- 116 -

ДЕКАБРИСТЫ И ПУШКИН. Связь П. с декабристами шла по двум линиям. Прежде всего бросается в глаза его личная дружеская с ними связь. П. был в переписке с вождем левого крыла Северного общества К. Ф. Рылеевым, знал одного из крупных идеологов декабризма — Ник. Тургенева, а яркий представитель демократической струи дворянского Северного общества и активный участник и организатор восстания 14 декабря — И. И. Пущин — его близкий друг. В. К. Кюхельбекер, выступивший на Сенатской площади с оружием в руках, — также

- 117 -

ближайший друг П., его любимый «Кюхля».

Тесные дружеские связи соединяли П. и с группой заговорщиков Южного общества. Высокая оценка, данная Пушкиным главе Южного общества Пестелю («умный человек во всем смысле этого слова»), цитируется обычно всеми исследователями декабристов. В. Давыдов, С. Волконский, семья Раевских, Мих. Орлов, — если еще вспомнить идеолога и вождя Северного общества Никиту Муравьева, выдающегося члена Северного общества Якушкина, горевшего пылом цареубийства Якубовича, «первого декабриста» Владимира Раевского, решительного Лунина, — то можно без преувеличения сказать, что личное знакомство или дружба связывали Пушкина со значительной частью активных, а подчас и руководящих членов тайного общества декабристов. Теснейшим образом связаны с декабристами и отдельные этапы жизни П. Еще в лицейский период мы видим среди товарищей П. будущих декабристов (И. Пущин, В. Кюхельбекер, В. Вальховский). Пребывание П. на юге связано с кружком южных заговорщиков, с «Каменкой тенистой» — имением Давыдовых — местом встреч южных декабристов.

Но все эти личные связи не столь важны, как самое творчество поэта и идеологическая роль этого творчества в движении декабристов.

Стихотворения П. «Деревня», «Вольность», «Кинжал», послание к Чаадаеву («Любви, надежды, тихой славы»), его песня «Noël», его эпиграмма на Аракчеева — были известны каждому декабристу. «Рукописных экземпляров вольнодумческих сочинений Пушкина и прочих столько по полкам, что это нас самих удивляло», — показывает следствию один из активнейших членов и вождей Южного общества — М. П. Бестужев-Рюмин, оказавшийся позже в числе пяти повешенных. «В бумагах каждого из действовавших, — пишет с упреком П-ну верноподданный поэт В. А. Жуковский, — находятся стихи твои». Не только декабристы, конечно, а все близко стоявшие к их идеологии группы зачитывались сочинениями П. Ходячим мнением было то, что нет «сколько-нибудь грамотного прапорщика в армии», который не знал бы наизусть этих вольнодумных творений. Напоенные лозунгами эпохи, эти произведения в свою очередь являлись мощными организаторами революционной идеологии, мощными орудиями борьбы. П. не был членом тайного общества декабристов, не участвовал ни в восстании 14 декабря на Сенатской площади, ни в восстании Черниговского полка. Но можно без преувеличения сказать, что революционные стихи П. боролись в рядах восставших и были активными участниками внутренней жизни заговора. На долю П.-поэта выпала значительная роль организатора системы революционных убеждений декабристов через воздействие художественных форм, и с этой точки зрения П. можно назвать активным участником декабрьского восстания.

Восстание декабристов было первой главой истории буржуазной революции в России. Глава эта кончилась полной неудачей замысла, трагическим разгромом восстания. Не могло, конечно, быть иначе при наличии маленькой сравнительно кучки заговорщиков-дворян, стремившихся заранее отстранить основную силу революции — восставшие массы. Но идеология этой первой главы имела два характернейших момента, объединявших ее со всей позднейшей, почти столетней историей буржуазной революции в России, Этими моментами были: вопрос об уничтожении крепостничества и вопрос о ликвидации самодержавия. Оба вопроса были тесно связаны друг с другом: самодержавие было политическим сторожем крепостничества, диктатурой крепостников-дворян. Уничтожить крепостничество можно было только вместе с его сторожем — самодержавием. В революционном творчестве П. оба эти вопроса нашли значительнейшее отражение. Те жизненные впечатления, та идеологическая среда, которая содействовала воспитанию в товарищах П. будущих декабристов, питала и самого П. впечатлениями того же порядка. Чтение Вольтера, Руссо, Радищева, лекции Куницына, споры с товарищами — все это постепенно сконцентрировалось около двух основных вопросов — как ликвидировать «рабство», крепостной строй, неравенство сословий и как ликвидировать «тирана». Позже необходимость ликвидации того и другого нашла выражение

- 118 -

в художественных образах «Деревни», «Вольности» и других произведений. «Деревня» отвечала на первый вопрос. При взгляде на крепостные поля и нивы П. замечал «везде невежества губительный позор». Он видел: «Здесь барство дикое, без чувства, без закона, присвоило себе насильственной лозой и труд, и собственность, и время земледельца. Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам, здесь рабство тощее влачится до браздам неумолимого владельца». Стихотворение заканчивалось призывом к уничтожению крепостного права: «Увижу ль, о друзья! народ неугнетенный?..»

Эти строки звучали для декабристов и их друзей отнюдь не как возмущение только «излишествами» крепостного права. Это принималось как призыв к ликвидации крепостничества. Ода «Вольность», «Кинжал» и послание «К Чаадаеву» («Любви, надежды, тихой славы...») отвечают на второй вопрос декабризма, на вопрос о самодержавии, о «тиране». «Самовластительный злодей, тебя, твой трон я ненавижу; твою погибель, смерть детей с жестокой радостию вижу» («Вольность»). «Товарищ, верь: взойдет она, звезда пленительного счастья, Россия вспрянет ото сна, и на обломках самовластья напишут наши имена!» («К Чаадаеву»).

Эти и подобные им строки совпадали не только с мнениями, но и с настроениями декабристов — пафос «Вольности», восторженная приподнятость чувств при мысли об успехе революции была обща им всем. Даже такой «холодный» декабрист, как Пестель, ярко отразил это настроение в своем показании следствию: «Я сделался в душе республиканец и ни в чем не видел большего благоденствия и высшего блаженства для России, как в республиканском правлении. Когда с прочими членами, разделяющими мой образ мыслей, рассуждал я о сем предмете, то, представляя себе живую картину всего счастия, коим бы Россия, по нашим понятиям, тогда пользовалась, входили мы в такое восхищение и, сказать можно, восторг, то я и прочие готовы были не только согласиться, но и предложить все то, что способствовать могло бы полному введению и совершенному укреплению и утверждению сего порядка вещей».

Понятно поэтому, что декабристы пользовались стихами П. как прекрасным агитационным средством. Характерно, что один из предателей декабристов Майборода показывал, что декабристы, боясь улик, жгли сочинения П., узнав, что за деятельностью общества ведется слежка. Следственные дела декабристов показывают, что при приеме нового члена его предварительно «обрабатывали» вольнодумными стихами П., а затем переводили к знакомству с теоретической вольнодумной литературой, — например, к произведениям Вольтера. Стихи П. переписывались и в качестве своеобразных «прокламаций» разбрасывались в лагерях. Когда один из вождей Южного общества декабристов, М. П. Бестужев-Рюмин призывал к цареубийству и подготавливал к нему наиболее решительных членов, он декламировал им пушкинский «Кинжал», а затем, переписав его, пустил по рукам для дальнейшего распространения.

Масса безвестных, забытых армейских поэтов, сочинявших вольнодумные стихи, видела в П. высокий образец, которому старалась подражать. При допросах декабристов следственная комиссия стремилась установить те идейные влияния, которые толкнули члена тайного общества на революционный путь, — и имя П. не раз прозвучало в ответах на этот вопрос. Были даже ответы, ставившие влияние П. на первый план: так, ротмистр М. Н. Паскевич, сочинявший стихи, подражавшие пушкинским вольномысленным произведениям, показывал: «Первые либеральные мысли заимствовал я... частью от попавшихся мне книг и от встречи с людьми такого мнения, а более от чтения вольных стихов господина П.». Николай I, сознававший, какая огромная агитационная сила таится в подобных поэтических произведениях, приказал из следственных дел декабристов «вынуть и сжечь все возмутительные стихи» — в том числе и произведения П. Сохранились листы одного следственного дела, где по приказу Николая I «Кинжал» П. был тщательно зачеркнут рукою военного министра А. Татищева.

Таким образом, своеобразное активное участие П. в движении декабристов не подлежит сомнению. Были такие случаи, что агитационная сила

- 119 -

пушкинских стихов заставляла некоторых декабристов доносить о П. как о члене тайного общества. Но П. не был членом тайного общества декабристов, хотя горячо хотел стать им. Декабристы не принимали его в свою среду, с одной стороны, щадя его талант, стремясь сохранить поэта от революционных превратностей, с другой — опасаясь легкомысленной и рассеянной жизни поэта, в результате которой тайны общества могли стать известными правительству. Друг П., декабрист И. Пущин, рассказывает о своих колебаниях по поводу того, принимать ли П. в тайное общество, и о «податливой готовности» поэта стать его членом. Декабрист И. Якушкин дает в своих «Записках» зарисовку яркой сцены, свидетельствующей о том же. В Каменке, имении Давыдовых, бывшей штаб-квартирой Южного общества, декабристы в конспиративных целях устроили заседание с обсуждением вопроса о том, насколько полезно было бы учреждение в России тайного общества. Присутствовавшие не члены тайного общества высказались за него и выразили согласие к нему присоединиться. После этого все было обращено в шутку. Присутствовавший тут П. был очень взволнован: «Он перед этим уверился, — пишет Якушкин, — что Тайное общество или существует, или тут же получит свое начало, и он будет его членом; но как увидел, что из этого вышла такая шутка, он встал, раскрасневшись, и сказал со слезой на глазах: «Я никогда не был так несчастлив, как теперь: я уже видел жизнь мою облагороженною и высокую цель перед собой, и все это была только злая шутка».

Когда шла спешная подготовка восстания 14 декабря, тот же друг П. — И. Пущин, который не решился принять его в тайное общество, по-видимому, не захотел, чтобы поэт остался чужд революционным событиям. Есть основания предполагать, что активно организовавший восстание И. Пущин послал письмо П. с вызовом его в Петербург. П. спешно по этому письму выехал из с. Михайловского, где находился в ссылке, но, как рассказывают друзья П., на дороге ему попался поп (по другим сведениям, дорогу ему перебежал заяц), и П., будучи суеверен, возвратился обратно, решив, что «не будет добра». Если бы он приехал в Петербург, он попал бы прямо к восстанию 14 декабря, и едва ли можно сомневаться в том, что он принял бы в нем участие.

Разгром восстания 14 декабря — переломная дата в жизни П. Он оказался оторванным от той классовой группы, оттого революционного коллектива, идеологию которого он выразил в ряде своих произведений. На некоторое время он оказался социально одинок. Он с тяжелым чувством не раз пишет в своих письмах о разгроме восстания. «Повешенные повешены, но каторга 120 братьев, товарищей, друзей, — ужасна», — пишет он в одном письме.

Но личные обстоятельства жизни П. заставили его пойти на тяжелый и унизительный компромисс с самодержавием. Николай I после 14 декабря решил воспользоваться особенностями душевного состояния поэта, чтобы привлечь его на сторону самодержавия, как крупнейшую агитационную силу. Он вызвал П. из его изгнания, «простил» его, просил писать, обещая «быть его цензором». При свидании П. сказал ему в глаза, что, будь он, П., в Петербурге в момент восстания, он был бы в числе восставших, и не побоялся заступиться за своего друга Кюхлю, которого Николай назвал негодяем. Но, несмотря на все это, П. пришлось заплатить за «прощение» и ряд житейских «милостей» царя несколькими вымученными произведениями: стихами «В надежде славы и добра», запиской о воспитании молодежи, где имеется ряд крупных тактических уступок, и т. п. Последующая эпоха реакции мало-помалу втянула П. в иные, реакционные классовые группировки дворянства, но мысль о декабристах не переставала тревожить его всю жизнь — об этом свидетельствуют и стихи «Арион», и рисунки повешенных в его тетрадях, и сожженная песнь «Евгения Онегина»... В скептическом описании заговора в дошедших до нас строках сожженной песни чувствуется неверие в возможность победы восстания, чувство, что в этом восстании отсутствует основная база, решающая движущая сила. «Все это были разговоры между лафитом и клико, куплеты, дружеские споры... И не входила глубоко в сердца мятежная наука... Все это было

- 120 -

только скука, безделье молодых умов, забавы взрослых шалунов».

Нет сомнения в том, что П. и не смог бы правильно разрешить вопрос о том, чего же недоставало декабристам, — он лишь чувствовал ряд их ошибок.

«Гром пушек на Сенатской площади разбудил целое поколение», — говорит Герцен. Но П. не смог проснуться вместе с этим поколением: его не стало в 1837 г., задолго до нового подъема революционной волны. Но и то, что он сделал для ее первого взлета, было очень значительным делом и навсегда связало его имя с восстанием декабристов.