- 99 -

ГЕТЕ (Goethe) Иоганн Вольфганг фон (1749—1832), нем. поэт, прозаик, мыслитель, ученый и гос. деятель. П., младший его современник, соотносил свое творчество с достижениями Г., из его произв. черпал идеи, темы, мотивы, получал стимулы для создания ряда образов и характеров. Ист. миссия П. в рус. нац. лит-ре и культуре в целом, состоявшая в качественном их преобразовании и придании им всемирного значения, аналогична миссии Г. в культуре стран нем. языка. Рус. современники отдавали себе отчет в этом функциональном сходстве двух гениев (см., напр., ст-ние Д. В. Веневитинова «К Пушкину», 1826; позже — пятую статью В. Г. Белинского о «Сочинениях Александра Пушкина», 1844). Стремление сблизить П. с Г. породило сначала слух (о нем — в письме польской пианистки М. Шимановской к другу Г., веймарскому канцлеру Фридриху фон Мюллеру 16—18 июня 1828), а затем легенду о том, что в 1827, во время встречи в Веймаре с В. А. Жуковским, Г. передал через него перо, к-рым писал, для П. с посвятительным четверостишием «Перо Гете к ***» («Goethes Feder an***»). В этом ст-нии имя адресата не указано, поэтому оно не может служить аргументом в пользу реальности легенды. Г. мог, однако, слышать о П. при дворе наследной герцогини Веймарской, рус. вел. кн. Марии Павловны (1786—1859), сестры имп. Александра I и Николая I, а также от своих посетителей, среди к-рых были люди, близко знавшие П. (В. К. Кюхельбекер, В. А. Жуковский, А. И. Тургенев, П. Б. Козловский, З. А. Волконская, О. А. Кипренский, М. Ю. Виельгорский и др.). У невестки Г. — Оттилии — имелся экз. «Кавказского пленника» в пер. А. Вульферта (1823). В 1830 Г. брал из герцогской б-ки в Веймаре экз. только что изданной фр. брошюры кн. Э. П. Мещерского «О русской литературе» (см. с. 275), где говорилось о П. (в дневнике Г. чтение брошюры отмечено 3 сент.), так что имя П. в печати (если иметь в виду также и периодику) Г., несомненно, встречал, хотя ни письменные, ни устные отклики его на это не засвидетельствованы. Не нашла прямого подтверждения и гипотеза фр. слависта А. Менье о возможном влиянии «Сцены из Фауста» (1825) П. на сцену «Дворец» («Palast») в конце второй части трагедии Г. (появление корабля с колониальными товарами). Вполне достоверно, однако, что тема борьбы с морской стихией и строительства города на болотистом взморье в последних сценах «Фауста» была отчасти подсказана Г., как считали Б. Я. Гейман и М. П. Алексеев, известиями о Петербурге, о Петре Великом, о памятнике ему, созданном Э.-М. Фальконе, и о страшном наводнении 1824 в рос. столице.

Первое знакомство П. с творчеством Г. произошло в Лицее с помощью друга и соученика — Кюхельбекера, а также благодаря пер. Жуковского и, возможно, беседам с П. Я. Чаадаевым. Имя Г. не раз появляется затем в соч. П. в связи с мотивами и образами, навеянными нем. поэтом. Но иногда «схождение» с Г. носит типологический характер. Если не принимать ст-ние «Романс» (1814) за прямой отклик на историю Маргариты из первой части трагедии Г. «Фауст» («Faust», опубл. 1808), поскольку возможно также, что П. знал балладу Шиллера «Детоубийца» («Die Kindesmörderin», 1781), то самое раннее появление гетевского или аналогичного ему сюжета в поэзии П. — это ст-ние «Гроб Анакреона» (1815), тема к-рого либо заимствована непосредственно из одноименного ст-ния Г. («Anakreons Grab», 1785), либо восходит к некоему общему антич. источнику. Ст-ние П. «Русалка» (1819) могло возникнуть под влиянием баллады Г. «Рыбак» («Der Fischer», 1779), переведенной Жуковским в 1818. Один из эпиграфов в черновике поэмы «Кавказский пленник» (1820—1821) взят из «Пролога на театре» («Vorspiel auf dem Theater») к «Фаусту» (Акад. IV, 286), а элегический мотив, очень близкий к мотиву из «Посвящения» («Zueignung») к «Фаусту» присутствует в эпилоге поэмы «Цыганы» (1824). С нач. 1820-х в лирике П. появляется мотив юга как идеальной страны иск-ва и свободы с характерным вопросительным зачином — тема песенки ит. девочки Миньон из романа Г. «Годы учения Вильгельма Мейстера» («Wilhelm Meisters Lehrjahre»,

- 100 -

1796): «Кто видел край, где роскошью природы...» (1821), «Таврида» (1822, с повторением эпиграфа из «Пролога на театре»), «Кто знает край, где небо блещет...» (1828, с эпиграфом из «Миньон»); отголоски темы — в ст-нии «К вельможе» (1830), «Когда порой воспоминанье...» (1830), в словах Лауры («Каменный гость», 1830, сц. 2). Промежуточным звеном на пути этого мотива от Г. к П. могло служить вступление к «Абидосской невесте» Байрона, зависевшее от ст-ния Г. Близок к ранней оде Г. «Куму Кроносу» («An den Schwager Chronos», 1774) сюжет ст-ния П. «Телега жизни» (1823), но у обоих поэтов имелся общий источник — басня Ж.-П. Клари де Флориана «Путешествие» («Le Voyage»). Мысль, положенная в основу драмы Г. «Ифигения в Тавриде» («Iphigenie auf Tauris», 1786) — победа человечности над варварством и «святое дружбы торжество», прослеживается в ст-нии П. «Чаадаеву» («К чему холодные сомненья?..») (1824). Формой полемики и основной темой «Пролога на театре» (противопоставление возвышенного мира поэзии практицизму лит. рынка) воспользовался П. при создании своего «Разговора книгопродавца с поэтом» (1824). После П. этот сюжет получил распространение в рус. лит-ре (М. Ю. Лермонтов, Н. А. Некрасов и др.). Если связь с «Фаустом» набросков т. н. «Адской поэмы» («‹Наброски к замыслу о Фаусте›», 1822? — 1825) сомнительна, а позднейший замысел на сюжет о «папессе Иоанне» (1834—1835) может быть сопоставлен с ним лишь по отдаленному сходству («...она слишком будет напоминать „Фауста”», — заметил П. при составлении плана драмы или поэмы на этот сюжет — Акад. VII, 256; подлинник по-фр.), то пушк. «Сцена из Фауста» имеет непосредственное отношение к трагедии Г. и к дальнейшему восприятию Г. и образа Фауста рус. культурой. В «Сцене» варьируются мотивы сцены «Лес и пещера» («Wald und Höhle») из первой части «Фауста», но настроения фаустовской мизантропии и тоски (скуки) значительно усилены — под влиянием подавленного состояния рус. об-ва конца царствования Александра I, а также байронизма и, возможно, интерпретации, которую получила эта гетевская сцена, переведенная в книге Ж. де Сталь «О Германии» («De l’Allemagne», 1810), вообще заметно повлиявшей на восприятие нем. культуры в 1810—1820-х в Европе, и в частности в России. Но фабула «Сцены из Фауста» не сводится к тексту книги Сталь: так, лат. реплика Мефистофеля могла быть прямо подсказана стилистикой «Пролога на небесах» («Prolog im Himmel») к «Фаусту» Г. В «Сценах из рыцарских времен» (1835) должен был фигурировать Фауст, но не «по» Ж. де Сталь и не «по» Г., а как изобретатель печатного станка. В пушк. «Сцене из Фауста» отразилось также и собственное критич. отношение П. к соврем. европ. цивилизации, сходное с отношением к ней Г., Байрона и Сталь. Оно отразилось в ст-нии «Демон» (1823), где почти цитируется моралистическая (осуждающая) характеристика, к-рую дает Мефистофелю Сталь в своей книге. Параллели к судьбе гетевского Фауста угадываются в судьбе гл. героя романа в стихах «Евгений Онегин» (1823—1830): после убийства Ленского он гоним тоской, нечистой совестью и «охотой к перемене мест». Сама форма «свободного романа» (гл. VIII, 50. 12) близка к открытой форме трагедии Г., вобравшей в себя черты разных жанров, включая эпос. В «Евгении Онегине» есть ситуация, сходная с сюжетом романа Г. «Страдания молодого Вертера» («Die Leiden des jungen Werther», 1774): трагическая любовь героя к замужней женщине. Вертер (как характер, интересовавший А. Н. Радищева) упомянут в «‹Путешествии из Москвы в Петербург›» (1834—1835; гл. «Слепой» — Акад. XI, 258). Почти дословная цитата («...если я люблю, какое тебе дело?» — Акад. VIII, 424) из «Годов учения Вильгельма Мейстера» (кн. 4, гл. 9) имеется в набросках повести, начинающейся фразой «Мы проводили вечер на даче...» (1835), в одном из вар. — прямая отсылка к имени Г. (Акад. VIII, 987). Более частные случаи типологических схождений мотивов П. и Г.: ст-ние П. «Приметы» (1829) и ст-ние Г. «Свидание и разлука» («Willkommen und Abschied», 1771), упоминание в рец. П. (1830) на роман

- 101 -

М. Н. Загоскина «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году» об «ученике Агриппы», не сумевшем справится с «демоном», к-рого сам же он и вызвал своим колдовством (Акад. XI, 92), — сюжет одной из баллад Р. Саути, а также баллады Г. «Ученик чародея» («Der Zauberlehrling», 1797), сцена похорон в повести «Дубровский» (1832—1833) и в финале романа о Вертере, где сходство ситуации дополняется сходством слога, простого и лаконичного.

В пушк. письмах имя Г. появляется во время южной ссылки (письмо к брату из Кишинева 4 сент. 1822, содержащее ироническое сравнение П. А. Плетнева с Г., — Акад. XIII, 46). В частично сохранившемся тексте перлюстрированного письма, адресованного П. А. Вяземскому из Одессы (апр. — 1-я пол. мая 1824), П. противопоставил Библии Г. и Шекспира и сообщил, что берет уроки «чистого афеизма» (Акад. XIII, 92), что послужило одним из поводов ссылки поэта в Михайловское. Сочетание имени Г. с именем Шекспира и с понятием атеизма позволяет предположить, что П. читает в это время именно первую часть «Фауста» Г., где вольное обращение с миром Библии вызывающе демонстративно. О том, что П. хорошо знал «Фауста», свидетельствует также его (возможно, более позднее, сообщенное М. П. Погодиным) замечание о том, что «после Гете нельзя описывать человека, которому надоели книги» (П. в восп. совр. (1974). Т. 2. С. 36) — намек на известный «обзор наук» в монологе героя в первой сцене трагедии Г. В заметке «‹О драмах Байрона›» (1827) П. ставит «Фауста» вровень с «Илиадой» и выше «Манфреда», указывая на гетевские «простонародные сцены и субботы» (Акад. XI, 51), т. е. на связь трагедии Г. с нац. фольклором (имеются в виду темы нар. праздника, колдовства и шабаша в Вальпургиеву ночь). В одной из записей 1827 П. относит Г. к гениям, обладающим «высшей смелостью: смелостью изобретения, создания», подобно Шекспиру, Данте, Д. Мильтону и Мольеру («‹Материалы к „Отрывкам из писем, мыслям и замечаниям”›» — Акад. XI, 61). В рец. (1830) на «Историю русского народа» Н. А. Полевого, Г. снова поставлен рядом с Шекспиром как создатель «исторической драмы» (Акад. XI, 121), — определенно П. имеет в виду раннюю драму Г. «Гец фон Берлихинген с железной рукой» («Götz von Berlichingen mit der eisernen Hand», 1773) (также: «‹О романах Вальтера Скотта›», 1830 — Акад. XII, 195; «‹О народной драме и драме „Марфа Посадница”›», 1830 — Акад. XI, 179). Ст-ние Жуковского «Надпись к Гете», где нем. поэт был поставлен почти вровень с Богом, П. высоко оценил (в письме к Жуковскому не позднее 24 апр. 1825 — Акад. XIII, 167). Определяя оригинальный и подражательный элегизм, П. отметил у Г. преобразование древнего стихотв. жанра в соврем. лирику (в наброске рец. на «Стихотворения Евгения Баратынского», 1827 — Акад. XI, 50), возможно имея в виду его «Римские элегии» («Römische Elegien», 1790). П. ищет в Г. (и в Шекспире) опору, создавая новые принципы аналитического изображения человека и истории в лит-ре. Культ Г., охвативший рус. романтиков, прежде всего моск. «немецкую школу», представленную Об-вом любомудрия и МВ, вызывал несколько скептическое отношение П. (критически о «немецкой метафизике» и о МВ — в письме П. к А. А. Дельвигу 2 марта 1827 — Акад. XIII, 320). Представление любомудров о Г. нуждалось, по мнению П., в коррективах: он отчетливо видел несовпадение лит. взглядов Г. с поэтикой рус. романтиков-гетеанцев. К рус. романтикам этой «школы» относятся, по-видимому, слова П. в его письме к М. П. Погодину 1 июля 1828: «...я здесь на досуге поддразниваю их за несогласие их мнений с мнением Гете» (Акад. XIV, 21). Тем не менее он с одобрением встретил публ. в МВ письма Г., адресованного переводчику Н. И. Борхардту, переславшему Г. статью С. П. Шевырева, содержавшую сугубо романтическое истолкование (разумеется, не в духе Г. — в этом П. был прав) опубликованного в 1827 фрагмента «Елена» из второй части «Фауста». П. пишет издателю ж-ла Погодину: «Вы прекрасно сделали, что напечатали письмо нашего германского

- 102 -

патриарха» (Там же). Г. был для П. создателем подлинного — не шеллингианского и не байронического — романтизма. «Шекспир понял страсти, Гете — нравы...», — перифразируя Ж. де Сталь, писал он Н. Н. Раевскому-сыну во 2-й пол. июня 1825 (Акад. XIII, 407, вычеркнутый вар.; подлинник по-фр.) и имел при этом в виду несомненно историзм Г.-драматурга. В «Table-talk» (1835—1836) Г. назван «Великаном романтической поэзии» (Акад. XII, 163) именно в этом смысле. Не прошло мимо внимания П., почти уже накануне его трагической гибели, сделанное А. И. Тургеневым описание дома Г. (Щеголев. Дуэль и смерть П. С. 246).

Итак, П. несомненно читал во фр. и, возможно, в рус. пер. М. П. Погодина (1828), если не в оригинале, драму «Гец фон Берлихинген с железной рукой», знал первую часть трагедии «Фауст», роман «Годы учения Вильгельма Мейстера» и трагедию «Эгмонт» («Egmont», 1788; нем. цитата из нее — в письме к П. А. Осиповой 26 окт. 1835 — Акад. XVI, 58). В 1825 в СО появился отрывок из издававшихся постепенно мемуаров Г. «Поэзия и правда» («Dichtung und Wahrheit», 1810—1831); в 1829 публиковались отрывки из «Ифигении» в пер. М. Н. Лихонина. Лирика Г. была доступна П. не только в пер. Жуковского, Дельвига, П. А. Катенина и др., но, м. б., и в подлинниках. В пользу последнего предположения говорит замечание в наброске «Путешествие В. Л. П.» (1836): «Благоговею пред созданием „Фауста”, но люблю и эпиграммы etc.» (Акад. XII, 93). Не цикл ли эпиграмм Г. и Ф. Шиллера «Ксении» («Xenien», 1796) имеется здесь в виду? С нек-рой долей уверенности можно предположить знакомство П. с «Римскими элегиями».

В составе сохранившейся б-ки П. — не много лит-ры, имеющей отношение к Германии вообще и к Г. в частности, причем нек-рые изд. этого рода остались непрочитанными (стр. не разрезаны), как напр., трехтомное компилятивное (гл. обр. по нем. источникам) соч. о Г. (1833) англ. писательницы Сары Остин (Библиотека П. № 560). Из того, что П. действительно читал: «Неизд. соч.» Д. Дидро с предисл. Г. (Diderot D. Œuvres inédites. Paris, 1821. — Библиотека П. № 882), франкфуртское изд. соч. Байрона (1826), в к-рое включена (S. XIV—XVI) аноним. статья на нем. яз. «Гете и Байрон» («Goethe und Byron») об истории заочного знакомства двух великих поэтов (Там же. № 697), труд А.-Ф. Тери «О духе и о литературной критике у древних и современных народов» (1832), где разрезаны во 2-м томе стр., посвященные Г. и др. нем. поэтам (Там же. № 1430). В новейшем изд. (1834) «Лицея» Ж.-Ф. де Лагарпа разрезаны во 2-м томе стр., на к-рых находится заметка о фр. пер. «Страданий молодого Вертера» (Там же. № 1063). В полностью разрезанных «Этюдах о Гете» Кс. Мармье (1835) ногтем отмечено упоминание о работах Г., посвященных вост. поэзии (Там же. № 1135).

П. старался поощрять интерес рус. литераторов и читателей к творчеству Г. В 1836 он опекал молодого литератора, рос. немца Э. И. Губера, к-рый перевел первую часть «Фауста», но уничтожил пер., узнав о том, что он запрещен цензурой; П. настоял на возобновлении работы над пер. (издан в 1838 с посвящением П.). В 1833 П. составил для вдовы переводчика А. А. Шишкова записку на имя нового министра нар. просвещения С. С. Уварова, считавшего себя другом Г., с просьбой пропустить в печать задержанный цензурой пер. «Эгмонта», сделанный покойным (не был напечатан).

П. сходен с Г. в главных чертах мировоззрения и в нек-рых основных творческих принципах. Оба отстаивали духовную независимость человека и поэта, его «самостоянье» («Два чувства дивно близки нам...», 1830, черн. вар. — Акад. III, 849), мечтая также и о достойном положении литератора в об-ве и о свободе творчества, к-рое считали явлением самоценным, как это видно, напр., из таких произв. Г., как баллада «Певец» («Der Sänger», 1783), «Посвящение» к «Фаусту», драма «Торквато Тассо» («Torquato Tasso», 1789), а у П.: «Поэт и толпа» (1828), «Поэту» (1830), «Моцарт и Сальери»

- 103 -

(1830), наброски к поэме «Езерский» (1832—1833), «Египетские ночи» (1835), замечания против принципа «пользы» в искусстве в статье «‹О народной драме и драме „Марфа Посадница”›» (Акад. XI, 177). Обоим свойствен неустанный поиск смысла отношений между Личностью и Бытием (Богом), получивший отражение, в частности, в «Стихах, сочиненных ночью, во время бессонницы» (1830) П. и таких ст-ниях Г., как «Горные вершины» (точнее: «Ночная песня путника» — «Wandrers Nachtlied», 1783) или «К месяцу» («An den Mond», 1789). У обоих поэтов человек предстает в борении «двух душ» (как говорит о себе гетевский Фауст) — доброго и злого начал, но этот шекспировский по происхождению человек не утрачивает тяготения к внутренней цельности. Рок и Судьба как «демонические» силы угрожают человеку, к-рый не может победить их, но все же способен трагически им противостоять: не случайно и Г., и П. интересуются библ. Книгой Иова. Отношение обоих поэтов к религии эволюционирует от пантеизма (у Г.) и просветит. рационализма (у П.) к признанию за христианством высшей философско-нравственной ценности. В творчестве П. и Г. немало сходных тем, что объясняется общим культурным наследием и сходством задач, стоявших перед нем. и рус. нац. лит-рами. Г. и П. объединял интерес к антич. поэзии (ср. раздел в собр. соч. Г. «Сближаясь с античной формой» («Antiker Form sich nähernd») и пушк. антологические и анакреонтич. ст-ния) и к вост. поэзии (пушк. «Подражания Корану», 1824; гетевский «Западно-восточный диван» — «West-östlicher Divan», 1814—1815). Мысль Г. о всемирной лит-ре как о высшем этапе развития нац. литератур, высказывавшаяся им неоднократно, в частности, в набросках предисл. (1830) к нем. пер. книги англ. писателя Т. Карлейля (Carlyle, 1785—1881) о Шиллере, близка к представлению П. о «европейской системе», объединяющей нац. культуры на христианской основе, не лишая их при этом самобытности (в заметках о 2-м томе «Истории русского народа» Н. А. Полевого, 1830 — Акад. XI, 127). Но между П. и Г. существовали и различия, — напр., в понимании человека: для Г. он — прежде всего часть Природы, а затем уже член об-ва; с точки зрения П., характер человека определяется в первую очередь духом, нравственным уровнем, но важна также ист. и нац. принадлежность, не столь существенная для гетевского гуманизма. Индивид, по Г., меньше обязан высшей нравственной инстанции (к-рую, разумеется, он признает), а больше — себе самому и своим природным задаткам; для П. такие понятия, как Судьба, Бог представляют собой независимую от воли человека категорию Бытия, силу, управляющую историей и формирующую нравственные основы личности.

Немаловажны различия и в области творческого метода, или индивидуального стиля П. и Г. На протяжении всего своего 60-летнего писательского пути Г. двигался от выразительной конкретности изображения сиюминутных впечатлений к поэтизации действительности (эстетич. принцип «веймарской классики»), к рациональному «просеиванию» фактов, чтобы отобрать из них наиболее значимые по содержанию, типичные, близкие к аллегории и символу. П., напротив, шел от лит. условности и стилизации к «суровой прозе» («Евгений Онегин», гл. VI, 43. 5), к-рая создает впечатление точно воспроизводимой действительности, со всей возможной конкретной достоверностью (Е. Г. Эткинд считал именно это качество пушк. словесного искусства гениальной стилизацией); авторское «я» кажется у П. почти исчезнувшим, растворившимся в повествовании, в образе повествователя, в речах персонажей («Повести Белкина», «Капитанская дочка»). Поэтому зрелая проза П. ближе к ранней гетевской стилистике «Страданий молодого Вертера», чем к уравновешенному слогу гетевских романов или поздней «Новеллы» («Novelle», 1826). Вместе с тем в лирике оба, П. и Г., приходят к высокой «поэзии мысли», к филос.-религ. освещению внутренней жизни личности как части Бытия; ср. цикл ст-ний Г. «Бог и мир» («Gott und Welt»), «Пролог к открытию Веймарского театра» («Vorspiel zu Eröffnung

- 104 -

des Weimarischen Theaters», 1807) и такие ст-ния П., как «Дар напрасный, дар случайный...» (1828), или «Странник» (1835), или «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...» (1836).

Лит.: Розов В. А. Пушкин и Гете. Киев, 1908; Струве П. Б. Гете и Пушкин // Россия. (Париж), 1932. № 204 (То же // Струве. Дух и Слово. С. 136—147); Дурылин С. Н. Русские писатели у Гете в Веймаре // ЛН. Т. 4/6. С. 350—352; Вейнберг А. Л. Перо Гете у Пушкина // Звенья. Т. 2. С. 67—71; Бем А. Л. «Фауст» в творчестве Пушкина // Slavia. Прага, 1934/1935. Roč. 13. Seš. 2/3. S. 378—399 (То же // Бем А. Л. Исследования; Письма о литературе / Сост. С. Г. Бочаров, И. З. Сурат. М., 2001. С. 179—208; ранее частично (первая главка) под загл.: «Сцена из Фауста» // ВЛ. 1991. № 6. С. 93—103); Жирмунский В. М. Гете в русской литературе. Л., 1937. С. 132—141 (2-е изд. Л., 1981. С. 105—113); Legras J. Pouchkine et Goethe: «La Scène tirée de Faust» // RLC. 1937. T. 17. № 1. P. 117—128; Keefer L. B. Pushkin and Goethe // Modern Language Notes. 1941. Vol. 56. № 1. P. 24—34; Frank J. G. Pushkin and Goethe // SEER. 1947. Vol. 26. № 66. P. 146—151; Гейман Б. Я. Петербург в «Фаусте» Гете // Докл. и сообщ. Филол. ин-та ЛГУ. Л., 1950. Вып. 2. С. 64—96; Propper M. von. Goethe und Puschkin — Wahrheit und Legende // Goethe. N. F. des Jahrbuchs der Goethe-Gesellschaft. 1950. Bd 12. S. 218—259; Gronicka A. von. Alexander Pushkin’s View of Goethe // CL. 1960. Vol. 12. № 3. P. 243—255; Брагинский И. С. Заметки о западно-восточном синтезе в лирике Пушкина // Народы Азии и Африки. 1965. № 4. С. 117—126; 1966. № 4. С. 139—146; Berkov P. N. «Werther»-Motive in Puškins «Eugen Onegin» // Berkov P. N. Wechselbeziehungen zwischen Russland und Westeuropa im 18. Jahrhundert. Berlin, 1968. S. 172—176; Meynieux A. Puškin et la conclusion du Second Faust // Communications de la Délégation française et de la Délégation suisse (VI^e Congres Intern. des slavistes, Prague, 7—13 août 1968). Paris, 1968. P. 95—107; Peer L. H. Pushkin and Goethe again: Lensky’s character // Papers on Language and Literature. Edwardsville (Ill.), 1969. Vol. 5. P. 267—272; Благой Д. Д. Читал ли Пушкин «Фауста» Гете? // Историко-филологические исследования: Сб. ст. памяти Н. И. Конрада. М., 1974. С. 104—112; Макогоненко Г. П. Пушкин и Гете: (К истории истолкования пушкинской «Сцены из Фауста») // Русская литература XVIII в. и ее международные связи. Л., 1975. С. 284—291 (XVIII век. Сб. 10); Алексеев М. П. К «Сцене из Фауста» Пушкина // Врем. ПК. 1976. С. 80—97 (То же // Алексеев. П. и мировая лит-ра. С. 469—488); Roehling H. Puškin, Goethe und ein guter Jahrgang // Dona Bibliothecaria: Festschrift Krallert. München, 1979. S. 95—106; Эпштейн М. Н. 1) Фауст на берегу моря: (Типологический анализ параллельных мотивов у Пушкина и Гете) // ВЛ. 1981. № 6. С. 89—110; 2) Фауст и Петр: (Типологический анализ параллельных мотивов у Гете и Пушкина) // Гетев. чтения, 1984. М., 1986. С. 184—202; Wegner M. Puškin und Goethe — Über den Rang klassischer Dichter // Wegner M. Erbe und Verpflichtung. Jena, 1985. S. 40—55; Фридкин В. М. Книга Пушкина в библиотеке Гете // Фридкин В. М. Пропавший дневник Пушкина: Рассказы о поисках в зарубежных архивах. М., 1987. С. 164—176 (2-е изд., доп. М., 1991. С. 186—200); Friedländer G. M. Puškin und Goethe // ZfS. 1987. Bd 32. Hf. 1. S. 10—13; Engelhard M. Goethe und Puschkin — ein Bildvergleich // Zeitschrift für Kulturaustausch. 1987. Jg. 37. Hf. 1. S. 60—70; Gerhardt D. Faust-Reflexe bei Puschkin // Ibid. S. 35—53; Keil R.-D. 1) Faust und Onegin // Ibid. S. 55—59; 2) Puschkin und Goethe // Jahresgabe: Goethe-Gesellschaft, Ortsvereinigung Bonn, 1996. S. 19—31; 3) Puschkin und Goethe oder «Was ist Wahrheit»? // Alexander Puschkin / Hrsg. U. Lange-Brachmann. Baden-Baden, 1998. S. 22—33 (Baden-Badener Beiträge zur russischen Literatur. Bd 4); Аветисян В. А. (Avetisjan V. A.). 1) Гете и Пушкин: (Об одном дискуссионном аспекте проблемы) // Изв. ОЛЯ. 1990. Т. 49. № 4. С. 353—360; 2) Goethes und Puškins Konzeption der Weltliteratur // A. S. Puškin und die kulturelle Identität Rußlands. Frankfurt a/M.; etc., 2001. S. 227—248; Dudek G. Metamorphosen von Mephistopheles und Faust bei Puschkin. Berlin, 1991 (Sitzungsberichte der Sächsischen Akademie der Wissenschaften zu Leipzig, Philolog.-hist. Klasse. Bd 131. Hf. 6); Щепетов К. П. Русские и немцы в первой половине XIX века: Гете и Пушкин // Щепетов К. П. Немцы — глазами русских. М., 1995. С. 106—117; Бароти Т. «Сцена из Фауста» Пушкина и ее гетевский подтекст // Концепция и смысл: Сб. ст. в честь 60-летия В. М. Марковича. СПб., 1996. С. 65—81; Потапова Г. Е. 1) Литературный образец и «литературный быт» в «Разговоре книгопродавца с поэтом» // Там же. С. 48—64; 2) Об одной модификации «фаустовского» сюжета у Пушкина // Изв. РАН. 1996. Т. 55. № 6. С. 36—40; 3) Пушкин, Гете и Николай Полевой // РЛ. 1998. № 4. С. 71—86; 4) Образ Пушкина и образ Гете в русской критике 1820—1830-х годов // П. и мировая культура. С. 166—167; Эткинд Е. Г. 1) Магия музыкального слова: (О балладе «Рыбак», поэтическом манифесте Гете — Жуковского) // Россия, Запад, Восток: Встречные течения: К 100-летию... М. П. Алексеева. СПб., 1996. С. 417—428; 2) «Zwei Seelen wohnen, ach, in meiner Brust...» (Goethe, «Faust»)

- 105 -

// Эткинд Е. Г. «Внутренний человек» и внешняя речь: Очерки психопоэтики русской литературы XVIII—XIX в. М., 1999. С. 76—78; Данилевский Р. Ю. Пушкин и Гете: Сравн. исслед. СПб., 1999; Аверинцев С. С. Гете и Пушкин (1749—1799—1999) // Гетев. чтения, 1999. М., 1999. С. 7—16; Клуге Р. Д. (Kluge R.-D.). 1) Aleksandr Puškin und Goethes «Faust» // Alexander Puschkin / Hrsg. U. Lange-Brachmann. Baden-Baden, 1998. S. 45—62; 2) Александр Пушкин и «Фауст» Гете: (К 250-летию со дня рождения Гете и к 200-летию со дня рождения Пушкина) // Университ. Пушк. сб. С. 416—424; 3) Pouchkine et le Faust de Goethe: À l’occasion du 250^е anniversaire de Goethe et du bicentenaire de Pouchkine // Universalité de P. P. 26—33; 3) Puškins Weg zu Goethes Faust // A. S. Puškin und die kulturelle Identität Rußlands. S. 249—264; Романова А. Н. Тема Фауста в художественном мире А. С. Пушкина: Автореф. дис.... канд. филол. наук. Кострома, 1999; Тиме Г. А. Гете, Пушкин и русская мысль: Амбивалентность фаустовского импульса в русской литературе // A. S. Puškin und die kulturelle Identität Rußlands. S. 265—273. Федоров Ф. П. Смена культурных кодов, или Гете в сознании Пушкина // П. и мировая культура. С. 164—165; Федоровская Л. А. Пушкин и Гете: (Отклик Пушкина на стихотворение Гете) // Там же. С. 165—166; Reitelmann A. Goethe und Puschkin als Kriegsberichterstatter in Frankreich bzw. im Kaukasus und Türkei // Arion. Bd 4. S. 166—174.

Р. Ю. Данилевский