- 947 -
ПУШКИН И РОМАНЫ ФРАНЦУЗСКИХ
РОМАНТИКОВ(К РИСУНКАМ ПУШКИНА)
Сообщение Б. Томашевского
I
В тетради Пушкина № 2371, на лицевой стороне листа 89 находится рисунок пером, давно уже обративший на себя внимание. Он был воспроизведен в «Альбоме Пушкинской выставки» 1882 г. (стр. 126). Комментируя эту страницу, Якушкин писал: «Рисунки: на кровати под пологом лежит полураздетая женщина, со свесившимися головою и рукой, повидимому мертвая; внизу начат тот же рисунок: может быть, Пушкин рисовал Дездемону; если так, то хитро улыбающееся мужское лицо представляет, быть может, Яго» (Рукописи А. С. Пушкина, хранящиеся в Румянцевском музее в Москве. «Русская Старина» 1884, июль, стр. 52). Воспроизведен этот рисунок в книге А. Эфроса «Рисунки поэта» с комментарием, который привожу полностью:
«Рисунок носит несомненный характер иллюстрации: однако данных, которые точно установили бы сюжет и автора, пока нет. По графическим приемам — это редкий у Пушкина образец тщательной перерисовки чужой иллюстрации, видимо, бывшей под рукой или хорошо запомнившейся. По типу — это, несомненно, рисунок романтической школы в том ее академическом облике, который связан с иллюстрациями Девериа, Жоанно и др., а у нас — с Карлом Брюлловым. Относительно сюжета Якушкиным в «Рукописях Пушкина» высказана догадка, что «может быть Пушкин рисовал Дездемону; если так, то хитро улыбающееся мужское лицо представляет, быть может, Яго». Необязательность якушкинского предположения очевидна. Разгадка, думается, будет найдена при подробной проработке французской романтической иллюстрации первой трети XIX века».
Источник рисунка был мне указан П. Е. Рейнботом. Это — титульная виньетка из первого тома французского романа «Les Mauvais garçons» (Paris, Eugène Renduel, éditeur — libraire, 1830).
Это указание не только дает источник пушкинского рисунка, но также оно обращает внимание на роман, читавшийся Пушкиным, и тем расширяет круг наших знаний о французской литературе, знакомой Пушкину и определявшей его литературные взгляды и оценки.
Остановимся сперва на рисунке. Изображает он конечно не Дездемону. Нарисованная Пушкиным мужская голова повидимому никакого отношения к главному рисунку не имеет. Оригинальный рисунок
- 948 -
иллюстрирует главу VIII первой части романа. Изображенная на кровати девушка, лишившаяся сознания, — это героиня романа Жаклина Удар, завлеченная графом Лаборном в комнату одного из парижских притонов. Ворвавшиеся в комнату mauvais-garçons (цыгане-разбойники) освобождают девушку от покушений графа. Рисунок не вполне точно передает соответствующий эпизод романа, совмещая разновременные детали.
Рисунок принадлежит знаменитому иллюстратору романтической эпохи Тони Жоанно (1803—1852).
Пушкин, как видно из прилагаемых снимков, не точно воспроизвел оригинал. Ограничившись женской фигурой, он опустил детали. Самая фигура женщины несколько изменена. Тем не менее нет никакого сомнения, что Пушкин срисовывал именно эту виньетку.
Текст, находящийся на той же странице пушкинской тетради и относящийся к неоконченной повести «На углу маленькой площади»1, к сожалению не имеет бесспорной датировки. Датировки колеблются от 1829 до 1832 г. По отношению к рисунку дата 1829 г. отпадает. Как мы увидим, вероятнее всего датировать рисунок летом 1830 г., когда данная книга была еще литературной новинкой.
Избранная Пушкиным виньетка чрезвычайно характерна для Тони Жоанно. Этот иллюстратор, выдвинувшийся вместе с братом своим Альфредом во второй половине 20-х годов (в 1826 г.. они вместе иллюстрировали сочинения Вальтера Скотта), в 1830 г. занимает первое место среди романтических виньетистов. Нет сколько-нибудь значительного автора-романтика, которого бы не иллюстрировал Тони Жоанно. За 1830—1832 гг. им иллюстрированы Ж. Жанен, Ламартин, Ш. Нодье («История Богемского короля»), Бальзак («Шагреневая кожа»), Гюго («Собор Парижской богоматери»), А. Дюма, А. Карр, Э. Сю, перевод рассказов Гофмана, нашумевший роман «Луиза», Друино («Зеленая рукопись»), Библиофил Жакоб, сборник рассказов «Contes bruns» и мн. др. С романтиками он был близко связан и являлся одним из усерднейших посетителей Арсенальной библиотеки, где собирался кружок Ш. Нодье.
Мотивы, подобные настоящему рисунку, встречаются в других заглавных виньетках Т. Жоанно того же периода. Таковы особенно иллюстрации к книге Michel Raymond «Les Intimes» (1831).
Дата выхода в свет романа «Les Mauvais garçons» определяется очень точно. В «Revue de Paris» от 2 мая 1830 г. появилась заметка, начинающаяся словами: «Mauvais garçons выйдут завтра в понедельник у Эжена Рандюэля». В «Journal des Débats» 3 мая 1830 г. помещено объявление: «Сегодня поступил в продажу роман «Les Mauvais garçons» 2 тома in 8° с виньетками Тони Жоанно. Цена 15 фр.»2
Исторический роман был центральной проблемой дня. Судьба романа в конце 20-х годов и в первые годы 30-х определялась развитием исторического романа. Пушкин признает подавляющее значение романов В. Скотта. Усвоение приемов В. Скотта неоднократно отмечалось в творчестве Пушкина (см. работы Д. Якубовича).
Но усвоение В. Скотта не было чем-то новым. Пушкин писал свои романы уже на основе сложившейся традиции исторического романа. У Пушкина имеется упоминание о подражаниях В. Скотту. Именно подражанием создают литературную традицию.
По этому поводу полезно вспомнить отзыв Пушкина (1830 г.) о «Юрии Милославском» (напечатанный до его знакомства с «Les Mauvais garçons»).
- 949 -
РИСУНОК ПУШКИНА, ЯВЛЯЮЩИЙСЯ
ПЕРЕРИСОВКОЙ ТИТУЛЬНОЙ ВИНЬЕТКИ
ИЗ ПЕРВОГО ТОМА РОМАНА
„LES MAUVAIS GARÇONS“Публичная Библиотека СССР им. Ленина,
Москва«В наше время под словом роман разумеем историческую эпоху, развитую в вымышленном повествовании. Вальтер Скотт увлек за собой целую толпу подражателей. Но как они все далеки от Шотландского чародея... В век, в который хотят они перенести читателя, перебираются они сами с тяжелым запасом домашних привычек, предрассудков и дневных впечатлений. Под беретом, осененным перьями, узнаете вы голову, причесанную вашим парикмахером, сквозь кружевную фрезу à la Henri IV проглядывает накрахмаленный галстух нынешнего dandy. Готические героини воспитаны у madame Campan, а государственные люди XVI столетия читают Times и Journal des Débats. Сколько несообразностей, ненужных мелочей, важных упущений! Сколько изысканности! а сверх всего, — как мало жизни! Однако ж сии бедные произведения читаются в Европе. Потому ли, что люди, как утверждала madame de Staël, знают только историю своего времени и, следственно, не в состоянии заметить нелепости романтических анахронизмов? Потому ли, что изображение старины, даже слабое и неверное, имеет неизъяснимую прелесть для воображения, притупленного однообразной пестротою настоящего, ежедневного?»
Для окончательной проработки вопроса об эволюции пушкинской прозы и для определения степени оригинальности в его преломлении приемов В. Скотта необходимо учитывать литературный фон, на котором воспринимался В. Скотт.
К сожалению факт знакомства Пушкина с романом не устанавливается с полной достоверностью настоящим рисунком: в «Revue de Paris», в том номере, где сообщалось о предстоящем выходе романа и где давался анализ этого произведения, была воспроизведена и настоящая
- 950 -
виньетка Т. Жоанно. Таким образом источником перерисовки могла явиться и книжка «Revue de Paris». Пушкин читал этот журнал (см. поэтому поводу мою заметку в «Письмах Пушкина к Хитрово»). Для установления факта знакомства Пушкина с этим романом необходимо войти в некоторые подробности.
Анонимный роман «Les Mauvais garçons» был произведением двух авторов: Alphonse Royer и Auguste Barbier3. Большая доля в романе повидимому принадлежит первому. Одно только его имя указывает автор рецензии на роман, появившийся в «Revue Française».
Альфонс Руайе (1803—1875), более известный как драматург (ему принадлежит популярное либретто опер «Лучия де Ламермур», «Фаворитка», «Дон Пасквале») и театральный деятель (он был в 50-х годах директором Одеона, затем директором Большой Оперы), дебютировал в качестве романиста, примкнув к романтикам школы В. Гюго. Словарь Ларуса дает достаточно точное определение литературного значения его первого романа: «Средневековый роман «Les Mauvais garçons» был его литературным дебютом, который произвел впечатление даже в эту эпоху, богатую замечательными произведениями. Блеск стиля, богатство воображения, знание нравов давали основание к тому, чтобы сопоставлять этот роман с «Notre Dame de Paris»; автору недоставало лишь опыта и знания жизни и человеческих страстей». Таким образом даже сжатая энциклопедическая заметка о писателе, составившем себе имя совсем другими произведениями, не могла умолчать об этом молодом произведении и принуждена была отметить успех его.
Менее значительным повидимому было участие О. Барбье (1805—1882), для которого этот роман был литературным дебютом, но который вскоре приобрел громкое имя совсем в другой области литературы — своими «Ямбами», вызванными июльской революцией.
Успех романа был значителен. В «Фигаро» в №№ 123 и 128 (3 и 8 мая 1830 г.) появилась огромная рецензия Нестера Рокплана, восторженно приветствовавшая роман.
Впечатление от романа здесь сопоставляется с впечатлением от средневекового здания готической архитектуры.
«Без сомнения трудно дать в узких рамках фельетона маленькой газеты анализ сложных пружин действия, развивающего перед читателем основное задание и выводящего перед ним университетских ученых с их привилегиями, торговые цеховые корпорации с их обычаями, двор в его пресыщении развращенностью, духовенство, гордое своим правом судить и наказывать и исчисляющее свою власть количеством тюрем и костров; и наконец шайки цыган — бродячих разбойников, изгнанников разных стран, прирожденных врагов общества, которое высшая власть мучит, а не охраняет, предоставляя его на их произвол. Но как бы ни была велика эта трудность, я всё же это выполню, так как слишком редко в наши времена представляется подобный счастливый случай добросовестному критику, и его долг продвигать современные произведения, объединяющие в себе в такой высокой степени дух изысканий и воображение, занимательность и знание». «Старинный стиль, примененный во всей своей поэзии с трезвостью, свойственной старцу, и с жаром, свойственным юноше, возвышенность основной творческой мысли, гибкость плана и распределения подробностей, яркие образы, в которых замысел не приходит в противоречие с истиной,
- 951 -
контраста страха и радости, сцены, полные движения или ужаса, меланхолии или нежности: таковы вкратце достоинства этого романа, который похож на хронику Фруассара, исправленную Шатобрианом».
ТИТУЛЬНЫЙ ЛИСТ ПЕРВОГО ТОМА
РОМАНА „LES MAUVAIS GARÇONS“,
ПОСЛУЖИВШИЙ ИСТОЧНИКОМ
РИСУНКА ПУШКИНАЛюбопытно внимание, уделенное языку романа. На проблеме языка настаивает и предисловие к роману, имеющее явно полемический тон: «Автор пришел к убеждению, что так называемый колорит исторического стиля, получивший распространение за последние годы, не что иное, как более или менее манерная подделка, сочетание беспорядочных слов иногда просторечных, иногда старых, образующих в своем соединении нечто, не похожее ни на старинный язык, ни на современный. Это привело автора к заключению, что надо писать исторический диалог или на чистом современном нам языке, или же в достаточной степени изучить старинную речь, чтобы копировать ее так точно, чтобы нельзя было распознать и отличить копию от оригинала». Этот выпад, явно направленный против исторического романа Библиофила Жакоба (Поля Лакруа), объясняет заботу авторов о подлинности выражений и речевых особенностей авторов романа, но не определяет значения романа в целом. Эта забота о языке конечно не ускользнула от внимания Пушкина. Его позиция была в этом отношении вполне определенной. Он сам исповедывал убеждение, что исторические романы должны писаться современным языком, и в этом стал в противоречие Библиофилу Жакобу и авторам «Mauvais garçons». Всякая манерность (которую в данном романе отметили и современные критики) была чужда
- 952 -
Пушкину. Когда он писал о книге Сент-Бёва «Жозеф Делорм», он говорил: «Нам показалось, что Делорм слишком много придает важности нововведениям так называемой романтической школы французских писателей, которые сами полагают слишком большую важность в форме стиха, в цезуре, в рифме, в употреблении некоторых старинных слов, некоторых старинных оборотов и т. п. Всё это хорошо, но слишком напоминает гремушки и песенки младенчества». В другой раз, говоря о неудаче опытов Ронсара и Малерба, Пушкин писал: «Такова участь, ожидающая писателей, которые пекутся более о наружных формах слова, нежели о мысли, — истинной жизни его, не зависящей от употребления».
Но основное значение романа отнюдь не в языковых фокусах. Вот вкратце схема романа. Основана она на авантюрном принципе узнания происхождения и родства. Главный герой Люддер — таинственного происхождения, выходец из Германии или из Венгрии, в действительности сын графини Лаборн, брошенный в детстве в воду, но спасенный и воспитанный цыганами. Сложная система постепенного разоблачения происхождения Люддера, специфические приемы спасения персонажей романа в момент неминуемой гибели — таков авантюрный стержень произведения. «Ужасы» всякого рода, описание казней, сражений, грабежей и проч., — всё это сообщает характерный романтический колорит роману, типичный для эпохи ранних романов Ж. Жанена и В. Гюго. Роман относится к числу тех романов до Июльской революции, о которых Пушкин впоследствии писал: «Литературные чудовища4 начали появляться уже в последние времена кроткого и благочестивого «Восстановления» (Restauration). Начало сему явлению должно искать в самой литературе».
Основная нить романа, при всей ее запутанности, сводится к противопоставлению аристократического общества Франции XVI в. миру отверженных. Главный герой, Люддер, связан и с тем, и с другим. Его любовь — предмет романа — тоже построена на контрасте. Он любит мещанку Жаклину, дочь парижского торговца Удара. Социальный контраст — дворянин и мещанка — углубляется еще тем, что Жаклина решительно отрекается от Люддера, когда видит его в рядах разбойников. Она уходит в монастырь и после неудачной попытки свидания Люддер завербовывается вместе с другими разбойниками в отряд Пизарро, отправляющийся на завоевание Перу.
Контрасты романа есть следующий этап контраста руссоистского романа «диких и цивилизованных». Связующим звеном с этой старой формой, отразившейся в байроновском преломлении в южных поэмах Пушкина, являются цыгане, занимающие многие места в романе. Помимо авантюрного героя Азана автор выводит цыган с их этнографической характеристикой на нескольких страницах повествования. Впрочем он удерживается в пределах традиционных литературных представлений о них.
Но цыгане в «Mauvais garçons» уже не «Цыганы» Пушкина. Они лишь связующее звено от старого контраста «диких и цивилизованных» в стиле Шатобриана или даже Бернардена де Сен-Пьера к иному контрасту — гражданского общества и «отверженных», что представляет собою шаг вперед к создававшемуся в эти годы во Франции социальному роману. Время действия (1525 г.) — лишь маскировка и предлог для сгущения романтического колорита.
- 953 -
РИСУНОК ПУШКИНА, ЯВЛЯЮЩИЙСЯ ВОЛЬНОЙ ПЕРЕРИСОВКОЙ ОДНОЙ ИЗ ФИГУР, ИЗОБРАЖЕННЫХ НА ТИТУЛЬНОЙ ВИНЬЕТКЕ ПЕРВОГО ТОМА РОМАНА
АЛЕКСАНДРА ГИРО „CÉSAIRE“Институт Русской Литературы, Ленинград
Как был воспринят роман современниками, показывают рецензии.
В том номере «Revue de Paris», где появилось объявление о выходе в свет романа, был дан краткий отзыв о нем, в котором между прочим говорилось: «это добросовестное и талантливое произведение, в котором местный колорит перемешивается с сильным драматическим действием. Это довод в пользу готической творческой системы, уже испытанной, видящей в истории не только факты, даты и имена. История слагается главным образом из того, что до сих пор забывали: она отражает лицо нравов эпохи. Отсюда мелочное изучение подлинных источников. Изучение монет, гербов, обычаев, языка принадлежит живописной истории. Роман «Mauvais Garçons» представляет собой красочную и верную картину. Париж 1525 года в нем отражен лучше чем в каком-нибудь топографическом описании. Памятники, церкви, дворцы, Университет, учащиеся, шайки из «двора чудес» (cour des Miracles), виселицы Монфокона и дома разврата, всё нашло свое место в галлерее картин, то изящных, то причудливых, то трогательных, то ужасных. Отлично обрисованы герои романа; напряжение, волнующее читателя, растет до самой развязки. Эти два томика поучительнее толстых бенедиктинских фолиантов. Есть же способ представить эрудицию в легкой, для всех доступной форме».
В «Revue Française» (1830 г., № 16, июль) говорилось: «Как художник Руайе, анонимный автор романа, проявил себя истинным талантом... Поистине, всматриваясь в социальный строй эпохи, уже не испытываешь такого острого отвращения к «mauvais garçons», которые разоряли Париж во время плена Франциска I, к этой банде авантюристов низшего разбора, нищих, жуликов, школьников, разоренных игрой и разгулом. Вместе с этими шайками мы видим цыган с их особой жизнью среди современного общества, с их презрением к цивилизованному быту. Под именем Люддера герой является в качестве дворянина в Париж и здесь, испытав всяческие несчастия, он проникается ненавистью к цивилизованному обществу, где его встретили лишь пороки, преступления и слабость. Но куда идет он от
- 954 -
кровавой развращенности городов? В Америку, вслед за Пизарро. Стоило ли менять? В этом персонаже проявляется в полной мере горькая, безотрадная хотя и ироническая мысль Руайе. Впрочем она видна на каждой странице романа, и мы это уважаем как достоинство, несмотря на уже состарившийся обычай, противоречащий нашему чувству. Многие считают обязательным беспристрастие автора. Нам кажется, что люди и факты в литературном произведении сами по себе ничто, ибо это лишь знаки, выражающие мысль автора. Руайе проявил мелочную эрудицию, знакомство с хроникой, что является заслугой терпения и, по нашему мнению, имеет весьма второстепенное значение; мы предпочитаем его талант в развитии драматической нити повествования в изображении страстей и в проникновении в тайну характеров. И если ход романа часто беспорядочен, развитие действия неотчетливо, много невероятных положений, а главное — во многих местах несколько мелодраматическое преувеличение, все эти недостатки искупаются живым чутьем художника и чувством непосредственной искренности, которое проявится когда-нибудь во всей полноте, если автор не свяжет себя посторонними заданиями».
Из этой рецензии видно, что «историзм» романа если и не вызвал протеста, то во всяком случае не являлся тем, что привлекало читателей к нему. «Mauvais garçons» в этом смысле является романом промежуточным между историческим и современным.
Литературная позиция Пушкина была близка к позиции «Revue Française» и «Revue de Paris».
Основной сюжетный тезис романа — герой двойной жизни, связанный одинаково с охраняемым законами гражданским обществом и врагами этого общества «отверженными» — схема не новая, но характерная и близкая творчеству Пушкина. Три его замысла — «Дубровский», ненаписанный роман на Кавказских водах и «Капитанская дочка» (в первоначальных планах, где Гринев и Швабрин — одно лицо) — реализуют эту схему. Дворянин-разбойник Дубровский, офицер, разбойничающий с горцами Якубович, офицер на службе у Пугачева Шванвич, — все это герои того же порядка, что и Люддер. Ближе всего к типу Люддера по характеру этой двойственной жизни и по мотивам перехода в лагерь разбойников — Дубровский. Ближе всего «Дубровский» к «Mauvais garçons» и хронологически. Но отсюда было бы преждевременно заключать о каком бы то ни было «влиянии», особенно в обычном вульгарном смысле. Близость «Mauvais garçons» к «Дубровскому» более объясняется их принадлежностью к одной формации романа, к традиции героя — романтического разбойника, Сбогар, Моора и т. д. Пушкин преодолев эту традицию позднее, в период создания «Капитанской дочки», когда отказался от единства Шванвича, распределив его роль между Гриневым и Швабриным. «Mauvais garçons» — лишь одно из слагаемых этой романической традиции.
Вернемся к вопросу: читал ли Пушкин этот роман. Простая вероятность говорит за его знакомство с ним. Он следил за новинками литературы. Как мы знаем из его писем к Хитрово, он читал произведения отнюдь не первого ранга. Чтения эти, засвидетельствованные документами, относятся как раз к периоду 1829—1832 гг. Мало вероятия, чтобы мимо его внимания прошел роман, имевший такой успех.
- 955 -
Но есть и другой аргумент в пользу знакомства Пушкина с этим романом. Редко у писателя чтение какого бы то ни было произведения проходит бесследно. Запоминаются отдельные сцены, отдельные ситуации, сюжетные ходы, характеры и эти детали затем применяются в собственных произведениях. Это, если угодно, заимствование, но не того порядка, какое входит в общее понятие влияния. Эти заимствования отнюдь не свидетельствуют о близости данного произведения заимствующему писателю. Это простое, я бы сказал техническое, использование литературной детали в новой функции, в новой композиции. Такие заимствования не имеют никакого отношения к творческой зависимости писателя от использованного произведения. Иногда это случайный материал в мастерской художника.
Мне кажется, в результате такой реминисценции создана одна из сцен «Дубровского». Вот соответствующая глава из «Mauvais garçons». Это XXVII глава второго тома.
Разбойники расположились лагерем в лесу Бурже. После оргии, затянувшейся до рассвета, разбойники лежали вокруг костра. Вдруг их пробудил выстрел. Вскоре все они были на ногах. Каждый занял свой пост при приближавшемся бое барабана. Вскоре началась перестрелка. Это приближались войска, высланные против разбойников. Сперва разбойники с успехом отстреливались из-за деревьев, но вскоре им пришлось отступать. Они отступили до широкой поляны, где их палатки и шалаши были расположены в беспорядке. Здесь они стали поджидать наступающие войска, которые, выйдя из леса, приготовились обстрелять бандитов. Но те, не дожидаясь залпа, набросились на солдат, и завязалась длительная схватка. Солдаты уже одолевали, но предводитель бандитов напал на офицера, командовавшего наступавшими ратями, подрезал поджилки лошади, и офицер повалился на землю, придавленный тяжестью рухнувшей лошади, и остался лежать без движения и без признаков жизни.
РИСУНОК ПУШКИНА, ЯВЛЯЮЩИЙСЯ
ВОЛЬНОЙ ПЕРЕРИСОВКОЙ ОДНОЙ ИЗ
ФИГУР, ИЗОБРАЖЕННЫХ НА ТИТУЛЬНОЙ
ВИНЬЕТКЕ ПЕРВОГО ТОМА
РОМАНА АЛЕКСАНДРА ГИРО „CÉSAIRE“Институт Русской Литературы, Ленинград
- 956 -
«При виде командира, упавшего среди рукопашного боя, часть войска сочла его убитым и обратилась в бегство; другие посмелее или закаленнее удвоили смелость и уступили бандитам лишь тогда, когда вырвали тело из их рук. Наконец лучники, завладев ношей, стоившей им крови и жизни тридцати товарищей, стали отступать и уступили победу своим врагам, которые праздновали ее, испуская крики радости и добивая без жалости несчастных раненых, которые еще дышали».
Таково вкратце содержание главы, занимающей десять страничек. И вот соответствующая глава из «Дубровского» (в скобках — параллельные места из «Mauvais garçons», любопытные или по совпадению или по контрасту).
«Посреди дремучего леса, на узкой лужайке, возвышалось маленькое земляное укрепление, состоящее из вала и рва, за коими находилось несколько шалашей и землянок. На дворе множество людей, коих по разнообразию одежды и по общему вооружению можно было тотчас принять за разбойников, обедало сидя без шапок, около братского котла... Хотя некоторый ковшик несколько раз переходил из рук в руки, странное молчание царствовало в сей толпе»... (Des Mauvais Garçons avaient choisi ce bois pour leur campement. . C’était là que vers le soir cette horde se réunissait pour partager le fruit des brigandages de la journée... Les bandits, surs qu’ils étaient de l’impunité, avaient assis au milieu d’une clairière leur quartier général. Là, couchés pêle-mêle à travers le taillis, sans vedettes ni sentinelles, au milieu des cris, des jurements et du choc des bouteilles, ils se reposaient du meurtre dans la joie d’une orgie. Ch. XXII).
«В укреплении сделалась тревога... По местам! закричал Дубровский, и разбойники заняли каждый определенное место...» (Le cri d’alarme sortit de toutes les bouches... — A sac! a sac! Bourgogne! répéta la forêt toute entière et chacun se rendit à son poste).
«Тогда услышали шум приближающейся команды; оружия блеснули между деревьями; человек полтораста солдат высыпало из лесу и с криком устремились на вал». Но здесь разбойники выстрелили из пушки. «Между солдатами произошло смятение, но офицер бросился вперед, солдаты за ним последовали и сбежали в ров». (Le sire de Harlay, qui vit aussitôt les rangs plier et presque se rompre sous ce choc imprévu..., se lança lui-même sur le groupe le plus nombreux des assaillants. Les piqueurs enhardis suivirent l’exemple de leur capitaine).
«Рукопашный бой завязался». (Alors ce ne fut plus qu’une mêlée hideuse). «Дубровский подошел к офицеру, приставил ему пистолет к груди и выстрелил. Офицер грянул навзничь, несколько солдат подхватили его на руки и спешили унесть в лес; прочие, лишась начальника, остановились. Ободренные разбойники, воспользовавшиеся сей минутой недоумения, смяли их, стеснили их в ров, осаждающие побежали; разбойники с криком устремились за ними. Победа была решена». (A la vue du capitaine tombant dans la mêlée, une partie de la troupe le crut mort, et prit la fuite; l’autre, plus brave ou plusaguerrie, redoubla de courage, et ne céda le terrain aux Mauvais garçons qu’au moment où elle put arracher son corps de leurs mains. Enfin, les archers, possesseurs d’un fardeau qui leur coutait bien du sang et de la vie d’une trentaine des leurs, battirent en retraite, et laissèrent la victoire à leurs ennemis, qui la célébrèrent en poussant des hurlements
- 957 -
de joie, et en massacrant sans pitié tous les pauvres blessés qui respiraient encore»).
ТИТУЛЬНЫЙ ЛИСТ ПЕРВОГО ТОМА
РОМАНА АЛЕКСАНДРА ГИРО „CÉSAIRE“,
ПОСЛУЖИВШИЙ ИСТОЧНИКОМ ДВУХ
РИСУНКОВ ПУШКИНАЭти параллели не случайны. Схема та же, но романтическое изображение разбойников XVI в., которое сам Пушкин уже преодолел, написав «Братьев-разбойников», замещено было натуралистическим изображением русских крестьян начала XIX в., с соответствующим изменением деталей и психологического тона повествования. Характерна в данном случае (как и всегда у Пушкина при использовании чужого материала) конспективная сжатость изложения.
Еще раз подчеркиваю: это сличение сделано отнюдь не для установления «заимствований», «влияний» и т. п. Это лишь аргумент в пользу знакомства Пушкина с данным романом. А установленный факт знакомства заставляет нас отнести данный роман к числу тех, которые необходимо учитывать и при изучении творческого материала, находившегося в мастерской Пушкина-художника, и при установлении объектов его литературных оценок и критических суждений. А в данном случае важно и то и другое, так как проблема исторического романа чрезвычайно важна в общей системе литературной эволюции той эпохи и в личной истории творчества Пушкина.
II
Два другие рисунка являются вольными перерисовками двух фигур одной виньетки, являющейся заглавной к обоим томам романа Alexandre
- 958 -
Guiraud «Césaire, Révélation» (2 volumes in 8°. Chez Levasseur et Urbain Canel, éditeurs). Рисунки любопытны вольной трактовкой оригинала. Если коленопреклоненная фигура более или менее точно воспроизводит оригинал, то другой рисунок резко от него отходит. Священник, читающий требник, переряжен в какой-то сюртучек, одет в широкополую шляпу, так что уничтожены какие бы то ни было признаки его сана. А между тем вся фигура, положение рук, ног, книги явно повторяет виньетку.
Автором этой виньетки является не менее замечательный рисовальщик, чем Тони Жоанно, но составивший себе имя совсем в другой области. Это — Henri Monnier (1805—1877), художник, писатель, драматург, юморист, человек всесторонних дарований, создатель знаменитого типа Joseph Prudhomme. Дебютировав приблизительно в одно время с Жоанно (в 1825—1826 гг.) в области иллюстрации (песни Беранже, басни Лафонтена), он в 1830 г. издал свои. «Scènes Populaires» и тем сразу занял видное место среди юмористов-нравописателей. Тип Жозефа Прюдома занимает видное место среди литературных типов, популярных в ту эпоху во Франции (Mayeux, Cadet Roussel, madame Angot, Robert Macaire и др.) и фиксирует умственные интересы, быт и ограниченный кругозор среднего буржуа. Жозеф Прюдом явился прототипом соответствующих типов, характерных своим самодовольством, безапелляционностью суждений и гиперболической банальностью житейских афоризмов. Одним из литературных наследников Прюдома является несомненно наш русский Козьма Прутков.
Книжные иллюстрации не характерны для Моннье и самый рисунок нисколько не типичен для его творчества.
Дата выхода в свет романа определяется датой выхода в свет номера еженедельного журнала «Bibliographie de la France», где этот роман зарегистрирован. Это № 39, 1830 г. от 25 сентября (см. № 5078).
Рисунки Пушкина несомненно свидетельствуют о знакомстве его с романом, так как, насколько мне известно, эта виньетка нигде не воспроизводилась.
Автор романа — писатель, обладавший достаточной известностью. С 1826 г. он был членом французской Академии.
Период наибольшей литературной активности Гиро совпадает с его сотрудничеством в «Muse Française», когда журнал этот играл ведущую роль в молодой школе французского романтизма. Одними из деятельнейших сотрудников Эмиля Дешана, руководителя этого журнала, были Александр Суме и Александр Гиро, которые оба вскоре отошли от романтизма и перешли в противоположный лагерь, почти одновременно проникнув в стены французской Академии, являвшейся цитаделью врагов молодой литературной школы.
Большой успех имела его трагедия 1822 г. «Маккавеи». Вместе с трагедией Суме «Клитемнестра» (1822) и трагедией Пиша «Леонид» (1825) она была принята в свое время как откровение новых идей в трагедии, приходившей во Франции в упадок. Эта трагедия произвела сильное впечатление. В 1824 г. затевался коллективный перевод этой трагедии на русский язык. В переводе должны были участвовать Лобанов, Рылеев, Бестужев, Дельвиг и Баратынский. Перевод не был осуществлен. Известен лишь черновой набросок одной сцены, сохранившийся в рукописях Дельвига.
- 959 -
Но к 1830 г. литературная карьера Гиро была кончена. Он замкнулся в реакционном церковном католицизме и настроился на проповеднический лад. «Césaire» был объявлен выходом еще до Июльской революции, но появился из печати он уже тогда, когда католическая проповедь была совершенно неуместна. Автор пробовал принять позу мужественного борца за идею, но из этого ничего не вышло. Впечатление от романа было отрицательное. Нестор Рокплан отвел автору в своем «Фигаро» несколько издевательских иронических страниц. В № 301 от 30 октября 1830 г. он писал: «А. Гиро произвел на свет вздох в двух томах. Берегитесь, поверхностные умы, насмешники; долой, и все вы, безбожники перезрелой и готовой пасть цивилизации, посторонитесь. Дело идет о святой воде, а вы любите шампанское, о коленопреклонениях перед распятием, а вы волочитесь не за девами; дело идет о вере, а вы не знаете, что это за штука: долой, нечестивцы! Это не про вас. Нужно всё смирение доминиканца, милосердие иезуита, целомудрие кармелита, чтобы постичь святость этого творения»...
Действительно трудно вообразить себе что-нибудь более ханжеское, более елейное, чем роман Гиро. Елейно — и, вероятно, по замыслу автора очень трогательно — описывается казнь революционера, которого автор приводит к полному раскаянию и примирению с действительностью; на нескольких десятках страниц автор заставляет выслушивать скучнейшие рассуждения героя-священника о пользе и разумности существующего государственного и социального строя и о святости церкви во всех ее проявлениях, начиная с инквизиции.
Но елейность книги не лишена извращенности. Герой-священник проведен чрез испытания страстей, и прежде чем уморить его на колониальной службе автор ведет его через женский монастырь, где он подвергается искушению (не явному, а психологическому, договариваемому лишь у смертного одра монахини — предмета искушения).
Странно было бы ожидать, чтобы Пушкин хоть в чем-нибудь сочувственно отнесся к этому роману. Несколько страниц более живых по содержанию, где описывается жизнь испанского революционера, не искупают надуманной елейности, которую Пушкин решительно осуждал у французов 30-х годов. В 1831 г. в рецензии о Делорме он так характеризовал модное направление: «Ныне французский поэт систематически сказал себе: soyons rèligieux, soyons politiques, а иной даже: soyons extravagants, и холод предначертания, натяжка, принужденность отзывается во всяком его творении, где никогда не видим движения минутного, вольного чувства, словом, где нет истинного вдохновения». Ср. отзывы о «набожном» Ламартине, которого Пушкин обвинял в «вялом и тощем однообразии». На эту книгу он мог смотреть лишь как на симптом того литературного католицизма, который охватил многих бывших романтиков.
Приведенные рисунки не являются единственными случаями срисовывания Пушкиным книжных иллюстраций. К сожалению не все они так легко разгадываются. Перерисованную иллюстрацию можно распознать по манере рисунка, отличной от приемов собственной графики Пушкина. Таков например воспроизводимый здесь рисунок, изображающий какую-то сцену, относившуюся, судя по костюмам, к XVI в. Источник этого рисунка неизвестен. О сюжете можно догадаться по одной детали: рядом с рисунком зачеркнутые слова: «в одном из городов».
- 960 -
Ясно, что это начало «Анджело» — «В одном из городов Италии счастливой». Рисунок этот можно истолковывать предположительно как сцену свидания Луцио и Изабеллы в монастыре. Урна, около которой стоит Изабелла, повидимому как-то связана была в оригинале с деталями второго плана рисунка, не переданным Пушкиным. Возможно, что это иллюстрация к трагедии Шекспира «Мера за меру». К сожалению источник этой иллюстрации не найден, и наше предположение остается необязательным.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 А. Эфрос относит этот текст к другому наброску, «Гости съезжались на дачу», но повидимому это неверно.
2 О братьях Жоанно см. Aristide Marie «Alfred et Tony Johannot, peintres, graveurs et vignettistes». P., 1925. К монографии, богато иллюстрированной, приложен список работ обоих художников. Возможно, что воспоминаниями о книге «Les Mauvais garçons» вызвана позднейшая картина Tony Johannot «Scène de pillage en 1525» (1852).
3 Анонимат книги был снят объявлениями издательства Eugène Renduel. В объявлениях при книге «Champavert Contes immoraux, par Pétrus Borel» читаем — «Les Mauvais Garçons, par Alphonse Royer», a при объявлении о романе Руайе «Venezia la bella» его имя сопровождено припиской: «Auteur des «Mauvais garçons». В объявлениях при третьем издании «Soirées de Walter Scott à Paris» Библиофила Жакоба были раскрыты оба имени: «Les Mauvais garçons» par Auguste Barbier, auteur de la Curée, et Alph. Royer». Вторая книга вышла в 1831 г., а первая в 1833 г. Следовательно имя Барбье, ранее названное, по каким-то соображениям позднее было снято.
4 Не надо придавать значения отрицательной оценки этому слишком сильному эпитету. Он употреблен в порядке полемической уступки противнику, чтобы тем самым добить его на его же собственных позициях.