ФЭБ: Слонимский. О каком "возвышенном галле" говорится в оде Пушкина "Вольность"?

- 327 -

А. Л. СЛОНИМСКИЙ

О КАКОМ «ВОЗВЫШЕННОМ ГАЛЛЕ» ГОВОРИТСЯ
В ОДЕ ПУШКИНА «ВОЛЬНОСТЬ»?

Ода «Вольность» Пушкина начинается патетическим призывом к «грозе царей» — «Свободы гордой певице». Далее, во второй строфе, идет такое обращение к ней:
Открой мне благородный след
Того возвышенного галла,
Кому сама средь славных бед1Ты гимны смелые внушала.2
(II₁, 45).
Кто же этот неназванный «возвышенный галл», автор «смелых гимнов»? В заграничном издании запрещенных стихотворений Пушкина Н. В. Гербель без всяких объяснений поставил в примечании имя Андре Шенье,3 так как ни у кого — ни у издателя, ни в эмигрантских кругах — не возникало ни малейших сомнений, что речь идет об Андре Шенье.
Шенье был одним из крупнейших поэтов Франции (к тому же единственный поэт, погибший на гильотине). Слава Шенье с течением времени только возрастала. «L’admirable auteur de l’Aveugle, — писал Леконт де Лиль в 1864 году, — n’appartient à son temps ni par l’inspiration, ni par la facture et la qualite du vers».4
Сюлли Прюдом считал себя преемником Шенье. Он писал в 1878 году в стихотворении «La Justice» («Справедливость»):
Je t’invoque, о Chénier, pour juge et pour modèle...
О maître, tour à tour si tendre et si robuste,
Rassure, aide et défends, par ton grand souvenir,
Quiconque sur ta tombe ose rêver d’unir
Le laurier du poète à la palme du juste.5
В Париже, в саду Пикпюс (Picpus), где, по преданию, было положено тело обезглавленного поэта, в 1897 году была поставлена плита с надписью, высеченной на мраморе: «Андре де Шенье, сын Греции и Франции, 1762—1794. Служил Музам. Любил Мудрость. Умер за правду».
Все это показывает, как чтилась память Шенье во Франции до конца XIX века. Неудивительно поэтому, что в 1861 году Н. В. Гербель без всяких аргументов, с полной уверенностью назвал в качестве «возвышенного

- 328 -

галла» Шенье. В самом деле, кому иному из поэтов того времени могли так хорошо пристать эпитеты «благородный» и «возвышенный»?
В пушкинской элегии 1825 года Шенье представлен в том же виде, что и анонимный поэт «Вольности». Пушкинский Шенье — певец свободы.
Заутра казнь, привычный пир народу;
Но лира юного певца
О чем поет? Поет она свободу:
Не изменилась до конца!
Он смел в своих обличениях:
Ты презрел мощного злодея;
Твой светоч грозно пламенея,
Жестоким блеском озарил
Совет правителей бесславных;
Твой бич настигнул их, казнил
Сих палачей самодержавных;
Твой стих свистал по их глазам;
Ты звал на них, ты славил Немезиду;
Ты пел Маратовым жрецам
Кинжал и деву-эвмениду!
(II₁, 397, 401).
Пушкин чувствовал в Шенье поэта, родственного ему по духу и по убеждениям. Шенье стал постоянным его спутником. В двух строфах «Кинжала» (1821), шестой и седьмой, он повторяет оду Шенье в честь Шарлотты Кордэ (1793). В элегии 1825 года он изображает Шенье в героическом свете. Шенье сопровождал его до последних лет (перевод «Из А. Шенье», 1835). Вполне понятно поэтому, что расшифровка Н. В. Гербеля была без всякой критики принята и П. А. Ефремовым, и П. О. Морозовым, и С. А. Венгеровым.
Но явилось затруднение хронологического порядка. Пушкин дважды датировал «Вольность» 1817 годом: в тургеневском автографе и в написанном для себя воображаемом разговоре с Александром I (где поэт говорит о том, что «Вольность» была написана им в семнадцатилетнем возрасте, т. е. в начале 1817 года). Между тем считалось, что ознакомиться с Шенье Пушкин мог не раньше осени 1819 года, когда впервые были изданы сочинения Шенье.
Однако уверенность, что «возвышенным галлом» может быть только Шенье, была так сильна, что датировка «Вольности» главным образом по этой причине была переставлена на 1819 год, наперекор прямым свидетельствам самого Пушкина (которые оспаривались путем натяжек).
В связи с этим хронологическим недоразумением в 1917 году выдвинута была кандидатура другого поэта — Экушара Лебрена (прозванного «Пиндаром»), имя которого нашлось в трех копиях (в отметках, восходивших, по-видимому, к одной и той же копии; см. II₂, 1029—1030). В двух случаях предполагаемый «возвышенный галл» ошибочно назван именем Пиго-Лебрена (в третьей копии просто Лебрен). Как разъяснил Б. В. Томашевский, автор копии спутал Пиго-Лебрена (журналиста) с Экушаром Лебреном, который действительно писал революционные оды.6 Так родилась легенда об Экушаре Лебрене. В 1940 году Б. В. Томашевский посвятил Экушару Лебрену обстоятельную, добросовестнейшим образом аргументированную статью, чтобы рассеять недоумения, какие вызывала у многих эта новая кандидатура.7 Но некоторые сомнения все же оставались.

- 329 -

Имя Лебрена только раз упомянуто Пушкиным — в ноябре 1824 года в письме к брату (XIII, 118), причем из контекста не ясно, читал ли его Пушкин раньше или впервые узнал о нем из биографии А. Шенье в издании 1819 года (написанной Латушем). Что же мог знать Пушкин о Лебрене в 1817 году, когда писалась «Вольность»? В альманахах начала века (1799—1812) было несколько переводов стихов Лебрена — невысокого качества и отнюдь не революционного содержания. Сочинения Лебрена были изданы в 1811 году, но революционных од там не было — они оставались погребенными в старых брошюрах и газетах революционного времени. Лебрен несколько раз, в зависимости от политических перемен, менял свои позиции. При королях он придерживался ходячих умеренно-либеральных взглядов. Революция застала его в шестидесятилетнем возрасте. При якобинцах он воспевал казнь короля и королевы, а закончил жизнь пенсионером Наполеона, которому посвящал свои хвалебные оды. У него в последние годы была своя школа профессиональных одописцев (к которой, между прочим, принадлежал его панегирист Бульи). Имя его фигурировало в списке «флюгеров» («girouettes») в изданном в Париже в 1815 году «Dictionnaire des girouettes» («Словарь флюгеров»). Известна была эпиграмма Дезорга, где «лира» Лебрена называлась «банальной» и «продажной»:
Oui, le fléau le plus funeste
D’une lyre banale obtiendrait les accords;
Si la peste avait des trésors,
Lebrun serait soudain le chantre de la peste.8
В самом прозвании «Пиндар» (Lebrun — Pindar) заключался некоторый иронический оттенок. Известно было по всем древним биографиям, что Пиндар был придворным поэтом тирана Гиерона Сиракузского и писал свои хвалебные оды («эпиникии») исключительно за высокую плату. «Пиндарический» слог отличался высокопарностью и темнотой выражения вследствие обилия риторических украшений. Этими же свойствами отличались и оды Лебрена. За Лебреном раз и навсегда установилась репутация беспринципного приспособленца. Так характеризуется он в большом словаре Ларусса и во многих французских учебных пособиях вплоть до XX века. Пусть, как разъясняет Б. В. Томашевский, все это было клеветой: анонимный составитель «Словаря флюгеров» был пристрастен, потому что был роялист, а Дезорг сам был приспособленцем и поэтому является «плохим судьей». Все это доказывается Б. В. Томашевским путем кропотливых изысканий. Но известно ли это было юноше Пушкину? Вопрос не в том, каков был Лебрен на самом деле, а в том, какие сведения мог иметь о нем Пушкин в 1817 году. Так или иначе, справедливо или не справедливо, репутация у Лебрена была плохая, и если Пушкин и знал о нем (а это не доказано), то едва ли что-нибудь такое, что давало бы повод для безоговорочного провозглашения его «возвышенным галлом». Было бы странно со стороны Пушкина рассчитывать, что читатель без всяких комментариев угадает в анонимном «возвышенном галле» Лебрена.
Пушкин никогда не допускал и мысли, что гражданское направление в какой-либо мере может искупить плоские стихи. «У вас ересь, — писал он брату 14 марта 1825 года по поводу рассуждений Рылеева и Бестужева. — Говорят, что в стихах — стихи не главное. Что же главное? проза? должно заранее истребить это гонением, кнутом, кольями, песнями на голос

- 330 -

Один сижу в компании и тому под.» (XIII, 152). С этой точки зрения он строго судил о стихах В. Ф. Раевского, которого лично очень уважал, и о «Думах» Рылеева, которые, по его выражению, хоть и «целят», да «невпопад» (XIII, 167). Вероятно ли, что при той остроте художественного вкуса, каким обладал Пушкин с ранних лет, он мог произвести в «возвышенные галлы» такого заведомого эпигона классицизма, каким был Лебрен, автор «банальных» и «пресных», по отзывам критики, од, лишенных индивидуальной окраски и сплошь состоящих из общих мест? Сам Б. В. Томашевский отрицает какую-либо зависимость «Вольности» от од Лебрена. «По существу, — говорит он, — Пушкин ничем не воспользовался из од Лебрена».9
Совсем другое дело Шенье, который в глазах Пушкина (как и во мнении потомства) был прежде всего великолепный поэт, предшественник романтизма (романтизм его был облечен в античные формы, как у Батюшкова). В особенную заслугу ему Пушкин ставит то, что свой дар Шенье отдал служению свободе и правде (в том значении, в каком понимал эти термины Пушкин). Эта мысль (о видимом противоречии между мирной поэзией и гражданским долгом) и положена в основу пушкинской элегической поэмы 1825 года. Пушкинский Шенье сожалеет, что покинул мирную поэзию и бросился в омут политической борьбы, но тотчас отбрасывает свой «ропот»:
Умолкни, ропот малодушный!
Гордись и радуйся, поэт:
Ты не поник главой послушной
Перед позором наших лет.
(II₁, 401).
Элегия имеет явную субъективную окраску. Устами Шенье говорит сам Пушкин, слова, обращенные к Робеспьеру: «Падешь, тиран!», — в равной мере относятся и к Александру I. «Читал ты моего А. Шенье в темнице? — писал Пушкин Вяземскому в июле 1825 года. — Суди о нем, как езуит — по намерению» (XIII, 188). И потом, когда Александр I умер, Пушкин писал в письме к Плетневу: «Душа! я пророк, ей богу пророк!10Я Андрея Шенье велю напечатать церковными буквами во имя отца и сына» (XIII, 249). Эта психологическая связь с французским поэтом образовалась, конечно, не сразу, а зародилась задолго — вероятно, еще тогда, когда Пушкин впервые услышал легенду о казненном поэте.
Выставлялся еще третий кандидат в «возвышенные галлы» — Руже де Лиль, автор «Марсельезы». Имя его было названо впервые С. Д. Полторацким в частном разговоре с М. Н. Лонгиновым в 50-х годах прошлого века.11 Из записи М. Н. Лонгинова не ясно, впрочем, на каком основании и насколько серьезно С. Д. Полторацкий высказал свою догадку (которую М. Н. Лонгинов, как он сам признает, скоро забыл и вспомнил случайно). Незадолго до того, в 1848 году, «Марсельеза» вновь прозвучала на улицах Парижа. К 1849 году относится известная картина Пильса, изображавшая первое исполнение «Марсельезы» на вечере у генерала Дитриха в Страсбурге 26 апреля 1792 года. Руже де Лиль представлен был здесь во вдохновенной позе героя (картина сейчас в Лувре). Может быть, эта картина, много раз воспроизводившаяся на серебряных ларцах и других предметах, и послужила поводом для догадки С. Д. Полторацкого.

- 331 -

Догадка С. Д. Полторацкого, однако, ничем не подтверждается. У нас нет сведений о том, известна ли была вообще «Марсельеза» в России. Единственное упоминание о ней у Пушкина относится к 1830 году (XIV, 108), когда она вновь зазвучала на улицах Парижа. «Марсельеза» была размножена после первого ее исполнения в Страсбурге на вечере у генерала Дитриха 26 апреля 1792 года, и копии розданы были гостям. Первое печатное издание появилось там же, в Страсбурге, в типографии Диннбаха. Текст потом был перепечатан в газетах под разными заглавиями («Chant de querre de l’armée du Rhein» и др.). Последнее издание вышло в 1795 году, и после этого «Марсельеза» исчезла из обращения. При Наполеоне она заменена была гимном «Veillons au salut de l’Empire». Ha короткое время «Марсельеза» воскресала в 1830 и 1848 годах и только в 1879 году была объявлена национальным гимном.12
«Марсельеза» — это военный марш, музыка, а не стихотворение и без музыки совсем не воспринимается. В содержании «Марсельезы» нет ничего общего с «Вольностью». И установка совсем другая. Это военно-патриотическая песнь, направленная против внешних врагов:
Allons, enfants de la patrie,
Le jour de gloire est arrivé!
Contre nous de la tyrannie
L’étendard sanglant est levé.
Entendez-vous dans les campagnes
Mugir ces féroces soldats?
Ils viennent jusque dans nos bras
Egorger nos fils, nos compagnes!13
Что тут общего с мирной, чисто «внутренней» конституционной программой «Вольности»?
Совпадение одной словесной формулы: «Tremblez, tyrans!» («Трепещите, тираны!» — в четвертой строфе «Марсельезы») с четырнадцатым стихом «Вольности»: «Тираны мира! трепещите!» — ничего не доказывает, так как это общее место (и не только во французской революционной поэзии). Похожая формула имеется, кстати сказать, и у Шенье в его политической поэме «Le Jeu de paume», вышедшей в 1791 году отдельным изданием:
Parricides, tremblez; tremblez, indignes rois.14
Итак, нет необходимости связывать «возвышенного галла» ни с Экушаром Лебреном, ни с Руже де Лилем. Во-первых, по содержанию в «Вольности» нет никаких точек соприкосновения ни с «Марсельезой», ни с одами Лебрена. Во-вторых, отсутствуют какие бы то ни было указания на знакомство Пушкина в эту пору с «Марсельезой» или с Лебреном. Напротив, есть косвенные указания, что Пушкин в 1817 году не знал ни Руже де Лиля, ни революционных од Лебрена.
Между тем этого никак нельзя сказать относительно первого кандидата в «возвышенные галлы» — Андре Шенье. Тут не может быть никаких сомнений, что Пушкин знал о нем раньше, чем читал его сочинения, может быть еще в лицее. Об этом свидетельствует прежде всего набросок конца 1824 года, где говорится: «Долго славу его составляло несколько слов,

- 332 -

сказанных о нем Шатобрианом, два или три отрывка и общее сожаление об утрате всего прочего» (XI, 35). Правда, это пересказ начальных строк биографической статьи Латуша в издании 1819 года, но с некоторыми вариациями, показывающими, что Пушкин говорит здесь и от себя: «слава» Шенье известна была ему с ранних пор. Пушкин в свое время читал «Génie du christianisme» («Дух христианства») Шатобриана (1802), где находилась довольно красноречивая справка о Шенье. Говоря о том, как мало преуспели французы в жанре пасторали, Шатобриан делает следующее замечание: «La révolution nous a enlevé un homme qui promettait un rare talent dans l’éclogue: c’était M. André Chénier. Nous avous vu de lui un recueil d’idylles manuscrites où l’on trouve des choses dignes de Théocrite. Cela explique le mot de cet infortuné jeune homme sur l’echafaud; il disait en se frappant le front: Mourir! j’avais quelque chose là! C’était la Muse qui lui révélait son talent au moment de la mort».15
Можно ли поверить, что Пушкин читал эти «несколько слов» без сильного сердечного движения? И неужели он не полюбопытствовал, за что именно была отрублена голова поэта, полная вдохновенных замыслов?
А узнать это было не так уж трудно — через А. П. Куницына, братьев Тургеневых или гусарских офицеров, вернувшихся из Франции. На всю Европу прошумела сенсационная газетная полемика двух родных братьев — старшего, Андре Шенье, и младшего, Мари Жозефа Шенье, известного драматурга, выступившего в защиту якобинцев (февраль — июнь 1792 года).16 Эта полемика после казни Андре Шенье легла тяжелым укором на совесть Мари Жозефа Шенье, которого потом, после падения якобинцев, противники честили именем «le frère d’Abel» («брат Авеля», т. е. Каин — братоубийца). Поэт Козлов, прослушав пушкинское стихотворение об Андре Шенье, просил сообщить Пушкину, что «брату Шенье после, когда поднята была голова Андрея, подали безымянную записку „Каин! где брат твой Авель?“» (письмо П. А. Плетнева к Пушкину от 26 сентября 1825 года — XIII, 236). Если такие слухи (на самом деле ложные) дошли до слепого Козлова (в биографии Латуша этого не было, так как Латушу известна была невинность Мари Жозефа), то почему бы не мог слышать об этом и Пушкин гораздо раньше? На клевету эту отвечал Мари Жозеф Шенье в стихотворении «Discours sur la Calomnie» («Рассуждение о клевете», 1797):
Auprès d’André Chénier avant que de descendre,
J’élèverai la tombe où maquera sa cendre,
Mais où vivront du moins et son doux souvenir,
Et sa gloire, et ses vers dictés pour l’avenir...
О mon frère! Je veux, relisant tes écrits,
Chanter l’hymne funèbre à tes mânes proscrits.
Là souvent tu verras près de ton mausolée
Tes frères gémissants, ta mère désolée,
Quelques amis des arts, un peu d’ombre et des fleurs
Et ton jeune laurier grandira sous mes pleurs.17

- 333 -

Неужели и это прошло мимо Пушкина? Ему можно было бы и не читать Шенье — достаточно было знать легенду о нем, чтобы в его воображении создался образ «благородного» и «смелого» певца свободы, погибшего в борьбе за то, что он почитал правдою.
Не стоит доискиваться, мог ли Пушкин, говоря о «гимнах», разуметь оды Лебрена, так как у Шенье был специальный раздел «гимнов» («hymnes») и среди них был один действительно «смелый», потому что стоил ему жизни. Это резко полемический «Hymne sur l’entrée triomphale des suisses de Chateavieux» («Гимн на триумфальное вступление швейцарцев из Шатовьё»), опубликованный Шенье в его газете «Journal de Paris» в апреле 1792 года и направленный прямо против Робеспьера и Колло д’Эрбуа, устроителей этого праздника (в честь швейцарских солдат, сосланных за убийство офицера и возвращенных с галер):
Quarante meurtriers, chéris de Robespierre,
          Vont s’élever sur nos autels.
Beaux arts qui faites vivre et la foie et la pierre,
          Hâtez-vous, rendez immortels
Le grand Collot d’Herbois, ses clients helvétiques.18
Слова элегии 1825 года: «Ты презрел мощного злодея ... Твой стих свистал по их главам» и пр. — представляют собою явный намек на строки из «Гимна», которых, однако, не было в издании 1819 года (где напечатано только начало «Гимна» с заголовком «Ямб I»). Отсюда следует, что Пушкин знал «Гимн» по первопечатному тексту «Journal de Paris» 1792 года, или по рукописным источникам. По словам Габриэля де Шенье, племянника поэта, гимн этот получил известность и за пределами Франции.19 Его должны были знать Куницын, братья Тургеневы, вернувшиеся из Парижа гусары и др.
Если допустить предположение, что Пушкин знакомился с одами Лебрена по имевшимся у передовых дворян комплектам революционных изданий, то отчего не допустить, что он таким же способом мог ознакомиться с напечатанными там же произведениями Шенье: одой «Le Jeu de paume» (1791), «Hymne» (1792) и рядом статей по политическим вопросам? Произведения Шенье должны были вызвать особый интерес, потому что его политические взгляды вполне соответствовали конституционным теориям Куницына, Н. И. Тургенева и других. Принципы «Вольности» полностью совпадают с принципами оды Шенье «Le Jeu de paume». И там, и тут в основе взятая у Монтескье идея закона, обязательного и для царей, и для народа:
Владыки! Вам венец и трон
Дает Закон — а не природа;
Стоите выше вы народа,
Но вечный выше вас Закон.
И горе, горе племенам,
Где дремлет он неосторожно,
Где иль народу, иль царям
Законом властвовать возможно!
                (II₁, 46).

- 334 -

Точно так же и Шенье обращается сначала с грозным предостережением к «недостойным королям»:
Apprenez la justice: apprenez que vos droits
          Ne sont point votre vain caprice.
Si votre sceptre impie ose frapper les lois;
Parricides, tremblez; tremblez, indignes rois.
          La Liberté législatrice,
La sainte Liberté, fille du sol français,
          Pour venger l’homme et punir les forfaits,
Va parcourir la terre en arbitre suprême.
          Tremblez; ses yeux lancent l’éclair.20
С другой стороны, Шенье требует уважения к закону и от народа:
Peuple! ne croyons pas que tout nous soit permis...
Peuple, la Liberté, d’un bras religieux,
          Garde l’immuable équilibre
De tous les droits humains, tous émanés des cieux.21
Вполне согласуется с этим вся программа «Вольности», где «секира», отсекшая голову Людовику XVI, называется «преступной»:
Восходит к смерти Людовик
В виду безмолвного потомства,
Главой развенчанной приник
К кровавой плахе Вероломства.
Молчит Закон — народ молчит,
Падет преступная секира...
И у Шенье, и у Пушкина один и тот же культ закона в духе Монтескье:
Лишь там над царскою главой
Народов не легло страданье,
Где крепко с Вольностью святой
Законов мощных сочетанье.
         (II₁, 46).
Таких совпадений в «Вольности» с одами Лебрена и «Марсельезой» отыскать нельзя. Мало того, «Вольность» по смыслу прямо противоречит Лебрену: Лебрен воспевал казнь Людовика XVI, а Пушкин ее осуждает, как беззаконие. С другой стороны, мы не располагаем фактами, дающими ту уверенность в знакомстве Пушкина с Лебреном и «Марсельезой», какая имеется относительно Андре Шенье. Преимущество в этом случае явно на стороне Шенье, которого Пушкин не мог не знать в 1817 году.
В первом томе собрания сочинений Пушкина 1959 года, в примечаниях Т. Г. Цявловской, перечислены все догадки о личности «возвышенного галла»: «Кого из французских поэтов подразумевает здесь Пушкин, неясно: в литературе назывались имена Андрея Шенье, Руже де Лиля, Экушара Лебрена и др. Употребленная Пушкиным цитата из „Марсельезы“ («Тираны мира, трепещите!..») дает основание предполагать, что речь идет об авторе этого гимна Руже де Лиле».22

- 335 -

Я думаю, что пора, наконец, откинуть все эти недоразумения и вернуться к единственно верной, соответствующей духу времени кандидатуре Андре Шенье. «Возвышенным галлом», как это считали все прежние исследователи, мог быть только близкий Пушкину по взглядам и по духу Андре Шенье. Пушкин был человек своего времени, и не надо этого упускать из виду.
В пользу Шенье есть и фактические доказательства (слова Шатобриана, устная легенда, дошедшая и до слепого Козлова), и психологические (интерес к судьбе казненного поэта), и исторические (политическая солидарность), а в пользу Экушара Лебрена и Руже де Лиля — доказательств никаких. Первый (Экушар Лебрен) мог быть известен Пушкину только с дурной стороны (если вообще был известен), а другой (Руже де Лиль) был неизвестен даже во Франции и умер в нищете в 30-х годах. Кроме того, его «Марсельеза» — военно-патриотический марш, не имеющий ничего общего с гражданским содержанием «Вольности». Обе гипотезы (об Экушаре Лебрене и Руже де Лиле) совершенно беспочвенны, представляют собой чисто произвольные домыслы, лишенные всякой мотивировки.
Против кандидатуры Андре Шенье высказывалось то соображение, что он, дескать, не революционный поэт, а «возвышенный галл» должен быть будто бы непременно поэтом революционным. Но в «Вольности» нет ни слова о революции. Речь идет о свободе личности и о законе, который обеспечивает эту свободу, а революция рассматривается только как печальное последствие нарушений царями вековечного закона:
Склонитесь первые главой
Под сень надежную Закона,
И станут вечной стражей трона
Народов вольность и покой.
          (II₁, 48).
С этой точки зрения защита конституционных принципов 1789 года против диктатуры Робеспьера и Колло д’Эрбуа могла казаться юному Пушкину весьма смелой и достаточно революционной. Мерки нашего времени к пушкинскому времени совершенно неприменимы. К террору и террористам Пушкин, как и все декабристы, относился резко отрицательно и, подобно Шенье, восхвалял Шарлотту Кордэ, как «деву-эвмениду», мстительницу за поруганную свободу:
Над трупом Вольности безглавой
Палач уродливый возник...
          (II₁, 174).
В 1817 году, как и потом в элегии 1825 года, Шенье представлялся Пушкину героическим защитником прав человека и истинной свободы. От модернизации пушкинских политических позиций необходимо решительно отказаться.

Сноски

Сноски к стр. 327

¹ Обычное обозначение террора. «Славных» — в смысле «знаменитых».

² Курсив мой, — А. С. Здесь и далее цитаты из произведений Пушкина приводятся по академическому изданию его сочинений в 16 томах (М. — Л., 1937—1949).

³ Стихотворения А. С. Пушкина, не вошедшие в последнее собрание его сочинений. Берлин, 1861, стр. 13.

⁴ «Удивительный автор „Слепца“ (А. Шенье, — А. С.) не принадлежит своему времени ни по вдохновению, ни по фактуре и качеству стиха».

⁵ Перевод:
   Я призываю тебя, о Шенье, как судью и образец...
О учитель, то нежный, то суровый,
Укрепи, помоги и защити величием своей памяти
Всякого, кто на твоей могиле посмеет мечтать о соединении
Лавра поэта с пальмою справедливости.

Сноски к стр. 328

⁶ См.: Пушкин и его современники, вып. XXVIII, Пгр., 1917, стр. 71—72.

⁷ Б. В. Томашевский. Пушкин и французская революционная ода (Экушар Лебрен), «Известия Академии наук СССР, отделение литературы и языка», 1940, № 2, стр. 25—55.

Сноски к стр. 329

⁸ «Да, самый страшный бич будет встречен аккордами банальной лиры; если бы чума имела сокровища, Лебрен сразу стал бы певцом чумы». (Цитируется по изданию: Nouvelle biographie générale. Publiée par M. M. Firmin Didot frères, t. XIII, Paris, 1855, стр. 873).

Сноски к стр. 330

⁹ Б. Томашевский. Пушкин. Книга первая (1813—1824). Изд. Академии наук СССР, М. — Л., 1956, стр. 159.

¹⁰ В том смысле, что предрек смерть Александра I.

¹¹ Б. В. Томашевский. Пушкин и французская революционная ода (Экушар Лебрен), стр. 29.

Сноски к стр. 331

¹² Окончательная редакция текста и музыки была установлена в 1887 году комиссией под председательством композитора Амбруаза Тома́ (1811—1896). (Delfolie. La Marseillaise. Paris, 1956).

¹³ «Идем, дети отечества, день славы настал! Против нас поднято кровавое знамя тирании. Слышите ли рев свирепых солдат на полях? Они идут прямо на нас, чтобы перерезать горло нашим братьям, нашим товарищам».

¹⁴ «Отцеубийцы, трепещите: трепещите, недостойные короли!» (A. Shénier, Oeuvres complètes, t. III. Paris. 1932, стр. 243).

Сноски к стр. 332

¹⁵ «Революция похитила у нас человека, который обещал редкий талант в эклоге, — это г. Андре Шенье. Мы видели сборник его рукописных идиллий — в них находятся вещи, достойные Феокрита. Этим объясняется слово несчастного молодого человека на эшафоте. Он сказал, ударив себя по лбу: „Умереть! У меня здесь кое-что было!“. Это Муза открыла ему его талант в момент смерти» (Chateaubriand. Génie du christianisme nouvelle édition. Garnier frères éditeurs. Paris, б. г., стр. 208).

¹⁶ Андре Шенье печатал свои статьи в основанной им газете «Journal de Paris». Мари Жозеф Шенье отвечал в официальной газете «Moniteur».

¹⁷ «Прежде чем лечь в могилу рядом с Андре Шенье, я воздвигну памятник, где не будет его праха, но где по крайней мере будут жить и сладостное воспоминание о нем, и его слава, и его стихи, продиктованные для будущего... О, мой брат! Я хочу, перечитывая твои писания, спеть погребальный гимн перед твоей оклеветанной тенью... Там, у твоего мавзолея, ты будешь часто видеть вздыхающих братьев твоих, неутешную мать, несколько друзей искусства, немного тени и цветов — и твой юный лавр разрастется от моих слез (Oeuvres d’André et de M.-J. Chénier. Bruxelles, 1829, стр. 295).

Сноски к стр. 333

¹⁸ Oevres poètiques de André de Chénier par Gabriel Chénier, t. III, Paris, 1874, стр. 216. Перевод: «Сорок убийц, взлелеянных Робеспьером, готовятся взойти на наши алтари. Изящные искусства, оживляющие полотно и камень, спешите обессмертить Колло д’Эрбуа и его швейцарских прихвостней».

¹⁹ Там же, t. I, Notice, стр. 71. Цитата из статьи Латуша в пушкинском наброске о Шенье слишком обща и не дает материала для данной тирады.

Сноски к стр. 334

²⁰ «Учитесь справедливости, учитесь, что ваши права не есть ваш пустой каприз. Если ваш скипетр посмеет затронуть законы, трепещите, отцеубийцы, трепещите, недостойные короли! Законодательница свобода, святая свобода, дитя французской почвы, пройдет по всей земле, как высший судья, чтобы отомстить за человека и покарать преступления. Трепещите, глаза ее мечут молнии» (А. Chénier. Oeuvres complètes, t. III, стр. 243).

²¹ «Народ! не будем воображать, что нам все позволено... Народ, свобода своей божественной рукой сохраняет в неподвижном равновесии все права человека, исходящие от неба» (А. Chénier. Oeuvres complètes, t. III, стр. 240, 241).

²² А. С. Пушкин, Собрание сочинений, т. I, Гослитиздат, M., 1959, стр. 562.