- 50 -

Донна-Анна («Камен. Гость»). — «Прелестная вдова», убитаго Жуаномъ Командора. По словамъ монаха, «не можетъ и угодникъ въ ея красѣ чудесной не сознаться». «Ангелъ», «милое созданье», называетъ ее Жуанъ. «Бѣдная вдова, все помню я свою потерю», говоритъ о себѣ Д.-А. «— Я никого не вижу съ той поры, какъ овдовѣла»: «вдова должна и гробу быть вѣрна». «Воздвигла» «памятникъ» мужу и «пріѣзжаетъ каждый день» на кладбище «за упокой души его молиться и плакать», хотя «узами святыми» была связана съ мужемъ лишь потому, что «мать» ей «велѣла дать руку Донъ-Альвару»: «Мы были бѣдны, Донъ-Альваръ богатъ». «— Когда-бъ вы знали, какъ Донъ-Альваръ меня любилъ! О, Донъ-Альваръ, ужъ вѣрно не принялъ бы къ себѣ влюбленной дамы, когда-бъ онъ овдовѣлъ; онъ былъ бы вѣренъ супружеской любви»,... вспоминаетъ Д.-А.; говоритъ Жуану: «— Я грѣшу васъ слушая — мнѣ васъ любить нельзя». «— Полюбивъ меня вы предо мной и небомъ правы». По словамъ Жуана, «покойникъ» Д.-А. «взаперти держалъ». По словамъ монаха, Д.-А., никогда съ мужчиной не говоритъ». «Со мной иное дѣло — я монахъ». По признанью Д.-А. она «сердцемъ слаба». «Опять онъ здѣсь!» замѣчаетъ Д.-А., принимая Жуана за монаха и проситъ его «соединить» «свой голосъ» къ ея моленьямъ. Внимаетъ «страннымъ рѣчамъ» Жуана. Когда же Жуанъ признается ей, что онъ «не монахъ», а «жертва страсти безнадежной», восклицаетъ: «— О, Боже мой! и здѣсь, при этомъ гробѣ! Подите прочь». «Подите прочь — вы человѣкъ опасный!» «Я слушать васъ боюсь». «Подите, здѣсь не мѣсто такимъ рѣчамъ, такимъ безумствамъ...» Къ Жуану, питаетъ «вражду по долгу чести»; на вопросъ его («что, если-бъ Донъ-Жуана вы встрѣтили?») отвѣчаетъ: «тогда бы я злодѣю кинжалъ вонзила въ сердце». «— Донна-Анна, гдѣ твой кинжалъ? Вотъ грудь моя». «— Діего! что вы?». «— Я не Діего, — я Жуанъ». «О, Боже! нѣтъ, не можетъ быть, не вѣрю...». «— Я Донъ-Жуанъ». «— Не правда». «— Я убилъ супруга твоего; и не жалѣю о томъ — и нѣтъ раскаянья во мнѣ». «— Что слышу я? Нѣтъ, нѣтъ, не можетъ быть». «— Я Донъ-Жуанъ, и я тебя люблю». «— Гдѣ я? Гдѣ я? Мнѣ дурно, дурно!» О Жуанѣ отзывается: «слыхала я, онъ хитрый человѣкъ»,... «безбожный развратитель», «сущій демонъ». «— Сколькихъ бѣдныхъ женщинъ вы погубили?» «И я повѣрю, чтобъ Донъ-Жуанъ влюбился въ первый разъ, чтобъ не искалъ во мнѣ онъ жертвы новой!» «Ужасная, убійственная тайна Жуана» мучитъ Д.-А. «Я страхъ, какъ любопытна», признается она сама. «— Кто знаетъ

- 51 -

васъ? Но какъ могли придти сюда вы? Здѣсь узнать могли бы васъ — и ваша смерть была бы неизбѣжна...» Называетъ Жуана «неосторожнымъ», даритъ ему «мирный поцѣлуй» и соглашается на новое свиданье.

Критика: 1) «Донья-Анна — такъ же истая испанка, какъ и Лаура, только въ другомъ родѣ. Та — баядера европейскихъ обществъ, а эта — ихъ матрона, обязанная обществомъ быть лицемѣрной и пріученная къ лицемѣрству. Она дѣвочка; посѣщеніе монастырей, набожныя занятія и слезы надъ гробомъ мужа (суроваго старика, за котораго вышла насильно и котораго никогда не любила) суть единственная отрада, единственное утѣшеніе ея, бѣдной, безутѣшной вдовы... Но она женщина, и притомъ южная; страсть у нея — дѣло минуты, и ни позоръ общественнаго мнѣнія, ни лютая казнь не помѣшаютъ ей отдаться вполнѣ тому, кто умѣлъ заставить ее полюбить...» [Бѣлинскій, сочин. т. 8].

2) Донна-Анна и Лаура, «обѣ типичныя представительницы женственности, которая однимъ фактомъ своего существованія въ извѣстной степени оправдываетъ донъ-жуанство и обнаруживаетъ слишкомъ суровый приговоръ надъ нимъ. Оба явленія — мужское хищничество въ любви (См. Жуанъ «Критика») и крайнее развитіе женственности, со всѣми ея «чарами», соблазнами и слабостями — совершенно параллельны и соотвѣтственны; они другъ друга обусловливаютъ, и ихъ корни одинаково уходятъ въ глубокую доисторическую древность...». [Овсянико-Куликовскій. «Пушкинъ»].