, когда в начале 1820 года над Пушкиным нависла угроза ссылки, Гнедич счел возможным обратиться к Оленину с просьбой заступиться за молодого поэта. «Между тем, — читаем мы в воспоминаниях Ф. Н. Глинки, — в промежуток двух суток, разнеслось по городу, что Пушкина берут и ссылают. Гнедич с заплаканными глазами (я сам застал его в слезах) бросился к Оленину; Карамзин, как говорили, обратился к государыне; а незабвенный для меня Чаадаев хлопотал у Васильчикова, и всякий старался замолвить слово за Пушкина».27

Не возникает никаких сомнений в том, что Оленин был исполнен в это время готовности облегчить судьбу Пушкина и сделал для этого всё, что было в его силах.

Вскоре после ссылки Пушкина на юг, испытывая искреннее расположение к нему и отнюдь не боясь обвинений в своеобразном соавторстве с опальным поэтом, Оленин сочиняет рисунок-виньетку к «Руслану и Людмиле», заботы по изданию которого взял на себя в это время Гнедич.

Прочитав в «Сыне отечества» или «Санкт-Петербургских ведомостях» объявление о выходе в свет своей поэмы,28 Пушкин писал Гнедичу из Каменки 4 декабря 1820 года: «В газетах читал я, что Руслан, напечатанный для приятного препровожденья скучного времени, продается с превосходною картинкою — кого мне за нее благодарить?»29 А в письме к Гнедичу от 24 марта 1821 года, написанном из Кишинева под впечатлением полученного экземпляра поэмы, Пушкин благодарил своих петербургских друзей и больше всего Оленина: «Платье, сшитое, по заказу вашему, на Руслана и Людмилу, прекрасно; и вот уже четыре дни как печатные стихи, виньета и переплет детски утешают меня. Чувствительно благодарю почтенного ; эти черты сладкое для меня доказательство его любезной благосклонности» (XIII, 28).

236

Трудно ответить на вопрос, ограничилась ли «любезная благосклонность» Оленина участием в издании «Руслана и Людмилы» и не распространилась ли она также и на вышедшее в 1822 году издание «Кавказского пленника». В примечании к напечатанному в «Северном архиве» объявлению о выходе в свет «Шильонского узника» в переводе Жуковского и «Кавказского пленника» Пушкина читаем: «Оба сии сочинения продаются на Невском проспекте, в доме, принадлежащем императорской Публичной библиотеке, в квартире Н. И. Гнедича».30 То обстоятельство, что один из сотрудников императорской Публичной библиотеки в «принадлежащем ей доме» распространял произведение ссыльного поэта, к директору библиотеки Оленину прямого касательства, разумеется, не имело. Тем не менее при безразличном отношении к Пушкину Оленина вряд ли даже такое невинное объявление могло ему понравиться и появиться в печати.

При издании «Кавказского пленника» Оленин мог оказать Гнедичу помощь в изготовлении приложенного к изданию портрета Пушкина. Автор этого замечательного и загадочного портрета, гравированного воспитанником Академии художеств Е. Гейтманом (Оленин — президент Академии художеств), как известно, до сих пор не разыскан.

О дружеских отношениях Оленина к Пушкину в 1822 году и в последующие годы ссылки поэта у нас никаких данных нет. Ни одно из писем Гнедича к Пушкину за этот период до нас не дошло. А Гнедич был единственным лицом, связывавшим Пушкина с Оленинским кружком в то время.

По возвращении в Петербург в мае 1827 года Пушкин, вероятно, сразу же восстановил свои связи с домом Оленина. За семь лет отсутствия поэта в столице в этом доме многое изменилось.

«...Непостоянство судеб человеческих рассеяло приютинское общество по лицу земли: многие лежат уже в могиле, многие влачат тягостную жизнь в дальних пределах света, а многие ближние рассеялись по странам...», — писал Оленин Гнедичу 29 июля 1827 года.31 Изменились не только обстановка, состав семьи Оленина и его кружка, изменились люди и их взгляды. И в первую очередь эти изменения коснулись самого Оленина. Должность члена Государственного совета и статс-секретаря по департаменту гражданских дел, а вслед за тем (с 1826 года) должность государственного секретаря, в каковой ему приходилось состоять, обязывала после событий 1825 года ко многому. Вольномыслие Оленина глубоких корней не имело, и последнее его проявление относится к 1822 году.

13 сентября этого года под нажимом правящей верхушки Совет Академии художеств рассматривал вопрос об избрании в «почетные любители» графа Гурьева, графа Кочубея и графа Аракчеева. Необходимость подобного избрания мотивировалась близостью названных лиц к императорской особе. Сделанное в форме шутки А. Ф. Лабзиным предложение избрать в таком случае в почетные любители Академии художеств лейб-кучера Илью как лицо, наиболее «близкое» к особе царя, обошлось Лабзину недешево: сосланный, как известно, в Симбирскую губернию, он вскоре (через три года) умер.

В деле Лабзина, с точки зрения правительства Александра I, Олениным, как президентом Академии художеств, была проявлена предосудительная терпимость. За недонесение о выступлении А. Ф. Лабзина на заседании

237

Совета Академии художеств от 13 сентября 1822 года Александр I через князя Голицына объявил Оленину строгий выговор. Из письма Е. М. Олениной к министру двора князю П. М. Волконскому от 24 ноября 1822 года мы узнаем, как был обрадован Оленин таким исходом дела: до этого он опасался пожизненной опалы за свой «проступок».32 Не исключена возможность, что наказание Оленину предполагалось иное и что оно было смягчено не без вмешательства его родственника по линии жены — князя П. М. Волконского. Благодаря покровительству последнего Оленин получил в 1823 году от правительства стотысячную ссуду для поправки своих расстроенных имущественных дел.33 Не удивительно, что после таких «благодеяний» Александра I, после доверия, которое продолжал оказывать Оленину Николай I различными поручениями (последнее из них — назначение в сентябре 1828 года членом Главного управления цензуры), Оленин старался служить монарху не за страх, а за совесть. О свободном и непринужденном изложении мнений, а тем более о покровительстве вольномыслию в Оленинском кружке 1827—1828 годов, разумеется, не могло уже быть и речи.

Тем не менее и после своего семилетнего изгнания Пушкин в семье Олениных был принят гостеприимно. К 1827—1828 годам, если только верить воспоминаниям В. А. Олениной, относится знакомство и сближение Пушкина с Григорием Никаноровичем Олениным, зятем А. Н. Оленина.34

К концу 1827 или к началу 1828 года следует отнести и выступление Пушкина на вечере у Олениных с чтением «Демона», о котором рассказывает в своей статье П. Россиев.35 Хотя П. Россиев в своей статье, написанной для газеты, и не дал указаний на использованные источники, тем не менее у нас нет никаких оснований считать их апокрифическими.

О частых посещениях Пушкиным дома Олениных в апреле—мае 1828 года мы узнаем из писем князя П. А. Вяземского к жене В. Ф. Вяземской.36 Из них же мы узнаем и о том, что Пушкин в это время был неравнодушен к дочери Оленина, Анне Алексеевне (1808—1888). «Девица Оленина довольно бойкая штучка. Пушкин ее называет драгунчиком и за этим драгунчиком ухаживает», — писал Вяземский жене 18 апреля 1828 года.37 Об увлечении Пушкина А. А. Олениной и сватовстве к ней Ф. Г. Солнцев рассказывает следующее:

«У А. Н. Оленина нередко бывал Александр Сергеевич Пушкин, которому, видимо, очень нравилось общество Алексея Николаевича. Он даже сватался за Анну Алексеевну и ей посвятил одно или два прелестных стихотворения. Однако же брак этот не состоялся, так как против него была Елизавета Марковна. По этому случаю Пушкин говорил, что недаром же ему светила луна с левой стороны, когда приезжал в Приютино».38

Приводить мнения на сей счет других современников и историков литературы было бы бесполезно, так как они ничего не прибавляют к тому, что сказано Ф. Г. Солнцевым. Стоит напомнить, однако, о появившейся

238

в 1922 году заметке Н. К. Козмина «Пушкин и Оленина», в которой дана попытка истолковать вопрос о сватовстве Пушкина к Олениной по-новому. Н. К. Козмин пытался доказать, что стихи Пушкина, где упоминается Оленина, серьезных чувств поэта не отражают, что стихотворение «Я вас любил...» (1829) относят к Олениной бездоказательно и в заключение ссылался на следующее место из неопубликованных воспоминаний ученика К. П. Брюллова, художника М. И. Железнова:

«Пушкин посватался и не был отвергнут. Старик Оленин созвал к себе на обед своих родных и приятелей, чтобы за шампанским объявить им о помолвке своей дочери за Пушкина. Гости явились на зов; но жених не явился. Оленин долго ждал Пушкина и, наконец, предложил гостям сесть за стол без него. Александр Сергеевич приехал после обеда, довольно поздно. Оленин взял его под руку и отправился с ним в кабинет для объяснений, окончившихся тем, что Анна Алексеевна осталась без жениха».39

Итак, согласно взгляду Н. К. Козмина, Пушкин в порыве увлечения сделал предложение Анне Алексеевне Олениной, а потом, спохватившись, увидел необдуманность своего шага и, умышленно опоздав на обед, дал понять Оленину свой отказ от намерения, и тот удовлетворил его желание.

При наличии двух столь различных трактовок вопроса большую помощь для уяснения истины оказывает дневник А. А. Олениной. Дневник этот хотя и был напечатан давно, в 1936 году (в Париже), однако до самого последнего времени не привлекал внимания биографов Пушкина.

Как названный дневник, так и в особенности приложенные к нему воспоминания О. Н. Оом, внучки А. А. Олениной, подтверждают факт сватовства Пушкина к Олениной. В дневнике последней Пушкину уделяется много внимания. А. А. Оленина предприняла было даже попытку написать роман. «Пушкин и Киселев — герои моего настоящего романа», — пишет она в записи от 18 июля 1828 года.40 Но форма романа для дневниковых воспоминаний оказалась трудной, и Оленина вынуждена была отказаться от первоначального замысла.

В воспоминаниях О. Н. Оом виновницей неудачного сватовства Пушкина названа Елизавета Марковна Оленина.

«Елизавета Марковна ‹Оленина›, — сообщает О. Н. Оом, — действительно не желала этого брака. Ценя дивный талант Пушкина, она находила, что его характер и бурная натура не могли бы составить счастья ее дочери. Глубоко религиозную Елизавету Марковну возмущали кощунственные стихи Пушкина и в особенности ходившая в то время по рукам поэма „Гавриилиада“. Она не могла простить ему его участие в обществе „Зеленая лампа“. Ее сердили поэтические вольности, которые он позволял себе по отношению к дочери, называя ее в стихах „Олениной моей“ или намереваясь „целовать ее ножки“, как он выразился в стихотворении „Когда б не смутное влеченье“».41

239

Как свидетельствует об этом О. Н. Оом, недружелюбное отношение Е. М. Олениной к Пушкину не нравилось ее дочери Анне Алексеевне.

Как бы ни был, однако, полезен дневник Олениной для установления некоторых фактов из жизни поэта, мы вправе отнестись к нему критически. Любопытно, что в дневнике А. А. Олениной нет решительно никаких указаний на то, как смотрел на сватовство Пушкина к Олениной ее отец. Между тем отказаться от участия в определении будущего своей дочери он не мог; более того, следует предполагать, что на исход этого сватовства именно Оленин и должен был оказать решающее воздействие. В самом деле, откуда могла возникнуть у Елизаветы Марковны Олениной такая чувствительность к политической неблагонадежности Пушкина и такая осведомленность в отношении его литературного прошлого? О деле, возникшем по поводу «Гавриилиады», Е. М. Оленина не должна была и не могла ничего знать, если только не предположить, что сведения эти она получала от своего мужа, тесно связанного с официальными кругами.

Оленин был хорошо осведомлен в вопросах отношений к Пушкину правительства Николая I. Начавшееся в 1826 году дело о распространении запрещенного цензурой отрывка из элегии «Андрей Шенье», доставившее Пушкину немало неприятностей, пройдя ряд инстанций, попало в Сенат и вместе с докладом последнего было препровождено в Государственный Совет на утверждение. Доклад Сената был заслушан вначале в Департаменте гражданских и духовных дел, статс-секретарем которого являлся Оленин. В журнале заседания этого Департамента от 11 июня 1828 года, подписанном тремя членами — А. Д. Балашовым, Н. С. Мордвиновым и А. Н. Олениным, о Пушкине упоминается только как об авторе стихов, которые Молчанов и Леопольдов намеренно и без всяких на то оснований приурочили к 14 декабря 1825 года.42

Таким образом, Департамент гражданских и духовных дел в отношении Пушкина вынес весьма снисходительное решение, отказавшись от повторения требования Сената обязать поэта подпиской, «дабы впредь никаких своих творений без рассмотрения и пропуска цензуры не осмеливался выпускать в публику под опасением строгого по законам взыскания».43

В стремлении облегчить положение Пушкина какая-то доля участия, и, может быть, даже главная, принадлежала, несомненно, Оленину. Однако высшая инстанция, Государственный Совет, вынесла в отношении Пушкина самое суровое решение. Протокол заседания общего собрания Государственного Совета от 28 июня 1828 года гласил: «Государственный Совет, в Общем собрании, находя заключение Департамента гражданских и духовных дел по сему делу правильным, положил оное утвердить с таковым в отношении к сочинителю стихов означенных Пушкину дополнением, что по неприличному выражению его в ответах своих на счет происшествия 14 декабря 1825 года и по духу самого сочинения, в октябре 1825 года напечатанного, поручено было иметь за ним в месте его жительства секретный надзор».44

240

Решение Государственного Совета от 28 июня 1828 года, подписанное графом В. Кочубеем, князем Алексеем Куракиным, князем Д. Лобановым-Ростовским, графом П. Толстым, Г. Строгановым, А. Сукиным, К. Опперманом, князем Александром Голицыным, Г. Кутузовым, графом А. Чернышевым, М. Сперанским, А. Н. Олениным, Ф. Энгелем и князем Алексеем Долгоруковым, 28 июля 1828 года было утверждено Николаем I. Тем самым правящие круги во главе с царем, хотя и тайно, но официально, высказали свое недвусмысленное мнение о великом русском поэте.

Пушкин не мог не почувствовать сгустившейся вокруг него атмосферы. Отражением настроений поэта в этот период служит стихотворение «Предчувствие», которое, вероятно, не случайно было посвящено Олениной.

Снова тучи надо мною
Собралися в тишине;
Рок завистливый бедою
Угрожает снова мне...

Возникшее вскоре после этого дело о «Гавриилиаде» еще более усугубляло неблагоприятное положение, в котором оказался поэт. Новое дело в правительственных недрах возникло в конце июня, хотя только в начале августа 1828 года Пушкин был по нему допрошен.

Логично предполагать, что если ранее в своих отношениях к Пушкину Оленин и отличался большею «терпимостью», чем его коллеги по Государственному Совету, то после обсуждения в высших правительственных сферах дела об «Андрее Шенье» и «Гавриилиаде» он не мог не сделать для себя соответствующих выводов.

Если еще в мае 1828 года, как это видно из письма Вяземского к жене, Пушкин вместе о Олениным-отцом, Олениным-сыном, Олениной-дочерью и Вяземским могли совершать увеселительную поездку в Кронштадт на пироскафе,45 то ни в июле, ни, тем более, в августе 1828 года такая дружественная поездка не могла бы быть возможной.

Оленин не мог теперь допустить, чтобы поэт, за которым решением высшего правительственного органа установлен секретный надзор, был бы постоянным и желанным посетителем его дома и, более того, претендентом на руку его дочери, удостоенной звания фрейлины двора. Допустить это, с точки зрения Оленина, означало бы скомпрометировать себя в глазах царя, правящей верхушки и официального мнения.

Отношение к Пушкину, гостеприимно и дружелюбно принятому в семье Олениных после возвращения его из ссылки, летом 1828 года неизбежно должно было резко измениться к худшему, и не может возникнуть никаких сомнений в том, что это изменение было продиктовано соображениями политического характера. По вполне понятным причинам сам Оленин не мог открыто осуждать поэта. Эту роль должна была взять на себя Елизавета Марковна Оленина.

Всю двусмысленность своего положения в доме Олениных Пушкин определил, как надо думать, не сразу, вероятно, в исходе августа 1828 года. В письме к П. А. Вяземскому от 1 сентября 1828 года поэт откровенно намекал на постигшую его в доме Олениных неудачу: «Я пустился в свет, потому что бесприютен». Знаменательными в этом же письме являются и следующие строки:

241

«Ты зовешь меня в Пензу, а того и гляди, что я поеду далее,

Прямо, прямо на восток.

«Мне навязалась на шею преглупая шутка. До правительства дошла наконец Гавриилиада; приписывают ее мне; донесли на меня, и я вероятно отвечу за чужие проказы, если кн. Дм. Горчаков не явится с того света отстаивать права на свою собственность. Это да будет между нами» (XIV, 26—27).

На эту серьезную жалобу Пушкина Вяземский попытался ответить в шутливом тоне: «Ты говоришь, что ты бесприютен: разве уже тебя не пускают в Приютино?» (Пушкин, XIV, 28).

И цитированное письмо Пушкина, и ответ на него Вяземского находят подтверждение в «Дневнике» А. А. Олениной. В записи, сделанной 19 сентября 1828 года, но относящейся к 5 сентября 1828 года, она прямо говорит о грубом отношении к Пушкину со стороны Е. М. Олениной.46

Пушкин остро переживал свое неудачное сватовство, так как его увлечение А. А. Олениной было серьезным, неопровержимым свидетельством чего являются посвященные ей стихотворения поэта, поражающие читателя глубиной и целостностью чувства.

Разумеется, поэт переживал так остро свой неудавшийся проект женитьбы не только вследствие получения отказа, но еще и потому, что этот отказ принял весьма неестественную форму. В этом отказе Анна Алексеевна выступала в роли жертвы семейного деспотизма, а Оленины-родители — в роли движимых чувством страха, безвольных исполнителей чужих повелений и мнений, мнений высших правящих сфер.

Возникшее летом 1828 года особенно настороженное отношение правительственных сфер к Пушкину вполне оправдывает критическое отношение исследователя к фактам, изображенным в дневнике А. А. Олениной. Дневник был начат 20 июня 1828 года, т. е. через девять дней после того, как на заседании Департамента гражданских и духовных дел, в присутствии А. Н. Оленина, был поставлен вопрос о предосудительных стихах Пушкина. С этого времени, вероятно, и начинается поворот в отношениях к великому поэту как самого А. Н. Оленина, так и его жены, Е. М. Олениной. Не мог не отразиться этот поворот и на отношении к Пушкину А. А. Олениной. Стремление Е. М. Олениной дискредитировать поэта в глазах своей дочери не могло не отразиться на дневнике последней и содержащихся в нем суждениях о Пушкине.

Историю своих отношений с Пушкиным А. А. Оленина всю жизнь хранила в строгой тайне. Это отметил еще в 1890 году П. М. Устимович,47 об этом же рассказывает в своих воспоминаниях и О. Н. Оом. Этим обстоятельством, а также уважением А. А. Олениной к авторитету своего отца и следует объяснить отсутствие в дневнике А. А. Олениной каких-либо упоминаний об отношениях к Пушкину А. Н. Оленина.

Характеризуя отношения к Пушкину А. А. Олениной, следует указать еще на хранящееся в архиве Олениных незаконченное ее произведение «Роман нашего времени». Датированный 1831 годом, роман этот, к сожалению, прерывается в самом начале, на шестой главе, хотя написанная часть произведения и представлена двумя редакциями.48

242

Названное произведение А. А. Олениной, в котором, кстати сказать, в двух местах цитируются пушкинские стихи, мы вправе рассматривать как продолжение той упомянутой нами попытки А. А. Олениной написать роман, в котором Пушкину отводилась роль главного действующего лица. Не возникает никаких сомнений в том, что в главной героине произведения, Маше Ландышевой, А. А. Оленина изобразила самое себя. Очень вероятно также и то, что в одном из главных героев романа, воспитаннике «Лицейского пансиона» Лелеве, Оленина стремилась вывести Пушкина. Ревниво оберегая тайну своих отношений с поэтом, Анна Алексеевна должна была, разумеется, избегать прямых указаний на автобиографический характер своего произведения.

Следует отметить, что в отношениях Маши к Лелеву, которого она называет «странным оригиналом», есть много общего с отношениями Олениной к Пушкину, который был для нее «Красным Ровером», как свидетельствует об этом О. Н. Оом. Представляется любопытным также и следующее зачеркнутое место в «Романе нашего времени», следовавшее за сравнительной характеристикой Лелева и князя Д.: «Но приговоры судьбы неисповедимы, и случай, по-видимому совсем неважный, имел влияние на остальную жизнь ее».49 Не исключена возможность, что в этой фразе содержится намек на роковой характер встречи Олениной с Пушкиным. Припомним, что на обращенные к Анне Алексеевне вопросы О. Н. Оом о причинах неудачного сватовства к ней Пушкина, та отвечала: «такова была воля божья» или «видно не суждено было».50

На протяжении всей сознательной жизни А. А. Олениной никогда не менялось ее восхищенное отношение к Пушкину. В письме к П. А. Вяземскому от 18 апреля 1857 года, вспоминая события тридцатилетней давности, А. А. Оленина писала:

«Помните ли вы то счастливое время, где мы были молоды, и веселы, и здоровы!

«Где Пушкин, Грибоедов и вы сопутствовали нам на Невском пароходе в Кронштадте. Ах, как всё тогда было красиво и жизнь текла быстрым, шумливым ручьем...».51

Это воспоминание нелишне будет сопоставить с характеристикой поэта, принадлежащей ее сестре, Варваре Алексеевне Олениной. В одном месте своих заметок-воспоминаний, давая краткие и весьма лестные характеристики Батюшкову, Крылову, Гнедичу, Жуковскому, остановившись на последнем, ошибочно приписывая Пушкину эпиграмму на Жуковского, принадлежащую А. А. Бестужеву-Марлинскому, и несколько путая факты, В. А. Оленина записала: «Не могу простить Пушкину, как мог подобный стих придти ему в голову: „Верен отечеству, престолу. И жмет он руку камер-лакею“. И еще, как имел он духу написать эпиграмму, на кого еще? на Николая Михайловича Карамзина! Это только мог сделать один Пушкин; и оттого не смею его описывать».52

В этой неприязненной оценке отразилось мнение о Пушкине не одной только В. А. Олениной, но также и мнение ее родителей и прежде всего ее отца, перед которым Варвара Алексеевна благоговела и симпатии и антипатии которого она всецело разделяла.

243

Отношения между Олениным и Пушкиным менялись с годами, но летом 1828 года эти отношения вошли в новый этап. В августе 1828 года Пушкин увидел, что от нависших над ним туч ему не укрыться ни в парке, ни в доме Приютинской мызы. Истинная подоплека недружелюбного отношения со стороны Олениных-родителей, которое, по-видимому, приобретало многоразличные и не всегда благовидные формы, ему была, несомненно, ясна. Поэт осудил малодушие и прислужничество Оленина и ответил последнему молчаливым презрением.

О возникновении у Пушкина резко отрицательного отношения к А. Н. Оленину, его жене и его дочери свидетельствуют относящиеся к 1830 году черновые варианты к восьмой главе «Евгения Онегина» (строфа XXVI). Здесь встречаются такие строки (VI, 512):

Annette Olenine тут была,
Уж так [жеманна], так мала!..
Так бестолкова, так писклива,
[Что вся была в отца и мать].53

В первоначальном варианте стихов 10—11 одного из набросков названной строфы Пушкин выразил свое презрение к А. Н. Оленину с еще большей силой (VI, 514):

Тут был отец ее пролаз
Нулек на ножках.54

Нужны были очень серьезные мотивы, чтобы имя А. Н. Оленина и его излюбленная монограмма, его «личная марка» как художника , внушавшие Пушкину в 1821 году, в ссылке, подлинное чувство благодарности и благоговения, стали в конце концов предметом ненависти и злой шутки поэта.

Мнение В. Д. Бонч-Бруевича о том, что и после августа 1828 года в доме Олениных «гениальный поэт наш находил и ласку, и приют, и внимание»,55 самым решительным образом расходится с истиной. В литературе о Пушкине и в архивных материалах можно найти ряд указаний на продолжавшиеся и после 1828 года связи поэта с членами Оленинского кружка Гнедичем и Крыловым, однако обширная литература о Пушкине не дает ни малейшего факта, подтверждающего дружелюбные отношения между Олениным и Пушкиным после августа 1828 года. Более того, следует предполагать, что с указанного времени Пушкин в доме Оленина не появлялся ни разу. Следует надеяться на то, что история восходящих к августу 1828 года непримиримо враждебных отношений между Пушкиным и Олениным в будущем будет раскрыта и изображена с большей степенью убедительности и с теми подробностями, о которых мы ничего не знаем ныне. Однако непосредственное отношение к этой истории имеет и та, ведшаяся между Олениным и Пушкиным на протяжении

244

нескольких лет своеобразная тяжба, которую можно восстановить даже сейчас на основании архивных данных.

31 января 1831 года А. Н. Олениным как директором императорской Публичной библиотеки было издано написанное в очень строгих выражениях распоряжение, предписывавшее сотрудникам Библиотеки составление подробного и точного списка находящихся в продаже и не доставленных в библиотеку книг с целью привлечения соответствующих цензурных комитетов к ответственности за нарушение «высочайше утвержденного» устава библиотеки об обязательном экземпляре.56

По русскому отделению учет не доставленных в библиотеку книг был возложен на И. А. Крылова. Последним в июле 1831 года на имя Оленина был написан следующий рапорт:

«От библиотекаря статского советника Крылова.

«Во исполнение предписания вашего высокопревосходительства от 31-го генваря сего года за № 24 честь имею сим донести, что выправка книг из разных библиографических известий за прошедший 1830 и частию за 1829 годы, по вверенному мне русскому отделению, учинена. Каких же именно из находящихся в продаже книг, из цензурных комитетов и других мест, в русском отделении императорской Публичной библиотеки по сие время не получено, то подробно значится в прилагаемом при сем реэстре.

Библиотекарь Иван Крылов».57

В реестре, который Крылов приложил к своему рапорту, по разным цензурным комитетам и ведомствам значилось шестнадцать неполученных названий, из коих шесть названий приходилось на С.-Петербургский цензурный комитет. Самым примечательным в этом списке является то, что автором трех из шести изданий, не доставленных С.-Петербургским цензурным комитетом, был Пушкин.58 Оленин был очень тверд и последователен в исполнении своих обязанностей по Публичной библиотеке. В делах архива библиотеки хранится не один документ, свидетельствующий о том, что, раз возбудив дело о недоставлении в библиотеку книг каким-либо ведомством, Оленин доводил начатое дело до успешного конца. Так, например, в 1828 году он добился выполнения своих законных требований в отношении доставления в библиотеку «Тифлисских ведомостей» от графа И. Паскевича-Эриванского; в 1835 году о выполнении требования Оленина в отношении недоставленного в библиотеку «Свода законов» покорно сообщил ему М. М. Сперанский. Во всех аналогичных случаях, которых в практике управления библиотекой у Оленина возникало немало, торжество всегда оставалось на его стороне.

Более сложным и трудным оказалось для Оленина разрешение возникшей у него в 1831 году тяжбы с С.-Петербургским цензурным комитетом. В своем отношении на имя попечителя С.-Петербургского учебного округа К. М. Бороздина от 8 августа 1831 года Оленин просил предписать С.-Петербургскому цензурному комитету «незамедлительное доставление в Библиотеку вышеозначенных шести книг». 25 августа 1831 года К. М. Бороздин отвечал Оленину, что из требуемых шести названий

245

комитет препровождает в библиотеку только два и что «сочинения Ал. Пушкина „Полтава“, „Бахчисарайский фонтан“ и „Евгений Онегин“, также номера „Записок Департамента народного просвещения“ за разные годы издаваемы были не по одобрению Цензурного комитета, а посему и не были доставлены в канцелярию оного по отпечатании: ибо типографии не имеют в сем случае нужды брать позволительных билетов на выпуск в свет, а возвращают сочинителям или издателям без всякого к комитету отношения».59

Для получения не доставленных в библиотеку сочинений Пушкина нужно было обращаться к самому «сочинителю». Не приходится сомневаться в том, что Оленин сделал это без особого промедления. Как ответил поэт на требование Оленина, сказать трудно, но только книг своих в библиотеку он не доставил. Следует полагать, что степень своей юридической ответственности как издателя перед Олениным, как директором императорской библиотеки, Пушкину могла быть не вполне известна; присылку своих сочинений в библиотеку поэт, вероятно, был склонен рассматривать только как личную свою любезность по отношению к Оленину. На любезность же подобного рода поэт, разумеется, пойти не мог.

Обстоятельства жизни и после 1828 года сталкивали иногда Пушкина с Олениным. Так, например, в связи с избранием Пушкина в действительные члены Российской академии на запрос ее непременного секретаря П. И. Соколова о согласии на избрание А. С. Пушкина, М. Н. Загоскина, П. А. Катенина, А. И. Малова и Д. И. Языкова Оленин в письме от 14 декабря 1832 года ответил согласием.60

3 февраля 1833 года скончался Н. И. Гнедич. 6 февраля на похоронах сошлись все петербургские друзья покойного. Многие из них в прошлом были членами Оленинского кружка. Здесь Пушкин встретился с Олениным. На кладбище гроб Гнедича несли П. А. Вяземский, И. А. Крылов, А. А. Оленин, А. Н. Оленин, П. А. Оленин, П. А. Плетнев, А. С. Пушкин, Ф. П. Толстой и др.61 Однако ни после избрания Пушкина в Российскую академию, ни после смерти Гнедича в установившихся между Пушкиным и Олениным отношениях накаких улучшений не наступило. Возникшая между ними в 1831 году тяжба не прекращалась. В официальном письме Публичной библиотеки к Пушкину от 22 марта 1835 года канцелярия последней, «по приказанию директора», просила доставить ей по одному экземпляру «Евгения Онегина», «Полтаву» и «Историю о Пугачевском бунте» (Пушкин, XVI, 14).

Если бы недоставление Пушкиным своих сочинений в библиотеку было простой оплошностью поэта, то для устранения ее не потребовалось бы четырехлетней канцелярской волокиты. Во всяком случае, в 1834 году после издания «Истории Пугачева» он постарался бы эту оплошность исправить. Достаточно было, наконец, Крылову или самому Оленину обратиться к поэту с неофициальной просьбой, и Пушкин с готовностью выполнил бы ее незамедлительно. При установившихся, однако, между Олениным и Пушкиным отношениях такая непосредственность в обращении была решительно невозможна.

246

В начале апреля 1835 года в не дошедшем до нас письме Пушкин ответил Оленину на его просьбу принять участие в сооружении памятника над могилой Гнедича. Об этом письме Пушкина мы узнаем из ответного письма А. Н. Оленина от 3 апреля 1835 года, в котором сообщалось о получении списка подписавшихся на памятник и приложенных к нему от Пушкина пятидесяти рублей ассигнациями (Пушкин, XVI, 15).

Но и обмен названными письмами существа отношений между Пушкиным и Олениным изменить не мог. Судить об этом позволяет неопубликованное письмо библиотекаря И. П. Быстрова к И. А. Крылову от 7 августа 1836 года, выдержка из которого приводится ниже:

«Многие места и лица не доставляют в Библиотеку лучших эстампов, музыкальных нот, географических карт и пр. (так, например, литографии Беггрова, Савенкова, Снегирева, Давиньона и другие казенные). — Пушкин не доставил Истории Пугачевского бунта. К нему писано было не однажды, но ответа не получено».62

Таким образом, мы имеем право сказать, что приятельские отношения, связывавшие А. Н. Оленина с Пушкиным на протяжении целого десятилетия, не выдержали испытания времени.

С августа 1828 года до конца жизни в своих отношениях к Оленину великий поэт занимал непримиримо враждебную позицию. Из своих общений с Олениным в 1828 году Пушкин вынес для себя много поучительного. В его неприязненном отношении к Оленину сказалось нечто гораздо большее, чем оскорбленное самолюбие, чувство личной обиды. В решающий для Пушкина момент жизни А. Н. Оленин, вопреки сложившейся за ним репутации покровителя талантов, оказался на стороне тех, кому был органически чужд и враждебен свободолюбивый дух пушкинского творчества.

Обстоятельства, сопровождавшие так называемое неудачное сватовство Пушкина к А. А. Олениной, следует поставить в большой ряд событий, отразивших тот непримиримый конфликт великого поэта с высшим светом и самодержавием, логическим завершением которого был выстрел Дантеса.

————