405

Р. Б. ЗАБОРОВА

ОБ ИЗДАНИИ ПУШКИНЫМ МИСТЕРИИ КЮХЕЛЬБЕКЕРА
«ИЖОРСКИЙ»

В архивном фонде А. С. Норова, хранящемся в Государственной Публичной библиотеке им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, сохранилась неполная рукопись мистерии В. К. Кюхельбекера «Ижорский» (1827—1833), изданной стараниями Пушкина в 1835 г.1

Это 5-я сцена 1-го действия 1-й части начальной редакции, список на бумаге с водяным знаком 1828 г.; 1-я и 2-я сцены 2-го действия 1-й части первоначальной редакции, автограф В. К. Кюхельбекера, на бумаге 1828 года; авторизованные писарские копии 2-го (без первых 10 строк) и 3-го действия 1-й части последней редакции, в которую с легкой переработкой вошел текст первых двух отрывков в качестве 1-го, 3-го, 4-го явлений 2-го действия.

Судя по имеющейся на ней помете цензора В. Н. Семенова, это рукопись, отосланная Кюхельбекером 18 ноября 1830 года Дельвигу2 и потом переданная Пушкину для отдельного издания мистерии, известной до того в печати лишь по отрывкам из начала 1-го действия.3

В 1831 г. Пушкин, который, по словам Кюхельбекера, «более всех прочих помнил о... затворнике»,4 ходатайствовал перед Бенкендорфом об издании произведений и переводов своего ссыльного друга без указания его имени и деятельно собирал его рукописи. 19 июля 1831 года он писал М. Л. Яковлеву, издававшему вместе с Дельвигом альманах «Северные цветы», о «детищах» Кюхельбекера: «У Дельвига находились готовые к печати две трагедии нашего Кюхли и его же Ижорский ... Плетнев и я, мы бы постарались что-нибудь из этого сделать».5

Хлопоты Пушкина увенчались некоторым успехом лишь через два года, когда было получено разрешение на издание «Ижорского» и «Русского Декамерона». Цензурным разрешением, данным 10 июня 1833 года, Пушкин воспользовался незамедлительно. 15 июня 1833 года В. Н. Семенов писал Пушкину: «Имею честь препроводить к Вам просмотренные и приготовленные для печати 2 первые части „Ижорского“. Я сделал в них три или четыре бездельные перемены. Если 3-я часть у меня в деревне не найдется, то по возвращении моем в С. П‹етербург› я буду просить Вас о доставлении мне другого списка оной».6

Подготовленные к печати первые две части, однако, вышли только через два года, в начале мая 1835 года. 3-я же часть так и не увидела света ни в 1835 году, ни позднее при жизни Кюхельбекера, хотя он, осведомляя

406

Б. Г. Глинку около 7 мая 1835 г. о печатании «Ижорского», просил дать примечание: «Окончание сей второй части заставляет нас полагать, что за нею еще последует третья».7 Примечание это не появилось — книга к этому времени была напечатана и 12 мая была уже в руках Кюхельбекера.8 3-я часть появилась только через сто лет, с датировкой 1840—1841 годами.9 Между тем двухлетнее промедление и двукратное писание этой части — в 1833 и 1840—1841 годах — заставляет предполагать промежуточную переработку в цензурных целях последней части, в которой герой, переживший крах индивидуализма, находил спасение от разгула злых сил, враждебных человеческому счастью, в борющейся за свое освобождение Греции — но, в отличие от истинных героев, не в стане борцов за свободу, а за монастырской стеной. И в напечатанных двух частях был также смягчен мотив отчаяния, безысходности, о котором сам Кюхельбекер писал Пушкину: «Мой черный демон отразился в Ижорском».10

Сохранившаяся в архиве Норова рукопись поясняет, о каких изменениях писал В. Н. Семенов Пушкину. Так, например, снята была по предложению Семенова тирада Мефистофеля этой мистерии — Кикиморы в 3-м явлении 2-го действия после слов: «Как трость сухая, как зерна лишенный клас» —

Вы верить никогда не захотите,
Что демиург вас сотворил для нас
И что о вашей он не помышлял защите,
О вашем счастии... Он с скуки создал вас,
         Потом с презреньем отвратился,
         Ничтожных бросил нам, кивнул главой,
         Ваш грязный шар в пространство пхнул ногой.
         А сам в ненарушимый свой покой
         Как прежде погрузился.
Вы с той поры нам отданы во власть,
Вы наше достоянье, наша часть.11

«Это идея Ламартинова Le Désespoir, и я полагал бы приличнее ее изменить», — написал сбоку Семенов. По-видимому, Пушкину пришлось с ним согласиться, так как эти стихи остались неопубликованными, за исключением двух последних строк, слегка измененных.12

Отказ от этой тирады повлек за собой снятие примечания о понятии демиург: «художник, создатель, название творца у неоплатоников и гностиков; они его различали от Верховного существа». Оставленное примечание о суждениях Платона об истинной любви дано в издании 1835 года в более доходчивой форме по сравнению с автографом.13

В бытовых сценах, отразивших стремление Кюхельбекера присвоить мистерии «нечто народное, русское»,14 была по описываемым рукописям правильно воспроизведена реплика Богдана во 2-м явлении 3-го действия:

Так встаньте же, перекрестите лбы,
Ложитесь спать вы — нутка!
Да накормила ты телят, Марфутка?15

407

В издании 1939 года, сделанном без дополнительной сверки с предшествующими публикациями, вместо «нутка» — «пушка», и соответственно вместо «Марфутка» — «Марфушка».

Другие отличия сохранившегося автографа вызваны дальнейшей отделкой первоначальной редакции. Так, например, в обнаруженном автографе слова: «Однакоже Москва...»; «Fi donc, mon oncle, с досады чуть не плачу», — произносила графиня Шепетилова. В окончательной же редакции: «Papa! возможно ли? Москва!». «С досады чуть не плачу. С’est ridicule! побойтеся молвы», — говорит Лидия.16

Косвенная речь Кикиморы об Ижорском в 1-й сцене 2-го действия начальной редакции:

Ты для всего простыл, перегорел,
Ты недоступен был для стрел
Страстей, и рока, и напасти

переделана во 2-м явлении 2-го действия в прямую:

Я для всего простыл, перегорел,
Уж недоступен я для стрел
Страстей, и рока, и напасти17

Сличение редакций дает еще ряд мелких разночтений, например: «Заглавье чуду: Беспристрастный!» — в первой редакции, «Заглавье чудо: Беспристрастный» — в последней; «Все вкруг меня и ясно и светло» — в первой редакции, «Все вкруг меня вновь ясно и светло» — в последней редакции.

Рукопись, использованная, с получением цензурного разрешения, в 1833 году для издания, оказалась потом у А. С. Норова.

А. С. Норов, в 1820—1830-х годах печатавший свои стихотворения и переводы из Данте и Петрарки в альманахах и журналах («Полярной звезде», «Северной лире», «Невском альманахе», «Вестнике Европы», «Сыне отечества» и др.), состоял в приятельских отношениях с Пушкиным. Из богатой библиотеки Норова Пушкин брал для чтения книги, и в частности какие-то мистерии.18 Естественно, что он дал «майору-мистику», как он прозвал Норова, для ознакомления и мистерию Кюхельбекера ранее задержавшегося ее появления в печати.