Л. А. ЧЕРЕЙСКИЙ

ПУШКИН И АЛЕКСАНДР ГУМБОЛЬДТ

Александр Гумбольдт (1769—1859), выдающийся немецкий ученый и путешественник, посетил Россию в 1829 году. С разрешения русского правительства Гумбольдт вместе с немецкими учеными С. Эренбергом и Г. Розе совершил путешествие по Среднему Уралу и Западной Сибири для научных наблюдений.

18 апреля 1829 года Гумбольдт в сопровождении своих спутников приехал в Петербург и 8 мая выехал через Москву на Урал и в Сибирь, совершив, по словам современника, продолжительное путешествие, во время которого он проехал четырнадцать с половиной тысяч верст. 1 ноября 1829 года путешественники вернулись в Петербург и 3 декабря выехали на родину.

Гостей сопровождали горный инженер Н. С. Меншенин и адъютант тобольского губернатора Ермолов (племянник А. П. Ермолова), оставившие подробные сведения об этом путешествии.1

Во время путешествия Гумбольдт внимательно присматривался к условиям жизни крепостных николаевской России. Связанный русским правительством обязательством заниматься только научными изысканиями, Гумбольдт не высказал открыто свои мысли и наблюдения, но его замечания в письмах о впечатлениях, полученных им в России, свидетельствуют, что он живо интересовался общественно-политической жизнью русского народа; равным образом и свидетельства современников сохранили нам отдельные характерные в этом смысле эпизоды. Так, например, ишимский городничий доносил, что Гумбольдт, «явно не почтив своим вниманием высшие официальные лица в городе, вступил в разговоры с поляками и другими политическими преступниками, находящимися у меня под надзором».2

Декабрист Н. И. Лорер рассказывает в своих «Записках» об участии Гумбольдта в судьбе декабриста С. М. Семенова. «Узнав, что в городе <Омске> проживает чиновник, знающий прекрасно языки французский и немецкий, хотя и сосланный по 14 декабря, Гумбольдт просил начальство отпустить его с ним... Во время долгого собеседничества с Гумбольдтом Семенов сумел снискать снисхождение и дружбу его, рассказал ему всё наше

250

павшее дело и так расположил своего спутника в свою пользу, что Гумбольдт обещал Семенову по возвращении своем в Петербург хлопотать о его прощении и лично просить за него государя».3 Хлопоты Гумбольдта, однако, не увенчались успехом. Царь приказал «употребить Семенова на службу в отдаленном месте без права выезда».4

Заслуживает также внимания утверждение декабриста Н. И. Тургенева, что Гумбольдт высоко ценил идеалы декабристов.5

Достойная оценка трудов выдающегося немецкого ученого дана была одним из его русских современников в статье «Нечто о пребывании А. Гумбольдта в Москве»:

«Слава ученому мужу, который, несмотря на преклонные лета (Гумбольдту в России исполнилось шестьдесят лет, — Л. Ч.), не боится ни трудов, ни опасностей и отваживается на такие предприятия для пользы науки и человечества!.. Русскому сердцу больно, что русскую землю до сих пор всё еще исследуют, по большей части, иностранцы; но если уж должно уступить кому-нибудь из них эту лестную честь, то всего легче Гумбольдту».6

Имя Гумбольдта нередко встречается в русской печати с начала 20-х годов, т. е. еще до его приезда в Россию: описания его путешествий, характеристика его ученых трудов печатаются в русских журналах. Об известности Гумбольдта как ученого-географа свидетельствует, в частности, тот факт, что лицеист выпуска 1820 года Ахиллес Павлович Шабельский посвятил Гумбольдту свою книгу, изданную в Петербурге на французском языке в 1826 году. Эта книга представляет собой описание путешествия, совершенного Шабельским на русском военном корабле «Аполлон» в 1821—1823 годах (т. е. вскоре по выходе из Лицея) в российские североамериканские владения, и представляет известный интерес по изложенным в ней наблюдениям географического и этнографического характера. Книга эта подарена была автором Пушкину и сохранилась в составе библиотеки поэта. На обороте страницы с посвящением Гумбольдту («А М. le baron Alexandre de Humboldt, comme témoignage de ma sincère reconnaissance») чернилами написано: «Любезнейшему Товарищу Александру Сергеевичу Пушкину усерднейшее приношение от Сочинителя».7

В 1827 году, следовательно, еще до приезда Гумбольдта в Петербург, русские литераторы с интересом знакомились с альбомом пианистки М. Шимановской, в котором была оставлена запись и Гумбольдтом. Вяземский, описавший этот альбом в «Московском телеграфе» (1827, ч. XVIII, отд. II,

251

Шмуцтитул книги А. Шабельского с посвящением А. Гумбольдту и дарственной надписью автора Пушкину.

252

стр. 110—119), упомянул об этом. Пушкин хорошо знал этот альбом и внес туда свою запись (1 марта 1828 года).

В литературе о Пушкине не упоминается о личных встречах великого русского поэта с знаменитым немецким естествоиспытателем. Тем не менее они, повидимому, встречались; хотя данные об этом опубликованы были свыше ста лет тому назад, но они не обратили на себя внимания биографов Пушкина и не подвергались еще критической оценке.

Публикуя в 1865 году упомянутую выше статью Ермолова «Переезды с Александром Гумбольдтом по Сибири (1829)», издатель «Русского архива» П. И. Бартенев сопроводил ее следующим примечанием: «Пушкин, встречавшийся с ним <Гумбольдтом> в Петербурге, сказал про него одной даме: „Не правда ли, что Гумбольдт похож на тех мраморных львов, что бывают на фонтанах? Увлекательные речи так и бьют у него изо рта“».8

Свидетельство П. И. Бартенева не должно вызвать у нас сомнений. Один из первых биографов Пушкина, Бартенев, собирал и печатал материалы для биографии великого поэта, сообщавшиеся ему Вяземским, Смирновым, Погодиным, Соболевским, Далем, Данзасом, братьями Киреевскими, Нащокиным и другими близкими поэту лицами; точность большей части записанных им данных впоследствии была подтверждена рядом других источников. Таким образом, Бартенев и на этот раз, повидимому, основывался на каком-то записанном им устном сообщении и опубликовал его в примечании к чужому труду, печатавшемуся в его журнале,9 как он нередко делал с рассказами, сообщенными ему в устной форме или услышанными случайно.

Это была своеобразная форма публикации, казалось бы, случайных данных о Пушкине, подхваченных на лету, в виде попутных замечаний редактора, не нуждавшихся до поры до времени в более серьезных обоснованиях. Нередко такие примечания к публикуемым им историческим материалам удобны были для П. И. Бартенева и потому, что они не требовали раскрытия своего источника. Очень вероятно, что указание на встречу Пушкина с Гумбольдтом получено было Бартеневым от того лица, которое он не хотел назвать по тем или иным причинам: Пушкин, по его словам, говорил о Гумбольдте «одной даме», — несомненно из великосветской среды.

Интересно, однако, то, что эта запись Бартенева находит себе подтверждение в другом источнике, в котором содержатся более подробные данные о взаимоотношениях Пушкина и Гумбольдта.

Еще в 1839 году в «Отечественных записках» была опубликована статья Н. А. Мельгунова «Барон Александр Гумбольдт (Из путевых записок)», в которой автор делится своими воспоминаниями о встречах с Гумбольдтом в Берлине в начале 1836 года. Здесь, между прочим, Н. А. Мельгунов рассказывает:

«Путешествие Гумбольдта по России, пребывание его в Москве и пр. были также предметом нашего разговора. Он вспоминает с удовольствием, хотя не без улыбки, ему свойственной, о радушном гостеприимстве Москвы, о вечерах, которые давали ему в честь и на которых каждый вменял себе в обязанность говорить с ним впрямь и вкось „о Байроне и о матерьях важных“; он вспоминал о некоторых знакомых ему лицах, спрашивал о Пушкине, бывшем тогда еще во всем цвете жизни, в особенности об историческом

253

труде его... Вначале, не столь еще разговорчивый, он более расспрашивал, чем говорил, желая как бы выведать мой образ мыслей и мою степень образованности; но потом, одушевляясь понемногу, он овладел разговором, и речь его текла почти безостановочно, как у тех мраморных львов, по сравнению покойного Пушкина, у которых вода течет двойною струей из обеих оконечностей рта, справа и слева».10

Таким образом, Мельгунов, хотя и не говорит прямо о встречах Пушкина с Гумбольдтом, но приводит то же пушкинское сравнение, что и Бартенев, предполагающее, что такая встреча не могла не состояться, ибо сделанное Пушкиным сравнение Гумбольдта с «фонтаном» прямо основано на впечатлении поэта от говорящего Гумбольдта, на его наблюдении живого человека. Следует поэтому признать, что Пушкин действительно видел Гумбольдта в каком-нибудь обществе, а также, вероятно, беседовал с ним лично. Сопоставление двух указанных редакций записей остроумного пушкинского сравнения, несомненно облетевшего гостиные и удержанного в памяти его слышавших, едва ли может привести к догадке, что Бартенев основывался на статье Н. А. Мельгунова в «Отечественных записках». Едва ли бы в этом случае Бартенев сослался на то, что Пушкин сказал это «одной даме»; с другой стороны, если бы Бартенев повторял указанное известие Мельгунова, он едва ли удержался бы от того, чтобы воспроизвести и другие данные, приводимые Мельгуновым, о взаимном интересе поэта и немецкого ученого. Естественно поэтому предположить, что и Мельгунов и Бартенев имели в виду различные источники; тем вероятнее достоверность приводимого им факта; поэтому пушкинская фраза может занять свое место в сводке тех устных высказываний поэта, которые удержаны были в памяти мемуаристов.11

Беллетрист и публицист Н. А. Мельгунов принадлежал к московскому кружку любомудров и был знаком с Пушкиным по Москве. Близкий к Погодину, Шевыреву, братьям Киреевским и другим московским знакомым Пушкина, Мельгунов мог знать о встречах Пушкина с Гумбольдтом и его высказываниях от самого поэта или от его друзей и знакомых. Свидетельство Мельгунова, напечатанное в 1839 году при жизни Гумбольдта, заслуживает полного доверия.

Отзыв Пушкина о Гумбольдте в передаче Бартенева и Мельгунова, лаконичный по форме и пронизанный тонкой иронией, находит подтверждение в высказываниях современников, встречавшихся с выдающимся ученым.12

Образному сравнению Пушкина весьма близок отзыв о Гумбольдте его великого соотечественника Гете: «Он подобен источнику с множеством ручейков — всюду можно подставить сосуды, и неиссякаемо бьет нам навстречу освежающая влага».13

254

Известный интерес представляет свидетельство Мельгунова о внимании Гумбольдта к «историческому труду» Пушкина. Что Гумбольдт имел в виду? Это могла быть «История Петра», над которой Пушкин начал работать еще в 1827 году, или «История Пугачева», писавшаяся в 1833 году и вышедшая в свет в конце декабря 1834 года. Естественнее предположить, что Гумбольдта привлекала «История Пугачева» в связи с посещением им мест, связанных с пугачевским восстанием, и, возможно, в результате его бесед в Казани с К. Ф. Фуксом, который позднее сообщил Пушкину «многие любопытные известия касательно эпохи».

Приведенные выше сведения о вероятных встречах Пушкина с Гумбольдтом лишают нас возможности сделать какие-либо выводы или обобщения.

Встречи их могли произойти только в Петербурге, после возвращения Гумбольдта из Сибири (в период с 10 ноября по 3 декабря 1829 года — день отъезда на родину), так как в первое пребывание ученого в Петербурге (с 18 апреля по 8 мая 1829 года) Пушкин находился в Москве и на пути в Закавказье.14

Гумбольдт со своими спутниками остановился на Гагаринской улице в доме своего старого друга, прусского посланника Шеллера.

Петербург радушно принял иностранных гостей.

Бюрократическая Россия, в лице Николая I и его приближенных, оказывала всякие почести великому ученому. У палача декабристов и гонителя просвещения, по образному замечанию Б. Н. Чичерина, «чувство власти не исключало... лицемерия, когда оно требовалось для его целей. С иностранцами он кокетничал, стараясь выказываться перед ними вовсе не таким, каким он был на деле. Он кокетничал перед Гумбольдтом... В действительности же ему не было ни малейшего дела ни до науки, ни до образования, которые он в России старался подавить, насколько позволяло приличие... Он кокетничал с Пушкиным».15

Встречи Пушкина с Гумбольдтом и другими литераторами происходили, вероятно, не на официальных приемах, а в более свободной беседе в петербургских гостиных. Здесь встречали не «официального» Гумбольдта «в придворном мундире, с праздничным умом и заказною любезностью», Гумбольдта, который разыгрывал известную, обстоятельствами наложенную на него «роль», говоря словами Мельгунова,16 а просто известного ученого и занимательного собеседника.

В близкой Пушкину «Литературной газете» за 1830 год напечатана любопытная тяжба о букве «ъ».

Здесь рассказывается, что однажды в бытность свою в Петербурге (27 ноября 1829 года), находясь в одном доме, Гумбольдт высказал свое мнение о бесполезности существования буквы твердый знак («ъ») в русской

255

азбуке. На другой день известный в то время писатель А. А. Перовский (писавший под псевдонимом «Антоний Погорельский») обратился к Гумбольдту с челобитной от обиженной буквы «ъ». Гумбольдт ответил ему остроумным письмом от 29 ноября 1829 года. Эта переписка и была напечатана в «Литературной газете». Отметим, кстати, что замечание в письме Гумбольдта о букве «ъ», что «она немного сутуловата и доказывает, что не могла пользоваться благодеяниями госпожи Т.*»,17 подтверждает довольно близкое знакомство Гумбольдта с петербургской жизнью того времени. Под инициалом Т.* Гумбольдт, несомненно, подразумевает А. А. Турчанинову, поэтессу и магнетизерку, которая «бралась лечить от всевозможных болезней и исправлять физические недостатки вроде косоглазия и даже горба, подвизаясь исключительно в богатой среде».18

Переписке Гумбольдта с Перовским предпослана вступительная статья от редакции, которую мы позволим себе привести в извлечении. О Гумбольдте здесь говорится: «Мы видели в нем высокий пример истинно ученого и образованного человека, который, посвятя жизнь и все способности свои на изучение и развитие одной из отраслей человеческих познаний, не чуждается всех других отраслей и любопытным взглядом окидывает все запросы, любопытные для ума человеческого вообще, и для ума народного частно. Всеобъемность размышлений и разговоров его изумительна... В России, столь еще богатой для наблюдений разнородных, столь еще свежей для изысканий, открылось обширное поле пред испытательным умом его. Язык, сие живое знамение бытия народа, язык наш, столь незнакомый чужестранцам, столь мало знакомый нам самим, должен был обратить на себя внимание ученого путешественника, слышавшего на веку своем звуки языков большей части мира известного: в краткое пребывание свое у нас он учился ему». Далее следуют письмо к Гумбольдту, подписанное «ъ», и ответ Гумбольдта.19

Кто был автором редакционного предисловия к этой «тяжбе»? Нам известны три перепечатки данной статьи из «Литературной газеты»: первая по времени — в сочинениях А. Погорельского,20 вторая — в «Русском архиве»21 и третья — в полном собрании сочинений князя П. А. Вяземского.22

Авторство Вяземского исключается. Во второй приезд Гумбольдта его не было в Петербурге. Он вернулся в столицу лишь 28 февраля 1830 года.23 Кроме того, едва ли Вяземский стал бы писать редакционное предисловие к переписке Гумбольдта с Перовским, не будучи участником их спора; таким образом, включение публикации «Литературной газеты» во второй том полного собрания сочинений Вяземского, вышедший после его смерти, следует считать ошибочным. Установление автора этого предисловия в настоящее время представляется делом затруднительным и едва ли очень

256

существенным. Но кто бы ни написал его в действительности, нам представляется, что оно, как и полемика Перовского с Гумбольдтом, не могло не быть известно Пушкину. Незадолго перед тем, как она была опубликована, Пушкин во время отсутствия Дельвига и Вяземского в Петербурге (январь—февраль 1830 года) исполнял своего рода редакторские обязанности в «Литературной газете» и позже не переставал регулярно следить за этим изданием.

Как ни недостаточны пока сведения о личном знакомстве и общении Пушкина и Гумбольдта, но они все же заслуживают внимания и, возможно, будут впоследствии дополнены на основании неизвестных нам в настоящее время источников. Во всяком случае, имя Пушкина следует внести в длинный перечень лиц, с которыми Гумбольдт завязал личное знакомство во время своего пребывания в России и позднее.24

————