66

ХРОНОЛОГИЯ ОДЫ «ВОЛЬНОСТЬ»1

В первой публикации (Герцена в «Полярной звезде на 1856 год») ода «Вольность» не была датирована. В берлинском сборнике Н. В. Гербеля «Стихотворения А. С. Пушкина, не вошедшие в последнее собрание его сочинений» (1861) под текстом оды поставлена без каких-либо объяснений дата: «1820». В четырех изданиях собраний сочинений Пушкина под ред. П. А. Ефремова (1880, 1882, 1887 и 1903—1905) и в первом под ред. П. О. Морозова (1887) ода датировалась 1820 годом, на том основании, что, как позднее указал Ефремов, в этом году «возникло дело по поводу стихотворения»2, несмотря на то, что в так называемом «Воображаемом разговоре с Александром I», опубликованном В. Е. Якушкиным в июльской книжке «Русской старины» 1884 г., сказано: «вам ведь было 17 лет, когда вы написали эту оду».— «Ваше величество, я писал ее в 1817 году».

Опубликованная в 1899 г. (в первом томе «Остафьевского архива кн. Вяземских» под ред. В. И. Саитова) переписка кн. П. А. Вяземского с А. И. Тургеневым за 1812—1819 гг. с упоминанием оды заставила П. О. Морозова в его втором издании собрания сочинений Пушкина (изд. «Просвещения», 1903) передатировать «Вольность»: «...написано, по всей вероятности, летом 1819 г.», — писал он в примечании к оде (т. I, стр. 560). Вслед за Морозовым и Ефремов в примечаниях к оде в своем четвертом издании собрания сочинений Пушкина (т. VIII, 1905, стр. 140—141) утверждал, что «из писем А. И. Тургенева к кн. Вяземскому оказывается, что стихотворение написано летом 1819 г., по-видимому, в Михайловском, так как Тургенев, вскоре по возвращении оттуда Пушкина, упоминал об оде в письме от 5 августа, а в октябре сообщал, что Пушкин

67

переписал ее для князя. Сам же Пушкин, в своем воображаемом „Разговоре“ указывал 1817 год». В. Е. Якушкин в примечании к оде в Академическом издании собрания сочинений Пушкина (т. II, 19053, прим., стр. 111—112), повторив эту аргументацию и заметив, что указание Пушкина в «Разговоре» на 1817 г. «неверно (может быть поэтому-то слова эти зачеркнуты Пушкиным)», доказывал, что ода была написана в начале июля 1819 г. Но после того, как этот том был отпечатан, Якушкину был доставлен автограф «Вольности», датированный 1817 г., и на этом основании он отказался датировать оду 1819 г. и признал, что она написана в 1817 г. (там же, стр. 489—490).

Эта датировка на первых порах не получила признания. Н. О. Лернер в рецензии на второй том Академического издания писал: «Есть у г. Якушкина и хронологические недочеты. Первоначально он отнес оду „Вольность“, как и следовало, к 1819 г., а потом перенес ее в 1817 г., потому что нашлась в бумагах А. И. Тургенева подлинная рукопись Пушкина с датой 1817 г. Пишущий настоящие строки видел эту рукопись. Она написана на бумаге с водяным знаком 1817 г.; нужно помнить, что почти всегда бумага годом-двумя старше написанного на ней. Почерк — позднейший, двадцатых годов. Ясно, что Пушкин записал свою оду гораздо позднее, чем она создалась, и по ошибке пометил ее 1817 г. Ода „Вольность“ проникнута конституционными взглядами, которых у Пушкина не было и по историческим условиям не могло быть в 1817 г. Круг, в котором вращался Пушкин, говорил о конституции лишь в 1818—1819 гг., когда Александр I дал конституцию Польше, и русское общество ждало того же для себя. В оде говорится об А. Шенье, имени которого Пушкин не знал (да и не мог знать) в 1817 г., потому что стихотворения Шенье вышли в свет лишь в 1819 г. В августе 1819 г. кн. П. А. Вяземский и А. И. Тургенев переписывались об оде как о новинке. Ф. Ф. Вигель говорит, что она написана через три года после выхода Пушкина из лицея („Записки“ Вигеля. М., 1893, VI, стр. 10), курс которого Пушкин окончил в 1817 г. Н. М. Карамзин сообщил И. И. Дмитриеву об этих стихах только 19 апреля 1820 г. („Письма Карамзина к И. И. Дмитриеву“. СПб., 1866). Ошибка г. Якушкина слишком ясна, чтобы еще больше доказывать ее»4. Продолжал настаивать на датировке оды 1819 г. и Морозов в примечаниях к ней в собрании сочинений Пушкина под редакцией С. А. Венгерова (т. I, СПб., 1907, стр. 510—512). К аргументам Лернера он прибавил лишь указание на то, что «самый тон этой оды, весь ее склад совершенно не подходят к тону и

68

складу лицейских или близких к лицейской поре стихотворений нашего поэта».

Датировку 1817 г. самого Пушкина Морозов «отводил», мотивируя не опиской или ошибкой, как утверждал Лернер, а тем, что поэт «хотел смягчить резкое впечатление своей оды, представив ее произведением „детским“, написанным уже давно».

Вопросу о времени написания оды посвящена специальная заметка И. И. Бикермана в издании «Пушкин и его современники» (вып. XIX—XX, 1914, стр. 55—62). Автор заметки доказывал несостоятельность всех доводов Лернера и Морозова в пользу датировки оды 1819 г. Так, относительно ссылки Лернера на свидетельство Вигеля, что ода «написана через три года после выхода Пушкина из лицея» Бикерман правильно заметил: «Ф. Ф. Вигель не указывает точно даты написания оды, но говорит, что „ничего другого в либеральном духе Пушкин не писал еще тогда“ („Записки“, VI, стр. 10) — это более походит на 1817 г., чем на 1819—1820 г.». Об указании Лернера на письмо Карамзина к Дмитриеву от 19 апреля 1820 г. Бикерман также совершенно правильно писал: «Ссылка на Карамзина основана на недоразумении. Вот дословно, что́ говорит Карамзин: „служа под знаменами либералистов, он (Пушкин) написал и распустил стихи на вольность, эпиграммы на властителей, и проч. и проч. Это узнала полиция etc. Опасаются следствий...“. Здесь нет и намека, что „Вольность“ относится к 1819 г. или 1820 г. Говорится лишь, что полиция узнала об оде в 1820 г. Но та же полиция узнала о „Гавриилиаде“ только через 6 лет после написания, когда она успела дойти до штабс-капитана Митькова».

Неосновательным находил Бикерман и ссылку Лернера на упоминание в оде А. Шенье. Указав, что отнесение стихов о «возвышенном галле» впервые бездоказательно сделано Ефремовым5 и столь же бездоказательно повторено другими издателями, Бикерман указывал, что в одной из копий оды эти стихи отнесены к Пиго Лебрену.

Довод Морозова, что тон и склад совершенно не подходят будто бы к тону и складу лицейских или близких к лицейской поре стихотворений Пушкина, Бикерман считал «очень спорным». «Напротив, — писал Бикерман, — Пушкин сам дал своей оде справедливое определение: „прекрасно, хоть она писана немного сбивчиво, малообдуманно“. Именно такая сбивчивость, малообдуманность должна была быть в политических идеалах Пушкина 1817 года. Воспевание отвлеченной законности, элегические надежды на конституцию — как все это по политической энергии ниже не только „Вольности“ Радищева, но и пушкинского же „Любви, надежды, гордой

69

славы“ с его энергичным призывом „Россия вспрянет ото сна и на обломках самовластья напишет наши имена“». Приведя восемь (17—24), по определению Бикермана, «туманных» стихов («Увы! Куда ни брошу взор... И к славе роковая страсть»), автор замечал: «„Так он писал темно и вяло“, иначе нельзя определить стихи „Вольности“, где Пушкин высказывает свои идеалы. С другой стороны, крайняя умеренность оды не позволяет ее относить к 1819—1820 гг.». «Умеренность» оды Бикерман видит в осуждении убийства Павла I и казни Людовика XVI, «причем, совершенно аналогично реакционерам реставрации, владычество Наполеона представляется карой божьей за смерть Людовика XVI». Приведя VII и VIII строфы (стихи 49—64) оды, Бикерман утверждает, что «ненависть к Наполеону, которой дышит только что приведенная строфа VIII, — все это гораздо ближе к 1815 г., чем к 1820 г. Стоит сравнить только с VIII строфой „Вольности“ „Наполеон на Эльбе“, как будет видно сходство настроений. „Европа, мщенье, мщенье! Рыдай, твой бич восстал — и все падет во прах, все сгибнет“... Наполеон — „ужас мира, стыд природы“ „Вольности“ аналогичен „свирепошепчущему“, „губителю“, „бичу“, „хищнику“ „Наполеона на Эльбе“, „ужасу мира“ — Наполеону в оде „Принцу Оранскому“ (1816). Так что и по настроениям „Вольность“ ближе к 1815 г., чем к 1820 г., и, вероятнее, может относиться к 1817 г., чем к 1819 г.».

Наконец, опровергнут был Бикерманом и главный довод в аргументации Лернера и Морозова в пользу 1819 г.— упоминание оды в переписке Вяземского с Тургеневым. Приведя соответствующие места из писем, Бикерман показал, во-первых, что они свидетельствуют лишь о том, что до 5 августа 1819 г. кн. П. А. Вяземский уже хорошо знал «Оду на свободу», и, во-вторых, что «стансы на С.», о которых идет речь в письмах от 22 октября и 1 ноября 1819 г., — не ода, а какое-то другое стихотворение. Какое именно, Бикерман не определил, ослабив этим убедительность своих выводов.

На основании всего приведенного для опровержения аргументации Лернера и Морозова Бикерман утверждал, что «предположения об описке или намеренном искажении даты поэтому не только надуманны, но и досадно излишни и нецелесообразны. Дошедшая до нас ода „Вольность“ написана в 1817 году — таков наш вывод».

Признавая весьма убедительными доводы Бикермана и располагая в пользу пушкинской датировки оды 1817 г. еще рядом фактов и соображений, о которых речь впереди, я во всех шести изданиях Госиздата и в двух изданиях (девятитомном 1935—1938 гг. и шеститомном 1936—1938 гг.) «Academia» собрания сочинений Пушкина «Вольность» помещал среди стихотворений 1817 г. Так же датирована она Б. В. Томашевским и в первом варианте под его редакцией (совместно с К. И. Халабаевым) однотомного собрания сочинений Пушкина в шести изданиях и во втором («юбилейном»)

70

варианте в двух изданиях6, а затем и последующими редакторами сочинений Пушкина7 и биографами8.

Необходимо дополнить и развить высказанные Бикерманом подтверждения правильности датировки, сделанной дважды самим Пушкиным.

Начну с неучтенного Бикерманом одного из аргументов Лернера против датировки Пушкина, что будто бы в 1817 г. поэт не мог «по историческим условиям» написать проникнутую конституционными взглядами оду, так как «круг, в котором вращался Пушкин, говорил о конституции лишь в 1818—1819 гг., когда Александр I дал конституцию Польше, и русское общество ждало того же для себя».

Все эти утверждения находятся в самом резком противоречии с исторической действительностью.

Факт общеизвестный — то огромное воспитательно-образовательное значение, которое имело для русской военной молодежи пребывание ее за границей в 1813—1816 гг. Об этом свидетельствуют сами декабристы и в показаниях Следственной комиссии и в мемуарах. Так, бар. А. Е. Розен рассказывает в своих «Записках»:

71

«Для молодых людей из русских дворян, именно в гвардейских полках, поход по Германии и Франции был то же, что вступление в новый мир образованный, о коем до того времени имели понятие только отдельные или частные лица ‹...› Борьба политических партий, наполнявшая тогда Францию, находила в молодых иноземцах самых внимательных и самых понятливых зрителей и слушателей. То были именно способнейшие и деятельнейшие молодые люди из русской гвардии, которые с упоением всасывали идеи гражданственности, свободы, прав конституционных и углублялись со вниманием и с удивлением в жизнь того народа, для усмирения которого они пришли из дальнего востока.— У многих возродилась мысль о возможности передать родной стране лучшие из благих преобразований, и с пылкою восторженностью молодость перескочила чрез глубокую бездну, отделявшую ступени русской образованности от французской»9.

Следствием этого стремления и явилась организация в 1816 г. «Союза спасения, или Общества истинных и верных сынов отечества», об основной задаче которого Пестель показывал: «Настоящая цель первого общества было введение монархического конституционного правления: а одно освобождение крестьян от крепости было целью при самом первом начале и весьма короткое время, но вместе с принятием устава об устройстве общества принята и цель конституции, о которой говорилось однако же членам не прежде, как во второй степени, а в первой при начальном принятии говорилось только глухо о введении нового порядка»10.

Интерес к вопросу о конституции в широких кругах интеллигенции, а не только в тех, в которых возникали декабристские организации, был пробужден еще в 1814 г. в связи с свержением Наполеона и реставрацией Бурбонов. Идя навстречу этому интересу, «Дух журналов» и «Сын отечества» знакомят читателей с главнейшими конституционными актами Франции. Так, французская конституция, обнародованная 8 апреля 1814 г., была в переводе напечатана в «Сыне отечества» 1814, ч. XIII11, здесь же (1814, ч. XIV) была напечатана (в переводе) хартия Людовика XVIII12. «Дополнительный акт» Наполеона 22 апреля 1815 г. к конституциям империи был подробно изложен в «Духе журналов», 1815, ч. III. В этой же книжке журнала была напечатана заметка, переведенная из «Гамбургской корреспонденции» «Мнение о конституции Буонапартовой», заключающая в себе враждебные выходки против французского императора13.

72

Реакционный курс ультрароялистов, господствовавших в «бесподобной палате» (25 сентября/7 октября 1815 г.— 24 августа/5 сентября 1816 г.), заставлял Александра I сильно тревожиться за спокойствие Франции. В январе (14/26) 1816 г. наш министр иностранных дел гр. Нессельроде писал французскому премьеру: «Дебаты, имевшие место в палате депутатов, производят возмутительное впечатление; если путем новых выборов вам не удастся достигнуть лучшего состава палаты, то можно ждать больших несчастий».

Наш посол в Париже Поццо ди Борго получил приказание «дать раз навсегда понять графу д'Артуа, что не должен ждать от держав содействия в деле возведения его когда-нибудь на престол, если он будет придерживаться системы бессмысленной реакции»14.

Ориентируясь на эту политику обуздания ультрароялистов и имея в виду не столько русского, сколько иностранного читателя, официоз нашего Министерства иностранных дел «Conservateur impartial», а вслед за ним и орган Министерства внутренних дел «Северная почта» в 1816—1817 гг. выступали поборниками конституционной монархии. Вот несколько образчиков этой пропаганды «Северной почты», вызывавшей язвительные замечания таких читателей, как Н. И. Тургенев15 и кн. П. А. Вяземский16.

В № 54 от 5 июля 1816 г. в сообщении из Франкфурта дается такая характеристика двух партий во Франции: 1) «сторонников конституции и идей либеральных» и 2) «привязанных к старине». «Одна состоит из почитающих за высочайшее благо для государства конституцию. Первые движимы духом нашего века, быстрым стремлением цивилизации, а вторые оживотворены духом старины и придворными обрядами прошедшего столетия. Первые утверждают, что революция, яко следствие не идей либеральных, но разврата, неверия, злоупотреблений закона и дурной администрации, возникших при Регентстве и в век, похваляемый вторыми, дала Франции не свободу, но деспотов, что, напротив, цивилизация или народная образованность, оживотворяемая всегда идеями либеральными, нанесла смертельный удар деспотизму в Европе, и Деспот ее преселен был на остров Эльбу; что образованность, подобно солнцу, согревающему и освещающему землю, произрастила повсюду Конституции; что она дала почувствовать цену и пользу оных ‹...› . Вторые ‹...› прельщаются теми временами, когда короли забавлялись звериною охотою, или пышностью сладострастного двора, допустили вельможам и владельцам похитить у себя верховную власть».

73

В № 65 от 12 августа 1816 г., в отделе «Внутренние известия» помещен перевод статьи из газеты «Conservateur impartial», № 63; там имеются такие строки: «Время нынешнее составит в истории эпоху. Повсюду обветшалый деспотизм уступает место конституционно-монархическому правлению». Перечислены все страны, где введена конституция, в том числе Польша. «Сие важное движение Европы не может уже остановиться в шествии своем или возвратиться вспять».

В № 66 от 16 августа в сообщении из Парижа снова находим выпад против ультрароялистов: «Они забывают, что именно конституция есть подпора престола и короля и основание блага народного». Там же в сообщении из Лондона, по поводу порицания французского правительства в слабости, пишется: «разве престолы утверждаются жестокостью? разве правосудие не оскорбляется паче всего поспешным судом, поспешною казнию?»

В № 67 от 19 августа помещено извлечение из статьи в «Le Constitutionel», направленной против ультрароялистов, о которых говорится: «при правлении деспотов, они сами могли делаться визирями и пашами, об обращении же всех граждан и всего народа к единой цели, к общему благу и слышать они не хотят».

В № 70 от 30 августа в сообщении из Брюсселя о них же: «Ультрароялистам хочется, чтобы король значил все, а законы и сословия, составляющие Францию, не значили ничего — сего главнейше и добивался Бонапарте».

В № 75 от 16 сентября в сообщении из Лондона по поводу споров партий во Франции о поспешных приговорах: «Где же в таком случае будет личная безопасность, без каковой ни единый народ не может быть покоен и благополучен, ни единое государство не может назваться образованным».

В № 77 от 23 сентября в сообщении из Парижа: «Король, вводя выбор членов Камеры депутатов опять в пределы конституционного порядка, подтверждает тем самым непреложность и единственное основание прав наших и свободы».

В № 20 от 10 марта 1817 г. в сообщении из Лондона: «Негодование о прекращении действия акта именуемого Habeas Corpus изъявляется повсюду ‹...›, в газетах здешних изъявляется также желание, чтобы правительство не приступало без нужды к столь сильным мерам».

В № 22 от 17 марта в сообщении из Штатгарта приведен проект конституции, обсуждаемый в собрании земских чинов. В № 66 от 18 августа в сообщении из Парижа: «Надеются, что разные учреждения, сделанные для обеспечения общей безопасности, но не согласующиеся с постановлениями конституции, будут отменены, поелику многими случаями уже доказано, что мер и учреждений, основанных токмо на правилах конституционного правления достаточно уже было для строжайшего соблюдения законов против нарушителей спокойствия».

74

В № 82 от 13 октября в сообщении из Парижа: «Независимые уверяют, что они одни желают исполнения постановлений конституции во всем пространстве оных, между тем как приверженцы министров изъявляют намерение уничтожить важнейшие и самые благотворные учреждения конституции, коими обеспечивается свобода граждан».

В № 87 от 31 октября: «С берегов Мейна. Пишут из Веймара: „С того времени, как конституция предоставила право представителям народа принимать участие в правлении, кажется каждому, что он сам налагает на себя нужные подати, и истинное могущество великого герцога нашего несравненно умножилось“».

В № 95 от 28 ноября в сообщении из Парижа приводится извлечение из речи президента Камеры депутатов, который заявлял о «сохранении в совещаниях Камеры свободы, составляющей существо оных; свободы, которая должна здесь участвовать для повсеместного ее владычества и которая состоит в сохранении порядка и справедливости».

Но, конечно, в гораздо большей степени, чем эта пропаганда благотворного значения для государств Европы конституций, вызывали к себе интерес и возбуждали толки действия русского правительства по отношению к Польше. Неправильно полагать, как это можно заключить из приведенных слов Лернера, что внимание русского общества к польской конституции было привлечено лишь пресловутой речью Александра I при открытии Сейма 15/27 марта 1818 г. Начало всякого рода суждений и толков о польской конституции, естественно, относится ко времени ее дарования. Об этом стало известно из рескрипта Александра I от 18/30 апреля 1815 г. президенту Варшавского сената гр. Островскому. В рескрипте этом царь писал: «Королевство польское соединено будет с Российскою империею узами собственной ее конституции, на которой я желаю основать счастие сей земли». Рескрипт был напечатан на русском языке в особом листке «К читателям» «Сына отечества» от 9 мая 1815 г., а затем был перепечатан (на русском языке) из «Варшавских ведомостей» в «Духе журналов» (1815, ч. III) и «Русском инвалиде» (№ 38 от 12 мая), что, между прочим, вызвало неудовольствие властей17.

Затем 9/21 мая 1815 г. был подписан манифест (обращен к русским на русском языке) о присоединении к России Царства Польского. В этом манифесте нет слова «конституция», но намек на нее имеется в следующих словах: «Сего ради признали мы за благо устроить участь сего края, основав внутреннее управление оного на особенных правилах, свойственных наречию, обычаям жителей и к местному их положению примененных»18. Вслед за этим манифестом

75

13/25 мая 1815 г. последовало воззвание Александра I к полякам (его также называют манифестом) на польском языке о создании королевства Польского и о введении в нем конституции; 8/20 июня в Варшаве, в соборе св. Яна торжественно была принесена присяга конституции и «королю». Наконец, в манифесте от 12/24 декабря 1815 г. было объявлено о польской конституции, подписанной Александром I 15/27 ноября этого года19.

Все эти события, не только не дававшие угаснуть пристальному вниманию к Польше, но разжигавшие его, сильно волновали русских патриотов и в первую очередь будущих декабристов, среди которых ходили слухи, не лишенные оснований, об отторжении от России ее западных областей20. Таким образом, вопрос о конституции в России самым причудливым образом связывался для свободолюбивых патриотов с вопросом о целостности и неделимости родины.

Итак, как видим, Лернер самым грубым образом ошибался, утверждая, что «круг, в котором вращался Пушкин, говорил о конституции лишь в 1818—1819 гг., когда Александр I дал конституцию Польше, и русское общество ждало того же для себя». На самом деле круг этот говорил о конституции с 1814 г., а мартовская речь Александра I с туманным обещанием дарования конституции России, если на первых порах и поселила некоторые надежды «либералистов» на это, то в декабре 1818 г. уже расценивалась Пушкиным в его ноэле как «сказки». Конституционные иллюзии к этому времени были явно изжиты. «Вольность» же знаменует другой, предшествующий этап развития политической мысли, что будет показано в дальнейшем изложении21.

Столь же неудачна в качестве довода против датировки оды 1817 г. и ссылка Лернера на упоминание А. Шенье в стихах о «возвышенном галле». Как мы видели, Бикерман отводил этот аргумент на основании примечания в одной из копий оды, где «возвышенный галл» раскрыт как Пиго Лебрен.

Вопросу о том, кого под этим «галлом» разумел Пушкин, посвящена специальная работа Б. В. Томашевского о которой речь впереди, здесь же заметим, что поскольку нужно признать совершенно несомненным, что ода написана в конце 1817 г., разуметь А. Шенье под «возвышенным галлом» не приходится. Иначе говоря, не

76

мнимое указание на Шенье отводит датировку оды от 1817 г., а датировка оды 1817 г. не позволяет видеть в оде упоминания А. Шенье. Утверждать, что Пушкин в «Вольности» говорит об А. Шенье, можно лишь доказав, что поэт в конце 1817 г. знал его как автора «смелых гимнов»22.

Обращаюсь к главнейшему аргументу Лернера и Морозова в пользу датировки оды 1819 г.— переписке Вяземского с Тургеневым.

Как я уже говорил, Бикерман не довел до конца разоблачения полной несостоятельности этого аргумента. Поэтому совершенно необходимо снова обратиться к этим письмам, чтобы раз навсегда покончить с ними как источником наших сведений о времени написания оды.

5 августа 1819 г. Тургенев писал из Петербурга кн. П. А. Вяземскому в Варшаву: «Я прожил два дни в Царском селе и Павловске с Карамзиными, Жуковским и приехавшим из Сарепты Феслером. Нужно ли мне объяснять тебе, кто Феслер?

Jamais  de  Mithridate  il  n’entendu  parler23.

Я люблю Царское село в отсутствие хозяев24: прелести его те же, ажитации меньше; гуляют, не оглядываясь, и слушают того, кто говорит, без рассеяния. Все в порядке, и все на месте, и никто не приносит себя на жертву genio loci25. Так сделано посвящение дернового памятника, украшенного бюстом государя в лицейском (будущем) саду. И забавы впредь будут напоминать питомцам того, которого сердце желало бы дать им хорошее воспитание26. Но вообрази себе двенадцатилетнего юношу, который шесть лет живет в виду дворца и в соседстве с гусарами, и после обвиняй Пушкина за его „Оду на свободу“ и за две болезни не русского имени! Возвратимся к царскосельским мудрецам27: они блаженствуют, потому что живут с собою и заглядывают во дворец только для того, чтобы получать там дань непритворного уважения с одной стороны и, вероятно, зависти с другой. Вот тебе письмо от них»28.

Совершенно ясно, что «Ода на свободу» упомянута здесь как произведение хорошо известное Вяземскому, который за нее уже в чем-то «обвинял» Пушкина. Из переписки Тургенева с Вяземским

77

1810—1820-х годов мы знаем, с какой нетерпеливой, можно сказать, жадностью Вяземский всегда требовал от Тургенева сообщения новых стихов Пушкина. Сам ярый «либералист» в это время, автор исполненных гражданского пафоса, противоправительственных стихотворений, мог ли Вяземский, прочитав сообщение (и в каком контексте!) о том, что Пушкин написал «Оду на свободу», никак на это не отозваться? Конечно, не мог, а между тем в ответном письме Вяземского от 15 августа ни слова нет об оде Пушкина.

Через два месяца после этого, в письме от 3—6 октября 1819 г. к Тургеневу, посылая через него В. Л. Пушкину свои два стихотворения, Вяземский обратился с очередной просьбой: «Сделай милость, скажи племяннику, чтобы он дал мне какого-то своего „Монаха“29 и „Вкруг я Стурдзы хожу“ и все, что есть нового»30. В ответ на эту просьбу Тургенев сообщал 22 октября: «Пушкин переписал для тебя стансы на С., но я боюсь и за него, и за тебя посылать их к тебе. Les murs peuvent avoir des yeux et même des oreilles!»31.

Какое стихотворение Пушкина назвал здесь Тургенев «стансами на С.»? Редактор переписки В. И. Саитов решил, что это ода «Вольность»32, раскрыв «стансы на С.» как «стансы на с‹вободу›», основывая эту конъектуру, конечно, на словах Тургенева, что он боится послать «стансы» Вяземскому. И Лернер, и Морозов безоговорочно приняли конъектуру Саитова и, приведя сообщение Тургенева, слово «свободу» печатали уже без скобок, между тем как конъектура Саитова безусловно ошибочна. Несомненно, «стансами на С.» Тургенев назвал просимое Вяземским стихотворение Пушкина «Вкруг я Стурдзы хожу». Это явствует из ответного письма Вяземского от 1 ноября, где читаем: «Присылай же песню Пушкина. Что ты за трусишка такой? „Смелым бог владеет“. Я никого и ничего не боюсь; совесть — вот мое право. Пускай у стен не только уши и глаза, но и рот будет: я все-таки стану бить в нее горохом»33. Не учтя просьбы Вяземского о присылке стихотворения Пушкина «Вкруг я Стурдзы хожу...», Бикерман в указанной заметке не сделал естественного вывода, что «Вкруг я Стурдзы хожу...» (в письме Вяземского от 3—6 октября), «стансы на С.» (в письме Тургенева от 22 октября) и «песня Пушкина» (в письме Вяземского от 1 ноября) — одно и то же.

На вторичную просьбу Вяземского прислать стихотворение Пушкина осторожный Тургенев не ответил: оно, очевидно, было политически столь злое, что он не решился послать его по почте, тем более, что история с брошюрой Стурдзы о германских университетах

78

в связи с убийством Зандом писателя Коцебу приобрела весьма острый характер34.

Единственно, что явствует из писем Тургенева и Вяземского, это то, что «Вольность» написана не позднее первой половины 1819 г.

Итак, ни один из аргументов, приводившихся в свое время Лернером и Морозовым против пушкинской датировки, нельзя признать основательным.

На то, что «Вольность» была написана не позднее февраля 1818 г., имеется указание в «Записках» И. И. Пущина. Он вспоминает разговор свой с Пушкиным «во время его болезни и продолжительного выздоровления», когда Пущин, отводя расспросы друга о тайном обществе, доказывал ему, что он «действует как нельзя лучше для благой цели» своими вольнолюбивыми стихотворениями. Указание Пущина, что разговор этот происходил во время продолжительной болезни Пушкина, не позволяет датировать его иначе как февралем 1818 г. Нет оснований смущаться тем обстоятельством, что, по словам Пущина, «тогда везде ходили по рукам, переписывались и читались наизусть его „Деревня“, „Ода на свободу“, „Ура! В Россию скачет...“ и другие мелочи в том же духе». Как уже указано, в разговоре в феврале 1818 г. Пущин не мог называть стихотворений «Деревня» и «Ура! В Россию скачет...». Такого рода неточность — самое обыкновенное, естественное явление в мемуарах. Помня обстановку, обстоятельства, при которых происходил разговор (продолжительная болезнь Пушкина), Пущин спустя сорок лет, конечно, не мог точно перечислить стихотворения Пушкина, которые он называл тогда, исключать же из них поэтому и «Вольность», мне кажется, невозможно, так как в таком случае доводы Пущина не имели бы никакой убедительной силы: эпиграммам он не мог бы придавать большого агитационно-пропагандистского значения.

Наконец, нужно видеть намек на «Вольность» в следующих словах неопубликованного письма кн. А. М. Горчакова к Пещуровым от 9 февраля 1818 г. (из Москвы): «Pouchkin ne fait plus de jolis vers, mais des poésies précieuses. C’est l’expression de Tourgueneff»35.

Кроме «Вольности», нельзя назвать ни одного из написанных к этому времени стихотворений, которое можно было бы противопоставить как «poésies précieuses» — «jolis vers». Таким образом, в этом определении оды как «ценного стихотворения», принадлежащем

79

Николаю Ивановичу Тургеневу (речь идет, очевидно, о нем, а не об Александре Ивановиче), мы имеем, в свою очередь, тоже «ценное» одобрение с его стороны исполненного задания, которому Тургенев придавал большое политическое значение36.

Двукратную пушкинскую датировку оды 1817 г. можно уточнить.

В своих записках Вигель, говоря о жизни Пушкина в Петербурге по выходе его из Лицея, рассказывает, между прочим, о том, как была написана «Вольность». «Из людей, которые были старее его, — вспоминал Вигель, — всего чаще посещал Пушкин братьев Тургеневых. Они жили на Фонтанке, прямо против Михайловского замка, что ныне Инженерный, и к ним, то есть к меньшому, Николаю, собирались нередко высокоумные молодые вольнодумцы. Кто-то из них, смотря в открытое окно на пустой, тогда забвенью брошенный дворец, шутя предложил Пушкину написать на него стихи. Он по матери происходил от арапа, генерала Ганнибала, и гибкостию членов, быстротой телодвижений, несколько походил на негров и на человекоподобных жителей Африки. С этим проворством вдруг вскочил он на большой и длинный стол, стоявший перед окном, растянулся на нем, схватил перо и бумагу и со смехом принялся писать. Стихи были хороши, не превосходны ‹...›. Окончив, показал стихи, и, не знаю почему, назвали их „Одой на Свободу“. Об этом экспромте скоро забыли, и сомневаюсь, чтобы он много ходил по рукам. Ничего другого в либеральном духе Пушкин не писал еще тогда»37.

Из этого рассказа видно, что сам Вигель не был очевидцем описываемого и передает с чужих слов. Можно было à priori высказать сомнение в том, что Пушкин сразу, легши на стол, тут же и написал полностью оду в девяносто шесть стихов.

Теперь мы имеем авторитетное свидетельство очевидца, одного из хозяев квартиры, в которой происходило рассказываемое Вигелем. Н. И. Тургенев на вопрос П. И. Бартенева, нет ли у него писем поэта, отвечал 19/31 мая 1867 г.: «У меня никаких писем Пушкина не было и нет. Есть стихи, его рукою написанные, например, его ода „Вольность“, которую он в половине сочинил в моей комнате, ночью докончил и на другой день принес ко мне написанную на большом листе»38.

Сомневаться в достоверности этого сообщения Тургенева, несмотря на то, что сделано оно спустя пятьдесят лет, невозможно. Конечно, дело происходило так, как рассказывал Тургенев. Но когда это было? В послании к брату Н. И. Тургенева Александру

80

Ивановичу, датированном в авторизованной копии 8 ноября 1817 г., Пушкин писал:

К чему смеяться надо мною,
Когда я слабою рукою
На лире с трепетом брожу
И лишь изнеженные звуки
Любви, сей милой сердцу муки,
В струнах незвонких нахожу?
Душой предавшись наслажденью,
Я сладко, сладко задремал.

Такого рода признания не могли бы быть высказаны после того, как была написана «Вольность», как раз и начинающаяся строфой об отказе от любовной, анакреонтической и элегической поэзии:

Беги, сокройся от очей,
Цитеры слабая царица!
Где ты, где ты, гроза царей,
Свободы гордая певица? —
Приди, сорви с меня венок,
Разбей изнеженную лиру.

Последний стих явно перекликается с «изнеженными звуками» «Послания Тургеневу»39.

Таким образом, ода не могла быть написана раньше 9 ноября 1817 г. Через три дня (12 ноября) А. И. Тургенев писал из Петербурга Жуковскому в Москву: «Посылаю послание ко мне Пушкина-Сверчка, которого я ежедневно браню за его леность и нерадение о собственном образовании. К этому присоединились и вкус к площадному волокитству, и вольнодумство, также площадное, 18 столетия. Где же пища для поэта? Между тем он разоряется на мелкой монете! Пожури его»40. В последних фразах Тургенев намекает, конечно, на какие-то политические эпиграммы Пушкина («мелкая монета»), в частности, возможно, на четверостишие: «Мы добрых граждан позабавим...», к которому весьма подходит данная Тургеневым характеристика «площадного вольнодумства 18 столетия». С другой стороны, совершенно ясно, что «Вольность» к этому времени еще не написана.

Проводивший в Москве последние месяцы 1817 г. Жуковский в письме, написанном им в ноябре от имени матери Тургеневых Сергею Ивановичу Тургеневу, жившему в это время в Париже, сделал от себя приписку: «Если пришлешь матушке своей портрет, то я заграблю тот, который у нее теперь: я вопреки ей думаю, что он сходен. Глаза не бешеные, а в них светятся либеральные идеи». Получив

81

это письмо 19 ноября/1 декабря, С. Тургенев записал в дневнике: «Жуковский писал мне, что, судя по портрету, видит он, что в глазах моих блестят либеральные идеи. Он поэт, но я ему скажу по правде, что пропадет талант его, если не всему либеральному посвятит он его. Только такими стихами можно теперь заслужить бессмертие; восхищая душу, поэты должны просвещать умы. Мне опять пишут о Пушкине, как о развертывающемся таланте. Ах, да поспешат ему вдохнуть либеральность и, вместо оплакиваний самого себя, пусть первая его песнь будет „Свободе“»41.

Невозможно допустить, чтобы С. И. Тургенев ограничился приведенной записью в дневнике и не написал бы брату о своей просьбе к Пушкину воспеть свободу. Конечно, об этой просьбе было написано Николаю Ивановичу, и последний передал ее Пушкину. Что «Вольность» — тургеневского происхождения, было известно в кругу знакомых поэта. Яков Ив. Сабуров сообщал П. В. Анненкову: «Между прочим, ода, как говорили тогда, была подсказана Пушкину Н. И. Тургеневым»42. Это подтверждается и фактом написания оды в квартире Тургеневых и поднесением оды сейчас же по написании Николаю Ивановичу. Произойти это могло не ранее, надо думать, конца ноября — начала декабря (старого стиля) 1817 г. Необходимо обратиться к дате: «1817 г.» Пушкина в первом автографе. Дата здесь стоит не непосредственно под текстом оды, а под стихотворением «Кн. Голицыной. Посылая ей оду „Вольность“», написанным под текстом оды. Поэтому дата относится к обоим стихотворениям. Но если ода сочинена в конце ноября — начале декабря 1817 г., то едва ли могли быть написаны в декабре же стихи к Голицыной, в которых поэт признается:

Простой воспитанник Природы,
Так я бывало воспевал
Мечту прекрасную Свободы
И ею сладостно дышал...

Вероятнее предположить, что эти стихи написаны в январе или даже в феврале 1818 г. и что этим уточнением в дате Пушкин пренебрег, обозначив своей датой лишь время написания самой оды43.

1939—1940 гг.

Сноски

Сноски к стр. 66

1 Извлечено из рукописи исследования М. А. Цявловского «Политические стихотворения Пушкина». Печатается впервые.— Т. Ц.

2 Пушкин. Собр. соч., Под ред. П. А. Ефремова, т. VIII. СПб., изд. А. С. Суворина, 1905, стр. 140. В первых трех изданиях под ред. Ефремова и в первом под ред. Морозова никаких обоснований датировки не имеется.

Сноски к стр. 67

3 Вышел в свет этот том в апреле — мае 1906 г.

4 «Былое», 1906, № 6, стр. 306.— В более кратком виде все эти аргументы в пользу 1819 г. Лернер повторил в рецензии на то же издание в «Журнале Министерства народного просвещения», 1906, № 11, стр. 204. Началом июля 1819 г. датирована «Вольность» и в книге Лернера «Труды и дни Пушкина». СПб., 1910, стр. 46.

Сноски к стр. 68

5 Не точно: не Ефремовым, а Гербелем в издании: «Стихотворения А. С. Пушкина, не вошедшие в последнее собрание его сочинений» (Берлин, 1861, стр. 13).

Сноски к стр. 70

6 1817 годом датировал Б. В. Томашевский стихотворение и в своей статье «„Вольность“ Пушкина».— «Литература в школе», 1947, № 1, стр. 9—31 и в монографии «Пушкин. Книга первая (1813—1824)». М.—Л., 1956. Впоследствии в печати появилось утверждение Ю. Г. Оксмана, что оду «Вольность» следует датировать не 1817, а 1819 годом. Оно было высказано по поводу стихов Вяземского из его элегии «Негодование».

Свобода! Пылким вдохновеньем,
Я первый русским песнопеньем
Тебя приветствовать дерзал.

В строках этих говорится о стихотворении 1818 г. «Петербург». «Это автопризнание одного из ближайших друзей и единомышленников молодого Пушкина не могло бы, конечно, иметь места, если бы „Вольность“ Пушкина написана была не в 1819, а в 1817 г.» (Ю. Г. Оксман. Агитационная песня «Царь наш — немец русский».— «Литературное наследство», т. 59, Декабристы-литераторы. I, 1954, стр. 84). Этот аргумент не может быть признан безусловным, потому что Вяземский мог не знать, когда написана пушкинская «Вольность»: с октября 1817 г. по конец января 1819 г. Вяземский Пушкина не видел (Вяземского не было в Петербурге), а встретившись, поэты вряд ли устанавливали приоритет темы «свободы» в своей поэзии. Стихотворение же Вяземского «Негодование» писалось тогда, когда Пушкин уже полгода был в ссылке.— Т. Ц.

7 А. Л. Слонимский в издании «Стихотворения Пушкина», т. I. Л., 1940 («Библиотека поэта». Большая серия); Б. С. Мейлах в издании «Стихотворения Пушкина», т. I. Л., 1940 («Библиотека поэта». Малая серия). Д. Д. Благой в издании «Избранная лирика Пушкина» (М., 1935) датирует оду «1817 или 1819 г.». В книге «Творческий путь Пушкина» (М.—Л., 1950) он датирует только 1817 г.— Т. Ц.

8 Н. Л. Бродский. А. С. Пушкин. Биография. М., 1937; Л. П. Гроссман. Пушкин. М., 1939 («Жизнь замечательных людей»); то же: в изд. 1958 и 1960 гг.— Т. Ц.

Сноски к стр. 71

9 Бар. А. Е. Розен. Записки декабриста. СПб., изд. т-ва «Общественная польза», б. г., стр. 57.

10 «Восстание декабристов», т. IV. М.—Л., 1927, стр. 154.

11 В. И. Семевский. Политические и общественные идеи декабристов. СПб., 1909, стр. 235.

12 Там же, стр. 236.

13 Там же, стр. 236—237.

Сноски к стр. 72

14 «История XIX века». Под ред. Лависса и Рамбо, т. III. М., 1938, стр. 101.

15 «Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу». М.—Л., 1936, стр. 204.

16 «Остафьевский архив кн. Вяземских», т. I. СПб., 1899, стр. 106.

Сноски к стр. 74

17 «Русская старина», 1889, май, стр. 465.

18 Н. Ф. Дубровин. После Отечественной войны.— «Русская старина», 1904, март, стр. 483—485.

Сноски к стр. 75

19 Там же, февраль, стр. 250, 255, 267.

20 О том впечатлении, какое произвела на членов тайного общества публикация в 1817 г. на французском языке текста польской конституции см. дальше <Эта часть работы здесь не приводится.— Т. Ц.>

21 <В материалах М. А. Цявловского к статье о «Вольности» имеется следующая заметка, подкрепляющая его датировку.— Т. Ц.>: Замечательный факт помещения стихотворения «Голицыной при посылке ей оды „Вольность“» в «тетрадь Всеволожского» говорит о том, что ко времени составления тетради (ноябрь 1819 г.) Пушкин весьма легко относился к сочинению оды. Это подтверждается записями Анненкова. Вигель прав, утверждая, что на первых порах ода не имела более или менее широкого распространения.

Сноски к стр. 76

22 Именно это и сделано А. Л. Слонимским в его заметке о «возвышенном галле», сданной в печать в сб. «Пушкин. Исследования и материалы», т. IV.— Т. Ц.

23 Он никогда не слышал разговоров о Митридате (франц.).

24 Александр 19 июля уехал из Царского села в Архангельск.

25 местному божеству (лат.).

26 Об этой сентиментальной затее директора Лицея Е. А. Энгельгардта — см. в книге Д. Ф. Кобеко «Императорский Царскосельский лицей». СПб., 1911, стр. 113—114 и 353.

27 Н. М. и Е. А. Карамзины.

28 «Остафьевский архив кн. Вяземских», т. I. СПб., 1899, стр. 280.

Сноски к стр. 77

29 «Монах» — стихотворение Пушкина «Русалка», запрещенное в это врем цензурою.

30 «Остафьевский архив кн. Вяземских», т. I, стр. 323.

31 Стены могут иметь глаза и даже уши (франц.).— Там же, стр. 335.

32 Там же, стр. 651.

33 Там же, стр. 342—343.

Сноски к стр. 78

34 Об этой истории, до сих пор остающейся неизученной по газетам того времени, любопытные сведения имеются в той же переписке Вяземского с Тургеневым (см. «Остафьевский архив», т. I, стр. 169—170, 203—204, 206, 208—209, 215—216, 220, 222 и 268). Из стихотворения Пушкина «Вкруг я Стурдзы хожу...» известны лишь (по сообщению Бартенева) первые четыре стиха. Стихотворение это — второй отклик Пушкина на историю Стурдзы: первым является эпиграмма: «Холоп венчанного солдата...».

35 Пушкин не пишет больше красивых стихов, но ценные стихотворения. Это выражение Тургенева (франц ). <Опубликовано впоследствии в «Летописи», стр. 149.— Т. Ц.>

Сноски к стр. 79

36 Об этом см. ниже, стр. 81.

37 «Записки Филиппа Филипповича Вигеля», ч VI. М., 1892, стр. 10; то же: т. II. М., 1928, стр. 151—152.

38 См. мои «Заметки о Пушкине. I. Ода „Вольность“».— «Звенья», VI, М.—Л., 1936, стр. 149.

Сноски к стр. 80

39 На это уже указано Л. П. Гроссманом в его биографии Пушкина в издании «Жизнь замечательных людей». М., 1939, стр. 170.

40 «Пушкин. Письма». Под ред. и с прим. Б. Л. Модзалевского, т. I. М.— Л., 1926, стр. 191.

Сноски к стр. 81

41 «Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу», стр. 59. С. И. Тургенев разумеет отзыв о поэте в письме Н. И. Тургенева от 16 октября 1817 г.: «У нас есть теперь молодой поэт, Пушкин, который точно сто́ит удивления по чистоте слога, воображению и вкусу, и все это в 18 лет от роду» (там же, стр. 235). Но за три месяца до этого письма А. И. Тургенев писал Сергею Ивановичу: «Посылаю тебе несколько пиес 17-летнего Пушкина. Удивительный талант, и добрый малый, но и добрый повеса». Это и объясняет слова: «опять пишут» («Пушкин. Временник Пушкинской комиссии», I, 1936, стр. 197).

42 Б. Л. Модзалевский. Пушкин. Л., 1929, стр. 337.

43 В Академическом издании и в «Летописи» «Вольность» была датирована М. А. Цявловским декабрем 1817 г. в результате, публикуемой статьи.— Т. Ц.