313

В. В. ИЗМАЙЛОВ

Краткое обозрение 1826 года

<Отрывки>

<...> Теперь русская словесность требует и ожидает взгляда на ее вековые творения. Обращаясь к ней от политики, замечу, что достоинство нашей литературы, в общем ее ходе и направлении, не достигло той высоты, на которую давно вознеслась политическая Россия. Мы догнали Европу в искусстве гражданского образования и в приятной вежливости нравов, опередили ее, может быть, в могуществе и силе народной, но в трудах ученого ума далеко отстали от ее деятельности и глубокомыслия, ознаменованных печатью веков. Давно сказано, что нет у нас главного достоинства мыслить и заставлять мыслить других: надлежало, однако ж, прибавить из любви к справедливости, что для мыслей ярких и сильных нет у нас пищи, нет других источников, кроме книг и природы. Вступите в круг наших обществ, светских, блестящих, но столь прозаических; следуйте за общими или частными разговорами, столь ничтожными, столь бездушными, — что может в них воскрылить дух писателя, с участием говорить его уму или сердцу, питать возвышенные понятия о пользах жизни, о достоинстве человека, о других важных предметах? А в литературе не повторяется ли дух общежития?

314

Ее характер бывает всегда выражением общего вкуса и мнения. <...> Итак, удивляться ли молчанию наших муз, изредка возвышающих робкий и скромный голос, изредка озаряемых молнией таланта или гения и скорее блестящих приятным даром в поэзии, нежели мужественным красноречием в прозе?.. Но время исчислить литературные богатства года, хотя и не многочисленные.

«Апологи в четверостишиях» явились в свет без имени автора1. Но тайне скромного молчания изменило великое дарование; музы и слава наименовали давнего любимца своего, и обрадованные сограждане с гордостию увидели в свежих стихах старца отблески младого поэта, украсившего век Екатерины творениями, полными жизни, огня и вдохновения. В сих апологах, достойных его имени, есть мастерские и образцовые в своем роде.

Другой поэт, с каждым новым гимном похищающий новые лавры, от успеха летящий к успехам и в младых летах готовый, кажется, захватить один высоты Парнаса, Пушкин возбудил новое удивление своими «Стихотворениями», напечатанными в одной книге. В них все дышит свободою гения, все блестит красотою пиитического выражения. В элегиях2 слышится тайный стон души, утомленной бурями жизни и борением с человеческими страстями. В эпиграммах сыплется соль аттическая. В посланиях к Лицинию, к Ч-ву, к Дельвигу3 и к другим видно богатство неистощимых мыслей. Наконец, из смешанных стихотворений одно — к морю, а другое — к Овидию кажутся нам превосходнейшими. Какими живыми, пламенными красками изображает Пушкин и море, и соперника своего Бейрона, и соперника всех веков Наполеона! С какою величавостию, силою и красотою говорит с Овидием об участи жизни, о тягости славы! И сколько русский певец побеждает римского мужеством и силою духа!

Суровый славянин, я слез не проливал,

Но понимаю их...

В стихотворении «Наполеон», хотя и не столь обильном великими красотами, чего не искупят сии мысли и стихи:

Великолепная могила!..

Над урной, где твой прах лежит,

Народов ненависть почила

И луч бессмертия горит.

В «Подражаниях Корану», заключающих книгу, Пушкин является счастливым соперником Глинки, известного в поэзии подражаниями другого рода.

<...> «Опыты священной поэзии» Ф. Глинки4 суть единственные произведения в сем роде. Это истинно священная и боговдохновенная поэзия, которая с лица порочной и преступной земли переносит нас в небеса, в другой, чистейший, мир, к источнику всего высокого и доброго! Может быть, в сих опытах более, нежели в других творениях Глинки, видится прекрасный отпечаток его души, ума и дарования.

В «турецкой повести» «Невеста абидосская»5 передал нам Козлов многие красоты лорда Бейрона с отличным искусством и с тем счастливым талантом, которым владеет певец Чернеца6.

315

Вторая часть «Евгения Онегина», романа в стихах Ал. Пушкина, заключает блистательным образом ряд изящных стихотворений сего года. <...>