311

А. МИЦКЕВИЧ

«Apologi cztero-wierszowe»
z tdził I. I. Dmitriewa, z rossyjskiego na polskij
język przetłómaczone przez Boguslawa Reutta.
(«Апологи в четверостишиях»,
соч. И. И. Дмитриева, переведенные
на польский язык Богуславом Реутом.)

СПб., 1827 г., в тип. К. Края, in 16, 123 и IV стр.

С нескольких лет число переводов с российского на польский язык умножается; до сих пор, однако ж, не произошло от этого столько пользы, сколько можно бы ожидать от сближения литератур двух соплеменных народов. Сначала не всегда хороший вкус руководствовал выбором сочинений для переводов, а потом, когда, уже узнав лучше российскую литературу, польские писатели умели избирать творения, истинно достойные перенесения на чужеземные языки, усилия переводчиков не всегда оказывались счастливыми. Последнее, кажется, происходит от ложного понятия, что как язык российский легок в изучении для поляков, так же должно быть легко и переводить с сего языка. Потому, вероятно, молодые польские писатели испытывают в переводах с российского языка незрелые свои таланты и прямо принимаются за самые трудные сочинения.

К числу тех сочинений, в коих молодой писатель должен встретить большие затруднения, принадлежат четверостишные апологи Дмитриева¹. В других родах поэзии сильный эпический или драматический интерес или лирический восторг могут вдохнуть писателю энтузиазм, который, переходя к читателям, покроет несколько погрешности поэтического слога. Напротив, все достоинство кратких апологов, сохраняющих какую-то средину между баснею и эпиграммою, состоит в величайшей чистоте языка, простоте выражения и совершенстве механической части стихосложения. О хороших творениях сего рода можно сказать то, что французы некогда полагали признаком совершенства всех поэтических творений: «C’est beau comme de la prose»*. И в самом деле, стихи сего рода сочинений составляет прекрасная, к поэтическим мерам подведенная проза. Они остаются в памяти, переходят из уст в уста, делаются как бы пословицами и действуют на чистоту и благородство языка разговорного. Желающий сочинять или переводить такие творения должен иметь способность легко писать, также глубокое познание разговорного языка со всеми его оттенками; но то и другое требуют долгого упражнения.

Вот мысли наши при чтении польского перевода апологов Дмитриева, изданного г-м Реутом. Приятно нам сказать, что переводчик, до сего в польской литературе неизвестный и, вероятно, являющийся с первым литературным трудом, отчасти превзошел наше ожидание. Несколько апологов переданы им кратко, плавно и иногда даже почти слово в слово, например: «Мячик»,

312

«Челнок без весла», «Две молитвы», «Разбитая скрыпка», «Еж и мышь». Несколько других требовали бы немногих изменений, хотя почти во всех попадаются счастливые отдельные стихи; особенно окончания пословицами переводчик успевал искусно заменять польскими. Вторая часть вообще лучше первой, но, чтобы весь перевод его мог иметь право на полную похвалу, надобно сызнова переделать большую часть апологов. Надеясь, что переводчик не оставит труда своего, мы напомним ему, что:

Не должно отступать слишком далеко от подлинника; например, в XIV апологе вместо

Нескромное и вздорное желанье, и проч.

ządzy człowieka, coś wiecznie brakuje*

вовсе иная мысль, и без всякой связи со следующими стихами.

Должно избегать лишних эпитетов или других, ничего не значащих прибавлений; наприм., в «Песни лебедя» в подлиннике: «час смерти наступил», в переводе:

...ja się cieszę... rzekł mi — przeznaczeniem

Swoim, mnie momęt śmierci, czas przyśpiesza rączy...**

Подобное растягивание мы находим и в других апологах. Сверх того, переходы из стиха в стих посредством одного слова (как здесь swoim и как еще многократно видим в апологах) уже давно изгнаны из польской версификации.

Надобно также больше стараться о гармонии...

Bóg tak rzekł: ze chleb...

несносно для уха. То же

Ani się go tknij, krzyęnał, etc.

Мы встретили еще слова и выражения не польские (наприм. głusza, dokazać sławy) и погрешности грамматические (garście ziemi, etc.).

——————

Все сказанное о переводе апологов можно применить к переводу «Бахчисарайского фонтана». Хотя переводчик скрыл свое имя, видно, однако ж, что сим произведением литература польская одолжена молодому, но смелому писателю. Сочинение Пушкина, прекраснейшее творение в новой российской словесности, представляет трудности другого рода, нежели апологи Дмитриева. Поэма Пушкина требует от переводчика более таланта и восторга. Сила слога, богатство выражений, гармония стихов подлинника исчезли в переводе, слабом и часто неверном. Доказательством тому пусть послужат несколько стихов.

Wyraźniej czoło z oczyma,

Niepokój serca maluje...²

313

И в описании прелестей Заремы:

Ujmujące twoje oczy

W lubem spojrzeniu figlarne...³

В первом примере czoło z oczyma портит всю картину; в другом слово figlarne такую же делает услугу читателям: оно годится только для смешного слога низшей комедии.

Зарема идет тайно ночью к Марии: страшимся переписывать стихи, изображающие сию сцену.

Przed nią eunuch rozciagniony

W drzemaniu swem bojaźliwy;

Ach, on jest nie poruszony;

Pokój snu jego zdradliwy!..

Lecz sie jak duch lekka ona

Przemknęła niepostrzezona⁴.

Кроме неверностей перевода механизм стихов очень небрежен, рифмы слишком вольны и весьма часто падают на прилагательные, чего хорошие польские стихотворцы стараются избегать.

Встречаются, однако ж, в сем переводе стихи иногда хорошие, по пяти и по шести в одном месте, но ими не спасется переводчик от негодования читателя, даже незнакомого с красотами подлинника⁵.