1055

ИЗДАНИЯ СТИХОТВОРНЫХ ТЕКСТОВ

Обзор Б. Томашевского

Проблемы издания текстов Пушкина разрабатывались за последние годы особенно интенсивно. Разработка их шла в нескольких направлениях: в плоскости теоретической, в порядке предварительной обработки текстовых материалов и наконец в законченных изданиях текстов. Остановимся на каждой из этих форм работ особо.

Задачей обзора является оценка текстологических качеств работы. Проблемы комментария вообще в дальнейшем не затронуты, так как они связаны больше с вопросами изучения, чем с вопросами издания текстов.

ТЕОРИЯ ТЕКСТОЛОГИИ

Теоретическое изучение вопросов текстологии велось в какой-то степени и прежде, но это были по большей части случайные экскурсы в эту область, вызывавшиеся не столько собственными интересами проблематики, сколько конкретными частными поводами. Так в предисловиях к отдельным изданиям и к отдельным томам академического издания мы встречаем различную формулировку текстологических проблем, в порядке мотивировки издания. То же самое мы находим в протоколах Комиссии по изданию сочинений Пушкина при Академии Наук. Некоторый материал дают рецензии на издания, полемика между редакторами изданий. Особенно в этом отношении надо отметить спор о лицейских стихах, возникший вокруг первого тома академического издания, — спор, в котором ведущую роль играл В. Брюсов.

В настоящее время проблемы текста представляются как некоторая практическая отрасль филологии, имеющая собственный интерес, обладающая собственными методологическими приемами и имеющая своих специалистов.

Новая литература по текстологии начинается с работ Модеста Гофмана. Эти работы в свое время вызвали резкую полемическую реакцию. Ошибки автора обсуждались с большой горячностью и страстностью, на которую вызывал декларативный тон автора и резкость его собственной полемики против текстологических приемов прежних издателей Пушкина. В настоящее время, когда страсти улеглись, работы Гофмана можно оценивать объективно, не подвергая себя опасности вести одностороннюю полемику. Эти работы интересны для нас не только потому, что отражают личные взгляды Гофмана, но и потому, что определяют направление текстологических исследований Пушкинского дома, в котором Гофману одно время принадлежала ведущая роль.

Пафос Гофмана заключался в разрушении всего старого дореволюционного пушкиноведения. Наука о Пушкине создавалась заново. Гофман решил положить фундамент новой науке. Этим объясняется и вызывающий титул книги «Первая глава науки о Пушкине» (2 издания, оба 1922 г.). И в своей брошюре Гофман является глашатаем того направления, которое можно было бы назвать младопушкинизмом. Основная идея книги Гофмана проста: в основе изучения Пушкина должен лежать строго установленный текст (канонический, по неудачному, но популярному словоупотреблению). Поэтому первая задача — установить текст. В этой постановке вопроса было много полемического, направленного против музейно-архивного направления старого пушкинизма, выдвигавшего на первый план биографические изыскания. В области изучения текста Гофман восставал против дилетантизма предшествующих редакторов. Обладая большим текстологическим опытом, Гофман подкреплял критику приемов Морозова и других рядом интересных и тонких замечаний, которые остаются справедливыми до настоящего времени. Однако для общих концепций его характерен эмпиризм, роднящий его с текстологами старого призыва. Для Гофмана не существует особых текстологических проблем, возникающих из существа дела, из телеологии установления текста. Все проблемы ставятся как приемы практического разрешения задачи о передаче документа. В основе такой постановки вопроса лежит предпосылка о непоколебимой

1056

подлинности самого документа и все сложные моменты критики текста принижаются до вопросов о технике передачи документа. Вообще для Гофмана характерна категоричность аргументов и бескомпромиссность решений. Для него очень характерно рассуждение на тему о принадлежности произведения и способах его установления. Если в пользу принадлежности говорит совокупность хотя и сильных, но не абсолютных доводов (а Гофман верит в абсолютные доводы), Гофман предпочитает отрицание, так как отрицание, как бы маловероятно оно ни было, для него предпочтительнее, чем не до конца доказанное утверждение. Совокупность аргументов на него не действует: «обыкновенно забывают простейшее математическое правило, по которому сумма неизвестных величин будет также неизвестной величиной» (Первая глава, 2-е изд., стр. 127). На свою беду Гофман апеллирует к математике, которая совсем иначе расценивает влияние многократности независимых свидетельств. Но и без всякой математики понятно, что в вопросах текста требуется некоторая гибкость, исключающая прямолинейные и бесповоротные решения. Стремление к объективной точности и к осязательной аргументированности привела Гофмана к некоторой грубости в трактовке наиболее сложных вопросов текстологии и пагубным образом отразилось на его практических опытах в деле редактирования. Дурной объективизм заставил Гофмана в качестве мнимо «субъективных» элементов устранить из круга текстологических проблем все вопросы, связанные с идеологической природой публикуемого объекта, в частности с элементами, определяющими его как эстетическую ценность. Всё это с точки зрения Гофмана — «субъективно» (при чем Гофман сознательно упускает разницу между субъективным и необщезначимым, не ведая вероятно, что и в области точных наук процветают без всякого подозрения в их правомочности субъективные методы наблюдения). Между тем задача текстолога не была бы выполнена, если бы он, изучая объект, не учел его специфических черт; а для художественного произведения наиболее специфическим является социально обусловленное восприятие его как объекта художественного. Поэтому у Гофмана мы найдем лишь те рецепты, которые справедливы для издания любого документа, хотя бы дипломатического характера. Лишь под влиянием собственного опыта, вне зависимости от общей концепции, он высказывает ряд утверждений, выходящих за пределы нарочитого объективизма.

В области ближайшим образом нас интересующей Гофман вносит много ценных поправок в дилетантские приемы предшественников, главным образом протестуя против широко практиковавшегося соавторства редакторов, вносивших много необоснованного своего в черновики Пушкина. Но наиболее трудные вопросы критики текста Гофман или игнорирует или решает несостоятельно.

Иной характер носит книга Г. Винокура «Критика поэтического текста» (Москва, ГАХН, 1927). По относительному количеству примеров из пушкинского стихотворного текста книга эта заслуживает упоминания в обзоре пушкинианы. В противоположность эмпирической установке Гофмана Винокур подводит методологическую основу под вопросы текстологии. Книга Винокура построена полемически. Он отправляется отчасти от работы Гофмана, отчасти от моих работ, посвященных тому же вопросу (разбор работ Гофмана в альманахе «Литературная Мысль», сб. 1, «Новое о Пушкине» и брошюра «Пушкин», 1925). Ценность работы Винокура в том, что он не довольствуется разбором ошибок своих предшественников, но выводит вопрос за пределы узкой «специальности» редактора и указывает на его широкое филологическое значение. Оставляя в стороне, насколько прочна методологическая позиция автора, отмечу, что проблема «субъективизма» в редактуре им разрешена очень удачно. После его работы нельзя более отмахиваться от «смыслового, эстетического или психологического» редакционного метода, как делал это во времена оны один из академических редакторов. Винокуром указано на значение критического отбора разночтений и выбора основного текста. Он достаточно подробно останавливается и на значении композиции издания, особенно для случая собрания стихотворений. Можно автора упрекнуть только в одном: он недостаточно учитывает реальные условия издания, когда редактору приходится руководиться не единым идеальным планом, какой рисуется в работе Винокура, а компромиссным решением, примиряющим интересы издательские, запросы разносоставного читателя и т. п. К сожалению выполнение единого плана сузило бы круг обслуживаемых потребителей до нерентабельного тиража книги. Выпуск собрания сочинений считается таким событием, которое рассчитывается на большой срок и на широкий и разнообразный круг читателей. К сожалению и то и другое имеет свои отрицательные стороны, влияя обезличивающим образом на построение издания и лишая его единства. Надо также учитывать творческую роль единого редактора.

1057

Уже после выхода в свет книги Винокура появилась моя работа «Писатель и книга», имеющая характер справочника или популярного курса. В ней естественно отведено много места проблемам пушкинского стихотворного текста.

На этом заканчивается серия методологических работ.

Трудно учесть действительное влияние этой литературы на практику изданий. То, что появилось после 1928 г., не слишком говорит в пользу такого влияния. Редакторы предпочитают работать по-старинке, на личном опыте изживая ошибки, характерные для редакторского эмпиризма.

ЧЕРНОВЫЕ ТЕКСТЫ

Издание черновых текстов за последнее время приобрело особое значение. Отчасти это объясняется чисто внешними причинами. 1) прекращением академического издания, в котором черновики находили свое место в примечаниях, и 2) публикацией целых собраний или новых архивных приобретений. Обогащение государственных хранилищ включением в их состав разного рода частных собраний и раскрепощение некоторых собраний от разного рода завещательных запретительных условий способствовало подобного рода публикациям. Но помимо внешних условий здесь играют роль и условия развития изучения пушкинских текстов. С одной стороны, стремление к публикации неопубликованного, стремление по существу своему нездоровое, естественно привело к тому, что за исчерпанием чистовых текстов принялись за черновые. Но с другой стороны и естественно внимание текстологов передвинулось на вопросы истории текста, а это предполагает изучение черновиков. Наиболее крупными работами в этой области были «Неизданный Пушкин» (Онегинское собрание), «Пропущенные строфы Евгения Онегина» М. Гофмана и «Новые страницы Пушкина» С. Бонди. Все три книги настолько разнотипны, что обзор их даст общее представление о разнородных изысканиях в области пушкинского стихотворного текста и об определившихся возможностях в сфере подобных изысканий.

Книга М. Гофмана, представляющая собой выпуск XXXIII—XXXIV издания «Пушкин и его современники» (1922), имеет следующее происхождение. М. Л. Гофман был редактором предполагавшегося к выпуску тома академического издания, в который должен был войти «Евгений Онегин». В порядке подготовки к изданию Гофман проработал весь автографический корпус этого произведения. Протранскрибировав все черновики, Гофман остановился перед технической невозможностью из-за войны выпустить свой том. Чтобы спасти хоть часть труда, Гофман решил опубликовать ту часть транскрипций, которая давала наибольшее количество нового «неопубликованного» материала, а именно «пропущенные» строфы (т. е. не вошедшие в печатную редакцию романа, установленную автором). Всё это мотивировано единством проблемы, и публикации придан характер исследования о пропущенных строфах. Единство публикации получилось мнимое. Проблемы о причинах, заставлявших Пушкина пропускать строфы и некоторые из них отмечать цифрой, а некоторые выкидывать бесследно, автору не удалось разрешить. Впрочем для решения подобных проблем транскрипция черновиков — средство недостаточное, вопреки широко распространенному мнению, что изучение черновиков вскрывает нам тайники творчества. Изучение это только восстановляет, и то не полностью, процесс работы.

Некоторую остроту публикации Гофмана придает его полемика с П. О. Морозовым, отличавшимся, как это теперь можно утверждать совершенно спокойно, великим легкомыслием в редакторской работе. И в области расшифровки пушкинского текста работа Гофмана — большой шаг вперед.

Надо отдать справедливость М. Гофману, что им проделана крупная работа. У нас не принято ценить труда транскрибаторов. У нас не знают, что прочтение черновой рукописи Пушкина есть труд, требующий специальных сведений, опыта и большого личного умения, своеобразной способности, связанной не только с отличным знанием Пушкина, необходимым для «чтения по аналогии», и с богатством воображения (так как в большинстве случаев рукопись не читается в обычном смысле, а по ней проверяется догадка), но и с уравновешивающим это воображение критическим тактом.

Транскрипции М. Гофмана не отличаются высоким качеством. Они сделаны очень торопливо, а главное механично. Эти черты его труда хорошо известны всем, кто к нему обращался. «Пропущенные строфы» — труд торопливый и требующий перепроверки. Однако всё же все строфы «Онегина» полностью прочитаны, и книга Гофмана, понятно, будет в руках у каждого, кто займется разбором пушкинских черновиков. Ценность книги увеличивает приложенный к исследованию указатель автографов «Евгения Онегина», выполненный очень толково и добросовестно¹.

1058

Но большой порок книги в другом. Поставив себе задачей исследовать черновики, Гофман ограничился тем, что дал их воспроизведение, транскрипцию. И в этом не его вина, а вина времени. До последнего времени оставалось не совсем ясно, что такое изучение черновика. Предполагалось, что воспроизведение уже решает все вопросы, что в отличие от других областей научного изучения, текстология должна довольствоваться показом своих объектов. И в этой области, как ни странно, а вопрос разъяснялся горьким опытом. Черновики «показывались», а читателю ничего не было видно. Наука тоже не обогащалась. Некоторые наивные люди видели разрешение вопроса в каком-нибудь техническом способе воспроизведения документа, думая заменить критическое изучение «эдиционными» приемами. Одним из таких наивных рецептов является «двойное печатание», заключающееся в том, что поверх чистого текста наносятся зачеркивания. Этот рецепт имеет успех в некоторой группе редакторов, правда, весьма ограниченной. Кстати, почему-то изобретение этого приема иногда приписывается Н. К. Пиксанову. Основано это на недоразумении. В предисловии к изданию Жандровской рукописи «Горя от ума» (1912) Н. К. Пиксанов писал: «мы прибегли к новому типографскому приему, впервые применяемому нами к печатному воспроизведению обширного текста». В действительности этот типографский прием уже был применен Яковом Гротом в 1857 году в воспроизведении пушкинского стихотворения «19-е октября» (1825). Разница та, что Я. Грот воспроизвел автограф Пушкина, отличающийся некоторой относительной сложностью. В нем на двести стихов свыше семидесяти изменений текста самого разнообразного рода. Между тем Жандровская рукопись — белового образца, написана писарской рукой, канцелярским почерком, с весьма немногочисленными и однообразными исправлениями автора (зачеркивание старого текста с нанесением нового, тоже белового, исправление описок и безграмотных написаний писаря и т. п.), общим числом не более ста на 2221 стих. Имевшие дело с разными системами транскрипций знают, что двойное печатание удобно лишь для беловых рукописей и совершенно несостоятельно для воспроизведения сложных черновиков.

Как бы то ни было, Гофман подменил изучение черновиков их показом, а показ — транскрипцией. Транскрипции оказалось мало. Тогда он сопроводил транскрипцию «сводкой». Но так как его теоретическая позиция, направленная против «соавторства» редакторов, принципиально исключала всякий творческий элемент в деле составления сводки, то он подошел к вопросу чисто механически, ограничиваясь «чтением по незачеркнутому», не считая для себя обязательным анализ процесса работы Пушкина. Дело в том, что черновик есть документ, фиксирующий некоторый процесс, то-есть явление, развивающееся во времени, всякая же транскрипция — только пространственна. Такова же и сводка, дающая только один слой работы. Это отлично знал и Гофман. Вот что сказано в «Первой главе»: «Самая полная и точная транскрипция никогда не передает черновика, ибо дает весь словесный материал наброска, но мало говорит о последовательности писания его, о постепенных наслоениях, о процессе создания, — помощь транскрипции может быть со стороны описания черновика (черновик должен быть изучен, а не только транскрибирован) и сводки исследователя» (стр. 100, цит. по 2-му изд.). Но это написано вероятно уже после приготовления к печати «Пропущенных строф» (которые были сданы в печать еще в 1916 г.). В действительности, как показывает опыт, нельзя считать черновик даже прочитанным, если не сделан полный анализ последовательности творческих наслоений и пока не найдено место для каждого слова в словосочетании и во времени, т. е. пока не реконструирован каждый слой работы и не установлена последовательность этих слоев.

Следующая публикация в своей стихотворной части тоже связана с именем М. Гофмана. Это «Неизданный Пушкин» («Атеней», 1922). Происхождение этой книги таково: в 1920 г. разнесся слух о смерти Онегина, парижское собрание которого было приобретено для Академии Наук. Затем стали поступать тревожные слухи о судьбе собрания. Тогда, отчасти с целью пропаганды Онегинского собрания и привлечения к нему внимания общественности, решено было издать пушкинскую часть собрания, находившуюся в Академии, в Пушкинском доме, в воспроизведениях — отчасти фотографических, отчасти цинкографических. Книга была сделана спешно, создан под руководством Гофмана коллектив работников, главным образом из молодых пушкинистов; им были розданы в срочном порядке фотографии для спешной подготовки и комментирования, и книга вышла в свет. Она свою роль сыграла. Внимание к собранию было привлечено. Последовавшее вскоре второе издание представляет собой фотомеханическую перепечатку первого, с новым предисловием и с двумя отрывками в приложении, не вошедшими в первое издание.

1059

К сожалению участники издания, не осведомленные о втором издании, не могли принять мер к исправлению ошибок первого.

Издание еще придерживается гофмановского канона публикаций: транскрипция плюс сводка исчерпывают «подачу» материала. К ним присоединяется случайный комментарий, отправляющийся от обычного редакторского комментария изданий сочинений. Получилась книга, ценная по материалу и очень неряшливая по выполнению. Читатель понятно не обязан был входить в учет условий сверхспешной работы, редакторов². Но надо отметить, что и при такой работе удалось внести много исправлений и уточнений в прежние публикации того же материала, ибо хотя младопушкинизм и отличался механистичностью, но он успел выработать особую технику точности чтения, которая превосходила прежние любительские обращения к рукописям по качеству результатов работы.

«Неизданный Пушкин» дал ряд новинок стихотворного наследия Пушкина. Из них следует назвать два ранних стихотворения «Царское Село» и «Там у леска», вариант послания Щербинину (только, вопреки мнению редакторов, сохранившийся не в автографе), «Гречанка верная...», «Зачем я ею очарован», «Царей потомок, Меценат» (из Горация), «О бедность, затвердил я наконец» (из Бари Корнуоля) и несколько других менее значительных отрывков. Кроме того здесь находится большой материал вариантов к отдельным стихотворениям и поэмам.

Если оба эти издания характерны для изысканий раннего периода младопушкинизма, то книга С. Бонди «Новые страницы Пушкина» («Мир», 1931) характерна для работ настоящего дня. В каком духе она делалась — показывают следующие слова из предисловия:

«Сейчас текстолог, даже прочтя все отдельные слова черновика, не может считать его вполне прочитанным, если он не понял смысла и значения в общей связи целого всех вариантов, всех слов и обрывков слов. Просто прочесть — мало, надо понять, истолковать прочитанное.

Теперь, в противоположность прежнему, мнимо-научному, бесстрастному констатированию и воспроизведению всего находящегося в черновике, уже выдвинуто иное отношение к черновику поэта, подобное отношению к важному для нас, интересному, но неразборчиво написанному письму: мы стремимся прежде всего проникнуть в его смысл, расшифровать по контексту всё непонятное, дополняем все недописанные места, исправляем описки... Важно не установить, что Пушкин зачеркнул в таком-то месте начало слова «Пр», но понять, что он хотел здесь написать и почему зачеркнул. А иначе — к чему нам воспроизведение всех этих отрывочных зачеркнутых слов или даже частей слова?» (стр. 5).

Правда, в целях популяризации темы книги С. Бонди берет только те случаи, когда подобный анализ черновиков приводит к «неизданным стихам», т. е. к некоторому неподвижному связному тексту. Это несколько снижает его утверждение о самоценности скрытого в черновике творческого процесса. Дело в том, что каждое произведение состоит из словесного развития и словесной конструкции. Мало того, что слово нанизывается на слово, фраза на фразу; важно, чтобы эта словесная вязь складывалась в некоторое обозримое сознанием единство. Черновик в большинстве случаев представляет собою поиски такого конструктивного единства путем примеривания разных словесных последовательностей. Поэтому очень часто можно определенно указать, что после чего должно следовать, но невозможно сложить всё вместе. Слова находятся как бы в неустойчивом равновесии, иногда таких последовательностей сразу представляется много (т. е. после определенных слов должно следовать или одно, или другое, или третье), при чем их взаимное соотношение не всегда ясно. Когда из незавершенного черновика извлекается некоторый связный и замкнутый текст, то его связность и замкнутость по большей части иллюзорны, и более точный анализ покажет, что отдельные части находятся во взаимном противоречии, «концы не сведены с концами», в цельную картину отдельные штрихи не складываются. Иной раз видно, как Пушкину почти удалось уже найти решение задачи, но ценой двух-трех невязок. Принимаясь за эти невязки, он рассыпал собранное и уничтожал произведение. Такое единство, своеобразный творческий апогей, вскрываемый редактором, в действительности неустойчиво. Это не стихотворение Пушкина, а материал для стихотворения. И этот творческий апогей — отнюдь не самое ценное, что нас привлекает в черновике, так как он далеко не полностью выражает вложенный в черновик замысел, а самый замысел не отлился еще во что-то неподвижное. Для черновика редакторские сводки — только кадры движущейся картины. И кадры эти интереснее тогда, когда к ним имеется ключ, то-есть когда Пушкин дописал свои стихи, когда мы имеем дело

1060

с законченным, известным нам произведением. Вероятно отчасти издательские условия, учитывавшие спрос на «неизданные произведения», заставили Бонди дать анализ незаконченных черновиков.

Ценность работы С. Бонди — это особое умение представить себе творческий процесс: я уже не говорю об исключительных данных его как «чтеца» пушкинских рукописей. Менее убедительными мне кажутся биографические экскурсы, т. е. попытки восстановить среду, обстоятельства и психологию Пушкина в момент создания. Впрочем и здесь можно говорить не об ошибках (тем более, что С. Бонди исключительно скуп и сдержан в подобных вопросах), а о том, что смычка текстологических проблем с биографическими еще не произошла быть может потому, что в свое время в порядке реакции на старый архивный пушкинизм младопушкинизм отверг биографию как метод изучения литературы. Эту точку зрения пора так же изжить, как изжит механистический принцип текстологии М. Гофмана, но изжить не возвратом к старому копанию в грязном белье и не к донжуанским спискам Пушкина, а к подлинной, научной биографии.

Названные три издания не исчерпывают всех публикаций черновых стихотворных текстов. Но в других изданиях эта публикация не была самодовлеющей. Так М. Гофман приложил к своему изданию «Домика в Коломне» полную транскрипцию рукописи этой повести. К изданию «Каменного гостя», вышедшему под редакцией Халабаева и моей, приложены все варианты рукописи. Об этих изданиях будет сказано в своем месте, здесь же я отмечу, что транскрипции Гофмана ничем не отличаются от транскрипций в других его работах. Во второй работе («Каменный гость») сделана попытка дать варианты без транскрипций, в связном контексте, с указанием последовательности работы Пушкина. Рукопись «Каменного гостя» не может быть названа черновой в полном смысле этого слова, а потому варианты эти говорят лишь об отделке произведения, а не о творческом процессе.

ИЗДАНИЯ

Издания стихотворных произведений Пушкина были чрезвычайно разнообразны по типу и по назначению. Поэтому обозрение их в общем хронологическом порядке было бы неудобно. Их необходимо разбить по рубрикам. Но чтобы разобраться в этих изданиях, обзору необходимо предпослать несколько слов об их характере. Революция застала почти полное отсутствие на книжном рынке сочинений Пушкина, Объясняется это не только недостаточным количеством изданий, но и исключительно высоким спросом на сочинения Пушкина. Положение это продолжается до настоящего времени. Не так давно рынок бесследно поглотил около 80 000 экземпляров полного собрания сочинений Пушкина. Такое количество экземпляров совершенно не отразилось на своеобразном «пушкинском голоде» на книжном рынке.

Обязанность заполнить брешь в книжном обращении выпала на Литературно-издательский отдел Наркомпроса, возглавлявшийся П. И. Лебедевым-Полянским (в 1919 г. отдел слился с Госиздатом). Пушкин подпал под действие закона о монополии, по которому на пять лет, по 31 декабря 1922 г., издание сочинений классиков было объявлено исключительным государственным правом (по истечении указанного срока монополия была продлена). Осуществлять эту монополию должен был Наркомпрос в лице названного Издательского отдела. За это дело принялись почти одновременно в Москве и в Петербурге. В Москве во главе изданий Пушкина стал В. Брюсов, в Петрограде — коллектив, возглавлявшийся К. Халабаевым; с ним работали по изданию Пушкина А. Слонимский и С. Бонди. С 1923 по 1929 г. в пушкинских изданиях отдела ближайшее участие принимал я, редактируя эти издания совместно с К. Халабаевым³.

И те и другие издания стремились к обновлению текста, но действовали, как мы увидим дальше, разными методами. Ни в Петрограде, ни в Москве не могли сразу издать собрания сочинений Пушкина. Издания начались с тонких брошюр «Народной библиотеки». В работе над этой серией производился радикальный пересмотр текстов. Первая Москва приступила к осуществлению Полного собрания сочинений Пушкина. Оно было поручено редактуре В. Брюсова. Появился в свет только первый полутом первого тома, содержащий лирические стихотворения.

Второй полутом был подготовлен Брюсовым к печати и даже уже набран, но оригинал и набор погибли в недрах Госиздата.

Начиная с 1923 г., вместо «Народной библиотеки» стали выходить другие серии, в которых печатались сочинения Пушкина. До слияния московского и ленинградского Госиздатов работа шла разрозненно. В Москве на место Брюсова пришли другие редакторы. Пушкин печатался там в серии «Классики русской литературы» без обращения к первоисточникам (вообще московский Госиздат предпочитал перепечатку

1061

старых текстов новой редакции). В Ленинграде продолжалась работа по пересмотру текстов и выпуск отдельных книжек небольшим тиражом. Когда эта работа продвинулась, был выпущен однотомный Пушкин (первое издание в 1924 г.). На этом собственно кончается первый период ревизии текстов Пушкина. В дальнейшем мы видим перепечатки, по большей части восходящие к тексту однотомного издания. Главную массу этих перепечаток составляют брошюры дешевых серий («Дешевая библиотека классиков» и др. ) В это время произошло окончательное объединение двух Госиздатов с переходом инициативы в отдел классиков при центральном управлении Гиза в Москве (одно время во главе отдела стоял Н. Пиксанов).

Затем несколько раз возникала идея организации большого издания сочинений Пушкина. По этому поводу под председательством П. Н. Сакулина состоялся съезд пушкинистов (март 1928 г.), но из этого ничего не вышло. Попытки возобновить академическое издание тоже не привели ни к чему главным образом потому, что в 1929 г. при ближайшем участии П. Е. Щеголева организовалась московская редакция, приступившая к осуществлению одновременно двух изданий: большого и малого. Из этого предприятия осуществилось лишь малое издание, которое начало выходить в качестве приложения к «Красной ниве» в 1930 г. и закончено было в 1932 г. Второе издание этого же малого собрания, начатое в том же 1930 г., закончилось в марте 1934 (без шестого тома, содержащего комментарий). Так как эти издания предполагалось вести параллельно с большим «академического» типа изданием, то для него была произведена новая и коренная ревизия текстов. К изданию было привлечено большое количество редакторов, по большей части имевших большой текстологический опыт.

К этому сводится в основных чертах история издания Пушкина за последние годы. Я не упомянул лишь о тех изданиях, о которых будет сказано в своем месте, — об изданиях, носивших случайный характер и выходивших не в Государственном издательстве (и не в ГИХЛ, его наследнике по делу издания классиков), а в разных других издательствах.

В дальнейшем обзоре я разобью издания на издания типа полных собраний, на издания избранных произведений, на издания отдельных произведений.

Издания типа полных собраний

Прежде чем перейти к серьезным изданиям этого типа, необходимо сказать несколько слов о тех коммерческих изданиях, которые имели целью удовлетворить спрос рынка в сочинениях Пушкина и не преследовали задач ревизии текста.

Первая послереволюционная попытка издать полное собрание сочинений Пушкина была сделана в Одессе. Вот полное заглавие этого издания: «Полное собрание сочинений Пушкина. В одном томе. С биографией — литературной характеристикой поэта, составленной Леонидом Гроссманом, многочисленными оригинальными иллюстрациями художника С. Гольдмана, портретом автора, алфавитным перечнем произведений А. С. Пушкина, указателем иллюстраций и оглавлением. Редакция Михаила Лидина. Одесса, 1919».

Издание это представляет собою самую откровенную макулатуру. Редакция сводится повидимому только к составлению алфавитного указателя (столь обязательно указанного на обложке). В остальном дело ограничилось ножницами и распределением материала по каким-то «новым программам по литературе» (что в свою очередь свелось к нескольким заголовкам отделов в стихотворениях). Издание далеко не полное Оно включает лирику, поэмы, драмы, романы, повести и «Историю Пугачевского бунта» (без примечаний). Нет ни «Путешествия в Арзрум», ни журнальной прозы, ни писем. Что касается текста, то в основу положен какой-то древний текст, на который нанесены поправки из издания Литературного фонда 1887 г. Поправки эти весьма случайны Как на пример, достаточно характеризующий текст издания, укажу на помещенные на стр. 49 «Отрывки из послания Юшкову». Это — не что иное, как фрагмент послания Юдину, которое полностью, с именем Юдина, напечатано в 1884 г. и с тех пор во всех изданиях фигурирует уже в своем настоящем виде. Здесь редактор не справился почему-то даже с изданием Литературного фонда. Впрочем можно думать, что он вообще не смотрел в это издание, а подобную работу проделал какой-нибудь из многочисленных редакторов «однотомных» изданий прежнего времени, а Лидин добросовестно перепечатал чужую недобросовестную работу.

Не далеко ушли от одесского издания два берлинские издания, вышедшие в 1921 г.: изд. «Слово» (с вступительной статьей Н. Яковлева, которого не следует смешивать с Н. В. Яковлевым, автором известных работ о влиянии английских

1062

поэтов на Пушкина) и изд. И. П. Ладыжникова. В отличие от издания Лидина они оба анонимны.

Оба они являются перепечаткой, при чем особенно архаично издание «Слова». В нем воспроизводятся тексты, давно забракованные, заимствуемые из изданий XIX в. (т. е. из предшествующих изданиям Морозова и Ефремова 1903 г.). В этом издании, напечатанном в Берлине в 1921 г., свято сохранены все пропуски, сделанные русской дореволюционной цензурой. При этом, непонятным образом, на некоторых страницах заметно обращение к изданиям сравнительно недавним. Разобраться в мотивах, по которым эти редкие тексты и даты подправлены, не представляется возможным. Несколько свежее издание Ладыжникова, повидимому основанное на издании под редакцией Венгерова, дополненном заграничными публикациями (напр. полностью дана «Гавриилиада»). В некоторых случаях текст Венгерова дополнялся по другим источникам (напр. вслед за венгеровским текстом «Родословной моего героя» следуют «Добавки и варианты»).

Во всяком случае оба издания не имеют никакого значения в истории текста Пушкина. Это рыночный товар, не более. Я отмечаю их лишь как явление, весьма характерное и симптоматическое.

Совсем иной характер носит издание Валерия Брюсова. Вот полный заголовок его: «А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений со сводом вариантов. Под редакцией, со вступительными статьями и объяснительными примечаниями Валерия Брюсова. Том первый. Часть первая. Государственное издательство. Москва, 1920» (цена 80 рублей).

Вышедшая часть содержала лирику.

Издание В. Брюсова вызвало вполне единодушные отзывы в печати. Тем не менее до сих пор можно еще встретить к нему странное доверие, до сих пор еще не все в достаточной мере знают, что оно собой представляет. Поэтому я позволю себе остановиться на нем подробнее.

Валерий Брюсов потратил много лет на изучение Пушкина. Он много писал о нем и в частности выпустил целую книгу, посвященную текстологическим вопросам (о лицейских стихах). И странно было встретить в редактируемом им издании так много промахов, свидетельствующих о неряшливости, о небрежности и даже о неосведомленности.

Начнем с текста. Неряшливость в издании сочеталась с другой чертой В. Брюсова. Он считает вполне допустимым подправлять Пушкина, свободно изменяя те стихи, которые ему не нравятся. Черновики же даются в вольном стихотворном пересказе (для придания им большей законченности). При этом, хотя Брюсов и разметил некоторые стихотворения звездочкой, в знак того, что он обращался для установления текста к автографам, но в действительности этого не заметно. Уже один факт этих звездочек показывает, что сквозную проверку по первоисточникам Брюсов не считал необходимой. Большинство же стихотворений, как заявляет сам редактор, перепечатано «из авторитетных изданий». И эти перепечатанные стихотворения обычно перепечатаны неточно, с отступлениями от источника, из которого их брал редактор. Вообще трудно назвать другое издание, в котором текст был бы более искаженным.

В основу построения собрания сочинений В. Брюсов положил принцип жанровой классификации с хронологическим распределением внутри жанров. Определение жанров совершенно произвольно и кажется заимствованным из школьной теории словесности. Из пушкинского понимания жанров редактор не считал возможным исходить. Так в первый полутом выделена «лирика»: Условно принято в редакторском отношении считать лирикой все мелкие стихотворные произведения. Брюсов исключает из их состава стихотворения с повествовательным сюжетом, относя их очевидно к эпосу. Сделано это непоследовательно. Например из ранних лицейских стихов выкинуты «Фавн и Пастушка», оссианические отрывки, но есть «Леда». Выкинута «Русалка» (1819), «Песнь о Вещем Олеге», но есть «Черная шаль». Мотивы отнесения стихотворений к тому или иному жанру не ясны. Поэтому трудно говорить о степени полноты собрания: пропуски не всегда достаточно мотивированы..

Отобранная таким образом лирика распределена по хронологическим эпохам. Для этого жизнь Пушкина разбита на 12 периодов. Периоды эти обычно разграничиваются датами внутри года, так что произведения одного года разделены между двумя соседними периодами. Так как пушкинское творчество охватывает период в 22 года (1814—1836), то более половины годов таким образом разбито на двое. Внутри периодов стихи разбиты по отделам; сперва идут «Законченные и обработанные стихотворения». Из них выделяются мелочи (эпиграммы, отрывки

1063

и т. п.), которые подвергаются особой классификации, иногда своеобразной. Так под 1821 г. в особый отдел выделены «Пакости». За этим следуют незаконченные и необработанные стихотворения, за ними черновые наброски, далее особо мелкие отрывки и особо отрывочные строки. В конце каждого отдела помещаются сомнительные по принадлежности стихи (dubia). Получается громоздкая и сложная система. Благодаря мелкой рубрификации оглавление занимает 22 страницы и пользование им почти невозможно. К оглавлению приложен для облегчения пользования им «систематический указатель», то-есть перечень рубрик. Этот перечень занимает две страницы.

Брюсова повидимому увлекала мысль об абсолютной полноте своего собрания. Поэтому он с крайней тщательностью регистрирует все возможные произведения. Где только можно заподозрить самостоятельный замысел, там сейчас же ставится номер. Поэтому под особыми номерами значатся стихотворения, только упомянутые. Особые номера занимают стихотворения, Брюсову неизвестные, если он имеет какие-нибудь сведения об их существовании. Особо регистрируются отдельные строки черновых тетрадей, так что в качестве особых произведений фигурируют стихи из «Евгения Онегина» (что отмечается в примечаниях; см. стр. 258) и из «Домика в Коломне» (что не отмечено; см. стр. 346). В этом Брюсов шел по стопам Венгерова, которого в его издании весьма интересовало количество номеров. Кстати эта регистрация номеров, бухгалтерия opus’ов настолько распространенная болезнь, что на ней стоит несколько остановиться. По большей части это сводится к механическому учету, в то время как по существу дело обстоит не так-то просто. Те, кто учитывают opus’ы, не задаются вопросом, а что собственно такое отдельное произведение, что такое особый замысел? Для них этот вопрос не возникает. Между тем в действительности Пушкин вовсе не писал, вообще говоря, «отдельные вещи». Их отдельность определялась уже в процессе творчества, которое шло единым, хотя и не ровным потоком. В процессе писания например от большого произведения откалывались мелкие части, приобретавшие самостоятельность. Один замысел переплавлялся в другой (напр. «Таврида» в «Евгения Онегина», «Езерский» в «Медного всадника» с отпадением «Родословной моего героя»). Строки из незаконченных произведений инкорпорировались в новые стихотворения и поэмы. Одним словом единство замысла есть вещь текучая. Черновые наброски, особенно оторванные строки, являются заготовками, не имеющими самостоятельного единства. Они обычно ждут замысла, чтобы включиться в него. Поэтому, если собирать в сборники фрагменты и отрывочные строки, то их надо подвергать какой-то иной, особой классификации, группируя по каким-то особым циклам, критически устанавливаемым. Иначе они только засоряют собрания произведений, имеющих свою самостоятельность и единство.

Стихотворения Пушкина Брюсов перебивает своими примечаниями. Есть некоторое удобство иметь примечания здесь же, не перевертывая страниц, но это удобство покупается ценой того, что психологические условия нормального чтения нарушены. Читатель видит перед собой не Пушкина, а редактора, что действует раздражающе: страница производит впечатление засоренной. Особенно содействует этому изобилие заголовков разных рубрик, редакторских подзаголовков, вообще всякого «аппарата».

Но главный дефект Брюсова — это своеволие, с которым он обращался с текстом. Приписывая себе как поэту право устранять дефекты и оформлять черновики, Брюсов, не обращаясь к первоисточникам и основываясь исключительно на чужих транскрипциях, обычно неверных, недостаточных или непонятных, творит какой-то стихотворный полуфабрикат, по произволу прибавляя лишние слова, отбрасывая то, что ему кажется излишним, руководствуясь одной лишь поэтической догадкой. Мне уже приходилось подробно говорить о методах Брюсова (см. «Книга и революция» 1921 г., № 1, стр. 57—60) и я не буду повторять цитат, доказывающих фальсификацию текста. К вольной обработке текста присоединяется еще стремление дать максимальную внутреннюю полноту произведений. Для этого Брюсов пополняет законченный текст заимствованиями из черновиков, вставляя строки и целые строфы, понятно без всякого критического обследования, куда эти черновые фрагменты относятся. Любопытно, что даже над лицейскими стихами, изучению которых он сам в свое время столько способствовал, он проделывает ту же работу произвольной компиляции на основании данных, взятых из третьих рук, что и было с достаточной очевидностью вскрыто Гофманом в приложении ко второму изданию «Первой главы». Характерно, что сам Брюсов очень ценил свою работу и при каждом искалеченном им стихотворении указывал в примечании, что в таком виде это произведение печатается впервые.

1064

Перед подобным обращением с текстами отступает на второй план все странное в примечаниях и во вступительной статье. Точно так же вряд ли при таких условиях следует регистрировать довольно многочисленные ошибки по библиографии источников, в конце концов естественные и извинительные.

Неудача Брюсова имела две причины: первая та, что редактор просто оказался неподготовленным к такой большой задаче и не справился с тем трудом, который было необходимо проделать; вторая причина — в методологическом подходе к проблеме издания. Полагая, что новое издание в какой-то мере должно превосходить старое, он довел до утрировки и тем самым до естественного абсурда недостатки старых изданий Ефремова и Морозова. Погоню за полнотой он довел до регистрации отдельных строк и до разрушения целостности окончательных редакций восполнением отброшенных черновых частей. Следовательно им совершенно игнорировались (как и его предшественниками) проблемы композиции и структуры отдельных произведений и их собрания. Принцип полноты поглотил и то и другое. С другой стороны, стремление дать весь черновой материал в удобочитаемой форме толкнул Брюсова на путь подработок и поправок подлинных стихов. Проблема научной критики текста осталась ему чужда. Положившись на собственные поэтические силы, он думал личным «вдохновением» заменить критический анализ материала. В результате мы видим картину полного крушения.

Попытка Брюсова была долгое время единственным опытом нового издания, сделанного на основе пересмотра текста. Ленинградская группа не довела работы над текстами до конца, когда по издательским соображениям потребовался выпуск однотомного издания Пушкина. В виду краткости срока пришлось остановиться на типе избранных сочинений, при чем первоначальный план предусматривал дальнейший выпуск двух дополнительных томов, которые должны были довести состав сочинений Пушкина до некоторой полноты как с точки зрения круга произведений, так и по охвату чернового материала (вариантов). Этому плану не суждено было осуществиться. Не осуществились и параллельно возникнувшие планы издания Пушкина вне Госиздата (например план шеститомного издания Пушкинского дома).

Итак, в результате работы ленинградской группы появился однотомный Пушкин под редакцией Б. Томашевского и К. Халабаева.

Задачи редакции изложены во вступительной статье и в специальном проспекте. Вот выдержка из этого проспекта (1925 г.): «В основу редакции настоящего издания было положено воспроизведение подлинного исторического облика пушкинского творчества. Во избежание субъкетивного произвола редакторы стремились воспроизвести то неосуществленное поэтом издание, планы которого сохранились в его бумагах. Задаваясь целью дать законченное представление о Пушкине-художнике, редакторы, согласно пушкинским планам, ограничились только его художественными произведениями, устранив исторические, критические, автобиографические и прочие работы, а также переписку. При выборе художественных произведений из издания устранено всё безусловно отвергнутое Пушкиным, как например значительная часть лицейских произведений, а также всё то, что определенно для печати не предназначалось. Введено в первую очередь всё, что было объединено Пушкиным в изданных им самим сборниках 1829—1835 гг., в той именно редакции, в какой произведения его в эти сборники включались. Лишь искаженное цензурою восстановлено по первоисточникам. Эти сборники дополнены — по возможности умеренно — произведениями, хотя бы и не опубликованными при жизни поэта, но по своему художественному значению стоящими наряду с напечатанными Пушкиным. Все эти произведения напечатаны в конце соответствующих отделов, дабы читатель легко мог отделить произведения, напечатанные самим Пушкиным, от того «посмертного» наследия, которое при нем не увидело света. Все произведения проверены по первоисточникам, каковыми являлись в первую очередь прижизненные издания, а затем автографы Пушкина и наиболее авторитетные из современных ему копий».

Издание было в общем встречено сочувственно, но в некоторых отношениях оно вызвало возражения. Поскольку состав издания определялся комбинацией пушкинских сборников с редакторскими дополнениями, то пределы этих дополнений диктовались двумя соображениями: во-первых, некоторым критическим тактом, во-вторых, объективным состоянием рукописных первоисточников (там, где приходилось извлекать текст из автографов). Так как редакция ограничивалась включением только таких произведений, которые доведены были до достаточной художественной завершенности, то тексты слишком черновые отвергались. В их числе оказались некоторые стихотворения весьма популярные, хотя и известные в редакторских компиляциях.

1065

Их отсутствие вызвало естественные протесты. Впрочем начиная с третьего издания, круг стихотворений, включенных в издание, был расширен.

В настоящее время, когда текст издания насквозь перепроверен при подготовке последнего собрания сочинений Пушкина в шести томах, можно дать достаточно объективную оценку тексту однотомника. Так как установка в нем была на печатные редакции, то в тех случаях, когда текст был канонизирован самим Пушкиным в печати, обращение к автографам было иногда недостаточным, а иногда его и совсем не было (поэмы, кроме «Кавказского пленника», «Домика в Коломне», «Анджело» и «Графа Нулина»). Между тем обращение к автографам (если при этом соблюдается достаточный такт) дает возможность ввести поправки и найти случайные, механические или цензурные искажения печатного текста. Иногда же самое обращение к автографам было недостаточным. Например хотя отрывок поэмы «Не для бесед и ликований...» и был дважды сверен с автографом, но осталось незамеченным, что имя отца надо читать Гасуб, а не Галуб (что ныне установил С. Бонди). Недостаточно внимательно изучена цензурная рукопись «Сказки о царе Салтане», дающая возможность кое-где поправить печатный текст. Вообще специально для издания изучения автографов собственно не производилось, а редакторы ограничивались считкой с автографом, а это всегда носит характер некоторой спешки и мешает полному овладению материалом.

Но с другой стороны, если требуется дальнейшее изучение первоисточников и должен продолжаться пересмотр как отдельных мест, так и композиции текста в целом, то необходимо отметить благотворные результаты редакторского метода, по которому все корректуры обрабатывались так же, как и подготовленный к печати оригинал. По первоисточникам считывался текст во всех стадиях печати. Это в значительной степени гарантировало подлинность текста и обеспечивало от опечаток. Впрочем совершенного отсутствия опечаток конечно не достигнуто, особенно в повторных изданиях, являющихся перепечатками первого (например очень досадная опечатка в стих. «Моя родословная» — «И крови спесь укоротил» вм. «угомонил», или в «Пире во время чумы»: «я предполагаю» вм. «я предлагаю»).

Первое издание вышло в 1924 г. Оно было повторено в 1925 г. Следующее издание вышло в несколько ином внешнем оформлении, так как было признано, что шрифт первого издания слишком мелок. Одновременно с тем изменено расположение отделов: стихотворения, по традиции занимавшие первое место, были, в согласии с планом Пушкина и с историко-литературным значением этого жанра в его творчестве, перенесены на второе место, после крупных стихотворных вещей. Введены некоторые новые стихотворения. В текст введены некоторые исправления, при чем приняты во внимание новые данные. На этом издании остановилась работа над текстом однотомника. Дальнейшие издания отличаются только тем, что в них вводится вступительная статья Пумпянского и рисунки Алексеева (так как издательство приняло как принцип однотомные собрания печатать с рисунками). Последнее издание было шестое⁴. Общий тираж всех шести изданий — 120 тысяч экземпляров.

Когда выходило шестое издание, шла уже подготовка к шеститомному изданию ГИХЛ. Оно начало выходить в двух вариантах: в приложении к «Красной ниве» и по особой подписке.

Шеститомное издание Пушкина есть самое крупное событие в пушкиниане последних лет и на нем мы должны задержаться.

В противоположность двум первым изданиям, редактированным одним и двумя лицами, это издание носит коллективный характер.

Предполагалось, что издание будут делать те же лица, которые примут участие в большом издании академического типа (несостоявшемся). Поэтому подготовка к изданию велась в общем в довольно широком масштабе. Редакторы приступили к собиранию материалов, которые могли быть использованы только в большом издании. Этим обеспечивалась сквозная проверка всего текстового материала и переборка всех первоисточников текста.

Но если были некоторые преимущества в том, что редакторы малого издания были одновременно редакторами большого, то это же обстоятельство имело и свою обратную сторону. Малое издание рассматривали как черновое, как первый опыт, на основе которого будет сделана окончательная работа. Общий план издания был слабо проработан и редакторы недостаточно инструктированы. Единственно, что было установлено, это то, что никакого комментария не будет, и вся пояснительная часть относилась к последнему тому, который должен был иметь характер «Путеводителя по Пушкину». Так как число листов было очень плохо подсчитано и

1066

первые пять томов (особенно пятый) оказались по объему больше, чем под них отводилось, этот путеводитель уложился не в том, а в полутом (12-й выпуск), то-есть в него вошло не больше половины материала. Отсутствие комментария в примечаниях и неясность вопроса о вариантах затруднила использование в издании черновиков и ранних редакций. Каждый решал этот вопрос по-своему, так что с этой стороны издание лишено какого бы то ни было единства.

Стихотворные произведения занимают три первые тома и начало четвертого. В два первые вошла лирика (под редакцией М. А. Цявловского, при участии Т. Г. Зенгер, Г. О. Винокура, Б. В. Томашевского и Н. В. Измайлова) и сказки (ред. Ю. Н. Верховский). В третий том вошли поэмы и драматические произведения (ред. П. Е. Щеголев, Б. В. Томашевский, В. А. Мануйлов, С. М. Бонди, М. К. Азадовский, Ю. Г. Оксман; два последние в отделе планов). В четвертый том вошел «Евгений Онегин» (ред. Б. В. Томашевский).

Прежде чем перейти к анализу издания, отмечу одну его техническую особенность, а именно: оба варианта малого издания печатались на линотипе. Этот способ печати отличается своими механическими достоинствами, но обладает также и одним недостатком; в нем, начиная с некоторой относительной исправности текста, дальнейшая правка текста бесполезна (при определенной квалификации работников), так как корректура, исправляя одни ошибки, вводит другие. Поэтому при среднем составе работников линотипная печать не дает удовлетворительных результатов в работах, требующих большой точности. Она хороша в газете, в массовой публицистической брошюре и т. п., но для передачи художественного текста, где каждое слово и каждая запятая имеют свое значение, набор этот не годится. Мало того: первый вариант печатался в газетной типографии, вообще не приспособленной к такого рода работам. Главная редакция как-то излишне спокойно отнеслась к этому факту, хотя и была предупреждена о готовящихся сюрпризах. В результате издание постигла полная катастрофа. Редакторы принуждены были писать письма в газеты, где в очень резких выражениях квалифицировали настоящее издание с технической стороны⁵. Действительно, по количеству опечаток и по их нелепости это одно из замечательных явлений печатного искусства.

Перейдем теперь к рассмотрению издания. Так как оно является пока последним критическим текстом Пушкина, то по отношению к нему требуется особая внимательность. К нему следует отнестись строже, чем к более ранним изданиям, так как ему предшествовала большая теоретическая работа по Пушкину. Издание это является опытом, за которым должно последовать дефинитивное издание, поэтому важен учет промахов и ошибок. Этим объясняется некоторая придирчивость дальнейшего изложения, которую не следует понимать как желание принизить относительную ценность издания. Я остановлюсь в дальнейшем на некоторых спорных вопросах принципиального характера.

Мелкие стихотворения занимают два первые тома. Редакция принадлежит М. А. Цявловскому при ближайшем участии Т. Г. Зенгер.

Как известно, Пушкин сам не предполагал начинать своего издания со стихотворений. Но по традиции, начиная с Анненкова, стихотворения неизменно выдвигаются на первое место. Уступая традиции, и главная редакция отвела под стихотворения первый том (который уже в процессе издания вырос в два тома).

Если традиция определила положение жанра мелких стихотворений среди прочих произведений Пушкина, то та же традиция, с небольшими уступками времени, определила распределение стихотворений. Принцип в общем принят хронологический. Разделение дано только по признаку законченности. За основным отделом стихотворений следует «Неоконченное и неотделанное», затем «Черновые наброски», «Коллективное» и «Dubia». Вообще нельзя возражать против рубрификации этого типа. Из всех зол надо выбирать наименьшее. Если решено давать стихотворения в общем хронологическом порядке, то желательно всё же основной отдел как-нибудь разгрузить. Но в данном случае не во всем можно согласиться с дополнительными рубриками. Возьмем первый раздел: «Неоконченное и неотделанное». Первое произведение, здесь напечатанное, — поэма «Монах». Она дошла до нас в чистовом автографе Пушкина, то-есть как произведение вполне отделанное. Нам известны три первые песни. Неизвестно, были написаны дальнейшие песни или нет. Но нельзя на этом основании относить произведение к неоконченным. Получается даже что-то вроде каламбура: если нет конца, то произведение неокончено. И во всяком случае выясняется, что одно дело произведение неотделанное (необработанное, не вышедшее из стадии чернового) и другое — не дописанное до конца. Ведь применяя механически прием перенесения в этот отдел произведений, не имеющих

1067

конца, и все отрывки, которые Пушкин спокойно печатал при жизни (например «Родословная моего героя», перевод из «Валенрода» и т. п.), должны были бы быть изъяты из общего отдела и перенесены сюда. Второе произведение: «Ты хочешь ли узнать, моя драгая». Мы вполне понимаем мотивы, по которым редактор изъял это произведение из корпуса стихотворений, но от этого оно не становится ни незаконченным, ни неотделанным. Неясно отнесение в разряд неоконченных и неотделанных таких произведений, как «Недавно я в часы свободы», «Гречанка верная», «Кто знает край», «В начале жизни школу помню я», «Крив был Гнедич поэт», двустишия типа «Авдотья Яковлевна», «С Гомером долго ты беседовал один», «Чем чаще празднует лицей», «И дале мы пошли» и т. д. Ясно, что многие из них отнесены к неотделанным по внешнему виду автографа. Некоторые дошли до нас в черновиках; но от этого они не могут считаться неотделанными, так как эти черновики доведены до предельной обработки. Рассуждая так, мы должны были бы перенести в разряд недоделанных многие стихотворения, имеющиеся в первом разделе, но действительно недоработанные Пушкиным, например «Паж», «Для берегов...» и пр. Например в основном тексте печатается «Я здесь, Инезилья». Романс этот, как известно, был доработан и докончен Пушкиным, и музыку к этим словам написал Глинка. Но М. Цявловский совершенно справедливо заподозрил, что слова, печатаемые с музыкой Глинки, — не подлинные, искаженные именно для пения, что так обычно в русской музыкальной литературе. И он напечатал романс по черновику, далеко не доработанному. Например третья строфа читается:

Ты спишь ли? Гитарой

Тотчас разбужу.

Проснется ли, старый,

Тотчас уложу.

Повидимому столкновение двух «тотчас» — результат недоделки (запятая внутри третьего стиха — шутка линотипа: ее нет в автографе, нет и в первом варианте издания). У Пушкина второй стих первоначально читался «Тебя разбужу», затем в связи с переделкой первого стиха слово «Тебя» заменено словом «Тотчас», и повидимому Пушкин просто не заметил, что это слово есть в четвертом стихе. В словах, приложенных к нотам, этого нет; там четвертый стих читается:

Мечем уложу.

Точно так же первый и последний куплеты в черновом автографе начинаются:

Я здесь, Инезилья,

Я здесь под окном...

Столкновение двух «Я здесь» — недосмотр. У Глинки:

Я здесь, Инезилья,

Стою под окном...

Всё это свидетельствует о недоработанности черновика. Однако этот текст попал в основной отдел. Также неокончено стихотворение «Стамбул гяуры нынче славят», «Сват Иван» (где даже в одном стихе, вызывающем сильное сомнение в подлинности прочтения, стоит редакторский вопросительный знак), «Странник» (с восстановлением зачеркнутого; стихотворение во всяком случае не только неотделанное, но и неоконченное), наконец отрывочное четверостишие «Забыв и рощу и свободу». Всё это находится в главном отделе, среди вещей законченных.

Но есть еще одна странность — во втором варианте издания среди неоконченных стихотворений находятся все отрывки из писем. Ясно, что к ним мерка неоконченности и неотделанности неприложима. Очевидно отдел плохо назван. Редактор чувствовал необходимость создания какого-то второго отдела, куда должны быть перенесены вещи, мешающие цельности основного отдела, но, убоявшись «субъективности» (то-есть научно-критического всестороннего изучения лирики), он выдвинул механический, формальный признак и стал его прилагать как шаблон к разным вещам. Иногда приходилось повидимому «кривить душой», то-есть там, где непосредственно ощущалась неправильность формального решения вопроса, шаблон насильственно натягивался или же наоборот: в пользу некоторых стихотворений искусственно решалась неприменимость этого шаблона Ибо в основном второй отдел создан не по заявленным редактором мотивам.

Так же зыбок и другой отдел «Dubia» (кстати этот латинский термин, примененный к изданиям Пушкина впервые Брюсовым, производит какое-то педантическое

1068

впечатление). В этом отделе мы находим общеизвестные произведения Пушкина, о принадлежности которых Пушкину если и подымался вопрос, то ныне он бесповоротно решен в пользу их подлинности. Таковы «Христос воскрес, питомец Феба», «Noël», «К Чаадаеву». Оказывается, в этом отделе смешано два рода произведений: 1) такие, самая принадлежность которых Пушкину не доказана, и 2) такие, текст которых вызывает сомнения. Но объединение этих двух совершенно разнородных классов тоже звучит каламбуром. Учитывая это, Цявловский во втором варианте издания решил отметить звездочкой те, которые сомнительны по принадлежности. Но в таком случае, что такое второй отдел (сомнительные по тексту)? Неужели для редактора текст стихотворений, включенных в первую часть, совершенно несомненен? Мне кажется, и здесь решение вопроса было механистично и непоследовательно, с уступками слишком прочной традиции. В самом деле, сюда включены произведения, известные по поздним публикациям. Но таких стихотворений масса в первом отделе: «В Сибирь» находится в таком же положении, как и «К Чаадаеву», также известны по поздним публикациям подписи к картинкам к «Евгению Онегину», таковы же стихи «Гонимый рока самовластьем» и многие другие. Нехорошо также, что выделение этого отдела в качестве самостоятельного и равноправного с другими слишком резко нарушает основное правило всякой классификации — единство основания деления. А ведь бывают неотделанные стихи сомнительного текста («Ты просвещением...», известное по более чем сомнительной транскрипции Шляпкина, который ни разу не мог дать правильной передачи подлинника); бывают и коллективные стихи, сомнительные по точности, какова например эпиграмма «Князь Шаликов...» Однако стихи эти значатся не под «Dubia», a в соответствующих отделах. Нам представляется, что выделение в особый отдел сомнительных по тексту излишне: они должны быть даны в конце соответствующих отделов. Странное впечатление производит и сильная текучесть этого отдела. Правда, она свидетельствует о непрерывающейся работе редактора. Но ведь второй вариант издания отделен от первого несколькими месяцами. Если за это время в структуре отдела происходят коренные изменения, то это свидетельствует скорее о зыбкости принципа. Сличая первое издание со вторым, мы видим, что 19 стихотворений передвинулись из несомненных в сомнительные, два из сомнительных в несомненные (при чем в обоих случаях источник остался тот же), два исключены как Пушкину непринадлежащие.

Можно высказать сомнение и в некоторых определениях этого отдела. Так безграмотные вирши «Эгерштрому» выделены в отдел «Dubia» лишь как сомнительные по тексту и безусловно пушкинские. Между тем правописание имени Эгерштром; а не традиционное Эгельстром⁶ показывает, что редактор знаком с работой Б. Л. Модзалевского об Эгерштроме (в сборнике в честь Срезневского). Из этой статьи явствует, что Эгерштром с Пушкиным никогда не встречался, что произведения Эгерштрома были курьезны не по безграмотности, а по совершенному неведению русского языка и элементарнейших литературных правил.

Пушкин, как известно, никогда не писал в качестве пародий просто неграмотных и бездарных стихов. Его пародии достаточно типичны (ода Хвостову и Нравоучительные четверостишия) и в выборе их объекта тоже наблюдается некоторая разборчивость. Источник этих стихов, выплывших в 1857 г., чрезвычайно мутный. Для меня представляется совершенно несомненной вздорность приписывания их Пушкину. Того же порядка и некоторые другие дубии, тоже печатаемые без предохранительной звездочки.

Зыбким кажется мне и отдел «Черновые наброски». У редактора определенно заметна установка на полноту, но на полноту числовую, на максимальное количество отдельных вещей, замыслов, opus’ов. Но, как я говорил, смысл этого слова очень туманен. Отдельность, автономность произведения есть результат уже продвинувшегося творческого процесса. В отрывочных строках этого единства замысла часто нет. Черновое творчество в некоторых отношениях непрерывно. И вот приходится насильственно выдумывать единство замысла там, где оно не сводимо к другому замыслу. Поэтому получается иногда, что строка из «Бориса Годунова» идет за opus. Иногда таким opus’ом является отрывок, который самим редактором квалифицируется как совершенно незначительный и на этом основании исключается из второго издания⁷. Но характерно, что при всем том строго соблюдается регистрация opus’ов: если есть хоть малейшее подозрение, что отрывочные строки связаны с каким-нибудь помещенным в собрании стихотворением, они безжалостно отбрасываются, даже если редактор не знает, к какому именно стихотворению эти строки относятся. Например в указателе читаем: «Изгнанье — славно, спору нет» —

1069

не введено как относящееся или к стих. Я. Н. Толстому («Горишь ли ты, лампада наша») или к стих. Баратынскому из Бессарабии («Сия пустынная страна»)» (т. 2, стр. 385). Точно так же в том же указателе сказано: «Ужель умолк волшебный глас» [Е. С. Семеновой] — не введено как относящееся к стих. Катенину («Кто мне пришлет ее портрет»)» (стр. 428), между тем как теперь С. Бонди неоспоримо доказал, что это фрагмент большого стихотворения о Семеновой, отлично им прочтенного («Новые страницы Пушкина», стр. 37). Таким образом в отрывочные строки выделяется не то, что представляет интерес в пушкинском рукописном наследии, а то, что увеличивает статистику opus’ов. Есть еще другая черта этого отдела: отрывки эти абсолютно непонятны без комментария; поэтому данное собрание напоминает скорее каталог, чем собрание стихотворений. Здесь не требуется огромный комментарий-исследование. Часто достаточно двух строк. Например если к стих. «Нет ветра — синяя волна» сказать, что это перевод и указать, откуда, то отрывок сразу оживает. Если отрывок совершенно бессодержателен, то он иногда может получить свой смысл от указания, где он найден, в каком соседстве, среди каких тем или около каких стихов. В еще большей степени последнее относится к одному классу opus’ов, нашедшему себе место в дубиях. Это стихи типа «Саранча летела...», «Я влюблен, я очарован», «Послушай, дедушка», «Блажен муж иже», «За ужином объелся я» и др. Всё это — пушкинские bons-mots и как таковые они являются фрагментами анекдотов Вне анекдота они перестают существовать. Что такое «Саранча» без командировки и служебного рапорта? Или «Блажен муж» — без лицейского правила о размещении за обедом? Всё это мертвый набор слов. Должно вообще протестовать против введения этих анекдотов в собрание стихотворений Пушкина (в самом деле, в каком смысле это стихотворения? и как вообще редактор стихотворений представляет себе этот жанр поэзии?) и во всяком случае совершенно немыслимо изъятие bon-mot из осмысляющего контекста.

Чтобы кончить с вопросом об общих принципах композиции, отмечу еще одну очень мелкую, но характерную особенность, накладывающую свою печать на всё собрание. Все стихотворения насквозь пронумерованы. Нумерация вообще вещь удобная, так как она облегчает ссылки. Но ссылок никаких нигде на эти номера нет. Следовательно эти цифры даны как самоценность, как «учет».

Прежде чем перейти к тексту, остановлюсь еще на порядке распределения стихотворений. К сожалению редактор, верный традиции Ефремова, решил изгнать отдел «неизвестных годов». Все стихотворения получили свое положение в общей хронологической линии. Правда, большой процент датируется «предположительно», но степень этой предположительности ничем не уточнена. Повидимому здесь смешаны случаи неуверенной датировки со случаями неизвестной датировки, когда возможные хронологические пределы очень широки, иной раз на несколько лет; в таком случае стихотворение относилось (без особой оговорки) к последнему из возможных годов. В результате получается неверное восприятие стихотворения на ненадлежащем фоне. Но особенно странно поступил редактор с лицейскими стихами. В предисловии говорится: «Стихотворения, имеющие более одной редакции, даются нами в последней редакции. Исключение составляют лицейские стихотворения поэта, которые печатаются в лицейской редакции, т. е. или в печатавшейся Пушкиным-лицеистом или известной по рукописям лицейского времени. Стихотворения этого периода, подвергшиеся сильным изменениям, даются нами вторично под годом последней редакции» (т. I, стр. 70). Здесь много неясного: что такое лицейское стихотворение, что такое лицейская редакция (если этих лицейских редакций несколько). Неясно, почему для лицейских стихов делается исключение и не приложимы ли к стихам не лицейского периода те же самые основания, по которым это исключение сделано. Но совершенно неожиданным является печатание вторых редакций под годом их переработки. Ведь почему-то все другие стихотворения находятся на своих местах и ни одно из них не попало под год своей переработки. Нет ничего более неожиданного, как, раскрыв стихотворения под 1828 г., прочесть «К Каверину. 1817» с обязательным примечанием: «Стихотворение датируется 1828 г. предположительно». Чего еще предположительное, если Пушкин датировал его 1817 годом!

Но если в корне нельзя согласиться с принципом распределения материала и с композицией собрания, то необходимо отметить большие заслуги редактора в области проверки текста. Это одно из немногих изданий, не повторяющих предыдущих. Обращение к первоисточникам освежило текст на всем протяжении издания. Редактор не ограничился уже достигнутыми в изучении Пушкина текстологическими результатами, но, учтя их, постарался продвинуть изучение дальше, и в этом отношении

1070

результаты заметны. Издание это, во-первых, значительно расширило круг опубликованных произведений Пушкина, так как собрания, бывшие под запретом, предоставлены были в распоряжение издания. Кое-что было найдено незадолго до начала издания. Расширили состав собрания и собственные изыскания редактора. Обновился и самый текст стихотворений.

Правда, это не значит, что со всеми принципами издания можно согласиться и что в нем нет отдельных промахов; но ошибки его легко исправимы. Поэтому лишь укажу некоторые примеры, касающиеся произведений, которые изданы не совсем так, как этого можно было бы ожидать.

Сомнения вызывает текст некоторых лицейских стихотворений. Впрочем в этой области заметен большой сдвиг, и компиляционные редакции уже не засоряют собрания, как это было во всех предшествующих изданиях, однако полной уверенности и здесь не чувствуется. Отмечу одну частность: почему-то редакторы пренебрегают печатными журнальными редакциями и в частности отбрасывают совершенно журнальный текст стихотворений, увидевших свет после 9 июня 1817 г., т. е. после выхода Пушкина из лицея. Между тем, как явствует из прекрасного труда М. Цявловского «Пушкин в печати», начиная с конца 1815 г. Пушкин прекратил до дня окончания лицея участие в журналах. Повидимому это было сделано не по собственной его инициативе. Поэтому естественно, что стихи 1816 и 1817 гг. стали появляться в печати после выхода Пушкина из лицея. Так в июльском номере «Северного Наблюдателя» уже имеются его стихи, относящиеся к лицейскому периоду. Редактор, вообще принимающий последнюю лицейскую редакцию, отвергает текст журнала на том основании, что есть риск, что за эти три недели, которые отделяют лицейский выпуск от цензурного разрешения книжки «Северного Наблюдателя», Пушкин успел в лицейский текст внести нелицейские поправки. Подобный фетишизм лицейского мундира возможно было встретить среди членов Пушкинского лицейского общества, слишком преданных своему лицею, но в критическом издании это неуместно.

Конечно многие недоразумения и недоуменные вопросы отпали бы, если бы редактор получил возможность мотивировать выбор своего текста, но издание было задумано как «малое», облегченное, вопросы комментария были отнесены в «Путеводитель», объем которого оказался настолько мал, что лирика получила только биографический комментарий. Конечно для массового издания, каким должно было быть Издание «Красной нивы» и ГИХЛ (второе издание даже без «Путеводителя»), текстология является лишним грузом. Но фактически вышло так, что это издание осталось на несколько лет единственным.

Не всегда можно согласиться и с чтением автографов Пушкина. Возьмем для примера стихотворение «Французских рифмачей суровый судия». Сравним последний текст до издания (в сборнике «Стихотворения 1825—1836 гг.». ГИЗ, 1928) со вторым изданием под редакцией М. А. Цявловского. Вот каковы расхождения:

Стих  5  в  изд.  1928  г.:  в  изд.  1931  г.:	Хоть дерзких умников простерлася рука Хоть резких умников простерлася рука.
Ст.  15—18 в изд. 1928 г.:	Новейшие врали вралей старинных стоят, И слишком уж меня их бредни беспокоят. Ужели всё молчать, да слушать. О беда!.. Нет всё им выскажу однажды завсегда.
В  издании  1931  г.  эти  стихи  пропущены.
Ст.  22  в  изд.  1928  г.: в  изд.  1931  г.:	Постойте — наперед узнайте — чем душа Постойте, наперед, узнайте, чем душа (пунктуация)
Ст.  27  в  изд.  1928  г.: в  изд.  1931  г.:	Не лучше ль стало вам с надеждою смиренной Не лучше ль вам стократ [?] с надеждою смиренной
Ст.  30  в  изд.  1928  г.: в  изд.  1931  г.:	Сниская и в труде себе барыш и честь И снискивать в труде себе барыш и честь
Ст.  32  в  изд.  1928  г.: в  изд.  1931  г.:	Кропая сильному вельможе мадригалы Кропая пошлые вельможе мадригалы.

В настоящее время стихотворение это изучено почти до предела. В связи с предпринятым факсимильным изданием тетради 2374, в котором оно находится, над ним проделана работа по точной транскрипции и по сводке. И вот, сличая результаты последней работы с изданием 1931 г., можно утверждать, что не все новые чтения удачны. Оставим стихи 5 и 22: это дань линотипу и в первом варианте издания этих опечаток нет.

Стихи 15—18 повидимому пропущены потому, что они зачеркнуты в подлиннике. Но ведь перед нами — черновое стихотворение, целиком отвергнутое Пушкиным.

1071

Зачеркивание целых четверостиший, имеющих тесную связь с предыдущим и последующим, не есть исключение этих стихов, а лишь знак, что они подлежат переработке. В том же стихотворении другое четверостишие, зачеркнутое Пушкиным, редактор оставляет, ограничиваясь тем, что заключает его в прямые скобки (потому что там его исключение ведет к грамматической невязке).

Стих 27 в окончательном чтении таков:

Не лучше ль стало б вам с надеждою смиренной.

Очевидно издание 1928 г. было ближе к истине.

Несомненной поправкой является чтение стиха 30-го. Но это единственное изменение, не вызывающее возражений.

Наконец стих 32 дан в издании 1928 г. в связном чтении, предшествовавшем последним поправкам. В издании 1931 г. сделана попытка дать чтение после всех поправок Пушкина. Но как раз в этом стихе Пушкин не довел до конца своих поправок и не дал последнего законченного чтения. В сводке в издании тетради 2374 этот стих дан в следующей форме, тоже вызывающей большие сомнения, как о том свидетельствуют условные конъектурные скобки, указывающие на догадку редактора:

Иль пошлые [кропать] вельможе мадригалы.

Я остановился на этом примере случайно, только потому, что у меня под рукой был проверочный материал, но мне кажется, что он в какой-то степени может характеризовать текстовую работу. Мы видим, что проделана большая работа, но она не является завершающей. Еще много работы впереди⁸.

В конце обоих томов имеются варианты. Однако число этих вариантов поразительно мало. Повидимому и состав их случаен. Я ограничусь одним примером. Стихотворение «Люблю ваш сумрак неизвестный» известно в рукописи в редакции, весьма отличной от печатной. Разница настолько велика, что посмертное издание приняло рукописную редакцию за особое самостоятельное стихотворение и печатало ее отдельно. В виде двух самостоятельных стихотворений фигурируют эти две редакции и у Анненкова, поместившего их рядом. Рукописная редакция начинается с двадцати стихов, отброшенных в печати. Стихи эти очень значительны, и мотивы, по которым они отброшены, не ясны. В стихах этих Пушкин выражает сомнение в существовании загробного мира, что в 1826 г., когда это стихотворение было напечатано, не являлось темой, допускавшей большую свободу суждений. Стихи эти довольно известны и часто цитируются:

Ты, сердцу непонятный мрак,

Приют отчаянья слепого,

Ничтожество! пустой призрак!

Не жажду твоего покрова!

Однако в настоящем издании, где ревниво сохранены такие однострочные opus’ы как «Мадам Ризнич с римским носом» (в отделе «Dubia»), этот вариант не приведен и сему есть мотивировка: в указателе спокойно сказано: «Ты сердцу непонятный мрак» — другая редакция стих. «Люблю ваш сумрак неизвестный» (т. II, стр. 427). И в самом деле, эти двадцать строк не дают нового opus’a, стихи не лицейские, чтоб давать две редакции, а поэтому под годом написания этого стихотворения мы находим только переделку 1825 г., предназначенную для печати.

В заключение остановлюсь на одной мелочи. К собранию стихотворений приложен алфавитный указатель стихов. За него мы должны благодарить редактора. В него введены стихотворения не только под теми заглавиями, под которыми они фигурируют в издании, но и под теми, под которыми они были известны при жизни Пушкина и под которыми их печатали в последних собраниях стихотворений Пушкина. Это большое удобство, так как позволяет разыскать в данном издании стихотворение, известное под неверным названием. Однако не всё в указателе хорошо. Алфавитный порядок в нем установлен по правилам библиотечного каталога, то-есть по первому слову, а не по комплексу всех букв названия, как это обычно принято. Но ведь библиотечные каталоги рассчитаны на алфавит авторов, среди которых редкие анонимные книги, устанавливаемые по названию. Там естественно, что положение в алфавите определяется одним словом. Не то в оглавлении стихов, где большинство названий имеет характер фраз, а не слов (начальные стихи). Для них этот библиотечный принцип неприменим, или вернее неудобен и благоразумно не применялся. Но в конце концов не так трудно овладеть и этой неудобной системой. Хуже другое: страницы указываются только в том месте, где стихотворение

1072

фигурирует под тем названием, под которым оно напечатано в настоящем собрании. Здесь даются сведения о времени написания и об источнике текста. Во всех других местах дается только ссылка, против которой на месте страниц оставлено пустое место. В результате читателю приходится проделывать розыски в следующем роде. Он ищет стихотворение на Пущина. В соответствующем месте он читает: См. «Вот, здесь лежит больной студент». Но на букву В в соответствующем месте мы находим: «Вот здесь лежит больной студент». См. «Надпись на стене больницы». И только на букву H мы находим желанное указание «I 238». Таким же образом «Я видел, как она при мне» отсылает вас к «Она цвела передо мною», а здесь мы находим новую ссылку к «Свободы друг уединенный». Не слишком большое удобство представляют и ссылки другого типа: «Ох, тошно» отсылает вас к «Ах, тошно». Под последним названием вы читаете «не введено, как не принадлежащее Пушкину»⁹. Страницы без всякого ущерба и без лишних расходов на бумагу можно было бы сообщать при каждом названии стихотворения. Неудобство ссылок характеризуют цифры: в указателе около 2300 названий; только в 880 случаях указаны страницы.

Работа редактора не прекращалась после выхода в свет первого варианта издания, как это видно и из предыдущего. Изменилось общее число произведений (на два меньше), переменились некоторые датировки, перегруппированы отделы. Некоторые вещи даны по новым источникам, например «Напрасно я бегу...» во втором дано по автографу, в то время как в первом варианте издания — по Анненкову: «Вова» — по копии Матюшкина, а в первом — по тетради Никитенко¹⁰. Всё это доказывает, что работа редактора не остановилась. Следует только пожелать некоторого расширения филологической базы.

Любопытно, что за время, прошедшее после выхода в свет первого варианта издания, не прекратились находки новых стихотворений Пушкина. Таким образом по своему составу издание уже успело устареть. Его надо пополнить публикациями из книги С. Бонда (о которой говорилось уже в настоящем обзоре) и из посмертного сборника статьей П. Е. Щеголева (введены как приложение в том V изд. ГИХЛ).

Остальные стихотворные произведения в издании ГИХЛ в меньшей степени обновляют традицию и поэтому не нуждаются в подробном отзыве. Сказки буквально (не считая собственных опечаток издания) воспроизводят текст однотомника, даже там, где этот текст явно неисправен, например в «Сказке о попе» и в «Сказке о царе Салтане». В первой сказке традиционные стихи:

     Черти встали в кружок,

     Делать нечего — собрали полный оброк

     Да на Балду взвалили мешок

являются произвольной редакторской компановкой. Пушкин строго выдержал на протяжении сказки парные рифмы, и в этом месте у него сложная и не совсем ясная черновая переработка, над которой следовало бы задуматься. Повидимому в автографе оставлены незачеркнутыми элементы двух последовательных редакций:

  I  Делать нечего, черти собрали оброк

     Да на Балду взвалили мешок.

II  Делать нечего, черти стали в кружок

     Да собрали полный оброк.

Неясно также, является ли в предпоследнем стихе чтение однотомника «приговорил» счастливой заменой традиционного «приговаривал». У Пушкина «приговарил» (через «а» в предпоследнем слоге), что вероятно свидетельствует об описке (пропуск слога «ва»), а не о грамматической ошибке. И наконец совсем можно было бы не повторять опечатки однотомника в стихе 1-м на стр. 323 «Вот из моря вышел старый Бес» (следует вылез).

Источником «Сказки о царе Салтане» указана цензурная рукопись (писарская с пушкинскими поправками) 1832 г., но повидимому и здесь ее заменило однотомное издание Гиза, которому оказано лестное для меня, но излишнее доверие. Дело в том, что текст однотомного издания, как там и указано, печатался по печатной третьей части Стихотворений Пушкина без сверки с рукописным оригиналом этой третьей части. Таким образом текст однотомника не мог учесть всех особенностей этой рукописи. А между тем эта рукопись обладает особенностями, хотя и мелкими, но в некоторых отношениях любопытными. Как я сказал, рукопись эта писарская, но на ней есть поправки Пушкина. Пятый стих сказки был написан так же, как он и напечатан:

То сама на весь бы мир

1073

Рукой Пушкина этот стих переправлен:

То на весь крещеный мир.

Чужой рукой пушкинские исправления зачеркнуты и восстановлено первоначальное чтение. Пушкиным наново отменено это восстановление, зачеркнут весь стих и снова написано «То на весь крещеный мир» (одновременно в следующий стих вставлена частица «б»). После этого чужой рукой вторично отменено слово «крещеный» и стих переделан на прежний лад. Итак здесь картина какого-то текстового поединка. Кто-то решительно мешает Пушкину употребить слово «крещеный». Пушкин упорно его отстаивает: «кто-то» побеждает. Ясно, почему была эта борьба и почему победил не Пушкин, а «кто-то» другой. Употребление слова «крещеный» в шуливой сказке, особенно в сочетании с пиром, было кощунством, которое допускалось еще меньше, чем насмешки над царями. Рукопись дает возможность ныне отменить победу этого «неизвестного» и восстановить пушкинскую редакцию двух стихов:

То на весь крещеный мир

Приготовила б я пир.

Дает возможность та же рукопись исправить еще один стих и восстановить характерное пушкинское словечко:

В море остров был крутой,

Не привальный, не жилой (стр. 301, стих 6 снизу).

Чужой рукой в слове привальный «а» исправлено на «о». Очевидно читавший не понял этого слова; а оно существует, зарегистрировано словарями и значит «такой, к которому можно привалить (причалить)». То, что поправка эта исходит не от Пушкина, доказывает хотя бы то, что тою же рукой слово «Окиян» исправлено на «океан». Так и попало в печать и вызвало оговорку об опечатке. Пушкин не перенес изменения сказочного стиля, но повидимому не заметил замены одной буквы внутри слова «привальный».

Обращение к рукописи могло бы дать и еще некоторые полезные наблюдения, но в настоящем обзоре я принужден ограничиться этим.

В вариантах к сказкам приведен вариант к сказке о рыбаке и рыбке: эпизод с «римской папой», приведенный также С. Бонди в его книге, а до того опубликованный по его же транскрипции с заметкой Щеголева в «Красной ниве» (1930 г., № 10). Этот пропущенный Пушкиным вариант окончательно устанавливает происхождение сказки Пушкина от померанской сказки, находящейся в сборнике Гриммов.

Третий том издания содержит поэмы. Они приготовлены были разными редакторами и поэтому в них нет редакционного единства. Почти в каждой поэме имеются свои особенности.

«Руслан и Людмила» редактирована П. Е. Щеголевым. В работе над этой поэмой он натолкнулся на то, что смущало вероятно каждого редактора этой поэмы. По общему принципу Щеголев остановился на последней редакции. Эта последняя редакция (1835 г.) совпадает с редакцией 1828 г., т. е. с редакцией второго издания «Руслана», сильно отличающегося от первого. Если сличить эти два издания, то обнаруживается, что поправки 1828 г. имеют целью в первую очередь смягчить «вольтерьянский» дух поэмы. Выбрасываются места наиболее смелые, нескромные, скептические. С поэмы снимается налет дерзкого мальчишества. Наряду с этим в очень немногих местах сделаны стилистические поправки: заменены эпитеты, поправлено склонение слова «карла» и т. п. Таким образом по существу «Руслан и Людмила» 1828 г. есть какой-то компромисс, легко объяснимый биографическими условиями этого года, когда Пушкин, преследуемый за старые «грехи», чтобы получить право на спокойное существование, принужден был отрекаться от увлечений юности. Таким образом с литературной стороны цельностью обладает только первая редакция. И напечатав в первом варианте издания вторую редакцию, во втором издании Щеголев решил дать первую редакцию. Но здесь возникают мелкие стилистические трудности. Вслед за изданием 1820 г. в «Сыне Отечества» № XXXVIII появились прибавления к поэме, впоследствии введенные в повторные издания. Ясно, что они должны быть введены в текст. Труднее решается вопрос о стилистических поправках издания 1828 г. Но третий том во втором издании вышел с черной рамкой вокруг имени редактора. То, что появилось в этом томе, — только сырой материал, которого не успел обработать редактор. Это механическая сверка двух изданий с подстрочными примечаниями. Работа не соответствует даже предупредительному примечанию, в котором указан в качестве источника «Сын Отечества».

1074

Журнал для сверки не привлекался. Некоторые из приведенных вариантов в действительности не существуют (стр. 65, прим. 4) и обратно. В тексте — ошибки (стр. 64, ст. 2 снизу). Работа осталась незавершенной.

Кроме того Щеголевым проредактированы «Кавказский пленник», «Братья-разбойники», «Бахчисарайский фонтан», «Полтава» и «Медный всадник». Поэмы эти не представляют больших затруднений, так как их текст вполне точно установлен в печати. Исключение составляют «Кавказский пленник», много потерпевший от цензуры, и «Медный всадник», при Пушкине не появлявшийся в печати.

В приемах редактирования этих двух поэм с П. Е. Щеголевым нельзя согласиться. Вообще чувствуется какая-то усталость редактора и даже небрежность. Так в примечании к «Кавказскому пленнику» сказано: «Текст посвящения, искаженного цензурой в изданиях при жизни Пушкина, восстановлен по автографу Пушкинского дома Академии Наук СССР (так называемая чегодаевская рукопись)». Почему именно выбрана черновая (вернее промежуточная) рукопись, а не чистовая, находящаяся в Ленинградской Публичной Библиотеке? Неужели только потому, что эта рукопись издана факсимильным способом и ею можно заниматься, не выходя из кабинета? Или потому, что Якушкин напутал и дал неверный текст этого посвящения будто бы по рукописи Публичной Библиотеки, а в самом деле в безнадежной компиляции, усугубленной тем, что в своем сравнительном описании трех автографов он пользовался совершенно неверным описанием Чегодаевской рукописи, сделанным Боцяновским (см. Академическое издание, т. II). Но при ближайшем рассмотрении обнаруживается, что в издании ГИХЛ из Чегодаевской рукописи взят один только стих:

Забуду ли, мой друг, кавказские вершины,

который в рукописи Гнедича (Публичная Библиотека) читается:

Забуду ли кремнистые вершины.

(Так как в соседних стихах Кавказ назван совершенно точно, то это изменение никак нельзя назвать цензурным приспособлением.)

Два другие стиха, отличающие чегодаевскую редакцию, даны по однотомнику, т. е. по рукописи Публичной Библиотеки, которую редактор повидимому не изучал:

И вдохновенный свой досуг

в то время как в Чегодаевской рукописи:

И вдохновенный мой досуг.

И другой стих:

Я жертва клеветы, измены и невежд.

В Чегодаевской рукописи:

Я жертва клеветы, Зоилов и Невежд.

Знаки препинания, искаженные кое-где опечатками, тоже взяты из однотомника. Непонятно, чем мотивируется полное отсутствие вариантов к «Кавказскому пленнику» и к «Цыганам». К первому дано, неизвестно для чего, искаженное цензурой посвящение. Ко второй поэме не дано ничего, в то время как в рукописи имеется большое, стихов в 40, обращение Алеко к сыну, знаменующее высшую степень влияния на Пушкина идей Руссо. Известна также интимно-автобиографическая приписка Пушкина в 8 стихов на экземпляре поэмы, подаренном Вяземскому.

Трудно согласиться и с редакцией «Медного всадника». Щеголев повторил свою работу 1923 г. Об ней будет речь дальше. Надо сказать, что редакция эта была дана Щеголевым без большой убежденности в ее правильности.

Некоторые небрежности заметны и в других поэмах. Так в своей работе Винокур указал на ошибки предыдущих изданий, отбрасывающих эпиграфы у «Бахчисарайского фонтана» и у «Полтавы». В настоящем издании эпиграф у первой поэмы напечатан, а у второй остался невосстановленным, хотя отпали они в старых изданиях по совершенно одинаковым причинам.

«Граф Нулин» дан в редакции В. А. Мануйлова. Это первый труд на поприще текстологии молодого редактора, который был ближайшим помощником П. Е. Щеголева по изданию. Текст поэмы дан обычный. Редактор отверг нашу поправку к стиху 67 («под дождем», а не «под окном»), и мне кажется напрасно. В приложении даны кое-какие варианты из Онегинской рукописи (первая редакция), которые воспроизведены к сожалению не по оригиналу, а по работе Гофмана (в «Неизданном

1075

Пушкине»). У Гофмана есть опечатки, перешедшие и в издание ГИХЛ (напр. «Пока не повернула крана»; следует «отвернула». Этой опечатки нет в транскрипции Морозова в IV томе Академического издания; она отмечена была мною в отзыве о «Неизданном Пушкине» в брошюре «Пушкин», 1925, стр. 128).

Неоконченная поэма о Тазите (бывший «Галуб») редактирована С. Бонди, который в данном случае проявил высокие качества текстолога. Важно конечно не то, что он прочел наконец «Гасуб», а не «Галуб», как читалось около ста лет; более важно то, что весь текст проработан насквозь, черновики изучены с учетом концепции произведения и таким образом полностью установлена картина создания Пушкиным этого эпического отрывка. Работа Бонди мотивирована им в его книге.

«Гавриилиада», «Домик в Коломне» и «Анджело» приготовлены к печати мною. Текст их не является новым сравнительно с прежними изданиями под моей редакцией. Впрочем внесены некоторые поправки и дополнения по новым материалам. Отмечу один недосмотр: в примечании к «Анджело» приведен перевод Пушкина из шекспировой «Mesure for mesure» по копии, в то время как до нас дошел подлинник Пушкина (в собрании ИРЛИ), правда, до сих пор не изученный¹¹.

Драматические произведения редактированы П. Е. Щеголевым за исключением «Бориса Годунова» (Б. Томашевский) и «Русалки» (С. Бонди). Из этих произведений новый текст дает только «Русалка». Впрочем и здесь текст произведения был уже настолько изучен, что дополнения и поправки оказались возможны только в мелочах. Нельзя согласиться с методом редактирования «Каменного гостя». Здесь мы вернулись к старинным приемам «подчистки» пушкинского текста. Правда, отступлений от автографа очень мало, но важен принцип. Приведу самый яркий пример. Последняя реплика Лепорелло в первой сцене в автографе не сопровождается никакой ремаркой. Редактор от себя вставляет «про себя». Получается неожиданное и ненужное a parte. Между тем дело объясняется просто. Редактора смутило, что Лепорелло говорит дерзости в присутствии Дон Гуана. В действительности же Дон Гуана на сцене больше нет. В этом месте окончательный текст заменяет собой зачеркнутый первоначальный вариант, где ясно сказано после слов Дон Гуана: «уходит». Пушкин зачеркнул по ошибке ремарку вместе с репликой и забыл ее восстановить. Если бы это сделать — не было бы места ненужным догадкам.

С другой стороны, излишним педантизмом мне кажется восстановление описки Пушкина, неправильно списавшего итальянский эпиграф: Comandatore вместо Commendatore, как в либретто оперы Моцарта. И уж сохранив ошибку Пушкина, надо было бы соответственно и переводить «комендант» или «пристав», а не «командор». В таком издании правильнее метод орфографической правки иностранных текстов, как и сделано по отношению к итальянским фразам в «Египетских ночах».

Некоторые особенности текста являются повидимому опечатками, например: «Я долго был искусный (вм. усердный) ученик» (стр. 490).

Хорошо прочтены и наново перестроены в большем согласии с замыслами Пушкина черновые отрывки драматических вещей, редактированные С. Бонди.

В четвертый том издания входит «Евгений Онегин» под моей редакцией. Текст романа дан по изданию 1833 г. с некоторым раскрепощением цензурных изменений и типографских опечаток. Приложение содержит пропущенные строфы и построено по тому же принципу, как и приложение М. Гофмана к изданию романа 1919 г. В общем это приложение и основано на работе Гофмана, но все тексты наново проверены и дополнены новыми материалами. Такая проверка по автографам позволила внести исправления почти в каждую строфу. Но понятно, что такая работа над романом далеко недостаточна. Пора сделать новый и полный пересмотр всех первоисточников, изученных пока еще совершенно недостаточно.

Этим ограничивается стихотворная часть собрания сочинений Пушкина, изданного ГИХЛ. Мой обзор его поневоле принял обширные размеры, потому что это — единственное издание полного типа за эти годы.

Сделаю в заключение одно замечание общего характера. Учитывая «популярный» тип издания, главная редакция сильно снизила нормы точности в передаче особенностей языка и пунктуации. Правда, наши редакторы вообще склонны в этом к излишнему педантизму. Какая-нибудь большая буква в слове злодейство кажется им священной и неприкосновенной. Орфография (включая сюда и пунктуацию) не есть нечто индивидуальное. Как все элементы языка, орфография в силу коммуникативных свойств речи есть общеобязательная норма. Пушкин ей легко подчинялся и не стремился появляться в печати с своими личными навыками письма, если почему-либо они не были общепринятыми. Понятно, что в современных условиях «новая» орфография является таким же средством передачи речи, каким была

1076

старая при Пушкине. Поэтому незачем удерживать старые написания там, где язык сам не изменился. Нивелировка орфографии даже обязательна. Но следует отличать орфографию от особенностей языка, пунктуацию от интонации. К сожалению издание ГИХЛ идет вообще дальше допустимого. Пушкина постоянно лишают его речевых особенностей и омолаживают не только начертания, но и самый язык. Особенно неприятно это в пунктуации, когда редакторы отменяют знаки, йотирующие интонационный строй, заменяя их безразличными знаками, основанными на школьно-синтаксическом разборе.

Не особенно удачно издание в техническом отношении, в особенности первый вариант. Лучше второй вариант. Но и там много промахов. Одним из важных промахов является отсутствие колонтитулов, затрудняющее разыскание нужного произведения.

Все мои предшествующие замечания не имеют целью принизить значения издания ГИХЛ. Это большое предприятие, счастливо доведенное до конца. Оно впервые за всю историю изданий сочинений Пушкина дает текст проверенный и заново пересмотренный. Оно — самое полное и самое исправное из всех изданий.

Но при всем том оно недостаточно. Полное отсутствие комментария при большой нагруженности черновыми текстами делает его немым. Путеводитель, приложенный к первому варианту, недостаточен. Например в части мелких стихотворений вещи в целом остались не комментированными. А второй вариант, как сообщает вкладка, подписанная ГИХЛ, «по редакционным соображениям» (надо понимать — по издательским), издан «не в шести томах, как предполагалось, а в пяти», то-есть без всякого ориентирующего в текстах аппарата. Смысл многого, находящегося в издании, скрыт от читателя. Отсутствует такого рода аппарат и в выпускаемом ныне ГИХЛ втором издании; печатается оно без участия редакторов первого издания, которые поэтому не могут нести ответственности за вносимые издательством исправления. В итоге в настоящее время необходимость в полном собрании сочинений Пушкина остается такой же острой.

Избранные произведения

Собрания избранных произведений вызывались главным образом потребностями школы. Первое время после революции, когда еще центральные издательства не наладили правильного выпуска сочинений Пушкина и когда окраины были плохо связаны с центром, вышло несколько сборников избранных стихотворений, являющихся по существу продолжением дореволюционных изданий. Об одном из этих сборников, вышедшем в Чернигове под редакцией М. Гофмана, я знаю только из упоминания в его работах (см. «Первую главу», первое изд., стр. 87; вот заглавие сборника: «Стихотворения Александра Пушкина», Чернигов, 1919»).

В 1918 г. в Киеве в серии «Библиотека русских классиков» вышли «Стихотворения А. С. Пушкина в выборе с биографией и примечаниями Вас. Гиппиуса» (книгоиздательство рабочего кооператива «Жизнь»). Оно содержит 73 стихотворения. Сборник составлялся в расчете на прохождение Пушкина в старших классах гимназии, чем и определился отбор и характер примечаний. Текст основан на издании под редакцией Венгерова, к которому повидимому редактор тяготеет. От редакции Венгерова сделаны три незначительных отступления, оговоренные в примечаниях. Научная, литературная и педагогическая квалификация редактора являются гарантией того, что в пределах той скромной задачи, которую он себе поставил, им проявлен достаточный вкус и такт. Это не значит, что издание лишено промахов и не вызывает возражений, но промахи эти незначительны, а возражения могли бы быть направлены против истолкования образа Пушкина; но в этом отношении редактор примыкает к определенной линии в русской критической мысли, которую ныне можно считать иссякшей. Это один из мотивов, по которому мы не будем задерживаться на этой книге, не характерной для новых изданий.

В первые годы обследуемого периода, когда сочинения Пушкина выходили только в серии «Народной библиотеки», Петербургское отделение ограничивалось изданием отдельных произведений. В это же время в Москве вышло несколько брошюр, представляющих собой маленькие тематические сборники стихотворений. Редактором этих брошюр был Валерий Брюсов. Появились они в 1919 г. Представляли они собой тонкие брошюры, страниц по 50. Вот названия этих сборников: «Песни и стихотворения разных народов» (№ 123), «Стихотворения о разных странах» (№ 125), «Стихотворения о свободе» (№ 140), «Стихотворения 1815—1836 гг.» (№ 124) и «Баллады, сказки и поэмы» (№ 122). Повидимому были подготовлены в том же плане еще «Русские народные песни» и «Мысли», так как о них сообщается в примечаниях как о вышедших; но в свет они не появлялись.

1077

Строй этих брошюр одинаков. Это сборники стихотворений, стихотворных отрывков, иногда даже стихотворных компиляций из поэм. Они обильно сопровождены примечаниями и вступительными заметками Брюсова. В примечаниях разъясняются иностранные слова и истолковывается смысл произведений. Брюсов обращается к самому неподготовленному читателю, которому старается разъяснить (не всегда удачно) самые элементарные вещи. Повидимому Брюсов чувствовал, что читатель, которого он имеет в виду, Пушкина вообще не понимает и не принимает. Поэтому в комментарии заметно непрерывное стремление реабилитировать Пушкина. Надо сказать, что малограмотный читатель, каким его себе воображает Брюсов, есть существо вполне фантастическое. Поэтому весь заряд «популярности» пропадает даром. Получается картина, довольно нам известная: барина, снисходительно разговаривающего с «пейзаном» на сюсюкающе-заискивающем наречии. Вот образец вводных статей Брюсова: «Каждый народ имеет свои особенности быта и нравов, происходящие, от свойств страны, где он живет, исповедуемой им религии, его исторических судеб и т. д. Так например, испанцы — беззаботны, ленивы, но храбры, горды, легко увлекаются; англичане — сдержаны, суровы, ко всему относятся серьезно; итальянцы — страстны, религиозны, обладают пылким воображением; немцы — мечтательны, склонны к философским размышлениям, и т. п. В стихах Пушкина отмечены характерные черты разных народов». В примечании к стих. «Кобылица молодая» сказано: «В стихотворении выразилось чисто эллинское сознание, что человек — властелин над природой и над животными». В примечании к стих. «Ты вянешь и молчишь» — «Действие стихотворения перенесено в древний мир (?), но сущность стихов — в живом и верном изображении чувств, одинаковых во все времена». Истолкования отдельных слов не отличаются ни точностью, ни удачностью формулировок: «Адехи-наездники» (в действительности — черкесы), «Шашка — большой кинжал, сабля». Тексты заимствованы Брюсовым из каких-то древних изданий, очевидно случайно бывших под рукой. Так в «Галубе» вместо Татартуба фигурирует давно исправленный «Ташартуб». Филологический уровень комментария явствует из примечания к «Анчару»: «Деревья вроде анчара («упасы») действительно встречаются, именно в Азии, на Зондских островах, но, по новейшим наблюдениям, менее опасны, нежели предполагал Пушкин. Всё же раб, посланный царем, чтобы собрать из такого дерева ядовитую смолу для стрел, действительно мог умереть от долгого вдыхания вредных испарений. Стихотворение намеренно написано торжественным языком, как обычно писали о царях; поэтому в стихах много старинных (славянских) слов и оборотов: «древо» вместо дерево; «раскаленный» без ё, как произносили в старину (отчего это слово и рифмует с «вселенной»); «вихорь» вместо вихрь...» В другом месте «характерными оборотами песни» называет Брюсов употребление форм «хладный», «младая».

Редакторская деятельность Брюсова закончилась в 1920 г. выпуском первого полутома собрания сочинений, после чего в изданиях Пушкина, выпущенных Госиздатом в Москве, наступил перерыв. Возобновились они в 1923 г. В серии «Классики русской литературы» появились четыре книжки: «А. С. Пушкин. Избранные стихотворения. Выпуск I», тоже, выпуск второй и «Избранные поэмы» также в двух выпусках.

Это — самая мрачная страница из истории новых изданий Пушкина. Пушкинские сборники открывали собой новую серию: они носят порядковые номера серии от 1 до 4. Отворачивая обложку, мы читаем: «Серия эта заключает в себе избранные произведения русских классиков применительно к программам школ второй ступени и рабочих факультетов. Тексты для этой серии выбраны проф. П. Н. Сакулиным». На титульном листке значится «приготовил к печати Н. К. Гудзий». На обороте титульного листа: «Печатается по тексту издания «Просвещение» под редакцией М. О. Морозова» (так, с искажением имени Морозова, во всех четырех книжках).

Чтобы охарактеризовать исправность перепечатки, я ограничусь одной первой страницей, лишая себя тем самым возможности продемонстрировать, до каких пределов искажения текста может довести небрежность. Сборник начинается традиционным стихотворением «О Делия драгая!» В нем находим:

Безмолвно месяц удалился:

Спеши: твой Аргус удалился...

У П. О. Морозова первый стих кончался словом «покатился».

Где ток уединенный

Сребристые волны.

1078

Архаический родительный падеж на «ыя» (сребристыя) корректор уподобил именительному множественного.

Чтобы не было подозрения, что эта страница случайная, раскроем — тоже на первой странице — «поэмы». Там мы находим «Посвещение» и «локоморье».

Но дело не в опечатках. Они лишь характеризуют небрежность в издании. Но почему избран текст под редакцией Морозова? Ведь вышедшие в 1922 г. работы Гофмана достаточно разъясняли цену изданий, выпущенных Морозовым. Мало того: сам Морозов после издания «Просвещения» успел выпустить полтора тома академического издания в отмену ранних текстов. Ведь после издания «Просвещения» вышло издание под редакцией Венгерова, которое в какой-то мере продвинуло вперед изучение текста Пушкина. Зачем нам например обрезанный цензурой (за кощунство) текст стихотворения «Кто знает край», когда в 1916 г. оно появилось полностью?

Но наконец примиримся с горькой необходимостью иметь в 1923 г. текст, изданный в условиях 1903 г. Редактор опоздал на 20 лет, и только. Но только ли на 20 лет? Уже в выпусках, содержащих стихотворения, мы с удивлением видим, что некоторые стихотворения печатаются совсем не в той редакции, в какой они находятся в издании «Просвещения», и даже под другими названиями. Зато мы встречаем эти редакции и эти названия в издании 1882 г. под редакцией Ефремова. Таковы: «Желание», «К Каверину», «Прощание с Тригорским» и т. п. Хуже всего дело обстоит с «Медным всадником». Как известно, поэма была обезображена цензурою Николая I в такой степени, что Пушкин отказался от мысли ее печатать. Особенно его возмутило, что запретили такую невинную фразу, как «Померкла старая Москва», и не пропустили слова «кумир». Поэма появилась после смерти Пушкина, при чем указанный стих был переделан:

Главой склонилася Москва

а «кумир» заменен «гигантом». В издании «Просвещения» эти места раскрепощены и даны в подлинном виде. Но в московском издании 1923 г., ссылающемся на Морозова, во втором выпуске «Избранных поэм» на стр. 141 мы читаем:

Главой склонилася Москва

а на стр. 148:

Гигант на бронзовом коне.

Итак, издание в цензурном отношении опаздывает более чем на 20 лет.

А объясняется всё довольно просто: не нашлось такого экземпляра «просвещенского» издания, которое можно было бы после обработки ножницами послать в типографию. На выручку пришли спасительные «однотомные» издания Карцева, Панафидиной и т. д. Но однотомные издания ведут свое начало от момента окончания срока авторского права семьи на сочинения Пушкина, т. е. от 1887 г. Они однообразно перепечатывали последний в то время текст — по изданию 1882 г. Следовательно в некоторых своих частях издание 1923 г. запаздывало на 40 лет.

Вряд ли стоит после сказанного останавливаться на приемах обрезания ножницами сочинений Пушкина. Вряд ли уж так важно, что, разрезав пополам примечания к «Песням западных славян», издание заставило Пушкина навсегда остаться с убеждением, что Мериме был только собирателем, а не мистификатором, или, сохранив в другом месте предупредительные слова Пушкина к тексту Мериме, выкинуло самый текст, отчего слова Пушкина потеряли всякий смысл. Стоит ли останавливаться на принципах отбора, если пропускается например «Послание цензору», но помещается «Саранча летела».

Издание это произвело свое впечатление. Под влиянием его ускорены были работы, производившиеся в том же Госиздате по проверке текстов. Это издание было между прочим одним из поводов к скорейшему выпуску однотомника в ленинградской обработке.

Но вернемся к изданиям избранных стихотворных произведений.

В серии петроградских изданий «Народной библиотеки» не было сборников в настоящем смысле слова (были объединения двух-трех вещей в одной брошюре). Лишь во второй стадии работы, в 1923/24 г., приступили к осуществлению плана издания стихотворений Пушкина. Они были изданы в двух частях в 1924 г. В основу издания положены собственные сборники Пушкина, которые воспроизведены полностью, за исключением драматических произведений и сказок, входивших в третью и четвертую часть прижизненного издания Пушкина. Стихотворения пополнены двумя отделами: вещами, не вошедшими в сборники, но напечатанными;

1079

и вещами, сохранившимися в рукописях, но не напечатанными, и следовательно относительно которых нет уверенности, что Пушкин считал возможным печатать их именно в таком виде. Редактированы эти сборники, как и все ленинградские издания этого периода, Халабаевым и мною. Много внимания было уделено внешности издания, выходившего под наблюдением И. Д. Галактионова. Из изданий самого Пушкина перенесено в настоящее издание все, что так или иначе определяет восприятие читателя: каждое стихотворение напечатано с новой страницы, отделы (года) разделены шмуцтитулами и т. д. Издательство проявило большую заботу о том, чтобы дать книгу, обращенную к читателю, того «Пушкина для чтения», которого давно уже не издавали, заменяя его «Пушкиным для школы», «Пушкиным для народа», «Пушкиным для пушкинистов» и т. п.

Принципы издания встретили возражения. Одни протестовали против того, что в сборники Пушкина внесены изменения (раскрытие цензурных искажений и сокращений) и тем лишили издание значения документа, заменяющего первоиздания, другие наоборот: что редакторы слишком близко придерживались схемы изданий Пушкина и отвергли универсальный чисто хронологический порядок, до сих пор имеющий еще своих приверженцев. Были возражения и против выбора дополнений к основному отделу сборников. Многих не удовлетворяла скудость примечаний (в которых редакторы ограничились раскрытием имен, замененных Пушкиным в тексте буквами или звездочками).

Издание это по тому времени считалось дорогим (первая часть 1 р. 50, вторая — 1 р. 35) и было выпущено малым тиражом (3000 экз.) Московское издание 1923 г. вышло в 15 000 экз.

Следующее собрание избранных произведений появилось уже не в Госиздате. Оно было издано бесплатным приложением к журналу «Красный журнал для всех», в серии «Избранные произведения классиков» (Ленинград, изд. «Прибой», 1925). В трех книжечках изданы следующие стихотворные вещи: «Медный всадник», «Евгений Онегин», 30 стихотворений, «Скупой рыцарь» и «Борис Годунов». Ко всему изданию две вступительные статьи: «Жизнь Пушкина» П. Брандта и «Творчество Пушкина» Г. Горбачева. Некоторые произведения снабжены вступительными очерками. Даны редакторские примечания, иногда под строкой, иногда после текста. Характер вступительной статьи П. Брандта явствует из следующих цитат: «Лицейская поэзия Пушкина была большею частью легкомысленна и эротична, т. е. посвящена половым переживаниям». «Подготовлялась почва для политического переворота. В Петербурге было учреждено общество «Зеленая Лампа», которое распространяло среди своих членов либеральные идеи. К движению примкнуло гвардейское, а затем и армейское офицерство и представители чиновно-дворянской среды. Но распространение освободительных идей не шло дальше той среды, которую представляли из себя члены общества». «Между прочим, как следствие одной поездки в Бессарабские степи и наблюдения жизни цыган, Пушкин набросал поэму «Цыганы». Здесь же, в Кишиневе, Пушкин сошелся с рядом выдающихся людей, как например, братья М. Ф. и Ф. Ф. Орловы, В. П. Горчаков, Липранди, также с деятелями греческого восстания и с будущими декабристами Пестелем и Волконским». «Годы, проведенные в ссылке, были очень плодотворны и лишний раз доказали творческую силу и гениальность поэта. Именно здесь, в селе Михайловском, Пушкин стал национальным и мировым поэтом». «Три ключа», «Воспоминание», «Дар напрасный», «Анчар» и «Чернь» — вот образцы пушкинской лирики этих лет, полных тяжелыми переживаниями. Но даже и это не надломило его творческих сил». «Желание Пушкина перевоспитать свою жену слабело перед ее нежеланием итти этому навстречу. По случаю свирепствовавшей холеры Пушкины жили в Царском Селе, где их навещали знакомые». «Здесь Пушкин наслаждался беседами с жившими по соседству и переписывался с отсутствующими друзьями, продолжая работать над сказками о царе Салтане, о попе и работнике его Балде». «13 октября 1831 года Пушкины вернулись в Петербург, где поэт занялся главным образом извлечением средств для дорого стоющей жизни; в то же время, не бросая своих работ по изучению истории Петра Великого, он прибавил к этому исследование материала о Пугачевском бунте. Весной этого года поэт работал над новой поэмой «Русалка».

Если стихотворения Фета в издании А. Маркса Брюсов справедливо назвал цитатами к статье Никольского, то сочинения Пушкина в издании «Прибой» можно назвать цитатами к статье П. Брандта.

Текст случаен. Происхождение его не совсем ясно. Кое-что повидимому взято из однотомника, кое-что воспроизводит издания «Народной библиотеки», кое-что — из неведомых источников, случайно оказавшихся под рукой. Очевидно анонимному

1080

редактору (если вообще был такой) и в голову не приходило, что существует какая-нибудь разница между изданиями и что тексты бывают исправные и искаженные. По тексту прошлись ножницы. У «Евгения Онегина» отрезан весь конец («Отрывки из путешествия Онегина») вероятно потому, что обстригавший принял этот конец за «приложение» или «примечания».

Впрочем быть может лучше всего ограничиться приведением примечаний. Вот одно:

Не мог он ямба от хорея

Как мы ни бились отличить.

«Ямб и хорей — размеры стиха. Оба состоят из двухсложных стоп. В ямбе ударяемым является первый слог, неударяемым второй. В хорее — наоборот». Отлично владеет комментатор языками:

Là sotto giorni nubilosi e brevi,

Nasce una gente a cui’l morir non dole

(т. е.:  Там, под туманными и краткими днями

Родится племя, которому не больно умирать).

«В те дни короткие и хмурые родилась женщина, которой не страшна смерть».

Следующим по порядку сборником избранных произведений Пушкина явились издания 1928 г. в серии «Дешевая библиотека классиков». Среди книжек этой серии, имеющих характер сборников, отмечу: «Поэмы и повести» (12 поэм и стихотворных повестей), «Поэмы» («Братья-разбойники», «Цыганы», «Полтава», «Медный всадник»), «Драматические произведения» («Борис Годунов», «Скупой рыцарь», «Моцарт и Сальери», «Каменный гость», «Пир во время чумы», «Русалка», «Отрывки»), «Сказки», «Песни западных славян», «Стихотворения 1818—1824 гг.», «Стихотворения 1825—1836 гг.»

Серия эта довольно однообразна. Тексты даны без всяких примечаний. В большинстве случаев это — перепечатка однотомника. Впрочем чувствуется установка на «полное собрание», и вещи, находящиеся в однотомнике, дополнены отрывками и целыми произведениями (напр. «Гавриилиада»), отсутствующими в однотомнике и данными в перепечатке из других изданий. Несколько отличаются от других изданий два последние сборника. Сличение текстов этого издания с другими показывает на его очень пестрый состав. Стихотворения, данные в однотомнике, перепечатаны в той же редакции. Текст других иногда проверен по новым источникам, иногда же является перепечаткой старого. Чтобы понять, в чем дело, а также понять очень странный состав сборников, в которых незаконченные отрывки перебивают отделанные стихи и вообще нет никакой системы, кроме дурно понятой хронологической, следует обратить внимание на подозрительное сходство названий этих двух сборников с двумя выпусками «Всеобщей библиотеки» (изд. «Дело» в Петрограде, 1915 г., №№ 153—154 и 155—157), в которых эти же стихи напечатаны под редакцией В. А. Никольского. Выпуски «Всеобщей библиотеки» имели два преимущества дешевизну и удобный формат. Текстовых достоинств они не имели. Сочинения Пушкина печатались там без всякой самостоятельной проработки текста, в порядке простой перепечатки или компилятивной компановки чужих редакций. Почему в 1928 г. отдел классиков Госиздата остановился на изделии Никольского как на идеальном типе собрания стихотворений, почему проверка текста повидимому происходила уже в корректуре, так как исправление устаревших дат не меняло положения стихотворений в сборнике (если приходилось при этом переносить стихотворение из одной книжки в другую; см. «Русскому Гесснеру»), почему проверены не все тексты, — всё это вопросы, на которые трудно отвечать в настоящем обзоре. Да и ответы на эти вопросы могут принять неожиданно конфузный характер. Пусть уж ответят те, кто стряпал эти сборники и направлял их в печать.

Гораздо более благоприятное впечатление производит сборник, вышедший в «Школьной серии» той же «Дешевой библиотеки классиков»: «А. С. Пушкин. Избранные стихотворения. Редакция и примечания Вл. Лаврецкого» (Л., 1930). Редактор распределил стихи по нескольким тематическим отделам. Как ни спорны эти отделы, но в результате все стихотворения оказались в наиболее благоприятном окружении, когда никакие игривые черновики не разбивают впечатления и не отвлекают внимания. К сожалению редактор видимо не искушен в пушкинизме. Тексты, им выбранные, не всегда удачны, хотя и заметна забота о подборе лучших редакций. Попали и не пушкинские стихи (одна эпиграмма Вяземского против Булгарина). В примечаниях видна излишняя доверчивость к изданию В. Брюсова, откуда заимствуются

1081

иногда просто неверные сведения. Издание содержит 61 стихотворение. Принимая во внимание такой объем, следует признать, что лирика Пушкина представлена в сборнике достаточно полно.

В той же «Школьной серии» в 1929 г. вьшло два выпуска, содержащих поэмы: «А. С. Пушкин. Поэмы. Редакция, примечания и сопроводительная статья Д. Благого» («Кавказский пленник», «Цыганы», «Медный всадник») и «А. Пушкин. «Братья-разбойники», «Цыганы», «Полтава». Редакция, примечания и пояснительная статья В. И. Бутаковой». Первый выпуск вышел вторым изданием в 1930 г., а третьим — неизвестно когда, так как на нем волею судеб и стереотипа снова появился 1929 г. Общий тираж трех изданий — 105 000. Второй выпуск вышел вторым изданием в 1930 г.

Как случилось, что в двух выпусках одной и той же серии напечатано одно и то же произведение («Цыганы») — является секретом плановой работы Госиздата.

Надо отдать справедливость издательству, что в этих дешевых изданиях не повторено технических ошибок изданий 1923 г. Корректура исправная. Менее удачен по технике оформления первый выпуск (типография «Красный пролетарий» в Москве), в частности не соблюдены правила печатания разностопных стихов и не везде отбиты строфы. Но к сожалению приходится констатировать, что вообще техника оформления стихотворных произведений знакома далеко не всем типографиям и не всем редакторам.

В чем состояла редакция «Школьной серии»? Казалось бы, приготовление текста для школы требует своего подхода. Ведь подлинные тексты написаны по старой орфографии, со своеобразной пунктуацией. В переводе на новую орфографию нужен опытный глаз педагога, достаточно квалифицированного филологически, чтобы избрать правильную среднюю линию, сохраняя по мере возможности своеобразие оригинала, но не расшатывая нетвердых орфографических навыков школьников непоследовательной и со школьной точки зрения неправильной орфографией. Вот например Пушкин (а вернее его издатели, как например Плетнев) наряду с обычной формой именительного падежа прилагательных на «ый» и «ий» допускал еще «русскую» форму, довольно распространенную в книгах XVIII в., — на «ой» (хилой, нестройной, жестокой). Иногда это делалось для рифмы, иногда может быть для стиля (разговорный или «народный» оттенок), чаще просто по неустойчивости орфографии. При этом даже в том очевидном случае, когда выбор формы диктовался рифмой, у Пушкина не было твердых правил. Сам он писал и так и так, а издатели не все были так педантичны, как Плетнев. Например в «Цыганах» рифма «двуглавый — славой» (в выпуске Благого на стр. 65, в выпуске Бутаковой на стр. 37), там же «могилой — милый» (стр. 59—60 и 31), в той же поэме «птичке беззаботной — изгнанник перелетной» (стр. 42 и 16). Ясно, что для школы ничего этого сохранять не надо, а должна быть проведена простая общепринятая орфография. В этом пожалуй и состоит «редакция»¹². Между тем оба издания рабски воспроизводят текст однотомника (в выпуске Бутаковой издания 1923 г.), сохраняя все особенности вплоть до больших букв в некоторых словах (Русский, Черкешенка), и слепо принимают способ передачи старой орфографии новой, принятый в этом издании. Мало того: в одном случае по недосмотру осталась форма «убогова» (в других подобных случаях эта форма, заменена формой на «ого»). Она не только оставлена в школьном издании как нечто священное, но еще сопровождена примечанием: «старая форма» (вып. Благого, стр. 67).

Текст, данный в выпуске под редакцией Д. Благого, следующий: «Кавказский пленник», который в однотомнике дан в редакции, отличающейся от всех других и являющейся результатом введения разнородных поправок в прижизненный текст Пушкина, воспроизведен буквально. Единственное отступление — опечатка на стр. 36:

Но не спасла вас ваша (надо наша) кровь.

«Цыганы» воспроизведены буквально, но введено 8 стихов, приписанных Пушкиным на полях экземпляра «Цыган» 1827 г., принадлежавшего Вяземскому. Стихи эти, неправильно введенные прежними издателями в текст поэмы (Ефремовым), в настоящее время совершенно справедливо оттуда изымаются.

«Медный всадник» воспроизводит текст однотомника, отступая от него в одном стихе, данном в редакции одного из автографов Пушкина:

Насмешка Неба (вм. Рока) над Землей.

Примечания Пушкина по большей части отрезаны (чем например нарушен «этнографический» канон «Кавказского пленника»).

1082

В. И. Бутакова сверила текст с изданием 1835 г. и заимствовала из критических изданий варианты. Правда, в результате в основном тексте находим только следующие отличия в поэме «Полтава», сравнительно с изданием 1923 г.: «Внезапно» вм. «Незапно» (стр. 79), «мутно» вм. «смутно» (стр. 80), «грозно» вм. «грозный» (стр. 81), но всё это повидимому опечатки.

Ничего не скажу о примечаниях и статьях: судить о них дело педагога. Могу только усомниться в пользе толкования таких слов, как аркан, идол и т. п.

Замечу также, что не следует смешивать Молдавию и Бессарабию (выпуск Благого).

Кроме того, говоря про молдаванский двор, Пушкин разумел не жителей Молдавии, а молдаван, как именуют и жителей Бессарабии.

Для полноты обзора упомяну издание для детей младшего возраста: «Избранные стихи и отрывки. Рис. Д. Кардовского. Москва, 1930». Это тоненькая брошюрка с несколькими популярными христоматийными отрывками типа «времен года». Всего дано 10 стихотворений, из них — 4 отрывка из «Евгения Онегина».

Не следовало бы совсем упоминать, но скажу несколько слов об одной частной спекуляции, которая начала собой серию пушкинских изданий после революции. Вот название этой книжки: «А. С. Пушкин. Собрание запрещенных стихотворений. Петербург, 1918». В этой книжонке нет ни одного стихотворения, которое давно бы не появилось в русской подцензурной печати. Зато там много стихов, Пушкину не принадлежавших. Происхождение этих текстов таково: в 1861 г. Н. Гербель издал за границей «Стихотворения А. С. Пушкина, не вошедшие в последнее собрание его сочинений. Дополнение к 6 томам петербургского издания». Это «петербургское издание» есть первое издание под редакцией Геннади 1859 г. Книга Гербеля вышла вторым изданием в 1870 г. Она состоит из двух частей, тексты и библиографические примечания. Среди текстов такие вещи, как. отрывки из «Городка», «Деревни», «Моей родословной», «Наполеона» и т. д. Затем лейпцигский книгопродавец Каспрович в спекулятивных целях для «русских за границей» перепечатал первую часть сборника Гербеля под названием «Запрещенные стихотворения», хотя уже во втором издании Геннади (1870) некоторые из этих вещей увидели свет в легальном русском издании. Наивных туристов морочили до самой революции, когда во всем сборнике осталось запрещенного только самый факт его издания в эмигрантском издательстве. Сборник 1918 г. является плохой перепечаткой перепечатки Каспровича. Но русскому издателю понадобилось усугубить революционность сборника. Вот каковы его приемы: существует не-пушкинская эпиграмма, ходившая под его именем, направленная против братьев Полевых. Она читается:

Нет подлее до Алтая

Полевого Николая,

И глупее нет от Понта

Полевого Ксенофонта.

В 1861 г. Ксенофонт Полевой был еще жив, и Гербель не решился оставить фамилию Полевого полностью, заменив ее сокращением П-го. Издатель 1918 г. решил расшифровать сокращения, и в эпиграмме появились стихи «Первого Николая» и в pendant «Первого Ксенофонта»! Впрочем вряд ли это много хуже изданий, о которых шла речь выше. Различие в «источниках» не превышает 20—30 лет.

В 1934 г. появилось еще одно собрание в серии «Дешевой библиотеки ОГИЗа». «А. С. Пушкин. Избранные стихотворения и поэмы. Редакция текста Н. К. Гудзия. Комментарии Б. Х. Черняка. ГИХЛ. 1933. Тир. 150000, ц. 1 р. 50 к.» Собрание это содержит 234 стихотворения и 10 поэм. Оставляя в стороне обычные качества подобных изданий (обильные опечатки, технические ошибки оформления: книга печаталась в газетной типографии), остановимся на приемах редактирования. Редакция текста свелась преимущественно к ножницам и клею. Но на этот раз редактор был осторожнее и резал более авторитетные издания. Состав сборника является результатом личного редакторского отбора и ничем не мотивирован. Из собственных пушкинских сборников выкинуто около 90 стихотворений. Вместо них прибавлено около 80, из них только 12, напечатанных при жизни Пушкина. Против этого отбора можно возразить следующее: если редактор имел в виду дать стихотворного Пушкина, то нельзя замыкаться на стихотворениях и поэмах, отбросив сказки и драматургию: эти жанры должны были войти в образцах. Отброшены главным образом стихи, обращенные Пушкиным к его современникам. Пушкин лишен своей среды. Затем совершенно непонятно отсутствие таких стихотворений, как «К Лицинию», «Прозаик и поэт», «Сцена из Фауста», «Череп», «Олегов щит», «Гусар», два послания к цензору, 11 песен западных славян, «И дале мы пошли» и мн. др. И вместо этого вводятся стихи незавершенные, неотделанные

1083

или такие, самый текст которых внушает большие сомнения. Все стихотворения расположены в хронологическом порядке по изданию ГИХЛ вплоть до нелепого помещения «Друзьям» под 1825 годом. Впрочем есть и отступления: «Аквилон» и «Делибаш» даны под датой последней обработки, а не под годом создания. Это находится в вопиющем противоречии со всем остальным: так лицейские стихи, данные в поздней редакции (кроме «Друзей»), находятся под ранними годами. Таким образом за исключением неудачных попыток «подновления» расположение механически следует за чужим изданием.

Что касается текста, то издание воспроизводит или текст ленинградских изданий 1923 г., или текст изд. ГИХЛ (иногда почему-то предшествующего изд. «Красной нивы») и в редких случаях обращается к изданию Венгерова («Уныние», «Стихи, сочиненные ночью»). Чем руководствовался редактор в выборе того или иного текста — неизвестно. Повидимому одним из принципов было коллекционирование «особенностей». Так, если в одном издании стоит «унылый», а в другом «унывный», то берется вторая форма как более оригинальная и тем ранняя редакция стихотворения контаминируется с поздней обработкой, принятой для всего стихотворения. Если в одном издании стоит «целует», а в другом «цалует», то берется обветшалая орфографическая форма «цалует» без всякого учета того, что для Пушкина никакой разницы между «цаловать» и «целовать» не было и что в других местах за орфографией печатных изданий «целовать» скрыто пушкинское «цаловать» и обратно. Вообще об орфографии редактор не подумал и механически воспроизвел орфографию использованных изданий, не замечая противоречивости соединения разных текстов. Так на текст 1923 г. он наносит поправки из издания ГИХЛ, переделывая без всякой нужды окончания «ый» в «ой»:

Роман классической, старинной,

Отменно длинной, длинной, длинной,

Нравоучительной и чинной...

Редактору очевидно неизвестно чисто орфографическое значение этих окончаний; неизвестно ему также и то, что в остальных перепечатанных им текстах систематически произведена модернизация орфографии во всех подобных случаях.

Кстати, на ловца и зверь бежит. Если в каком-нибудь из использованных изданий имеется опечатка или ошибка, она неизбежно появляется в данном издании. Так из издания 1923 г. взято «славу богу» (стр. 482), из изд. ГИХЛ «Пир Петра Великого» (у Пушкина «Первого»; см. стр. 242). Перепечатывая из изд. ГИХЛ переводы к французским фразам в примеч. к Андрею Шенье, из «Красной нивы» редактор заимствует попавшее туда от Брюсова курьезное недоразумение: H. de la Touche (т. е. Henri de la Touche) передано: История де-Ля-Туша (т. е. Histoire de la Touche). Кстати — переводы представляют собой стилистическую обработку переводов издания ГИХЛ без учета иноязычного оригинала. Так «одна жалость» заменяется словом «жаль», что нисколько не соответствует подлинному «ça fait pitié» (точный смысл: «так плохо, что жалко смотреть»).

В результате редакцию текстов приходится признать простой перепечаткой с неудачными домыслами, без проверки по первоисточникам.¹³. На том же уровне стоят и примечания. Идут они по линии наименьшего сопротивления: если в тексте Пушкина стоят имена Россини и Пера, то в примечании сообщается о том, кто был Россини, и умалчивается о Пере. Если рифмуют «пустить на пе» и «канапе», то разъясненным является только канапе. При таких условиях нетрудно удержаться на каком-то уровне грамотности: однако многие заметки грешат неряшливостью и отзывают сведениями, заимствованными из третьих рук. Таково сообщение, что «Лафонтен был одним из любимых поэтов Пушкина, написавшего в его духе ряд стихотворений» (желательно узнать хоть одно из этого ряда), что Пушкин считал пьесы Шекспира «построенными драматически более правильно», чем пьесы Расина (автору неизвестно, что именовалось правильной трагедией при Пушкине), что Парни «наряду» со стихами, воспевавшими «чувственные наслаждения», писал «многочисленные элегии» (фактически элегиями Парни и являются его «эротические стихотворения»). Много и грубых ошибок.

Но значительно ниже редакции и комментария в книге техническое оформление. Опечатки на каждом шагу искажают смысл (надо отдать справедливость редактору, что при таком низком уровне корректуры опечаток в тексте Пушкина немного), а такая часть, как «Алфавитный указатель», представляет собой образец безграмотности.

Я останавливаюсь на данном издании с такой подробностью потому, что оно является последним собранием стихотворений Пушкина и свидетельствует, что презрительно-пренебрежительное отношение издательств к изданиям «для бедных» еще не изжито. Дешевые издания остаются третьим сортом во всех отношениях.

1084

Издания отдельных произведений

Поэмы

В обзоре публикации поэм Пушкина я буду руководствоваться хронологией создания поэм. Издания, в которые входит несколько поэм вместе, будут указаны при первой из этих поэм.

Самая ранняя из поэм Пушкина «Монах» является новым приобретением. Она покоилась в недрах архива князей Горчаковых. Повидимому она была в лицее передана Пушкиным своему товарищу А. Горчакову и он сохранил ее, припрятав и завещав, чтобы она никогда никому не была показана. Завещатель не предусмотрел некоторых обстоятельств, в силу которых поэма появилась в свет в конце 1928 г. Ее обнаружение было событием. Вместе с ней обнаружены очень интересные лицейские бумаги. К сожалению материалы эти до сих пор не опубликованы.

Пока появился один «Монах». Он был напечатан в журнале «Красный архив», т. 31, 1928 г. (первая песня в факсимиле и транскрипции со вступительной статьей П. Е. Щеголева) и в 32 томе 1929 г. (вторая и третья песни). Текст поэмы вошел в издание ГИХЛ. По поводу обстоятельств находки и истории поэмы см. в статье Щеголева (также посмертном сборнике его статей) и в заметке Н. Лернера в «Красной газете», веч. вып., 22 ноября 1928 г.

Текст поэмы беловой и потому его издание не представляло никаких трудностей. Значение этого произведения гораздо ниже того, что можно было ожидать от первого эпического опыта Пушкина.

«Руслан и Людмила» впервые после революции появился в издании «Русского книгоиздательства» в Москве в 1918 г. Это издание примыкает к дореволюционным (оно сделано по старой орфографии) и не представляет интереса.

В серии «Народной библиотеки» поэма вышла в Петербурге в 1921 г. Поэма иллюстрирована рисунками Б. М. Кустодиева, датированными 1919 г. К сожалению скверное качество бумаги и печати сильно повредило этим рисункам.

Текст, как это и указано, печатается по изданию 1835 г. Иначе говоря, это текст 1828 г. Дан он в силу традиционного принципа «последнего издания». Как я говорил, в данном случае более правильным было бы решение в пользу издания 1820 г., хотя не следует закрывать глаза на то, что это решение самое трудное для правильного выполнения, так как лишает редактора спасительного автоматизма в воспроизведении избранного источника. С изданиями 1828—1835 гг. дело обстоит гораздо легче. Исправлению по ранним изданиям подлежат весьма немногие места. В «Народной библиотеке» подобные исправления сделаны.

Эта же редакция «Руслана и Людмилы» находится и в позднейших изданиях. Как уже говорилось, первый раз от этой редакции отказался П. Е. Щеголев во втором варианте собрания сочинений издания ГИХЛ.

«Кавказский пленник» появился в «Народной библиотеке» в 1919 г. вместе с «Бахчисарайским фонтаном» и «Братьями-разбойниками». Это было одно из первых изданий этой серии и на нем еще значится: «Лит.-изд. отд. нар. ком. по просв. Петербург. 1919». Обложка рисована В. Митрохиным.

Текст всех трех поэм взят по изданию 1835 г. Посвящение дано повидимому по рукописи Публичной Библиотеки, но это почему-то не оговорено. К сожалению не учтены указания Пушкина, находящиеся в его письмах, и текст не исправлен соответственно с этими указаниями. Остался ряд неправильных мест, например:

 Забуду  ли его кремнистые  вершины

Надо:

 Забуду  ли  кремнистые  вершины.

В части 1:

Еще искал в подлунном мире (надо «в пустынном»)

Пещеры темная прохлада (надо «влажная»)

О первый пламень упоенья (надо «небесный» — цензурное изменение).

Вперял он неподвижный взор (надо «любопытный»).

В исправленном виде поэмы вошли в издание Госиздата 1923 г. под ред. Халабаева и Томашевского «Поэмы 1821—1824» («Кавказский пленник», «Бахчисарайский фонтан», «Братья-разбойники» и «Цыганы»). Как и стихотворения, изданные около того же времени, поэмы по возможности сохраняют особенности пушкинских изданий, т. е. распределение шмуцтитулов, разделение на отрывки, печатаемые с новой страницы («Цыганы»), и пр. Как и «Стихотворения», это издание рассчитано «для

1085

чтения». В частности в «Бахчисарайском фонтане» восстановлены все многоточия первого издания, которые были убраны из дальнейших по требованию цензуры и которые создавали искусственное впечатление отрывочности и незаконченности эпизодов и лирических возгласов.

Вместе с «Цыганами» и «Медным всадником» «Кавказский пленник» вошел в состав выпуска «Дешевой библиотеки классиков» (редакция, примечания и сопроводительная статья Д. Благого).

В связи с публикациями «Кавказского пленника» необходимо упомянуть реферат В. Н. Стефанович «Из истории «Кавказского пленника» Пушкина», в котором дано обозрение изменений текста поэмы, начиная от черновой рукописи и кончая печатными изданиями (сборник «Творческая история», редакция Н. К. Пиксанова, Москва, 1927). Реферат этот не исчерпывает темы и требует перепроверки.

Следующая поэма Пушкина «Гавриилиада» была издана много раз как «новинка» в русской легальной прессе. Поэма эта, под искаженным названием «Гаврилиада», была известна по зарубежным и подпольным изданиям, не отличавшимся исправностью текста. В русских изданиях она печаталась в отрывках и лишь однажды, в приложении к некоторым, особого выпуска экземплярам Собрания сочинений Пушкина под редакцией Ефремова 1903 г., она была дана полностью.

Впервые после революции поэма появилась в 1918 г. под редакцией В. Брюсова в издательстве «Альциона» в Москве. Издание было раскуплено в несколько дней, несмотря на высокую цену. Тогда было выпущено второе издание, дешевле, с пропуском нескольких стихов и слов. В остальном оба издания тождественны.

Издание снабжено издательским предисловием (повидимому написанным В. Брюсовым), вступительной статьей В. Брюсова, появившейся впервые в «Русском Архиве» 1903 г., ч. II и затем перепечатанной в издании Сочинений Пушкина под ред. С. А. Венгерова, и его же примечаниями. Текст дан по наиболее популярной традиции, появившейся в сборнике «Русская потаенная литература XIX столетия» (Лондон, 1861), с незначительными отступлениями. Работа В. Брюсова обстоятельна и для своего времени была исчерпывающей. К 1918 г. она несколько устарела.

С издания Брюсова текст «Гавриилиады» перепечатан в газете «Вечерние известия» 1918 г., №№ 70 и 71. Кроме того были перепечатки, сделанные на территории, занятой белыми (напр. в Киеве в 1918 г. в серии «Библиотека Куранты»). Повидимому в Одессе появилось издание с титулом (по старой орфографии): «А. С. Пушкин. Гаврилиада. Полный текст, вступительная статья: Валерия Брюсова. Книгоиздательство «Буря», Москва. Цена 10 рублей». В действительности такого книгоиздательства в Москве не было. Книжка является перепечаткой первого издания «Альционы» (без сокращений текста поэмы) с пропуском примечания. Кроме того к изданию прибавлено факсимиле «программы Гавриилиады». Тогда же вышла в свет еще одна перепечатка: «Гаврилиада. Поэма в одной песне А. С. Пушкина. Тифлис. 1919». Издание дает текст поэмы по второму изданию «Альционы» (с пропусками). Тексту предпослано краткое введение от издательства.

Почти одновременно с изданием Брюсова в Петербурге появилось другое издание поэмы: «Гаврилиада. Полный текст поэмы с приложением статьи «Автор Гаврилиады» (Петроград, 1918). Издание анонимно. Статья не подписана. Текст восходит к изданию сочинений Пушкина под редакцией Венгерова с дополнением пропущенных мест по заграничным изданиям (т. е. по изд. 1861 г.).

В 1922 г. вышло в свет издание под моей редакцией: «А. С. Пушкин. Гавриилиада. Поэма. Редакция, примечания и комментарий Б. Томашевского. Труды Пушкинского дома. Петербург, MCMXXII». После этого издания текст поэмы был перепечатан в сборнике поэм Пушкина в серии «Дешевая библиотека классиков» и затем с некоторыми исправлениями текста в третьем томе издания ГИХЛ.

В издании 1922 г. остались неучтенными некоторые источники текста. В порядке исправления и дополнения издания об этих текстах сообщил М. А. Цявловский в сборнике «Пушкин. Сборник первый», Москва, 1924 («Тексты Гавриилиады», стр. 165—173).

Поэмы «Братья-разбойники» и «Бахчисарайский фонтан» отдельно не издавались. Они в «Народной библиотеке» напечатаны вместе с «Кавказским пленником» и затем входили в состав сборников вместе с другими «южными» поэмами.

«Цыганы» были изданы отдельно в «Народной библиотеке» в 1919 г. Текст дан по изд. 1835 г. Сохранено разделение на «куски». Напрасно введено в текст 8 стихов, приписанных Пушкиным на экземпляре Вяземского (правда, в квадратных скобках, но это вряд ли меняет положение, тем более, что значение подобных

1086

скобок вообще, а в частности для широкого круга читателей «Народной библиотеки» — не ясно).

В 1924 г. вышло новое «роскошное» издание «Цыган» «Комитета популяризации художественных изданий». В этом издании основное значение имеют рисунки Л. Ф. Майделя; текст Пушкина отходит на второй план. Издание сопровождено биографией художника, написанной Б. Л. Модзалевским, и краткой, в несколько строк, заметкой П. Е. Щеголева о тексте поэмы. В самом тексте имеются ошибки:

 Волынки  говор, скрип (вм. скрып) телег (стр. 11)

 Что (вм. чуть) по росе приметный след (стр. 26).

«Граф Нулин» был издан в 1918 г. в виде фотомеханического воспроизведения издания 1827 г. («А. С. Пушкин. Граф Нулин. Снимок с издания 1827 г., редактированного самим Пушкиным. С приложением статьи М. О. Гершензона. Москва. Издание М. и С. Сабашниковых. 1918»). Это издание очень полезно, так как до известной степени заменяет оригинальное издание. К сожалению в некоторых местах пострадали знаки препинания. К поэме присоединена статья М. О. Гершензона и его же заметка по истории текста произведения.

В «Неизданном Пушкине» М. Гофман перепечатал полный текст онегинского автографа (первая редакция), уже однажды напечатанного полностью Морозовым в IV томе Академического издания. Ошибки публикации Гофмана указаны в моей книжке «Пушкин».

Вместе с «Домиком в Коломне» «Граф Нулин» был издан в 1924 г. с иллюстрациями В. Конашевича (редакция Б. Томашевского и К. Халабаева). В текст введена одна поправка из онегинского автографа¹⁴.

«Полтава» вышла отдельной брошюрой в серии «Народной библиотеки» в 1919 г. (без указания года). Текст дан по изданию 1835 г. Тот же текст дан в отдельном издании 1923 г. (ред. Томашевского и Халабаева).

В 1919 г. в Екатеринославе вышло издание «Полтавы» в серии «Классики в школе», вып. I («А. С. Пушкин. Полтава. Со вступительной статьей магистранта Киевского У-та Б. В. Неймана. Екатеринославское книгоиздательство «Наука». 1919»). Текст является перепечаткой с издания «Просвещения» с сохранением всех его опечаток (напр. стр. 4 «Боязнь и горе» вм. «горесть») и с пропуском некоторых примечаний Пушкина.

Перепечатана эта поэма и в московском сборнике 1923 г. («Классики русской литературы»), но почему-то, вопреки указанию, не «по тексту издания «Просвещения», а по изданию Литературного фонда 1887 г., т. е. вернее по какому-то халтурному изданию, перепечатавшему этот текст из издания Литературного фонда¹⁵.

«Домик в Коломне» явился предметом особой публикации, соединенной с исследованием М. Гофмана («Пушкин. Домик в Коломне. М. Л. Гофман. — История создания и текста «Домика в Коломне». Труды Пушкинского дома. Петербург. «Атеней». 1922»). Гофман дал полную транскрипцию автографа и перепечатку текста, напечатанного Пушкиным в сборнике «Новоселье» 1833 г. Сделано это с целью доказать, что в качестве окончательного текста надо брать печатный и не дополнять его октавами, заимствуемыми из автографа. Положение это не может вызвать никаких возражений и уже высказывалось раньше (В. Брюсовым), но не было подкреплено изучением автографа. К сожалению этим и ограничиваются достоинства книги. Увлекаясь своим тезисом, Гофман склонен канонизировать даже опечатки «Новоселья». Транскрипция сделана торопливо и в ней сохранены ошибки предыдущих изданий. Таково чтение стиха:

У нас его недавно стали  знать

в то время как в автографе читается

У нас его недавно стали  гнать.

В последовательности октав, правда очень запутанной, Гофман не разобрался и его сводки грешат против подлинной композиции произведения. Стремясь к цельности, он сводит воедино несводимые куски. Элементы анализа повести и апелляция к ее источникам или наивна или несамостоятельна. И то и другое явно недостаточно. Видно, что стремясь заявить приоритет на идею реставрации поэмы, Гофман проделал эту работу наскоро и небрежно. К сожалению это почти общая черта всех его работ. В 1924 г. повесть была издана вместе с «Графом Нулиным» (см. выше) с рисунками В. Лебедева. Здесь «Домик в Коломне» дан тоже по «Новоселью», но с исправлением опечаток. В приложении даны строфы автографа,

1087

пропущенные в печати, в новой реконструкции и с установлением новой последовательности.

В 1929 г. «Домик в Коломне» появился в издании Русского общества друзей книги с послесловием от издательства М. А. Цявловского с гравюрами В. А. Фаворского (напечатано в Нижнем-Новгороде). В этом издании совершенно неожиданно воспроизведен старый текст со всеми редакторскими дополнениями и всей проистекающей отсюда бессмыслицей. Из послесловия от редакции мы узнаем, что это было сделано при полной осведомленности о положении дела. Оказывается художник рисовал для немецкого перевода, сделанного со скверного текста. А раз рисунки сделаны, то к ним невозможно подобрать иной текст, кроме никуда не годного¹⁶. Таким образом стихи Пушкина здесь появились не как самоценный художественный материал, а как подписи к рисункам (к сожалению явление не редкое; таково же по существу издание «Медного всадника» с рисунками А. Бенуа).

«Евгений Онегин» был издан в серии «Народной библиотеки» в 1919 г. Издание это ценно не столько исправностью текста (данного по изданию 1837 г., в некоторых местах выправленному по ранним изданиям; редактировано Слонимским и Халабаевым, имена которых не указаны), но главным образом приложением и вступительной статьей, принадлежащими М. Л. Гофману. Вступительная статья дает краткий очерк создания романа, а приложение — резюме работы Гофмана над «пропущенными строфами», о которой говорилось в настоящем обзоре. Издание как бы канонизировало тип «популярного» издания «Евгения Онегина», нужного современному читателю. В то время как другие выпуски «Народной библиотеки» остались мало известны, в среде квалифицированных читателей этот выпуск получил сразу признание и распространение. Возможно, что одной из причин было то, что все прочие выпуски были анонимны, а здесь было проставлено имя Гофмана (почему многие считали, что им же редактирован и текст произведения).

Я не буду останавливаться на ошибках издания. Они повторяют, а иногда усугубляют ошибки основной работы о пропущенных строфах. Тем не менее в свое время это было самое полное и самое исправное издание романа Пушкина.

В 1923 г. вышло и московское издание «Онегина» в знаменитой серии «Классики русской литературы». Умудренные опытом издатели на этот раз отбросили «текст издания «Просвещения» под редакцией М. О. Морозова» и скромно обратились к тексту «Народной библиотеки». Имя редактора отсутствует. Но здесь они с удивлением убедились, что перепечатывать надо тоже с умением. Опечатки издания сохранены. Так Аннибал, личный враг Бирона (по Пушкину), согласно с опечаткой «Народной библиотеки» именуется «личным врачом Бирона». К этому прибавлено бесконечное количество новых опечаток; так «неприступная богиня» превратилась в «неприступную башню». Сохранена ссылка «Народной библиотеки» к 40-му примечанию Пушкина: «См. стр. 315», хотя в данном издании не только нет подобной страницы, но даже нет соответствующей части книги: приложение Гофмана, на которое сделана эта ссылка, отрезано ножницами редактора.

После этого «Евгений Онегин» появился в 1927 г. в издании «Дешевой библиотеки классиков» сперва без всякого комментария, в виде простой перепечатки издания «Народной библиотеки» без вступительной статьи, но с приложением пропущенных строф, текст которых почти не исправлялся. В таком же виде вышло второе изд. 1928 г. Всё отличие его от первого — в новых опечатках. Повидимому это издание выходило без присмотра, «самотеком». Третье издание 1929 г. уже имеет послесловие А. Виноградова. В том же виде вышло четвертое издание 1930 и пятое издание 1931 г. Эти три издания отличаются от первых двух и в составе приложения. Из приложения, в общем повторяющего буквально работу Гофмана, изъято предисловие к восьмой главе и имя Гофмана (имя Гофмана отсутствует во всех изданиях «Дешевой библиотеки», но в первых вообще отсутствует имя редактора). Зато присоединены «Объяснения». Идея объяснений является конечно здоровой. Роман нуждается в пояснениях, так как многие имена и факты, в нем упоминаемые, уже непонятны современному читателю, даже квалифицированному. За доказательствами ходить недалеко. Так недавно вышло издание «Евгения Онегина» в переводе на эсперанто. Там в примечаниях читаем такой комментарий: «Благонамеренный» — газета. Скептический Бель (автор известного французского исторического словаря) оказывается «знаменитым английским хирургом Чарльзом Беллем»¹⁷, одесский авантюрист «корсар в отставке Морали» — Октавом Морали, итальянским филологом, специалистом по греческому языку, никогда в Одессе не «бывавшим. При этом непонятные эпитеты «сын Египетской земли» и «корсар в отставке» разъясняются как «поэтические шутки Пушкина».

1088

Свидетельством в подобной потребности со стороны читателя является и вышедшая в 1932 г. в издании «Мир» книга Н. Л. Бродского «Комментарий к «Евгению Онегину». К изданию «Дешевой библиотеки» приложен явно недоброкачественный комментарий. Стих «Обшикать Федру, Клеопатру» комментируется: «Федра» — балетная переделка пьесы французского писателя Расина», между тем как балет «Федра» поставлен в сентябре 1825 г., а первая глава романа вышла в свет в феврале того же года, а написана еще в 1823 г. Между тем в 1819 г., к которому она отнесена автором, шла опера «Федра». Заодно «Клеопатра», поставленная едва ли не ради рифмы, объявлена «балетной переделкой пьесы Вольтера»¹⁸ (?). Впрочем подобных ошибок не больше десятка, так как комментатор воздерживается от разъяснения действительно неясного, предпочитая сообщать сведения о таких именах, как Шатобриан, Руссо, Дельвиг и т. п. Неизвестно, для чего в объяснения вставлено «добавление к IV главе», в котором дается промежуточная редакция одной строфы, в то время как в приложении Гофмана дана как черновая, так и беловая редакция этой же строфы. Публикация эта, давая картину колебания Пушкина в выборе двух эпитетов, не прибавляет ни одного стиха к ранее напечатанному в той же книге. Этот черновик одной строфы публикатор ухитрился дать в виде двух строф, истолковав это как «материал» трех строф. Кстати об этой публикации. Черновик Пушкина был найден в архиве Соболевского А. Виноградовым и опубликован в «Вечерней Москве» 23 июля 1927 г. в чтении М. А. Цявловского. Затем в 1930 г. этому черновику посвятил исследование на четырех страницах А. Виноградов в XXXVIII—XXXIX вып. «Пушкин и его современники». К исследованию приложено и факсимиле листка. Редакция издания принуждена была на четырех страницах опровергать промахи исследователя и сообщить истинное положение этих 18 стихов в истории текста.

Шестое издание «Дешевой библиотеки» 1932 г. вышло уж в школьной серии с послесловием А. Цинговатова. Что касается текста, то он сделан с нового набора, но с исключительной точностью воспроизводит предыдущие издания, сохраняя все их опечатки (напр. стр. 9 «Не позвонит ему обед», стр. 29 «Ярем от барщины старинной», стр. 35 «Блаженен тот, кто их не знал», стр. 59 рифма «селения — мученья» и т. д.) и дополняя их новыми. За текстом очевидно никто не следил. Правда, на обороте последнего листка значится «ответственный редактор Д. И. Киреев», но к чему свелась его ответственность — неизвестно. Значительно сокращены приложения, при чем печатные тексты, вводившиеся в издание Пушкиным, смешаны с черновиками. Из рукописных вариантов перепечатаны только «Альбом Онегина» и «Десятая глава». К этому присоединено не имеющее отношения к роману черновое послание Плетневу, советовавшему Пушкину продолжить «Онегина». Увеличено количество примечаний и объяснений (которые даются по линии наименьшего сопротивления; напр. «Лорнет — очки на рукоятке», в то время как у Пушкина «двойной лорнет» обозначает просто бинокль и является переводом французского lorgnette double, «Сен При — известный карикатурист», в то время как нам не известно ни одной его карикатуры, и т. д.). Заметка А. Виноградова заменена статьей А. Цинговатова, где сообщается, что «при всей своей гениальности Пушкин в своем творчестве разумеется социально обусловлен и классово ограничен» (предполагается очевидно, что истинный гений не бывает социально обусловлен), а «цитата из вариантов» восьмой главы приводится повидимому в вольной композиции В. Брюсова из его сборничка 1919 г. Тираж этого изделия — 50 000 экз. Цена сравнительно с предыдущими изданиями повышена с 45 до 75 коп.

Последнее издание «Евгения Онегина» вышло в издании «Academia» 1933 г. (в действительности вышло в свет в начале 1934 г.). Это дорогое (цена 60 руб.) издание, главный интерес которого сосредоточен в рисунках Н. Кузмина, давшего попытку иллюстрировать Пушкина в графической манере самого поэта и с введением портрета Пушкина в качестве организующего серию иллюстраций. Что касается до текста, то он явно занимает в книге второе место. Текст приготовил к печати М. А. Цявловский, которому принадлежит краткая заметка «От редактора», датированная 11 августа 1933 г. Из этой заметки узнаем, что в основу издания положено издание 1833 г., в которое введено 20 оговоренных исправлений. Сличая эти исправления с изд. ГИХЛ, констатируем, что 19 из них уже было введено в это издание, и следовательно новое юбилейное издание в общем повторяет текст ГИХЛ. Но есть и некоторые отличия. Во-первых, еще одно отличие от издания 1833 г.: гл. 2, стр. XXIX в издании 1833 г. —

Она влюбилася в романы

в изд. 1933 г. —

Она влюблялася в романы.

1089

Сделано это на основании первоначальной рукописи Пушкина, и в основательности этой поправки можно усомниться: печатная редакция есть результат дальнейшей работы Пушкина и в деталях расходится с автографом. И в данном случае Пушкин мог заменить несовершенный вид совершенным.

Зато отброшена, и напрасно, поправка в гл. 4, стр. XVII. В печати:

Пошла домой вкруг огорода,

в рукописи:

Пошли домой вкруг огорода.

Повидимому в печати опечатка, так как следующий стих читается: «Явились вместе». Редактор несколько подновил орфографию. Так исчезли пушкинские «сёлы», «блюды», замененные через «села» и «блюда». Хуже замена формы «плечи» (гл. 8, стр.XV) через «плеча» (по изд. 1833 г. в противоречии с автографом). Эта форма, ныне совершенно мертвая, введена в издание 1833 г. корректором, а не автором. Дело в том, что у Пушкина форма «плеча» существовала только с ударением на втором слоге (см. гл. 7, стр. XXX), а с ударением на первом слоге была сохранившаяся теперь форма «плечи» (см. гл. 4, стр. XLVIII). Наконец жаль пушкинского галлицизма «героиной» (рифма — «Дельфиной»).

К статье М. Цявловского приложена пушкинская хронология «Онегина» с традиционной опечаткой: при главе VIII (Странствие) помета «Болдино 1829» (в действительности «1829» относится к помете «Москва»). Опечатка эта старинная: сделана она в издании 1855 г. (т. I, стр. 227) и как священное наследие переходит из издания в издание, хотя факсимиле автографа Пушкина имеется в книге Шляпкина «Из неизданных бумаг Пушкина» (1903 г.). Опечатка эта имела последствия. Нижегородская археологическая комиссия на ее основании в 1929 г. праздновала 100-летие со времени «первого» приезда Пушкина в Болдино. По этому поводу была выпущена специальная брошюра «Болдино и Пушкин». Здесь сообщалось, как в 1829 г. Пушкин «по дороге в Петербург (из Москвы) побывал в Болдине». К брошюре приложен и дневник творчества Пушкина в Болдине, где видим, что пробыл он здесь по меньшей мере с 29 октября по 3 ноября 1829 г. А между тем в основе всего этого одна лишь опечатка. Ибо известно, что Болдино не лежит по дороге из Москвы в Петербург, что Пушкину в 1829 г. там абсолютно нечего было делать, что попал он туда впервые в 1830 г., а всё это время с октября по начало ноября 1829 г. он находился в Старицком уезде, чего не знал в свое время Анненков, канонизировавший свою опечатку.

Некоторое отличие изданию сравнительно с изданием ГИХЛ придает форма Х главы. Строками точек восполнены все 14 стихов каждой строфы. Однако почему при таком точном обозначении каждой строки изолированные строки строф VI—IX оказались одни на шестом, а другие на пятом месте — неясно. Вероятно потому, что они ошибочно занимают подобные места в изд. ГИХЛ. Но ведь там точки означали просто пропуск, а не количество пропущенных строк. Кроме того в строфе IX буква Л раскрыта в имя Лувеля, что довольно вероятно. Иначе скомпанована строфа XVI, а следующая за ней под влиянием мнения Н. Бродского дана предположительно как вариант строфы XIII, к чему уже нет никаких оснований. Жалко, что редактор отбросил примечание Пушкина о Ганнибале (отнесенное изданием ГИХЛ в приложения), сохранив ссылку на него.

Таковы текстовые достоинства этого издания, задуманного как юбилейное¹⁹.

Последняя поэма Пушкина «Медный всадник» издана была в 1919 г. в виде отдельного выпуска «Народной библиотеки». Здесь впервые дан текст по автографу (тетрадь 2376), в последней редакции, но с восстановлением мест, изменение которых вызвано цензурными отметками Николая I. К сожалению осталась одна опечатка, перешедшая из прежних изданий: «Садки под мокрой пеленой», тогда как в рукописи «Лотки под мокрой пеленой» (у Пушкина написано: «Лодки»). Этим изданием, казалось, решен вопрос об окончательном тексте «Медного всадника». В действительности следующее издание пошло по совершенно другой дороге. В 1922 г. вышло новое издание Общества популяризации художественных изданий с рисунками А. Бенуа. Текст «Медного всадника» дан под редакцией П. Е. Щеголева, сопроводившего этот текст обширной статьей, мотивирующей выбор данной редакции. Идея Щеголева состояла в том, чтобы восстановить текст в том состоянии, в каком он был представлен Николаю I на цензуру. Как известно, на рукописи Николаем были сделаны такие пометки, после которых Пушкин отказался от мысли печатать поэму и порвал договор со Смирдиным. После этого Пушкин продолжал работать над поэмой, отчасти надеясь привести ее в «цензурный» вид и изменить места, отмеченные Николаем, так, чтобы сделать их приемлемыми. Но все поправки не могут быть объяснены такой работой приспособления к цензуре, и все редакторы

1090

до настоящего времени принимали их как результат художественной работы Пушкина. Щеголев ставит вопрос так: если бы не было цензурного вмешательства Николая, то поэма появилась бы в печати в том состоянии, в каком она была подана на цензуру. Тогда этот текст был бы принят в качестве окончательного. Его он и реконструирует, отбрасывая все позднейшие поправки Пушкина. При этом он основывается на том, что некоторые из этих поправок не являются окончательными, так как нарушают синтаксический и смысловой строй первоначальной редакции.

С аргументацией Щеголева нельзя согласиться. Она и не была принята ни одним из исследователей, обращавшихся к рукописи «Медного всадника». Здесь не может быть редакционного шаблона, общего по отношению ко всем вариантам рукописи. Поправки Пушкина не являются связанными, то-есть одна не тянет за собой другую. Следовательно редактор должен рассматривать каждую поправку в отдельности. Ясно, что должны быть устранены цензурные искажения, что сделать нетрудно, так как места, подлежавшие «очищению», отмечены. Должны быть устранены поправки, связанные с цензурными, т. е. вызванные необходимостью согласовать с новой редакцией оставшуюся старую. Остальные поправки должны вводиться в текст, но конечно вполне законен вопрос: являются ли они законченными? Два места вызвали сомнения Щеголева. Аргументация его не вполне убедительна, и я бы предпочел оба эти места во второй редакции. Но здесь возможен спор, и необходимо детальное рассмотрение вопроса, которое может привести к тому или иному решению. Текст дан по старой орфографии, но без соблюдения особенностей подлинника, оговоренных в статье Щеголева. Есть и ошибки²⁰.

Пушкин написал:

Того, чьей волей роковой

Под морем город основался.

Здесь предлог «под» имеет значение «около», «вблизи», «в сфере влияния». Стихи эти были признаны в свое время нецензурными и заменены Жуковским в печати другими. Впервые их напечатал Анненков в 1857 г. (правильно). Позднейшие издатели, повидимому не поняв значения предлога, печатали по догадке «Над морем». Это чтение почему-то удержано и не оговорено Щеголевым.

Таким образом интерес издания заключается не столько в тексте, слишком спорном, сколько в комментарии, содержащем некоторые новые данные по истории текста. Впрочем кое-что печаталось уже и в ранних изданиях (напр. «Просвещения»).

Как сообщается в примечании редакции, книга закончена набором в 1917 г. (повидимому этим мотивируется старая орфография). Этому заявлению странно противоречат даты на рисунках Бенуа. Кстати иллюстрации Бенуа носят совершенно не книжный характер. Они не рассчитаны ни на формат, ни на распределение среди текста. В некоторых местах текст так искрошен этими рисунками, что начинает походить на подписи под картинками, в стиле сказок Буша. Художественного издания не получилось. Вышло только так называемое «роскошное издание».

Полный текст поэмы дан в выпуске серии «Классики в средней школе под редакцией проф. Н. С. Державина» (кн-во «Благо», Петроград, 1922), посвященном «Полтаве» и «Медному всаднику» (составил А. М. И.). К сожалению текст поэмы дан по старому изданию, с сохранением цензурных «Главой склонилася Москва», «гигант» вместо «кумир» и т. д. При таких условиях как-то странно звучит примечание 71 на стр. 83, в котором редактор в особую себе услугу ставит то, что он печатает «поднял», а не «вздернул» и тем самым обличает в неисправности «большинство изданий». Примечание это напоминает шпильки Ефремова по адресу Морозова и переносит нас в доисторическую эпоху работы над текстом.

К текстовым публикациям относится и статья Н. В. Измайлова «Из истории замысла и создания «Медного всадника» («Пушкин и его современники», вып.XXXVIII—XXXIX, 1930). Статья эта только часть большой работы Н. В. Измайлова о поэме, до сих пор еще не напечатанной. Статья Измайлова останавливается на вопросах предварительной работы Пушкина и на связях между «Езерским» и «Медным всадником». Она имеет характер общего обзора проблемы, без полной публикации всего относящегося сюда материала. Основные положения статьи доказаны с большой убедительностью, хотя и не со всеми утверждениями Измайлова можно согласиться. В частности кажется мало убедительной попытка датировать начало работы над данным замыслом 1830 годом.

Драматические произведения

Из всех драматических произведений Пушкина наибольшее количество раз был издан «Борис Годунов». По большей части это были перепечатки. Первый раз

1091

после революции трагедия появилась в 1917 г. в издании московского «Русского книгоиздательства» в серии «Общедоступная библиотека». Как и прочие выпуски той же серии, издание преследовало цель удовлетворить запросам школы. Издание представляет собой перепечатку с издания Суворина под ред. Ефремова 1903 г., напечатано по старой орфографии и примыкает к типу дореволюционных изданий²¹.

Следующим изданием было издание «Народной библиотеки» 1919 г. Текст дан по изданию 1831 г., дополненному и исправленному по автографу Публичной Библиотеки. Подобный выбор текста нельзя признать окончательно верным. Пушкин, подготовляя второе издание, внес в текст еще ряд изменений, относящихся ко времени после 1831 г. Они нанесены на писарскую копию, хранящуюся в Ленинской библиотеке. Сама по себе копия эта не вполне исправна и не может быть положена в основу издания: автограф Ленинградской Публичной Библиотеки предпочтительнее, но поправки московской рукописи учесть необходимо. К сожалению и по исправности печати этот выпуск уступает другим изданиям «Народной библиотеки».

В том же 1919 г. «Борис Годунов» появился в серии «Репертуар», «Русский театр», № 1, издание театрального отдела Наркомпроса (Петербург, 1919). Издание является перепечаткой старого текста «Всеобщей библиотеки» даже с послесловием редактора В. Никольского, но без его имени.

В 1922 г. вышло издание «Бориса Годунова», которое я упомяну здесь только для полноты обзора. Вот его титул: «А. С. Пушкин. Борис Годунов (трагедия). Оренбург. Государственное издательство Киргизской С. С. Р.» На обратной стороне обложки «В память 85-й годовщины со дня смерти А. С. Пушкина». Издание отличается крайней типографской небрежностью и неудачным выбором текста. Текст взят тот же, что в издании «Русского книгоиздательства», с которого повидимому прямо и перепечатан. Текст этот отличается непоследовательным и некритическим стремлением к полноте. Еще не так страшно, что сцены со злым чернецом и в уборной Марины, выкинутые Пушкиным, поставлены на свои места. Хуже, что всей трагедии предшествует заимствованный из черновой рукописи список «Действующих лиц в 1-й части». Между тем в данном издании трагедия не разделена на части (да и не могла быть разделена), так как составилась не из двух частей, а из одной, к которой присоединены отдельные сцены, не составлявшие связанного между собой единства, «части» в настоящем смысле этого слова. Для читателя подобный список кроме недоразумения ничего не даст. В издании 1903 г. под ред. Ефремова все эти места сопровождались примечаниями, отброшенными изданием 1917 г. и не попавшими в оренбургское издание.

Следующее издание относится к 1923 г. («А. Пушкин. Борис Годунов. Государственное издательство. Москва—Петроград. 1923. Редакция Б. Томашевского и К. Халабаева. Обложка и рисунки Н. Купреянова»)²². Текст трагедии тот же, что и в издании «Народной библиотеки», только введено бо̀льшее количество исправлений текста по автографу Публичной Библиотеки. Кроме того в сцене «Равнина близ Новгорода-Северского» прочитаны по автографу французские реплики Маржерета, печатавшиеся до сих пор в искаженном виде (в издании 1831 г. эти реплики, вследствие их грубости, не появлялись).

В тексте трагедии, напечатанном в однотомнике, учтены и особенности московского списка, но не в достаточной степени. Приблизительно в той же мере эта рукопись была уже использована Ефремовым в издании 1903 г. (правда, лишь отчасти и не из первых рук), но дальнейшие издания не последовали его примеру невидимому вследствие малой изученности обеих рукописей. В издании 1923 г. не всё еще выправлено. Например в известном монологе («Царские палаты») читаем традиционное:

Как молотком, стучит в ушах упреком,

в то время, как Пушкин последнее слово исправил на именительный падеж: «упрек». Это изменение введено впервые в издание 1930 г. (приложение к «Красной ниве»). Надо сказать, что, несмотря на довольно ясный текст трагедии в целом, многие детали остаются до сих пор невыясненными и невыправленными. Объясняется это тем, что автограф, с которого готовилось издание 1831 г., не был вполне исправным. Самое издание делалось без наблюдения Пушкина. Не всегда можно установить, какие изменения текста, находящиеся в издании сравнительно с автографом, принадлежат автору, так как издание сильно пострадало от цензурных и прочих искажений. Таким образом окончательное «очищение» текста еще не проделано. Это работа мелкая, неблагодарная, так как не сулит никаких «открытий», и всё же ответственная, так как для точного установления текста мало надежных данных. Работа эта вряд ли привлечет охотников.

1092

Следующее издание «Бориса Годунова» — перепечатка 1927 г. (в серии «Дешевая библиотека классиков»)²³. Затем в 1929 г. вышло новое издание в «школьной серии» («Редакция, примечания и сопроводительная статья Д. Благого»). В 1931 г. этот выпуск серии повторен со стереотипа²⁴. Характер редакции текста ни в чем не отличается от других выпусков того же рода. Это перепечатка без всякого обращения к первоисточникам²⁵.

Мелкие трагедии Пушкина (кроме «Каменного гостя», о котором необходимо говорить особо) выходили в следующих изданиях: в 1917 г. (повидимому до Октябрьской революции) вышел «Моцарт и Сальери» изд. Общины св. Евгении, с рисунками Врубеля и статьей Гершензона. В 1919 г. в серии «Народная библиотека» вышло два выпуска. Один содержал «Скупого рыцаря», а другой две вещи: «Моцарт и Сальери» и «Каменный гость». В 1923 г. вышли в свет «Драматические сцены» (все четыре болдинские трагедии; редакция Б. Томашевского и К. Халабаева).

В 1918 г. в Ташкенте вышла в свет «Русалка» в иллюстрированном издании Комиссариата народного образования Туркестанской республики (в серии «Просвещение», № 5). Текст является перепечаткой с издания «Просвещения» под ред. Морозова 1903 г.

Текст этих пьес в данных изданиях не подвергался существенным изменениям. «Моцарт и Сальери» и «Пир во время чумы» имеют один источник текста — печатное их издание. Сложнее несколько обстоит дело со «Скупым рыцарем», известным не только по печатному тексту «Современника» 1836 г., но и по автографу, при чем эти два источника в деталях расходятся; не всегда ясно, какой из них дает исправное, окончательное чтение. Так в частности Н. О. Лернер неоднократно возвращался к вопросу о том, не следует ли стих

Его червонцы будут пахнуть ядом

печатать по рукописи: «Его червонцы будут пахнуть адом» (см. Н. О. Лернер. «Рассказы о Пушкине», 1929, стр. 221). Предложение Лернера не принято ни в одном издании (отчасти потому, что начертание этого слова в автографе не вполне ясно).

Что касается «Русалки», то, несмотря на то внимание, которое в свое время было обращено на текст этого произведения, оно не было исправно напечатано в прежних изданиях, а потому в новых собраниях сочинений Пушкина появилось в исправленном виде. В первых двух изданиях однотомника была сделана попытка переставить сцены согласно с указаниями автографа. К этой попытке отношение было различное: с одной стороны, изменение замысла у Пушкина было совершенно ясное и в этом отношении новое расположение сцен дает более точное представление о драме в том состоянии, в котором Пушкин бросил работу над ней. С другой стороны, Пушкин сделал только перестановку и не произвел тех изменений в тексте, которые необходимо вызывались изменением порядка во времени. Получилась недоделанная редакция, в некоторых местах противоречивая. Принимая во внимание эти противоречия, редакторы в третьем издании однотомника восстановили первоначальную последовательность. В этой же последовательности дает сцены и редактор последнего издания С. Бонди. Но зато он вносит изменение в монолог князя в последней сцене, сделав перестановку, указанную в автографе. На эту перестановку давно уже обращали внимание, но понимали ее неверно, и она была лишь источником недоразумений и ошибок. Впрочем в данном месте показания автографа неясны.

Наибольшее обновление текста произошло по отношению к «Каменному гостю». В названном выпуске «Народной библиотеки» текст проверен по автографу (единственный первоисточник текста). Это был первый опыт обращения к первоисточнику в серии «Народной библиотеки». Опыт этот показал, насколько небрежны были все предыдущие издания. В качестве текста для сличения с автографом был взят текст издания под редакцией Венгерова, считавшийся лучшим. В результате сличения обнаружено 25 ошибок издания (всё произведение занимает в издании Венгерова около 11 страниц). Ошибки эти не являются случайными промахами или опечатками. Это результат свободной редакторской обработки пушкинского текста, который первым редакторам (в том числе Жуковскому) мог показаться недостаточно обработанным. Некоторые из переделок редакторов находятся в противоречии с замыслом или навязывают Пушкину свое понимание. Так первые слова всех изданий «Ночь. Кладбище близ Мадрита» в автографе отсутствуют. Время действия в этой сцене не ночь, а вечер (к концу сцены смеркается), а место действия не кладбище, а монастырь. Таким образом прибавления редакторов противоречат оригиналу²⁶. Этому изданию его редактор Ал. Слонимский посвятил специальную заметку «Новинки пушкинского текста» («Жизнь искусства» 1919 г., № 181—182).

1093

Следующее издание этой трагедии вышло в 1923 г. («А. Пушкин. Каменный гость. С приложением вариантов и истории текста. Государственное издательство. Москва—Петроград, 1923. Редакция Б. Томашевского и К. Халабаева»). Это был первый выпуск из серии изданий 1923 г. Его особый характер объясняется желанием редакторов показать характер работы, производившейся для установления текстов, печатавшихся в этой серии, и несколько популяризировать проблемы практической текстологии, продемонстрировав печальную судьбу произведений Пушкина. Для этого было выбрано два произведения, не напечатанных при Пушкине: «Каменный гость» и «Медный всадник». Однако осуществить подобное же издание по отношению ко второй поэме не оказалось возможным по издательским соображениям. Был произведен новый пересмотр автографа, при чем в издании «Народной библиотеки» обнаружено 16 ошибок, перешедших из прежних изданий. Некоторые из этих ошибок значительны (перестановка реплик). Прочтено в автографе то, что осталось непрочитанным прежде. Издание сопровождено всеми черновыми вариантами рукописи (в том числе непубликовавшийся раньше отрывок в 10 стихов). Варианты даны не в виде транскрипции, а в связном чтении, с указанием последовательности вносимых Пушкиным изменений текста. Таких мест, подвергшихся обработке, в трагедии 100. В издании «Просвещения» дано было 24 разночтения, из них многие являлись результатом недоразумения (в действительности из автографа взято было только 5 вариантов). Даны затем разночтения 16 изданий произведения, показывающие историю порчи текста и его частичных исправлений. В драме оказалось 89 мест, подвергшихся искажению в разных изданиях. Из приложенных к этому обзору сводок явствует, что число ошибок в дореволюционных изданиях колебалось от 43 до 52. При этом характерно, что издания некритически перепечатывали текст один с другого. Так Морозов перепечатывал текст у Ефремова (в 1887 г.) и у Поливанова (в 1903 г.); Ефремов же перепечатывал текст Морозова (в 1903 г.), полагая его более исправным, чем свой, в то время как текст этот был его собственный, но искаженный опечатками. Венгеров перепечатывал текст Ефремова и т. д. Все это в достаточной степени характеризует небрежность дореволюционных редакторов. Что касается до их метода изучения автографа, то характерно, что за 55 лет к нему обратилось только четверо: Анненков, Якушкин, Морозов и Венгеров. Из них Анненков, сличая с автографом издание 1841 г., в котором было 45 ошибок, исправил только 3; Якушкин, сличая издание 1882 г., имевшее 50 ошибок, нашел 7 ошибок, из них исправил 4 и наделал новых ошибок своими исправлениями в трех случаях. Морозов, сличая с автографом свое издание 1887 г., лишь в двух местах обратился к автографу. При этом в одном месте это обращение к автографу создало новую ошибку, а другое место дало лишь черновой вариант, не изменивший основного текста. Первый Венгеров как будто бы серьезно обратился к автографу. Но и он не заметил 33 ошибки сличаемого текста, поправил его в 14 случаях удачно и в 10 случаях неудачно. Такова картина обращения к автографу старых редакторов. Эти цифры показывают, что настоящего текстологического труда в дореволюционных изданиях не было. Подлинное изучение текста начинается только в наше время²⁷.

Но и это издание «Каменного гостя» — вероятно не последнее по своему тексту. Имеются в нем и опечатки (стр. 29 «Проси его пожаловать ко мне»; надо: «Проси ее...» и в двух местах «славу богу» вместо «слава богу»); кроме того имеются и некоторые ошибки и спорные места в тексте и вариантах.

Следующее отдельное издание имеет характер курьеза. Выпишу его заголовок: «Каменный гость А. С. Пушкина. Для свето-театра. Текст А. С. Пушкина. С режиссерской свето-цветовой партией изобретателя светооркестра Г. И. Гидони. Для свето-театрального исполнения на электрических свето-цветовых светооркестровых аппаратах, с 9-ю примечаниями к тексту и к свето-цветовой партии, 9-ю оригинальными гравюрами на дереве и 2-мя оригинальными литографиями. Изд. 1-е. Ленинградское Российское театральное общество 1931». Издание достаточно охарактеризовано титулом. Издатель пытается делать какие-то текстовые замечания, не обращаясь к оригиналу и довольствуясь изданием 1923 г.

Дальнейшие издания (ГИХЛ) не ввели в текст новых исправлений (о новых искажениях этого текста уже говорилось).

Сказки

Сказки Пушкина выдержали много изданий, но лишь немногие из них представляют собой результат новой текстовой обработки. Текстовой обработке сказки подвергались только в изданиях «Народной библиотеки», в однотомнике, в гржебинском

1094

издании «Сказки о рыбаке и рыбке» и во втором издании сборника под редакцией А. Слонимского (изд. «Молодая гвардия»). Так в однотомнике сильно отличается от предыдущих изданий текст «Сказки о попе».

В изданиях «Народной библиотеки» 1919 г. два выпуска содержат сказки. В одном из них находятся «Сказка о царе Салтане» и «Сказка о золотом петушке»; в другом «Сказка о рыбаке и рыбке» и «Сказка о мертвой царевне». Все эти сказки были напечатаны Пушкиным, и издания «Народной библиотеки» воспроизводят прижизненный печатный текст без особой критической обработки его.

Многочисленные издания сказок обычно являются изданиями для детей, с картинками. Текст обычно дается первый попавшийся и воспроизводится небрежно. Вот перечень этих изданий, который впрочем рискует быть неполным:

«Сказка о царе Салтане»; издание Гос. изд. 1921 г., с рисунками; другое издание Гос. изд. 1922 г.; изд. Сытина 1923 г. с рисунками Бартрама.

«Сказка о рыбаке и рыбке»; издание Гос. изд. 1922 г.; изд. Гржебина 1922 г., с рисунками Конашевича²⁸; издание, сделанное в Чите в 1923 г.; московское изд. 1927 г.; московское изд. 1930 г. с рисунками Конашевича.

«Сказка о золотом петушке»; московское издание Гос. изд. 1921 и 1922 гг. и московское же издание 1927 г.

«Сказка о попе»; московское изд. 1919 г.; другое московское изд. 1922 г.; ленинградское изд. 1926 г.; ленинградское изд. 1928 г. и московское изд. 1930 г. с рисунками Рыбникова.

В 1930 г. вышли все сказки в одной книжке: «А. Пушкин. Сказки. Гравюры на дереве В. Конашевича, М. Орловой, С. Мочалова, Н. Фан-дер-Флит. Редакция, вступительная статья и объяснения Александра Слонимского» (ГИЗ, Москва—Ленинград, 1930). Как и все предыдущие издания, книжка рассчитана на детей. Кроме пяти сказок она содержит еще сказочный отрывок «Как весенней теплою порою...» Текст сказок дан тот же, что в издании «Дешевой библиотеки классиков» 1928 г., т. е. для пяти сказок текст однотомника, а для отрывка — текст Венгерова. Последний текст не вполне исправен. В издании сочинений Пушкина 1930 г. он появился в значительно измененном виде.

В 1933 г. вышло второе издание с новой обширной статьей редактора и с наново проредактированным текстом. В редактировании текста для этого издания принял участие С. Бонди.

Стихотворения

Здесь я коснусь отдельных публикаций, устанавливающих текст или историю текста некоторых стихотворений, так как в виде самостоятельных выпусков отдельные стихотворения не печатались, а сборники стихотворений указаны уже в предыдущих главах обзора²⁹. Впрочем как исключение были и отдельные издания стихотворений. Так в 1930 г. Детиздат выпустил миниатюрную брошюру (форматом 10×8 см), содержащую одно стихотворение «Анчар». Издание это имело специальное «выставочное» назначение, как об этом свидетельствует надпись на обороте титульного листка: «Рисунки гравированы на дереве А. Гончаровым. Напечатано, сфальцовано и сшито мною на выставке детской книги». «Мною» — очевидно относилось к покупателю книги, которому на выставке давали возможность участвовать в техническом процессе книжного производства. Таким же исключением является выпуск тоже миниатюрного издания «Фавна и пастушки» (Ленинград, 1933) тем самым А. Гидони, который издал и «Каменного гостя». Издание снабжено «светооркестровой» партией, украшено гравюрами редактора и издано от имени какой-то театральной организации, долженствующей пропагандировать идеи А. Гидони. Цена этого издания, проставленная на обложке, 5 рублей, но в книжных магазинах ее услужливо предлагают со дня ее выхода в свет (апрель 1933 г.) за 2 р. 50 коп., а экземпляры, раскрашенные от руки, — за 3 рубля. Это в достаточной степени характеризует издание и общеполезную деятельность указанного на титульном листке учреждения. В 1933 г. им же издана в том же стиле «Леда».

Одновременно с работой Гофмана над строфами «Евгения Онегина» появилась и другая его работа «Посмертные стихотворения Пушкина. 1833—1836 гг.» («Пушкин и его современники», вып. XXXIII—XXXV, 1922). Повидимому это — последняя работа Гофмана перед его отъездом в Париж (за собранием Онегина), так как в ней он ссылается и на «Первую главу», и на «Домик в Коломне». Таким образом текстологический метод Гофмана в ней отразился в полной мере (насколько мне известно, после отъезда Гофман текстологическую работу оставил, вероятно в виду отсутствия за границей достаточного материала для публикации). В этой работе Гофман устанавливает окончательный («канонический») текст 27 стихотворений. Многие из этих

1095

стихотворений представлены автографами собрания Майкова, бывшего под запретом, а потому и неизвестными прежним редакторам (кроме Анненкова). Публикация Гофмана предвосхищала полное научное издание этих автографов, которое впрочем не состоялось и до сих пор. Я не буду останавливаться на всех текстах, печатаемых Гофманом. Некоторые из них основаны на каллиграфически переписанных Пушкиным беловых текстах, не внушающих никаких сомнений. Впрочем и вся работа Гофмана основывается только на автографах, которые он называет чистовыми: «В нашу задачу не входит история создания пьес, и потому мы, опуская все разночтения черновиков и обзор последних, приводим только окончательное, каноническое чтение чистовой рукописи и в выносках сообщаем все особенности только этой чистовой рукописи, на которой основывается наш текст». Мне уже приходилось говорить об этой работе Гофмана (сборник «Литературная мысль» I, 1923) и кое-что придется повторить для полноты освещения вопроса.

Первое стихотворение «Осень». Подводя итог, Гофман приходит к выводу, что его публикация вносит следующие поправки в ошибочный текст прежних изданий: в эпиграфе к стихам нет указания на цитируемое послание Державина; в пятой строфе надо читать четвертый стих:

Так нелюбимое дитя в семье одной

а не так, как печаталось раньше (начиная с Анненкова):

Как нелюбимое дитя в семье родной.

Последний стих той же строфы надо читать:

Я нечто в ней нашел мечтою своенравной.

а не «фантастически-произвольное»:

Умел я отыскать мечтою своенравной.

Следует изменить искажающую смысл пунктуацию в седьмом стихе шестой строфы. Не следует вводить в текст XI строфы, а в ней последние стихи читать так:

И развиваются в уме моем романы

И мне мечтаются златой моей зари

Вы барышни мои с открытыми плечами

С висками гладкими и томными очами.

а не «в заведомо неверной передаче П. В. Анненкова»:

Царевны пленные, графини, великаны

И вы, любимицы златой моей зари —

Вы, барышни мои, с открытыми плечами,

С висками гладкими и томными очами.

Результаты как будто довольно скромные для той шумной торжественности, с которой Гофман всё это декламировал. Но хуже то, что некоторые из этих исправлений сами ошибочны. Так слово «одной» в конце четвертого стиха пятой строфы — описка Пушкина. Дело в том, что шестой стих той же строфы оканчивается также словом «одной». Анненков справедливо заподозрил подлинность этого чтения (в строгой форме октав немыслима рифмовка «одной—одной») и заглянул в черновик, где и находится слово «родной», разрешающее недоумение. Повидимому идея устанавливать «канонический» текст по одним беловым рукописям не слишком плодотворна.

Так же неясно дело обстоит с XI строфой. Пушкин исключил ее потому, что она нарушала последовательность женских и мужских рифм в стихотворении (и поэтому ее надо устранить бесследно, не заменяя точками, как сделано в издании «Стихотворений» 1923 г. и в первых двух изданиях однотомника). Но ясно, что исключение ее влечет за собой исправление нумерации. Идея Гофмана печатать после строфы Х строфу строфы XII, ничем не обозначив пропуск, характерна только для его последовательного буквализма. Что касается до его способа печатать конец этой строфы, то он поражает своей механичностью. Гофман слил воедино две редакции — первоначальную (законченную, но предполагавшуюся к переделке) и вторую, не доведенную до конца. Его не смущает синтаксическая невязка (мне мечтаются вы), бессмыслица (неизвестно куда относящиеся слова «златой моей зари») и т. п. Исследовать процесс работы Пушкина он считает излишним: чтение по незачеркнутому — его единственный метод. Кстати: даже в пределах недоконченной переделки Пушкина Гофман не разобрался в тексте. Слова «мне мечтаются» отнесены им совершенно произвольно не на свое место. Это один из вариантов предыдущего стиха:

1096

И мне мечтаются в уме моем романы.

Анненков совершенно справедливо отверг этот недоконченный текст поправок и дал последнюю законченную редакцию строфы³⁰.

Второе стихотворение «Сват Иван». Здесь весь пафос Гофмана направлен на то, что один стих печатался:

Мы  помянем  пивом,

а Гофман, который, так же как и Анненков, не прочел слова, написанного Пушкиным над этим стихом, настаивает на необходимости оставлять здесь пустое место и печатать этот стих так:

помянем  пивом.

Нам кажется спор о том, как передать непрочитанное слово³¹, в большой мере педантическим. Характерно, что Гофман, наставительно обличающий предшественников, сам не исправляет всех ошибок и например не замечает, что два стиха, приписанных Пушкиным к этому стихотворению, вставляются не на свое место. Впервые правильно расположены были стихи в издании 1923 г. (издание ГИХЛ вернулось к старому ошибочному порядку).

Уже эти два примера показывают, насколько поспешна и опрометчива была работа Гофмана. Исправлять текст по чистовым рукописям и при этом вводить новые ошибки просто недопустимо. А ошибки эти имеют простое происхождение. Установление текста производилось механически: редактор считал излишним вникать в текст, то-есть считаться с его грамматической и смысловой связью; кроме того совершенно игнорировалась история создания текста (черновики), как с легким сердцем об этом сообщает и сам автор в цитированном выше заявлении.

Подобные же ошибки находим и в других вещах (напр. «Странник»). Здесь, давая «исправленный» текст, Гофман, не смущаясь, приводит некоторые стихи в двух параллельных редакциях, так как сам не может решить, которая из них окончательная (дело в том, что исправив старую редакцию, Пушкин ее почему-то не зачеркнул). В двух местах, не разобрав, на каком основании редакторы избирают свою редакцию, Гофман упрекает их в ошибках и предлагает свое испорченное чтение тех же мест. Эти исправления не были приняты в позднейших изданиях.

Совсем непонятно, для чего приводится стихотворение «С Гомером долго ты беседовал один», полный автограф которого не известен Гофману. Это тем более странно, что автору известно было существование этого автографа и известно также было, что автограф этот готовился к публикации. Он и появился в сборнике «Пушкин». Сборник первый. Москва 1924» в работе Бельчикова «Пушкин и Гнедич в 1832 году». Автограф этот был в свое время преподнесен Майковым президенту Академии Наук Константину Романову, а тем — Николаю II. Таким образом рукопись отбилась от майковского собрания и попала в Центрархив. Бельчиков приводит факсимиле автографа, дает его полную транскрипцию, но почему-то воздерживается от установления связной редакции, сосредоточивая всё свое внимание на проблеме датировки (при чем определяет дату, по моему мнению, неверно, относя стихи к 1832 г. на очень зыбком основании, принимая упоминание имени Салтана за конкретное указание на «Сказку о царе Салтане»). Это отсутствие сведенного текста дало повод П. Н. Кашину написать специальную заметку о третьей строфе этого стихотворения. Заметка эта появилась во втором сборнике «Пушкин» (под редакцией Н. К. Пиксанова) с большим запозданием — в 1930 г. Предлагаемая Кашиным редакция печаталась в однотомнике, уже начиная со второго издания 1925 г.

Я не буду останавливаться на других стихотворениях, текст которых устанавливал Гофман, иногда удачно, иногда неудачно, так как и удачи и промахи автора имеют очень относительный интерес. Метод же работы вполне характеризуется сказанным.

К этой публикации текстов следует присоединить его текстологические заметки в XXXVI вып. «Пушкин и его современники» 1923 г., касающиеся уже чернового материала Пушкина. В этих заметках («Из ненапечатанных и непрочитанных стихотворений Пушкина») Гофман подвергает критике реставрацию некоторых текстов, основанных на автографах Шляпкинского собрания, незадолго до того поступившего в Пушкинский дом. Это: «Стою печален, на кладбище», «Восстань, о Греция, восстань» и «То было вскоре после боя» (об этом стихотворении заметка под отдельным заглавием «Ненаписанное стихотворение Пушкина»). Не всё в публикации Гофмана ново. Кое в чем она совпадает с рецензией П. Щеголева на сборник Шляпкина («Ненаписанные стихотворения Пушкина». — «Исторический Вестник» 1904,

1097

кн. I). Работа же Гофмана сводится к немудрящей транскрипции и извлекаемого оттуда чтения по принципу: «читаем незачеркнутые стихи и слова и оставляем тот порядок стихов, в каком они написаны». Лишь в одном случае Гофман отступает от своего принципа, и это даже заставляет заподозрить здесь чью-нибудь чужую волю: в стихотворении «Стою печален» он находит «самым спорным» порядок последних стихов, дающий «неправильную и необычную для Пушкина рифмовку». И давая обычную свою сводку, Гофман дополняет ее попыткой конъектурного восстановления структуры стихотворения, впрочем воздерживаясь от какой бы то ни было мотивировки, хотя именно конъектурные чтения и требуют мотивировки. Подобное восстановление резко противоречит его же работе над стих. «Сват Иван».

Перед самым своим отъездом Гофман дал еще одну публикацию: «Окончание элегии «Ненастный день потух» («Пушкинский сборник памяти проф. С. А. Венгерова», 1922). Но эта публикация в некоторых отношениях просто конфузна. Гофман выписал из экземпляра стихотворений Пушкина издания 1829 г., принадлежавшего Ефремову, окончание стихотворения, вписанное рукой неизвестного. Стишки слабоватые, хотя, по уверению Гофмана, «фактура стиха и музыкально-синтаксический строй его не исключают возможности, не делают немыслимым и невероятным предположение о том, что редакция этих стихов восходит к Пушкину, хотя быть может и была испорчена по пути». Но тут начинается сомнение, которое «усиливается вследствие факта умолчания об этом окончании пьесы самим П. А. Ефремовым. Повидимому и Ефремов не знал источника происхождения этих стихов». Между тем если бы Гофман заглянул в издание сочинений Пушкина под редакцией Ефремова 1882 г. (т. I. стр. 533), то он прочел бы там не только публикуемое им окончание, но и указание происхождения приписки: книга куплена Ефремовым при распродаже библиотеки М. Е. Лобанова и приписки принадлежат ему. Очевидно убедившись в совершенной вздорности этого «окончания», Ефремов уже не приводил его в позднейших им редактированных изданиях (вскоре после выхода в свет сборника ошибка Гофмана была указана в печати Н. Лернером).

Наиболее интересные материалы, собранные по истории текста, относятся к «Легенде» Пушкина («Жил на свете рыцарь бедный»). Вопрос был поставлен М. Л. Гофманом в «Неизданном Пушкине», где опубликован автограф этого стихотворения. Полемизируя с Венгеровым и Брюсовым, Гофман разбирает вопрос о существовании двух раздельных редакций стихотворения (т. е. первой редакции, когда «Легенда» была самостоятельным произведением, и второй редакции, когда она стала песней в «Сценах из рыцарских времен») и в результате приходит к отрицательному выводу: «никаких различных, разновременных и самостоятельных редакций романса не существовало, а имеется одна художественно завершенная редакция, процесс создания которой можно проследить по трем рукописям Пушкина». Той же теме посвящено несколько страниц в «Первой главе» (по второму изданию, стр. 76—83 и 96—97). За работой Гофмана последовала работа Г. Фрида «История романса Пушкина о бедном рыцаре» (сборник «Творческая история», Москва, 1927, стр. 92—123). Автор обследовал весь рукописный материал, привел транскрипцию всех трех автографов, исправил ошибки своих предшественников, в частности Гофмана, остановился на вопросе о датировке; в общем собрал весь фактический материал, освещающий историю стихотворения, но в разрешении поставленного Гофманом вопроса о двух редакциях в общем повторяет утверждение Гофмана о едином, непрерывном процессе работы автора над текстом, хотя и находит завершенную форму такой далекой от первоначального наброска, что даже называет ее новым стихотворением, созданным на обломках прежней баллады.

Неожиданно новый материал дала находка, сделанная Л. Б. Модзалевским. Им обнаружен в Публичной Библиотеке автограф Пушкина, содержащий раннюю редакцию стихотворения, пересланный автором Дельвигу для напечатания в «Северных Цветах», но не увидевший света по цензурным основаниям. Впервые мы узнали об этой находке из сделанного Л. Модзалевским описания автографов Пушкина, хранящихся в Публичной Библиотеке («Рукописи Пушкина в собрании Государственной Публичной Библиотеки в Ленинграде. Составил Л. Модзалевский. Ленинград, 1929»). Здесь воспроизведены факсимиле двух страниц автографа. Затем Л. Модзалевский напечатал заметку о своей находке, к которой приложил факсимиле третьей страницы автографа Публичной Библиотеки и факсимиле Онегинской рукописи («Пушкин и его современники», вып. XXXVIII—XXIX, 1930). Таким образом ныне издан весь автографический материал по истории этого стихотворения. Автограф Публичной Библиотеки окончательно опровергает версию Гофмана о непрерывном творческом процессе и разбивает работу над стихотворением на две стадии. Из всего материала Л. Модзалевский

1098

делает следующий вывод: «Благодаря находке нового автографа «Легенды», окончательно выяснилось, что первая редакция ее представляет собою законченную творческую работу Пушкина, предназначавшуюся им к печати; поэтому «Легенда» отныне должна печататься в полном собрании сочинений Пушкина в двух местах: под 1829 г. по тексту автографа Государственной Публичной Библиотеки и под 1835 г. в составе «Сцен из рыцарских времен», как песня Франца в том виде, в каком она была опубликована в «Современнике» 1837 г. по рукописи в тетр. № 2384». По этому рецепту поступил редактор издания ГИХЛ, не заметивший явной непоследовательности в подобном умозаключении. Пушкин не одно это стихотворение сперва подготовил к печати, а затем переделал. Он переделывал и многие из ранее напечатанных, и не все из переделанных были стихи лицейские (для которых вообще почему-то установлен особый режим). Если Гофман ошибся, отвергая явный факт наличия двух разновременных редакций, то от этого две редакции не стали двумя стихотворениями, и Гофман, понятно, прав, утверждая, что для данного стихотворения не надо устанавливать особых правил, что изменение текста объясняется внутренней эволюцией замысла, а не приспособлением произведения к другому произведению (т. е. к «Сценам»), и Г. Фрид хорошо показал, что нет никакой органической связи между «Сценами» и романсом, который является для этих сцен лишь вставным номером, сохраняющим художественную самостоятельность. Поэтому неправ был Венгеров, печатая это стихотворение два раза в разных редакциях, неправ и редактор последнего издания (ГИХЛ). Смена различных редакций есть не более как материал для истории текста, которая должна себе найти место в «текстологическом аппарате» издания, а не в основном тексте. Впрочем очень досадно, что в результате находки такого важного документа весь вопрос свелся к проблеме по существу мелкой: о том, где печатать эту раннюю редакцию, как будто бы не было более важных проблем, связанных с эволюцией замысла. Любопытно, что обилие текстовых материалов по данному произведению естественно привлекло к нему внимание исследователей. «Легенда» явилась предметом специальной статьи Н. К. Гудзия «К истории сюжета романса о бедном рыцаре» («Пушкин». Сборник второй, Москва, 1930), еще более обширной работы на эту тему Д. П. Якубовича, к сожалению оставшейся ненапечатанной, и к текстологическому исследованию С. М. Бонди, тоже ненапечатанному.

Любопытный материал для установления окончательного текста стихотворения «19 октября 1825 года» обнаружен в экземпляре «Стихотворений Пушкина» 1829 г., принадлежавшем Е. Н. Ушаковой. В этот экземпляр вписана рукой Пушкина одна строфа стихотворения, известная ранее из автографа поэта, но считавшаяся им исключенной из окончательной редакции. Внесение этого текста в печатный экземпляр свидетельствует повидимому о том, что устранение ее имело цензурные основания. Описание книги и факсимиле этой страницы было напечатано И. Виноградовым в «Материалах Общества изучения Тверского края», 1925 г., вып. III, апрель («Автографы Пушкина в Тверском музее»). Затем тому же вопросу была посвящена большая статья П. Н. Фатова в сборнике втором «Пушкин» (редакция Н. К. Пиксанова), Москва, 1930 — «Дефинитивный текст стихотворения «19 октября» (1825 г.)». В этой статье приводится история разных публикаций этого стихотворения, история самой находки (в которой самая пикантная страница та, где рассказывается, как эта книга побывала в 1903 г. в Академии Наук, как академики исследовали эту книгу и не приметили автографа Пушкина) и разбирается вопрос об окончательной редакции стихотворения. К сожалению к статье не приложено воспроизведения автографов, хотя на них и ссылается автор.

Значительный интерес представляет собой несколько автографов, опубликованных за последние годы. Так например, политические стихотворения раннего периода были известны только по спискам и старым публикациям. Автографы этих стихотворений оставались неизвестными. Только автограф «Вольности» был использован в дореволюционных изданиях, и то он стал известен сравнительно недавно. Этим объясняется возникновение спора о принадлежности Пушкину послания Чаадаеву («Любви, надежды...»). В сборнике «Недра», кн. VI, 1925 г. помещены на эту тему две статьи: Гофмана, доказывающего необоснованность приписывания этих стихов Пушкину и вероятность их принадлежности Рылееву, и Л. Гроссмана, опровергающего Гофмана. Повидимому в споре этом прав Л. Гроссман, и можно ожидать, что рано или поздно где-нибудь обнаружится автограф этого стихотворения. Что касается других стихотворений этого порядка, то найдены следующие автографы: «Кинжал» (см. публикацию Цявловского в «Голосе минувшего» 1923 г.), «Деревня» (статья Бельчикова в сборнике втором «Пушкин», 1930) и наконец — первое «Послание цензору».

1099

Остановимся на публикациях Н. Ф. Бельчикова. Им обнаружен в Остафьевском архиве Вяземских (ныне в Центрархиве) автограф «Деревни», датированный июлем 1819 г. Как известно, первую часть стихотворения, описательную, Пушкин печатал в собрании своих стихотворений под названием «Уединение». Вторая часть, политическая, долгое время считалась нецензурной и в печати не появлялась. Раскрепощение произошло в издании Геннади 1870 г., где появился обычный, известный доныне текст, перепечатываемый во всех изданиях³². Не так давно был обнаружен альбом, где находится текст «Деревни», при чем в этом альбоме имеются поправки рукой Пушкина (поздние, 30-х годов). Казалось, что находка этого альбома решает вопрос об источнике текста, но к сожалению ближайшее рассмотрение показало, что Пушкин просматривал это стихотворение крайне невнимательно и пропустил, не исправив, очевидные ошибки. Ныне наконец найден автограф. Приведя его, Н. Ф. Бельчиков говорит: «Появление автографа вносит существенную перемену в вопрос о подлинном тексте стихотворения. Встает естественный вопрос, нужно ли принимать во внимание списки произведения, когда мы располагаем автографом? Теоретически, казалось бы, вопрос ясен: автограф упраздняет значение списков (за исключением авторизованных)». Однако же Бельчиков не вносит никаких поправок в постулируемое «теоретическое» разрешение вопроса, так как предлагает изучать списки только лишь как источник переработок и переделок, вносимых в текст переписчиками, что может представить интерес «для изучения читателя и его общественных взглядов». А это, как будто, к установлению текста произведения не имеет отношения и следовательно для этого текста торжествует принцип, гласящий, что «автограф уничтожает значение списков». В согласии с этим принципом поступил М. Цявловский, который вторую половину печатает по автографу, принимая для первой половины текст издания 1829 г.

Между тем принцип Н. Ф. Бельчикова вызывает сомнения. Когда и какая теория этот принцип выдвинула? Строится этот принцип на презумпции неизменяемости текста: если бы текст стихотворения был установлен автором раз навсегда, тогда конечно автограф был бы единственным надежным источником. Но ведь текст эволюционирует. К сожалению у нас не все различают две стороны документа, определяющие его ценность: с одной стороны, исправность, точность, а с другой — стадию отражаемой в нем творческой работы. Обратимся непосредственно к автографу, опубликованному Н. Ф. Бельчиковым. Сопоставляя первые строки его с окончательным текстом, установленным Пушкиным и вошедшим в издания его стихотворений, мы находим крупные расхождения.

В автографе:

Приветствую тебя, пустыни уголок,

Предел спокойствия, трудов и размышленья...

В печати:

Приветствую тебя, пустынный уголок,

Приют спокойствия, трудов и вдохновенья...

И такие расхождения на протяжении всего стихотворения! Ясно, что автограф дает раннюю редакцию, а в печать Пушкин дал окончательную. Но очевидно, что правильно для первой половины стихотворения, то правильно и для второй. Вторая часть имела также вторую, окончательную редакцию³³. Об этой окончательной редакции мы знаем из многочисленных списков, которые довольно однообразно воспроизводят стихотворение, давая первую часть в редакции, близкой печатному тексту. Правда, эта близость сама по себе не свидетельствует о законченности второй части, так как переписчики могли заимствовать первую часть из печатного текста; но окончательно убеждает в этом сопоставление автографа с текстом списков. Вот несколько таких сопоставлений:

Автограф:

Мудрец печальный замечает...

Списки:

Друг человечества печально замечает...

Замена неотчетливой формулы «Мудрец печальный» термином философско-политического порядка «Друг человечества», имевшим для Пушкина определенное и богатое содержание, есть конечно результат работы его над текстом. Если в автографе мы имеем «горестный» ярем, а в списках «тягостный ярем», то и здесь очевидна поправка в порядке обычной для Пушкина замены неопределенного эпитета более точным. В таком же порядке, в первой части, известной по автографу и в печати, «злачные берега» стали «влажными берегами» (характерно и здесь и там сохранение

1100

звукового облика эпитета), «сладкий шум» стал «мирным шумом». Таких явных поправок сравнительно с автографом в списках находится девять. Среди них стих

И рабство, падшее по манию царя...

В автографе этот стих читается:

И рабство изгнанно по манию царя.

Итак известно две редакции стихотворения: ранняя, представленная автографом, и последняя, представленная печатным текстом и списками. Смешивать эти две редакции невозможно, так как они — разного стиля. Эти две редакции показывают, как еще в 1819 г. умел работать над стихом Пушкин и в каком направлении он работал. Редакцию автографа надо брать целиком как раннюю. Печатную же редакцию можно соединять только с редакцией, сохранившейся в списках. Другой вопрос — об исправности списков. Здесь автограф может дать указания. Так например, четвертый от конца стих в некоторых списках читается:

Увижу ль я, друзья, народ неугнетенный...

Чтение это весьма сомнительно: сочетание «я друзья» вряд ли приемлемо для Пушкина: внутренняя рифмовка в стихе с полустишием воспрещалась французскими правилами, на которых Пушкин был воспитан (кроме того он вообще не терпел парных рифмующих сочетаний внутри стиха и возмущался, когда цензура ему поставила в «Кавказском пленнике» сочетание «ей дней»). Другие списки дают:

Увижу ли, друзья...

Или

Увижу ль, о друзья...

Для разрешения вопроса о том, которое чтение правильнее, следует обратиться к автографу, который дает чтение «Увижу ль, о друзья». Вот и вся роль автографа для выработки окончательного текста. Таким образом автограф вовсе не «упраздняет значение списков», а имеет свою очень почтенную роль, так как дает определенную редакцию стихотворения и помогает установлению текста того же стихотворения, если в списках заподозрена ошибка.

Статья Бельчикова не ограничивается только публикацией автографа. Он приводит весьма ценные разночтения четырех старинных списков «Деревни». Из этих списков с совершенной очевидностью явствует, что к окончательной редакции Пушкин пришел не сразу, так как некоторые списки совпадают с автографом в первой части, по отношению к которой мы совершенно точно знаем раннюю и последнюю редакции. Но характерно, что вторая часть этих списков почти не имеет совпадений с автографом в местах, переработанных Пушкиным. Следовательно редакция второй части раньше была доведена до окончательного вида, чем редакция первой части (впрочем возможно и другое предположение: что списков с окончательной редакцией стихотворения вообще не сохранилось и что мы имеем списки с промежуточной редакцией). Во всяком случае списки с очевидностью доказывают, что отвергать этих переделок в окончательной редакции никак нельзя.

К сожалению Н. Ф. Бельчиков увлекся одним вариантом списка, переписанного каким-то республиканцем. Вместо стиха «И рабство, падшее по манию царя» в этом списке читается «И рабство падшее и падшего царя». Характерно и другое изменение, свидетельствующее об атеистическом настроении переписчика: вместо «покорствуя бичам» читаем «покорствуя богам». Первому варианту Бельчиков посвятил две страницы, на протяжении которых он четыре раза высказывает мнение о возможности принадлежности этого варианта Пушкину и столько же раз — противоположное мнение о принадлежности его только переписчику. Единственное отчетливое утверждение автора заключается в том, что «мы ничего конкретного не знаем», и что, с одной стороны, «обязательности варианта» «пока признать нельзя», но, с другой стороны, «нельзя также совершенно отказаться от варианта, если даже расценивать его показательным для истории общественных настроений читателя». Такие вещи надо договаривать до конца. Если речь идет о том, что такой вариант находится в копии и следовательно кем-то написан и чьим-то убеждениям казался приемлемым, то незачем и делать предположений с одной и с другой стороны, так как это есть факт. Но для допущения, что этот вариант мог явиться органической частью стихотворения Пушкина, у нас не может быть никаких оснований ни с одной ни с другой стороны. Система политических убеждений Пушкина периода до высылки на юг нам достаточно известна. Его стихи на эти темы ясно

1101

расшифровываются на фоне политических систем, бывших тогда в моде в России и на Западе. Конституционализм монархического оттенка (слегка легитимистского) пронизывает его политические формулировки. «Народов вольность и покой» провозглашаются «вечной стражей трона». Это не исключает ненависти к «неправедной» власти, идущей наперекор «закону», а особенно власти, не основанной на наследственном «законе», а имеющей революционное происхождение, какой была власть Александра I, достигшего трона через цареубийство, и возникшая на развалинах монархии власть Наполеона (на юге вся эта система взглядов быстро перестроилась). Поэтому никак невозможно согласиться с утверждением Бельчикова, что «найденный вариант вполне вяжется с идейным характером оды и политическим свободомыслием Пушкина, присущим ему, когда он писал Деревню». А между тем этот вариант уже попал в «Учебные книги по литературе», и в школе политические взгляды Пушкина начали строить на этом варианте.

В статье Бельчикова мы находим типичную переоценку найденных документов. Если найден автограф, то он «уничтожает списки»; если найден список с необычайным вариантом, то этот вариант «важный».

Образцом подобной же переоценки публикуемого документа является статья В. В. Баранова «Мадонна» в новой редакции» (первый сб. «Пушкин» под ред. Н. К. Пиксанова). Здесь сообщается запись стихотворения «Мадонна», относящаяся к 1833 г. и дающая несколько разночтений с ранее известными редакциями; из этих разночтений существенное значение имеют два: «В пустом углу моем» вместо «В простом углу моем» и «Она с улыбкою» вместо «Она с величием» (остальные разночтения — перестановки слов, замены глаголов «желать» и «взирать» глаголами «хотеть» и «смотреть» и еще замена эпитета «важное суждение» эпитетом «хитрое»). А так как первый вариант очень напоминает описку, то все дело сводится к одному варианту.

Из этого делается вывод: «последняя редакция приобретает в наших глазах исключительную ценность, наиболее совершенно отражая последнюю волю поэта». А после этого вывода заключительная приписка: «Для окончательного решения вопроса, имеем ли мы дело с автографом или с копией, необходим точнейший палеографический анализ почерка». Казалось, с этого надо и начинать, но этого автор не сделал.

Не буду останавливаться на других публикациях и назову лишь важнейшие: в статьях М. Н. Розанова даны факсимиле стихотворений «Из Пиндемонти» и «В начале жизни» (см. «Об источниках стихотворения Пушкина «Из Пиндемонте» во втором сборнике «Пушкин», Москва, 1930 и «Пушкин и Данте» в сборнике «Пушкин и его современники», вып. XXXVII, 1928); в работе Н. В. Измайлова дана история текста «Анчара» («Пушкин и его современники», вып. XXXI—XXXII, 1927); текст «Зимней дороги» по новому автографу дан в заметке В. И. Срезневского «О пушкинских текстах из коллекции В. И. Яковлева» («Пушкин и его современники», вып. XXXVI, 1923); варианты к стих. «К ней» и «Наперсник» дал Пигарев в статье «Из Мурановского архива» («Пушкин и его современники», вып. XXXVII—XXXIX, 1930); реставрация стих. «Воспоминание» дана мной в книге «Писатель и книга»; факсимиле стих. «Брожу ли я...», «Царскосельская статуя», «Желал я душу освежить» не слишком отчетливые и сопровожденные не всегда исправным научным комментарием даны в брошюре И. С. Зильберштейна «Из бумаг Пушкина» (Библиотека «Огонек», № 102, Москва, 1926), «следующего научного издания» этой работы, обещанного автором в предисловии, не воспоследовало; несколько любопытных текстологических наблюдений и новинок находится в посмертном сборнике статей П. Е. Щеголева «Из жизни и творчества Пушкина», 1931; из Пражского каталога выставки «Пушкин и его эпоха» Ашукин перепечатал текст стих. «Нет, нет: не должен я...» («Звенья», II, Москва, 1933); в письмах к Хитрово (Ленинград, 1927) опубликованы автографы «Перед гробницею святой» и «Язык и ум теряя разом»; в журн. «Огонек» 1926 г., № 21 (165), 23 мая воспроизведена факсимиле эпиграмма — подпись к портрету Дельвига («Се самый Дельвиг тот») с комментарием М. А. Цявловского «Пушкин о цареубийстве», вызывающем возражения; в журнале «Жизнь искусства» 1924 г., № 1 (1925), 1 января помещено факсимиле стих. «Ты хочешь ли узнать, моя драгая»; в «Литературной газете» 27 мая 1929 г. приведена запись М. А. Чаадаева, подвергающая сомнению авторство Пушкина по отношению к стих. «Всевышней волею небес», впрочем запись эта вряд ли заслуживает внимания; в «Известиях ЦИК» 6 июня 1934 г. М. А. Цявловским опубликовано четверостишие из тетради Всеволожского; в «Записках» Каратыгина (т. I, 1929, стр. 82) Пушкину приписана эпиграмма³⁴. Я не упоминаю публикаций, значение которых поглощено вышедшим в свет Собранием сочинений Пушкина.

1102

ОКОНЧАНИЯ СТИХОТВОРЕНИЙ ПУШКИНА

Хотя чужие «окончания» и не относятся к публикации стихов Пушкина, но они являются своеобразной текстовой интерпретацией пушкинского творчества, а потому в обзорах пушкинианы их естественнее всего отнести именно сюда — к обзору текстовых публикаций. Самый жанр «окончаний» таков, что трудно провести границу между фальсификацией документа и вольным подражанием. Зуев свое изделие выдавал за окончание «Русалки» и ввел в заблуждение Корша, посвятившего ему ученое исследование. Но А. Майков, оканчивая четверостишие Пушкина о доже и догарессе, просто вдохновлялся чужими стихами. Послереволюционный период не свободен от «окончаний» всякого рода. Мы уже имели дело с попыткой воскресить лобановское окончание пушкинской элегии и признать за пушкинские «фактуру и музыкально-синтаксический строй» такое:

  Тогда прости  любовь — с глаз сброшена повязка;

           Слепец  прозрел, отвергши стыд и лесть,

           Взамен  любви, в душе лелеет месть

  И  всточенный  кинжал  той  повести  развязка.

Другая разоблаченная фальсификация появилась в газете «Наш век» от 4 мая 1918 г. под названием «Новооткрытые стихи Пушкина. Окончание Юдифи». В этой статье приводилось письмо некоего инженера-электрика Н. Зурова, рассказавшего совершенно невероятную историю о том, как у некоего И. В. Кащенки жила старушка-кухарка. У нее был некий конверт. «В этом конверте находилось два листа бумаги, один большой с оборванным краем, так что первое слово неполно; от него осталось только «ит»; бумага сероватая. Другой листок маленький, бумага хорошая с водяным знаком «1834», очевидно год, в который была выпущена бумага с фабрики. Год подходящий, так как, если мне не изменяют мои гимназические воспоминания, Пушкин умер в 1837 году. Мы с И. В. сравнивали почерк рукописи с факсимиле и удивлялись сходству». Затем сообщалось о чудесной гибели счастливой обладательницы пушкинского автографа, ее сундучка и И. В. Кащенки. Сам Зуров рекомендуется уезжающим за границу. В письме делаются и прозрачные намеки на происхождение рукописи: старушка де служила в кухарках в Москве у хозяев с двойной фамилией (забытой Зуровым); кстати дается адрес этих хозяев, заимствуемый из статьи Модзалевского об Керн (московский ее адрес, когда она вышла за Маркова-Виноградского), но эта часть письма осталась непонятой. Письмо послано (будто бы из Харькова) 28 марта; очевидно рассчитан день его прибытия. Затем к письму прилагалась точная транскрипция рукописи со стихами такого рода:

Стоит белеясь Ветилуя

В недостижимой вышине.

Сатрап смутился. Гнев жестокий

Его объял. Сзывает он

Вождей воинственных племен.

«Что за народ в стране нагорной

Навстречу не выходит мне.

Кто в сей твердыне непокорной?

Кто царь, кто вождь у них в стране

Осведомясь, Олоферн заявляет:

                  Навуходоносор

Мне бог. Упьются склоны гор

Их кровью. Крепко повеленье

Владыки мира. Беглеца

Израильтянина не станет

Противу нашего лица.

Когда дело доходит до пира, то Олоферн быстро пьянеет:

Угрюм и мрачен он лежал

И красотою безобразной

Юдифи сердце поражал.

Юдифь танцует:

Венок масличный на главе.

Она поет. Жезл виноградный

В руках прекрасных...

1103

Совершив свое деяние, она возвращается домой.

Счастливы дебри Иудеи.

Пред богомольным алтарем

Вновь пожигают иереи

Тук благовонящим огнем.

Подделка ввела в заблуждение виднейших пушкинистов Петрограда. Письмо появилось в газете, сопровожденное комментарием, подписанным почтенным именем. Только один голос в печати раздался против подделки, голос Александра Слонимского³⁵. Менее скромен оказался автор озорного письма, который вовсе не заботился о сохранении анонима. В книге И. А. Аксенова «Коринфяне» (Москва, 1918) мы находим в списке «Отзывов о деятельности книгоиздательств Центрифуга, Лирика и их сотрудников» указание на этот номер газеты «Наш век». Руководитель издательства Центрифуга С. П. Бобров в статье «Заимствования и влияния» («Печать и революция» 1922 г., кн. 8) рассказал «теоретически», при помощи каких приемов была сделана эта подделка (по методу, обратному исследованию Корша о зуевской «Русалке»)³⁶.

Если окончание «Юдифи» является мистификацией, то окончание комедии Пушкина, сделанное В. Брюсовым, имеет другое назначение. Это не первое окончание, написанное Брюсовым. В 1916 г. в альманахе «Стремнины» Брюсов поместил «Египетские ночи» — поэму в шести главах в 660 стихов длины. В этой поэме автор «желал только помочь читателям по намекам, оставленным самим Пушкиным, полнее представить себе одно из его глубочайших созданий». Окончание появилось до революции, но уже после революции В. Жирмунский посвятил ему обширное ученое исследование в пять печатных листов, в котором доказывал неосновательность претензий В. Брюсова.

Другое окончание появилось после смерти автора. В альманахе «Сегодня», II (Москва, 1927) напечатан «Урок игроку» с подписью А. С. Пушкин — В. Я. Брюсов. Этому произведению предпослано два предисловия: В. Брюсова и М. Цявловского. В первом автор говорит: «Мы сознавали, что наше собственное творчество в слишком слабой степени может заменить пушкинское. Поэтому мы сознательно старались избегать всякой яркости в диалогах и монологах, довольствуясь только тем, что излагали смысл того, чему гений Пушкина придал бы жизнь и блеск. Конечно это крайне ослабило рисовку характеров и выразительность сцен, но зато освобождает нас от обвинения в желании соперничать с Пушкиным. Мы решительным образом отказались от этого и даем не самую комедию, восстановленную нами, а только схему ее. По тем же соображениям стихами мы закончили первую сцену, начатую Пушкиным, и, в паралель ей, написали последнюю». Одним словом, мы видим, что и здесь В. Брюсов действовал так же, как тогда, когда редактировал стихи Пушкина. В своем предисловии М. Цявловский приводит все сохранившиеся планы Пушкина, относящиеся к данному замыслу. Приводимый далее текст окончания в полной мере оправдывает скромность Брюсова. Но можно даже было быть еще скромнее. Как только кончается текст Пушкина, начинается даже не схема, а безнадежная толчея на одном месте. Диалог Вальберховой и Сосницкого превращается в повторение уже сказанного, что нисколько и не маскируется Брюсовым, который заключает сказанное ранее в цитатные кавычки, или замечает: «опять скажу», «я успел тебе сказать». Впрочем вот подлинные стихи Брюсова:

Вальберхова

        Да долго ли, бог знает где ты будешь?

Добро твои друзья! об них ты лестно судишь:

«О дельном говорят, читают Жомини».

Так — либералы то! а ты ведь не они.

Опять скажу, зачем ты не бываешь в свете?

Ведь там вся молодежь.

Сосницкой

                                               У всех вы на  примете.

Одно — браниться! Я успел тебе сказать,

Что в свете скучно мне! То ль дело в банк играть!

И так далее, без малейшего движения с места до самого конца комедии³⁷. А вся комедия, которая по отзыву Анненкова, упоминаемого Брюсовым, должна была быть «потрясающего содержания» и «выставить в позорном свете безобразия

1104

крепостничества», заканчивается автором «Пушкина и крепостного права» следующим диалогом между барином и его слугой:

Сосницкой

Так  я, Величкин-друг,  тебя  не проиграл!

Величкин

Да, барин, я опять — ваш человек до гроба!

Сосницкой

Как счастлив  я  сейчас! Как счастливы  мы оба!

По иному пути пошел Демьян Бедный. Брюсов всё же соревнуется с Пушкиным и рядится в его платье. Демьян Бедный своей сказкой о батраке Балде и о страшном суде вовсе не пытается вскрыть замысла Пушкина, а идет своей дорогой, как бы продолжая сюжет Пушкина. Сказка эта напечатана вместе со сказкой Пушкина Госиздатом в Москве в 1919 г. Но прежде остановлюсь на тексте пушкинской сказки в этом издании. Она здесь озаглавлена: «Сказка о попе Остолопе и работнике его Балде». Нас не должно поражать появление имени Остолопа в заголовке. Дело в том, что поп, как особа священная, не был пропущен сквозь цензуру и в свое время его Жуковский заменил купцом Остолопом (Остолоп — для рифмы со словом «лоб»). Раскрепощение «попа» началось в 1882 г., а закончилось в 1887 г. Издание 1919 г. знаменует переходное состояние текста 80-х годов. В остальном издание довольно точно воспроизводит текст 1887 г., за исключением нескольких опечаток. Сказка Демьяна Бедного не является в точном смысле «окончанием» и поэтому я не буду на ней подробно останавливаться. Это самостоятельная сказка про запоротого Балду, воскресшего в наши дни. Для характеристики стиха, который в сказке Бедного выдержан в пушкинских ритмах, приведу финал:

Господи! — радостно шепчет  Балда, —

Не знаю, попал я куда?

Но одно мне, темному, ясно,

Что страдал  я  всю жизнь не напрасно,

И что ежели  я — в родимом  краю,

Значит  все мужики очутились в раю.

  Конец.

ИТОГИ И ПЕРСПЕКТИВЫ

Обзор изданий после 1917 г. с достаточной очевидностью показывает, что революционные годы были переломной эпохой в текстологическом изучении Пушкина. Впервые прервана дилетантская традиция в редактировании пушкинских текстов. Не только намечены задачи изучения, но и в значительной степени реализованы на практике. Создались кадры текстологов. Ни в одной области литературного дела не было такой тесной смычки теории с практикой, как здесь. Всё более и более входит в область истории пренебрежительное отношение к вопросам издания текстов. Если еще не во всех издательствах и не во всех «отделах классиков» усвоили себе представление о том, что издание текста не есть дело технической перепечатки, что это работа научно-творческого порядка и ее успешность может быть гарантирована только привлечением специалиста, то это всё же воспринимается как рецидив дореволюционного книжно-спекулятивного отношения к изданию как источнику частной наживы.

Халтура псевдо-специалистов несколько задерживает процесс изживания дореволюционного дилетантства и спекуляции. Однако этот процесс наметился и колеса истории повернуть назад нельзя.

К современному изданию предъявляются требования гораздо большие, чем к изданию дореволюционному. Тогда довольствовались тем, чтобы новое издание было не хуже предыдущих. Теперь от издания Пушкина требуется, чтобы новое издание отражало современную концепцию творчества Пушкина. Эта современная концепция отличается от прежних тем, что она гораздо более исторична. Пушкин и его эпоха теперь отделены от нас такой исторической преградой, что консервативная традиция прежних форм нетерпима. А для пересмотра исторического облика пушкинского творчества есть много новых средств и методов, неизвестных прежним исследователям. Помимо всего прочего произошла мобилизация большого материала, неизвестного раньше. Раскрепощены многие архивные фонды и собрания, пали «завещательные

1105

распоряжения» случайных наследников прежних владельцев³⁸. Старые фонды подверглись более внимательному пересмотру. Окончательно пали цензурные запреты. Это привело к фактическому обогащению науки. Это обогащение новым материалом неуклонно продолжается изо дня в день. Это работа нынешнего дня. Но в связи с пересмотром материала происходит и перестройка методов его изучения. Ныне мы не можем смотреть на автограф Пушкина только как на реликвию, или как на документ, помогающий установить только окончательный текст, или как на предмет публикации текстовой новинки. Возник особый взгляд на текст произведения как на непрерывный творческий процесс; взгляд этот резко противостоит старому, статическому пониманию текста произведения. Текст отныне не есть неподвижно застывшая форма; это есть текучее явление, и не может быть познания творчества Пушкина, если мы не будем изучать его произведения в их становлении. Отсюда новое отношение к черновикам как к документам творческого движения текста. Если раньше изучение черновика имело по преимуществу прикладное значение, то теперь это изучение заняло свое самостоятельное место в общей системе изучения творчества Пушкина с точки зрения его развития.

Отсюда перед современным пушкиноведением возникает ряд сложных и ответственных задач. По мере того как заканчивается процесс обнаружения неизвестных доселе автографов, возникает задача их учета и описания. Ближайшая задача — это предварительная инвентаризация рукописного фонда Пушкина, находящегося в государственных хранилищах и в частных руках. В этой области сделано пока еще очень мало. Об основном фонде, хранящемся в Ленинской библиотеке, мы знаем только по устаревшему во всех отношениях описанию Якушкина 1884 г.; сведения о позднейших приобретениях вообще нигде не сведены. Второй по своему значению фонд Пушкинского дома (ИРЛИ), содержащий около восьмисот единиц, не описан и не каталогизирован. Более или менее свежее описание имеется лишь по отношению к собранию Публичной Библиотеки в Ленинграде (описание Л. Б. Модзалевского 1929 г.).

Но одного описания мало. Автографический фонд Пушкина должен быть полностью издан. Это медленная и большая работа. Издание автографов давно пропагандировал П. Е. Щеголев и его инициативе мы обязаны продвинувшимся уже опытом в этой области — подготовкой к изданию одной тетради Пушкина.

Работа по приведению в известность рукописного фонда Пушкина конечно должна рассматриваться только как вспомогательная. Она будет бесполезной, если одновременно не будет производиться изучения черновиков Пушкина с точки зрения становления его произведений. Надо сказать, что хотя проблематика и общая методология такого изучения и значительно продвинулись за последние годы, но в области методики и техники подобного исследования мы еще находимся в начале длинного пути. Развертыванию подобной работы мешает многое, например недостаточная популярность этих вопросов. А поэтому возникает проблема подачи материала. До сих пор интерес к работам такого типа искусственно повышался какой-нибудь приправой порядка «новинок», «сенсаций», разоблачений и т. п. Пора перейти к более спокойному темпу работы и понять, что значительность подобного изучения зависит не от степени новизны самого материала. Еще более или менее разработаны приемы изучения чернового текста стихов. С прозой дело обстоит труднее и сложнее и в этой области работ еще очень мало. Во всяком случае нам предстоит еще преодолеть период мелких этюдов в этой области, прежде чем наметится возможность обобщающих работ на подобные темы. И задача сегодняшней пушкинской текстологии — форсировать изучение черновиков. Раньше возлагали всегда большие надежды на издания сочинений Пушкина для разработки подобных вопросов. Казалось, что в примечаниях найдут место все варианты и тем самым вся история текста. Но трудно вообразить себе издание такого объема, чтобы в него вошли все материалы этого порядка. Кроме того всякое издание должно поневоле ограничивать исследовательский свой аппарат и замыкаться на простой публикации. Идея энциклопедического издания, совмещающего тексты с исследованиями вроде замышлявшегося Венгеровым, неосуществима, по крайней мере в ближайшие годы. Опыт самого Венгерова весьма поучителен. Характерно, что он потерпел полнейшую неудачу именно в деле издания материалов по истории текста. Та «история текста», которую он обещал, начиная с первого тома, так и не увидела света. Она оказалась не по масштабам простого издания сочинений. Поэтому грандиозные планы полного изучения всей истории текста Пушкина можно и попридержать. В ближайшее время предстоит более медленное, но более глубокое изучение отдельных текстов «на выборку»³⁹.

1106

Именно изучение черновых вариантов (вернее чернового процесса становления вещей) обострит и уточнит методы текстологического исследования. Такое изучение для текстолога — то же, что маневры в мирное время для войска.

Но все эти текстологические проблемы не должны отодвигать на второй план задачи издания сочинений Пушкина. Задачу эту выдвигает в первую очередь потребность читателя. Голод в издании Пушкина сильно чувствуется. Его может удовлетворить какое-нибудь стандартное издание. Но ни одно из прежних изданий не может быть избрано в качестве стандартного или положено в основу подобного издания. Требуется новый пересмотр. С другой стороны, издание требуется для изучения Пушкина; под изучением я разумею не только научную разработку проблем пушкиноведения, но и студенческую проработку историко-литературного материала. Всё обилие текстовых приобретений еще не сведено воедино. Результаты не подытожены.

Какое же издание нам нужнее всего в настоящую минуту? Несомненно, что предпринимая какое бы то ни было издание, приходится думать, что оно будет не одно, что вслед за ним выйдет на основе его другое издание, в другом виде, приспособленное для другого круга читателей и для других нужд, и может быть не одно, а целая серия разных изданий. Было бы крайне неэкономно, с точки зрения использования сил, не сосредоточить разных изданий Пушкина вокруг единого редакционного центра. Правда, при этом есть риск, что центр этот будет неудачно сконструирован и руководство будет некомпетентным. Тем не менее очевидно, что другого исхода нет. Следовательно редакции придется одновременно заняться и малым изданием, и большим. Таково было положение редакторов однотомника — редакционной коллегии ГИХЛ. Оба раза была принята последовательность — от малого издания к большому. И оба раза тем самым была совершена ошибка. Малые издания вышли в свет, а большие не состоялись. Аргументом было то, что необходимо сначала сделать работу начерно, а затем ее закончить в большом масштабе. При этом забывалось, что малое издание всё равно требует проработки всего материала. Таким образом получалось, что или редактор всё же сначала подготовляет «большой» вариант издания, а затем сокращает его до малого, или же дает малое издание, не проработав всего материала. Конечно на деле применялся главным образом второй путь. Таким образом и малые издания выходили недоработанными. Теперь отпадают все аргументы в пользу «малых» изданий. Дважды изданное гихловское собрание сочинений Пушкина и есть то черновое, которое должно было предварить большое издание. Надо начинать с издания, по плану своему предусматривающему полный просмотр материала, сквозное его изучение. Таким должно быть «большое» издание. Такое издание предполагалось к юбилейной дате 1937 г. Теперь конечно сроки упущены и никто не может надеяться закончить в такой краткий срок большого издания. Венгеров издавал свое издание в течение восьми лет; при этом в тексте он ограничился беловыми редакциями, а комментарий роздал более чем пятидесяти авторам. Академическое издание при благоприятных условиях за 17 лет продвинулось до четвертого тома (из двенадцати). Малое издание (приложение к «Красной ниве»), начатое в 1930 г., закончилось в 1932, а его второй вариант, начавшийся одновременно, только в 1934 г. доведен до конца. Эти сроки надо учесть и при разработке будущего плана не связывать себя слишком радужными перспективами быстрой его реализации. Предстоит большая и ответственная работа, которая наконец должна быть доведена до конца. Слишком короткие сроки обеспечат рецидив халтуры дореволюционного типа.

Но какой же должен быть тип этого нового большого издания? Оно очевидно должно быть новым не только по дате, но и по составу, по построению, по внутренней композиции, по характеру редакционного аппарата, по вдохновляющей издание научной мысли.

Что касается объема издания, то оно должно конечно содержать всё написанное Пушкиным, без различия жанров. Пушкин для нас не только автор, но и культурно-историческая личность. Поэтому нам важны и его личные бумаги, имеющие чисто биографическое значение, начиная с деловых сношений, кончая интимными записками, посвящениями книг и даже векселями. Но еще важнее нам его творческая лаборатория, подготовка и собирание материалов для будущих произведений, нам важны все его выписки из книг, из газет и т. п. В этих выписках — зерно его замыслов. Самый подбор этих выписок есть акт творческого порядка.

Но в противоположность прежним изданиям материал должен быть дан не в куче, а в осмысленной системе. Это касается не только деловой части, но и литературной. В современную науку всё больше проникает сознание важности построения издания.

1107

Композиция издания в некотором отношении аналогична композиции произведения. Для редакторов старой школы композиция произведения не казалась чем-нибудь значительным; лишь бы была полнота. Если все стихи произведения налицо, то издание считалось хорошим, в какой бы последовательности ни шли эти стихи. Поэтому старались ввести возможно больше стихов из черновиков в основной текст, не заботясь о том, как они там уложатся. Так испортил Ефремов «Домик в Коломне», Морозов — «Евгения Онегина», Брюсов доканал «19 октября 1825 года». Для нас эти ошибки очевидны, но в свое время не все их понимали, и приходилось с большим азартом защищать положения здравого разума. К сожалению проблемы композиции издания, построения сборников до сих пор не ясны. Так последнее издание ГИХЛ повторяет дискредитированную в достаточной мере хронологическую систему Ефремова—Морозова. Все знают недостатки этой системы, и в то же время ни у кого недостает смелости порвать с дурной традицией. При этом часто приходится слышать такое рассуждение: композиция важна в «читательском» издании, в собрании не полном, не научном, имеющем задачей дать сочинения Пушкина в приятном для чтения виде, но в академическом издании важно не это, а хронология. Рассуждение это весьма наивно и его в свое время отлично опроверг Винокур в «Критике текста». В самом деле, большое издание не должно отмахиваться от текстологических проблем, полагая их ниже себя. Наоборот, отношение его к материалу должно быть еще более чутким. Наука состоит не в механической регистрации явлений, а в учете всех его особенностей, всех специфических свойств изучаемого материала. Мы не вполне поймем творчество Пушкина, если не примем во внимание его работу над композицией сборников. Мало того: мы не сможем воспринять отдельных произведений, если введем их в ненадлежащую среду. А главная задача издания — осмысление образа Пушкина в его цельности и единстве.

Проблемы композиции не разрешаются универсальным шаблоном. Ранние произведения строются иначе, чем поздние (только при таком условии можно лицейские стихи печатать на особых условиях). Проза располагается не так, как стихи. Журнальные работы от включения в собрание не должны утратить своего журнального характера.

Построение собрания чрезвычайно важно. Только в правильно построенном собрании полнота не будет засорением. Но это построение есть критическая работа, не разрешаемая инструкцией, годной на все случаи жизни как предусмотренные, так и непредусмотренные. Композиция собрания сочинений разрешается не в порядке администрирования, а в порядке подлинного научного освоения материала.

Мне уже приходилось высказываться по вопросам композиции сочинений Пушкина. Единственным научным выходом из положения я считаю критический учет собственных планов Пушкина, то-есть для лирики — четырех частей «Стихотворений» 1829—1835 гг. и предварительных списков для них, а для произведений ранних — план издания, сохранившегося на автографе «Пирующих студентов», с жанровой классификацией стихотворений (при чем, понятно, лицейские стихи как исключенные Пушкиным из основного плана должны итти после главного собрания стихотворений). Осуществление такого плана на полном собрании наталкивается на трудности, которые может преодолеть только опытный и филологически грамотный редактор.

Большим вопросом является подача вариантов. Теоретически в таком издании должны быть все варианты, но на деле это конечно невозможно и ненужно. Такое издание должно только вполне точно и на материале фиксировать все основные этапы создания пушкинских произведений. Оно должно явиться путеводителем по всем первоисточникам, характеризуя текстовые особенности и оценивая значение каждого. Но в меньшей степени оно должно заботиться о передаче документа. Документальным это издание не должно быть. На то предпринято издание факсимиле. Здесь мы лишь должны получить исчерпывающие для дальнейшего углубления вопроса указания по истории текста. Иной подход превратит издание в кучу транскрипций (из данного издания эти транскрипции желательно удалить совершенно); это мы видели на примере якушкинских примечаний к старому академическому изданию Опять-таки построение подсобного текстового аппарата есть творческая работа, разрешаемая не в порядке инструкций. Именно здесь редактора встретит сложная и ответственная работа по обработке черновиков, по установлению текста, по выяснению последовательности в работе, по хронологизации материала, одним словом та сложная и живая работа текстолога, которая требует полного владения материалом и методом.

Что касается до комментария, то мы вероятно очень близки к тому времени, когда комментарий не будет считаться органически связанным с изданием. Появление

1108

отдельной книгой комментария к «Евгению Онегину», выход отдельным томом комментария к шеститомнику 1931 г. — до известной степени симптоматические явления. Проблема комментирования настолько выросла и обособилась от задач текстологических, которые сами по себе уже являются автономной научной областью, что вероятно скоро войдет в обычай отдельное издание комментария, не связанное с изданием текста. И мне кажется, что издание большого типа не должно злоупотреблять задачами комментария. Комментарий должен быть дан самый необходимый для усвоения текста; кроме него должен быть дан достаточный, но сжатый текстовой комментарий, обосновывающий работу редактора.

Вот основные черты издания, выдвигаемого естественным ходом вещей. Такое издание явится источником и основой для всяких иных изданий. От того, удастся ли осуществить подобное издание или нет, зависит в значительной мере направление, какое примут работы над текстом Пушкина в ближайшие годы.

Но залогом успеха такого издания может быть только одно: издание это не может быть механической (вернее механизированной) подборкой текстового материала, препарированного по определенному регламенту. Оно должно строиться на живом историческом понимании личности, творчества и социальной роли Пушкина. В отличие от автоматических текстологических занятий дореволюционного времени новая текстология базируется на полном понимании издаваемого, на полном учете всех характерных черт воспроизводимого текста. Подлинность издаваемого материала обеспечивается только совершенным владением этим материалом. Текстолог должен быть и историком. В лаборатории издания происходит полная интерпретация произведения как в его деталях, так и в целом. Когда-то издавали «стихи» Пушкина, заботясь, чтобы их собрать побольше, но не обращая внимания на то, в какой последовательности и в каком сочетании эти отдельные стихи идут. Затем научились издавать «стихотворения» Пушкина, обращая внимание на цельность и построение каждого стихотворения в отдельности. Это была эпоха частных изучений Пушкина, когда интересовались исключительно деталями и не заботились о сведении этих деталей воедино. Теперь нам этого мало. Нам нужен весь образ Пушкина, в целом, во взаимной связи всех этих деталей. Тем самым мы подходим к проблеме издания сочинений Пушкина.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Есть пропуски. Черновик строфы XXXV главы третьей сохранился: это карандашная запись, поверх которой чернилами написан черновик стр. XXV той же главы (70 л., 12₁). Строфы XVIII и XIX главы восьмой в черновиках сохранились в Майковском собрании. Черновик строфы XIV «Путешествия Онегина» имеется в тетради 82, л. 97₂. Один из черновиков «Возвращения» к «Онегину» означен неверно: надо 73, л. 32₂.

² Поэтому считаю вполне заслуженным упрек по моему адресу, вызванный публикацией отрывка из двух недописанных черновых стихов: «текст не понят и с ошибками воспроизведен Б. Томашевским» (П. А. Каратыгин. «Записки», изд. под редакцией Б. В. Казанского, «Academia», 1930, т. II, стр. 313, прим.). Хуже, что строгий критик не указал ошибок и сопроводил примечание догадками, которые в части, ему принадлежащей, совершенно несостоятельны, так как основаны на склеивании воедино двух разнородных черновиков и на совершенно произвольной, напоминающей худшие времена морозовских «конъектур» мозаичной выборке слов из разных мест двух рукописей, которые под творческим пером критика упорно не вгоняются в стих.

³ См. «Пушкин в «Народной библиотеке». — «Книга и революция» 1923, № 1(25), стр. 11.

⁴ В 1933 г. вышло новое издание однотомника с нового набора. Здесь к фамилиям редакторов текста присоединена фамилия ответственного редактора В. Буша. Я принужден дезавуировать это издание. Оно произведено без редакторской корректуры и выпущено с нового набора без согласия редакторов, несмотря на мои указания, что в таком виде однотомник не должен дальше перепечатываться. Небрежность, с которой выпущено издание, явствует уже из титульного листа, на котором оно названо пятым. Текст искажен грубыми опечатками и вмешательством некомпетентных корректоров. Издание печаталось линотипом в газетной типографии. Надо надеяться, что это последний случай халтуры при издании Пушкина.

⁵ См. «Литературную газету» от 9 апреля 1931 г., № 7 (117), письмо в редакцию М. А. Цявловского и Г. И. Чулкова, напечатанное под заголовком «Головотяпство

1109

и линотипы». Письмо вызвало совершенно резонное замечание редакции, что виноваты не линотипы, а люди, что издательство должно руководиться учетом всех условий технического оформления книги, в том числе и навыков и степени подготовки персонала типографии.

⁶ Кстати надо заметить, что редактор, по нашему мнению, совершает абсолютно недопустимые исправления правописания имен в тексте Пушкина, смешивая задачи критики текста с задачами комментария. Пушкин мог и по искреннему заблуждению, и по каким-нибудь специальным соображениям изменять имя. Некоторые из этих исправлений раздражают своей наивной ненужностью; например, почему имя Баратынского исправлено на Боратынского? Ведь через «а» его писал не только Пушкин, но и сам Баратынский и, мне кажется, не без умысла (ср. Мусоргский вместо Мусорский, Лермонтов вм. Лермантов, Белинский вм. Белынский и т. п.). Если исследователи нашли паспорт Баратынского и там его имя написано через «о», то это факт конечно радостный, но всякая радость должна выражаться в надлежащих формах. То же можно сказать о правописании «Огарева» вм. «Агарева» и др.

⁷ Отрывок, состоящий из трех зачеркнутых слов: «Кто хочет, пой». Почему-то отрывок «Когда б ты родилась» не разделил его участи. Но таких отрывков у Пушкина сколько угодно. По поводу одного из них «И я бы мог как шут» целое исследование написал Венгеров. В тетради 2371 на л. 22₁ читаем «И в самом деле». Если регистрировать, так регистрировать. Всякий каталог должен быть полным.

⁸ Отмечу одну ошибку издания, впрочем ошибку традиционную, находящуюся во всех изданиях, в том числе и в однотомнике: стихотворение «Счастлив, кто избран своенравно» не есть самостоятельное произведение; это окончание стихотворения «Твоих признаний, жалоб нежных».

⁹ Есть и неоправданные ссылки, например: «Вещали книжники, тревожились цари», см. «Зачем ты послан был». А последнего названия совсем нет в алфавите. Так в обоих изданиях. Ошибочно указаны «Что в имени...» стр. 77, надо 101, «Ольга» — II, 288, надо I, 283, «Давыдову» — 153, надо 205.

¹⁰ Жаль, что при этом редактор не сохранил всех характерных особенностей копии Матюшкина, например не удержал формы «табатерка», употребительной в XVIII в. (от франц. tabatière) и удержавшейся до середины XIX в. параллельно с новой формой «табакерка».

¹¹ Кроме того в «Анджело» неприятная опечатка в самом начале, нарушающая размер стиха:

«Как дряхлый зверь к ловитве неспособной».

Надо:

«Как дряхлый зверь уже к ловитве неспособной».

¹² Вопросы орфографии изданий Пушкина вообще недостаточно освещены. Совершенно ненаучную непримиримую позицию занял Валерий Брюсов. Его записка по этому поводу, датированная 1919 г., напечатана в сборнике «Мой Пушкин». В ней Брюсов требует сохранения подлинной собственной орфографии Пушкина, ссылаясь на примеры Академического издания и издания под редакцией Венгерова и не подозревая, какую нелепую орфографическую мешанину представляют собой эти два издания. По данному вопросу вниманию редакторов можно рекомендовать статью Н. С. Державина «О языке и орфографии Пушкина» («Книга и революция» 1920, № 6), где очень доказательно обосновывается допустимость перевода пушкинских начертаний на новую орфографию и дается в кратких чертах на удачно подобранных примерах характеристика собственной орфографии Пушкина.

¹³ То же надо сказать о выборе редакций произведений. Ничего нет комичнее, чем выбор второй скромной редакции «Руслана», с уничтожением эротических подробностей, рядом с интегральным текстом <Гавриилиады>.

¹⁴ Повидимому все последние издания «Графа Нулина» грешат тем, что предпочитают текст отдельного издания 1828 г. тексту «Северных Цветов» 1827 г. Вероятно прав был Ефремов, считавший, что текст 1828 г. — простая перепечатка предыдущего и все его отличия — опечатки.

¹⁵ Сравни след. стихи «Посвящения»:

Коснется ль слуха (вм. уха) твоего...

Перед тобою без привета (вм. ответа)...

Твоя далекая (вм. печальная) пустыня...

¹⁶ В послесловии от издательства, подписанном М. Цявловским и датированном 23 марта 1929 г., говорится буквально следующее; «Как известно, после выхода

1110

в свет издания Брокгауз-Ефрона текстологическими исследованиями М. Л. Гофмана и Б. В. Томашевского установлено, что включать в основной текст «Домика в Коломне» пропущенные самим поэтом строфы нельзя. Но как всякий убедится, художнику ломать всю композицию издания тоже не представляется возможным». «Строфы эти (IV—IX и XV—XXII) заключены в настоящем издании в прямые скобки». Вероятно по воле издательства эти прямые скобки в тексте отсутствуют.

¹⁷ Во многих других изданиях тот же Бель является в качестве Стендаля. Таков он например в школьном издании под редакцией З. Н. Дормидонтовой, вышедшем в Юрьеве в 1921 г. в серии «Русские писатели для классного чтения» (изд. эстонского издательского товарищества «Постимес»). Самое издание обычного халтурного типа, с отрезанным концом (так же, как в издании «Прибоя» 1925 г.).

¹⁸ Эта «балетная переделка», фигурирующая и у Н. Бродского, ведет свое начало невидимому от комментария М. Гофмана к изданию «Народной библиотеки», в котором смело сказано, что «Клеопатра» — трагедия Вольтера. Между тем не только у Вольтера нет такой трагедии, но и персонаж этот совершенно отсутствует в его театре. Пушкинское указание загадочно. Неясно, какую Клеопатру мог обшикать Онегин в 1819 г.

¹⁹ Уже в 1934 г. вышел в свет «Евгений Онегин» в серии «Школьная серия классиков» (Детгиз, тираж 100 000 экз., цена 1 р. 25 к. в картонном переплете). На титульном листе указано: «Подготовил к печати и снабдил комментариями Б. Х. Черняк». Подготовка к печати свелась к перепечатке текста издания «Дешевой библиотеки классиков» с исправлением некоторых опечаток, сохранением прочих и прибавлением новых. В позднейшие издания романа (напр. в соч. Пушкина изд. ГИХЛ) редактор текста не заглядывал. Комментарий-компиляция из Бродского и из «Путеводителя», данного при изд. «Красной нивы», в какой-то мере использован и словарь Брокгауза. Конечно сохранены все «балетные переделки» несуществующих трагедий и т. п. Так как самые простые вещи не объяснены в «источниках», то их редактор дал от себя с поразительным непониманием и неведением. Летний сад оказался рядом с Зимним дворцом, Кукушкин мост — против Петропавловской крепости, слово «вечор» пояснено «вечером» и т. д. Если Пушкин пишет об «ученых женщинах»: «Не дай мне бог сойтись на бале с семинаристом в желтой шале», то обязательный редактор поясняет: «Семинарист — учащийся духовного училища — семинарии, готовившей служителей православного культа». Хороши конечно нравы будущих служителей культа, если они, удрав из семинарии и завернувшись в желтую шаль, отправлялись на великосветские балы! Бытовой комментарий насквозь неверен. Лорнет понят в значении, в каком это слово употребляется теперь (увы, так понимают это слово не только редакторы, но и иллюстраторы), в то время, как это просто — театральный бинокль. Страсбургский пирог, вопреки комментатору, — не пирог, а паштет.

Сохраняя все именительные прилагательные на «ой» по изданию «Дешевой библиотеки» и в большинстве случаев оговаривая эту форму, редактор свободно заменяет форму «внезапный» через «внезапный» без всякой оговорки. Любопытно, что даже опечатки комментированы редактором. Так перепечатывая из «Дешевой библиотеки» (гл. 8, стр. XXXV) имя «Мензони» вместо «Манзони», он согласно с опечаткой начинает комментарий: «Мензони или Манцони Алессандро» и т. д. Исторический комментарий стоит на той же высоте. Группа «любомудров» (архивных юношей) определена только тем, что эти люди «получали чины ничего не делая» (стр. 182). Толкование слов поражает малым знакомством с русской речью, как это видно из перевода слова «вечор». Вот еще пример. Пушкин иронически отмечая «победу» Онегина над сердцем Татьяны, именует его «модным тираном». Последнее слово истолковывается: «Тиран — здесь в смысле властный, крутой человек». И тем самым мы получаем новую и неожиданную «характеристику Евгения Онегина». Впрочем всего не перечесть. Между прочим этой книжке посвящено несколько строк в фельетоне К. Чуковского «Избиение классиков» («Правда» от 2 июля 1934 г., № 180). Отдавая должное комментарию, К. Чуковский пишет: «Ведь тот же Б. Х. Черняк оформил недавно для московского ГИХЛ «Избранные стихотворения и поэмы» Пушкина (под редакцией проф. Гудзия), и никаких криминалов там нет». С этим решительно не могу согласиться». Там — такие же «криминалы». Как же иначе квалифицировать например примечание к стихотворению «Вольность», печатаемому под 1817 г., что «возвышенным галлом» Пушкин называет Андрея Шенье, и для доказательства перевирается дата выхода в свет произведений Шенье, а именно: указывается 1816 г. вм. 1819. Здесь же Шенье характеризуется как монархист, когда из стихов Пушкина явствует, что речь идет о революционном поэте. Или там же сообщение, что Павел

1111

был убит в «Инженерном замке в тогдашнем Петербурге» (что равносильно сообщению, что Николай II жил в Музее Революции). Конечно все это работа одного сорта.

²⁰ Некоторые из отброшенных Щеголевым особенностей — описки и ошибки, некоторые же — систематические орфографические формы (приставка «при» перед гласной через «и восьмиричное», «ветхий» через «ять» и т. п.), некоторые являются орфографическими дублетами (творительный прилагательных на «ом»), некоторые отражают синтактико-морфологические особенности («домишка» как форма винит. падежа).

²¹ В той же серии вышли в 1917 г. «Полтава» и «Медный всадник», в 1918 г. «Цыганы», «Руслан и Людмила» и «Евгений Онегин». На двух последних выпусках подписанное Лебедевым-Полянским разрешение от 10 апреля 1918 г. выпустить эти издания в количестве 6 тыс. экземпляров как отпечатанные до издания декрета о монополии классиков.

²² Рисунки были сделаны для издания «Народной библиотеки» 1919 г., но по техническим соображениям не были в свое время использованы. То же самое относится и к другим иллюстрированным выпускам 1923 г.

²³ «Борис Годунов» вошел также в состав выпуска, содержащего драматические произведения.

²⁴ Хотя это издание и стереотипное воспроизведение первого, но в нем имеются некоторые отличия. Так на странице 5 к примечанию первого издания «Бука — слово без определенного значения, которым пугали маленьких детей» прибавлено выписанное из словаря Даля дополнение: «происхождение этого слова у нас возможно связано с эпохой монгольского ига: у татар есть имя — Бука, Букай». Для сохранения числа строк выкинуто другое ценное примечание: «Куды — восклицание, выражающее невозможность сделанного предположения». Последнее примечание, как и многие другие в данном издании, буквально совпадает со словариком к трагедии, составленным под редакцией Н. С. Державина (см. «Пушкин. Борис Годунов. Книгоиздательство «Благо». Петроград, 1922»). Это издание представляет собой комментарий к произведению для средней школы; автор комментария не указан и лишь при названии серии значится: «Под редакцией проф. Н. С. Державина» Комментарий заключает в себе много полезного, хотя и нельзя вполне согласиться с методологической позицией редактора, который пишет: «В основу нашего подхода к тому или иному художественному произведению мы кладем плодотворные, но, к сожалению, с трудом проникающие в школу идеи гениального русского языковеда, проф. Потебни; следовательно, художественная литература рассматривается нами как явление языка» и т. д.

²⁵ Своеобразный комментарий к трагедии представляет собой издание «Борис Годунов» А. С. Пушкина. Материалы к постановке под редакцией В. Мейерхольда и К. Державина из серии комментария к пьесам Цеха Мастеров Сценических Постановок. Издание Театрального Отдела Народного Комиссариата по Просвещению. Петербург MCMXIX».

²⁶ Характерно, что представление о кладбище твердо врезалось в восприятие читателей. Так Н. В. Измайлов датирует набросок «Езерского», который по положению в тетради должен был бы относиться к концу 1832 г., 1830-м годом на том только основании, что здесь же рисунок молодого человека, опершегося на камень (см. «Пушкин и его современники», вып. XXXVIII—XXXIX, 1930, стр. 180; здесь же воспроизведение рисунка): «Не Лепорелло ли это, стоящий у могильного памятника на кладбище близ Мадрита?» Но дело в том, что и в «Каменном госте» нет намека на кладбище. Рисунок же, как уже отмечалось Д. Благим, невидимому изображает набережную Невы и относится не к XVII а к XIX в. Смутившая Измайлова шляпа — такая же, как на рисунке Пушкина, изображающем Онегина у Невы, или на портрете Пушкина, рисованном Чернецовым. Другие детали костюма также встречаются на рисунках 20-х годов XIX в.

²⁷ По поводу этого издания мною была напечатана заметка в «Записках Передвижного Театра», № 51, 23 февраля 1923 г. (к сожалению с многочисленными ошибками в текстах).

²⁸ Это издание вышло под редакцией и с кратким послесловием Н. О. Лернера. Здесь впервые исправлены вошедшие во все издания опечатки прижизненных изданий на основании подготовленного Пушкиным к печати экземпляра его стихотворений. Ср. рецензию Н. О. Лернера на издания «Народной библиотеки». — «Книга и революция» 1920, № б, стр. 44.

²⁹ Я не касаюсь также публикаций новых стихотворений Пушкина прежде неизвестных. Все они вошли в издание ГИХЛ, кроме опубликованных П. Щеголевым и С. Бонди, которые введены в это издание только в качестве приложений к V тому.

1112

³⁰ Совершенно уже недопустимой является небрежность в корректуре, вследствие чего в данном стихотворении у Гофмана неверна пунктуация, а один стих совсем искажен: «...а я над ним читаю» вместо «...а я пред ним читаю».

³¹ Слово это не прочитано и после Гофмана. В издании 1923 г. оно передано «сперва» (что предполагает, что Пушкин написал это слово в три приема: «съ пе рва»). Может быть правильнее читать «въ первой». Чтение Цявловского «въ первый раз» представляется мало вероятным как по смыслу, так и по начертанию.

³² Новые издания, начиная с изд. 1870 г., ввели одну ошибку в первую часть стихотворения, а именно в стихе пятом слово «цирцей» заменено словом «царей». См. табличку разночтений, помещенную XVII—XVIII вып. «Пушкин и его современники». Автор таблички Влад. Буш полагает, что у Геннади этот стих явился «неиспорченным». Между тем ни один заслуживающий доверия документ не дает чтения «царей». Слово это явно примышлено.

³³ То, что Пушкин не делал специальной обработки стихотворения для печати, доказывается «Капнистовской тетрадью», в которой Пушкин не посылает брату текста стихотворения, а просто указывает, до которого стиха следует печатать. Таким образом обработан был полный текст окончательной редакции.

³⁴ Собственно нового в этом издании один четвертый стих приписанной эпиграммы. Три первых напечатаны в «Записках П. А. Каратыгина», 1800 г., стр. 44. Эта эпиграмма не зарегистрирована в изданиях сочинений Пушкина и не сопровождена никаким комментарием редактора в новом издании «Записок». Каратыгин пишет о ней тоном очевидца.

³⁵ «Книжный Угол» 1918 г., № 2.

³⁶ В свое время вся эта история с указанием настоящего имени автора подделки была рассказана в журнале «Куранты искусства, литературы, театра и общественной жизни», Киев, 1918, № 9, сентябрь (Вл. М. «Профанация имени Пушкина»).

³⁷ Лучше всего пожалуй эту беспомощность В. Брюсова характеризует роль Боченкова. Так как в плане Пушкина он упомянут, Брюсов и его выводит на сцену, но, не имея никаких указаний плана, не знает, что с ним делать. И вот роль его сводится к трем фразам, в которых он всё же ухитряется повторить чужие слова: «Я — с удовольствием», «Я тоже готов заплакать» и «Вот оно что».

³⁸ Насколько прихотливы и необоснованы были эти завещательные распоряжения, показывает например судьба Майковского собрания. Оно составилось из автографов, удержанных Анненковым после редактирования им сочинений Пушкина в 1855 г. и по праву принадлежавших семье. В то время как семейный фонд был передан в Румянцевский музей еще в 1880 г. и с тех пор является национальным достоянием, эти удержанные бумаги продолжали оставаться частной «собственностью». Вдова Анненкова передала этот фонд Л. Н. Майкову как редактору Академического издания. В результате вдова Майкова, рассматривая этот фонд как свою собственность, «пожертвовала» этот фонд Академии Наук, связав Академию завещательным распоряжением. Вот почему по сей день этот фонд окончательно не изучен. Вообще история пушкинских рукописей и их частных собраний (Онегинского, Майковского, Шляпкинского и др.) есть история беззастенчивого грабежа и присвоения чужого имущества новыми «владельцами».

³⁹ Аппарат, которым будет сопровождено факсимильное издание автографов Пушкина, до известной степени приближается к такому выборочному изучению истории текста. Впрочем там история текста не должна быть главной задачей комментария.