- 94 -

В. В. ПУГАЧЕВ

ПРЕДЫСТОРИЯ СОЮЗА БЛАГОДЕНСТВИЯ
И ПУШКИНСКАЯ ОДА «ВОЛЬНОСТЬ»

О времени создания оды «Вольность»

Ода «Вольность» среди пушкинских произведений занимает особое место. Это программно-прокламационное стихотворение с четкими политическими лозунгами, почти полностью совпадающими с установками и политической платформой Союза благоденствия. Сходство между ними настолько разительно, что Ю. Г. Оксман безоговорочно утверждает: «Все установки „Вольности“ определялись, как известно, политической платформой Союза благоденствия».1

Чем же объясняется это сходство?

Политическая программа новой декабристской организации определилась к началу 1818 года. Если пушкинская ода создана позже, тогда никакой загадки нет. Но если она появилась одновременно или даже раньше образования Союза благоденствия — а именно так полагает большинство исследователей, — тогда причины совпадения идейного содержания «Вольности» и политической программы Союза благоденствия не совсем ясны.

А поэтому следует прежде всего установить дату появления «Вольности».

Вопрос этот до сих пор остается дискуссионным. Мы полагаем, что «Вольность» была написана в декабре 1817 года или в начале января 1818 года. Развернутая аргументация в пользу этого содержится в книге Б. В. Томашевского.2 Помимо аргументов, приводимых Б. В. Томашевским, о справедливости такой датировки говорит и еще одно весьма существенное обстоятельство.

4 декабря 1817 года С. И. Тургенев писал в дневнике: «Мне опять пишут о Пушкине как о развертывающемся таланте. Ах, да поспешат ему вдохнуть либеральность и вместо оплакиваний самого себя пусть первая его песнь будет: свобода».3

Это место дневника явно представляет собой конспект письма, скорее всего к Н. И. Тургеневу. Такова была обычная манера младшего Тургенева — заносить в дневник наиболее важные мысли из своих писем. В данном случае перед словами о Пушкине в дневнике излагалось мнение о Жуковском: «Он поэт, но я ему скажу по правде, что пропадает талант его, если не всему либеральному посвятит он его. Только такими стихами можно теперь заслужить бессмертие; восхищая душу, поэты должны просвещать

- 95 -

умы».4 Почти в тех же самых выражениях эта идея изложена в письме к самому В. А. Жуковскому: «Помните, что талант ваш не весь вам принадлежит, но и отечеству. Употребляйте его не только для себя, но и к просвещению России... Как бы приятно было видеть все дарования на стороне либеральных идей!.. Пишите же в пользу либеральности».5

Весьма вероятно, что и мнение о Пушкине было сообщено в письме к Н. И. Тургеневу, а через него и самому Пушкину. Начало «Вольности» — явный отклик на призыв С. И. Тургенева. Слова «Разбей изнеженную лиру», так же как и строки

Беги, сокройся от очей
Цитеры слабая царица,  —

ответ на слова С. И. Тургенева об «оплакивании самого себя».

Стих

Хочу воспеть Свободу миру

перекликается с советом младшего Тургенева посвятить первую песнь свободе. Характерно, что после декабря 1817 года ни один из братьев Тургеневых не упрекал больше Пушкина в «элегичности», в отказе от пропаганды свободолюбивых идей. Вероятно, потому, что Пушкин уже создал «Вольность». Таков еще один аргумент в пользу датировки «Вольности» декабрем 1817 года.

«Вольность» была написана явно раньше сатир на Александра I. В оде нет личных выпадов против царя.6 Между тем в «Noël» (появившемся в конце 1818 года) русский император характеризуется очень резко. Это тоже позволяет предполагать, что «Вольность» написана раньше конца 1818 года — с этого времени Пушкин постоянно «подсвистывал» царю.

К 1817 году ведут и «Автобиографические записки» Пушкина. В сохранившейся части рукописи говорится о произведениях, созданных накануне болезни поэта (т. е. до второй половины января 1818 года7): «...лины печатью вольномыслия».8 Весьма вероятно, что речь идет именно о «Вольности»: других вольнолюбивых произведений Пушкина той поры мы не знаем.

Из тех же «Автобиографических записок» известно, какое огромное впечатление произвела на Пушкина «История государства Российского» Н. М. Карамзина, с которой поэт познакомился во время болезни в феврале 1818 года.9 В «Вольности» же знакомство с нею не чувствуется. А между тем материал, опубликованный Карамзиным, был бы крайне выигрышным для Пушкина в его стремлении разоблачать деспотизм, показывать его ужасы.

Одновременно с «Вольностью» Пушкин передал Н. И. Тургеневу послание «Княгине Голицыной», поставив дату «1817», что лишний раз свидетельствует в пользу 1817 года.

- 96 -

Правда, П. О. Морозов пытался оспаривать это, доказывая, что «Пушкин и в 1819 г., как впоследствии в 1825, хотел смягчить резкое впечатление своей оды, представив ее произведением „детским“, написанным уже давно».10 Но это никак не похоже на Пушкина. Не убедительно и истолкование Морозовым слов: «Так я, бывало, воспевал мечту прекрасную свободы» — как признания того, что послание к Голицыной было написано не в 1817 году — иначе говорить в прошедшем времени об оде «Свобода» бессмысленно. Но ведь и до «Вольности» Пушкин не раз воспевал свободу, хотя и по-другому (например, в послании «К Лицинию»).11 О конституции же до «Вольности» Пушкин вообще не говорил.

В набросках «Воображаемого разговора с Александром I» самим Пушкиным вновь называется 1817 год. С. М. Бонди высказал весьма вероятное предположение, что это произведение предназначалось «для друзей Пушкина, принимавших то или иное участие в устройстве его судьбы».12 Они, конечно, знали дату создания «Вольности», и Пушкин не мог в «Разговоре» неверно назвать год.

Есть еще несколько доводов в пользу 1817 года. В «Вольности», которую Пушкин писал под влиянием Тургенева, не ставится «крестьянский вопрос». Между тем с февраля 1818 года (когда Пушкин выздоровел) крестьянская проблема выдвигается Н. И. Тургеневым как центральная. 11 февраля 1818 года Н. И. Тургенев сообщал брату Сергею о своем намерении съездить летом в Симбирск и симбирскую деревню, «ибо надобно посмотреть, как живут наши крестьяне».13 Летом 1818 года Н. И. Тургенев ездил в свою симбирскую деревню. И если бы «Вольность» писалась после этого, то антикрепостническая проблематика не могла бы в ней не отразиться.

Итак, ода «Вольность» была создана до выработки политической программы Союза благоденствия. А между тем она пропагандирует именно ее лозунги. Как же это произошло? Мы снова вернулись к вопросу, поставленному в самом начале статьи.

Ключ к его решению дает не история, а предыстория Союза благоденствия.

Из предыстории Союза благоденствия

(Попытка Н. И. Тургенева и M Ф. Орлова создать тайное общество в 1817 году)

Вопреки широко распространенной версии, будто Союз благоденствия образовался лишь на основе Союза спасения, его предыстория была гораздо более сложной. Наряду с кризисом, переживавшимся Союзом спасения, на создание Союза благоденствия повлияла попытка Н. И. Тургенева и М. Ф. Орлова создать в 1817 году тайное общество, по своей программе, тактике, организационной структуре предвосхищавшее Союз благоденствия.

Что же это за попытка?

В результате длительных и упорных архивных разысканий, тщательного анализа мемуарных и документальных первоисточников русскими дореволюционными

- 97 -

и, особенно, советскими учеными точно установлено намерение Тургенева и Орлова создать в 1817 году в Петербурге тайное общество.14 Однако его программа, организационная структура, тактика, соотношение с Союзом благоденствия до сих пор выявлены недостаточно.

Со времен В. И. Семевского и до наших дней в исторической науке бытует отождествление замышлявшегося Тургеневым и Орловым в 1817 году тайного общества с «Орденом русских рыцарей», который М. А. Дмитриев-Мамонов и М. Ф. Орлов собирались организовать в 1814 — начале 1815 года.15

Мы не можем согласиться с этим и полагаем, что тайное общество 1817 года ничего общего с «Орденом русских рыцарей» не имело. По своей программе, тактике, организационной структуре оно принципиально отлично от «Ордена», зато близко к Союзу благоденствия, на организацию которого, на его политическую и тактическую платформу деятельность и взгляды Н. И. Тургенева и М. Ф. Орлова оказали большое воздействие.

Деятельность Тургенева и Орлова по созданию тайного общества в 1814—1817 годах была более сложной, чем это обычно изображается. М. Ф. Орлов участвовал не в одной, а в трех таких попытках, Н. И. Тургенев — в двух. При этом «Орден русских рыцарей» занимал в биографии Орлова весьма скромное место, в биографии Н. И. Тургенева — никакого.

На чем основывались В. И. Семевский и последующие авторы, отождествляя «Орден руских рыцарей» с тайным обществом, которое пытались создать в 1817 году? Они основывались на книге Тургенева «Россия и русские», на его второй оправдательной записке и на показаниях Орлова на следствии. Но можно ли безоговорочно верить этим документам? Думается, что нет.

Тенденциозность книги «Россия и русские» и оправдательных записок Тургенева относительно Союза благоденствия и последующих тайных обществ давно установлена. Но они явно недостоверны и применительно к 1817 году.

Ни вторая оправдательная записка, ни «Россия и русские» не дают оснований для безапелляционного отождествления «Ордена русских рыцарей» с тайным обществом, замышлявшимся в 1817 году. Во второй оправдательной записке Тургенев рассказывал: «Когда я встретил его (Орлова, — В. П.) в С.-Петербурге, все его мысли были заняты франкмасонством; у него был проект восстановить это учреждение в таком виде, в каком оно существовало при Екатерине II, и придать ему политическую или скорее практическую цель. Его товарищем в этом предприятии был граф Мамонов, который питал особенную любовь к прежнему русскому масонству. Я лично никогда его не знал... Как кажется, граф Мамонов был посвящен в один из высших чинов прежнего масонства; генерал Орлов, знавший чин и формулу посвящения, внес в них некоторые изменения соответственно духу времени, но сохранив мистическую форму, господствовавшую в прежнем обряде. Он показал мне свой проект, предложив сообщить его некоторым моим знакомым, которые были масонами, для того

- 98 -

чтобы они постарались ввести его в свои ложи. Я дал этот устав или церемониал приема одному своему знакомому, председателю одной ложи, и он был в восторге иметь символ прежнего русского масонства, некогда столь известного. В то же самое время генерал Орлов сказал мне, что он только что образовал ядро общества, основанное на этих реликвиях. Он назвал мне своих единомышленников, это были два адъютанта императора, генерал кн. М... и г. Б... Я их иногда встречал, но никогда не говорил с ними об этом обществе. Только раз последний, говоря о Союзе благоденствия, с которым предполагали соединить общество, проектируемое генералом Орловым, сказал мне, что они не видят надобности в слиянии этих двух обществ и что посмотрят сначала, как будет Союз действовать, и воспользуются как хорошими, так и плохими сторонами этой деятельности. И „политики“ же были эти господа!

«Основатели Союза благоденствия в действительности имели несколько свиданий с генералом Орловым, но они не были услышаны. Впрочем, эти переговоры были до моей встречи с генералом. Позднее последний, оставив свой проект полумасонского общества, присоединился к Союзу благоденствия».16

Тенденциозность и недостоверность тургеневской версии очевидны. В самом деле. Он говорит о 1817 годе, а рассказывает о встречах Орлова с представителями Союза благоденствия, образовавшегося в 1818 году, да еще уверяет, что эти свидания были до его встречи с Орловым в Петербурге, которая произошла в 1816 году. Тургенев отмечает переговоры Орлова лишь с представителями Союза благоденствия, умалчивая о Союзе спасения, а он знал о них.17 По Тургеневу получается, будто бы он вообще не принимал участия в попытках создать тайное общество в 1817 году. Все сказанное заставляет весьма скептически отнестись к свидетельствам книги и оправдательных записок Н. И. Тургенева.

Нельзя полностью верить и показаниям М. Ф. Орлова. Во время следствия он не был заинтересован в раскрытии истины. Наоборот, ему было выгодно преуменьшить свою роль в истории тайных обществ, связать свою деятельность лишь с самыми «безобидными» организациями. Именно таким был «Орден русских рыцарей». И Орлов стремился доказать, будто в 1817 году он лишь продолжал попытки создания этого общества. Правда, М. Ф. Орлов более откровенен, чем Н. И. Тургенев. В показании от 13 января 1826 года он прямо называет 1817 год как дату сообщения Тургеневу о замышляемом обществе.18 В показаниях же 4 января 1826 года Орлов близок к признанию того, что в 1814 и 1817 годах он пытался создать разные общества. В самом деле, в «Записке о тайном обществе» под пунктом 1 читаем: «Я возвратился из чужих краев 1814 года уверенный, что Тугенд-Бунд было одно из деятельнейших средств, употребленных для спасения Пруссии и Германии, и вознамерился сделать тайное общество, составленное из самых честных людей, для сопротивления лихоимству и другим беспорядкам, кои слишком часто обличаются во внутреннем управлении России. Я взошел в переписку с графом Дмитриевым-Мамоновым по сему предмету, и, установив несколько мыслей между нами, мы готовили общий план, который хотели предложить на утверждение его императорскому величеству, надеясь, что государь, так же как его велич‹ество›

- 99 -

король прусский для Тугенд-Бунда, возьмет нас под свое покровительство. Сия странная мысль, внушенная однако же чистым желанием добра, недолго нас занимала, ибо другие обстоятельства возникли».19 А в пункте 3 Орлов, по существу, говорит о попытке организовать другое тайное общество в 1817 году.

Упомянув в пункте 2, что «вскоре разнеслись слухи о восстановлении Польши Александром I», и заявив в пункте 3: «Обстоятельства 1815 года и пребывание мое в Париже большую часть 1816 года не позволили мне заниматься сими предметами до самого возвращения в Россию», Орлов далее пишет: «Тогда предубежденный будучи, что восстановление Польши не могло столь сильно быть поддерживаемо русским правлением без влияния польского тайного общества над намерениями и волею государя, я вознамерился к первому моему предмету присоединить и другой, то есть: противопоставить польскому русское тайное общество. Из сего видно, что план оного уже предложенным на высочайшее утверждение быть не мог. Сим занимался я конец 1816 и начало 1817 г., но ни намерение мое, ни труд мой к концу приведены не были и все осталось без исполнения».20

О Дмитриеве-Мамонове Орлов не упоминает. И действительно переписка между ними о тайном обществе к этому времени прекратилась. Он называет другие имена: «Стараясь приклонить к намерениям моих молодых людей, я говорил о сем бывшему правителю канцелярии малороссийского генерал-губернатора Новикову или Александру Муравьеву».21

Итак, ни мемуары Тургенева, ни показания Орлова не могут служить доказательством тождественности замышлявшихся тайных обществ. Чтобы разобраться в «Ордене русских рыцарей» и в попытке создания тайного общества в 1817 году, обратимся к документам, появившимся в те годы, а не позднее.

Сохранились проекты программных документов «Ордена» и переписка о них.22 Все программные проекты «Ордена» написаны рукою М. А. Дмитриева-Мамонова и датируются 1814—1815 годами, и лишь так называемый «Краткий опыт» — декабрем 1815 — январем 1816 года.23 В более позднее время М. А. Дмитриев-Мамонов подобных документов не разрабатывал, вероятно потому, что деятельность по созданию «Ордена русских рыцарей» прекратилась.

Программные проекты «Ордена», написанные рукою Мамонова, выражают его взгляды. Нет никаких оснований утверждать, что с ним был согласен М. Ф. Орлов. Нет ни одного доказательства в пользу этого предположения, зато есть факты, свидетельствующие о несогласии Орлова с мамоновскими проектами.

М. В. Нечкина, анализируя содержание одного из проектов Мамонова — «Пунктов преподаваемого во внутреннем Ордене учения», справедливо отмечает, что в целом это личный черновой набросок Мамонова, в некоторых отношениях не совпадающий со взглядами Орлова.24

Судя по сохранившимся письмам Мамонова к Орлову, последний тоже работал над какими-то программными документами. Они до нас не дошли,

- 100 -

но кое-какие сведения о них можно почерпнуть из писем Мамонова к Орлову. В одном из них Мамонов высказывал мнение, что Орлов мог бы разбить свое «сочинение на главы: 1) о наследственных и избирательных коронах; 2) о религиозной и политической терпимости, а по этому поводу и о свободе печати; 3) о генеральных штатах, и о больших съездах при дворе..., о их происхождении, были ли они в России; 4) крупные феоды (fiefs); 5) о вероятном будущем европейских наций, о естественных союзниках и прирожденных врагах России; 6) о конституционных законах, которые пригодны для великих наций, и в частности для России; 7) о завоеваниях; 8) о религиозных расколах и т. д.».25

Мы не знаем, внял ли Орлов советам Мамонова. Но и так очевидно, что Орлов интересовался другой проблематикой, чем Мамонов. К тому же все это относится к 1814—1815 годам, позже переписка между Орловым и Мамоновым о тайном обществе прекращается.

Все это говорит о том, что «Орден русских рыцарей» занимал в биографии Орлова не слишком большое место.

В конце 1815 — начале 1816 года за границей Н. И. и С. И. Тургеневы совместно с М. Ф. Орловым пытались создать (без участия М. А. Дмитриева-Мамонова) новое тайное общество, по программе и организационным формам отличающееся от «Ордена русских рыцарей».

В состав его предполагалось включить русских офицеров и чиновников, находившихся во Франции и Германии. Братьев Тургеневых (Николая и Сергея) в то время окружали вольнолюбцы: Н. А. Старынкевич, братья Перовские, А. А. Мериан, М. А. Габбе, близки к ним были А. Н. Раевский, С. Г. Волконский. Никто из них не разделял либерально-аристократических воззрений М. А. Дмитриева-Мамонова, и прежде всего братья Тургеневы, сторонники буржуазно-демократических свобод, конституции, освобождения крестьян. Н. И. Тургенев 31 декабря 1815 года (ст. ст.) записал в дневнике: «Весьма было бы полезно для общего мнения напечатать у нас в России о состоянии рабства в средних веках и о средствах, употребленных к уничтожению оного... Наши дворяне увидели бы, что и в самые варварские времена состояние крестьян было лучше, нежели состояние их мужиков в сии просвещенные и в особенности для России столь славные времена. Они бы увидели, что везде умные и добрые и даже только что знающие общую пользу правительства стремились к уничтожению рабства. Это бы их, может быть, несколько удостоверило, что рабское состояние не так натурально, как они думали, и не так необходимо для благоденствия народного, как они воображали».26 При этом Н. И. Тургенев склонялся к освобождению крестьян с землей. 24 июля 1816 года он записывал в дневнике: «...решить собственность земли нельзя ли без несправедливости объявить, что половина земли принадлежит господину, другая — крестьянам. Для пользы дворян, имеющих много земли и мало крестьян, можно определить maximum участка крестьянина».27 А 21 августа в дневник заносилось: «Можно, например, у нас дать каждому крестьянину в вечное владение известные участки земли. Притом дать им право и возможность покупать новые земли, но запретить

- 101 -

продавать наследственный участок, который можно даже сделать изключительно собственностью старшего в роде».28

Очень существенная мысль содержится в записи от 20 июля: «Важный вопрос при освобождении крестьян — собственность земли. Почему она более принадлежит помещику, нежели крестьянам? Но вот что можно между тем делать при постепенном освобождении. Сделать начало с казенными крестьянами. Дать землю, на коей они живут, им во владение. Кто потерпит от того? Общество выиграет. Имея таким образом вольных и имеющих собственность, должно будет определить непременными их повинности».29

Взгляд на способ освобождения крестьян во многом определил отношение Н. И. Тургенева к формам правления. Не веря в дворянскую инициативу в деле освобождения «белых негров», Н. И. Тургенев большие надежды возлагал на Александра I. 25 апреля 1816 года Тургенев записал в дневнике: «Я уверен весьма, что полезные перемены могут быть сделаны только правительством».30 И поэтому Тургенев, хотя и был сторонником демократических свобод, конституции, однако не считал нужным торопиться с ограничением самодержавия в России — пусть сначала оно освободит крестьян. Это не раз вызывало резкие споры с идеологами аристократического либерализма.

В «России и русских» Н. И. Тургенев вспоминал: «Поглощенный работой о крепостном праве, я мало занимался „политическими свободами“ и конституцией, хотя относился к ним далеко не безразлично. Я имел определенные взгляды по основным вопросам государственного строя — народное представительство, свободу прессы, равенство перед законом, законодательную, исполнительную и судебную власти, и я никогда не отказался бы приложить все свои силы, даже пожертвовать собой, чтобы добиться гарантии этих великих свобод, но только после уничтожения рабства... Когда во время разговора я замечал, что мой собеседник мечтает о политической свободе без освобождения крепостных, я так негодовал, что со стороны могло казаться, что будто бы я защищал абсолютную власть... с высокопоставленными людьми, пропитанными аристократизмом и мечтавшими прежде всего о палате пэров и т. п., беседа бывала очень страстной, даже ожесточенной, так что я даже начинал превозносить самодержавие для рабской страны... аристократическое ослепление чрезвычайно возмущало меня».31

Эти воспоминания относятся к периоду деятельности Союза благоденствия. Но то же самое было и в 1816 году. И тогда Н. И. Тургенева беспокоило, как бы ограничение царской власти не помешало освобождению крестьян. Запись от 24 июля 1816 года говорит о тех же размышлениях: «Замечательно, что в Англии от ограничения верховной власти получили пользу высшие и вместе низшие классы народа». Великая хартия вольностей, «может быть, единственный пример в истории, что от ограничения власти верховной, выгодного для дворянства, пользовался вместе и простой народ»32

Тургенев много думал о том, как можно ограничить русское самодержавие, ввести представительное правление, не повредив делу освобождения крестьян. Именно с этой точки зрения он подходил к созданию русского парламента. 25 апреля 1816 года Тургенев записывал в дневнике, что

- 102 -

в России пока не нужно вводить палаты депутатов. От нее «нельзя теперь ожидать ничего полезного», — писал он, вероятно потому, что дворянство, которое составило бы большинство в палате, мешало бы уничтожению крепостничества. Зато Тургенев выдвигал идею создания весьма своеобразной палаты пэров. Ее члены «не будут иметь крепостных людей». Поэтому они поддержат «либеральную систему, которую может ввести правительство». Если такая «система введется», то палата пэров «предохранит ее от разрушения в последующих царствованиях».33 Наиболее полно свои мысли о желательности постепенных реформ в России Н. И. Тургенев изложил в специальном «проекте», внесенном в дневник 2 июня 1816 года. Все реформы должны быть проведены в течение 25 лет, которые разделяются на пять пятилетий.

В первый период составляется кодекс законов, реформируется внутреннее управление, реорганизуется финансовая система. Во второй период продолжается реформа внутреннего управления. В третий период следует «заняться образованием перов. Сей класс граждан не ‹должен›34 ослабить власти престола, но напротив; ибо об ограничении самодержавной власти думать еще нельзя. Так как перами могут быть только такие, кои не имеют крепостных людей, то они, по естественному ходу вещей и страстей, могут только что содействовать правительству в общем освобождении. К тому же права перов могут быть первоначальным положением ограничены в течение 10 или 15 лет, так чтобы влияние их могло только всегда споспешествовать видам правительства, но никогда оному противиться. Все в России должно быть сделано правительством; ничто самим народом. Естли правительство ничего не будет делать, то все должно быть предоставлено времени, ничто народу. Таким образом, через 15 лет мы имеем законы, финансы, внутренний порядок и перов. Сии должны вместе с правительством произвести главнейшее дело в течение 4-го периода: полное уничтожение рабства. В течение 5-го периода введется народопредставление. Самодержавная власть ограничится, но не так, как в Англии и во Франции и проч.: у нас она всегда должна быть сильнее: могущество, сила и внешняя слава России сего требуют».35

Разумеется, что такие взгляды были несовместимы с либерально-аристократической программой М. А. Дмитриева-Мамонова. Не мог с ней согласиться и С. И. Тургенев, настроенный особенно радикально. Во время войны 1812—1814 годов и особенно после нее, в период реставрации. С. И. Тургенев пришел к выводу, что французская революция не была случайностью, что она знаменует начало новой эпохи. Он полагал, что завоевания революции уничтожить невозможно. Попытки реакции повернуть колесо истории вспять казались ему обреченными на провал.

С. И. Тургенев был убежден, что реакционная политика Бурбонов вызовет новую революцию во Франции, отмечал отсутствие авторитета у французских Бурбонов. 5/17 июля 1815 года он записывал в дневнике: «В общем мнении большая перемена, и король много потерял своим поведением в глазах французов».36 Только иностранные войска сдерживают революционный взрыв во Франции. 10 февраля 1817 года была опубликована нота Англии, Австрии, Пруссии и России о сокращении численности оккупационных войск во Франции. Уже 1 апреля 1817 года С. И. Тургенев подал М. С. Воронцову записку «Quelques réflexions sur le renvoi d’une cinquième

- 103 -

de l’armée d’occupation»,37 где доказывал преждевременность предполагаемого сокращения войск, считая, что русский корпус должен остаться во Франции целиком. «Главное сдерживающее начало для французов есть присутствие союзников, и в особенности русских, которых они ненавидят менее, а уважают и боятся более, чем других».38 С. И. Тургенев подчеркивал, что сокращение оккупационной армии может привести к усилению борьбы политических партий во Франции и к заметному ослаблению влияния союзников на политику французского правительства. «Легкомыслие, председательствующее в совете министров нынешнего состава, легко убедит их, что Бурбонов поддерживает не союзная армия, а их удивительная администрация. Оппозиция не более рассудительна, она даже думает, что одни только союзники мешают ей сделать все хорошие вещи, которые она намеривается установить для приведения Франции в состояние, ей подходящее или, правильнее, подходящее ультрам. Антибурбонисты ничего не желали бы лучшего, так как каждый из них имеет свой проект относительно Франции и своего человека для приведения этого проекта в исполнение. В результате все партии соединятся на требовании нового сокращения союзной армии. Тем временем дружба между дворами может легко охладеть, и они, возможно, будут стремиться к разрыву единственной связи, их соединяющей, т. е. оккупационной армии, объединенной одной целью и приказами одного вождя».39 Поэтому лучше оставить во Франции армии великих держав и вывести отряды мелких государств. Однако в то же время следует подумать об укреплении конституционной монархии и другими средствами, кроме военных. «Возвращение к конституции, вызванное по крайней мере отчасти советами иностранных государей, и покровительство, оказываемое французским правительством тем, кто наиболее заинтересован в сохранении существующего строя и коими слишком пренебрегали в течение последнего года, могут быть включены в число этих хороших средств». Не верил С. И. Тургенев и в прочность реставрации дореволюционных порядков в Германии. 10/22 мая 1816 года он приводит в дневнике высказывание Штруве о том, что «в Германии все спокойно, хотя народы и ссорятся с правительствами за конституцию». «Хорош покой!»,40 — иронически замечает Тургенев.

С. И. Тургенев отмечал огромное прогрессивное влияние французской революции на развитие новых, более прогрессивных государственных форм в целом ряде государств Европы и Америки.

В дневниковой записи от 14/26 октября 1815 года содержится любопытная полемика с критиками французской революции. «Как странно сложились рассуждения о конце мира, о вреде, происходящем от просвещения, и подобных вещах! Можно ли судить о мире по малейшей части оного, по Европе? И если в ней все идет дурно, то, напротив, в Северной Америке цветет республика, а в южной восстают новые свободные государства. Правда, что в южной Европе очень, очень худо, и недавно погиб еще защитник свободы Испании — генерал Порнье; правда, что Франция спасена может быть только сильным деспотизмом. Но посмотрим и на север. Просвещение достигает величайшей цели в Пруссии, где основывается репрезентация народная, уже существующая в Швеции. И бог знает, что еще будет с великою Россиею. Дорога к просвещению длинна и пересечена

- 104 -

пропастьми, поглощающими иногда целые государства; но, признаюсь, кажется, что мы вступаем в щастливую эпоху просвещения, приближаемся к цели оного, к общественной свободе, которая одна делает граждан и государства щастливыми. Надобно жителям севера, кажется, стараться отстранить себя от юга, так как здоровых надо отделять от зараженных чумою; но для этого надо как можно избегать вступать в дела южной Европы. Покуда мы все вместе с ней будем делать, потуда она нам мешать будет».41

Много думая о последствиях французской революции, С. И. Тургенев был убежден в неизбежности новой революции В Европе и России.42

Революция должна уничтожить крепостное право и ввести представительное правление, конституцию, но не аристократическую, а буржуазно-демократическую. Аристократические проекты вызывали резкие возражения С. И. Тургенева.43 Вообще, к привилегированному положению дворянства С. И. Тургенев относился неодобрительно.

Такие взгляды были несовместимы с аристократическими проектами М. А. Дмитриева-Мамонова. Задумывая создание тайного общества, братья Тургеневы имели в виду совершенно другую программу, нежели та, которая предполагалась в «Ордене русских рыцарей». И с Орловым оказалось нетрудным договориться — его взгляды тоже не совпадали с мамоновскими. Правда, Орлов считал, что за потерю крепостных дворянство должно быть вознаграждено «иным правом», по-видимому политическим, конституцией. Это вызывало возражение С. И. Тургенева, считавшего, что крепостничество «не может быть правом, — можно ли требовать вознаграждения за потерю того, чем несправедливо владеют?».44 В целом же взгляды Орлова были ближе к тургеневским, чем к мамоновским. 16/28 ноября 1815 года С. И. Тургенев писал Н. И. Тургеневу: «Вчера я короче познакомился с Михаилом Орловым. Сидя у княгини Голицыной ......он проповедовал либеральные идеи, и я его поддерживал ...... Он, между прочим, объявил, что все Тургеневы дышат свободою, но законною».45

- 105 -

По-видимому, в это время инициатива создания общества принадлежала Н. И. Тургеневу.46 Но первая попытка в этом направлении, относящаяся к началу 1816 года, не удалась. Осенью 1816 года Н. И. Тургенев возвратился в Россию, а вскоре на родину вернулся и М. Ф. Орлов. И теперь оба они предприняли новую попытку создать тайное общество, во многом предвосхищавшее Союз благоденствия. Инициатива и на этот раз принадлежала Н. И. Тургеневу. Общественно-политические взгляды его в конце 1816—1817 годов быстро радикализировались. Возвращение в Россию, ежедневное наблюдение феодально-крепостнических порядков способствовало дальнейшему его «полевению». По пути на родину, 12/24 сентября 1816 года он писал С. И. Тургеневу: «Чем более приближаюсь я к России, тем более грусть мешается к размышлениям моим о любезном, великом, но во многих отношениях неизвестном отечестве. Можно ли мне будет привыкнуть еще раз смотреть на такие вещи, которые бы я и в аду не хотел видеть, но которые на всяком шагу в России встречаются? Можно ли будет хладнокровно опять видеть наяву то, о чем европейцы узнают только из путешествий по Африке? Можно ли будет, без сердечной горести, видеть то, что я всего более люблю и уважаю, русской народ, в рабстве и уничижении? В отдалении то, что у нас есть хорошего, представляется только нашему воспоминанию в приятном виде, подобно золотым шпицам Петербурга или святой Москвы, которыми любуется путешественник, не видя в внутренности города ни съежжей, ни полицейских, ни губернских правлений и еще более уголовных палат! Вблизи все представляется в своем настоящем виде; тиранство, варварство ограничивают взор... Но что делать? Я решился ехать в Россию и не оставлять ее, есть ли возможно; быть свидетелем ее щастия и нещастия».47

Но Н. И. Тургенев не собирался быть наблюдателем — он хотел бороться. В том же письме говорилось: «В Лейпциге видел я Шварца, который мне рассказывал кое-что о старых наших масонах. Вряд ли есть у нас такие люди, как тогда. Соколович показывал мне тогдашний журнал „Живописец“, издававшийся Новиковым. И тогда осмеивали ужасным образом рабство. Но какая была от того польза? Все заставляет меня думать, что время — плохой врач в болезни нещастия народного. Пульс его бьется веками».48 Как отмечалось выше, в проекте реформ, набросанном 2 июня 1816 года, Тургенев заявлял: «Естли Правительство ничего не будет делать, то все должно быть предоставлено времени, ничто народу».49

Теперь же Тургенев пишет иначе: «Тогда только делается хорошее, когда люди ускоряют ход времени. А теперь даже с временем итти не хотят и удерживают ход его железными цепями!».50

Российская действительность превзошла самые мрачные ожидания Н. И. Тургенева. 7 ноября 1816 года он записывал в дневнике: «Порядок и ход мыслей о России, который было учредился в голове моей, совсем расстроился с тех пор, как заметил везде у нас царствующий беспорядок. Положение народа и положение дворян в отношении к народу, состояние

- 106 -

начальственных властей, все сие так несоразмерно и так беспорядочно, что делает все умственные изыскания и соображения бесплодными».51 17 декабря 1816 года Н. И. Тургенев иронически писал брату Сергею Ивановичу: «Видно, Россия долго еще не будет представлять ничего истинно нового».52 На какой-то короткий промежуток времени у Н. И. Тургенева опустились руки. Он не видел силы, способной обновить Россию. Окружавшие его люди казались ему консерваторами, противниками прогресса, «хамами». Вспоминая свое окружение во Франции и Германии, тех людей, которых он собирался сделать членами тайного общества, Н. И. Тургенев с горечью записывал в дневнике 29 ноября 1816 года: «Как горько от благородных мечтателей переселиться к недальновидным эгоистам, которых суждения — эгоисм, которых инстинкт — эгоисм, и всегда эгоисм сей неразлучен с невежеством, варварством и часто с пороком!».53 Месяцем раньше, 29 октября, Н. И. Тургенев писал брату Сергею: «Не видал здесь еще ни одного человека, с которым бы можно мне было говорить о любимой моей материи. Либеральности не вижу ни в ком; даже и брат Александр Иванович отклонился совсем от истинных правил и пустился в обскурантизм и сделался 54. Хваленый их Карамзин подлинно кажется умным человеком, когда говорит о русской истории; но когда говорит о политике... то кажется ребенком и . Блудов тоже . Поэт их Батюшков Idem».55

Личные связи Н. И. Тургенева свели его с литературным обществом «Арзамас», и оно вначале разочаровало его. 12 ноября 1816 года Тургенев записывал в дневнике: «Вчера был я при заседании Арзамаса. Ни слова о добрых намерениях сего общества. После заседания говорил я с Карамзиным, Блудовым и другими о положении России и о всем том, о чем я говорю всего охотнее. Они говорят, что любят то же, что и я люблю. Но я этой любви не верю. Что любишь, того и желать надобно. Они же желают цели, но не желают средств. Все отлагают — на время; но время, как я уже давно заметил, принося с собою доброе, приносит вместе и злое».56 И Тургенев возмущался аполитичностью «Арзамаса» и вообще русской литературы. 30 ноября 1816 года он писал младшему брату: «О состоянии нашей литературы тебе ничего не могу сказать, ибо я ею не занимаюсь. Но мне кажется, что она в худшем состоянии теперь, нежели была прежде... Здешние тористы, как-то: Блудов, Дашков и другие, к коим присоединился в почетные и безгласные члены и Александр Иванович, соединившись в общество, под названием Арзамаса, утешают себя, и только что себя, критикою и посмеянием дурных писателей и похвалами Карамзину».57 Резко отзывается Н. И. Тургенев и о русских журналах. 1 апреля 1817 года он сообщал С. И. Тургеневу: «В Духе Журналов, кроме глупостей, ничего не печатается».58 Осуждал он и «Сын отечества»,

- 107 -

— его издателя Н. И. Греча Тургенев резко критиковал во вступительной речи на заседании «Арзамаса».59

Но Тургенев довольно быстро оправился от временной растерянности. Он пытается вовлечь в борьбу тех людей, взгляды которых в какой-то мере были прогрессивными. Не будучи полными единомышленниками Н. И. Тургенева, они могли стать его союзниками. Н. И. Тургенев обращается прежде всего к «Арзамасу», стремясь превратить его из литературного в литературно-политическое общество, в легальный филиал тайной организации. Попытка эта представляет тем больший интерес, что в числе членов «Арзамаса» был и А. С. Пушкин.. Деятельность Н. И. Тургенева и М. Ф. Орлова в «Арзамасе» давно привлекает внимание ученых. Но даже исследователи, которые связывали «Арзамас» с историей тайных обществ, не отмечали намерений Тургенева и Орлова создать из него легальный филиал тайной организации.60 А нам представляется, что суть дела именно в этом.

Правда, вначале Тургенев ставил более скромную задачу — привлечь арзамасцев к общественно-политической борьбе, придать этому литературному объединению политический характер и лишь впоследствии задумал превратить «Арзамас» в легальный филиал замышлявшегося тайного общества.

Мы не можем точно сказать, когда Н. И. Тургенев изменил отношение к «Арзамасу» и решил вступить в него. Первое свидетельство об этом находим в дневниковой записи от 11 января — Н. И. Тургенев набросал проект вступительной речи.61 Вступил же он в «Арзамас» 24 февраля 1817 года.62

Почти одновременно решил войти в «Арзамас» и М. Ф. Орлов. 25 февраля 1817 года, сообщая С. И. Тургеневу о своем вступлении в «Арзамас», Н. И. Тургенев писал: «В будущее заседание, вероятно, будет принят в Арзамас Михаил Орлов».63

16 марта М. Ф. Орлов присутствовал на заседании «Арзамаса» и получил кличку Рейн.64 1 апреля Н. И. Тургенев сообщил младшему брату: «Михаил Орлов вступил в Арзамас и в первом заседании будет говорить речь».65 10 мая тому же адресату сообщалось: «Михаил Орлов вступил в Арзамас и сказал прелестную речь».66 И Тургенев, и Орлов пытались ставить на обсуждение арзамасцев политические вопросы. Н. И. Тургенев во вступительной речи, сохраняя шутливый тон, присущий «Арзамасу»,

- 108 -

затронул необычную для этого дружеского литературного объединения тему — свободу печати. Он обрушился на речь Н. И. Греча на отчетном заседании Публичной библиотеки 4 января 1817 года, высмеяв его проповедь «благоразумной свободы» печати, под наблюдением цензуры.67

Еще более определенно о необходимости обратиться к актуальной политической проблематике говорилось во вступительной речи Орлова. Уклонившись от шутливого тона традиционных арзамасских речей, он призвал членов литературного дружеского общества избрать «цель, достойнейшую... теплой любви к стране русской... Тогда-то просияет между ними луч отечественности и начнется для Арзамаса тот славный век, где истинное свободомыслие могущественной рукой закинет туманный кризис предрассудков за пределы Европы».68

Н. И. Тургенев вспоминал про орловскую речь: «Не одобряя установившегося обычая произносить шутливое слово, он обратился к обществу с серьезной речью, доказывая в ней, что недостойно умных людей занимать ее пустяками и литературными ссорами в то время, когда состояние родной страны представляет такое обширное поле деятельности способностям и дарованиям всякого преданного общественному благу человека. Он заклинал своих новых собратиев оставить их мальчишеские забавы и приняться за задачи более благородные и тяжелые. Его речь произвела впечатление; все почувствовали справедливость его упреков и советов».69

Орлов был очень настойчив. М. К. Азадовский доказал, что Рейн произнес в «Арзамасе» не одну речь (как считалось до сих пор), а две. О второй из них рассказывает Ф. Ф. Вигель: «Показалось Орлову, что свободная стихия достаточно наполняет „Арзамас“, чтобы сделаться в нем преобладающею. Он задумал приступить к его преобразованию и дать ему новое направление. В один прекрасный весенний вечер собрались мы на даче у г. Уварова; заседание было открыто в павильоне Штейна, как в месте особенно вдохновительном. В приготовленной им речи, правильно по-русски написанной, Орлов, осыпав всех нас похвалами, с горечью заметил, что превосходные дарования наши остаются без всякого полезного употребления. Дабы дать занятие уму каждого, предложил он завести журнал, коего статьи новостью и смелостью идей пробудили бы внимание читающей России. Расширив таким образом круг действия Общества, он находил необходимым и умножить число его членов; сверх того, предлагал каждому отсутствующему члену предоставить право в месте пребывания его учреждать небольшие общества, которые бы находились в зависимости и под руководством главного».70

Поскольку в тексте орловской речи, опубликованной в «Арзамасе и арзамасских протоколах», ни слова не сказано об умножении числа членов, создании филиалов общества, М. К. Азадовский высказал совершенно резонное предположение, что Ф. Ф. Вигель свидетельствует о второй речи Орлова.71 Заметим, что Вигель явно повествует не о вступительной речи, и это подкрепляет гипотезу М. К. Азадовского.72

- 109 -

Усилия Н. И. Тургенева и М. Ф. Орлова придать «Арзамасу» политический характер, были тесно связаны с их стремлением создать тайное общество, которое бы руководило легальными обществами-филиалами, призванными воздействовать на общественное мнение. В этом аспекте их интересовал и «Арзамас», как один из возможных литературных филиалов замышлявшегося тайного общества.

Интерес к тайным обществам, проявлявшийся братьями Тургеневыми и Орловым в 1815—1816 годах, сохранился у них и в 1817 году. С. И. Тургенев, общавшийся с французскими и немецкими масонами, под их влиянием питал некоторые иллюзии о возможности использования масонства в политических целях.73 По-видимому, такую мысль он не раз высказывал в письмах к Н. И. Тургеневу, — об этом свидетельствуют ответы Н. И. Тургенева.

С. И. Тургенев надеялся использовать масонские ложи как тайные политические общества. Поэтому он принимал энергичное участие в хлопотах по организации русской масонской ложи в корпусе М. С. Воронцова, в Мобеже.74

Интерес к масонству сочетался у С. И. Тургенева с пристальным изучением опыта Тугендбунда. 13/25 апреля 1818 года в дневнике записывалось: «Старынкевич дал мне рукопись немецкую о Тугендбунде. Автор похож на какого-нибудь канцелярского служителя. Рассказываемые им происшествия интересны и кажется справедливы отчасти, но его рассуждения чрезвычайно слабы. Он очень бранит тугендбундовцев и очень хвалит Гарденберга — и то и другое без достаточного основания. Тугендбундовцев сравнивает он с якобинцами, иллюминатами и проч. и для предупреждения вреда от них предлагает учредить общество наподобие частию тайного, частию явного, называющееся роялистским и весьма похожее на здешних ультров. Горе королю и земле, где надо заводить королевскую партию... Одним из средств к усилению и распространению оных предлагает он — масонство... Цитирует Штейна, Гнейзенау, Грунера и Арндта и пр. и пр., не смея явно восставать против них, но хорошее говорит только о Шарнгорсте, вероятно потому, что он умер. Автор уверяет, что Тугендбунд сильнее в Пруссии, чем были иллюминаты, что он идет наряду с самим правительством и имеет довольно власти явно противиться тому; что глава его может сделаться Бонапартом и Валенштейном и эта предполагаемая глава — Гнейзенау».75 С. И. Тургенев возмущался такими бреднями реакционеров, Тугендбунд и масонство вызывают его сочувствие.

Н. И. Тургенев относился к масонству более сдержанно. Интересуясь им, изучая сочинения его теоретиков, опыт деятельности масонских лож, Тургенев весьма скептически относился к перспективе превращения их в политические организации.

2 сентября 1817 года он писал С. И. Тургеневу: «...был я на банкете, который держали соединенные под директоральною □ Астреею, по случаю тезоименитства. Я хожу здесь в □ только при подобных торжествах, иначе не стоит труда. Некоторые из них порядочно работают, т. е. чинно, но нет истинного духа, который один только может сделать из масонства

- 110 -

что-нибудь».76 Через несколько месяцев отрицательное отношение Тургенева к масонству выразилось еще определеннее. 11 февраля 1818 года в письме к С. И. Тургеневу сообщалось: «Князь Баратаев пишет мне, что завел в Симбирске □: ключ добродетели; в ней, между прочим, членом и Петр Никифорович. Баратаев предлагал мне титло почетного члена и представителя их □ у здешней директориальной. Я от всего отказался, видя, что масонство у нас процветать теперь не может, сколь бы, впрочем, для меня приятно не было соединить мысль родины с мыслью о масонстве. В здешних ложах я также не бываю, да они того, в теперешнем их церемониальном ничтожестве, и не стоят».77

Правда, А. Н. Шебунин считал, что это писалось лишь для того, «чтобы предостеречь брата, ввиду подозрительного отношения государя к корпусу Воронцова, при котором состоял Сергей Иванович, именно в отношении масонства».78 А. Н. Шебунин ссылается на письмо Н. И. Тургенева брату от 25 апреля 1818 года: «О ложе я тебе писал, потому что мне здесь верно сказывали, что государь когда-то показывал неудовольствие как на масонство вообще, так и на дух свободомыслия, показывающийся будто бы через масонство в корпусе вашем. И я писал не из духа угодности к правительству, но потому, чтобы это не повредило когда-нибудь тебе».79 Однако речь идет здесь не о письме от 11 февраля 1818 года (в котором о масонской ложе в воронцовском корпусе не сказано ни слова),80 а о письме от 25 января: «О Вашей □ здесь есть некоторые толки, которые не в пользу вашу. У нас все умеют растолковать каждый по-своему. Я с здешними вв. кам.81 не знаюсь, ибо ничего не вижу ни в них, ни в масонстве порядочного. Да я не знаю, стоит ли и у вас труда заниматься этим».82 Однако, по мнению Н. И. Тургенева, масонские ложи могут принести пользу как филиалы тайного общества. В его письме к И. С. Тургеневу от 25 апреля 1818 года читаем: «Ест ли ваша ложа делает какое-нибудь истинное добро в нашем смысле, то надобно, хотя и с великою осторожностью, лелеять ее и ею заниматься, не взирая ни на что».83

Скептическое отношение к масонству как самостоятельной политической силе проявлялось у Н. И. Тургенева совершенно явственно. И даже посещение масонских лож лишь подкрепляет мнение Тургенева о необходимости тайных обществ, однако отнюдь не масонских. К тому же выводу вело его изучение сочинений одного из левых теоретиков масонства XVIII века, Вейсгаупта.

25 июня 1817 года в дневнике Тургенева появилась знаменательная запись: «Вчера был иванов день. Я был в ложе... и вновь удостоверился, что соединения людей для доброй цели суть обильные источники удовольствий, а иногда и пользы для людей. В Вейсгаупте также ясно доказывается польза и необходимость тайных обществ для действий важных и полезных. Некоторые должны действовать, все должны наслаждаться плодами действий: вот девиз всех людей, стремящихся к добру; девиз, следующий необходимо из непременного порядка вещей, основанного на характере человеческом».84

- 111 -

28 июня 1817 года Н. И. Тургенев выписал из сочинения Вейсгаупта «Das Verbesserte System der Illuminaten» (1787): «Все доброе неисполнимо до тех пор, пока человеческие страсти сохраняют перевес, пока они вмешиваются в игру, пока люди не объединяются вокруг одного великого руководящего принципа, пока нет больших людей, возвышающихся над всем низким».85 По поводу этой сентенции Н. И. Тургенев заметил: «Орден есть школа сих людей».86 Под «орденом» подразумевалось и название тайной организации, которую собирались создать Орлов и Тургенев (как уже отмечалось выше, она принципиально отличалась от «Ордена русских рыцарей», замышлявшегося Орловым и Дмитриевым-Мамоновым в 1814—1815 годах, но название это сохранялось и в 1817 году), и тайное общество вообще. Итак, по Тургеневу, тайное общество сможет подготовить «больших людей, возвышающихся над всем низким». И вслед за этим Тургенев выписывает из Вейсгаупта: «Удовольствуемся тем, что ныне только в сообществе можно делать добро». «Сообщества», тайные организации призваны не только воспитывать своих членов, но и распространять передовые идеи. Пропаганде их Тургенев придавал огромное значение. «Несовершенство вещей умножается по мере того, как мы удаляемся от естественных взглядов. Итак, несовершенство заключено не в самой природе, но в понятиях человека», — выписывает Тургенев из Вейсгаупта. Далее он приводит слова Вейсгаупта: «Видеть во всем совершенство в мире и благую цель», — выписывает Тургенев из того же сочинения, замечая, что эта «нравственная идея» «распространением своим увеличивает щастие людей. Каждый, принимая ее, действует полезно для всего света. Капли превращаются в ручьи, сии в реки, а сии, наконец, в целый океан». Но мало распространять передовые идеи — надо защищать их от наскоков реакционеров и эгоистов. Тургенев соглашается с мнением Вейсгаупта о том, что «все убеждения слабы и все добродетели шатки, если они боятся насмешек и лености современников и если нет стойкого противодействия несправедливостям». А оказать его могут лишь тайные общества, воспитывающие подлинных борцов. Именно к тайным организациям Тургенев относит изречение Вейсгаупта: «Люди были бы способны на большие дела, если бы страсти и мелкие цели не примешались к их игре. Поэтому следует здесь ограничить страсти».87

Конечно, к идее создания тайных обществ Тургенев пришел раньше чтения сочинений Вейсгаупта. Но мысли масонского теоретика были использованы будущим декабристом как еще один аргумент в пользу тайных организаций.

Следует, однако, заметить, что тайное общество, по мнению Н. И. Тургенева, вовсе не обязательно должно быть антиправительственным. Об этом свидетельствует его резюме по поводу выписок из Вейсгаупта. Правда, оно написано явно не для себя, а для прочтения каким-то слушателям, которых Тургенев, видимо, пытался убедить в законности и целесообразности существования тайных обществ, — поэтому многое в данной записи могло быть продиктовано тактическими соображениями. И все же подвергать сомнению искренность главной идеи дневниковой записи нет оснований. Вот она: «Убедившись в необходимости тайных обществ, надобно в особенности заметить, что те из них, кои устроены на правилах нравственности и патриотисма, заслуживают не преследование, а одобрение правительств; тем более, что правительства часто не могут произвести

- 112 -

в действие того, что могут общества. Цель общества всегда может быть означена яснее, нежели сколько может быть цель Правительства. Общество может также приобрести более доверия от людей, нежели Правительство, потому самому, что Правительство, имея более власти, нежели всякое общество, не может внушать сего доверия: закон сильного — не то, что закон условный... Сила уничтожает доверие».88

Тургенев упорно стремился к созданию тайного общества. На следующий день, 29 июня, он записывал в дневнике: «Всякое начало трудно — простая, но великая истина. Начинающим предлежат и ныне великие трудности, и сие тем более, что мнения могут быть различны в средствах — средствах, кои по важности своей бывают иногда целию. Но должны ли трудности сии устрашать нас?... О нет! То, что мы предпринимаем, должно быть рано или поздно начато и совершено».89

Тургенев далее пишет: «Люди долго искали цели бытия своего и долго еще искать будут. Но придет наконец то время... когда люди познают истинное свое назначение и найдут его в любви к отечеству, в стремлении к его благу, в пожертвовании себя и всего в его пользу.... Мысль... об отечестве всегда услаждала пожертвования их, удовлетворяла влечениям сердечным, приближала их к совершенству».90

Мысли эти перекликаются с выписками из Вейсгаупта, как бы продолжают их; нетрудно заметить даже текстуально-терминологическое сходство между ними. И те, и другие свидетельствуют о стремлении Тургенева твердо решить для себя вопрос о необходимости тайных обществ.

Итак, в июне 1817 года Н. И. Тургенев стремился теоретически обосновать необходимость создания тайного общества (не обязательно антиправительственного), которое бы способствовало воспитанию стойких борцов за «добро», за благоденствие человечества, распространяло бы в обществе передовые идеи и тем самым могло бы влиять на правящий класс и правительство, на его политику, заставило бы его проводить необходимые реформы.

Летом 1817 года Н. И. Тургенев работал и над уставно-программными документами тайного общества — об этом говорит запись в дневнике от 5 августа: «Я весьма доволен... написав 1½ листа — вступления к..., в котором я излил чувства мои о любви к отечеству, давно волновавшие грудь мою».91

Какова же должна быть организационная структура этого тайного общества? Примерно такая же, как в Тугендбунде и будущем Союзе благоденствия.92

Тургенев мечтал о том, чтобы тайное общество обросло целой сетью легальных и полулегальных литературно-политических филиалов (например, «Арзамас»), влияло бы на художественную литературу, на журналы, на писателей, поэтов, экономистов, юристов, историков, публицистов и

- 113 -

таким путем воздействовало бы на общественное мнение страны и на правительство.

Подтверждение этому находим в дневниковой записи от 17 июля 1817 года, во многом повторяющей мысли о значении тайных организаций, «сообществ», высказанные в дневнике под 28 июня. Как ни длинна запись от 17 июля, мы приведем ее почти целиком — она слишком важна: «Заметно, что во всех государствах, в особенности же удаленных более или менее от свободных конституций, импульс всему дается сверху». Тургенев приводит в качестве примера Францию времен Людовика XIV и Польшу. Но совершенно очевидно, что его мысль относилась прежде всего к России. «Сие влияние правительства знаменуется также в литературе, науках и искусствах. — Редко направление, даваемое правительствами народам, бывает хорошо само по себе, а потому и полезно для государства, — продолжает Тургенев. — Исключая направления к усовершенствованию художеств, почти все направления другого рода были более вредны, нежели полезны; часто даже только что вредны... Перемена правителей и вместе с тем являющиеся перемены систем правительств не позволяют народам иметь постоянного направления к одной цели. Это полезно, естли цель не хороша сама по себе; вредно, естли цель достойна подвигов народных. ...Какие средства должны употреблять народы для отвращения вредных действий влияния свыше на науки, художества, литературу, нравственность? — Средства сии можно только найти в соединении нескольких людей в отдельные общества».93 Перед нами опять те же мысли, что и в записи от 28 июня, с одной лишь разницей: 28 июня говорилось о необходимости тайных обществ, в записи от 17 июля слово «тайное» отсутствует. Тургенев продолжает: «Общества не умирают; дух их сохраняется в течении времени, естли цель их согласна с законами нравственности и с общею пользою. Общества, не представляющие такой цели и такой пользы, долго существовать не могут; первый довод здравого рассудка их разрушает; первое остроумное, но справедливое слово лишает их всей важности и полагает преграды дальнейшему распространению и усовершенствованию. Мысль сию находим мы в учреждении академий в Европе. Оне должны быть хранилищем, так сказать, всего ума, всех сведений народных. К нещастию, некоторые академии творят и сохраняют совсем противное, но справедливость идеи не опровергается сим печальным явлением. Итак, общества, и одни только общества могут приносить действительную и прочную пользу государствам в отношении нравственного их усовершенствования».94

Здесь уже явно речь идет о легальных, а не о тайных обществах. А между тем именно в это время Тургенев страстно мечтал о тайном обществе и приводил в его пользу те же аргументы, что и в данном случае, говоря о пользе легальных обществ, даже академий. В чем же дело?

Думается, что легальные общества рассматривались Тургеневым как филиалы тайного, которое должно направлять их деятельность. Но слово это отсутствует потому, что данная запись скорее всего представляет собою конспект речи, предназначенной для какого-то легального общества (скорее всего для «Арзамаса») или даже для печати. Этим объясняется и концовка записи: «Естли мнение о влиянии свыше будет найдено неприличным, то можно вместо влияния свыше употреблять общее мнение такого-то или такого периода времени».95

- 114 -

Легальные филиалы тайного общества призваны были распространять его идеи среди сравнительно широких кругов передовой общественности. И Тургенев, и Орлов основывались на уставе Тугендбунда. Засвидетельствованное Вигелем предложение Орлова организовать филиалы «Арзамаса» явно заимствовано из структуры Тугендбунда.

Так представляли себе Тургенев и Орлов организационную структуру тайного общества, предвосхищая многие положения «Зеленой книги».

Насколько удачной оказалась попытка Н. И. Тургенева и М. Ф. Орлова создать тайное общество в 1817 году?

Большинство авторов считает, что это общество (отождествляемое ими с «Орденом русских рыцарей», задуманным Орловым и Дмитриевым-Мамоновым в 1814—1815 годах) было создано. Так думал А. Н. Шебунин.96 В более осторожной форме эту мысль высказывает М. В. Нечкина.97 Новейший исследователь Ю. М. Лотман полагает, что «„Орден русских рыцарей“ существовал сравнительно долго».98

На наш взгляд, было создано лишь ядро тайного общества. Об организации его договорились Н. И. Тургенев и М. Ф. Орлов. Их намерения полностью одобрял С. И. Тургенев и, по-видимому, собирался организовать филиал этого общества в русском оккупационном корпусе во Франции. Н. И. Тургенев и М. Ф. Орлов информировали его о своей деятельности. Н. И. Тургенев исправно сообщал брату новости об «Арзамасе», о деятельности в нем Орлова и своей собственной, о посещении масонских лож и т. д.99 Было и еще несколько человек, на которых Н. И. Тургенев и М. Ф. Орлов смотрели как на единомышленников в деле создания тайного общества. Так, в дневниковых записях от 5 и 6 августа 1817 года Н. И. Тургенев говорит об ознакомлении со своим «вступлением» неких «В. И.» и «К. Б.». Точно расшифровать эти инициалы пока не удалось. А. Н. Шебунин предполагал, что «В. И.» — это декабрист В. П. Ивашев, земляк Тургенева, а «К. Б.» — князь М. П. Баратаев.100

М. В. Нечкина вместо М. П. Баратаева называет М. Невзорова.101 Трудно сказать, кто прав. Да это и не так важно. Главное в том, что было несколько человек, рассматривавшихся Н. И. Тургеневым и М. Ф. Орловым как члены (действительные или потенциальные) их общества. И к числу их относились не только «В. И.» и «К. Б.». Во «Второй оправдательной записке» Н. И. Тургенев назвал еще генерала «кн. М...» и «г. Б...».102 В. И. Семевский расшифровал первые инициалы как инициалы князя А. С. Меншикова, а вторые как инициалы А. Х. Бенкендорфа, заметив, что «прикосновенность» последнего «могла быть одною из причин того, что эпизод этот не подвергся подробному исследованию следственной комиссии».103 Относительно «прикосновенности» А. С. Меншикова последующие историки согласились с гипотезой В. И. Семевского. Она подкрепляется свидетельством С. П. Трубецкого о причастности А. С. Меншикова к «Ордену русских рыцарей».104 Что же касается

- 115 -

А. Х. Бенкендорфа, то предположение В. И. Семевского было оспорено А. Н. Шебуниным и Ю. М. Лотманом. По мнению А. Н. Шебунина, «вряд ли Орлов, настроенный резко националистически, пригласил бы» Бенкендорфа, немца, «в тайное общество». По мнению Шебунина, Н. И. Тургенев имел в виду Д. П. Бутурлина.105 Ю. М. Лотман полагает, что «инициалы г. Б...» обозначают флигель-адъютанта И. М. Бибикова.106

Отвергая кандидатуру А. Х. Бенкендорфа, Ю. М. Лотман пишет: «Тургенев в своей книге обозначал инициалами лишь лиц, причастность которых к тайным обществам была неизвестна правительству. Какие у него основания были щадить Бенкендорфа?.... Какой смысл хорошо осведомленному Грибовскому подавать через того же Бенкендорфа донос на „Орден русских рыцарей“?».

Мы не можем согласиться с доводами А. Н. Шебунина и Ю. М. Лотмана и вслед за В. И. Семевским думаем, что Н. И. Тургенев имел в виду А. Х. Бенкендорфа, сознательно намекая на его «соучастие» в попытке создать тайное общество в 1817 году. Ведь если бы Тургенев хотел скрыть участие А. С. Меншикова и А. Х. Бенкендорфа (или Д. П. Бутурлина и И. М. Бибикова — все равно), то он должен бы был укрыть их за более конспиративными инициалами. Между тем во «Второй оправдательной записке» сделано все, чтобы облегчить их расшифровку (называется чин, подчеркивается, что речь идет об адъютантах императора). Зачем же это делается? Неужели Тургенев не понимал, что выдает своих бывших товарищей? Думается, что понимал. Он явно намекал ставшему всесильным А. Х. Бенкендорфу, что и его прошлое небезупречно и что, во избежание дальнейших разоблачений, он должен помочь в «реабилитации» Н. И. Тургенева.

Таким образом, упоминание имени «г. Б...» можно рассматривать не как стремление скрыть имя, неизвестное властям, а как угрозу разоблачения.107 Любопытно утверждение Н. И. Тургенева в «России и русских», будто помощник Бенкендорфа фон Фок, прочтя «Вторую оправдательную записку», признал ее автора невиновным. Не сказалось ли здесь влияние встревоженного Бенкендорфа? Заметим, что в агентурном донесении Грибовского — Бенкендорфа, представленном в 1821 году Александру I, ни слова не сказано об «Ордене русских рыцарей» — ни о 1814—1815, ни о 1817 годах. Между тем Грибовский не мог не знать обо всем этом. Вполне возможно, что именно благодаря А. Х. Бенкендорфу деятельность Орлова и Тургенева в 1817 году не освещена в донесении.108

Что касается замечания А. Н. Шебунина о несовместимости национализма Орлова с немецким происхождением А. Х. Бенкендорфа, то с ним можно было бы считаться, если бы речь шла о 1814—1815 годах. Но в 1817 году, пытаясь создать тайное общество, Тургенев и Орлов не выдвигали националистической программы, — возможно, Орлов пошел на уступки Тургеневу.

Все сказанное заставляет нас согласиться с В. И. Семевским, а не с его оппонентами.

- 116 -

Были ли еще члены (или лица, готовые стать ими) «Ордена» в 1817 году? Может быть, и были, но мы их не знаем. Трудно согласиться с мнением М. В. Нечкиной об участии в «Ордене» М. В. Новикова. М. Ф. Орлов рассказывает лишь о попытке привлечь его к обществу и о том, что Новиков, уже бывший членом Союза спасения, пригласил вступить в него Орлова.109 Что же касается утверждения М. В. Нечкиной о причастности к «Ордену» Д. В. Давыдова,110 то и это верно применительно к 1814—1815 годам, но в 1817 году Денис Давыдов не имел никакого отношения к тайному обществу Тургенева — Орлова. М. А. Дмитриев-Мамонов, игравший первую скрипку в попытке создания «Ордена русских рыцарей», в 1817 году никакого отношения к деятельности Н. И. Тургенева и М. Ф. Орлова также не имел.

Итак, лишь несколько человек (менее десяти) вступили или готовы были вступить в тайное общество, которое Тургенев и Орлов создавали в 1817 году. Строго говоря, они организовали лишь ядро будущего тайного общества. Его программные и уставные документы, над которыми работали Н. И. Тургенев и М. Ф. Орлов, так и не были закончены.

Гораздо большего успеха добились Тургенев и Орлов в деле завоевания общественного мнения, воздействия на него в духе и целях тайного общества. Огромное внимание при этом уделялось привлечению на свою сторону талантливых литераторов, журналистов, публицистов. Большинство из них не вошло бы в тайную организацию, но вполне могло стать членами легальных филиалов, хотя идейно подчас и расходилось во многом с Н. И. Тургеневым и М. Ф. Орловым.

Что же это за литераторы, которые интересовали Орлова и Тургенева? Прежде всего А. С. Пушкин. Но о нем, о его взаимоотношениях с Н. И. Тургеневым и М. Ф. Орловым говорится подробно ниже. Пока же обратимся к другим именам, интересовавшим Тургенева и Орлова и составлявшим окружение Пушкина в 1817 году. К ним относится В. А. Жуковский. Политические взгляды его блестяще охарактеризованы Г. А. Гуковским: «Был ли Жуковский либералом даже в 1800—1810-х годах? Конечно, нет, если понимать под либерализмом того времени взгляды Н. Тургенева, Ф. Глинки, Катенина и им подобных... Был ли он в эти годы реакционером? Конечно, не был реакционером, ни в 1800-м, ни в 1820-м году. Скорей уж он стоял ближе к либералам».111 И у последних были серьезные надежды, что В. А. Жуковский станет их поэтом. Недаром в декабре 1817 года С. И. Тургенев писал В. А. Жуковскому: «Чем более читаю произведения русской словесности, те более обожаю вашу музу. Но не балуйте Вы ее. Помните, что талант ваш не весь вам принадлежит, но и отечеству. Употребляйте его не только для себя, но и к просвещению России. — Грешно другим писателям не употреблять его совсем в противную сторону — я укоряю в этом и Карамзина. Зачем не оставить Пеззаварию и подобным проповедывать мрак, деспотизм (по-русски самодержавие) и рабство? — Как бы приятно было видеть все дарования на стороне либеральных идей... все невежество, всю скуку, всю глупость на стороне противной. Пишите же в пользу либеральности. Нельзя образовать ум лучше, как восхищая вместе дух, а кто читает спокойно стихи ваши, того нам и не

- 117 -

надобно».112 Думается, что С. И. Тургенев давал эти советы не только по собственной инициативе, но с ведома и согласия Н. И. Тургенева и М. Ф. Орлова. Братья Тургеневы знали об антикрепостнических настроениях поэта. В декабре 1806 года он писал А. И. Тургеневу о том, что из-за крепостного права «простой народ» не может чувствовать пафоса защиты Родины: «Вот, мне кажется, благоприятный случай для дарования многих прав крестьянству, которые бы приблизили его несколько к свободному состоянию». В 1808 году он вновь писал о свободе крестьян, в 1809 году говорил об «убийственном чувстве рабства», в 1822 году освободил своих личных крепостных. Жуковский был на стороне защитников свободы. В 1820 году в дневнике он высказывается за свободу печати. Жуковский не хотел печатать свой перевод стихов Шиллера, в котором цензура не пропускала слова: «человек создан свободным, и он свободен, даже если родится в цепях».113

Знаменательно в этом отношении его послание «Императору Александру», стихотворения «Певец в Кремле» и «Песнь русскому царю от его воинов». Война с Наполеоном — это борьба за свободу. Такова концепция всех этих стихотворений. И победу одержали не цари, а народы.

Тогда явилось все величие народа,
Спасающего трон и святость алтарей,  — 114

провозглашается в послании «Императору Александру». А в «Певце в Кремле» на вопрос:

         Цари — смутителя земли...
Кто были вы: друзья богов,
         Иль боги всемогущи?

дается смелый ответ:

О нет! Орудие одно
         В деснице Провиденья.115

В послании Александру I Жуковский выражает надежду на реформы, которых ожидает народ, «смиренно» совершивший «бессмертные дела»,

Преобразованный, исполнен жизни новой,
По манию царя, на все, на все готовой.116

Те же мысли высказываются и в «Певце в Кремле»:

О, совершись, святой завет!
         В одну семью, народы!
Цари, в один отцов совет!
         Будь, Сила, щит свободы!..
...Трон власти, обратись в алтарь!
         В любовь повиновенье!
Утихни, ярый дух войны!
         Не жизни истребитель,
Будь жизни благ и тишины  —
         И вечных прав хранитель.117

Конечно, это свободолюбие было весьма неопределенным. Но оно давало основание и Тургеневым, и Орлову, и деятелям Союза благоденствия надеяться привлечь Жуковского на свою сторону. 5 августа 1817 года

- 118 -

Н. И. Тургенев информировал младшего брата о помощи Жуковского в редактировании «Опыта теории налогов».118

С. И. Тургенев пытался убедить Жуковского служить «либеральным идеям». Но братья Тургеневы и Орлов не добились желаемого результата. Тем больше заинтересовал их А. С. Пушкин. Кроме Пушкина и Жуковского, Тургенев и Орлов возлагали большие надежды на П. А. Вяземского. В письме Жуковскому в декабре 1817 года С. И. Тургенев заметил в связи с обсуждением вопроса об издании «Арзамасом» журнала: «Какая бы жатва для Блудова и Вяземского»,119 — они пропагандировали бы свободолюбивые идеи.

Очень интересовал Н. Тургенева К. Н. Батюшков. И если в письме к С. Тургеневу от 29 октября 1816 года он назвал поэта «гасильником»,120 то в дальнейшем тургеневские отзывы о Батюшкове неизменно благожелательны.121

Следует учесть, что в не дошедшем до нас четверостишии К. Н. Батюшков заявлял Александру I, что он должен вслед за освобождением Европы освободить русский народ.122

Сблизился Н. Тургенев и с «тористами» — так называются в письме к С. Тургеневу от 30 ноября 1816 года Блудов, Дашков и другие, в числе которых и А. И. Тургенев.123 Помимо личной дружбы с А. И. Тургеневым, сближению Блудова, Дашкова, Уварова с Н. Тургеневым содействовали и их прогрессивные в общем для того времени политические взгляды.

Д. Н. Блудов в начале александровского царствования выступал ревностным сторонником реформ и противником «старины». Сторонником реформ оставался он и после войны 1812—1814 гг. Он отстаивает необходимость конституционного правления, спорит по этому вопросу с Н. М. Карамзиным. Признавая монархическое правление лучшим, Блудов, однако, считал, что в «просвещенном» государстве должна быть представительная система, парламент. Неограниченное самодержавие хорошо лишь для ранних, «варварских» ступеней развития общества.124 Ему нравится государственный строй Англии, ее законы. Живя в Лондоне, он внимательно наблюдает за английской литературой, журналистикой, борьбой партий.

О позиции Блудова тех лет дает некоторое представление его письмо к И. И. Дмитриеву от 27 июня 1820 года: «Сам наш историограф... четвертый год корпит над одним девятым томом, и видно, что ему так же трудно описывать царствование Ивана Васильевича, как было современникам сносить его.125

Выступая за реформы, Блудов был противником революции. Это очень рельефно выразилось в его статье о книге Стурдзы «Consideration sur la doctrine et l’esprit de l’église orthodoxe», опубликованной анонимно в «Журнале

- 119 -

императорского человеколюбивого общества» за 1817 год.126 Понятно, что между взглядами Блудова и Тургенева была существенная разница, и последний в письме к С. И. Тургеневу от 29 октября 1816 года назвал Блудова «гасильником». Однако постепенно между Н. И. Тургеневым и Блудовым образовался своеобразный тактический блок, направленный против явных реакционеров. 1 февраля 1817 года Н. И. Тургенев сообщил младшему брату, что «Опыт теории налогов» отдается «на прочтение Блудову и Дашкову; естли они скажут да, то буду печатать».127 Конечно, здесь сказалась и репутация Блудова и Дашкова как опытных и осторожных литераторов. Но любопытно другое. Они одобрили тургеневскую рукопись.128 Следовательно, между взглядами Н. И. Тургенева, с одной стороны, и Д. Н. Блудова и Д. В. Дашкова, с другой, были и точки соприкосновения. То же самое относится и к С. С. Уварову.

Политические взгляды Уварова в 10-е годы XIX века были весьма своеобразны. В 1813 году он опубликовал брошюру «Éloge funèbre de Moreau».129 По мнению Уварова, Моро к концу жизни, оставаясь республиканцем, пришел к правильному выводу о том, что идея республики скомпрометирована «ужасами и несчастиями революции». Поэтому Моро хотел для Франции «законного правительства, при котором могущественные барьеры обеспечили бы гражданскую свободу». Сам Уваров был полностью согласен с этим. В 1814 году появилась другая его брошюра «L’Empereur Alexandre et Buonaparte», в которой «система революции» противопоставляется «системе законности». Но революция не прошла бесследно. Народы познали свои силы и не забудут своей роли в разгроме Бонапарта: «Они: имеют право на благодарность государей, которых они так ревностно защищали. Полные взаимного уважения и лучше просвещенные относительно своих собственных интересов, короли и народы совершают на могиле Бонапарта взаимное пожертвование деспотизмом и народной анархией».130 Наступит эра свободы мысли, наук, литературы, торговли, которую Уваров предлагал назвать эрой Александра. Место силы должно занять идеологическое воздействие — «просвещение», понимаемое Уваровым весьма своеобразно. Это относится даже к внешней политике. 22 марта 1818 года выступая в торжественном собрании Главного педагогического института, Уваров заявил: «Времена завоеваний протекли. Можно нарушить мир; можно внести огонь и меч в пределы соседственных государств; но основать и удержать свое владычество одной силою меча» нельзя. Следует «побеждать просвещением, покорять умы кротким духом религии, распространением наук и художеств, образованием и благоденствием побежденных».131 С. С. Уваров призывал следовать примеру Англии, государственный строй которой чрезвычайно импонировал ему.

С братьями Тургеневыми Уварова связывали давнишние приятельские отношения. Н. И. Тургенев надеялся использовать Уварова для завоевания общественного мнения тайной организацией. И некоторые успехи были, видимо, достигнуты. В одном из уваровских писем к Н. И. Тургеневу в 1817 году говорилось: «Мы живем в столетии обманутых надежд.

- 120 -

Трудно родиться на троне и быть оного достойным».132 Речь шла, конечно, о разочаровании в политике Александра I.

Еще больше надежд возлагалось на другого «арзамасца», П. И. Полетику. 25 апреля 1818 года Н. И. Тургенев советовал младшему брату увидеться с ним: «Этот более (чем Блудов, — В. П.) на нашу стать».133

Некоторые надежды возлагались на Ф. Ф. Вигеля. 27 апреля 1818 г. Н. И. Тургенев писал Сергею Ивановичу: «Познакомься с Вигелем. Он один из арзамасцев; человек умный».134 Своего уважения к Н. И. Тургеневу и М. Ф. Орлову Ф. Ф. Вигель не мог скрыть даже в мемуарах, обливавших грязью всех «либералов».135 Там же Вигель признается: «Даже меня самого в это время так и тянуло все к тайным обществам».

Некоторое единство интересов наметилось у Н. И. Тургенева с С. П. Жихаревым. Последний в 1817 году писал Н. И. Тургеневу из Могилева: «Михаил Орлов уехал вчера в Киев; там надеюсь с ним долее побеседовать... Здесь есть кое-какие анекдотцы домашние, особенно про Нашего общего приятеля, но я поберегу их, чтобы рассказать тебе по возвращении».136 Под «Нашим общим приятелем» подразумевался Александр I.137 Политический либерализм С. П. Жихарева в те годы несомненен. Б. М. Эйхенбаум утверждает даже, что «засвидетельствованная письмами дружба с Н. И. Тургеневым и М. Ф. Орловым заставляет думать, что он (Жихарев, — В. П.) знал об организации тайного общества».138

Н. И. Тургенев старался привлечь на свою сторону издателя «Сына отечества» Н. Н. Греча — и небезуспешно. Если в арзамасской речи в начале января 1817 года Тургенев резко отзывался о Грече, то 10 мая 1817 года в письме С. И. Тургеневу говорилось: «Прошу с ним познакомиться и полюбить его, несмотря на его мнения о цензуре и о блаженстве России: впрочем, мнения официального».139 Недаром в 1818 году на страницах «Сына отечества» появились статьи, пропагандирующие идеи Союза благоденствия. Сближается Тургенев и с Ф. В. Булгариным. 5 февраля 1817 года в дневнике отмечалось: «Сегодня утро опять отняли у меня Козлов и Булгарин».140

Н. И. Тургенев и М. Ф. Орлов стремились воздействовать на творчество этих и других поэтов, публицистов, журналистов, ученых и через них влиять на общественное мнение в желательном для тайной организации направлении. И они достигли некоторых успехов. Частично осуществлялась и попытка создания легальных литературно-политических филиалов замышлявшегося тайного общества.

Кипучая деятельность Н. И. Тургенева и М. Ф. Орлова в «Арзамасе» не прошла бесследно. Хотя им, как справедливо отмечает Ю. Г. Оксман,

- 121 -

не удалось добиться «превращения этого дружеского литературного объединения в общественно-политическую организацию», все же на заседаниях «Арзамаса» наряду с чисто литературными стали обсуждаться и политические вопросы. Соответствующие орловско-тургеневские призывы не остались безответными. Как отмечалось выше, первая орловская речь произвела впечатление справедливостью упреков и советов. Но уже вторая речь Орлова вызвала споры.141 По свидетельству Ф. Ф. Вигеля, Орлову отвечал Блудов «также приготовленной речью... Он доказывал ему невозможность исполнить его желание, не изменив совершенно весь первобытный характер общества. Касаясь до распространения света наук, о коем неоднократно упоминал Орлов, заметил он ему, что сей светоч в руках злонамеренных людей всегда стал совершенный раскол: неистощимая веселость скоро прискучила тем, у коих голова полна была великих замыслов; тем же, кои шутя хотели заниматься литературой, странно показалось вдруг перейти от нее к чисто политическим вопросам».142

Свидетельство Ф. Ф. Вигеля не совсем ясно. Трудно сказать, с чем не согласился Блудов. Многие авторы полагают, что речь идет о несогласии на издание журнала. Так поняв Вигеля, Е. П. Ковалевский счел нужным возразить ему: «Блудов спорил против программы журнала, а не против издания».143 Нам кажется, что Вигель вовсе и не говорит о возражениях Блудова против издания журнала. Он рассказывает о возражениях Блудова в общих чертах, и скорее всего они действительно касались вопросов конкретной политической программы, а не издания журнала. Если Блудов возражал бы против издания, то как же понять его последующие намерения писать для журнала? Думается, что Блудов не совсем отверг орловские предложения, а лишь стремился смягчить свойственный им политический радикализм. Тогда становится понятным и заявление Вигеля о том, что «Орлов не показал ни малейшего неудовольствия».144 Нежелание заняться политикой Вигель приписывает не Блудову, а каким-то другим, не названным арзамасцам, «кои шутя хотели заниматься литературой». К Блудову эта характеристика вряд ли подходит. По-видимому, к позиции Блудова присоединился и А. И. Тургенев, утверждавший, что «в руках благоразумия никогда факел света не превратится в факел зажигателя».145

Ни Блудов, ни другие «тористы» не могли возражать против издания журнала, хотя бы потому, что, как показал А. Н. Шебунин, идея эта родилась раньше орловского выступления.146

5 февраля 1816 года Н. И. Тургенев писал А. И. Тургеневу: «Если еще какое русское сочинение выйдет, то присылайте мне, особливо по законодательству, или Жуковского журнал. Я по нем бы учился по-русски. Много можно ожидать от Жуковского и Дашкова. А что Жихарев? Он хоть бы театральный журнал или коллекцию басен, подражание Хвостову выдал да сюда прислал».147 И Тургеневы уже тогда стремились придать журналу политический характер. Еще 7/19 окября 1816 года С. И. Тургенев

- 122 -

записал в дневник содержание письма А. И. Тургеневу: «Между прочим говорю я об издании журнала, конечно более политического, но в котором и словесности много будет».148 О целях «политического» журнала можно догадаться, если сопоставить эту запись со следующим местом из дневника С. И. Тургенева от 16/28 декабря 1815 года: «„Сын отечества“ мог бы быть полезнее, чем он есть, особливо чем он был в начале 1814 года и в конце 1813. Он бы в это время должен был исследовать плоды освобождения в Германии, распространения мало-помалу либеральных идей, не говоря о России, но все только о чужих краях, приучать читателей своих думать о свободе, заниматься ею и проч. и проч. Теперь, если журнал умрет, никто его не помянет; тогда бы он был всей принесенною пользою началом хороших журналов».149

Весной 1817 года решено было издавать журнал, к сотрудничеству в котором надеялись привлечь и не членов «Арзамаса». 9 июня того же года Н. И. Тургенев сообщал брату Сергею Ивановичу: «Арзамасское общество решилось создавать журнал. Заготовь, брат, ты что-нибудь для журнала. Ты стоишь в числе вспомогателей, равно как и Старынкевич, от которого мы надеемся иметь пиесы о законодательстве, администрации и т. п. Мы пришлем вам программу журнала, когда она выйдет. Орлов очень рад журналу и обещает много помещать в него».150

Летом 1817 года Орловым и Вяземским была выработана программа журнала — своеобразный компромисс взглядов «Рейна» и его оппонентов. Большое место отводилось разделу политики, задачей которого ставилось «распространение идей свободы, приличных России в ее теперешнем положении, согласных со степенью ее образования, не разрушающих настоящего, но могущих приготовить лучшее будущее».151

13 августа 1817 года, на заседании, происходившем у Орлова, были подписаны «законы» «Арзамаса» — устав общества. Целью его провозглашалась «польза отечества», состоящая в образовании общего мнения, то есть в распространении познаний изящной словесности и вообще мнений «ясных и правильных».152 А. Н. Шебунин справедливо заметил, что под «ясными и правильными» мнениями подразумевались либеральные идеи.153 14 ноября 1817 года Н. И. Тургенев писал младшему брату по поводу «Арзамаса»: «Общества, один дух имеющие и оживотворенные одним или многими членами своими, могут много сделать доброго».154

В этом плане Тургенева интересовал не только «Арзамас». В том же письме читаем: «Ганеман, который иногда говорит дело, недавно говорил, что прекрасно было бы, есть ли бы какое-нибудь общество предположило себе, например, составить кодекс законов». Интересовался Тургенев и Библейским обществом. 27 мая 1817 года в дневнике записывалось: «Вчера был я в Библейском обществе. Я не имею точного мнения о сем учреждении, но не нахожу в нем ничего, кроме доброго».155

Подводя итоги, мы можем констатировать стремление Н. И. Тургенева и М. Ф. Орлова создать в 1817 году тайное общество, которое через легальные литературно-политические филиалы, поэтов, писателей, журналистов,

- 123 -

ученых влияло бы на общественное мнение страны, на господствующий класс и правительство. Организационная структура этого общества была близка к Тугендбунду, предвосхищала структуру и тактику Союза благоденствия, Тургеневу и Орлову удалось создать ядро тайной организации, они добились влияния в «Арзамасе», в журнале «Сын отечества», воздействовали на поэзию А. С. Пушкина и на творчество многих передовых литераторов.

В обстановке энергичных попыток Н. И. Тургенева и М. Ф. Орлова создать тайное общество под влиянием созданного ими ядра тайной организации и ее легального литературного филиала — «Арзамаса» и появилась пушкинская «Вольность». В ней отразились политические взгляды Н. И. Тургенева, его «программа-минимум», над которой он работал: в 1817 году.

Программа Н. И. Тургенева 1817 года и ода «Вольность»

Речь идет о «программе» статей Н. И. Тургенева для арзамасского журнала.156 Впервые она читалась (в виде отдельных набросков) на 22-м заседании «Арзамаса» (август 1817 года). В протоколах его говорится: «Читано три программы — две членом Рейном (М. Ф. Орловым, — В. П.), одна — членом Варвиком (Н. И. Тургеневым, — В. П.), по поводу коей произошел страшный арзамасский язычный бой и свершилось вторичное по сотворении мира смешение языков».157 Видимо, тургеневская программа вызвала споры, но отклонена все же не была. 14 августа в дневнике Тургенева записывалось: «Вчера в „Арзамасе“ читали программы Р‹ейн› и я. Не знаю, как за мою мне приняться».158 2 сентября Н. И. Тургенев сообщил младшему брату: «Орлов отсюда уехал в Киев. Он был одним из ревностнейших членов Арзамаса и в особенности подвигнул его на серьезное дело».159

После споров, вызванных его программой, Н. И. Тургенев был настроен весьма оптимистически. В том же письме от 2 сентября говорилось: «Смех по сию пору был главным делом Арзамаса. Теперь захотели издавать журнал... Законы написаны. Выбраны представители „Арзамаса“, которые в особенности должны заниматься изданием: но были даже уже читаны и две или три программы для рассуждений. Подумай доставить нам что-нибудь от себя для журнала. Хорошо, если бы и Старынкевич, преодолев беспечность свою, сообщил нам что-нибудь для журнала». Сам Н. Тургенев продолжал работать над «программой».

Проблематика ее совпадает с орловской, — по-видимому, они действовали согласованно. Арзамасские протоколы зарегистрировали три «программы» Орлова: «Политика вообще и отрывки в прозе», «Образцы общественного мнения».160 Наконец, перед отъездом в Киев Орлов, по свидетельству Н. Тургенева, «предложил программу: „показать, что представительная система заключает в себе все выгоды других форм правления, существовавших в древних и новых временах, не имея их недостатков и невыгод“. За сию программу также взялся сам Орлов».161

- 124 -

Тургеневская «программа» ставила вопросы о конституции, законности, отношении к революции. В ней нашли отражение — хотя и неполностью — тогдашние политические взгляды Н. Тургенева. Это была его своеобразная «программа-минимум». В конце 1816—1817 годов Н. Тургенев, как и раньше, мечтал об уничтожении крепостничества и введении конституции. Пропаганда конституционных идей Н. Тургеневым была неразрывно связана с полемикой с Н. М. Карамзиным. 30 ноября 1816 года Н. Тургенев писал брату Сергею: «Карамзина история началась печататься.... Карамзин, сколько я заметил, думает и доказывает, что Россия стояла и возвеличилась деспотисмом, что здесь называют самодержавием, и, доказывая сие, заключает..., что самодержавие одно только и может сохранить величие России. Я осмелился однажды заметить на слова его „мне хочется только, чтобы Россия подолее постояла“: „Да что прибыли в таком состоянии?“ и нашел сегодня в Арндте „Uber den Bauerstand“: „Китайское спокойствие не есть счастье и находится дальше всего от того государства, которое заслуживает название человеческого».162

Тургенев стремился теоретически развенчать самодержавие. В дневниковой записи от 29 ноября 1816 года, резко нападая на деспотическое и даже на «монархическое чистое» правление, Тургенев полемизирует с Монтескье: «Не от перемены ли правления из Республиканского в Деспотическое переменяются нравы из добрых в дурные, а не от таковой перемены нравов происходит таковое изменение образа правления, как обыкновенно думают?».163

Полемизировал Тургенев и с теми западноевропейскими публицистами, которые доказывали неподготовленность России к конституции. Он резко отзывается о книге Азаиса. «De la sagesse en politique Sociale ou de Mesure de Liberté qu’il est convenable en ce moment d’accorder aux principaux nations de l’Europe», автор которой, объясняя политическое устройство государств влиянием географических условий, считал, что конституционное правление не подходит для России с ее громадной территорией и неравномерностью развития отдельных ее областей. 15 декабря 1817 года Н. Тургенев с возмущением писал младшему брату: «Азаис рассуждает о свободе, не зная, что она такое. Свободу надобно не только разуметь, но и чувствовать: и тогда окажется, qu’il n’y a rien de si humain, de si naturel, qu’elle.164 Слово „человек“ заключает уже в себе мысль о разуме и свободе. Все говорят, что человеку дана свободная воля. Отчего же не должен он иметь свободы?».165

Свобода, по Тургеневу, это прежде всего конституция. В дневниковой записи от 7 декабря 1817 года читаем: «Этот мусье Азаис говорит, что Россия, по причине ее пространства и различия образованности населяющих ее народов, не созрела еще для конституции, или — что все равно — для свободы. ...Все равно естли бы кто сказал о людях между снегов, в вечной ночи живущих: они еще не созрели для того, чтобы греться на солнышке».166

Н. И. Тургенев решительно не согласен с утверждением, будто свобода возможна лишь при определенной степени просвещения. 14 ноября 1817 г. он писал брату Сергею: «Естли верить словам тех, которые говорят, что образованность и свобода рождаются единственно от просвещения, ...то

- 125 -

в последние 30 лет мы далеко должны бы уйти вперед и в образованности и в свободе... Свобода, устройство гражданское производит и образованность, и просвещение. Одно просвещение никогда не доведет до свободы. Франция прежде революции была в сем случае убедительным доказательством. Напротив того, одна свобода неминуемо ведет к просвещению».167 (Ю. Г. Оксман справедливо отметил полемическую заостренность этих мыслей против рассуждений княгини Е. Р. Дашковой и Н. М. Карамзина168).

Спорил Тургенев и с некоторыми западноевропейскими публицистами. Мечтая о свободе, Тургенев имел в виду буржуазно-демократическую конституцию, аристократическая решительно отвергалась им. «Естли сотворить аристократическую власть, не сотворя демократической, то государство надолго будет нещастно. Доказательство сему, что когда аристократическая сила во Франции, в особенности французские парламенты усилились, то власть демократическая не могла иначе возникнуть как посредством ужаснейшей революции»,169 — читаем в одной из дневниковых записей 1817 года. По мнению Тургенева, аристократическая форма правления еще хуже самодержавия: «При сильной аристократической власти и вместе при слабой державной власти, состояние простого народа должно быть невыгодное и нещастное»,170 — говорится в дневнике.

Но как добиться свободы? Н. Тургенев, как уже отмечалось, не полагался на силу времени.171 Не верил он и в исключительную силу обличений.

3 декабря 1816 года в дневнике записывалось: «Сегодня был я в театре. Давали Митрофанушку... Я сделал печальное замечание, что и прежде говорили смело, что доказывает роль дяди, осмеивали и ругали жестокость помещиков и глупость воспитания — но какое впечатление сделало сие на Россию?».172 Иногда появлялась вера, что общественное мнение в сочетании с реформаторскими намерениями Александра I обновит Россию. 12 ноября 1816 года в дневнике записывалось: «Вопрос в том: должно ли то быть, что желательно? — Должно. Есть ли теперь удобный случай для произведения чего-нибудь в действо? — Есть; ибо такого правительства или, лучше сказать, правителя долго России не дождаться. — Итак, из сего следует, что надобно делать — „дерзайте убо, дерзайте, людие божии“».173

Но эти иллюзии быстро проходили. С тем бо́льшим вниманием изучал Тургенев опыт французской и английской революций. Он понимал, что революция не была случайностью и вполне возможно ее повторение. 25 июня 1817 года в дневнике записывалось: «Мир совсем не покоен. Бунты в Бразилии, заговоры в Португалии, борьба в Виртемберге продолжают доказывать, что последние происшествия в Европе были сильнее людей, которые их производили».174

26 декабря 1816 года он пишет в дневнике: «Читая историю du régime de la terreur мне даже гадко стало сие чтение, и почти сделалось как будто тошно. Какие уроки потомство может почерпнуть из сих ужасных происшествий французской революции? Я думаю никаких, ибо все это так дурно, так бессмысленно, так скверно, так ужасно, что ни к чему для

- 126 -

потомства, ни для современников служить не может».175 Цели и результаты французской революции были хороши. Но путь их осуществления неприемлем. Как же быть?

По мнению Тургенева, французскому пути развития следует предпочесть английский. В Англии, в отличие от Франции, всегда господствовало уважение к личности и закону. Читая сочинение Делольма «La Constitution de l’Angleterre ou l’êtat du gouvernement anglais, dans lequel il est comparé a la fois avec la forme républicaine de gouvernement et avec les autres monarchies de l’Europe», Тургенев записывает в дневнике: «Обыкновенно в государствах власть правительства почитается дотоле неограниченной, покуда не положено известных определительных пределов в оной. В Англии напротив: не власть правительства, но свобода подданного почитается неограниченною».176

В письме к С. И. Тургеневу от 12 февраля 1817 года он называет английскую конституцию шедевром «ума или, лучше сказать, рассудка человеческого».177 Она «произошла от обстоятельств, от борьбы народной с правительством».178

В «программе» Тургенев стремится показать преимущества английского государственного строя и, сравнивая английскую историю с французской, выдвигает проблемы конституции, законности, отношения к революции.

Первые наметки «программы» находим в дневниковой записи от 10 августа 1817 года: «1. Показать, какие заслуги оказала Европе или свету Англия и какие Франция. Здесь можно в особенности говорить о том, что Англия заставила Европу любить свободу, Франция ее ненавидеть... . 2. Ход Англии внутри государства, т. е. внутреннее управление, конституция относительно к народу. И ход сей во Франции... . В Англии правительство ясно существует для народа, а не народ для правительства. Во Франции сего никогда не было. Там всегда царствовал ужасный деспотисм, и цари считали народ собственностию своею. 3. В Англии... каждое действие деспотисма, своевольства находило в парламенте строгих судей и неумолимых хулителей, подвиги же патриотов были благословляемы».179

Этот первый проспект «Программы» читался в «Арзамасе» 6 сентября. Н. Тургенев ознакомил слушателей с более отработанной «программой». В письме к С. И. Тургеневу от 8 сентября 1817 года говорится: «Третьего дня был у нас еще Арзамас. Были предлагаемы программы; все исключительно литературные, и эта исключительность мне совсем не нравится; я предложил следующую: „Показать заслуги Англии и Франции перед Европою“... Англия заставила Европу любить свободу, Франция ее ненавидеть. Но надобно также упомянуть, что Франция своею революциею прочла, так сказать, для Европы полный курс науки управления государственного и т. д. Я сам взялся обработать сию программу». В конце характерная приписка: «Надо будет показать, что не вещи, а люди испортили французскую революцию, так, как они портят английскую свободу, а через то и общую европейскую».180 Под «порчей людьми» английской свободы Тургенев подразумевал реакционную политику английского правительства, добившегося в 1817 году постановления парламента о приостановке действия «Habeas Corpus Act» (сначала до 1 июля 1817 года,

- 127 -

затем до 1 марта 1818 года). Тургенев усматривал в этом лишь следствие действий недальновидных политиков, но отнюдь не проявление особенностей английского государственного строя. 14 ноября 1817 года он писал брату Сергею: «Касательно Англии я совершенно согласен с тобою нащет правительства теперешнего. Но не соглашусь с тобою, чтобы Англия была близка к падению. С такою конституциею, какова английская, народы не так-то скоро упадают».181 И «эксцессы» французской революции тоже были следствием действий людей, а не определялись логикой событий. Следовательно, нельзя опорочивать всю революцию на основе наблюдений над якобинской диктатурой и наполеоновским деспотизмом. Такова идейная направленность «второй редакции» тургеневской программы. Работа над ней началась 26 августа 1817 года и продолжалась в сентябре, после заседания 6 сентября. 16 сентября в дневнике записывалось: «Я намарал несколько листов о программе своей». По-видимому, речь идет о набросках, содержащихся в дневнике.182

В «программе», написанной в форме исторического этюда (с XVI по XIX век), где собственные мнения Тургенева перемежаются с выдержками из книги Дреша,183 Тургенев бичует деспотизм, противопоставляя ему «правильные» формы правления, конституцию.

В своих восхвалениях английского государственного строя Тургенев явно следовал Монтескье. Англия — оплот свободы, это торговая страна, а «обширная торговля не может быть без свободы. Свобода торговли ведет за собой свободу политическую, а без сей последней нет щастия прочного для народов».184

Второй вопрос, затрагиваемый «программой», — отношение к французской революции, истолкование ее уроков. «Правила, принятые первым Народным Собранием во Франции, были одобрены всею Европою. Они состояли в уважении первобытных, вечных, неотъемлемых прав человеческих в отношении к каждому лицу; признание идеи государства как соединения многих к достижению одной цели: общей безопасности, ограждения общих прав и общего стремления к благоденствию всех и каждого; — равная обязанность для всех жертвовать на пользу общую; равная возможность для всех пользоваться благодеяниями государственными, смотря по заслугам и т. д. Все благомыслящие люди согласились с справедливостью сих правил».185

Осуждаются лишь якобинская диктатура и наполеоновский режим. Тургенев не согласен с утверждением, будто Франция имела нужду в сильном деспоте, который один только мог удержать народ в пределах повиновения. Наоборот, «деспотизм делает народы более и более дикими; одно только правление, умеющее с необходимою строгостию соединять доброту и любовь, может возбудить угнетенные или забитые народные добродетели».186 Итак, во второй половине 1817 года Тургенев отнюдь не отождествлял французскую революцию с Наполеоном. Бонапарта он ненавидит, как деспота, как представителя той системы, которая «в завоеваниях, в распространении сил физических полагала все блаженство народов». Тургенев отмечает, что революция 1789 года оказала сильнейшее воздействие на все европейские государства. «Без междоусобных распрей, без

- 128 -

внутренних потрясений совершился важный переворот в Европе. То, что прежде было собственностью некоторых избранных, умнейших людей и о чем народы имели только лишь некоторые нетвердые понятия, сделалось теперь собственностью и общим мнением всех образованных народов. Важнейшая часть великого переворота уже совершена. Понятия, стремление и дух народов сделались совершенно новыми и во многих отношениях лучшими, хотя различные обстоятельства и формы еще угнетают сие стремление и сей дух. Но дух восторжествует над формами». Идеи 1789 года «распространились посредством собственной своей силы, своего превосходства — точно так, как правила реформации».187

Французская революция явилась серьезным историческим уроком и предостережением. «Судьба Лудовика XVI и Густава IV доказала сильным мира сего опасность, вред неограниченной власти. Пруссия, в падении и в возвышении своем, Гиспания, Россия показали, что в величайших опасностях не армии, а народы спасают государства; солдаты Наполеона показали опасность военного деспотизма. Происшествия показали дряхлость и негодность прежних политических систем и необходимость новых».188 Избежать переворота нельзя. Но можно обойтись без кровопролитий, без «французского пути». И прежде всего это должна сделать Россия, которая может, «пользуясь примером и опытом других народов, как во внутреннем управлении, так и в отношении дипломатической ее системы, сотворить себе постоянные правила для первого и для сей последней. В других государствах опыт часто препятствует введению доброго. Россия мало испытала на политическом горизонте и может, без затруднения, избирать для себя лучшее. То, до чего другие народы достигали посредством тяжких революций, может быть сделано в России посредством одного именного указа и точного последования оному».189 Тургенев ратует за «законность», способную избавить и от монархического деспотизма, и от «ужасов» народной революции.

Такова тургеневская «программа»,190 идеи которой отразились в пушкинской «Вольности». Тургенев борется «на два фронта». Прежде всего против реакционного истолкования уроков французской революции. Она была неизбежна. Ее начальный этап и ее результаты оцениваются положительно. Якобинская диктатура и наполеоновский деспотизм были отнюдь не обязательны — «не вещи, а люди испортили французскую революцию». Она могла бы развиваться и по-другому. Тургенев подчеркивает, что и во всей остальной Европе принципы 1789 года победят. И если хотят избежать повторения кровавой якобинской диктатуры и наполеоновского деспотизма, нужно провести реформы и утвердить законность, как в Англии. С другой стороны, Тургенев осуждает якобинскую диктатуру, народную революцию. Не удивительно, что тургеневская «программа» вызвала «язычные бои» в «Арзамасе», свидетелем которых был А. С. Пушкин.

«Программа» Тургенева не затрагивала проблемы крепостничества — того, что больше всего интересовало Тургенева. По-видимому, это было вызвано опасениями Тургенева, как бы постановка вопроса о крепостном праве не вызвала ожесточенных споров о путях его ликвидации и не привела бы к расколу в оппозиционных кругах общественности. Тургенев же

- 129 -

стремился к консолидации всех оппозиционных элементов для создания легальных филиалов тайного общества. Поэтому вопрос о крепостном праве он поднимает в «Опыте теории налогов» (редактировавшемся в это время), но обходит в «программе». В ней выдвигаются лишь те проблемы (конституция, «законность»), которые могли заинтересовать и сплотить не только ближайших единомышленников Тургенева, но и Блудова, Уварова, «сановную оппозицию» (М. С. Воронцова, Н. С. Мордвинова и др.). При этом Тургенев избегает резких формулировок — вероятно, он учел опыт с речами и «программами» М. Ф. Орлова, вызывавшими острые дискуссии. Недаром С. И. Тургенев писал Жуковскому в декабре 1817 года: «Кажется, Рейн со своей статьей о представительном правлении слишком быстро потек. Вспомнить бы ему о Шафгаузенском водопаде».191 Так появилась тургеневская «программа-минимум».

Пушкин и Н. И. Тургенев в 1817 году

Основные положения тургеневской «программы» отразились в пушкинской «Вольности». И это не было случайным явлением. Автор «Опыта теории налогов» оказал огромное воздействие на развитие общественно-политических взглядов великого поэта. Ю. Г. Оксман установил, что оно имело место даже в период создания «Капитанской дочки» и статей о Радищеве.192

Именно с Н. И. Тургеневым «сблизился Пушкин в первые же месяцы своей петербургской жизни. На квартире Тургенева и начинается то политическое воспитание Пушкина, которое определило его дальнейший путь».193 Знакомство и сближение с Н. И. Тургеневым началось в июне 1817 года, и с каждым месяцем их отношения становились короче.

28 июня 1817 года на квартире Тургеневых Пушкин познакомился с Н. И. Кривцовым. 21 ноября Н. И. Тургенев записывал в дневнике: «Сегодня по вечеру был у меня Баранов и Пушкин».194 Ф. Ф. Вигель вспоминал: «Из людей, которые были его старее, всего чаще посещал Пушкин братьев Тургеневых;... к ним, то есть к меньшему Николаю, собирались нередко высокоумные молодые вольнодумцы».195 Естественно, что двадцативосьмилетний Н. И. Тургенев, выделявшийся умом, образованностью, ценимый и передовой молодежью, и вельможами типа Н. С. Мордвинова, оказывал сильное влияние на восемнадцатилетнего поэта. Воздействие Н. И. Тургенева на передовую молодежь был вынужден признать даже Ф. Ф. Вигель, старавшийся в своих воспоминаниях всячески очернить лидера Союза благоденствия: «...он был одарен великою твердостию (обратившеюся после в ужасное упрямство), а это людям почти всегда дает верх над другими.... Надобно признаться, что Тургенев имел в себе нечто вселяющее к нему почтительный страх и доверенность; он был рожден, чтобы властвовать над слабыми умами. Сколько раз случалось мне самому видеть военных и гражданских юношей, как Додонский лес, посещающих его кабинет, и с подобострастным вниманием принимающих непонятные для меня слова».196

- 130 -

В донесении Грибовского — Бенкендорфа также отмечалось, что тургеневскими «наставлениями и побуждениями многим молодым людям вселен пагубный образ мыслей».197

К числу этих «молодых людей» принадлежал и А. С. Пушкин. Как член «Арзамаса»,198 он был знаком с «программой» Н. И. Тургенева и спорами, разгоревшимися вокруг нее. Вероятно, читал Пушкин и рукопись «Опыта теории налогов». В редактировании этой книги Тургеневу помогали В. А. Жуковский, Д. Н. Блудов, Д. В. Дашков, А. И. Тургенев. Трудно допустить, чтобы Пушкин не ознакомился с ней в рукописи. Наконец, взгляды Тургенева были известны Пушкину и из разговоров с ним.

В беседах с единомышленниками Н. И. Тургенев высказывался весьма откровенно. 26 сентября 1817 года он записывал в дневнике: «Теперь был у меня Кривцов; мы беспрестанно говорили; не умолкали, потому что говорили о том, чем полна душа моя.... только с такими людьми могу много и с жаром говорить о политических предметах, в коих предполагаю и нахожу сходные понятия и правила с моими. Тогда говорю я просто, то, что на уме, не стараюсь обделывать мыслей и вынимаю их прямо из сердца».199

Думается, что столь же откровенным Н. Тургенев был и с Пушкиным. Знакомство с Н. И. Тургеневым, с его общественно-политическими взглядами явилось хорошей теоретической и политической школой для Пушкина. Правда, судьба не впервые свела его с будущими декабристами — поэт был связан со «священной Артелью».200

Летом 1817 года (июль — август) лицейские товарищи Пушкина И. И. Пущин и В. Д. Вольховский вступили в Союз спасения.201 В «Записках» Пущина есть очень важное для нас место: «Бурцов, которому я больше высказывался, нашел, что по мнениям и убеждениям моим, вынесенным из Лицея, я готов для дела. На этом основании он принял в общество меня и Вольховского. ...Первая моя мысль была открыться Пушкину: он всегда согласно со мною мыслил о деле общем (res publica), посвоему проповедывал в нашем смысле — и изустно, и письменно, стихами и прозой. Не знаю, к счастию ли его или к несчастью, он не был тогда в Петербурге, а то не ручаюсь, что в первых порывах, по исключительной дружбе моей к нему, я, может быть, увлек бы его с собою. Впоследствии, когда думалось мне исполнить эту мысль, я уже не решался вверить ему тайну, не мне одному принадлежащую».202 Пушкин стремился стать членом тайного общества (о существовании которого подозревал). И Пущин успокаивал его (в январе — феврале 1818 года) «тем, что он лично, без всякого воображаемого им общества, действует как нельзя лучше для благой цели».203

- 131 -

11 июня 1817 года Пушкин познакомился с С. И. Муравьевым-Апостолом,204 немного позже, в июле 1817 года, — с П. А. Катениным.205 Однако среди знакомых Пушкина той поры не было ни одного политического деятеля и теоретика такого масштаба, как Н. И. Тургенев. Естественно, что его политическая программа и теоретические взгляды были восприняты и усвоены Пушкиным.206 Они определили содержание «Вольности», политически активизировали Пушкина как поэта (хотя его политические взгляды той поры и были весьма умеренны).

Братья Тургеневы не одобряли «элегичности» поэзии Пушкина (что было характерно для него в год окончания Лицея) и настойчиво советовали ему обратиться к политически актуальной проблематике.207 Соответствующие призывы А. И. Тургенева встретили слегка ироническое отношение поэта:

Не слишком счастливый гонитель208
И езуитов и глупцов
И лености моей бесплодной,  —

говорится в послании А. И. Тургеневу. Пушкин явно намекал на неудачи старшего Тургенева в борьбе за просвещение.

Иначе отнесся Пушкин к советам младших братьев Тургеневых. В ответ на пожелание С. И. Тургенева перестать оплакивать «самого себя» и создать «первую песнь» — «Свобода»209 великий поэт в комнате Н. И. Тургенева написал свою знаменитую оду.

Общение с Н. Тургеневым способствовало быстрому росту политического мышления Пушкина. «Свободу» он стал понимать гораздо глубже, чем раньше. О «Свободе» говорилось и в прежних его произведениях. Термин этот встречается очень часто в лицейских стихотворениях. Достаточно назвать «К Лицинию», «На возвращение государя императора из Парижа». Однако «Свобода» понималась весьма расплывчато, не связывалась с конституционным правлением. Правда, Г. А. Гуковский справедливо отмечал, что «и здесь, в своем роде, хоть и не как у Жуковского, слово в меньшей степени означает предмет, объективное бытие, прямой объект называния, чем эмоцию — героическую и гражданскую, чем отношение к предмету, субъективное состояние... Слово соотносится с гневом, подъемом, дерзанием, величием души, родившим его, более чем с предметным объектом вне сознания, отблеском которого оно призвано служить».210 Но все же определенное содержание в термин «свобода» вкладывалось. В стихотворении «На возвращение государя императора из Парижа» говорилось о войне за свободу против тирана — Наполеона, об Александре I как восстановителе свободы. Но особенно характерно в этом отношении стихотворение «К Лицинию». В нем бичуется деспотизм, вскользь говорится о нежелательности «народного волненья», прославляется «свобода». Но, хотя в объяснении причин гибели Рима Пушкин явно следует знаменитому трактату Монтескье «Размышления о причинах

- 132 -

величия и падения римлян» (исчезновение «добродетели» привело к деспотизму, «свободой Рим возрос, а рабством погублен»), в стихотворении отсутствует главная мысль французского философа — необходимость конституции. Н. Тургенев обратил на это внимание Пушкина. И в «Вольности» под «свободой» уже подразумевалась конституция.

Влияние Н. Тургенева сказалось и в своеобразной форме «Вольности» — стихотворной прокламации, адресованной передовому дворянству.

Осенью 1817 года Н. Тургенев выдвинул задачу создания популярных пропагандистских сочинений, рассчитанных на прогрессивные круги господствующего класса. Вечером 8 ноября 1817 года в дневнике записывалось: «На сих днях... я вздумал о катехизисе россиянина XIX в. Это была бы хоть какая-нибудь работа для меня».211 В «Катехизисе» предполагалось поставить вопрос о причинах и уроках французской революции. Мысль о создании такого катехизиса свободолюбия возникла под влиянием немецкой антинаполеоновской публицистики 1806—1814 годов, в частности под влиянием Клейста.212 Однако, в отличие от немецких публицистов и поэтов, Тургенев предполагал обратиться не ко всей нации, а лишь к передовым кругам дворянской общественности. То же самое характерно и для Союза благоденствия.213 Лишь во второй половине 1820 года в 16-й дивизии (которой командовал М. Ф. Орлов), а затем в Северном и Южном обществах декабристов были созданы агитационные произведения для солдат.214

Сам Н. И. Тургенев ни «катехизиса», ни другого популярно-пропагандистского сочинения в 1817 году не создал. Но задачу эту частично разрешил Пушкин в оде «Вольность». Она создавалась как стихотворная прокламация, оппозиционная, предназначенная не для печати, но по своему духу вполне «легальная». В ней пропагандировались идеи «программы-минимум» Н. И. Тургенева.

Программно-политические установки оды «Вольность»

Влияние «программы» Н. И. Тургенева, его взглядов проявилось в пушкинской оде в ее лозунгах, политических установках и в государственно-правовых воззрениях поэта. Как и тургеневская «программа», пушкинское стихотворение выдвигает проблему отношения к французской революции, истолкования ее уроков, бичует деспотизм, пропагандирует преимущества конституционного правления. Как и Тургенев, Пушкин борется «на два фронта». Он полемизирует с реакционными идеологами, защитниками абсолютизма (Карамзиным, Бональдом, Галлером, Ж. де Местром) и в то же время оспаривает доктрину неограниченного суверенитета народа (Руссо, Радищев).

Поэт начинает с обращения к французской революции, с напоминания о «Марсельезе», приводившей в трепет феодальную Европу:

Беги, сокройся от очей,
Цитеры слабая царица,
Где ты, где ты, гроза царей,
Свободы гордая певица?

- 133 -

Ю. Г. Оксман убедительно показал, что «не какую-то отвлеченную и никому не ведомую „музу вольности“, а Марсельезу имел в виду Пушкин, когда... вспомнил недавнюю „грозу царей, свободы гордую певицу“. Имени ее бессмертного автора посвящена была и вся строфа о „возвышенном галле“».215 Ю. Г. Оксман справедливо замечает, что имя автора «Марсельезы» было настолько известным,216 что не нуждалось в расшифровке; поэтому-то Пушкин и не назвал имени «возвышенного галла». Современники «Вольности» и без того понимали, что речь идет о Руже де Лилле. Об этом свидетельствует С. Д. Полторацкий, человек, близкий к Пушкину. Только к «Марсельезе» можно отнести такие эпитеты, как «гроза царей», «гимны смелые», «свободы гордая певица». Именно она устрашала монархов в пору лозунга «мир хижинам, война дворцам». И недаром в пушкинской оде встречаются фразеология и тональность «Марсельезы»: «Тираны мира! трепещите», «Восстаньте, падшие рабы!». «Функция мотивов Марсельезы в оде „Вольность“ была примерно та же, что и звуков наполеоновского гимна в одной из строф „Германии“ Гейне», — пишет Ю. Г. Оксман.217

Напоминание о «Марсельезе» и ее авторе призвано было напомнить о французской революции и ее уроках. Гимн революции (а таковым и была «Марсельеза») должен был явиться серьезным предостережением всем реакционерам. Если они будут противиться прогрессу, реформам, неизбежна новая революция. Трудно согласиться с Б. В. Томашевским, полагавшим, что «Пушкин, написавший программную „Вольность“, конечно, имел в виду тех поэтов, которые излагали в своих гимнах идеологию революции. „Марсельеза“ же не является таким гимном. Это патриотический призыв к сопротивлению нападающему врагу».218 Мы не можем согласиться с мнением маститого ученого. Во-первых, строфы «Вольности», в которых говорится о «грозе царей», «возвышенном галле», отнюдь не носят программно-политического характера. Политическая программа излагается лишь с третьей строфы. Первые две напоминают о французской революции и только. («Программны» же они в литературном плане — как прокламирование отказа от «изнеженной» лиры). Во-вторых, заимствовать политическую программу у поэтов не было необходимости. Пушкин использовал идеи Н. И. Тургенева, Б. Констана и других политических мыслителей. «Свободы гордая певица» понадобилась просто как символ революции. При помощи тональности и фразеологии «Марсельезы» Пушкин воссоздает эмоциональный колорит начального этапа французской революции:

Тираны мира! трепещите!
А вы, мужайтесь и внемлите,
Восстаньте, падшие рабы!

Как показал Б. В. Томашевский, слово «восстаньте» употреблено в значении «встать, воспрянуть, воскреснуть».219 Французская революция пробудила

- 134 -

надежды на «воскресение» народов. Но упованьям этим не суждено было сбыться. Современный мир выглядит весьма печально:

Увы, куда ни брошу взор  —
Везде бичи, везде железы,
Законов гибельный позор,
Неволи немощные слезы;
Везде неправедная Власть
В сгущенной мгле предрассуждений
Воссела — Рабства грозный гений
И славы роковая страсть.

Чтобы объяснить, как это случилось, поэт рисует ход французской революции. Причину ее Пушкин, как и Тургенев, усматривал в отсутствии «законов мощных сочетанья», королевском деспотизме, самовластье:

И горе, горе племенам...
Где иль народу, иль царям
Законом властвовать возможно!
Тебя в свидетели зову,
О мученик ошибок славных,
За предков в шуме бурь недавних
Сложивший царскую главу.

Б. В. Томашевский убедительно показал, что сентенция о Людовике XVI как «мученике ошибок славных» его предков перекликается с одним из тезисов «Опыта теории налогов» Н. Тургенева: «Все в течении ста лет правительством накопленные бедствия обрушились наконец на невинной главе Людовика XVI».220 Вероятно, из рукописи книги и из разговоров с Тургеневым и заимствовано Пушкиным это положение.

Говоря о закономерности и неизбежности французской революции конца XVIII века, одобряя ее первый этап Пушкин стремился показать, что нарушение законности в период революции, «властвование» над законом со стороны народа привело к новому деспотизму — наполеоновскому.

Восходит к смерти Людовик
В виду безмолвного потомства,
Главой развенчанной приник
К кровавой плахе вероломства.
Молчит Закон — народ молчит,
Падет преступная секира....
И се — злодейская порфира
На галлах скованных лежит.

Пушкин явно полемизировал при этом с «Общественным договором» Руссо, провозгласившим принцип неограниченного суверенитета народа, и с радищевской «Вольностью», пропагандировавшей основные положения знаменитого трактата женевского философа. Вслед за Руссо Радищев отстаивал доктрину неограниченного суверенитета народа.

Для пользы всех мне можно все,  —

говорит народ в радищевской оде. Здесь явная перекличка с «Общественным договором» Руссо, провозгласившим, что «верховная власть неограниченна» и «не может преступить» лишь «границ общих соглашений», т. е. сам общественный договор. «Противоречит природе политического организма наложение верховной властью на себя закона, который она не может нарушить». В противовес этому Пушкин заявлял:

И горе, горе племенам...
Где иль народу, иль царям
Законом властвовать возможно!

- 135 -

Любая власть — и монархическая, и народная — должна быть ограничена законом, иначе неизбежен деспотизм. Осуждение казни Людовика XVI тоже было явной полемикой с Радищевым, прославлявшим в «Вольности» казнь Карла I.

Однако, хотя Пушкин и полемизировал с Руссо и Радищевым, основной удар он направлял по идеологам реакции, по теоретикам абсолютизма:

Владыки! вам венец и трон
Дает Закон — а не природа;
Стоите выше вы народа,
Но вечный выше вас Закон.

Разоблачению деспотизма посвящены самые сильные строки «Вольности»:

Самовластительный злодей!
Тебя, твой трон я ненавижу,
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостию вижу.
Читают на твоем челе
Печатать проклятия народы,
Ты ужас мира, стыд природы,
Упрек ты богу на земле.

На наш взгляд, эти пламенные строки говорят о деспотизме вообще, об обобщенном образе деспотизма. Б. В. Томашевский доказал, что Пушкин вовсе не относил характеристику деспота к Александру I.221 Мы полностью согласны с этим. Но никак нельзя согласиться с мнением Б. В. Томашевского, будто речь идет о Наполеоне. Стоило ли в конце 1817 года посвящать обличению Наполеона, давно пребывавшего в ссылке на острове Святой Елены, самые гневные строки оды? «Вольность» — пропагандистское стихотворение. Думается, что к концу 1817 года гораздо важнее было пропагандировать ненависть ко всякому деспотизму, чем к наполеоновскому. Между тем, если принять гипотезу Б. В. Томашевского, то окажется, что в пушкинской оде нет ни одной строфы, разоблачающей деспотизм как таковой. Непонятным окажется и переход в следующей строфе к описанию последствий правления другого тирана — Павла I.

Гораздо правдоподобнее представить другое толкование. Исторический экскурс, посвященный французской революции и Наполеону, кончается словами «на галлах скованных лежит». В следующей строфе разоблачается — притом с исключительной обличительной силой — всякий деспотизм, обобщенный образ «самовластительного злодея». А затем на примере Павла I Пушкин показывает, что всякий деспотизм ведет к перевороту, к гибели самого тирана. Павел I для Пушкина такой же тиран, как Калигула и Наполеон. О его гибели он ничуть не жалеет. Но характерно, что не только тиран, но и его беспринципные убийцы вызывают отвращение поэта:

О стыд! о ужас наших дней!
Как звери, вторглись янычары!..
Падут бесславные удары...
Погиб увенчанный злодей.

И деспотизм французских королей, и произвол Павла I приводят к одному выводу:

И днесь учитесь, о цари:
Ни наказанья, ни награды,
Ни кров темниц, ни алтари
Не верные для вас ограды.
Склонитесь первые главой

- 136 -

Под сень надежную Закона,
И станут вечной стражей трона
Народов вольность и покой.

Так выдвигается лозунг конституции, конституционной монархии. Ее преимущества всячески подчеркивались Пушкиным:

Лишь там над царскою главой
Народов не легло страданье,
Где крепко с Вольностью святой
Законов мощных сочетанье;
Где всем простерт их твердый щит,
Где сжатый верными руками
Граждан над равными главами
Их меч без выбора скользит
И преступленье свысока
Сражает праведным размахом;
Где неподкупна их рука,
Ни алчной скупостью, ни страхом.

Под свободой в «Вольности» Пушкин подразумевал конституцию (так же как Н. И. Тургенев). В этом отношении ода Пушкина принципиально отличается от всех его прежних произведений, в которых «свобода» понималась крайне расплывчато.

Итак, пушкинская «Вольность» поднимала те же проблемы, что и тургеневская «программа». И решают эти вопросы и Тургенев, и Пушкин одинаково. Поэт находился под явным влиянием будущего лидера Союза благоденствия. А так как взгляды Н. И. Тургенева влияли на политическую программу и тактику Союза благоденствия, то и пушкинская «Вольность» оказалась в числе произведений, пропагандировавших политические установки новой тайной организации декабристов. Именно с позиций Союза благоденствия пушкинская «Вольность» полемизировала с рядом стихотворений Г. Р. Державина и с «Вольностью» Радищева.

Мы не можем согласиться с В. Вальденбергом, утверждавшим, будто «все мысли о законе и законности, требования равенства перед законом и подчинения закону самой царской власти, которые мы находим у Пушкина, представляют, почти сплошь, повторение и развитие того, что гораздо раньше говорил Державин».222 На самом деле Державин говорил о соблюдении законов при абсолютизме («просвещенном абсолютизме»), а Пушкин — о конституции, о конституционной монархии. Это можно проследить на тех же самых примерах, которые приводил Вальденберг. В стихотворении «Царевичу Хлору» читаем:

Нередко в ум тебе приходит,
Что царь — законов только страж,
Что он лишь в действо их приводит
И ставит в том в пример себя,
Что ты живешь лишь для народов,
А не народы для тебя,
И что не свыше ты законов.

Совершенно очевидно, что, в отличие от Пушкина, Державин не ставил вопроса о конституции. Самое большее, речь идет об «истинной монархии» (монархии, основанной на законе, — по Монтескье). Идея эта была широко

- 137 -

распространена в России в начале XIX века.223 В оде «Властителям и судиям» проводилась та же мысль о монархии, основанной на законе:

Ваш долг есть: сохранять законы.

Те же идеи встречаем и в державинском стихотворении «Вельможа»:

Блажен народ, где царь главой,
Вельможи — здравы члены тела,
Прилежно долг все правят свой.

Прав был Б. В. Томашевский, отмечавший скрытую полемику Пушкина и с Радищевым и с Державиным.224 Влияние Державина шло по поэтической, а не по политической линии.

Как и тургеневская «программа», пушкинская «Вольность» адресовалась передовому, «просвещенному» дворянству. Мы не можем согласиться с утверждением Б. В. Томашевского, будто Пушкин «обращался с обличением... подобно Радищеву, непосредственно к верховной власти».225 Вряд ли таким путем можно было «воспеть свободу миру». Воспевание свободы имело смысл лишь в том случае, если поэт адресовался к сочувствующей аудитории, а монархи к ней не принадлежали. Слова: «И днесь учитесь, о цари» — скорее всего просто риторическо-дидактический оборот речи. Мнение Б. В. Томашевского, будто «слова „Тираны мира! Трепещите!“ в русской обстановке могли быть понимаемы только как прямое обращение к самодержцу всероссийскому»,226 также не кажется нам справедливым. В таком случае и оборот «А вы, мужайтесь и внемлите, Восстаньте, падшие рабы!» пришлось бы понимать как обращение к народу. Но против этого возражал и сам Б. В. Томашевский. Как говорилось выше, все эти строки означают не больше чем воссоздание эмоционального колорита времен «Марсельезы». Ни одного прямого обращения к верховной власти в «Вольности» нет. Пушкин апеллировал к той же аудитории, что и Н. Тургенев, — к передовым кругам дворянства. Отсюда и своеобразный «жанр» пушкинской оды. Она явилась, как уже говорилось, стихотворной прокламацией, пропагандировавшей идеи тургеневской «программы». Ее политические лозунги полностью отвечали задачам, выдвинутым в 1818 году Союзом благоденствия. И недаром новая декабристская организация взяла пушкинскую «Вольность» на свое идеологическое вооружение.

Влияние тургеневской «программы-минимум» обусловило и отсутствие в «Вольности» антикрепостнических положений. Пушкин, как и Тургенев, явно по тактическим соображениям уклонился от этой проблематики. Видимо, Тургенев не скрывал своего намерения именно под лозунгом конституции объединить все оппозиционные круги.

Тургеневское воздействие определило не только конкретные политические установки «Вольности». Оно проявилось и в политических взглядах Пушкина той поры вообще.

Политико-теоретическая доктрина оды «Вольность»

На какое политическое учение опирался Пушкин в своей знаменитой оде? Исследователи по-разному отвечали на этот вопрос. А. Веселовский

- 138 -

в статье «Период Зеленой лампы»227 писал, что в оде Пушкина жив и силен дух Радищева. П. О. Морозов полагал, что на пушкинскую «Вольность» огромное влияние оказала радищевская.228 А. Л. Слонимский отмечал использование Пушкиным теории «общественного договора», которую А. П. Куницын и Н. И. Тургенев вывезли из Геттингена, заимствовав ее у Руссо и Канта.229 Эти положения вызвали решительные возражения со стороны В. Вальденберга, доказывавшего, что политическая доктрина Пушкина прямо противоположна идеям Радищева и Куницына, расходится со школой естественного права, с теорией «общественного договора» вообще.230 Б. В. Томашевский полагал, что «характерной чертой „Вольности“ является вера в закон».231 При этом не совсем ясно, о каком законе идет речь — о так называемом «положительном» или «естественном».

Мы не можем полностью принять ни одну из этих точек зрения. Пушкин опирался на школу естественного права, на теорию «общественного договора». Однако из учения Руссо отвергалось главное — принцип неограниченного суверенитета народа. Вместо этого выдвигался принцип законности, провозглашенный в XVIII веке Монтескье и несколько обновленный в начале XIX века Б. Констаном. Такое своеобразное преломление идеи «общественного договора» характерно для передовой русской общественно-политической мысли начала XIX века.

В пушкинской оде такая концепция выражена прежде всего в словах:

Владыки! вам венец и трон
Дает Закон — а не природа;
Стоите выше вы народа,
Но вечный выше вас Закон.

В. Вальденберг справедливо усматривал в этих строках полемику с ультрареакционными публицистами начала XIX века(Бональдом, Галлером, Мюллером). Пушкин в «Вольности» выразил «свое отношение к реакционной или ультраконсервативной теории. Он отверг свойственный ей натурализм, т. е. стремление поставить власть впереди права, сделать право для нее необязательным, а следовательно, объявить власть в существе своем неограниченною. Такое положение, власти разумеется само собою, раз только она выводится из природы».232

Нельзя согласиться с другим утверждением Вальденберга, будто Пушкин разошелся и со школой естественного права, с теорией «общественного договора»: «Пушкин выводит власть не из договора, а из закона... Было бы большой смелостью, разумеется, если б кто-нибудь стал утверждать, что слово „закон“ составляет здесь поэтическую фигуру и что под ним скрывается неуклюжее и слишком прозаическое слово „договор“».233 В. Вальденберг не учитывает различия, проводившегося Руссо между так называемым первоначальным «общественным договором» и законами, действующими уже после и во исполнение «общественного договора». Пушкин в данном случае говорит не о первоначальном

- 139 -

«общественном договоре» (он его не интересует), а о законе, определяющем структуру государственной власти. В этом смысле о законах писал и Руссо: «Я называю республикой всякое государство, управляемое законами... Я разумею под этим словом не только аристократию или демократию, но вообще правительство, руководимое общей волей, которая есть закон».234 Такие же законы имеет в виду и Пушкин. Вопросы происхождения государства поэт в данном случае не затрагивает. Поэтому нет никаких оснований утверждать, будто Пушкин отвергает договорную теорию Руссо (которая характерна не только для «женевского философа», но и для многих предшествующих ему мыслителей, например для Гоббса). Пушкин расходится с Руссо по другому вопросу — о суверенитете народа. Неограниченный суверенитет нации отвергается поэтом. Превыше всего — закон. Пушкин явно использует многие положения Монтескье, в частности его утверждение: «Свобода есть право делать то, что дозволено законами».235 С точки зрения Монтескье, недопустимо привлечение к суду верховной власти: «Свобода исчезла бы с того момента, как исполнительная власть подверглась бы обвинению или была бы привлечена к суду».236 Подобным же образом Пушкин расценивает казнь Людовика XVI.

Помимо Монтескье, на идею «законности», пропагандировавшуюся Пушкиным, повлияло и политическое учение Бенжамена Констана, весьма популярное в декабристских кругах. Все это вносило коррективы в теорию «общественного договора» Руссо.

Такова политико-теоретическая доктрина «Вольности». Она аналогична взглядам Н. И. Тургенева, а установки и лозунги ее созвучны программе Союза благоденствия. Сходство это объясняется влиянием Н. И. Тургенева и ядра задуманного им и М. Ф. Орловым тайного общества, во многом предвосхищавшего программу, тактику и организационную структуру Союза благоденствия.

Сноски

Сноски к стр. 94

¹ Ю. Г. Оксман. От «Капитанской дочки» А. С. Пушкина к «Запискам охотника» И. С. Тургенева. Саратов, 1959, стр. 184.

² Б. В. Томашевский. Пушкин. Книга первая (1813—1824). Изд. Академии наук СССР, М — Л., 1956, стр. 144—150.

³ ИРЛИ (Пушкинский Дом) АН СССР, архив братьев Тургеневых, ф. 309, д. 23, л. 14 об.

Сноски к стр. 95

⁴ Там же.

⁵ Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу. Изд. Академии наук СССР, М. — Л., 1936, стр. 485.

⁶ Мы принимаем истолкование отношения Пушкина к Александру I, изложенное в работе С. М. Бонди «Подлинный текст и политическое содержание „Воображаемого разговора с Александром I“» («Литературное наследство», т. 58, 1952, стр. 180—191).

⁷ М. А. Цявловский. Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина, т. I. Изд. Академии наук СССР, М., 1951, стр. 147.

⁸ Пушкин, Полное собрание сочинений, в 16 томах, Изд. Академии наук СССР, М. — Л., т. XII, стр. 305. (В дальнейшем при ссылке на это издание даются только номера тома и страницы).

⁹ Там же.

Сноски к стр. 96

¹⁰ П. Морозов. «Вольность». В кн.: Пушкин, Сочинения, под редакцией С. А. Венгерова, т. I, СПб., 1907, стр. 572.

¹¹ См.: А. Слонимский. Пушкин и декабрьское движение. В кн.: Пушкин, Сочинения, под редакцией С. А. Венгерова, т. II, стр. 506—508.

¹² «Литературное наследство», т. 58, М., 1952, стр. 191.

¹³ Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу стр. 252.

Сноски к стр. 97

¹⁴ В. И. Семевский. Политические и общественные идеи декабристов. СПб., 1909, стр. 380—415; А. Н. Шебунин. Братья Тургеневы и дворянское общество александровской эпохи. В кн.: Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу, стр. 20—50; М. В. Нечкина. Движение декабристов, т. I. Изд. Академии наук СССР, М., 1955, стр. 132—138; С. Б. Окунь. Очерки истории СССР. Конец XVIII — первая четверть XIX века. Л., 1956, стр. 334; Ю. М. Лотман. Матвей Александрович Дмитриев-Мамонов — поэт, публицист и общественный деятель. «Ученые записки Тартуского государственного университета», вып. 78, 1959, стр. 19—92.

¹⁵ М. В. Нечкина. Движение декабристов, т. I, стр. 132—138; А. Н. Шебунин. Братья Тургеневы и дворянское общество александровской эпохи, стр. 46—50.

Сноски к стр. 98

¹⁶ Николай Тургенев. Россия и русские. Первое русское издание. Часть I. М., 1907, стр. 112—113.

¹⁷ М. В. Довнар-Запольский. Мемуары декабристов, вып. I. Киев, 1906, стр. 4; Восстание декабристов. Материалы, т, I. ГИЗ, М. — Л., 1925, стр. 305.

¹⁸ M. В. Довнар-Запольский. Мемуары декабристов, вып. I, стр. 25. По словам Орлова, Тургенев «тогда нашел мысль сию неисполнительной». Совпадение такого утверждения Орлова и Тургенева понятно — после 1822 года, когда Орлову угрожал арест, приятели могли договориться об общей линии поведения на следствии.

Сноски к стр. 99

¹⁹ Там же, стр. 3.

²⁰ Там же, стр. 3—4.

²¹ Там же, стр. 4.

²² ЦГИА, ф. 48, оп. 1, д. 15, «Дело об отобранных бумагах у графа Дмитриева-Мамонова, касающихся до масонских лож. Тут же шифр для тайной переписки и проект республиканской конституции».

²³ М. В. Нечкина. Движение декабристов, т. I, стр. 136—138; В. И. Семевский. Политические и общественные идеи декабристов, стр. 386—413.

²⁴ М. В. Нечкина. Движение декабристов, т. I, стр. 135.

Сноски к стр. 100

²⁵ В. И. Семевский. Политические и общественные идеи декабристов, стр. 402.

²⁶ Дневники Николая Ивановича Тургенева за 1811—1816 годы (т. II). Изд. ОРЯС имп. Академии наук, СПб., 1913, стр. 312. (В дальнейшем ссылки на это издание даются сокращенно: Дневники Н. И. Тургенева, с указанием номера тома и страницы).

²⁷ Там же, стр. 337.

Сноски к стр. 101

²⁸ Там же, стр. 338.

²⁹ Там же, стр. 336—337.

³⁰ Там же, стр. 329.

³¹ Николай Тургенев. Россия и русские. М., 1907, стр. 59—60.

³² Дневники Н. И. Тургенева, т. II, стр. 337.

Сноски к стр. 102

³³ Там же, стр. 328—329.

³⁴ Е. И. Тарасов ошибочно воспроизвел: «‹может›».

³⁵ Дневники Н. И. Тургенева, т. II, стр. 333—334.

³⁶ ИРЛИ, архив братьев Тургеневых, д. 2578, «Парижский дневник» С. И. Тургенева, л. 4.

Сноски к стр. 103

³⁷ «Несколько мыслей об отозвании пятой части оккупационных войск» (франц.). ИРЛИ, архив братьев Тургеневых, д. 1859, лл. 1—4. (Цитаты из этого документа, приводимые далее, даны в переводе с французского).

³⁸ Там же.

³⁹ Там же.

⁴⁰ ИРЛИ, архив братьев Тургеневых, д. 18, л. 52 об.

Сноски к стр. 104

⁴¹ ИРЛИ, архив братьев Тургеневых, д. 18, л. 10—10 об.

⁴² Подробнее об этом см. в нашей статье «Общественно-политические взгляды С. И. Тургенева (к вопросу о формировании революционной идеологии декабристов)» в журнале «Исторические науки. (Научные доклады высшей школы)» (1960, № 4, стр. 94—99).

⁴³ Там же, стр. 102.

⁴⁴ ИРЛИ, архив братьев Тургеневых, д. 23, л. 66.

⁴⁵ ЦГИА, фонд Тургеневых (1094), оп. 1, д. 160, лл. 3 об. — 4.

Вообще, политические взгляды Орлова в 1814—1815 годах были гораздо более радикальными, чем их изображал В. И. Семевский. Основываясь на одном из писем М. Ф. Орлова к Жозефу де Местру в 1814 году, написанном по поводу переизданного в том же году сочинения Местра «Considérations sur la France», Семевский полагал, что Орлов был менее «либерален», чем можно было бы ожидать. Действительно, в начале письма Орлов дает самую лестную оценку реакционному сочинению Местра (впервые появившемуся в 1796 году и переизданному, как уже отмечалось, в 1814 году). Орлов писал Местру, что его произведение принадлежит к числу тех аксиом, «которых не доказывают, так как они не нуждаются в доказательствах». Но значит ли это, что Орлов полностью согласен с Местром? Отнюдь нет. Он просто говорит комплимент всемирно знаменитому автору, приславшему Орлову экземпляр своей книги. Не заинтересовать Орлова она не могла. В книге, вышедшей в 1796 году, говорилось о неизбежности реставрации Бурбонов. В 1814 году это было по крайней мере любопытно. К тому же Жозеф де Местр, называвший революцию «наказанием божиим», отмечал все же ее историческую неизбежность. Это и заинтересовало Орлова, своеобразно интерпретировавшего книгу реакционного публициста. «Эпоха французской революции — великая эпоха: это возраст зрелости и разума. Конец ее также весьма достопримечателен: в нем видна рука божия — это век веры. Следствием этой громадной катастрофы является возвышенный урок народам и королям. Это пример, данный для того, чтобы ему не подражать. Это одно из тех великих бедствий, которыми был поражен род человеческий». См.: В. И. Семевский. Политические и общественные идеи декабристов, стр. 382—384.

Сноски к стр. 105

⁴⁶ О попытке создания этого тайного общества см. нашу статью «Из предыстории декабристского движения» («Научный ежегодник Саратовского государственного университета за 1955 год», 1958, стр. 40—45).

⁴⁷ Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу, стр. 198—199.

⁴⁸ Там же, стр. 199. (Курсив мой, — В. П.).

⁴⁹ Дневники Н. И. Тургенева, т. II, стр. 334 (курсив мой, — В. П.).

⁵⁰ Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу, стр. 199. (Курсив мой, — В. П.).

Сноски к стр. 106

⁵¹ Дневники Н. И. Тургенева, т. III, Пгр., 1921, стр. 5.

⁵² Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу, стр. 205.

⁵³ Дневники Н. И. Тургенева, т. III, стр. 9.

⁵⁴ Знак, обозначавший слово «Гасильник». Этот термин введен в употребление парижской газетой «Nain Jaune», где в № 5 (от 5 января 1815 года) были напечатаны «Органические статуты ордена „Гасильник“», а в № 13 (от 15 февраля) — протокол заседания, где впервые употреблен этот значок, обозначавший членов ордена «Гасильник». С этого времени термин «гасильник» стал нарицательным, как название реакционеров, невежд, «гасивших» свет просвещения.

⁵⁵ Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу, стр. 200.

⁵⁶ Дневники Н. И. Тургенева, т. III, стр. 7.

⁵⁷ Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу, стр. 204.

⁵⁸ Там же, стр. 218.

Сноски к стр. 107

⁵⁹ Дневники Н. И. Тургенева, т. III, стр. 18—19.

⁶⁰ А. Н. Шебунин. Братья Тургеневы и дворянское общество александровской эпохи. В кн.: Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу, стр. 26—66; Д. Д. Благой. Социально-политическое лицо «Арзамаса». В кн.: Арзамас и арзамасские протоколы. Л., 1933; Ю. Г. Оксман. Из истории агитационно-пропагандистской литературы двадцатых годов XIX века. В сб.: Очерки из истории движения декабристов, ред. Н. М. Дружинина и Б. Е. Сыроечковского, М., 1954, стр. 498; М. К. Азадовский. Затерянные и утраченные произведения декабристов. «Литературное наследство», т. 59, кн. I, М., 1954, стр. 631—635; Б. В. Томашевский. Пушкин. Книга первая, М. — Л., 1956, стр. 109—114, 137—142; Б. С. Мейлах. Пушкин и его эпоха. М., 1958, стр. 260—281.

⁶¹ Дневники Н. И. Тургенева, т. III, стр. 17—20.

⁶² Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу, стр. 42, 213.

⁶³ Там же, стр. 213. Одновременность решения вступить в «Арзамас» заставляет предположить какой-то контакт между Н. И. Тургеневым и М. Ф. Орловым. Правда, как сообщает в этом же письме Тургенев, они с Орловым еще не виделись. Но переписка между ними вплоть до возвращения Орлова в Петербург была довольно оживленной.

⁶⁴ Арзамас и арзамасские протоколы, стр. 196—197.

⁶⁵ Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу, стр. 218.

⁶⁶ Там же, стр. 222.

Сноски к стр. 108

⁶⁷ Дневники Н. И. Тургенева, т. III, стр. 19.

⁶⁸ Арзамас и арзамасские протоколы, стр. 209—210.

⁶⁹ Николай Тургенев. Россия и русские, стр. 89.

⁷⁰ Записки Ф. Ф. Вигеля. Изд. «Русского архива», ч. V. М., 1892, стр. 51—52.

⁷¹ «Литературное наследство», т. 59, стр. 632—633. По мнению М. К. Азадовского, о ней же идет речь и в книге Н. И. Тургенева. С этим мы не можем согласиться. Тургенев передает содержание вступительной речи. Тургеневская версия очень близка к «Арзамасским протоколам» и не похожа на вигелевскую.

⁷² Н. И. Тургенев тоже произнес в «Арзамасе» две речи. Во второй он ратовал за просвещение (Дневники Н. И. Тургенева, т. III, стр. 31—34).

Сноски к стр. 109

⁷³ Французское масонство периода Реставрации не отличалось в целом радикализмом. Но некоторые республиканцы пытались использовать масонские организации в политических целях. Так, в сентябре 1818 года возникла ложа «Друзья истины», одним из руководителей которой был Базар (Ж. Вейль. История республиканской партии во Франции с 1814 по 1870 год. М., 1906, стр. 12—14).

⁷⁴ ИРЛИ, архив братьев Тургеневых, д. 20, л. 47, запись от 2/14 февраля 1817 года.

⁷⁵ Там же, д. 23, лл. 64 об. — 65.

Сноски к стр. 110

⁷⁶ Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу, стр. 231.

⁷⁷ Там же, стр. 252.

⁷⁸ Там же, стр. 48.

⁷⁹ Там же, стр. 257.

⁸⁰ Там же, стр. 252—253.

⁸¹ Т. е. вольными каменщиками — масонами.

⁸² Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу, стр. 248.

⁸³ Там же, стр. 258.

⁸⁴ Дневники Н. И. Тургенева, т. III, стр. 37—38.

Сноски к стр. 111

⁸⁵ Там же, стр. 79.

⁸⁶ Там же.

⁸⁷ Там же.

Сноски к стр. 112

⁸⁸ Там же, стр. 79—80. Выписки из Вейсгаупта даются в переводе с немецкого.

⁸⁹ Там же, стр. 80.

⁹⁰ Там же, стр. 81.

⁹¹ Там же, стр. 41—42.

⁹² «Зеленая книга», устав Союза благоденствия, почти дословно воспроизводит пункты устава Тугендбунда, посвященные организационной структуре. В свое время на это обратил внимание А. Н. Пыпин (А. Н. Пыпин. Общественное движение в России при Александре I. СПб., 1908, стр. 372—380). В последние годы ряд историков пытался оспаривать наблюдения А. Н. Пыпина. К сожалению, они ограничились умозрительными рассуждениями, не сочтя нужным ознакомиться с уставом Тугендбунда. Сравнение же их («Freimüthiqe Blätter», 1815, Heft 4, стр. 113—143; 1816, Heft 1, стр. 1—44) убедило нас в правоте А. Н. Пыпина. Кстати, устав Тугендбунда также был рассчитан и на помощь правительству, и на воздействие на него.

Сноски к стр. 113

⁹³ Дневники Н. И. Тургенева, т. III, стр. 39—40.

⁹⁴ Там же, стр. 40.

⁹⁵ Там же.

Сноски к стр. 114

⁹⁶ Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу, стр. 45—50.

⁹⁷ М. В. Нечкина. Движение декабристов, т. I, стр. 134.

⁹⁸ Ю. М. Лотман. Матвей Александрович Дмитриев-Мамонов — поэт, публицист и общественный деятель.

⁹⁹ См.: А. Н. Шебунин. Братья Тургеневы и дворянское общество александровской эпохи, стр. 42—45.

¹⁰⁰ Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу, стр. 48.

¹⁰¹ М. В. Нечкина. Движение декабристов, т. I, стр. 134.

¹⁰² «С etaint deux aides de camp de l’empereur, le general P. M... et M. B...» (N. Tourgueneff. La Russie et les Russes, t. I. Bruxelles, 1847, стр. 161).

¹⁰³ В. И. Семевский. Политические и общественные идеи декабристов, стр. 408.

¹⁰⁴ С. П. Трубецкой. Записки. М., 1906, стр. 34.

Сноски к стр. 115

¹⁰⁵ Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу, стр. 49.

¹⁰⁶ Ю. М. Лотман. Матвей Александрович Дмитриев-Мамонов, стр. 27—28.

¹⁰⁷ Имя же Меншикова, законспирированное инициалами «кн. М», трудно было расшифровать как «А. С. Меншиков».

¹⁰⁸ Утверждение Ю. М. Лотмана, будто Грибовский донес об «Ордене русских рыцарей», основано на недоразумении. Агентурное донесение от 4 марта 1822 года (ЦГВИА, ф. ВУА, д. 635, «Дело с правилами иллюминатского общества Союза благоденствия»), на которое ссылается исследователь, анонимно и представлено не через Бенкендорфа.

Сноски к стр. 116

¹⁰⁹ М. В. Довнар-Запольский. Мемуары декабристов, стр. 4.

¹¹⁰ М. В. Нечкина. Движение декабристов, т. I, стр. 133.

¹¹¹ Г. А. Гуковский. Очерки по истории русского реализма. Часть 1. Пушкин и русские романтики. Саратов, 1946, стр. 16, см. также стр. 17—22, где дана характеристика общественно-политических взглядов Жуковского.

Сноски к стр. 117

¹¹² Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу, стр. 485. Говоря о «Пеззаварии», С. И. Тургенев имел в виду журналиста П. П. Пеззаровиуса.

¹¹³ Г. А. Гуковский. Очерки по истории русского реализма, часть 1, стр. 19; А. А. Веселовский. Жуковский, Пгр., 1918, стр. 337; К. К. Зейдлиц. Жизнь и поэзия Жуковского. СПб., 1883, стр. 124—125.

¹¹⁴ Стихотворения Василия Жуковского, изд. 2-е, ч. 1, СПб., 1818, стр. 67.

¹¹⁵ Там же, ч. II, стр. 206.

¹¹⁶ Там же, ч. I, стр. 83.

¹¹⁷ Там же, ч. II, стр. 206.

Сноски к стр. 118

¹¹⁸ Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу, стр. 229.

¹¹⁹ Там же. стр. 485. Характеристику политических взглядов П. А. Вяземского см. в статье Николая Кутанова (С. Н. Дурылина) «Декабрист без декабря» (Декабристы и их время, т. II. М., 1932, стр. 201—290). См. также: Ю. М. Лотман. П. А. Вяземский и движение декабристов. «Ученые записки Тартуского университета», вып. 98 1960, стр. 24—142.

¹²⁰ Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу, стр. 200.

¹²¹ Там же, стр. 227, 235, 266.

¹²² Сочинения кн. П. А. Вяземского, т. VII, СПб., 1882, стр. 418.

¹²³ Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу, стр. 204.

¹²⁴ Е. П. Ковалевский. Граф Блудов и его время. Собрание сочинений, т. 1, СПб., 1871, стр. 266—267.

¹²⁵ Там же, стр. 253.

Сноски к стр. 119

¹²⁶ Авторство Д. Н. Блудова установлено А. Н. Шебуниным (см.: Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу, стр. 40).

¹²⁷ Там же, стр. 211.

¹²⁸ Там же, стр. 219.

¹²⁹ S. Ouvaroff. Éloge funèbre de. Moreau. St-Petersbourg, 1813.

¹³⁰ S. Ouvaroff. L’Empereur Alexandre et Buonaparte. St.-Petersbourg, 1814, стр. 37. В этом же году брошюра была издана на русском языке (СПб., 1814).

¹³¹ Речь президента императорской Академии наук, попечителя СПб. учебного округа в торжественном собрании Главного педагогического института 22 марта 1818 г. СПб., 1818, стр. 22—23.

Сноски к стр. 120

¹³² Дневники Н. И. Тургенева, т. III, стр. 83.

¹³³ Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу, стр. 257.

¹³⁴ Там же, стр. 259.

¹³⁵ Воспоминания Ф. Ф. Вигеля, часть пятая, изд. «Русского архива», М., 1865, стр. 46—54.

¹³⁶ Дневники Н. И. Тургенева, т. III, стр. 82—83.

¹³⁷ Недаром слово «Нашего» написано с большой буквы. Любопытно, что в черновике письма Пушкина к К. Ф. Рылееву (вторая половина июля — август 1825 года) говорится: «Загляни в журналы, в течение 6-ти лет посмотри, сколько раз упоминали обо мне, сколько раз меня хвалили поделом и понапрасну — а об нашем приятеле ни гугу, как будто на свете его не было» (XIII, 219). «Наш приятель» — конечно, Александр I.

¹³⁸ Б. М. Эйхенбаум. С. П. Жихарев и его дневники. В кн. С. П. Жихарев. Записки современника, редакция Б. М. Эйхенбаума. Изд. Академии наук СССР, М. — Л., 1955, стр. 645.

¹³⁹ Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу, стр. 221.

¹⁴⁰ Дневники Н. И. Тургенева, т. III, стр. 26.

Сноски к стр. 121

¹⁴¹ См. о ней на стр. 108.

¹⁴² Воспоминания Ф. Ф. Вигеля, часть пятая, стр. 52.

¹⁴³ Граф Блудов и его время. В кн.: Сочинения Е. П. Ковалевского, т. I, СПб., 1871, стр. 116.

¹⁴⁴ О правдоподобности свидетельства Ф. Ф. Вигеля см.: М. К. Азадовский. Затерянные и утраченные произведения декабристов. «Литературное наследство», т. 59, стр. 633—634. Мы не согласны лишь с отрицанием М. К. Азадовским слов Блудова о «зажигательстве». Исследователь ссылается на то, что они содержатся в речи. А. И. Тургенева. Но разве два оратора не могли употребить одни и те же слова?

¹⁴⁵ Арзамас и арзамасские протоколы, стр. 223.

¹⁴⁶ Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу, стр. 44.

¹⁴⁷ ИРЛИ, архив братьев Тургеневых, д. 382, л. 130.

Сноски к стр. 122

¹⁴⁸ Там же, д. 20, л. 17 об.

¹⁴⁹ Там же, д. 18, лл. 25 об. — 26.

¹⁵⁰ Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу, стр. 224.

¹⁵¹ Отчет имп. Публичной библиотеки за 1887 год. СПб., 1890, Приложения, стр. 82; см. также: Отчет имп. Публичной библиотеки за 1884 год. СПб., 1887, Приложения. Бумаги Жуковского, стр. 158—160.

¹⁵² Арзамас и арзамасские протоколы, стр. 233 и 246.

¹⁵³ Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу, стр. 50—51.

¹⁵⁴ Там же, стр. 239.

¹⁵⁵ Дневники Н. И. Тургенева, т. III, стр. 36.

Сноски к стр. 123

¹⁵⁶ М. К. Азадовский. Затерянные и утраченные произведения декабристов, стр. 634.

¹⁵⁷ Арзамас и арзамасские протоколы, стр. 234.

¹⁵⁸ Дневники Н. И. Тургенева, т. III, стр. 43.

¹⁵⁹ Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу, стр. 232.

¹⁶⁰ Арзамас и арзамасские протоколы, стр. 71—72.

¹⁶¹ Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу, стр. 233.

Сноски к стр. 124

¹⁶² Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу, стр. 203—204 (слова Арндта — в переводе с немецкого).

¹⁶³ Дневники Н. И. Тургенева, т. III, стр. 9—10.

¹⁶⁴ Перевод: «что нет ничего столь человечного, столь естественного, как она» (франц.).

¹⁶⁵ Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу, стр. 245.

¹⁶⁶ Дневники Н. И. Тургенева, т. III, стр. 170.

Сноски к стр. 125

¹⁶⁷ Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу, стр. 241.

¹⁶⁸ Ю. Г. Оксман. От «Капитанской дочки» А. С. Пушкина к «Запискам охотника» И. С. Тургенева, стр. 66—70.

¹⁶⁹ Дневники Н. И. Тургенева, т. III, стр. 62—63.

¹⁷⁰ Там же, стр. 62.

¹⁷¹ См. выше, стр. 105.

¹⁷² Дневники Н. И. Тургенева, т. III, стр. 10.

¹⁷³ Там же, стр. 7.

¹⁷⁴ Там же, стр. 38.

Сноски к стр. 126

¹⁷⁵ Там же, стр. 13.

¹⁷⁶ Там же, стр. 75.

¹⁷⁷ Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу, стр. 212.

¹⁷⁸ Дневники Н. И. Тургенева, т. III, стр. 62.

¹⁷⁹ Там же, стр. 42—43.

¹⁸⁰ Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу, стр. 233

Сноски к стр. 127

¹⁸¹ Там же, стр. 239.

¹⁸² Дневники Н. И. Тургенева, т. III, стр. 44—60.

¹⁸³ J. Dresch. Betraclitungen über das heilige Bündniss besonders in Vergleich mit ähnlichen Ereignissen des XVI Jahrhunderts. Weimar, 1814.

¹⁸⁴ Дневники Н. И. Тургенева, т. III, стр. 49.

¹⁸⁵ Там же, стр. 50.

¹⁸⁶ Там же, стр. 58.

Сноски к стр. 128

¹⁸⁷ Там же, стр. 49—50.

¹⁸⁸ Там же, стр. 58.

¹⁸⁹ Там же, стр. 56.

¹⁹⁰ За недостатком места опущены рассуждения (очень важные) о внешней политике Англии и Франции. Не понятно, почему М. К. Азадовский отнес тургеневскую статью к числу «затерянных и утраченных» («Литературное наследство», т. 59, стр. 634—635). Тургенев и не начинал над ней работать, ограничившись набросками «программы».

Сноски к стр. 129

¹⁹¹ Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу, стр. 485.

¹⁹² Ю. Г. Оксман. От «Капитанской дочки» А. С. Пушкина к «Запискам охотника» И. С. Тургенева, стр. 70—77.

¹⁹³ Б. В. Томашевский. Пушкин. Книга первая, стр. 133.

¹⁹⁴ Дневники Н. И. Тургенева, т. III, стр. 106.

¹⁹⁵ Ф. Ф. Вигель. Записки, часть шестая, изд. «Русского архива», М., 1892, стр. 10.

¹⁹⁶ Там же. часть пятая, стр. 47.

Сноски к стр. 130

¹⁹⁷ Н. К. Шильдер. Император Александр первый. Его жизнь и царствование, т. IV. СПб., 1898, стр. 212.

¹⁹⁸ О времени вступления А. С. Пушкина в «Арзамас» см.: Б. В. Томашевский. Пушкин. Книга первая, стр. 109—110.

¹⁹⁹ Дневники Н. И. Тургенева, т. III, стр. 93.

²⁰⁰ М. В. Нечкина. Священная артель. Кружок Александра Муравьева и Ивана Бурцова 1814—1817 гг. (Материалы к предистории декабризма и изучению формирования мировоззрения молодого Пушкина). В кн.: Декабристы и их время, ред. М. П. Алексеева и Б. С. Мейлаха. М. — Л., 1951, стр. 155—188.

²⁰¹ Восстание декабристов, т. II. М. — Л., 1926, стр. 232. О вступлении Пущина именно в Союз спасения см.: Ю. Г. Оксман. Воспоминания П. А. Катенина о Пушкине. «Литературное наследство», т. 16—18, 1934, стр. 631.

²⁰² И. И. Пущин. Записки о Пушкине и письма. Редакция и биографический очерк С. Я. Штрайха. ГИЗ, 1927, стр. 74—75. См. также рецензию Ю. Г. Оксмана на «Записки» И. И. Пущина (М., 1934): «Пушкин. Временник Пушкинской комиссии», т. 1, М. — Л., 1936, стр. 334.

²⁰³ И. И. Пущин. Записки о Пушкине и письма, стр. 75.

Сноски к стр. 131

²⁰⁴ М. А. Цявловский. Летопись, стр. 126.

²⁰⁵ Ю. Г. Оксман. Воспоминания П. А. Катенина о Пушкине, стр. 635; см. там же, стр. 644, соображения Ю. Г. Оксмана о времени знакомства Пушкина с Катениным.

²⁰⁶ Ю. Г. Оксман доказал, что именно под влиянием Н. И. Тургенева Пушкин разошелся по политическим вопросам с П. А. Катениным. («Литературное наследство», т. 16—18, стр. 625—626).

²⁰⁷ Б. В. Томашевский. Пушкин. Книга первая, стр. 143.

²⁰⁸ Мы принимаем чтение, данное Ю. Г. Оксманом в докладе на XI Всесоюзной Пушкинской конференции (июнь 1959 года). В 1817 году А. И. Тургенев очень неудачно боролся с иезуитами.

²⁰⁹ См. выше, стр. 94.

²¹⁰ Г. А. Гуковский. Пушкин и русские романтики, стр. 179.

Сноски к стр. 132

²¹¹ Дневники Н. И. Тургенева, т. III, стр. 103.

²¹² Heinrich von Kleist. Katechismus der Deutschen. In: Sämtliche Werke, Band 4, Berlin und Stuttgart, 1885, стр. 320—330.

²¹³ Ю. Г. Оксман. Из истории агитационно-пропагандистской литературы двадцатых годов XIX века, стр. 462—463.

²¹⁴ Ю. Г. Оксман. От «Капитанской дочки» А. С. Пушкина к «Запискам охотника И. С. Тургенева, стр. 138—139; В. Г. Базанов. Владимир Федосеевич Раевский. М. — Л., 1949.

Сноски к стр. 133

²¹⁵ Ю. Г. Оксман. От «Капитанской дочки» А. С. Пушкина к «Запискам охотника» И. С. Тургенева, стр. 184.

²¹⁶ И. Д. Якушкин свидетельствует: «Жена его (А. Муравьева, — В. П.), бывши невестой, пела с ними „Марсельезу“» (И. Д. Якушкин. Записки, стр. 20). Это было до середины 1819 года.

²¹⁷ Ю. Г. Оксман. От «Капитанской дочки» А. С. Пушкина к «Запискам охотника» И. С. Тургенева, стр. 199; Г. А. Гуковский. Пушкин и русские романтики, стр. 150—151.

²¹⁸ Б. В. Томашевский. Пушкин. Книга первая, стр. 11.

²¹⁹ Там же, стр. 170—171.

Сноски к стр. 134

²²⁰ Там же, стр. 166—167.

Сноски к стр. 135

²²¹ Там же, стр. 167—170.

Сноски к стр. 136

²²² В. Вальденберг. Природа и Закон в политических воззрениях Пушкина. «Slavia», Praba, 1925, Ročnik IV, seš. 1, стр. 76.

Сноски к стр. 137

²²³ См. об этом: А. В. Предтеченский. Очерки общественно-политической истории России в первой четверти XIX века. Изд. Академии наук СССР, М. — Л., 1957, стр. 53—55, 65—89, 100—104.

²²⁴ Б. В. Томашевский. Пушкин. Книга первая, стр. 152—156.

²²⁵ Там же, стр. 155.

²²⁶ Там же, стр. 172.

Сноски к стр. 138

²²⁷ Пушкин, Сочинения, под ред. С. А. Венгерова, т. I, СПб., 1907, стр. 558.

²²⁸ Там же, стр. 514—516.

²²⁹ А. Слонимский. Пушкин и декабрьское движение. В кн.: Пушкин, Сочинения, под ред. С. А. Венгерова, т. II, 1908, стр. 513—514.

²³⁰ В. Вальденберг. 1) Природа и закон в политических воззрениях Пушкина. «Slavia», 1925, Ročnik IV, seš. 1, стр. 70—76; 2) «Вольность», ода Пушкина и «Вольность» Радищева. «Slavia», 1939, Ročnik XVI, seš. 2—3, стр. 269—276; 3) Пушкин и Куницын. «Slavia», 1937, Ročnik XIV, seš. 3, стр. 321—328.

²³¹ Б. В. Томашевский. Пушкин. Книга первая, стр. 161.

²³² В. Вальденберг. Природа и закон в политических воззрениях Пушкина. «Slavia», Ročnik IV, seš. I, стр. 66.

²³³ Там же, стр. 67.

Сноски к стр. 139

²³⁴ Ж. Ж. Руссо. Об общественном договоре. СПб., 1907, стр. 68.

²³⁵ Ш. Монтескье, Избранные произведения, М., 1955, стр. 289.

²³⁶ Там же.