366

О. И. ПОПОВА

НЕОПУБЛИКОВАННОЕ ПИСЬМО П. А. ОСИПОВОЙ
к А. И. ТУРГЕНЕВУ

5—6 февраля 1837 года в селе Тригорском у соседки Пушкина Прасковьи Александровны Осиповой побывал один из старейших друзей Пушкина Александр Иванович Тургенев, который по распоряжению Николая I сопровождал вместе со старым дядькой поэта Никитой Тимофеевичем Козловым тело умершего поэта к месту похорон — в Святогорский монастырь. Погребение А. С. Пушкина состоялось 6 февраля, а 7 февраля, в 5 часов утра, А. И. Тургенев писал уже П. А. Вяземскому из Пскова, на возвратном пути в Петербург:

«Мы предали земле земное вчера на рассвете. Я провел около суток в Тригорском у вдовы Осиповой, где искренно оплакивают поэта и человека в Пушкине. Милая дочь хозяйки (М. И. Осипова, — О. П.) показала мне домик и сад поэта. Я говорил с его дворнею. Прасковья Александровна Осипова дала мне записку о делах его, о деревне, и я передам тебе и на словах все, что от нее слышал о его имении. Она все хорошо знает, ибо покойник любил ее и доверял ей все свои экономические тайны... Везу вам сырой земли, сухих ветвей — и только... Нет, и несколько неизвестных вам стихов Пушкина».1

Кратковременное пребывание Тургенева в Тригорском у П. А. Осиповой и обстоятельства, при которых они встретились, повлекли за собой переписку между ними, продолжавшуюся около трех месяцев. Начало ей положил Тургенев, который под живым впечатлением пребывания в Тригорском и Михайловском писал П. А. Осиповой 10 февраля 1837 г.:

«Минуты, проведенные мною с вами и в сельце и в домике поэта, оставили во мне неизгладимые впечатления. Беседы ваши и все вокруг вас его так живо напоминает! В деревенской жизни Пушкина было так много поэзии, а вы так верно передаете эту жизнь. Я пересказал многое, что слышал от вас о поэте, о Михайловском и о Тригорском, здешним друзьям его: все желают и просят вас описать подробно, пером дружбы и истории, Михайловское и его окрестности, сохранить для России воспоминание об образе жизни поэта в деревне, о его прогулках в Тригорское, о его любимых двух соснах, о местоположении, словом — все то, что осталось в душе вашей неумирающего от поэта и человека».2

Вместе с письмом А. И. Тургенев послал П. А. Осиповой экземпляр нового, третьего издания «Евгения Онегина», вышедшего в начале

367

1837 года, — для ее дочери — и свой литографированный портрет с оригинала работы К. Брюллова; последнюю посылку он сопроводил подробными разъяснениями многозначительных «надписей и слов» на портрете, напоминающих о талантах и душевном благородстве братьев А. И. Тургенева — Андрея (1781—1803), Сергея (1790—1827) и Николая (1789—1871) Тургеневых. В письме содержится упоминание еще об одной посылке: «Вот и стихи на кончину поэта. Я уверен, что они и вам так же понравятся, как здесь всем почитателям и друзьям поэта».

Публикуемое письмо Прасковьи Александровны Осиповой3 является первым письмом ее к А. И. Тургеневу, ответом на его письмо от 10 февраля, и в сопоставлении с ним почти не нуждается в комментарии.

Тригорское. Февр‹аля› 16-го 1837 года.

14-е получила я ваше письмо, милостивой государь Александр Иванович. Мы по отъезде вашем щитали часы в ожидании его; и я спешу сказать вам, что минутное ваше в Тригорском пребывание останется неизгладимо в памяти душ наших. — Сердцу моему стало легче, когда я могла сказать понимающему меня мою скуку. Мы, я и Мария,4 оставшись одни нашли, что когда мы вас имели удовольствие увидеть, в первые часы приезда вашего, нам казалось, что мы вновь увидели друга, давно не виданного, но сердечного, с которым были разлучены — только. Это сочувствие есть вам порука всегдашнего о вас живого воспоминания, оно последует за вами всюду, куда провидение поведет вас.

Дочь моя б‹аронесса› Вревская5 возвратилась из Петер‹бурга› и 12-го была у меня; подробности, которые она мне рассказыва‹ла› о последних днях жизни незабвенного Пушкина, раздирали наши сердца и заставили меня жалеть, что я на эту пору не была в С.-Пет‹ербурге› — но к чему теперь рыданье!.. Вы угадали, что мне понравятся стихи — и только такой человек, который хорошо знал поэта, мог их написать, — он, кажется, писал за несколько лет тому и копию с портрета работы Кипренского. Сердечно благодарю вас за портрет, которой, конечно, не из последних будет украшениев моего кабинета; но как памятью о вас он право слабее будет того впечатления, которое сделало присутствие ваше.

До получения письма вашего одна мысль была у нас целые восемь дней — и ни на минуту не ослабевала, и потому воспоминания не было, а дума о вас не перерывалась. Читая и перечитывая письмо ваше, кончишь и желаешь опять читать, ожидая найти еще что-нибудь, — и потому прошу вас хоть еще один раз перед отъездом вашим в Москву, напишите мне, что делает Нат‹алья› Ник‹олаевна›... что делают деточки моего любезного Пушкина... Много слышишь — но я давно не верю молве и имею причины не всему верить, что про нее говорят. — И невольно повторяю с г. Лерм‹онтовым› зачем от мирных нег, и дружбы простодушной вступил он в этот свет, коварный криводушный.

Я почти рада, что вы не слыхали того, что говорил он перед роковым днем моей Евпраксии, которую он любил, как нежной брат, и открыл ей все свое сердце. — Мое замирает при воспоминании всего слышенного. — Она знала, что он будет стреляться! и не умела его от того отвлечь!!..

368

Много, много благодарю вас за объяснение надписей в портрете. — Я почти не рада, что вы говорили об отношениях моих с незабвенным нашим поэтом; я не со всеми люблю делиться горестными чувствами: как то было с вами — с другими я как улитка, от прикосновения их ухожу в свой уголок. Позвольте же мне изъявить вам тайное желание сердец наших, мы мысленно будем следовать за вами всюду, всюду — и желаем иметь способ от время до время знать, что вы делаете, — это будет нашим утешением. — Пространство, нас разлучающее, минутно хоть будет ищезать. — Я постараюсь удовлетворить желаниям друзей Алекс‹андра› Сергеича, по возможности, не имея однако большой доверенности к описательному своему таланту.

Вы совершенно обворожили мою Марию. Она с благо‹го›вением спрятала издание Онегина, которого ей рано еще читать. Не надо спешить ознакомливать юность с страстями — они сами из сердец вырываются, развивать же прежде время — о это не надо, не надо!.. — Мир праху нашего друга!!!

Примите же благосклонно, милостивой государь, уверение искреннего душевного почтения моего и моих дочерей, девы гор* чувствуют всю цену внимания вашего к ним.

Желаю сердечно, чтоб будущее сколько можно загладило для вас большую часть того, что вы потерпели в прошедшем. С душевною преданностью вам покорная ко услугам П. О.

Письмо П. А. Осиповой полно чувства глубокой признательности и дружеского участия к Тургеневу, мимолетный приезд которого в Тригорское был отмечен для нее общей печалью и скорбью о Пушкине, которого она, по словам А. И. Тургенева, «как мать, любила».6 В Тургеневе она встретила человека, сумевшего понять и разделить ее «скуку» — неотступную печаль о Пушкине; кроме того, своей привязанностью к брату-декабристу Н. И. Тургеневу, обреченному на изгнание, своим беспокойством о его судьбе А. И. Тургенев сумел возбудить ее горячее сочувствие и к своим делам.7 Однако во всем, о чем она пишет своему корреспонденту, просвечивает постоянная мысль о погибшем поэте — в отзыве о стихах Лермонтова, присланных ей Тургеневым, и в неоднократной цитации этих стихов, столь созвучных горю Прасковьи Александровны;8 в вопросе о «деточках моего любезного Пушкина»; в обещании, в ответ на просьбу А. И. Тургенева, «удовлетворить желания друзей Александра Сергеича»

369

и записать свои воспоминания о жизни Пушкина в Михайловском;9 в невольном восклицании — «Мир праху нашего друга!» — при мысли о власти страстей над человеком.

Особое внимание привлекает к себе упоминание о подробностях последних дней жизни Пушкина, рассказанных П. А. Осиповой ее дочерью, баронессой Евпраксией Николаевной Вревской, которая в начале 1837 года приезжала в Петербург к своей сестре Анне Николаевне Вульф и видалась с Пушкиным. П. Е. Щеголев в своей книге о дуэли Пушкина придавал большое значение разговору ее с поэтом: «Пушкин был очень близок с П. А. Осиповой и ее дочерьми; с ними он мог говорить совершенно откровенно и просто, говорить так, как он, пожалуй, ни с кем в Петербурге не мог говорить. И действительно, надо думать, он имел с Вульф (Вревской) значительный разговор».10 До сих пор об этом разговоре нам было известно из второго письма А. И. Тургенева к Осиповой (см. ниже) и из свидетельства мужа Евпраксии Николаевны барона Б. А. Вревского, писавшего Н. И. Павлищеву: «Евпраксия Николаевна была с покойным Александром Сергеевичем все последние дни его жизни. Она находит, что он счастлив, что избавлен этих душевных страданий, которые так ужасно его мучили последнее время его существования».11 И вот перед нами письмо Прасковьи Александровны, которая все еще под впечатлением рассказов своей дочери: «...подробности, которые она мне рассказывала о последних днях жизни незабвенного Пушкина, раздирали наши сердца и заставили меня жалеть, что я на ту пору не была в С.-Петербурге»; и снова: «Я почти рада, что вы не слыхали того, что говорил он перед роковым днем моей Евпраксии, которую он любил, как нежной брат, и открыл ей все свое сердце. — Мое замирает при воспоминании всего слышенного. — Она знала, что он будет стреляться! и не умела его от того отвлечь!..». Именно это место письма вызвало просьбу А. И. Тургенева к П. А. Осиповой сообщить обо всем, что известно Е. Н. Вревской об обстоятельствах дуэли: «Умоляю вас, однако же, написать ко мне все, что вы умолчали и о чем только намекнули в письме вашем: это важно для истории последних дней Пушкина. Он говорил с вашей милой дочерью почти накануне дуэли: передайте мне верно и обстоятельно слова его; их можно сообразить с тем, что он говорил другим, — и правда объяснится. Если вы потребуете тайны, то обещаю вам ее; но для чего таить то, на чем уже лежит печать смерти!».12

Судя по последующим письмам П. А. Осиповой,13 она так ничего и не

370

ответила на эту просьбу. Но впечатление ужаса от рассказов Е. Н. Вревской не менее сильно ощущается и во втором письме «тригорской помещицы». Особенно же отразилось это впечатление на отношении П. А. Осиповой к вдове поэта, к Наталье Николаевне Пушкиной.

«Я знаю, что вдова А‹лександра› Серг‹еевича› не будет сюда — и я етому рада. — Не знаю поймете ли вы то чувство, которое заставляет меня теперь боят‹ь›ся ее видеть?.. но многое должно бы было вам рассказать, чтобы вполне изъяснить всио, что у меня на душе. — И что я знаю. — Наконец, многоглаголание, и многописания всио выдет к чему ж теперь рыданье и жалкой лепет оправданья. Но ужас берет, когда вспомнишь всю цепь сего произшествия», — пишет она Тургеневу 17 февраля, и это чувство неприязни, нежелание видеть ту, которую она считала в большой степени виновной в гибели «любезного Пушкина», «сына ее сердца», прочно жило в Прасковье Александровне. И еще 7 апреля 1837 года она писала к А. И. Тургеневу: «Я получила на днях письмо от Натальи Николаевны — она меня спрашивает, какое распоряжение зделано по части богослужения по А. Сер. — и просит позволения остановиться у меня, когда приедит на могилу к своему мужу — я еще не могла ей отвечать».14

Миновал 1837 год. Прошли года. В 1841 году Н. Н. Пушкина поселилась с семьей в Михайловском. Ее приезд нашел следующий отклик в семействе Осиповой. «Они не скучают и пользуются душевным спокойствием, — писала Е. Н. Вревская. — Я еще их не видела и не очень-то жажду этого удовольствия. У них, говорят, воспоминание гораздо холоднее, чем у нас о незабвенном».15