94

СЕМЕН ОСЕТРОВ

Письмо к редактору «Вестника Европы»

...Plus forts par le nombre, et vantés en tous lieux,
Les corrupteurs du goût en paraissent les dieux.

Gilbert* ¹.

Сей свет наполнен противоречиями. Как жаль, что вы не знали покойного моего учителя Брумбергиуса², который мог служить эмблемою сих противоречий! Он хвалил и бранил учеников своих в одно и то же время, за одни и те же поступки. Вот образчик таких похвал: «Хлонской! я тобою сегодня доволен: ты вел себя хорошо, учился прилежно; правда, ты и всегда бываешь тих, внимателен и прилежен, и мне приятно отдать тебе справедливость за сии добрые качества. Одно в тебе худо: ты резов, часто ленишься и почти беспрестанно рассеян. Слушай, Хлонской! беда тебе, если не исправишься! К сожалению, должен я тебе сказать, что выхожу из терпения». — Как назвать такие несообразности слов со здравым рассудком? Не правда ли, что они очень странны?..

Так, милостивый государь мой! сей свет наполнен противоречиями. Часто мы встречаем печатные доказательства сей жалкой истины; видим их в сочинениях таких людей, кои, принимая на себя вид наставников, сами ежеминутно делают те же самые ошибки, за которые они укоряли других. Так, например, некоторые из них беспрестанно твердят нам о чистоте языка и — делают ученические погрешности в словосочинении; шутят над нелепостями в чужих стихотворениях и — не видят уродливых картин в своих собственных; осуждают каждое низкое слово, каждое смелое выражение и — подобными им начиняют свои стихи и прозу. Но le chapitre des contresens est inépuisable!** Поищем лучше примеров.

Нам обещали в некотором журнале помещать только хорошие стихотворения лучших наших стихотворцев³. Вот одно из трех посланий, помещенных

95

в пяти книжках сего журнала, вышедших в нынешнем году⁴. Это «Послание к жене и друзьям» одного из издателей, написанное в 1816 году⁵ и напечатанное в 1821, — к сожалению, конечно, без поправок. Два раза перечитав сие послание, никак не мог я добраться, какая была цель сочинителя и о чем оно написано. Вижу, что он беспрестанно переходит от одного предмета к другому, то вспоминал прошедшее, то занимался настоящим, даже иногда и будущим; вижу разбросанные картины, шутки и мечтания, мало мыслей, мало пищи для ума — и, признаюсь, все-таки не нахожу ни цели, ни единства в целом сочинении. Вижу также, что в заглавии и к друзьям поставлено только для формы; ибо о сих друзьях говорится мимоходом в третьем лице и послание сие к ним вовсе не относится. Наконец, наскучив без пользы ломать себе голову, принимаюсь разбирать сие стихотворение по частям.

На первых строках нахожу стих:

Волчцу и тернию расти не допускает.

Неужели это написал тот строгий критик, который не позволяет г-ну Пушкину сказать:

Узнал я силу заклинаньям?

По-русски говорится: не допускать кого или что. Яне допустил бы его до такого дурачества; меня не допустили ко двору. Кто же, хотя мало зная русский язык, решится сказать: я не допустил бы ему до такого дурачества; мне не допустили ко двору? — Погрешность г-на Пушкина весьма малозначаща в сравнении с сею погрешностию его рецензента.

И как года уходят за годами.

Давно ли год сделался в именительном падеже множ. числа года́?⁶ Позволяя себе такие вольности, мы начнем писать: суд, суда́, вм. суды; труд, труда́, вм. труды; сад, сада́, вм. сады и бред, бреда́ или бреды.

Мой полдень наступил; искать ночлега стану.

В полдень едва начинают искать обеда; кому же придет охота ночевать в полдень?

Пропустим сумасбродную цель⁷ и спросим г-на сочинителя, какого звания рифмы:

....................................................Я паруса свиваю

И челн мой в пристани знакомой расснащаю?

Помнится, он разжаловал рифмы Пушкина — кругом, копиём; языком, копиём — в мужицкие⁸. Принимая профессорское⁹ слово за техническое в науке, мы осмеливаемся придать название мужицких¹⁰ всем полубогатым и совершенно бедным рифмам, а такие часто встречаются в этом послании, например:

96

тебя,

зря,

бродя.

*

ножем,

перстом.

*

тебе,

семье,

в простоте.

*

окриленный,

бездны.

*

духовных,

бесплотных.

*

устремя,

меня,

тебя.¹¹

  Москва! при имени твоем

Рука до полножен меч острый обнажает.

Что за слово: до полножен? Оно похоже на какой-то неудачный каламбур. Впрочем, мы скорее готовы думать, что рука сочинителя в это время старалась потуже очинить перо.

Свой царь, отечество, свобода, вера, честь,

Душе сильней вещает.

Для чего, по крайней мере, не обе руки до полножен меч острый обнажают? В таком случае стихотворец не был бы принужден, для рифмы, после шести подлежащих поставить сказуемое в единственном числе, наперекор грамматике.

Поля Тарутина, холмы Бородина,

Наш Марафон и Фермопилы.

Эти же самые стихи мы находим в одном стихотворении г-на Иванчина-Писарева¹². Les beaux esprits se rencontrent!*

Знакомец, лес...........................

Не брат ли он родного дна, которое нам когда-то случилось видеть в том же журнале?¹³ О тайна словошвенья!

И брег Москвы-реки, обставленный горами.

Как выискано это слово обставленный, и как оно не у места!

Вот златоглавая обитель жен, девиц,

С оградой, кольями¹⁴, решетками, крестами.

97

Эти колья чрезвычайно оживляют картину! Кажется, они так и торчат перед глазами.

.....на благовест с свечами.

Прекрасное полустишие: оно производит в слухе ту же самую приятность, как и колокольный звон над ухом человека, стоящего под самым колоколом.

Зерцало наших клятв сей древний монастырь,

Где в ветхом доме мы столь сладко пировали,

Который мы мечтами населяли,

Где цвел тот сад, который мы

В поверенные тайн сердечных избирали.

И не ошиблись! Это самый скромный поверенный: никому ничего не расскажет... Далее:

Где, распалив вином и спорами умы...

Прошу гг. читателей заметить, где именно все это делалось. Место было выбрано, правду сказать, не самое приличное для того, чтоб распалять умы вином и спорами¹⁵. Посмотрим, чем еще умы распалялись.

И к человечеству любовью,

Хотели выкупить блаженство ближних кровью.

Чьею кровью, неужели ближних? Этот стих очень двусмыслен и похож на следующий стих одного французского рифмотворца:

Ah, voila ce poignard qui du sang de son maître

S'est souillé lâchement, il en rougit, le traître.* ¹⁶

При звуке радостном покалов, хоров, лир,

Преобразить хотели мир.

На другой странице мы видим эти же рифмы: мир, лир. Вообще стихосложение нашего сочинителя не слишком богато: таким образом, мы находим в сем послании два раза весьма незавидные рифмы: жизни, отчизны. Посмотрим, что далее.

Нам, юношам неосторожным,

И невозможное казалося возможным

С Безмозгловым мирили муз,

Знакомили с Вралевым вкус;

В мечтаниях сверкал нам острый ум Вольтеров

В главе Скотинина пустой;

Степенный смысл сидел с обритой бородой

В беседе староверов¹⁷,

Казалось, что не бил, трепал Дашков

98

Ланиты дедушки Ослова¹⁸,

И из густых ушей Глупцова

Ветвь пробивалася лаврова.

Пусть мне будет позволено сделать отступление и обратиться с просьбою к самому сочинителю послания. — Разрешите, г. сочинитель, некоторые мои недоумения касательно сих стихов: это будет очень полезно для меня и читателей моих и ваших, а вам доставит случай сообщить свету полезные и остроумные ваши замечания. Indocti discant et ament meminisse periti!* ¹⁹ Для лучшей удобности я предложу вопросы мои по пунктам:

1. Что хорошего мечтать о таких важных предметах, как те, которые вы здесь приводите? Исправило ли это тех людей, о коих вы мечтали?

2. Почему в стихотворении, коего главное достоинство должно составлять легкость слога, попадается, и еще не один раз, слово «глава», когда говорится об голове человеческой? Также, хорошо ли сказать: ланиты дедушки²⁰?

3. Какое особенное достоинство в смысле, когда он бреет себе бороду? Степеннее ли он от этого делается?

4. Почему к стиху: «Казалось, что не бил, трепал Дашков» — нет рифмы?

5. Что значат «густые уши»? Неужели есть уши жидкие? И каким образом из сих густых ушей проливалась лавровая ветвь? Находите ли вы эту картину приятною для воображения? — Признаюсь, мне кажется она еще уродливее головы Черноморова брата, на челе которой порос черный лес²¹, уродливее, потому что совсем не у места в послании.

Наконец, 6. Есть ли во всех сих едких шутках та замысловатая острота, которую называют аттическою солью? — Вы весьма меня (и надеюсь, многих) одолжите вашими объяснениями на сии пункты.

Подкопан трон, в крови потопло царство,

На плахе добрый царь

И опрокинутый олтарь

Г. рецензент поэмы «Руслан и Людмила», разбирая стих «в пустыню кто тебя занес?», замечает, что слово «занес» говорится только в шутливом тоне и что ему кажется, будто бы сей поэме оный неприличен. Здесь мы можем спросить: какому тону приличны выражения: «подкопан», говоря о троне; «потопло царство», вместо «потонуло»; «на плахе», вместо «на эшафоте» или «лобном месте»; алтарь «опрокинутый», вместо «ниспроверженный» или «разрушенный»? Какое странное сочетание слов, кои сообщают понятие о предметах высоких и внушающих благоговение, с словами низкими, приличными только «Энеиде наизнанку» или «Елисею» Майкова!²² не говоря уже, что слово «потопло» есть областное, которое не может быть употреблено ни в каком слоге²³.

И пишет кровавы́м перстом.

Небольшая вольность против словоударения. Теперь мы сладим со всяким

99

стихом: как скоро какое-нибудь слово нарушает меру его, то мы изломаем ударение оного по-своему и будем писать и читать: кри́вый, кудрявы́й, полосато́й и пр. и пр. Пусть невежды выговаривают здесь амфибрахий вместо ямба: и̃ пише̃т кро̃вавы̃м; назло им мы будем начинать ямбические стихи дактилями и анапестами и всегда будем правы.

В краях безвестных мыкал горе.

Какое благородное выражение! благородное, потому что оно из простонародных песен шагнуло в послание, а послание сие должно стоять наряду с хорошими произведениями лучших наших стихотворцев²⁴.

Но ангелом спа̃сен о̃т ко̃ра̃бле̃кру̃шенья̃.

Как угодно г-ну сочинителю, а мы здесь видим между ямбами сразу пять слогов кратких и так их выговариваем. Ибо, сколько ни принуждай язык произнести: от кораблекрушенья, но он все упрямится и после долгого слога спасен ищет сократить, по свойству русского выговора, односложное слово от, следующее же за ним многосложное кораблекрушенья также имеет одно только ощутительное ударение на слоге ше, ибо мы обыкновенно выговариваем предшествующие слоги скоро: ко̃ра̃бле̃кру̃шенье̃; без того сие длинное слово было бы утомительно и для языка и для слуха. Usus est tyrannus verborum* ²⁵, и мы, привыкши с младенчества к сему выговору, желаем, чтобы стихосложение подчинялось свойству нашего языка, а не свойство языка — стихосложению.

.........................Одинокий

И молчаливый кабинет,

От спальни столь далекий.

В разборе поэмы г-на Пушкина сказано было, по поводу выражения дикий пламень, что «мы скоро станем писать: ручной пламень, ласковый, вежливый пламень». Видно, что подобное тому писали и в 1816 году; ибо если можно сказать: одинокий и молчаливый кабинет, то почему же не написать: сам-друг, сам-третей кабинет, шумливый, бранчивый кабинет.

Россиянам усыновляю

Виргилия екзаметр и спондей.

Очень скромно сказано! Не знаю, примут ли россияне сих усыноленных чужеземцев, которыми так щедро дарит их г. сочинитель, и стоят ли усыновления, стоят ли назваться Виргилиевыми екзаметры, подобные следующим:

Вот каким образом прежде искусства природа взращала

Рощи...................................................................................

Сладкие сливы носящий кизил, наместо как камень

Жестких прежних плодов его безвредно мы видим...

Грозды родят мелкие ягоды в добычу птицам...

.............................................................. и рассаживай лозы

В равном одна от другой расстояньи: труд небездельный...

100

Яблоков также бесчисленных разных и видом и вкусом;

Сирские груши или крустульские тяжкие дули...

Но вам не спорить с фалернским! гроздь знаменит амминийский²⁶...

Такие екзаметры не сообщают нам и тени превосходного, отличающегося плавностию Виргилиева стихосложения, и он, конечно, не узнал бы в них своих екзаметров, столь свободно вылившихся из-под пера его.

Что касается до спондея, то сие упрямое дитя никак не хочет перейти в русский язык; и если силою вводят его, тогда он, теряя свою латинскую и греческую красоту, не только не доставляет слуху никакого удовольствия, но, как нарочно, безжалостным образом терзает уши читателей²⁷. Примеры из односложных, приводимые г-м Воейковым, ничего не доказывают. Ссылаюсь на всех тех, которые умеют читать стихи, можно ли выговорить:

Вот грусть, вот скорбь, вот смерть придет...

Всех звезд, всех лун, всех солнцев вид...

В по̃лях ли брань? Ты тмишь свод звездный...

На вас всех мысль, на вас всех взоры...

Без сил, без чувств, полмертвы, бледны...

Он бог, он бог был твой, Россия...²⁸

Без сомнения, они будут отвечать, что сие невозможно без сильной натяжки голоса, которая скрадет меру стиха и произведет чрез то в слухе нашем самое неприятное впечатление. Вникнув тщательнее в свойство нашего произношения, можно вывести следующие заключения. 1-е) Что в русском языке все предлоги, стоя пред именами или местоимениями, выговариваются кратко: на̃-деле̃, по̃-мне, при̃-том, на̃д-ре̃кою̃, во̃-храме̃. 2-е) Что в словах сложных сии предлоги таким же образом выговариваются: прйдел, о̃плот, по̃дхо̃жу, у̃сту̃паю̃; чему доказательством может служить и то, что в разговоре мы изменяем в них букву о на а: аплот, падхажу, тогда как в слогах долгих сия буква удерживает свою силу: осе̃нь, воля̃. 3-е) Если встретятся два сряду стоящие односложные слова, тогда одно из них, и именно то, на котором останавливается мысль, принимает силу долгого, а другое выговаривается кратко: во̃т-он, я̃-здесь, где-вы̃? Посему хороший чтец будет читать вышеприведенные стихи следующим образом:

Во̃т грусть, во̃т скорбь, во̃т смерть при̃дет...

Все̃х звезд, все̃х лун, все̃х солнце̃в вид...

В по̃лях ли̃ брань? Ты̃ тми̃шь сво̃д звездны̃й...

На̃ вас все̃х мысль, на̃ вас все̃х взоры̃...

Бе̃з сил, бе̃з чувств, по̃лмертвы̃, бледны̃...

О̃н бог, о̃н бог бы̃л твой, Ро̃ссия̃...

И какая нам необходимость иметь спондей потому только, что мы находим его в стихах Гомера и Виргилия? Разве русский язык и без того не слишком изобилен стихотворными мерами? Для чего ж вводить еще новые, не соответствующие свойствам языка? — Не похоже ли это на тех живописцев, которые марают по местам свои картины темными красками потому только, что время положило следы свои на картинах Рафаэля и Корреджия?

Злодею на чело кладу клеймо: злодей!

101

Незавидная должность, г-н сочинитель!..

Внимая вьюги рев,

Стук ставней, шум трубы, свист скважин, скрип дерев,

Я порываюся бурь северных картину

В стихах живописать.

Как! вьюга ревет, труба шумит и скважины свистят? Такие стихи слишком живописны, и порыв сочинителя живописать картину бурь северных очень похвален. Вообразим себе вьюгу, печную трубу и скважины с открытыми ртами, ревущие, шумящие и свистящие: как это будет хорошо!

От скуки свечка дремлет.

Снова принимаемся за разбор поэмы «Руслан и Людмила». Там сказано: «вопрошать немой мрак смело до невероятности, и если допустить сие выражение, то можно будет написать: говорящий мрак, болтающий мрак, болтун мрак, спорящий мрак; мрак, делающий неблагопристойные вопросы и не краснея на них отвечающий; жалкий, пагубный мрак!» — Здесь еще лучше: свечка одушевляется, чувствует скуку и дремлет. Следовательно, она может также храпеть, бодрствовать, петь или плясать, если ей вздумается.

И я, устав от рифм и бросив их низать.

Пора! их и так уже довольно нанизано.

Но между тем заря для Феба

Раззолотит полнеба.

Заря для Феба — а Феб для рифмы!

Тогда одно лишь ухо для стихов

И глаз один я оставляю,

Другие на часы я к двери отряжаю.

Хорошо иметь такие удобно отряжаемые глаза и уши: сидя в кабинете, их можно послать за несколько сот верст подслушать или высмотреть то, что нужно знать.

Мой гений крыльями трепещет:

Стих каждый новизной

И свежестью и остротою блещет.

Мы видели многое из сих стихов, которые в самом деле блещут новизной; но не все то золото, что блестит! Также не сомневаемся, что сии стихи блистали свежестью чернил в то время, когда были написаны. Что ж касается до остроты, признаемся, что, судя по многим шуткам, рассеянным в разных прозаических и стихотворных произведениях г-на сочинителя, не находим, чтоб она была из самых блестящих. Здесь следует уподобление сочинителя, пробудившегося от сна, с утомленным песками путником. Между тем г-н сочинитель не говорит, чтобы сон его был беспокоен или возмущен ужасными сновидениями: какое ж сходство в его положении с положением утомленного странника?

Веселье помножать разделом.

102

Слово раздел у нас употребляется, говоря об имении, доставшемся по наследству. Как же можно разделом помножать веселие? К чему такие блестки ума?*

Конфорка жертвенником зрится,

И нектар пекинский варится.

Надобно иметь чрезмерно живое воображение, чтобы конфорка, на которой подогревается чай, могла показаться жертвенником. Пекинский нектар — выисканное выражение.

Ученых вежливые споры,

Миролюбивые их ссоры.

А! а! Заглянем в разбор «Руслана». Пушкин сказал: бранился молчаливо; посмотрим, что говорит об этом г-н рецензент. «Желание сочетавать слова, не соединяемые по своей натуре, заставит, может быть, написать: молчаливый крик, ревущее молчание; здесь молодой поэт заплатил дань огерманизованному вкусу нашего времени. Счастлив он, что его собственный вкус верен и дает себя редко обмануть! Стократно счастлив, в сравнении с теми жалкими стихотворцами, которые прямо из-за букваря начали сочинять стихи и у которых и грамматика, и синтаксис, и выражения взяты из Готшедовой “Немецкой грамматики”. Русский язык ужасно страдает под их пером, очиненным на манер Шиллерова». — Это значит, сколько я понимаю, что стихотворцы, сближая понятия совершенно противоположные и несовместные, подражают в сем случае дурному вкусу нынешних немецких писателей и нарушают правдоподобие. Когда решились употребить выражение миролюбивые ссоры, кто знает, что нам еще не скажут: бранчивый учтивец, нежныя проклятия, мирная драка, ласковая оплеуха?

Разбор поэмы «Руслан и Людмила» напечатан в 1820 году; «Послание к жене и друзьям» написано в 1816, а напечатано в 1821; сблизив все сии обстоятельства, как не подивиться, что г. сочинитель послания сам отдал дань тому же огерманизованному вкусу, который он находит толь странным, и что сам очинил перо свое на манер любого из нынешних немецких писателей? Как не подивиться, что он не мог у себя исправить той ошибки, за которую делает укоризну другим? — Прав латинский баснописец, говоря, что мы

Videre nostra mala non possumus,

Alii simul delinquunt, censores sumus.** ²⁹.

Во время, в пору, кстати.

К чему сей тройной плеоназм³⁰? Какую особого рода красоту он составляет? — Но вот счастливая мысль:

Здесь всякий гость свое добро,

Цветы воображенья,

Плод наблюдений или чтенья,

103

Как будто злато и сребро,

На злато и сребро соседнее меняет

И, жертвуя — приобретает.

Как жаль, что сочинитель ее растянул и ослабил уподоблением, которое ничем не удачнее того, о коем уже мы упоминали выше.

Так корабли в концы земли несут

Куниц и соболей, железо и пшеницу

Менять на перл, на изумруд,

На благовонную корицу.

Далее встречаем еще знакомый стих:

Где серафимов тьмы кипят.

Г. Жуковский заключил мистическую свою балладу «Вадим»³¹ сими двумя стихами:

И серафимов тьмы кипят

В пылающей пучине.

Может быть, это очень хорошо в мистической балладе; но мы, profanes en fait de mysticité*, никак не можем составить в воображении своем хорошей картины из серафимов, кипящих в пылающей пучине. Вижу, г. редактор «Вестника Европы», что вы пугаетесь моего длинного письма и не верите, чтоб у известного стихотворца можно было на десяти страницах заметить столь много ошибок, и таких ошибок, которые с первого взгляда бросаются в глаза. Вижу, что вы удивляетесь, как мог писатель, занимавшийся словесностию практически, быть столь часто в разладе с эстетикой и логикой и почти беспрестанно противоречить на деле собственным своим суждениям? — Повторяю вам, м<илостивый> г<осударь> м<ой>, свет сей наполнен противоречиями! Истина печальная — но не менее того она истина.

Ропша.

Февраля 5-го 1821