551

I. ПИСЬМА: Д. Н. АРСЕНЬЕВА, Л. ГЕРАСИМОВСКОГО, В. С. ГОЛИЦЫНА, Н. И. ГОНЧАРОВОЙ, С. Н. ДИРИНА, Е. М. ЗАВАДОВСКОЙ, И. Т. КАЛАШНИКОВА, А. Х. КНЕРЦЕРА, М. Т. ЛЕБЕДЕВА, А. Н. ПЛЕЩЕЕВА, Н. Н. ПУШКИНОЙ, Н. Н. РАЕВСКОГО, К. РИЧЧИ, П. П. СВИНЬИНА, О. М. СОМОВА, Н. Г. УСТРЯЛОВА, Д. И. ХВОСТОВА, А. И. ХМЕЛЬНИЦКОГО, Н. И. ХМЕЛЬНИЦКОГО, П. И. ШАЛИКОВА

Материалы и предисловие  П. Е. Щеголева 

Дополнительный комментарий и вводные заметки Ю. Оксмана

После смерти Пушкина представитель III Отделения, начальник штаба корпуса жандармов генерал М. Л. Дубельт, и друг покойного, поэт В. А. Жуковский, выполняя царскую волю, занялись разбором бумаг Пушкина. Особое внимание было обращено на переписку. С 8 по 17 февраля 1837 г. были разобраны и прочтены собственные письма Пушкина и все сохранившиеся в его бумагах письма к нему. После чтения письма были вручены Жуковскому. Часть писем он возвратил писавшим, прежде всего конечно жене, родным и ближайшим друзьям, находившимся в это время неподалеку (см. Дела III Отделения собств. е. и. в. канцелярии об А. С. Пушкине. СПБ. Изд. И. Балашова. 1906, стр. 189—191, 198). Остальные переданы были в опеку и сохранялись вместе с рукописями Пушкина, а после ликвидации опеки перешли в собственность семьи Пушкина.

Значение писем поэта было признано сразу, и сразу же, почти сейчас же после его смерти, началась публикация его писем, которая продолжается и по сей день. С давних пор обозначился и интерес к письмам, которые получал Пушкин. Сначала изучаются письма самых значительных его корреспондентов, виднейших его современников: их личностью диктуется интерес к их письмам. Но затем, отчасти по связи с письмами Пушкина в целях разъяснения смысла переписки, отчасти для характеристики бытовой обстановки поэта, выясняется необходимость издания писем не только крупных современников, но и мелких его корреспондентов. Наиболее значительные по размерам собрания писем к Пушкину были опубликованы в 1881—1903 гг. П. И. Бартеневым, В. Я. Брюсовым и И. А. Шляпкиным. Наконец Академия Наук признает необходимым наряду с полным собранием сочинений Пушкина приступить к изданию всей его переписки. Под редакцией В. И. Саитова и при ближайшем участии Б. Л. Модзалевского в течение 1906—1911 гг. был издан огромный (трехтомный) свод всей переписки, какая только была до тех пор напечатана или оказалась в рукописях в распоряжении редакции. К сожалению академическое издание ограничилось только текстом и не дало никаких примечаний и даже указателя. За последние двадцать лет появилось немало новых, неизвестных академическому изданию писем как самого Пушкина, так и к нему (см. М. А. Цявловский. «Письма Пушкина и к Пушкину, не вошедшие в изданную Российской Академией Наук «Переписку Пушкина», М., 1925. Перечень писем Пушкина, опубликованных по выходе в свет этой брошюры, см. ниже в обзоре Л. Б. Модзалевского «Издание эпистолярных текстов»). Полное и комментированное издание писем Пушкина было предпринято в 1926 г. Б. Л. Модзалевским. Образцово выполненное издание за смертью редактора оборвалось в 1928 г. на втором томе (письма по 1830 г.). За окончанием его должно последовать полное, комментированное издание писем к Пушкину или переиздание всей переписки. Это — неотложная задача пушкиноведения.

552

Несколько лет назад в моем распоряжении оказалось значительное собрание пушкинских рукописей и бумаг и среди них не малое количество писем к Пушкину. Оно значительно пополняет переписку поэта; можно даже сказать, что с их изданием завершается публикация писем к Пушкину, по крайней мере сохраненных им самим или перечисленных — по фамилиям корреспондентов — в журнале, веденном при разборе бумаг Пушкина. В этом списке читались фамилии корреспондентов Пушкина, письма коих были разобраны и прочитаны, но оставались нам неизвестными и считались несохранившимися. С введением в читательский и исследовательский обиход нашего собрания все корреспонденты становятся нам известными почти в полном составе*.

Хронологически наше собрание почти в полном своем составе падает на 30-е годы. Характерная черта переписки Пушкина за этот, самый зрелый, период его творчества та, что она мельчает весьма заметным образом и по темам, и по корреспондентам. О переписке Пушкина вообще нужно сказать, что она сильно и к своей невыгоде отличается от переписки крупных европейских писателей — скажем, Байрона, Гете. Речь идет конечно не о письмах самого Пушкина, высоко и достойно оцененных, а о переписке вообще, о письмах к нему. Если еще до 30-х годов в переписке встречаются в порядочном сравнительно количестве письма с значительных содержанием, «на высокие темы», ценные с общественной, художественной и литературной стороны, то после 30-х годов письма падают в этом своем значении: снижается тон, мельчают интересы, мелочи жизни начинают занимать место существенное.

Несомненно, что пушкинская переписка 30-х годов отражает время, несет печать созревшей и распустившейся пышным цветом эпохи императора Николая I:

553

никогда, как в это время, не было так уверено в себе самодержавие и никогда не была так снижена и так стеснена общественность, вынужденная пробавляться мелочами жизни. Что ж, — и житейские мелочи имеют немалое значение в биографии писателя, ибо и им принадлежит формирующая роль. За 30-е годы найдется в переписке Пушкина всего десятка два писем с значительным содержанием, с полетом ввысь, остальные же необычайно обыденны, насыщены мелочами. Приходится удивляться самому количеству, в каком обыденная условность и пошлость лились со страниц этих писем на Пушкина. Каждое письмо дает тот или иной штрих к картине его жизни и характеристике быта, в котором жил и творил их невольный читатель.

Подбор писем нашего собрания конечно случаен, но и эта случайная группа тоже свидетельствует об известной закономерности быта. Мы распределяем письма по группам корреспондентов; разобранные таким образом письма дают хорошее освещение окружению Пушкина. Родные, светские знакомые, просители, обожатели или поклонники, товарищи-литераторы, официальные лица и чины, сотрудники литературные и технические, наконец дельцы, кредиторы, продавцы — вот корреспонденты Пушкина в нашем собрании. Каждое письмо в отдельности и все в совокупности дают краски для одной картины, дают материал для одной страницы биографии: со всех строк этих писем к Пушкину, изо всех уголков переписки на нас глядят будни Пушкина.

I. РОДНЫЕ

Невольно вспоминается строфа о родне из «Евгения Онегина»:

Позвольте: может быть, угодно

Теперь узнать вам от меня,

Что значат именно родные.

Родные люди вот какие:

Мы их обязаны ласкать,

Любить душевно, уважать,

И, по обычаю народа,

О рождестве их навещать,

Или по почте поздравлять,

Чтоб остальное время года

Не думали о нас они...

Итак, дай бог им долги дни!

Отношениям родственным у Пушкина по обеим линиям — своей и жениной — надо отвести яркую роль в буднях Пушкина. В изданной переписке Пушкина самым существенным пробелом является отсутствие писем жены к мужу — Натальи Николаевны Пушкиной к Александру Сергеевичу. Нам почти ясны их отношения, почти ясен образ Пушкина, но абсолютная ясность будет внесена в характеристику лишь после знакомства с ее письмами. Но их-то мы не знаем и даже не можем установить их местонахождения. В самое последнее время Н. О. Лернер вновь ставит вопрос о том, где письма Н. Н. Пушкиной к мужу¹, но отсылает ищущих ответа на неверный след — в Румянцевский музей, куда сыном Пушкина были переданы рукописи и бумаги знаменитого отца. В Румянцевском музее, что ныне Всесоюзная библиотека им. Ленина, этих писем нет и не было; нелюбопытно и бесцельно выяснение вопроса, как и почему создалось традиционное ложное представление о передаче писем жены Пушкина в Румянцевский музей. Факт остается фактом — писем здесь нет и не было. Искать их конечно надо в недрах семьи дочери Пушкина — Натальи Александровны графини Меренберг, за границей, вернее всего в Лондоне. И они конечно будут разысканы.

Нет других таких биографических материалов по истории жизни Пушкина в 30-е годы, об отсутствии которых стал бы жалеть биограф с большим огорчением. Писем Натальи Николаевны к мужу должно быть порядочное количество, но до сего времени нашлось только одно — даже не письмо, а приписка к чужому письму — в том собрании, которое находилось в моем распоряжении. Сохранилось письмо к Пушкину от 14 мая 1834 г. Натальи Ивановны Гончаровой, тещи поэта; а в этом письме оказалась приписка Натальи Николаевны. Из писем тещи до сих пор было опубликовано только одно от 4 ноября 1833 г.² Наше письмо — второе, появляющееся в печати. Пушкин не любил и не уважал матери своей жены, да и не за что было питать подобные чувства к этой опустившейся и развращенной

554

помещице. На склоне лет она была уже притчей у соседей: пила по лечебнику и утешалась ласками крепостных лакеев по очереди.

Наталья Ивановна Гончарова писала Пушкину:

Avant que de répondre à votre lettre, mon cher Alexandre Сергеевичь, je commencerai par vous remercier de bien bon l’heure de bonheur que vous m’avez procuré, en laissant venir votre femme chez moi avec les enfants; d’après les sentiments qu’elle me porte, son entrevue avec moi, aprés 3 ans d’absence ne lui a point été indifférente, néanmoins elle n’a point éprouvée d’incommodité; sa santé parait bonne, et j’espère bien pendant son séjour chez moi ne lui donne lieu à aucun désagrément; le seul regret que j’éprouve dans ce moment est celui du court séjour qu’elle se dispose à faire chez moi, au reste comme s’est un arrangement convenu entre vous, je ne puis mettre aucun obstacle à cela. Je suis sensible à la confiance que vous me témoignez dans votre lettre, et repondant l’affection que je porte à Natalie comme sur celle que vous lui portez, ce n’est point en vain que vous me l’accordez, j’espère bien la justifier jusqu’au dernier jour de ma vie! Vos enfants sont charmants et commencent à se familiariser avec moi, quoique à leur arrivée Маша прикрикивала на бабушку. — Vous me dites qu’en automne vous comptez venir chez moi, il me sera extrómement agréable de vous unir en famille.

Malgré que Natalie parait se plaire auprès de moi, pour moins le vide que votre absence lui cause est bien facile à voir en elle. Adieu vous désirant du fond de mon cœur un bonheur inaltérable, croyez-moi à jamais Votre amie.

И к этому письму сделала приписку и Наталья Николаевна Пушкина:

C’est avec peine que je me suis décidée à t’écrire, n’ayant rien à te dire, et l’ayant donné des mes nouvelles par une occasion qui a eu lieu l’un de ses jours. Maman elle-même étoit sur le point de remettre sa lettre à la poste prochain, cependant elle a craint que tu n’éprouve quelques inquiétudes en restant quelque tems sans avoir de nos nouvelles, c’est le qui l’a décidée à surmonter le sommeil et la fatigue qui l’accablent elle ainsi que moi, car nous avons été à l’air toute la journée. Tu verras d’après la lettre de Maman que nous nous portons tous très bien, ainsi je ne te dis rien à ce sujet, je termine ma lettre en t’embrassant bien tendrement, je compte t’écrire plus au long à la première occasion, ainsi adieu, porte toi bien, et ne nous oublie pas.

Lundi 14 Mai 1834. Ярополец.

Перевод:

H. И. Гончарова: Прежде чем отвечать на ваше письмо, мой дорогой Александр Сергеевич, я начну с того, что поблагодарю вас за то счастье, которое вы мне доставили, разрешив вашей жене и детям приехать ко мне; по тем чувствам, которые она ко мне питает, ее свидание со мной после трехлетней разлуки было для нее не безразлично. Впрочем она не испытала никаких неудобств, ее здоровье кажется хорошим, и я очень надеюсь, что во время ее пребывания у меня я не дам ей повода ни к каким огорчениям; в настоящий момент я испытываю чувство сожаления исключительно потому, что она предполагает так недолго погостить у меня, но раз это решено между вами, я не буду противиться этому. Я чувствую то доверие, о котором вы свидетельствуете в вашем письме; в соответствии тем чувствам, которые я питаю к Наташе и которые

555

Иллюстрация: РИСУНОК ПУШКИНА НА ОБОРОТЕ „СЧЕТА ИЗДАНИЮ СЕВЕРНЫХ ЦВЕТОВ НА 1832 ГОД“,
ИЗОБРАЖАЮЩИЙ НАТАЛЬЮ НИКОЛАЕВНУ И НА ЗАДНЕМ ПЛАНЕ САМОГО ПОЭТА

Бумаги П. Е. Щеголева (ныне в ИРЛИ), Ленинград

556

вы имеете к ней, вы не напрасно оказываете мне доверие; я надеюсь оправдать их до конца моих дней. Ваши дети прелестны и начинают привыкать ко мне, хотя Маша по приезде прикрикивала на бабушку.

Вы мне сообщаете, что осенью вы рассчитываете быть у меня, мне будет очень приятно собрать вокруг себя всю семью. Несмотря на то, что Наташа повидимому довольна своим пребыванием у меня, тем не менее легко заметить в ней ту пустоту, которую причиняет ей ваше отсутствие. До свидания, желаю вам от глубины моего сердца нерушимого счастья. Верьте, что я навсегда ваш друг.

Н. Н. Пушкина: С трудом я решилась написать тебе: мне нечего тебе сказать, все свои новости я с оказией сообщила тебе на этих днях. Маман сама хотела отложить письмо до следующей почты, но побоялась, что ты будешь испытывать некоторое беспокойство, не получая в течение некоторого времени от нас известий. Это соображение заставило ее победить свой сон и усталость, которые одолели и ее и меня, так как мы весь день пробыли на воздухе. Из письма маман ты увидишь, что мы все чувствуем себя очень хорошо. Поэтому я ничего не пишу на этот счет и кончаю письмо, нежно тебя обнимая. Думаю написать тебе побольше при первой возможности. Прощай, будь здоров и не забывай нас.

Понедельник 14 мая 1834. Ярополец.

Первое письмо, которое делается нам известным из писем Н. Н. Пушкиной к мужу, возбуждает конечно живейшее любопытство, но оно остается неудовлетворенным в высшей степени³. Слова катятся по этим гладким, ровным французским строкам, как пасхальные яйца по искусственным горкам. Не за что ухватиться, не из чего извлечь ни одной индивидуальной черточки: до того бессодержательно, плоско сообщение Н. Н. Пушкиной. Но быть может бессодержательность и есть основная характерная особенность эпистолии жены Пушкина; быть может и недошедшие пока до нас письма имеют то же отличие. В таком случае, какой уверенный и навязчивый штрих в картине пушкинских будней!

К коллективному письму Н. И. Гончаровой и ее дочери необходимо прибавить несколько пояснений. 15 апреля 1834 г. Н. Н. Пушкина с детьми: дочерью Марией (род. 19 мая 1832 г.) и сыном Александром (род. 6 июля 1833 г.) выехала из Петербурга к своим родным в имения Ярополец и Полотняный завод в Калужской губернии. 16 апреля в своем дневнике Пушкин записал: «Вчера проводил Н. Н. до Ижоры». Б. Л. Модзалевский в комментарии к этому месту дневника пишет: «Уже 17-го апреля, т. е. через сутки по отъезде жены и детей в Москву, а затем в Ярополец и Полотняный завод, Пушкин писал ей нежное письмо: «Что, женка? каково ты едешь? что-то Сашка и Машка? Христос с вами!» и т. д. Это письмо открывает собою длинный ряд прелестнейших писем поэта к жене за апрель, май, июнь, июль и начало августа — время, которое он провел в Петербурге один, в торопливом печатании «Истории Пугачевского бунта»⁴. О том, как проводила время Н. Н. Пушкина в имениях своих родных в течение почти четырех месяцев, мы можем судить только из писем самого Пушкина. Среди известных писем Пушкина нет ответа на опубликованную нами приписку Н. Н. Пушкиной, так как письмо Пушкина от 29 мая написано уже в ответ на известное нам письмо Н. Н. Пушкиной, в котором она сообщала поэту о «зубке Машином» и добавляла: «о себе не пишу, потому что не интересно»⁵.

О желании Пушкина посетить Ярополец и Полотняные заводы, о котором Пушкин писал Н. И. Гончаровой в неизвестном нам письме, было известно из письма Пушкина к жене от первой половины июля 1834 г.: «Ты хочешь непременно знать, скоро ли я у твоих ног? Изволь, моя красавица: я закладываю имение отца; это кончено будет через неделю. Я печатаю Пугачева; это займет целый месяц. Женка, женка, потерпи до половины Августа, а тут уж я к тебе и явлюсь и обниму тебя, и детей расцелую...»⁶.

557

Пушкину выехать к жене удалось лишь 25 августа, пробыл он в Полотняном заводе до начала сентября, когда вместе с женой поехал в Москву⁷.

За всю семейную жизнь с Пушкиным Наталья Николаевна только раз выезжала из Петербурга к матери. Это та поездка, из которой дошло опубликованное нами шсьмецо. Возвратилась Наталья Николаевна в Петербург не одна, а с своими сестрами, Екатериной и Александриной. Пушкин был принципиально против совместной с родственниками жизни, но он знал ужасающую семейную обстановку, в которой жили сестры Гончаровы. В московском доме царил сумасшедший, по временам буйный, отец Николай Афанасьевич; в имении в Яропольце безобразничала распущенная мамаша Наталья Ивановна. Ее чинное французское письмо мы только что привели. «Зачем ты берешь этих барышень?» спросил у Пушкина Соболевский. «Она целый день пьет и со всеми лакеями.......», отвечал Пушкин».⁸ От созерцания таких бытовых картин увезла Наталья Николаевна своих сестер в Петербург осенью 1834 г. В бумагах Пушкина сохранилось письмо, адресованное Екатерине Николаевне Гончаровой и написанное бабушкой Надеждой Платоновной Гончаровой, урожд. Мусиной-Пушкиной. Письмо приоткрывает завесу над гончаровским бытом. Мать пишет о сумасшедшем сыне, с которым она осталась одна в московском доме. Приводим это безграмотнейшее, даже для бар того времени, письмо⁹.

Катерина Николавна и Александра Николавна

не стыдно ли вам что вы кинули атца и мать больных и брат также ваш Дмитрей живет на фабрики и панятия не имеет аб атце и на маю голову кинули ево а я человек слабай где мне об ем печса мне и самой тяжело жить в нужде и большия часть я не здарова так вы побоитеся бога и неоставтя. вы знаете чем нездаров а мне тяжело выносить я не в силах ето терпеть с маим слабым здаровием я советаю меня с ним вместе не аставлять при желаниях всякова блага ваша пребуду навсегда

17 декабря 1834 года.

Н. Г.

¹ «Стройка» иллюстрированный десятидневник, № 7 от 5 мая 1930 г., статья «По следам Пушкина».

² Впервые в книге И. А. Шляпкина «Из неизданных бумаг А. С. Пушкина». СПБ, 1903, стр. 184—185; затем в «Переписке», т. III, стр. 57. Здесь же письма Пушкина к Н. И. Гончаровой, т. II, № 384, стр. 425, 556; т. III, № 863 и начало недописанного письма с факсимиле в названной книге Шляпкина, стр. 3—85. Сводка данных о Н. И. Гончаровой у Б. Л. Модзалевского: «Пушкин. Письма», т. II, стр. 409, 490, а также в статье М. А. Цявловского «Пушкин и Н. И. Гончарова» в сборн. «Ярополец», М., 1930, стр. 5—16.

³ Факсимиле приписки Н. Н. Пушкиной дано в моей книге «Дуэль и смерть Пушкина», 3-е изд., 1928, стр. 47, 51—52.

⁴ «Дневник Пушкина», ред. Б. Л. Модзалевского, 1923, стр. 14 и 158—159.

⁵ «Переписка», т. III, стр. 120.

⁶ «Переписка», т. III, стр. 152 и в следующих письмах конца июля (№ 858 и 859) и от 3 августа (№ 861).

⁷ О Яропольце и Полотняном заводе см. сборн. «Ярополец» (Труды Общества изучения Московской области), М., 1930, а также статью Вл. Гиляровского «Ярополец» в «Столице и Усадьбе» от 1 марта 1914 г., № 5, стр. 1—3 и Вас. Краснова «Усадьба Гончаровых» (там же, стр. 3—6); А. Средина «Полотняный Завод» — «Старые годы» 1910, июль — сентябрь, стр. 80—114; H. З. Керов «Экскурсия в подмосковные дворянские гнезда (о Яропольце)» — «Экскурсионный Вестник» 1914 г., № 3 стр. 58—62; С. Торопов «Яропольцы» — «Среди коллекционеров» 1924 г., № 7—8, стр. 45—46 Труды Я. К. Грота, т. III, стр. 129—133. Ю. Шамурин «Подмосковные», М., 1912, стр. 75—80 — «Русский Архив» 1900, кн. II, стр. 244—245; В. Л. Модзалевский «Малороссийский Родословник», т. I, стр. 453 и 455.

⁸ «Рассказы о Пушкине», записанные П. И. Бартеневым, ред. М. А. Цявловского, М, 1925, стр. 62—64.

⁹ Письмо было запечатано сургучной печатью со словом «Надежда». Адрес. Ея превосходительству милостивой государыне Катерине Ивановне Аряжской в Сан-Петербурге, прося покорнейше доставить Катерине Николаевне Гончаровой. Почтовые штемпеля: «Москва 1834 декабря 19»; и «получено 1834 дек. 22 полдень».

558

II. СВЕТСКИЕ ЗНАКОМЫЕ И ДРУЗЬЯ

1. ПУШКИН И ГР. Е. М. ЗАВАДОВСКАЯ

В главе восьмой «Евгения Онегина» изображен большой свет. Из путешествий, наконец надоевших, Онегин возвратился и попал, как Чацкий, с корабля на бал, в высший свет столицы. Здесь увидал Татьяну:

Она сидела у стола
С блестящей Ниной Воронскою¹,

Сей Клеопатрою Невы, —

И верно б согласились вы,

Что Нина мраморной красою

Затмить соседку не могла,
Хоть ослепительна была².

К этой блестящей мраморной красой, гордой, надменной Нине, ослепительной и блистательной, относится сохранившаяся в рукописи строфа:

Смотрите: в залу Нина входит,

Остановилась у дверей

И взгляд рассеянный обводит

Кругом внимательных гостей

В волненьи перси, плечи блещут,

Вкруг стана вьются и трепещут

Прозрачной сетью кружева,

Горит в алмазах голова;

И шелк узорной паутиной

Сквозит на розовых ногах...

Живое лицо, введенное в роман Пушкина под именем Нины, было названо еще в рассказах Богуславского, напечатанных в 1898 г. Это — графиня Завадовская, «красавица Клеопатра Невы, как называл ее покойный Пушкин». Свидетельство Богуславского не привилось в пушкиниане. Совсем недавно М. А. Цявловский категорически заключал: «рассказчик несомненно спутал гр. Е. М. Завадовскую с гр. А. Ф. Закревской: «Клеопатрою Невы» назвал Пушкин последнюю»³. В подтверждение Цявловский сослался на заметку В. В. Вересаева о «Княгине Нине»⁴. Цитируя приведенную нами строфу «Онегина» о Нине Воронской, В. В. Вересаев делает опыт расшифровки: «Если искать за персонажами Пушкина живых прототипов, — занятие, по-моему, в общем достаточно бесплодное, — то конечно естественнее всего в этой Нине Воронской, Клеопатре Невы, видеть именно Закревскую». Если искать за персонажами Пушкина живых прототипов, — повторим мы вместе с В. В. Вересаевым, — нужно опираться на более серьезные фактические указания и данные. Правда, Вересаев выдвигает только предположение, а не категорическое утверждение, какого мы ждали бы после категорической квалификации Цявловского. Предположение, выведенное из двух наблюдений: первое — 23 января 1829 г. кн. П. А. Вяземский писал Пушкину в Петербург: «Мое почтение княгине Нине. Да смотри, непременно, а не то ты из ревности и не передашь»; второе — в поэме Баратынского «Бал», вышедшей в свет в 1828 г., выведена графиня Закревская под именем княгини Нины. Но еще вопрос, разумел ли Вяземский под княгиней Ниной Закревскую; а если и разумел, то возникает новый вопрос «княгиню Нину» письма надо ли отождествлять с «Ниной Воронской» онегинской строфы. И наконец надо разобраться в той характеристике Закревской, которую дают и Вересаев, и другие комментаторы Пушкина. Аграфена Закревская, по словам Пушкина, — утешительно смешна и мила; ей он пишет стихи, а она его произвела в сводники, по довольно единогласным отзывам современников, это — распущенная женщина капризной чувственности и густого сладострастия; женщина, которую нельзя наградить эпитетами гордой, надменной, мраморной красавицы; Венера, но только медная. Но у нас есть авторитетное свидетельство о живом прототипе Нины Воронской. Князь П. А. Вяземский в неизданном еще письме к жене просит ее прислать образцы материи для Нины Воронской: «так названа Завадовская в Онегине». И сейчас же Вяземский цитирует строфу: «она сидела у стола с блестящей Ниной Воронскою» и т. д.⁵ Графиню Елену Михайловну Пушкин встречал в свете, конечно был принят в ее доме. Кроме того — обратная сторона медали! — с фамилией Завадовских Пушкин поддерживал отношения еще и по линии брата мужа красавицы,

559

известного бреттера, игрока и проходимца высшей марки графа Александра Петровича Завадовского, которого Пушкин хотел во весь рост изобразить в ненаписанном им романе «Русский Пелам».

АВТОГРАФ ПИСЬМА ГР. Е. М. ЗАВАДОВСКОЙ К ПУШКИНУ

Бумаги П. Е. Щеголева (ныне в ИРЛИ), Ленинград

Итак Ниной Воронской названа графиня Елена Михайловна Завадовская, урожденная Влодек (род. 2 декабря 1807 г., умерла 22 марта 1874 г.), женщина исключительной, прямо легендарной красоты. По сравнению с ней узнают красавиц. А. П. Ермолов, впервые увидев жену Пушкина, Наталью Николаевну, писал 21 декабря 1831 г.: «Гончаровой-Пушкиной не может женщина быть прелестнее. Здесь многие находят ее несравненно лучше красавицы Завадовской». А в Париже, на балах в 1837 г., Завадовская, по отзыву А. Н. Карамзина, была первой красавицей. По словам современницы М. Ф. Каменской, Завадовская на балах всегда убивала всех своею царственной, холодной красотой»⁶. Посвящали ей восторженные стихи и И. И. Козлов, и кн. П. А. Вяземский. В гладеньких стихах первого образ Завадовской лишен всякой индивидуальности; не то — у Вяземского. В противоположность красоте южанок

Сын севера признал другой закон...

 .............

Красавиц севера он любит безмятежность,

Чело их, чуждое язвительных страстей,

И свежесть их лица, и плеч их белоснежность,

И пламень голубой их девственных очей.

560

Он любит этот взгляд, в котором нет обмана,

Улыбку свежих уст, в которой лести нет,

Величье стройное их царственного стана

И чистой прелести ненарушимый цвет.

Он любит их речей и ласк неторопливость,

И в шуме светских игр приметные едва,

Но сердцу внятные: чувствительности живость

И, чувством звучные, немногие слова.

Красавиц севера царица молодая!

Чистейшей красоты высокий идеал!

В 1834 г. в «Библиотеке для чтения» появилось стихотворение Пушкина:

КРАСАВИЦА

(В альбом Г***)

Все  в  ней  гармония,  все диво,

Все  выше мира и страстей;

Она  покоится стыдливо

В красе торжественной своей;

Она  кругом себя  взирает:

Ей нет соперниц, нет  подруг;

Красавиц наших бледный  круг

В ее сияньи исчезает.

Куда бы  ты  ни  поспешал,

Хоть на  любовное свиданье,

Какое — б в сердце ни  питал

Ты сокровенное мечтанье;

Но встретясь с ней, смущенный,  ты

Вдруг остановишься  невольно,

Благоговея богомольно

Перед святыней  красоты.

Это стихотворение доставило немало хлопот и забот пушкинистам. Кого воспел Пушкин? В чей альбом вписаны его рукой эти величественные строфы? Буква Г с четырьмя звездочками давала простор для догадок. Разновременно назывались как вдохновительницы жена поэта, в девицах Гончарова; жена Николая I, Александра Федоровна, государыня; затем графиня Фикельмон (стали гадать на графинь). Наконец в 1930 г. нашелся автограф этого стихотворения: он оказался вырванным из альбома графини Е. М. Завадовской⁷.

Открытие за открытием. Свидетельство Вяземского о Нине Воронсной, графине Завадовской тож; листок с автографом, уцелевший от альбома графини Завадовской («Все в ней гармония, все диво...»). И еще одно открытие: в нашем собрании нашлось письмо графини Завадовской. Ровненьким, меленьким почерком графиня писала:

Vous réalisez, Monsieur, un désir bien vif, bien constant, en me permettant de vous envoyer mon Album. — Je sais apprécier l’etendue de cette aimable obligeance, et j’attache trop de prix à posséder un souvenir de votre part, pour ne pas vous être fort reconnaissante de la promesse que vous avez bien voulu me faire. — Agreez en je vous prie l’assurance, et celle de mes sentimens distingues.

Hélène Zavadovsky.

Lundi 16 Mai [1832 г.]⁸

На обороте: Monsieur Pouschkine.

Перевод:

Вы осуществляете, Милостивый Государь, живейшее и постояннейшее мое желание, разрешая мне послать к Вам мой альбом. — Я слишком ценю

561

возможность владеть памяткой от Вас, чтобы не быть Вам весьма благодарной за сделанное Вами обещание. Примите уверение, прошу Вас, в этом, как и в моих самых отличных чувствах.

Елена Завадовская.

Понедельник 16 мая

Итак в посланный графиней альбом и был вписан Пушкиным автограф стихотворения «Все в ней гармония, все диво». Почти чудом сохранился единственный листок из альбома с этими стихами Пушкина. Но можно ли вместе с М. А. Цявловским считать вопрос поконченным, можно ли считать, что одно из совершеннейших лирических стихотворений Пушкина внушено графиней Завадовской?

Иллюстрация: ГР. Е. М. ЗАВАДОВСКАЯ

гравюра из альманаха „Утренняя Заря“ (1841)

Письмецо Елены Завадовской говорит о буднях Пушкина. Поэт исправно нес альбомную повинность, уступая просьбам дам, но альбомы уездных барышен нравились ему больше светских альбомов. В альбом уездной барышни был рад писать и Пушкин

Уверен будучи душой,

Что всякий мой усердный вздор

Заслужит благосклонный взор

И что потом с улыбкой злою

Не станут важно разбирать

Остро иль нет я мог соврать.

Но совсем иным было его отношение к альбомам светских красавиц:

Великолепные альбомы,

Мученье модных рифмачей,

Вы, украшенные проворно

Толстого кистью чудотворной,

Иль Баратынского пером, —

562

Пускай сожжет вас божий гром!

Когда блистательная дама

Мне свой in-quarto подает, —

И дрожь и злость меня берет,

И шевелится эпиграмма

Во глубине моей души, —

А мадригалы им пиши!

Не мадригал ли и стихотворение, вписанное в великолепный альбом великолепной красавицы? Или: внушено ли оно красотой Елены Завадовской или, написанное раньше и по другому случаю, оно попало на страницы альбома как вынужденная дань будничным условностям?

2. ПУШКИН И ГРАФ РИЧЧИ

Издаваемые нами впервые два письма графа Риччи к Пушкину возвращают нас к приятному для поэта времени — к первым годам после возвращения из ссылки, к московскому великосветскому кружку княгини Зинаиды Волконской. Здесь, в этом кружке, и произошло знакомство Пушкина с графом Риччи. Граф Риччи — колоритнейшая фигура на фоне барской жизни в Москве, красавец-итальянец, одаренный певец-музыкант, женатый на дочери генерал-лейтенанта Петра Михайловича Лунина, Екатерине Петровне (род. в 1787 г., ум. 8 февраля 1886 г.), также певице и музыкантше. Об исключительных вокальных способностях и о выдающихся голосах супругов Риччи сохранилось немало воспоминаний и характеристик. Первое хронологическое упоминание о Риччи и отзыв об его пении находим в письме А. Я. Булгакова к брату из Москвы от 7 декабря 1820 г.: «Я провел прекрасный вечер вчера у Лунина. Ну брат, как Риччи поет, заслушаться надобно. Nous étions en petit comité, и он, видя все страстных охотников, не жалел ни своего, ни жениного голоса, пел раз 8; давно я так не ликовал в музыке; уж меня так тешило, что после ужина даже дали трубку, и я, покуривая, слушал славную музыку. Je le prendrai au mot, et certes j’irai le voir souvent. Lui, Ricci, a l’air très comme il faut, malgré la langue de vipère de Bogolouboff qui prétend qu’il aura été chanteur à quelque théâtre d’Italie»⁹.

По отзыву графа М. Д. Бутурлина, встречавшего Риччи в 1824 г. в салон З. А. Волконской, «графиня Риччи славилась когда-то певицею первого из аматерок разряда; но в мое время она была уже далеко не молода и артистическая ее звезда померкла: голос, хотя еще обширный, высказывался визгливостию и был не всегда верной интонации. Граф Риччи, десятью если не более годами моложе жены, был флорентинец без всякого состояния. Певал он с большим вкусом и методом, но басовый голос его был не ясен (voix voilée) и не силен, отчего нельзя было ему пускаться на сцену и на публичные концерты. Был он превосходный комнатный певец и особенно хорошо певал французские своего сочинения романсы тогда бывшие в ходу в Москве... Супруги Риччи жили довольно открыто в своем доме у верхней части Тверского бульвара, на углу Ситниковского переулка и Бронной. В середине 1827 г. они разъехались; граф возвратился в Италию, и о нем более я ничего не слыхал ни в России, ни в Италии, где я жил позднее»¹⁰. В действительности супруги разъехались несколько позднее¹¹, в конце 1828 г. 18 октября этого года Риччи вместе с Соболевским выехал из Москвы¹².

О «положении» Риччи любопытно свидетельство А. Я. Булгакова в письме к брату от 31 мая 1826 г.:

«Вчера гр. Риччи представлялась; на то, видно, была воля государыни, но почему имела она хвост в полтора аршина и плерезы в вершок, когда муж ее только что разве в 14 классе записан [кн. Н. Б.] Юсуповым к Кремлевской Экспедиции? Вот что очень занимает и беспокоит барынь наших»¹³. И в письме от 10/Х 1826 г.: «Юсуповские представления не совсем удались. Он и в Архангельском опять просил об Риччи, но государь отвечал: «он служит менее года, рано дать ему 14 класс, но через год я это сделаю, ежели будете им довольны. А о камер-юнкерстве и речи не было»¹⁴. Повидимому граф Риччи был только причислен к «Экспедиции Кремлевского строения в Москве», главноначальствующим коей был кн. Н. Б. Юсупов, и поэтому, не имея даже чина 14-го класса, не значится в списках Экспедиции ни в 1826, ни в 1827 г.¹⁵ Из письма А. Я. Булгакова к брату еще 27 сентября 1826 г. видно, что по Москве ходил слух о предстоящем пожаловании гр. Риччи в камер-юнкеры, который, впрочем, не оправдался и он никакой ни служебной ни придворной карьеры не сделал¹⁶.

563

В 1833 г. кн. П. А. Вяземский 6 февраля писал А. И. Тургеневу: «Кланяйся от меня графу Риччи и благодари его за память обо мне; и моя верна ему. Что голос его, здравствует ли? Дай бог ему здоровие! Я обязан ему многими сладостными минутами. А что голос княгини Зенеиды? Сохранила ли она его посреди болезней своих? Здесь нет такого музыкального мира, как бывало у нее, в Москве. Там музыка входила всеми порами, on était saturé d’harmonie... Дом ее был, как волшебный замок музыкальной феи: ногою ступишь на порог, раздаются созвучия; до чегодо чего ни дотронешься, тысяча слов гармонических откликнется. Там стены пели; там мысли, чувства, разговор, движения, все было пение»¹⁷.

В этом-то «волшебном замке» княгини З. А. Волконской познакомился Пушкин по возвращении в 1826 г. из своего Михайловского «заточения» с графом Риччи, о котором после отъезда последнего в конце 1828 г. в Италию Пушкин упоминал в январе 1829 г. в письме своем кн. П. А. Вяземскому: «С моей стороны, я от раутов в восхищении и отдыхаю от проклятых обедов Зинаиды (Дай бог ей ни дна ни покрышки, т. е. ни Италии ни графа Риччи!)»¹⁸. Кроме голоса граф Риччи обладал еще и поэтическим дарованием. Известно его стихотворение «Лотос» в переводе С. П. Шевырева с итальянского, напечатанное в «Московском Вестнике» с таким примечанием переводчика: «Подлинник написан графом Риччи. Кстати известим наших читателей, что гр. Риччи, с успехом занимающийся итальянскою словесностью, посвящает досуги свои переводам образцовых пиес русских. Дабы познакомить Италию с произведениями нашего родного Севера, он намерен издать русскую Антологию на итальянском языке. Многие пиесы переведены им весьма удачно, а именно: На смерть К. Мещерского, соч. Державина, Светлана Жуковского, Демон и Пророк Пушкина. Переводчик умел сочетать удивительную близость к подлиннику с изяществом выражения»¹⁹. К сожалению не удалось установить, были ли переводы где-либо напечатаны самим гр. Риччи и вышла ли в свет его «Антология», но теперь, после находки писем Риччи к Пушкину и приложенных к ним переводов, совершенно ясно, что Шевырев узнал об этих переводах или от самого Риччи или от Пушкина. Приходится жалеть только, то не сохранилось отзыва самого Пушкина об этих переводах. Письмо Пушкина в печати не появлялось и возможно, что оно хранится где-нибудь в Италии. О каком-то стихотворении гр. Риччи в 1833 г. упоминает А. И. Тургенев в письме из Неаполя от 12 марта 1833 г. к кн. П. А. Вяземскому; говоря о монастыре св. Венедикта в Monte Cassino, Тургенев писал: «а Данте и недавно Риччи воспели сию обитель и установителя оной св. Бенедикта. Che terra addusse la verita che tanto ci sublima»²⁰. Этими данными и исчерпываются наши сведения о поэтических произведениях гр. Риччи. После отъезда его в Италию, в конце 1828 г., упоминания о нем в переписке и мемуарах русских современников прекращаются²¹.

Первое письмо Риччи не датировано, но без риска ошибки его можно отнести к 1828 году. — Пушкин был в Петербурге.

Depuis quelque temps, aimable M-r Pouchkin, je me suis adonné à un des fléaux (au dire de Byron) des Ecrivains, à la traduction. Votre grand talent ne pouvait pas m’échapper, aussi je vous envoie un petit échantillon de la manière dont je vous estropie.

Ecrivez moi ce que vous en pensez, et si vous me trouvez plus fidèle que vous en amour, soyez assez bon pour m’indiquer les pièces ou fragments, que vous voudréez voir passer dans notre langue. Ce qui vous rendrait adorable à mes yeux, ce serait de m’envoyer quelques morceaux de votre Boris Godounoff, que je ne confierai à personne. Mad-me la Pr-sse Zeneide a envoyé à M-r Kasloff une Ode de Derjavin traduite par moi. Vous me feriez grand plaisir d’y jeter les yeux, et de m’en parler sans phrases. Mon éditeur, toujours la Pr-sse Zeneide, veut absolument vous faire connaître deux pièces de vers de mon cru, que la Pr-sse Abalienski recevra d’elle. Si Oneghin Boyan — Pouchkin veut arracher un moment à son dolce far niente (ce qui ne l’empèche pas de faire beaucoup) — en ma faveur, je lui en serai bien reconnaissant.

Votre tout dévoué

Ricci.

564

Перевод:

С некоторых пор, любезный господин Пушкин, я предался одному из бичей (по выражению Байрона) для писателей — переводу. Ваш большой талант не мог от меня укрыться, поэтому я посылаю вам образчик того, как я вас калечу.

Напишите мне, что вы об этом думаете, и если вы считаете, что я более верен в любви, чем вы, будьте добры, укажите мне вещи или отрывки, которые вы желали бы видеть переведенными на наш язык. На мой взгляд было бы очаровательно, если бы вы прислали мне несколько отрывков из вашего Бориса Годунова, которых я не доверю никому. Княгиня Зинаида послала господину Козлову одну оду Державина в моем переводе. Вы мне доставите большое удовольствие, если просмотрите ее и выскажетесь о ней без прикрас. Мой издатель, все та же княгиня Зинаида, хочет непременно вас познакомить с двумя стихотворениями моего изделия, которые получит от нее княгиня Оболенская. Если баян Онегина — Пушкин пожелает уделить мне минутку из своего dolce far niente (которое не мешает ему много работать), — я буду ему весьма признателен за это²².

Весьма преданный вам Риччи.

При письме был приложен следующий перевод пушкинского «Демона»:

IL GENIO MALEFICO

Nei di che nuovi eran  per  me beato

De  l’esistenza i moti, e il doice  incanto

D’un guardo, e della selva il  fremer  grato,

De l’usignuolo ed  il  notturno canto;

Allor quando i sublimi sentimenti,

La libertà, la gloria, l’amore

E de l’arti gli  inspiratori accenti

Fluire il sangue fean con tanto ardore;

L’ore de la speranza, e del diletto

D’angoscioso oscurando e pronto allarme,

Allor tal  genio di malizia infetto

Occultamente diessi a visitarme.

Tu il  nostro incontro ognor tristo ed acerbo;

L’amaro suo sorriso, e le suo fosco,

E strano sguardo, il velenoso verbo

Versavanmi nel cuor gelido tosco.

D’inesausta calunnia traboccante

La providenza lo suo ardir tentava;

Illusion lo di beltà brillante

Era per el; l’inspirazion spregiava.

Ad amor non credeva, a libertate;

Su la vita volgea maligni i rai;

E di natura ne l’immensitate

Ei nulla benedicer volle mai.

Пушкин отозвался на просьбу Риччи письмом, которое до нас не дошло и о содержании которого мы можем до некоторой степени судить по ответному письму Риччи от 1 мая 1828 г.

565

Que de remerciments ne vous dois je, Monsieur Pouchkin, pour l’aimable et vraiment flatteuse lettre que vous m’avez écrite. Vous avez lu mes vers avec d’oeil toujours philanthropique de l’homme à grand talent, qui cherche toujours et en toutes choses le bon côté; tandis que la médiocrité fait étalage de son savoir pédantesque en glissant sur ce qui pourrait etre loué, et appuyant de toutes ses forces sur le côté critiquable. Vous ne pouviez donc pas porter d’autre jugement; mais quant aux prières, que je vous adressais, vous avez complètement éludé la question, et c’est de cela que je ne vous sais nullement gré. Laissons de côté la demande peut être indiscrète que je vous avais faite, quoique très décidé a garder inviolablement la secret; mais pour la faveur, que je vous demandais de m’indiquer les Poésies légères, et fragments des pièces déjà publiées, que vous préféreriez voir traduites je ne vous ferai pas grâce, et je réitère ma demande. En choisissant moi-même, je crains de faire comme Alfieri quand à trois reprises il a entrepris de faire des extraits du Dante, et qu’il s’est trouvé à la fin l’avoir, toutes les trois fois, copié en entier. Je ne serais nullement éloigné de le faire; mais m’étant engagé pour le moment à donner un recueil de différents Poètes Russes, je ne puis pas m’adonner à un travail qui me mènerait trop loin: ainsi point de quartier: indiquez seulement: je ne vous demande pas de faire copier; cela serait inutile. Je joins ici la traduction de Державин, et votre Prophéte. De grâce, donnez moi votre avis bien sincère là — dessus; je vous jure par Apollon que je prendrai votre critique comme une marque d’estime, et d’amitié.

Иллюстрация: РИСУНКИ ПУШКИНА НА ОБОРОТЕ „СЧЕТА ИЗДАНИЮ СЕВЕРНЫХ ЦВЕТОВ НА 1832 ГОД“

Бумаги П. Е. Щеголева (ныне в ИРЛИ), Ленинград

Avez vous lu mon printemps? C’est un souvenir de ma jeunesse et de ma belle Patrie. La Poésie, cette magiciénne, par un charme puissant, donne

566

a ses adeptes le pouvoir de fouiller dans les ruines des temps, et d’y apercevoir encore les ombres des jouissances passées. — Vous allez donc, nouvel Ossian, la lance et la lyre en main, chanter la gloire et les combats; peut être, comme le Poète de Ferrari cantar l’ armi pietose e il capitano, — cheil gran sepolcro libero di Cristo. Toujours, et pour sûr, puiser de nouvelles inspirations, et ajouter à l’éclat dont vous avez déjà orné la poésie Russe. Gloire et plaisir, voici les voeux que je forme pour vous, et pour moi votre agrément aux sentiments d’admiration et de devouement que je vous porte.

Moscou: 1 may 1828.

C. Ricci.

P. S. Je viens d’apprendre que vous avez changé de projets: je m’en réjouis pour mon compte. Ne pourrions nous pas espérer de vous voir? M-me la Pr-sse Wolkonski me charge de vous rappeler votre promesse, et de lui envoyer votre portrait.

Перевод:

Как благодарен я вам, господин Пушкин, за любезное и поистине лестное письмо, которое вы мне написали! Вы прочли мои стихи глазами человека большого таланта, который всегда бывает филантропом и ищет всегда и во всем хорошую сторону, тогда как, наоборот, посредственность всегда стремится выставить напоказ свою педантичную ученость и проходит мимо того, что могло бы заслужить похвалу, изо всех сил подчеркивая то, к чему можно отнестись критически. Иначе судить вы и не могли; но что касается просьбы, с которой я к вам обращался, то вы совершенно обошли этот вопрос, что отнюдь не вызывает моей признательности. Оставим в стороне мою просьбу, быть может нескромную, хотя и связанную с твердой моей решимостью сохранить тайну; но я не могу уволить вас от исполнения другой моей просьбы, которую я теперь снова повторяю, именно — указать, какие из небольших стихотворений и отрывков ваших, уже напечатанных, вы желали бы видеть в переводе. Выбирая сам, я рискую попасть в положение Альфиери, который три раза собирался сделать выборку из Данте и в конце концов трижды переписал Данте целиком. Я отнюдь не уклонился бы от того, чтобы поступить так же, но, будучи теперь занят составлением сборника из разных русских поэтов, я не могу отдаться работе, которая завела бы меня слишком далеко. Итак, нет пощады; укажите только, я не прошу вас переписывать стихи — это было бы излишне. Прилагаю к моему письму перевод из Державина и вашего «Пророка». Пожалуйста сообщите мне ваше искреннее мнение по поводу моих переводов и я клянусь вам Аполлоном, что сочту знаком уважения и дружбы вашу критику.

Читали ли вы мою «Весну»? Это воспоминание о моей юности и о моей прекрасной родине. Волшебница-поэзия силою своих могущественных чар одаряет своих приверженцев властью блуждать в руинах прошлого и улавливать там тени прошлых наслаждений. Вы же, новый Оссиан, будете с копьем и лирой в руке воспевать славу и сражения; может быть как феррарский поэт — «петь благочестивое оружие и полководца, освободившего гроб господень», а уж во всяком случае почерпать новое вдохновение и увеличивать блеск, которым вы уже украсили русскую поэзию. Слава и удовольствия — вот мое пожелание вам; это для вас, для себя же я лишь прошу, чтобы вы приняли выражения моего восхищения и преданности.

Москва, 1 мая 1828 г.

К. Риччи.

567

Я только что узнал, что вы переменили ваши планы, и обрадовался за себя. Не могли бы мы надеяться повидать вас? Княгиня Волконская поручает мне напомнить вам ваше обещание и прислать ей ваш портрет²³.

К письму приложены переводы пушкинского «Пророка» и оды Державина «На смерть князя Мещерского». Воспроизводим здесь только перевод стихов Пушкина.

IL  PROFETA

Da  spiritual  sete  tormentato

I’ mi traeva in un  triste deserto:

Allor che un Serafin sei volte alato

D’innanzi al  guardo mio si  fù offerto.

Lievi quai sogno, a  fior de gli occhi  miei

Passò sue dita, e, nel futur veggenti,

Spalancaronsi gli occhi, uguali a quei

D’aquila che sul nido si spaventi.

E gli di tanger le mie orecchie assunse,

E di suono riempielle, e di  frastuono:

E fin de’ Cieli il fremito a me giunse;

E de gli Angioli l’ elevato volo;

Fra l’acque e il gir del popolo marino;

E ne le valli il crescer de le piante.

Ed egli fèsi a le mie labbra chino,

E ne strappò la lingua mia peccante,

E mensognera, e frivola, e maligna;

Ed il dardo del savio serpente

Innestò con la destra sua sanguigna,

Ne le mie labbra assiderate, e spente.

Ed ei fendèmi, con la spada il petto,

E palpitante il cuor fuori n’emerse,

E de l’aperto vedovo ricetto

Infuocato carbon nel vano immerse.

I’ nel deserto, quai cadaver, steso

Giacea, e la voce scossemi de l’Alto:

«Sorgi, о profeta, e vide, e audi, disse,

Adempi cio che mia mente prefisse,

E i mar scorrendo, e lo terrestre spalto

Ogniun que cuor sia da tue verba acceso.

Nota. Je vous prie, Monsieur, de remarquer, que ce n’est pas une cheville. La lange Italienne n’a pas de mot pour définir le sexe de l’Aigle. Aquila se dit du mâle, comme de la femelle, ce qui m’a décidé, pour rendre la beauté de votre immage, a mettre l’aigle dans une position, qui indique son sexe, et la possibilité d’epprouver la frageur, qui génériquement n’est pas dans le caractère fier er courageux de ce noble animal. Voici mes raisons: cependant votre opinion sur cela, comme sur le reste de cette traduction, plus elle sera franchement énoncée, plus elle me prouvera, que vous en faites quelque cas, et que vous honorez de votre amitié votre traducteur, et avant tout le véritable admirateur de votre grand génie, qui — sovra gli altri qual aquila vola.

568

Перевод примечания:

Прошу вас, милостивый государь, заметить, что здесь отсутствуют «затычки» [лишние слова]. В итальянском языке нет слова для определения пола орла. «Aquila» говорится как о самце, так и о самке, и эта заставило меня для передачи прекрасного вашего образа поставить орла в положение, которое указывало бы на его пол²⁴ и на причину, по которой он испытывает страх, — чувство, вообще говоря, не свойственное гордой и смелой породе этого благородного животного. Вот мои основания. Однако ваше мнение об этом, как и об остальных частях перевода, чем откровеннее будет оно выражено, тем более докажет мне, что вы обратили на него некоторое внимание и что вы дарите своей лестной дружбой вашего переводчика — и прежде всего истинного поклонника вашего великого таланта, который над прочими парит орлиным полетом²⁵.

3.  ПУШКИН И В. С. ГОЛИЦЫН

Сближение Пушкина с князем Владимиром Сергеевичем Голицыным (1794—1861), одним из самых блестящих представителей московского большого света конца 20-х — начала 30-х годов, относится вероятно к осени 1829 г.

Предшественник Н. Н. Раевского по командованию Нижегордским драгунским полком, из сферы боевых действий которого под Арзрумом только что возвратился Пушкин, кн. В. С. Голицын свою вынужденную отставку (уже вторую по счету) скрашивал легким политическим фрондерством в московском Английском клубе, музыкальными вечерами, картами, кутежами и бесчисленными любовными похождениями. «Он был тонкий гастроном, — отмечал в своих воспоминаниях один из его современников, — любил хорошо поесть, а еще больше угощать других, и великий мастер устраивать всякие светские увеселения: сочинял стихи, водевили, пел комические или сатирические куплеты собственного сочинения и сам себе аккомпанировал на фортепиано. Для знакомства он был человек неоценимый, по приятности своего общества, любезной обязательности, по простоте и добродушию обращения, по увлекательному, ровному характеру и постоянству своего расположения»²⁶.

Своими музыкальными и литературными связями кн. В. С. Голицын очень дорожил и хотя сам печатался очень редко, но был известен как автор русских переработок либретто двух популярнейших в свое время опер — «Страделлы» и «Немой из Портичи». С Пушкиным он сблизился вероятно через П. В. Нащокина и, как свидетельствует печатаемое нами его письмо от 25 июня 1830 г., оказался даже полезным поэту своими сведениями о «Дон Жуане». Вот текст письма:

Дон Жуана должен я отложить, почтеннейший Александр Сергеевич, до завтра;

Кокошкин вздумал дать сего дня маскерад

и хоры с музыкой назначены в парад;

— чтоб горю моему немного пособить

намерен вечер сей я в английском убить²⁷.

Проклятые музы ни на минуту не дают мне покоя и чтоб отомстить им хоть несколько, я решился в четверостишиях своих женских рифм не употреблять никогда, в чем вы сегодня получаете ясное доказательство.

Завтра в восемь часов вечера жена моя и я нижайший ожидаем Вашего посещения с нетерпением, равняющимся искренней преданности моей к вам.

Покорный раб

Владимир Галицын.

25-го. Среда.

На обороте:  À Monsieur  Monsieur Alexandre de Pouchkine.

Le  P. Wladimir  Galitzin.

569

АВТОГРАФ ПИСЬМА НЕИЗВЕСТНОЙ СВЕТСКОЙ ЖЕНЩИНЫ К ПУШКИНУ

Бумаги П. Е. Щеголева (ныне в ИРЛИ), Ленинград

570

Замечание о «Дон Жуане» не случайно — оно относилось или к предстоявшему исполнению каких-либо частей оперы Моцарта на одном из музыкальных вечеров у В. С. Голицына, или скорее к совместному обсуждению итальянского текста либретто «Дон Жуана», понадобившегося Пушкину в пору его работы над «Каменным гостем».

В числе возможных источников последнего указывается обычно и либретто Да-Понте (1787 г.) и новелла Гофмана «Дон Жуан» (1813 г.). Следует отметить однако, что новая мувыкальная и литературная интерпретация фабулы «Дон Жуана» привлекла внимание к себе с конца 20-х годов не одного Пушкина. В сезон 1828/1829 г. поставлен был на сцене петербургского Большого театра «Дон Жуан» Моцарта²⁸, а в 1829 г. вышел в свет французский перевод «Дон Жуана» Гофмана («La Revue de Paris», 1829, septembre), перепечатанный в 1830 г. («Oeuvres complètes de E. T. A. Hoffmann», v. VIII, Paris, 1830, p. 153—182). Об исключительном успехе этого перевода, обеспечившего выход «Дон Жуана» Гофмана в мировую литературу, свидетельствуют строки опубликованной в 1832 г. «Намуны» Мюссе о старых и новых опытах интерпретации образа «Дон Жуана»:

Il en est un plus grand, plus beau, plus poétique,

Que personne n’a fait, que Mozart a rêvé,

Qu’ Hoffmann a vu passer, au son de la musique,

Sous un éclair divin de sa nuit fantastique,

Admirable portrait qu’il n’a point achevé,

Et que de notre temps Schakespeare aurait trouvé

(«Namouna»,  2,  str.  24).

Как некоторый отклик на новую постановку «Дон Жуана» и на особенности толкования этого образа в новелле Гофмана можно рассматривать и обращение Пушкина к фабуле «Дон Жуана». Консультация же В. С. Голицына понадобилась ему вероятно для оживления в памяти материалов Моцарта и Да-Понте.

Характерно, что в великосветских кругах В. С. Голицын с конца 10-х годов считался совершенным воплощением традиционного образа «Дон Жуана»:

«Его называли Аполлоном, он имел силу Геркулеса и был ума веселого, затейливого, и оттого вся жизнь его была сцеплением проказ, иногда жестоких, иногда преступных, редко безвинных», писал близко знавший его Ф. Ф. Вигель («Записки» ч. I, M., 1892, стр. 128). Одна из любовных авантюр кн. В. С. Голицына — трагическая история его связи с кн. Туркестановой, фавориткой Александра I, отравившейся после родов, — записана в дневнике Пушкина 8 марта 1834 г.

———

Письмо князя В. С. Голицына к Пушкину от 25 [июня 1830 г.] печатается впервые. Два других письма его же (от лета 1830 г. и от 21/III 1835 г.) давно уже вошли в «Переписку Пушкина», т. II, стр. 205—206 и т. III, стр. 213—214. Четвертое письмо (от 12 апреля 1831 г.) публикуется в приложении к настоящей работе. Точная дата печатаемого нами письма установлена Л. Б. Модзалевским путем сопоставления точных дат о времени всех возможных встреч Пушкина с Голицыным в Москве (о последней же свидетельствует упоминание о маскараде у Кокошкина) с календарными выкладками о месяцах и годах совпадения «25-го» числа со «средою». Менее вероятно приурочение письма к 25 сентября 1829 г., а также к 25 февраля или 25 марта 1831 г. (см. «Сокращенный календарь на тысячу лет» Н. Туркестанова, СПБ., 1868). В первом случае пришлось бы знакомство и сближение Пушкина с В. С. Голицыным датировать первыми же днями после его возвращения с Кавказа, для чего нет у нас никаких оснований; во втором же и в третьем случае трудно было бы объяснить молчание в пригласительной светской записке о жене поэта. Сводку ранее известных скудных данных о Пушкине и В. С. Голицыне см. в примечаниях Б. Л. Модзалевского к «Дневнику Пушкина», Л., 1923 стр. 104—105. Об участии его в «Телескопе» (под псевдонимом «М») поминает H. H. Голицын в «Материалах для полной родословной росписи кн. Голицыных», Киев, 1880, стр. 149.

4. ЗАПИСКА НЕИЗВЕСТНОЙ СВЕТСКОЙ ЖЕНЩИНЫ

К тому же периоду, что и письмо В. С. Голицына, относится вероятно и записка к Пушкину неизвестной нам светской женщины, инициалы которой расшифровать

571

тем труднее, что первый из них может обозначать не имя, а титул «Comtesse»).

J’ai oubliée l’autre jour que c’était à Dimanche que j’avais remis le plaisir de vous voir. J’ai oubliée qu’il fallait commencer sa journée par la messe et que je devais la continuer par des visites et courses d’affaires. J’en suis desolée car cela va retarder jusqu’à demain soir le plaisir de vous voir et celui de vous entendre. J’espère que vous n’oublierez pas la soirée de Lundi et que vous ne m’en voudrez pas trop de mon importunité la faveur de toute l’admiraton que je vous porte.

C. S.

à Dimanche matin.

На обороте: Monsieur Alexandre Pouschkine.

Перевод:

Я забыла в прошлый раз, что удовольствие видеть вас я отнесла на воскресенье. Я забыла, что мне предстояло начать этот день с обедни, а продолжать его визитами и деловыми поездками. Я очень об этом сожалею, так как удовольствие увидеть и послушать Вас откладывается до завтрашнего вечера. Надеюсь, Вы не забудете о вечере в понедельник и не будете на меня очень сердиться за мою надоедливость, во внимание к чувству глубокого почитания, с которым я к Вам отношусь.

К. С.

Воскресенье утром.

5. ПУШКИН И НИКОЛАЙ РАЕВСКИЙ

Дружеские отношения, связывавшие Пушкина в течение многих лет с Николаем Николаевичем Раевским (1801—1843), необычайно скудно отражены в дошедших до нас частях их переписки. Документы последней обоими корреспондентами видимо уничтожались и до последнего времени представлены были в печати лишь одним черновым письмом Пушкина от конца июля 1825 г. да двумя обращениями к нему Н. Н. Раевского, относящимися к 1824—1825 гг. (В «Переписку» Пушкина включаются, правда, еще наброски предисловия к «Борису Годунову», начатого в форме литературно-теоретического письма к Н. Н. Раевскому, но тексты эти конечно никакого отношения к корреспонденции поэта не имеют.)

Печатаемая нами неизвестная записка Н. Н. Раевского к Пушкину интересна прежде всего временем ее написания. Это вероятно апрель 1832 г., когда Н. Н. Раевский жил в Петербурге, упорно домогаясь в течение нескольких месяцев политической реабилитации (он был 14 декабря 1829 г. отстранен от командования бригадой за излишнюю близость на Кавказе с подчиненными ему ссыльными декабристами), а Пушкин находился в апогее своих успехов в высших административных кругах и при дворе, готовился быть редактором официозной газеты и, причисленный по личному распоряжению Николая I к коллегии иностранных дел для работ над собиранием материалов по «Истории Петра Великого», имел все основания считать свое положение совершенно упроченным, влиятельным и почетным.

Вот текст заметки:

Mon cher ami, je voulais me présenter ce matin chez vous pour offrir mes hommages à votre femme; mais un fort refroidissement me retient à la maison pour plusieurs jours. Venez de grâce me voir, j’ai grand besoin de vous consulter sur une lettre que je dois écrire par rapport à mon frère. — Dinons ensemble.

Перевод:

Мой дорогой друг, я собирался сегодня явиться к вам, чтобы засвидетельствовать мое почтение вашей жене, но сильная простуда удерживает меня дома несколько дней. Умоляю вас зайти ко мне, мне очень нужно

572

с вами посоветоваться об одном письме, которое я должен написать и которое касается моего брата. Пообедаем вместе.

——

В 1821 г., посвящая Н. Н. Раевскому «Кавказского пленника», ссыльный Пушкин противопоставлял себя — «постигнутого гоненьем», «жертву клеветы, измены и невежд» — своему счастливому другу. «Важные услуги, для меня вечно незабвенные» ассоциировал Пушкин с именем Н. Н. Раевского и в письме своем к брату от 24 сентября 1820 г.

Через двенадцать лет роли их переменились: жертвой «клеветы, измены и невежд» сделался Н. Н. Раевский, а некоторые «важные услуги» опальному генералу оказывал уже Пушкин. Советы и помощь последнего вероятно очень пригодились Н. Н. Раевскому при восстановлении его петербургских связей и даже в хлопотах по служебным делам. Так, до нас дошел черновик прошения Н. Н. Раевского на имя военного министра графа А. И. Чернышева, выправленный и отредактированный Пушкиным в начале 1832 г. (см. «Архив Раевских», т. II, стр. 107—108). Когда же Н. Н. Раевский добился наконец восстановления своего прежнего служебного положения, он весною 1832 г. начал через А. Х. Бенкендорфа хлопотать о снятии опалы со своего брата — Александра Николаевича Раевского (1795—1868), высланного в 1828 г. из Одессы в Полтаву без права въезда в столицы за бурное столкновение, на интимно-личной почве, с графом М. С. Воронцовым. Пушкин, как известно, был некоторое время очень дружен с А. Н. Раевским и хотя в 1824 г. разошелся с ним (отзвуки их сложных отношений запечатлены в «Демоне» и «Коварности»), но с исключительным участием реагировал на арест его после 14 декабря, горячо отозвался на высылку его из Одессы в 1828 г. и, как свидетельствует печатаемая нами записка, помогал Н. Н. Раевскому в его хлопотах о брате в 1832 г.

Упоминание об этих хлопотах позволяет довольно точно датировать и свидание Раевского с Пушкиным, о котором шла речь в самом конце письма («Venez de grâce me voir, j’ai grand besoin de vous consulter sur une lettre que je dois écrire par rapport à mon frère»).

Дело в том, что 17 апреля 1832 г. датировано было письмо на имя А. Х. Бенкендорфа, поданное от имени матери А. Н. и Н. Н. Раевских о разрешении ее старшему сыну въезда в столицы. Судя по тому, что Пушкин принимал деятельное участие во всех прежних хлопотах Н. Н. Раевского, обдумывая вместе с ним все его мероприятия, тщательно редактируя, а иногда вероятно и составляя его официальные письма, он и в этом случае явился ближайшим консультантом своего старого приятеля. Подлинный текст прошения, составленного ими, в печати неизвестен (он хранится вероятно в архиве III Отделения), но дата и содержание его устанавливаются по официальному ответу на имя С. А. Раевской, опубликованному в «Архиве Раевских», т. II, СПБ, 1909, стр. 123. Сводку ранее известных материалов о Н. Н. Раевском и об отношениях его к Пушкину см. в соорнике статей Л. Н. Майкова «Пушкин», СПБ., стр. 137—161.

6. ЗАПИСКА С. Н. ДИРИНА

Certain de plaisir que vous aurez à apprendre quelque chose de nouveau sur Guillaume, je vous envoie ces lettres tant nouvellement arrivées de Sibérie. La lettre russe est de son frère Michel et vous fera rire à la seconde page. La lettre allemande est de lui-même et vous fera plaisir si vous parvenez à la déchiffrer. Je ne puis vous laisser ni l’une ni l’autre pour plus de tems que vous ne mettrez à les lire car je les ai escamotées à la mère pour vous en faire part.

Je  souhaite  le  bonjour  à  Александр  Сергеевич  et  suis  pour  la  vie

son  très  humble

[1836]

Dirin.

Перевод:

Уверен, что с удовольствием услышите нечто новое относительно Вильгельма и посылаю Вам эти письма, только что прибывшие из Сибири.

573

Русское письмо от его брата Михаила, и на второй странице вы будете смеяться. Письмо немецкое от самого Вильгельма и вам доставит удовольствие расшифровать его. Не могу вам оставить ни того ни другого дольше, чем вам понадобится времени, чтобы их прочитать, ибо я их стащил у матери, чтобы познакомить вас с ними.

С пожеланиями Александру Сергеевичу всего доброго

остаюсь до конца жизни покорнейший 

Дирин.

Иллюстрация: ЭКЗЕМПЛЯР КНИГИ СИЛЬВИО ПЕЛИККО „ОБ ОБЯЗАННОСТЯХ ЧЕЛОВЕКА“ С ДАРСТВЕННОЙ
НАДПИСЬЮ ПЕРЕВОДЧИКА С. Н. ДИРИНА ПУШКИНУ

Институт Русской Литературы, Ленинград

Письмо Сергея Николаевича Дирина печатается впервые. Датируется оно 1836 г. потому, что только 14/XII 1835 г. В. К. Кюхельбекер был освобожден из Свеаборгской крепости и отправлен на поселение в г. Баргузин, Иркутской губернии, где уже с 1831 г. находился, отбыв срок своего тюремного заключения, его брат Михаил Карлович Кюхельбекер, член Северного тайного общества и активный участник событий 14 декабря. Спешность, с которою было доставлено Пушкину для прочтения письмо Кюхельбекера, объясняется вероятно тем, что это были первые вести от него с «воли».

С. Н. Дирин (1814—1839), воспитанник СПБ. Благородного пансиона, чиновник департамента государственного казначейства, а с 19 августа 1836 г. помощник редактора официозного «Журнала мануфактур и торговли», был связан очень близкими дружескими и родственными отношениями со всею семьей Кюхельбекеров. Как свидетельствуют воспоминания И. И. Панаева, приятеля С. Н. Дирина, родные последнего «получали через III Отделение письма от ссыльного Кюхельбекера, в которых всегда почти упоминалось о Пушкине, и Дирин носил обыкновенно эти письма показывать Пушкину. Через несколько лет после смерти Дирина я как-то завел речь об нем и об его отношениях к Пушкину с П. А. П[летневым] — «А знаете

574

ли, почему Пушкин был так внимателен и вежлив к нему?» — «Почему же? Ведь он был со всеми таков?» — «Нет, — отвечал Плетнев, — с ним он был особенно внимателен — и вот почему. Я как-то раз утром зашел к Пушкину и застал его в передней, провожающим Дирина. Излишняя внимательность его и любезность к Дирину несколько удивила меня, и когда Дирин вышел, я спросил Пушкина о причине ее. — «С такими людьми, братец, излишняя любезность не вредит», — отвечал улыбаясь Пушкин. — «С какими людьми?» — спросил я с удивлением. — «Да ведь он носит ко мне письма от Кюхельбекера... Понимаешь? Он служит в III Отделении». Я расхохотался и объяснил Пушкину его заблуждение. Дирин разумеется ничего не знал о подозрении Пушкина; он пришел бы от этого в отчаяние, но Пушкин после этого обнаружил к нему уже действительное участие, что доказывает и предисловие его к переводу Сильвио Пеликко» (И. И. Панаев. «Литературные воспоминания», изд. «Academia», Л., 1928, стр. 62—64).

Специального предисловия Пушкин к переводу книги Сильвио Пеликко «Об обязанностях человека», выпущенному С. Н. Дириным, не давал, но о предстоящем выходе этого издания в свет написал рекомендательную заметку, помещенную в «Современнике» 1836 г., кн. III, стр. 307—310. Признав эти строки Пушкина «лучшим предисловием, какое я только мог прибрать к своей книге», С. Н. Дирин перепечатал их в введении к переводу («Об обязанностях человека, наставление юноше. Сочинение Сильвио Пелико». С итальянского. СПБ., 1836, стр. III). Судя по дате надписи на экземпляре книги, поднесенной переводчиком Пушкину, она вышла в свет около 18 января 1837 г. (Б. Л. Модзалевский. «Библиотека А. С. Пушкина». СПБ., 1910, стр. 75—76). Самым ранним свидетельством о знакомстве Пушкина с Дириным является отметка в счете А. Ф. Смирдина о выдаче им 23 июня 1834 г. С. Н. Дирину по распоряжению Пушкина тринадцати книг, предназначенных, как устанавливаем мы, для пересылки в крепость к В. К. Кюхельбекеру.

¹ В черновиках: «Она сидела на софе меж страшной леди Барифе И гордой Ниной [Волховскою]»; еще иначе: «С надменной Ниной Таранскою».

² В черновой: «как ни блистательна была».

³ В статье «Новые автографы Пушкина». — «Московский Пушкинист», II. Изд-во «Федерация». М., 1930, стр. 178.

⁴ Вересаев, В., В двух планах. Статьи о Пушкине. Изд. «Недра». М, 1929, стр. 97—102.

⁵ Ознакомлением с выдержкой из письма Вяземского, которое должно бы храниться в Остафьевском архиве, я обязан М. С. Боровковой-Майковой. Итак предположение В. В. Вересаева об Аграфене Закревской как прототипе Нины Воронской отпадает. Отмечу кстати, что должно отпасть и другое, высказанное в той же заметке предположение В. В. Вересаева о том, что об Аграфене Закревской говорит Пушкин в письме к Е. М. Хитрово («Я имею несчастие быть в связи с особой, болезненной и страстной» и т. д ). Это «загадочное» письмо послужило камнем преткновения для пушкинистов и вызвало разные предположения, но все они представляются мне возникшими без достаточных оснований. Стоит внимательно вчитаться в текст письма, чтобы притти к заключению, что Пушкин в этом письме к Хитрово писал только об одной особе, к которой адресовано это письмо, т. е. о самой Хитрово; и затем стоит только представить себе силу светских условностей (да и психику самой Хитрово), чтобы решить, что ни о какой другой женщине, даже не называя ее, а только прозрачно намекая, он не мог писать в письме к Хитрово. См. «Письма Пушкина к Е. М. Хитрово», 1927, стр. 33, 138—139, 374 Предположение Н. В. Измайлова о том, что под особой, с которой Пушкин находился в связи, надо разуметь музу, по своей наивности и не подлежит опровержению.

⁶ Биографические сведения о Завадовской и вся литература о ней даны в указанной статье М. А. Цявловского.

⁷ M. А. Цявловский посвятил очерк автографу, стихотворению и графине Завадовской, произвел целое расследование и закончил его так: «образ красавицы, даваемый в стихах Вяземского, очень близок к тому, который начертан в стихах Пушкина. И здесь и там — женщина ослепительной, но холодной, спокойной красоты. Такой конечно и была графиня Е. М. Завадовская, внушившая Пушкину одно из совершеннейших его лирических стихотворений».

⁸ Год не обозначен, но легко определяется на основании сопоставления дат календарных и биографических. Надо думать, что Пушкин был вежлив по отношению к графине Завадовской и не долго задержал ее альбом. Во всяком случае

575

мы имеем теперь твердую хронологическую дату — стихотворение написано не позднее 1832 г.

⁹ «Русский Архив» 1900, т. III, стр. 571. Булгаков писал брату 14 декабря 1820 г. (Москва): «...Пустился я к Луниным, где была славная музыка, по обыкновению... Чудесно поет этот Риччи, а голос вроде Стефана Мондони, славная метода. Любо слушать мужа с женой» («Р. А.» 1900, т. III, стр. 573). Говоря о вечере у князя Н. Б. Юсупова 5 января 1821 г. (Москва), тот же Булгаков писал брату, что Риччи «всех певунов за пояс заткнул» («Р. А.» 1901, т. I, стр. 48). В другом письме (12/XII 1821) Булгаков говорит о вечере у Луниных, где он натешился, слушая обоих Риччи» («Р. А.», 1900, т. I, стр. 307). В письмах А. Я. Булгакова к брату есть указания также на то, что супруги Риччи давали у себя вечера («Р. А.» 1900, т. I, стр. 547) «...а ужинал у Риччи, у коих засиделся и заслушался музыки до 3 часов. Тут был Мих. Велеурский, и они втроем пели Guza Ladra и прочие оперы Россиниевы. Все разъехались, мы двое остались с Вяземским и курили, слушая прекрасную музыку» (письмо от 7/VI 1823 г. — «Р. А.» 1900, т. I, стр. 551); «Риччи восхищал нас своим пением» (письмо от II/VI 1823 г. — «Р. А.» 1900, т. I, стр. 552); а «У княгини З. А. Волконской 15 июля 1826 г. в Петровском пели разную музыку, особенно отличались Риччи с Барбьери в дуете: di un biel uso di Turebria из «Furio in Italia» (письмо от 16/VII 1826 г. — «Р. А.» 1901, т. II, стр. 397 и см. еще стр. 410); о его пении см. также в «Архиве бр. Тургеневых», в. 6, стр. 139, 226.

¹⁰ «Русский Архив» 1897, т. II, стр. 178—179.

¹¹ «Русский Архив» 1903 г., т. III, стр. 127—142.

¹² Виноградов, А. К., Мериме в письмах к Соболевскому. М., 1928, стр. 17.

¹³ «Русский Архив» 1901, т. II, стр. 392—393.

¹⁴ «Русский Архив» 1901, т. II, стр. 409.

¹⁵ См. «Месяцесловы» за эти годы.

¹⁶ По надгробию гр. Е. П. Риччи почему-то граф Риччи имел чин полковника («Русский Провинциальный Некрополь», т. I, M., 1914, стр. 737 и «Р. А.» 1911, т. II, стр. 613).

¹⁷ «Остафьевский Архив кн. Вяземских», т. III, стр. 223.

¹⁸ «Письма Пушкина» под ред. Б. Л. Модзалевского, т. II, стр. 61.

¹⁹ «Московский Вестник», ч. 10, № 13, стр. 6—7.

²⁰ «Архив бр. Тургеневых», в. 6, стр. 175.

²¹ Мы нашли лишь одно упоминание о нем в письме А. И. Тургенева кн. П. А. Вяземскому из Флоренции от 1 июня (20 мая) 1833 г., из коего явствует, то Риччи продолжал бывать у кн. З. А. Волконской в Риме после ее переселенья туда и что он попрежнему пел в ее салоне («Архив бр. Тургеневых», в. 6, стр. 226). Гр. Е. П. Риччи после отъезда мужа осталась жить в Москве; по выражению И. Оже, видевшего ее в Москве в 1845 г., она жила «в крайней бедности. Она слишком любила пение; эта страсть и была причиной ее разорения» («Р. А.» 1877, т. I, стр. 257; см. еще «Р. А.» 1898, т. II, стр. 315, примеч.). В письмах А. Я. Булгакова к брату за 1822 г. имеется любопытное упоминание о том, что граф Риччи собирался вступить в русское подданство для того, чтобы иметь право владеть имениями в России, но намерение это не было осуществлено (см. об этом «Р. А.» 1901, т. I, стр. 414 и 417). У супругов Риччи была дочь Александра (см. «Р. А.» 1901, т. I, стр. 78 и 1900, т. III, стр. 573). Биографические сведения о гр. Риччи принадлежат В. И. Саитову в «Остафьевском Архиве», т. III, стр. 383 и Б. Л. Модзалевскому в «Письмах Пушкина», т. II, стр. 329—330. Упоминание о нем см. еще в «Р. А.» 1897, т. II, стр. 200.

²² «Борис Годунов» был известен только по чтениям Пушкина в 1826—1827 гг.

Княгиня Зинаида — княгиня Зинаида Александровна Волконская, рожд. княжа Бслосельская-Белозерская (род. 1792, ум. 1862 г.). О ней см. в «Письмах Пушкина» под ред. Б. Л. Модзалевского, т. II, стр. 327—329. — Козлов — Иван Иванович, поэт-слепец (р. 11 апреля 1779, ум. 30 января 1840 г.). О нем см. там же, т. I, стр. 377 и 423—424 и «Русский биографический словарь», том Кнаппе-Кюхельбекер. СПБ., стр. 49—52. Княгиня Оболенская — вероятно Аграфена Юрьевна, рожд. Нелединская-Мелецкая, родившаяся в 1789 г. и умершая 15 февраля 1828 г. Она была женою князя Александра Петровича (р. 1782, ум. 1855). О ней см. «Остафьевский Архив князей Вяземских», т. III, Яр. 384

²³ О каком портрете идет речь — не ясно.

576

²⁴ В итальянском переводе «Орлица» передана стихом: «орел, испуганный в своем гнезде».

²⁵ Эти слова написаны по-итальянски. Орфографические ошибки французского письма исправлены мною. По нашей просьбе проф. А. А. Смирнов ознакомился в подлинниках с переводами Риччи и дал о них следующий отзыв: «Перевод обоих стихотворений Пушкина «Демон» и «Пророк» выполнен Риччи с необычайной точностью, вплоть до сохранения в большинстве случаев порядка слов подлинника. Я не нашел ни одной смысловой ошибки и ни одной явной погрешности против вкуса Главным отступлением является замена размера подлинника традиционным для итальянской поэзии одиннадцатисложным размером с твердым порядком рифм abab. Такое удлинение строк (на 2 слога) повлекло за собой прибавку, в немногих случаях, отдельных слов, но эти дабавления носят весьма невинный характер и нисколько не нарушают стиля подлинника. Церковно-славянизмы Пушкина конечно никак не переданы».

²⁶ «Воспоминания А. М. Фадеева», Одесса, 1897, т. II, стр. 77—78 Князь П. А. Вяземский характеризовал В. С. Голицына как человека «очень острого, краснобая, мастера играть словами и веселого рассказчика» («Полн собр соч», т. IX, стр. 261).

²⁷ «Кокошкин», упоминаемый в стишках В. С. Голицына, — Федор Федорович Кокошкин (1773—1838), директор Московских императорских театров с 1823 по 1831 г., драматург, режиссер и декламатор.

²⁸ Вольф, А. Хроника петербургских театров. СПБ., 1877, ч. II, стр. 20 Следует отметить, что с 5 мая 1816 г. до самого начача 20-х годов на петербургской сцене шел с большим успехом «Дон Жуан или Каменный Гость», пантомимный балет в 5 действиях, соч. Канциани, музыка Каноби. К либретто Да-Понте восходят не только характернейшие особенности композиции, но и эпиграф «Каменного гостя» Пушкина. О воздействии же на него гофмановской трактовки самого образа «Дон Жуана» см. замечания Н. П. Дашкевича («Статьи по новой русской литературе», П., 1914, стр. 186—192) и А. Н. Веселовского («Западное влияние в новой русской литературе», изд. V, М., 1916, стр. 175) Об откликах в 1830 г. на «Дон Жуана» Гофмана во Франции см. M. Breuillac «Hoffman en France» («Revue d’histoire lit. de la France» 1907, t. XIV, p. 78).

III. ПРОСИТЕЛИ

Письменных обращений, обусловленных ходатайствами всякого рода, в печатаемых нами бумагах Пушкина оказалось всего девять. Принадлежат они восьми корреспондентам и относятся ко времени между 1822 и 1836 гг. Имена одних из этих «просителей» хорошо известны историкам русской общественности и литературы, фамилии других бегло упоминались лишь в некоторых материалах для биографии Пушкина, наконец третьи вовсе до сих пор не встречались в печати. Самый характер просьб, обращенных к Пушкину, столь же широк, а порой и случаен, как и весь круг его деловых, светских и литературных знакомств.

Некий Лев Герасимовский, не то прапорщик, не то юнкер Охотского пехотного полка в Кишиневе, рассчитывает при помощи Пушкина избавиться летом 1822 г. от преследований своего полкового начальства; смоленский губернатор, известный водевилист и переводчик Н. И. Хмельницкий, организуя губернскую публичную библиотеку, просит Пушкина 11/II 1831 г. о бесплатной присылке его сочинений, поэт Ф. Н. Глинка, один из вождей Союза Благоденствия, сосланный после 14 декабря на службу в Петрозаводск, а оттуда переведенный через несколько лет под надзор полиции в Тверь, надеется через Пушкина привлечь в 1831 г. внимание высших органов власти (может быть и самого Николая) к своей «изувеченной судьбе»; московский механик А. Х. Кнерцер, поверенный в делах П. В. Нащокина, рассчитывает при помощи Пушкина запатентовать 26/I 1834 г. в министерстве финансов какое-то свое изобретение в области речной тяги; просьбам о погашении давних денежных обязательств родных Пушкина — бабушки и брата — посвящены письма полковника А. П. Плещеева от 5/VII 1835 г. и опочецкого мещанина Маркела Лебедева от 27/I 1836 г.; молодой провинциал А. И. Хмельницкий, в тщетных поисках службы или литературных занятий, умоляет Пушкина летом 1836 г. о ссуде в 80—100 рублей для расплаты с гостиницей, а смоленский помещик Дмитрий Арсеньев в самом конце того же 1836 г. двумя письмами подкрепляет какую-то устную свою просьбу об участии Пушкина в ликвидации претерпеваемых им «обид» и «оскорблений».

577

Иллюстрация: РИСУНОК ПУШКИНА НА ОБОРОТЕ АВТОГРАФА СТИХОТВОРЕНИЯ „О БЕДНОСТЬ, ЗАТВЕРДИЛ Я НАКОНЕЦ“,
ИЗОБРАЖАЮЩИЙ ЕГО ПАЛЬЦЫ С ПЕРСТНЕМ-ТАЛИСМАНОМ

Институт Русской Литературы, Ленинград

578

1. ПИСЬМО Л. ГЕРАСИМОВСКОГО

2 июня 822. С. Вассиены.

Соловкин издерживает как видно в полной мере свое слово гнать меня до последнего своего издыхания, — сейчас получил я известие, поразившее меня до того, что забываю сам себя и даже прихожу в неистовство от чрезмерной его подлости.

Баталионный командир, не хотя озадачить меня на первой раз лично, поручил своему адъютанту сказать мне, что Нилус приказал ему: держать меня в руках как замеченного в кой чем в прежнем полку еще. Видя из сего ясно рекомендацию подлеца (как он и обещал мне), я не знаю на что решиться, будучи уверен, что нещастие мое и здесь не изъ бежно; — Нилус три раза только меня видел. — Прошу у Вас Любезнейший Пушкин совета; мне кажется, одно спасение мое в предстательстве Павел Сергеича — одно слово его Нилусу, и — мнение злобою произведенное обо мне переменится. — Будучи облагодетельствован столь много Его Превосходнтельством я не смею утруждать ничем еще, хотя и знаю правила его не оставлять — по доброте души своей — без покровительства к нему прибегающих. Не откажите естли это можно попросить о сем Генерала; естлиже нет то посоветуйте что в таком случае мне делать. Ч. меня возьми, я взбешон сверх меры. — Естлиб не мать моя... Клянусь! отправил бы мерзавца к фуриям ему подобным! — Простите моему выражению — Едва могу пером водить от огорченья.

Сию записку посылаю с моим человеком к Метлеркамфу; он у него дождется вашего ответа, который я с нетерпением ожидаю. — До свидания. На вас моя в пособии надежда.

Лев Герасимовский.

На обороте:

  Его Благородию

Милостивому Государю

Александру Сергеевичу

        Пушкину.

Письмо Льва Герасимовского, младшего офицера Охотского пехотного полка, печатается впервые. Никаких других данных об этом знакомце поэта до нас не дошло, если не считать глухого упоминания в дневнике прапорщика Ф. Н. Лугинина о встрече его в Кишиневе 11 июня 1822 г. на вечере у Ралли-Земфираки с Пушкиным и «одним офицером Герасимовским» (см. ниже нашу публикацию «Пушкин в ссылке»). Политической обстановкой, определившейся в Кишиневе с февраля 1822 г. в связи с арестом майора В. Ф. Раевского и начатым дознанием о революционной пропаганде в войсках 16-й пехотной дивизии, обусловлены очевидно были и служебные невзгоды, на которые сетовал Л. Герасимовский в своем письме к Пушкину. Однако генерал-майор Павел Сергеевич Пущин (1785—1865), бригадный командир 16-й пехотной дивизии, член Союза Благоденствия и управляющий Кишиневской масонской ложей «Овидий», приятель Пушкина и адресат известного послания последнего «В дыму, в крови, сквозь тучи стрел Теперь твоя дорога. Но ты предвидишь свой удел Грядущий наш Квирога» и пр., едва ли мог оказать в это время какую-нибудь помощь Льву Герасимовскому, ибо сам был уже давно заподозрен в политической неблагонадежности и, по личной инициативе императора Александра I, уволен, без прошения, в отставку. Приказ этот, подписанный 28 марта 1822 г., до Кишинева дошел конечно с большим опозданием, чем и объясняется вероятно неосведомленность автора печатаемого нами письма.

Все должностные лица, бегло упоминаемые в обращении Л. Герасимовского, известны в пушкинской литературе (правда, едва ли не только по именам), благодаря дневнику и воспоминаниям И. П. Липранди («Русский Архив» 1866, стр. 1179, 1232, 1246). Так генерал-майор П. Б. Нилус с марта 1822 г. командовал 16-й пехотной дивизией, заместив в этой должности преданного военному суду М. Ф. Орлова; полковник Соловкин командовал Охотским полком, расквартированным в окрестностях

579

Кишинева (Пушкин, судя по письму его от I/XII 1826 г. к Н. С. Алексееву и по воспоминаниям И. П. Липранди, некоторое время был увлечен женою Соловкина); наконец барон Метлеркампф, капитан Селенгинского пехотного полка, известен как участник работ по топографической съемке Бессарабии, производимых по особым заданиям квартирмейстерской части главного штаба в 1821—1822 гг.

2. ПИСЬМО Н. И. ХМЕЛЬНИЦКОГО

Милостивый Государь,
      Александр Сергеевичь

По распоряжению Господина Министра Внутренних Дел Графа Арсения Андреевича Закревского предположено повсеместно завести Губернские Публичные Библиотеки и по приглашению Его Сиятельства многие уже из Господ писателей и журналистов согласились доставить в оные по экземпляру своих сочинений и периодических изданий.

Озабочиваясь исполнением столь общеполезного предположения Начальства и с тем вместе будучи уверен в вашем благосклонном ко мне, Милостивый Государь, расположении, я решился покорнейше просить вас украсить Смоленскую Публичную Библиотеку подарком ваших сочинений, что без сомнения почту за особенно оказанное мне одолжение.

С истинным почтением и совершенною преданностию имею честь быть

№ 1629-й «11» февраля 1831. Г. Смоленск. Его Высокоб-ию А. С.    Пушкину.

Милостивый Государь Ваш покорнейший слуга Николай Хмельницкий.

Письмо Н. И. Хмельницкого от 11 февраля 1831 г., печатаемое впервые, вызвало 6 марта 1831 г. следующий ответ Пушкина: «Спешу ответствовать на предложение вашего превосходительства, столь лестное для моего самолюбия: я бы за честь себе поставил препроводить сочинения мои в Смоленскую библиотеку, но в следствии условий, заключенных мною с Петербургскими книгопродавцами, у меня не осталось ни одного экземпляра, а дороговизна книг не позволяет мне и думать о покупке». Свой отказ Пушкин несколько смягчал припиской: «Дав официальный ответ на официальное письмо ваше, позвольте поблагодарить Вас за Ваше воспоминание и попросить у Вас прощение не за себя, а за моих книгопродавцев, не высылающих Вам, вопреки моему наказу, ежегодной моей дани. Она будет вам доставлена непременно, Вам, любимому моему поэту; но не ссорьте меня с Смоленским губернатором, которого впрочем я уважаю столь же, сколько Вас люблю» («Переписка Пушкина», т. II, СПБ., 1908, стр. 229—230). Последние строки не являлись, как известно, простой любезностью. Еще весной 1825 г., под впечатлением отрывков из водевилей Н. И. Хмельницкого в альманахе «Русская Талия», Пушкин писал брату из Михайловского: «Хмельницкий моя старинная любовница. Я к нему имею такую слабость, что готов поместить в честь его целый куплет в 1-ю песнь Онегина (да кой чорт! Говорят, он сердится, если об нем упоминают, как о драматическом писателе» («Письма Пушкина», т. I, М. — Л., 1926, стр. 127).

О библиотеке, над организацией которой работал Н. И. Хмельницкий в 1831 г. (одной из первых губернских общественных библиотек), и об отношении Пушкина к письму Н. И. Хмельницкого сохранилось несколько любопытных строк в записках А. А. Кононова: «Хмельницкий думал завести в Смоленске библиотеку; начиная приводить мысль свою в исполнение, он отнесся ко всем литераторам, с просьбою прислать изданные ими сочинения. Такое же отношение было послано и к Пушкину. Нумер на письме и официальный тон не понравились поэту; ему приятнее была бы простая приятельская записка...» («Библиографические Записки» 1859 г., т. II, стр. 310). Предположение это вполне основательно: официальный характер обращения Н. И. Хмельницкого подчеркивался не только номером, но и тем, что оно писано было писарскою рукою, а самому губернатору принадлежали только две последние строки.

580

3. ПИСЬМО А. Х. КНЕРЦЕРА

Ваше Высокородие!

Милостивый Государь,

Александр Сергеевичь.

Простите великодушно моей смелости обремен[ение] новыми просьбами, уверен будучи что сии со стороны Особы Вашея никак иначе не примутся, как наичувствительною моею благодарностию за оказанное ко мне благодетельное внимание, посредством какового я уже ныне почти достиг цели будущего моего и семейства моего основания. И тепершнее мое утруждение суть плоды того древа, которое благодетельные Ваши чувства и искуственное пе[ро] насадить вспомоществовали.

Посредством покровительного Вашего посредничества пощастливилось мне получить одно из важнейших [под] самою Москвою для мануфактурных заведений мест (Туфелево), на каковое прошлого 1833-го года 11-ое марта и поселился времянным владельцем; хотя хижине моей, на самом берегу реки Москвы построенной, и открыто обширное пространство горизонта с очарованными видами столицы, но в особенности занимало меня вскрытие реки со сплавом льда и плачевное состояние Барок.

А как сего рода судоходство слишьком важно в доставлению для человеческой жизни необходимых потребностей, и к споспешествованию сего ободрило меня изобресть механическое средство, дабы таковым способом прекратить различные бедствия с изнурением людей и лошадей, сверх же того поспешнее доставлять всякую потребность, а сим несоразмерно значительнее умножить и самый привоз, мне пощастливилось таковой способ изобресть.

Но как я прошлым летом очень был занят стройкою известного Особе Вашей заведения, почему и достиг лишь нынешнею зимою своей цели, составить проект с описанием, каковой на прошлых днях привел к окончанию, а ныне занимаюсь деланием оного на бело, с желанием получить на сей предмет от Правительства 10-ти летней привилегии.

Я в полной мере питаю надежду на покровительное Особы Вашея внимание и ощастливление меня своим ходатайством, поелику мое изобретение никак неподлежит рассматривания и одобрения Департаменту Мануфактур, должно будет, как видно из Высочайшего Указа 22 ноября 1833 года, обратиться к Г. Министру Финансов со внесением установленных пошлин 1500 р. Ассигн. за привилегию.

К подаванию Г. Министру формального прошения, я не имею в виду должной просьбе формы, и какого достоинства для сего гербовая бумага потребна, а сдесь в Москве никого спросить и никому сие дело доверить не смею.

По сим побудительным и основательным причинам я почтеннейше и прибегаю к Особе Вашей, ощастливеть меня своим покровительным благорасположением, дозволить к Особе Вашей Адресоватся с доставлением проекта моего с описанием, и Вашим ходатайством таковый представить к Г. Министру, а вместе дерзаю утрудить представить и десятилетнюю пошлину в 1500 р. ассигн. состоящую, из числа суммы Павла Воиновича, к[оторую] постараюсь сдесь личьно Павлу Воиновичу доставить.

В противном же случае смею питать надежду на доверие Особы Вашея ко мне, выплатить по[шлину] собственностию своею за меня, а сим заставить во в[сей] силе более и более чувствовать истинное великодушие и

581

неоцененное покровительство к облагонадежению будущего моего состояния, и быть истинно вечно благодарным, в полном уповании благодетельных Особы Вашей благорасположении и лестном ожидании Вашего разрешения судьбы моей, имею честь и щастие пребыть по всегда к Особе

Вашего Высокородия!

Милостивейшего Государя моего

с отличным высокопочитанием и всею преданностию

наивсепокорнейшим слугою

Андрей  Кнерцер.

Генваря 26 дня

 1834 года

 Туфелево

Иллюстрация: ЭКЗЕМПЛЯР КНИГИ Ф. Я. КАФТАРЕВА „ПЕТРОПОЛЬСКИЕ НОЧИ“ С ДАРСТВЕННОЙ НАДПИСЬЮ
АВТОРА ПУШКИНУ

Институт Русской Литературы, Ленинград

Письмо А. Х. Кнерцера от 26/1 1834 г. к Пушкину печатается впервые. В квадратных скобках даны слова, отсутствующие уже в автографе, поврежденном мышами. Об авторе этого письма П. В. Нащокин писал Пушкину: «Писать ко мне ты можешь на имя Андрея Христофоровича Кнерцера машиниста, в Тюфили, который между прочим просит, чтобы ты позволил бы ему в случае нужды адресоваться. Еще прошу тебя позаботиться о деньгах, ибо мне никогда они так не нужны, как теперь, и буде ты можешь их прислать, пришли их на имя А. Х. К.» («Переписка Пушкина», т. III, стр. 74). Это письмо Нащокина отнесено редактором переписки Пушкина к январю — февралю 1834 г. Теперь его можно датировать точнее: оно написано конечно не позже 26 января 1834 г.

Знакомство Пушкина с А. Х. Кнерцером (1789—1853), механиком, купцом 2-й гильдии и особо доверенным лицом при П. В. Нащокине, относится к самому началу 1832 г., когда Кнерцер приехал в Петербург для оформления сделки на покупку Туфилей (местность под Симоновым монастырем на Москве-реке). О переписке по этому поводу Пушкина с А. Д. Балашовым, владельцем Туфилей, см. материалы Б. Л. Модзалевского в «Сборнике Пушкинского дома на 1923 г.», П., 1923,

582

стр. 16 и сл.). В неизданных бумагах Пушкина сохранилась расписка Кнерцера от 28 января 1832 г. на немецком языке, о получении им «vom Herrn von Puschkin Tausend Rubel Assignation» (см. в архиве опеки «Тетрадь разным черновым бумагам, оставшимся по смерти А. С. Пушкина», л. 37). Ср. упоминания о Кнерцере в «Переписке Пушкина», т. II, стр. 367 и т. III, стр. 91 и 244.

4. ПИСЬМО А. П. ПЛЕЩЕЕВА

Почтеннейший Александр Сергеевичь!  

Весьма тебе благодарен за высылку 1500 рублей, в счет двух тысячь и тридцати червонцев, должных мне твоим братом, об сих изволиш видеть червонцев, кажется тебе Лев ничего не говорил, думаю оттого, что он позабыл все долги свои, и всякого рода обязательства, а потому прилагаю при сем его письмо, из коего усмотрит, как люди пишут, как кажись чувствуют и как исполняют; господь бог неспосылает на ум тебе скаски и повести, кои ты печатаешь и продаешь, вырученные за оные деньги не бросаешь в Неву реку, а поди чай кладешь в шкатулку; вынь от-туда 500 рублей и 30 червонцев, будь друг и благодетель пришли ко мне; а в проценты пришли бунт Пугачева, до нас еще эта книжица не дошла, — в нашей стороне больше питают брюхо нежели голову (за исключением винных паров, коими приисполнены головы всех классов, полов и родов людей).

Прощай и буть здоров умен богат и развратен как Соломон.

Твой Плещеев.   

Каменец — Под.  Губер.

    Г.  Проскуров

Июля  5-го д.  [1835]

Командиру 5-й Артиллер. Бригады.

Письмо А. П. Плещеева к Пушкину от 5 июля 1835 г., частично опубликованное в книге П. Е. Щеголева «Пушкин и мужики», М., 1928, стр. 141, полностью печатается впервые. За исключением адреса и строк, выделенных нами разрядкой, письмо писано не самим А. П. Плещеевым, а лишь под его диктовку; автограф Л. С. Пушкина, на который он ссылается в письме, воспроизведен в книге И. А. Шляпкина «Из неизданных бумаг А. С. Пушкина», СПБ., 1903, стр. 189—190.

Александр Павлович Плещеев (1793—1867), дворянин Пензенской губернии, воспитанник 2-го кадетского корпуса, переведен был 7/III 1818 г. из 23-й артиллерийской бригады в Петербург, где и служил до 6/IX 1827 г.; командиром 5 артил. бригады назначен он был в 1835 г., через четыре года произведен в генерал-майоры, а уволен от службы в 1847 г. («Полный список шефов, бригадных, дивизионных и батарейных командиров и офицеров л.-гв. 2-й артил. бригады», СПБ., 1898, стр. 52). Время знакомства А. П. Плещеева с Пушкиным точно неизвестно, но, судя по приписке (неизвестной рукою) к одному из писем Пушкина к брату в 1825 г., он был в то время уже тесно связан с кругом Л. С. Пушкина, С. А. Соболевского и других петербургских окололитературных прожигателей жизни («Письма Пушкина», т. I, Л., 1926, стр. 121).

Печатаемое нами письмо А. П. Плещеева от 5/VII 1835 г. осталось без ответа, ибо 3 октября 1836 г. он вновь обратился к Пушкину с требованием денег: «Время тебе, Александр Сергеевич, рассчитаться со мною; я выручил твоего брата из беды, а ты даже не отвечал на мое письмо; заплатил часть долгу, а от другой как будто бы отказываешься; ты не такой бедняк, а я не такой богач, чтобы тебе не платить, а мне не требовать» (И. А. Шляпкин. «Из неизданных бумаг Пушкина», П., 1903, стр. 284). О долговых обязательствах Л. С. Пушкина и о выплате денег, ссуженных ему А. П. Плещеевым, см. материалы, опубликованные П. Е. Щеголевым в изд. «Пушкин и мужики», М., 1928, стр. 136—141.

583

5. ПИСЬМО А. И. ХМЕЛЬНИЦКОГО

Милостивый Государь
       Александр Сергеевич!

С умом и доброй волею, говорили вы, можно найти место в Петербурге; вот я более двух недель употребил на бесполезное приискивание должности и теперь приведен в такое положение, что даже не могу больше искать себе места. Есть, правда, одно вакантное в Неве, но я берегу его, как последнее убежище. Я был в справочной конторе. Там нет ни одного вызова, на который бы мне можно явиться. — Определение мое во флот зависит от моего личного объяснения с Князем Меньшиковым; а это объяснение, по милости адъютантов, откладывалось со дня на день. — Назад тому дня четыре я просил Н. И. Греча доставить мне литературные занятия, вот ответ его: «скажите мне, что я за несчастный такой, что вы ришли просить у меня места?» В Петербурге называют несчастьем — пособить ближнему.

Мне осталось одно: еще раз просить вас, Александр Сергеевич. Восемдесят, много сто рублей приведут меня в состояние расплатиться с гостиницею, где я живу противу воли и нанять себе где-нибудь уголок.

Я не прошу этих денег как милостыни; вы и сами не захотите так предложить их мне. К ноябрю у меня будет готов перевод сочинения Essai sur l’histoire des Mathematiques par Bossut. Тогда я буду в состоянии возвратить вам эти деньги.

Жду вашего ответа. Человек, который доставит вам это письмо, служит в той гостинице где я живу.

Ваш покорный слуга Алек. Хмельницкий*.

[Август 1836 г.]

На обороте:

Его Благородию

Милостивому Государю

Александру Сергеевичу

Пушкину.

   На Гагаринской пристани в доме Баташева

или

   На Каменном острове в доме Доливо-Долинского.

Приписка рукою Пушкина к имени и фамилии Хмельницкого:

 На Московск. проспекте

 Дом Матвеевской. Гостинница купца Яковлева.

Письмо А. И. Хмельницкого очень неточно и без всяких пояснений впервые опубликовано, с разрешения П. Е. Щеголева, в журнале «Ленинград» от 5 июня 1924 г., № 11 (27), стр. 15 и перепечатано М. А. Цявловским в изд. «Письма Пушкина и к Пушкину», М., 1925, стр. 32—33, с предположительной датировкой: «август 1834—осень 1836 г.» Однако сопоставляя это письмо с черновой запиской Пушкина к А. А. Жандру, отнесенной в академическом издании «Переписки Пушкина» ко «второй половине 1836 г.», и учитывая набросанный Пушкиным на обороте письма А. И. Хмельницкого перечень статей и материалов, предназначенных для третьей книги «Современника», можно довольно точно датировать и письмо Хмельницкого, и записку о нем Пушкина августом 1836 г.

Вот что писал Пушкин А. А. Жандру, директору канцелярии Морского министерства: «Осмеливаюсь тебя беспокоить просьбою за молодого человека, мне незнакомого, но который находится в обстоятельствах требующих немедленной помощи. Г. Хм. на днях приехал из Малороссии. Он здесь без денег и без покровителей. Ему 23 года. Судя по его разговору и по письму, мною от него полученному, он умен и имеет благородные чувства. Вот в чем просьба моя к тебе. Он желает

584

определиться во флот, но до сих пор не имел доступа до князя Меншикова. Я обещался тебе его представить, отвечая за твою готовность сделать ему добро коли только будет возможно» («Переписка Пушкина», т. III, стр. 356—357; вм. «Хм.» ошибочно напечатано «Хл.»).

Судьба ходатайства Пушкина неизвестна, но «молодой человек», с которым ему пришлось столкнуться летом 1836 г., четверть века спустя неожиданно заставил много говорить о себе в петербургских литературных кругах, заняв в 1859 г., руководящую роль в редакции радикального «Русского Слова». Как свидетельствует письмо Я. П. Полонского к А. А. Фету, А. И. Хмельницкий, «личность темная и в литературе совершенно неизвестная», рекомендован был издателю «Русского Слова» графу Г. А. Кушелеву-Безбородко Аполлоном Григорьевиым («А. А. Григорьев. Материалы для биографии» под ред. Влад. Княжнина, П., 1917, стр. 257). Обстоятельство это не помешало однако А. И. Хмельницкому вытеснить из журнала всю группу А. А. Григорьева и ориентироваться в своей работе на М. Л. Михайлова, Н. В. Шелгунова и других литераторов, близких кружку Н. Г. Чернышевского.

«Уже с осени 1859 г., — пишет Н. В. Шелгунов, — начал рыскать по Петербургу, набирать сотрудников и выпрашивать статьи новый уполномоченный графа Кушелева г. Хмельницкий Г. Хмельницкий был пожилой человек лет пятидесяти, небольшого роста, худощавый, желчный и грубый, с резкими и быстрыми манерами, с вечно оттопыренным карманом сюртука, в котором у него лежал толстый бумажник, и всегда куда-то спешивший. Впрочем, с сотрудниками, которыми Хмельницкий дорожил, он был не только мягок, но даже искателен и вкрадчив. Откуда пришел в журналистику г. Хмельницкий — никто не знал; говорили, что он сам явился к графу Кушелеву и сам предложил себя в управляющие «Русским Словом». Хмельницкий именно управлял «Русским Словом», как он управлял бы домом, заботясь только о хороших жильцах. Он гонялся за именами, известность была для него все, чего он требовал от писателя. Считая пятиэтажный дом лучше трехэтажного, Хмельницкий старался превратить «Русское Слово» в пятиэтажный журнал и доводил книжки до пятидесяти листов. Не знаю, что это стоило Кушелеву, но думаю, что и для его состояния (Кушелев имел 500 тысяч в год дохода) управление Хмельницкого было не из дешевых. С графом Кушелевым Хмельницкий обходился грубо и хвалился тем, что не печатает его повестей. Эга грубость была ненужная и несправедливая, потому что повести Кушелева не были хуже тех, которые однако Хмельницкий печатал. Хмельницкий очень ухаживал за Михайловым и бывал у него нередко. Не знаю, кто указал Хмельницкому на меня, но в один из приездов он просил у меня статью о русском песоводстве, и я обещал. Статья под заглавием «Одна из административных каст» была напечатана в ноябрьской и декабрьской книжках «Русского Слова» 1859 г. Эта статья была моей лебединой песнью в лесоводчестве и первой статьей, с которой я вступил в общую журналистику, введенный в нее Хмельницким» («Воспоминания Н. В. Шелгунова», П., 1923, стр. 111—112). Ср. Л. П. Шелгунова «Из далекого прошлого», СПБ., 1901, стр. 107 и «Записки Е. А. Штакеншнейдер», «Рус. Вести» 1901, кн. VI, стр. 448—450).

Перевод книги Боссю, о котором писал А. И. Хмельницкий в 1836 г. Пушкину, вероятно не был напечатан, но в русской исторической литературе известен его более поздний перевод (с польского) книги И. Лукашевича «История церквей гельветического исповедания в Литве» («Чтения в Обществе истории и древностей российских при Московском университете» 1846—1847 гг., т. VIII).

6. ПИСЬМО М. Т. ЛЕБЕДЕВА

Милостивейший Государь!

Александр Сергеевичь!

Дерзновение мое принимаю убедительнейше просить особу вашу, о милостивом и снисходительном удостоянии принятием в уважение, повергаемые правосудию вашему нижепомещенные обстоятельства.

Быть может, не без известно и особе вашей, что по зделанному мне от покойной бабушки Марьи Алексеевны, и богохранимой здравствующей матушки вашей Надежды Осиповны доверию, занимался я с 1807-го по 1814-й года делами по Опочецкому имению вашему согласно заключенному

585

контракту, с положением мне жалованья по 50 руб. в месяц; потом руководствуясь сим уполномочием, все меры употреблены были с моей стороны к оправданию возложенной на меня порученности; наконец в течении семи лет, имение сие от всех возникших тогда к нему неправильных притязаний и исков избавлено, и получено во владение доверительниц под мою расписку; а противники, как полагаю я, что и вы изволили быть может наслышанными, в последствии времен уже умершие, г. Толстая, и подпоручик Тимофеев, остались во всех неблагонамеренных предприятиях их навсегда испроверженными; а с тем вместе и всякая собственность ваша по неправильным сих особ исканиям подвергнувшаяся тогда Арестному заведованию, освобождена; и возвращена своевременно в руки законных владетельниц.

Иллюстрация: ЭКЗЕМПЛЯР КНИГИ О. М. СОМОВА „ГОЛОС УКРАИНЦА ПРИ ВЕСТИ О ВЗЯТИИ ВАРШАВЫ“
С ДАРСТВЕННОЙ НАДПИСЬЮ АВТОРА ПУШКИНУ

Институт Русской Литературы, Ленинград

В продолжении дел сих встречал я не токмо трудности в защищениях прав к ограждению мне вверенного, но еще несколько кратно сам лично подвергался опасностям быть судимым по возобновляемым клеветам и ябедам г. Тимофеева со стороны г. Толстой о фальшивых документах, кои я обнаружил; но все ухищрения сии с помощию единого токмо бога, были отражены, и я избегнул от угрожавших последствий.

586

Покойная бабушка ваша в жизнь свою, ценя и уважая труды мои, а не менее того и потерпенные во все то время беспокойствия с неожиданным излишеством, как и самое очищение от всех неблагоприятных случаев имения, вознаграждала меня по условию следующим жалованьем без остановочно; но за остальный 813-й год 600 рублями, и за Генварь 1814 года 50-ю руб. по неимению ею тогда у себя при ращете наличных денег я остался неудовлетворен; в каковой сумме от бабушки вашей выдано мне собственноручная ее того 1814 года февраля 28 дня расписка, для получения моего тех 650 рублей из Михайловского; но токмо оных по отсутствии Марьи Алексеевны, я ни от кого не получил; после же смерти ее, в бытность батюшки вашего Сергея Львовича в том же имении, я личьно представ пред ним, просил о моем удовлетворении, но в том мне отказано было с отзывом: что батюшка ваш долгов за Марью Алексеевну платить не обязан.

И так с крайним прискорбием, и неудовлетворительною в руках моих оставшеюся распискою, я должен был предать себя молчанию, опасаясь малейшим образом нарушить спокойствие особ, прежде столь много и бессомненно мне доверявших, требованиями моими где-либо о моем удовлетворении, ожидая единого благотворительного время и случая, представить все то на уважение особы вашей тогда, когда с. Михайловское откроет мне свободный путь во время пребывания в нем вашего; но отвлекаемые меня по крайней нужде моей обстоятельства, недозволили мне иметь щастие предстать к особе вашей, хотя изволили неоднократно посещать его в недавнем пред сим времени.

В таковой всгдашней лестной надежде своей пребывая до сего настоящего времени, и не имея щастия подвергнуть себя милостивому покрову вашему моею личностию, ныне дерзновенную смелость принял, с изъяснением описанных обстоятельств, и представя у сего своеручную покойной бабушки вашей росписку орегиналом в единственную и непосредственную вашу зависимость, убедительнейше просить о снисходительном принятии во уважение мои заслуги, труды и беспокойствия в семь лет мною претерпенные, и о неоставлении за все то милостивою вашею, в память рукописи в бозе опочивающей бабушки вашей, наследственною за нее, и общее имение наградою меня, хоть неполным уже количеством, но по человеколюбию и благоусмотрению вашему, сколько предназначено будет в мое удовлетворение, с преданием прилагаемой расписки всегдашнему забвению. — Я не осмелился бы решиться утруждать Особу вашу, естли бы не был обременен ныне значительным семейством, которое по моему неимуществу, и неимению ни какой должности и занятий, во время поздней 60-ти летней моей доспелости, претерпевает вместе со мною всю крайность бедности.

Долгое удержание мною расписки в безгласности, не извольте причесть к получению по ней удовлетворения моего; в сем уверении, чистою моею признательностию свидетельствуюсь, и в сущей таковой истине, дерзаю призвать себе в помощь самое Высочайшее существо!

В прочем все упование и надежду мою полагать осмеливаюсь в испрошении такового благотворения от единого великодушия добродетельной, и человеколюбивой особы вашей; не отвергните моления неимущего и обремененного семейством и обстоятельствами старца; и во дни настоящей скудости его не откажите подать ему рукопомощь, по боговдохновению на благодетельное сердце ваше, великою своею милостию.

587

В чаянии какового снисходительного благодеяния, с Глубочайшим к особе вашей Высокопочитанием, и униженнейшею преданностию моею щастие имею именоваться

Милостивейший Государь!
       Ваш всепокорнейший слуга
              Маркел Трофимов Лебедев,
                     ныне Опочецкий мещанин.

Генваря 27 дня,

    1836 года.

  г. Опочька,

где  и  жительство  имею.

Письмо М. Т. Лебедева к Пушкину от 27/I 1836 г. печатается впервые. Оно сохранилось в архиве опеки в «Тетради разным черновым бумагам, оставшимся по смерти А. С. Пушкина», л. 114—115. Тяжба, о которой рассказывает бывший управляющий Михайловского, относилась к моменту вступления в права наследства бабки поэта по матери, Марьи Алексеевны Ганнибал (1745—1818), рожд. Пушкиной, второй жены Осипа Абрамовича Ганнибала, умершего в 1806 г. Ответ Пушкина на ходатайство M. Т. Лебедева неизвестен.

7. ПИСЬМА Д. Н. АРСЕНЬЕВА

1

  Милостивый Государь
        Александр Сергеевичь!

Не любя докучливых людей, весьма понятно опасение мое поставить себя противу вас в подобном виде, тем более что занятия ваши в теперешнем моем бездействии в сто раз полезнее публике, доставлением ей журналом вашим истинную пользу и наслаждение. — Прошу вас милостивый государь, не озаботить себя ответом на мое письмо, я хочу только уведомить вас о необходимости моей ехать по первому пути обратно в Смоленск, в совершенном уверении оставляя вам объяснение мое, видеть его в руках достойнейшего человека умеющего ценить в полной мере обиду мне нанесенную.

С истинным уважением честь имею бытъ

Милостивый Государь

ваш покорнейший слуга

Дмитрий Арсеньев.

Октября 29-го дня

     1836 года.

2

Милостивый Государь
        Александр Сергеевичь!

Снисходительность ваша ободряет меня просить вас, милостивый государь, справится о чине Павла Ивановича Арсеньева, в объяснении моем упомянутом; он кажется при отставке получил чин генерал-лейтенанта и служил кавалером при воспитании нынешнего Государя.

Поручая обстоятельство, так сильно меня оскорбляющее, вниманию вашему, с истинным почтением честь имею быть

        Милостивый Государь

вашим покорнейшим слугою

Декабря 14-го дня       1836 года.       Смоленск.

Дмитрий Арсеньев.

588

Письма Д. Н. Арсеньева к Пушкину от 29 октября и 14 декабря 1836 г. печатаются впервые.

Дмитрий Арсеньев — вероятно Дмитрий Николаевич Арсеньев (род. 21/XI 1779, умер 5/IV 1846 г.), отставной полковник л.-гв. Уланского полка, короткое время бывший флигель-адъютантом (с 1812 г.) и уволенный вовсе от службы в 1815 г; смоленский помещик, впоследствии камергер. О Д. Н. Арсеньеве см. «Род дворян Арсеньевых» 1389—1901 гг., Тула, 1903, стр. 64; П. О. Бобровский «История, л.-гв. Уланского ее величества госуд. императрицы Александры Федоровны полка», приложение к I тому, СПБ, 1903, стр. 157—158; «Сборник биографий кавалергардов 1801—1826» под ред. С. А. Панчулидзева, т. III, СПБ., 1906, стр. 22. Следует отметить, что П. Е. Щеголев склонен был считать корреспондентом Пушкина другого Арсеньева, также Дмитрия Николаевича (род. 1789, ум. в 1852 г.), отставного титулярного советника, известного московского игрока 20—30-х годов, высланного в феврале 1836 г. в Кадников, Вологодской губернии под надзор полиции, с воспрещением навсегда въезда в обе столицы; 6/IV 1837 г. он получил разрешение вновь вступить на государственную службу, но лишь в пределах Вологодской губернии (см. «Опись дел Архива государственного совета», т. II, СПБ., 1908, стр. 205 и материалы о службе Д. Н. Арсеньева в Архиве деп. герольдии Прав. Сената за 1840 г.). Мы полагаем, что самым фактом проживания Д. Н. Арсеньева под надзором в Кадникове исключается возможность появления его через несколько месяцев в Петербурге и в Смоленске.

Остается невыясненным, от какой обиды должен был Пушкин защитить Арсеньева. Неясно, в каком отношении к этой обиде стоял Павел Иванович Арсеньев (1770—1840), генерал-лейтенант, женатый на гр. Е. М. Каховской, родной сестре жены Д. Н. Арсеньева. Будучи полковым командиром, П. И. Арсеньев состоял «кавалером» или воспитателем при великих князьях Николае и Михаиле Павловичах. Внучки его — Ольга и Любовь Голынские; последняя замужем за графом Борхом, которому отводится несколько строк в истории последней дуэли Пушкина. Этому П. Н. Арсеньеву в июне 1835 г. из кабинета е. и. в. было отпущено 10 тыс. руб. неизвестно за что (см. П. Е. Щеголев. «Дуэль и смерть Пушкина», 3-е изд., ГИЗ, 1928, стр. 450).

IV. ПИСЬМА ЛИТЕРАТОРОВ К ПУШКИНУ

Совершенно особой и в историко-литературном плане наиболее ценной частью публикуемой нами переписки Пушкина являются обращения к нему его собратьев по перу — прозаиков, поэтов, ученых и журналистов, связанных с ним не столько интимно-бытовыми, сколько чисто профессиональными отношениями. Писем этих немного, но, приходясь на последнее шестилетие жизни Пушкина и принадлежа такой колоритной фаланге его корреспондентов, как О. М. Сомов, П. П. Свиньин, И. Т. Калашников, Н. Г. Устрялов, граф Д. И. Хвостов и кн. П. И. Шаликов, вся совокупность вновь вводимых в научный оборот эпистолярных документов проливает новый свет на исключительную сложность и противоречия общественно-литературной позиции Пушкина в период между крахом «Литературной газеты» и стабилизацией «Современника».

1. ПИСЬМА О. М. СОМОВА И МАТЕРИАЛЫ ПО ИСТОРИИ ИЗДАНИЯ «СЕВЕРНЫХ ЦВЕТОВ НА 1832 ГОД»

1

Милостивый Государь
        Александр Сергеевич!

По милости окаянной холеры, мы, бедные Петрополитанцы, должны сидеть на привязи и не выказывать носа из столицы. Давно собирался я Вас поздравить, с тем, что по слуху мне известно: именно с званием Историографа Петра I, с коллежской службой и пр.¹; но все надеялся высказать это поздравление языком, а не пером. Теперь же, кажется, нет к тому и близкой надежды. Бога ради, известите меня, как скоро можно будет ездить в Царское Село. Пора думать и о Северных Цветах, у меня уже запасено кое-что моего и чужого (в числе последнего, нигде еще не напечатанная и мало кому известная повесть Батюшкова, в прозе)². До меня дошли также слухи, что у Вас есть пять повестей готовых:³ не

589

уделите ли из них малую толику для общего дела? — Розен написал весьма хороший разбор Бориса Годунова и отдал его мне⁴. Это бы надобно было прочесть вместе.

У меня затей, затей! полны карманы. Во-первых: у меня растет Борода Богдана Бельского, и разрастется тома на два; во-вторых: я ухватился за любимую мечту мою, Хмельницкого; собрал об нем все, что можно, и теперь его обдумываю и передумываю. Не назову его ни историческим романом, и даже не окрещу именем Хмельницкого; но это будет просто малороссийская быль: Оклечай. — Гайдамак мой подвигается к концу, и в марте, может быть, выкажет нос из-под спуда. Кроме того, у меня впялено еще несколько малороссийских былей меньшего объема⁵.

Вот вам и чужая просьба: актриса Валберхова-старшая просит у вас позволения на бенефис ее сыграть одну или две сцены из Бориса Годунова. Кажется, она особенно метит на сцену Марины с Лжедимитрием⁶. Позволите ли Вы ей? В таком случае, сделайте одолжение, уведомьте меня поскорее.

В 13 № Телескопа напечатана статья презабавная: Торжество дружбы, в защиту А. А. Орлова⁷. Сочинитель, кажется, псевдоним:

Я по зубам узнал его тотчас.

Новостей замечательных здесь нет, кроме разве, что у меня родился сын, малый прешумливой.

От Софьи Михайловны⁸ получил я письмо: она уехала в Чернь, к матери покойного нашего друга.

26-го Августа я пил здоровье Натальи Николаевны, а теперь прошу Вас засвидетельствовать ей мое почтение.

Скоро ли то пречистая богородица сподобит меня увидеть Вас? О сем же молю ее благостыню, да не убо преидет глас моления моего втуне. — В ожидании, с душевным почтением и преданностию пребываю

С. Петербург    Августа  31  дня       1831.

Ваш покорнейший слуга О. Сомов.

P. S. Письма ко мне адресуются: в Глухом переулке, в доме майорши Брюн (Brun).

2

СЧЕТ

Александру Сергеевичу Пушкину, из Типографии Департамента Внешней
Торговли.

За напечатание для Вас Альманаха Северные Цветы, 16 ½ листов, каждого листа по 1200 экземпляров, по 40 рублей с листа, следует Типографии					660  руб.
К Альманаху 1200 оберток и особо от Альманаха, 3-х статей:
1) Opere del Cavaliere    2) О жизни растений и 3) Мирра. Поэма		40  экз. 20   »    10   »			40  руб.
		Всего  ...  700  руб.
24  Декабря     1831.	Смотритель Типографии Зотов.
Триста рублей получил Зотов.  24 Декабря 1831 года.

590

3

СЧЕТ

изданию Северных Цветов, на 1832-й год⁹.

			Руб.	Коп.
Печатание (набор и оттиск) книжки, 16 ½ листов, с двумя перепечатками стихов Жуковского и Дмитриева и листка в статье Кн. Одоевского, с особыми отпечатками статей: К. Одоевского, Максимовича и Деларю, с составом и оттиском обертки и пр., по 40 р. за лист			700	—
Бумаги Петергофской 50 стоп, по 25 р. за стопу			1250	—
Бумаги для обертки ½ стопы, по 20 р.			10	—
Гравирование виньетки			150	—
За бумагу для виньетки, 100 листов, по 75 р. стопа			16	—
За оттиски виньетки, 1200 экземпляров			36	—
За переплет 6-ти ценсурных экземпляров			6	—
За бумагу цветную для нарядных экземпляров
1) 10 листов, по 2 р. за лист 2) 10 листов, по 1.50 к. за лист 3) 10 листов, по 1 р. за лист	20 15 10		45	—
За отправление на почту экземпляров: Языкову, Киреевскому, Максимовичу, Тепловым и припечаток для Максимов.			6	—
За отправление на почту нарядных экземпляров: Глинке, Лажечникову и С. М. Баратынской			3	6
Печатнику эстампов Г-ну Сыченеву, за отпечатание 1200 экз. виньетки			48	—
В то число уплачено:
Типографии			300	—
В бумажную лавку Г-на Заветнова, И. В. Оленин взялся уплатить за купленные им 100 экз			1000	—
Граверу Г-на Чесскому, за виньетку			150	—
За 100 листов бумаги французской (grand papier raisin à estampes)			16	—
За бумагу для оберток			10	—
За переплет 6-ти ценсурных экземпляров			6	—
За цветную бумагу для нарядных экземпляров			45	—
За пересылку 5 экз. с припечатками для Максимовича			6	—
Переплетчику Кисветеру за нарядные и прочие экземпляры впредь до расчета			100	—
За пересылку 3-х нарядных экземпл.			3	6
Еще типографии уплачено			200	—
Г-ну Сыченеву за отпечатание виньетки			48	—
Счет экземпляров.
И. Васильевичу Сленину				100
А. Ф. Смирдину				100
Еще ему же				100
Заикину				25
Глазунову Московскому				25
Еще Сленину				100

591

4

Милостивый Государь
        Александр Сергеевич!

От Смирдина я получаю, по договору с Гречем, всего только 800 р. в год, чему может служить доказательством собственноручная записка Греча, остающаяся еще теперь в руках Смирдина. Остальные 1000 р., по общему нашему с Гречем условию, предоставил я в распоряжение Ваше, и вам стоит только взять Ассигнацию от Греча на имя Смирдина или кого угодно. Удивляюсь, как Смирдин не понял этого из моей записки, где именно сказано, что я первые только два месяца, по болезни моей, беру у него по 150 р., остальные же 10 месяцев буду получать по 50 р., что и составит всего на все 800 р. Следовательно, вы можете легко распорядиться с Гречем насчет 1000 р., им у меня удерживаемых именно для Вас.

Иллюстрация: ПОСЛЕДНЯЯ СТРАНИЦА АВТОГРАФА ПИСЬМА О. М. СОМОВА К ПУШКИНУ
ОТ 31 АВГУСТА 1831 г.

Бумаги П. Е. Щеголева (ныне в ИРЛИ), Ленинград

592

Удивляюсь, что у переплетчика так мало оказалось экземпляров налицо; по моему счету, у него должно оставаться гораздо более; разве только он не все получил из типографии, или выдавал кому-либо из книгопродавцев, не дав мне знать; ибо до сей поры он не представил мне счетов. Одно мне весьма прискорбно: что Вам неугодно было, при издании Сев. Цветов, послушаться меня, и принять труд распоряжаться продажею оных и проч. или Вам самим, или поручить сие П. А. Плетневу, как я тогда предлагал: тогда и Вы, и я, избавились бы всех этих хлопот и недоразумений, а у меня бы, в буквальном смысле, гора с плеч свалилась. Я всегда был плохим счетчиком, особливо в своем деле. Таким образом, напечатав Записки Вутье¹⁰, я выручил в очистку только 700 р., тогда как книгопродавец получил за них барыша более 8 тыс. Покойный Дельвиг знал мою арифметическую бестолковость, и потому все счеты принимал на себя. Одни faux-frais всегда очищали у меня карман до копейки.

Жаль, что я теперь болен, и так, что мне запрещено выходить на воздух; иначе я сделал бы поверку получении переплетчика с выдачами фактора типографии и с моими счетами. Еще должно оставаться около 100 экземпл. у Сленина, да он же по прежнему счету, за расходами, остался должен за Сев. Цвет[ы] 262 р. — Как по объявлению Смирдина, он совершенно счелся с ним даже включая и эту сумму, то оную и следует получ[ить] от Сленина. Посему и прилагаю здесь собственноручное письмо Сленина к Смирдину касательно этой суммы, которой я и не думал брать ни от того, ни от другого.

Впрочем, весь déficit я принимаю на себя, ибо конечно в нем никто кроме меня не виноват; и если болезнь не помешает мне окончить одной из больших моих работ, то я из первых выручек за оную обязуюсь уплатить Вам или по Вашему назначению 2000 р. (сверх этой 1000); если жемне не удастся, то дам Вам заемное письмо на сию сумму; уплатить же оную трудами моими мне бог поможет.

Здоровы ли Вы и всё Ваше любезное семейство? — У меня все больны: о себе уже и не говорю, это письмо пишу я целую неделю; поминутные вертижи в голове и блестки в глазах не дают мне заняться и четверти часа сряду. Беда человеку семейному, обязанному кормить себя и семью свою из трудовых денег, занемочь и быть несколько времени неспособным к работе.

[Ян]варя 18—24         1833.

Ваш покорный слуга                 О. Сомов.

Сверх моей хронической, вновь измучившей меня болезни, рифмующей с древнею ге[роид]ой, с прошедшей недели на меня напал грипп со всеми своими любезностями.

Приложения к письму О. М. Сомова:

1  [Записка И. В. Сленина.]

Милостивый Государь
        Александр Филипповичь.

Вы бы меня весьма одолжили, ежели бы уплатили за меня Оресту Михайловичу Сомову 262 рубл. Я остаюсь ему должен сию сумму за Северные Цветы; а денег нет ни сколько.

Апреля 28 дня         1832.

Вам преданный слуга И. Сленин.

На обороте:  Милостивому Государю Александру Филипповичу Смирдину.

593

2  [Справка переплетчика.]

Тритцать в тарова году находится в меня Северных цветов 490 экзем. Следует получить по щету Сомову 73. Посылаю Дочь купца Жолобова 200 экз.: третий части, 4-й части 101 экз. Тюк 1-й части 100 экземпляров.

8-ва Ноября

    1832 года

¹ Повеление Николая I об определении в Государственную коллегию иностранных дел «известного нашего поэта, титулярного советника Пушкина, с дозволением отыскивать в архивах материалы для сочинения истории императора Петра I» официально было сообщено А. Х. Бенкендорфом графу К. Ф. Нессельроде 23 июля 1831 г. («Пушкин. Документы Государственного и С.-Петербургского Главного Архивов Министерства Иностранных Дел, относящиеся к службе его 1831—1837 гг.», СПБ., 1900, стр. 17). Сам Пушкин был очень удовлетворен этим назначением и еще за день до официального оформления последнего писал П. А. Плетневу:

«К стати, скажу тебе новость (но да останется это, по многим причинам, между нами): Царь взял меня в службу, но не в канцелярскую или придворную, или военную, — нет, он дал мне жалование, открыл мне архивы, с тем чтоб я рылся там и ничего не делал» («Переписка Пушкина», т. II, стр. 287). Несмотря на то, что зачисление поэта на службу отвечало прежде всего интересам самого Николая, ни сам Пушкин, ни его друзья не разобрались в подоплеке этого политического акта и наивно принимали его лишь как «высочайшую милость». От Плетнева узнал о ней и О. М. Сомов, писавший 20 августа М. А. Максимовичу: «Скажу вам приятную новость. Пушкин сделан историографом Петра Великого, причислен к Иностранной коллегии и ведено открыть ему все возможные архивы. Спасибо царю за Пушкина» («Рус. Филол. Вести.» 1908, № 4, стр. 330). Ср. отклики на назначение Пушкина в письмах А. И. Тургенева к брату от 15 и 26 сентября 1831 г. («Журн. Мин. Нар. Просвещ.» 1913, кн. 3, стр. 19—22) и Н. М. Языкова и В. Д. Комовского к А. М. Языкову от 4 и 16 октября («Истор. Вести.» 1883, кн. XII, стр. 532—533). Характерно, что самое звание историографа, которое подчеркивал О. Сомов, официально Пушкину дано не было, чего впрочем и сам он не домогался: «Не смею и не желаю взять на себя звание Историографа после незабвенного Карамзина, — писал Пушкин перед своим назначением А. Х. Бенкендорфу, — но могу со временем исполнить давнишнее мое желание написать историю Петра Великого и его наследников до государя Петра III» («Переписка Пушкина», т. II, стр. 278—279).

² Повесть К. Н. Батюшкова «Предслава и Добрыня», написанная в 1810 г., напечатана была в «Северных Цветах на 1832 год» в отделе «Проза», стр. 1—46. Публикации этой было предпослано несколько строк слащаво-информационного примечания, которое Н. О. Лернер, с обычно несвойственной ему наивностью, приписал Пушкину: «И по языку [?], и по содержанию [?] заметки ясно [?], что она могла быть написана не Сомовым [?], не Плетневым [?], а только [?] Пушкиным; к тому же, ее никому другому и приписать нельзя, кроме Пушкина [?], который редактировал тот альманах, в котором была напечатана повесть Батюшкова» («Пушкин и его современ.», вып. XVI, СПБ., 1913, стр. 40—41; перепечатано в «Пушкине» под ред. С. А. Венгерова, т. VI, П., 1915, стр. 216—217). Однако резко несоответствуя прозаическому стилю Пушкина 30-х годов (ср. напр. строки о «нежных, благородных чувствованиях» и «поэтической душе Батюшкова, отсвечивающей в повести»), предисловие к «Предславе и Добрыне» и тематически, и стилистически очень характерно для информационно-критических заметок О. М. Сомова, который, как свидетельствует печатаемое нами его письмо к Пушкину, и достал для «Северных Цветов» неизданную рукопись Батюшкова. О ближайшем участии О. М. Сомова в редактировании «Северных Цветов на 1832 год» см. след. письмо и примечания к нему.

³ Предложение О. М. Сомова «уделить» для альманаха какую-нибудь из готовых «пяти повестей» Пушкин не мог принять потому, что отдельное издание «Повестей покойного Ивана Петровича Белкина» было в это время уже в цензуре и вышло в свет за несколько месяцев до «Северных Цветов на 1832 год».

⁴ Разбор «Бориса Годунова», написанный Е. Ф. Розеном для «Литературной Газеты» в виду прекращения издания последней появился в печати только в 1833 г. в «Dorpater Jahrbücher für Litteratur, Statistik und Kunst, besonders Russiands» 1833, I Band, S. 43—59. Ср. «Мнение барона Е. Ф. Розена о драме А. С. Пушкина

594

«Борис Годунов». Из дерптского журнала Dorpater Jahrbücher. С немецкого А. Савицкий («Литер. Приб. к Рус. Инвалиду» 1834, № 2 и 3). Сам Розен писал о своем разборе 19 июля 1831 г. С. П. Шевыреву: «... Вышел Борис Годунов Пушкина, и никто из критиков-самозванцев не умел оценить этого прекрасного творения! Кривые толки, косые взгляды, шиканье, дурацкий смех — вот чем приветствовали Годунова, творец коего во времена Петрарки и Тасса был бы удостоен торжественного в Капитолии коронования. За отсутствием лучших критиков, я написал рецензию Годунова, которая будет напечатана в Литературной Газете, издаваемой Сомовым. Кроме того, я еще перевел его на немецкий язык с рукописи автора заслужил его восторженную благодарность и хвалу Жуковского» («Русский Архив» 1878, т. II, стр. 47; ср. К. Я. Грот «Страничка из прошлого», отд. отт. из «Правит. Вестника» 1904 г., №№ 69 и 70, стр. 4).

Свой «разбор» бар. Розен в виду закрытия «Литературной Газеты» предполагал использовать в качестве предисловия к переводу «Бориса Годунова». По крайней мере Пушкин писал ему: «Горю нетерпением прочитать ваше предисловие к Борису; думаю, для второго издания написать к вам письмо, если позволите, и в нем изложить свои мысли и правила коими руководствовался сочиняя мою трагедию» (M. А. Цявловский. «Письма Пушкина и к Пушкину», М., 1925, стр. 16).

⁵ Произведения, о работе над которыми О. М. Сомов осведомлял Пушкина, частью известны только в отрывках, частью вовсе не сохранились. Так «Отрывок из были времен Годунова: «Борода Богдана Вольского» появился в альманахе «Альциона» на 1832 г., СПБ., 1832, стр. 121—130. Из повести «Хмельницкий» очевидно ничего не попало в печать. Роман «Гайдамак», отдельные главы которого печатались в «Звездочке» 1826 г., «Невском альманахе» 1827 г., «Северных Цветах на 1828 год», в «Сыне Отечества» 1829 г. и в «Деннице» 1830 г., остался недописанным. Наконец из «малороссийских былей» Сомова известны нам «Бродящий огонь» («Альционана на 1832 год»), «Киевские ведьмы» («Новоселье» 1833 г.) и «Недобрый глаз» («Утренняя Звезда» 1834 г.).

⁶ Ответ Пушкина на просьбу О. М. Сомова неизвестен, но даже в случае согласия его на постановку той или иной сцены из «Бориса Годунова» в бенефис М. И. Валберховой последняя не могла бы воспользоваться предоставленным ей правом: «Борис Годунов» был театральной цензурой запрещен.

«В начале тридцатых годов, — свидетельствует в своих воспоминаниях А. М. Каратыгина, — Александр Сергеевич при И. А. Крылове читал у нас своего «Бориса Годунова». Он очень желал, чтобы мы с мужем прочитали на театре сцену у фонтана Димитрия с Мариною. Несмотря однако же на наши многочисленные личные просьбы, гр. А. Х. Бенкендорф, с обычною своею любезностью и извинениями, отказал нам в своем согласии: личность самозванца была тогда запрещенным плодом на сцене» («Записки П. А. Каратыгина» под ред. Б. В. Казанского, т. II, Л., 1930, Приложения, стр. 284). В 1833 г. о разрешении постановки «Сцены у фонтана» из драмы «Борис Годунов» ходатайствовал московский Малый театр, но получил отказ, мотивированный «известной неодобрительной резолюцией Николая I об этой вещи» (Н. В. Дризен. «Драматическая цензура двух эпох» [П., 1917], стр. 144). Очевидно имелась в виду царская сентенция о «Борисе Годунове», официально доведенная до сведения Пушкина 14 декабря 1826 г.; «Я считаю, что цель г. Пушкина была бы выполнена, если б с нужным очищением переделал комедию свою в историческую повесть или роман, наподобие Вальтера Скота». Резолюция эта задержала, как известно, и самую публикацию «Бориса Годунова» на пять лет.

С Марьей Ивановной Валберховой (1788—1867), одной из лучших учениц кн. А. А. Шаховского, Пушкин был хорошо знаком еще в пору «Зеленой лампы» и в начале 1820 г. охарактеризовал ее как «прекрасную комическую актрису», особенно запомнившуюся ему в «Мизантропе», «Нечаянном закладе» и «Пустодомах» («Мои замечания об русском театре»).

⁷ Памфлетная статья Пушкина «Торжество дружбы или оправданный А. А. Орлов» впервые опубликована была в «Телескопе» 1831 г., № 13, стр. 135—144 под псевдонимом Феофилакта Косичкина.

⁸ Софья Михайловна Дельвиг (1806—1888) — вдова поэта. Письма ее к О. М. Сомову в печати неизвестны.

⁹ Издание «Северных Цветов на 1832 год» было задумано и осуществлено по инициативе Пушкина. Альманах по начальному, впоследствии несколько измененному плану (в него не вошли биографические и мемуарные материалы о Дельвиге) посвящался памяти А. А. Дельвига, умершего 14 января 1831 г., а вся чистая прибыль от издания предназначалась его семье.

595

«Бедный Дельвиг! — писал Пушкин 31 января П. А. Плетневу, — Помянем его Северными Цветами; но мне жаль, если это будет ущерб Сомову; он был искренно к нему привязан, и смерть нашего друга едва ли не ему всего тяжеле; чувства души слабеют и меняются, нужды жизненные не дремлют».

Эта забота об интересах О. М. Сомова как ближайшего сотрудника Дельвига по «Литературной Газете» и «Северным Цветам» была учтена в ответном письме Плетнева от 22 февраля 1831 г.: «Ты упоминал об издании Северн. Цветов. Это непременно сделать надобно с посвящением Дельвигу. Сомова можно будет вознаградить из выручки такою же суммою, какая приходилась на его долю и прежде» («Переписка Пушкина», т. II, стр. 225).

Заботы о собирании материалов для альманаха занимали Пушкина в течение всего года. Из многочисленных упоминаний об этом начинании в переписке поэта отметим еще только два:

Иллюстрация: ЭКЗЕМПЛЯР АЛЬМАНАХА „СЕВЕРНЫЕ ЦВЕТЫ на 1832 г.“ С ДАРСТВЕННОЙ НАДПИСЬЮ
ПЛЕТНЕВУ ОТ ПУШКИНА

Собрание П. П. Щеголева, Ленинград

«Что же Цветы? ей-богу, не знаю, что мне делать, — писал Пушкин 3 августа Плетневу, в самый разгар холерных беспорядков 1831 г. — Яковлев пишет, что покаместь нельзя за них приняться. Почему же? Разве типография остановилась? Разве нет бумаги? Разве Сомов болен или отказывается от издания?»

А примерно через месяц, в торопливой записке к П. А. Вяземскому, Пушкин напоминал: «У Дельвига осталось два брата без гроша денег, на руках его вдовы, потерявшей большую часть маленького своего имения. Нынешний год мы выдадим Сев. Цветы в пользу двух сирот — Ты пришли мне стихов и прозы; за журнал наш примемся после».

При энергичной поддержке Вяземского, Плетнева, Баратынского, Жуковского, Сомова и других поэтов и прозаиков, близких «Литературной Газете», альманах был закончен формированием в первых числах октября 1831 г. Сам Пушкин отдал в «Северные Цветы» десять своих произведений, в том числе «Моцарт и Сальери», «Анчар», «Бесы», «Делибаш» и «Эхо», «Дорожные жалобы» и «Анфологические эпиграммы».

2 октября 1831 г. в «Северной Пчеле» появилась краткая информационная заметка:

«Альманах Северные Цветы на 1832 год издается А. С. Пушкиным. Цена прежняя». 9 октября альманах в рукописи прошел через цензуру, а около 24 декабря вышел в свет.

596

Как инициатор и главный редактор альманаха Пушкин должен был принять на себя и некоторые денежные обязательства, связанные с изданием. Ближайшее же наблюдение за печатанием и художественным оформлением книги, сношения с авторами, все расчеты с типографией и книгопродавцами передоверил О. М. Сомову. Последний оказался однако настолько плохим хозяйственником, что издание, игравшее в течение нескольких лет очень заметную роль в бюджете Дельвига, под эгидой Пушкина едва оправдало издержки. Из отпечатанных 1200 экз. альманаха около 500 экз. к концу года оставалось еще у переплетчика, отчетность по продаже остальных была в самом хаотическом состоянии, часть же наличных денежных поступлений от книгопродавцев оказалась фактически растраченной. Документальный материал по истории издания «Северных Цветов на 1832 год», сохранившийся в печатаемой нами серии неизвестных бумаг Пушкина («Тетрадь разным черновым бумагам, оставшимся по смерти А. С. Пушкина», лл. 7, 9, 21, 26, 27), очень важен для уяснения подоплеки не только его случайного конфликта с Сомовым, но и для общей характеристики финансово-технической базы операций «альманашников» 20—30-х годов.

Итак, если непроданных оставалось на складе 490 экз., да число бесплатно-обязательных (авторских, редакторских, цензурных и пр.) определить максимальной цифрой 60—70, то вся валовая выручка от продажи 640 экз., при цене книги в 12 р. и при обычной 20-процентной скидке книгопродавцам, должна была дать 6400 рублей. За вычетом расходов в размере 2270 р. чистая прибыль от издания не могла быть меньше 4130 руб. Часть этой суммы О. М. Сомов должен был очевидно удержать за свои труды, чем и объясняется его признание в письме к Пушкину от 18—24 января 1833 г. о долге в 3000 рублей. Нужда и болезни Сомова не позволяли рассчитывать на получение этих денег, да и самое признание им долга последовало после долгих проволочек и уклонения от отчетности. Еще 10 сентября 1832 г. Н. И. Греч писал Булгарину о том, что «Сомов совершенно отринут Пушкиным и никакого участия ни в чем с ним не имеет» («Пушкин и его современ.», в. 5, стр. 57—58), а С. Д. Комовский, извещая А. М. Языкова 16 ноября о затеваемой Пушкиным большой политической и литературной газете, писал, что Пушкин «Разладил с Сомовым за благоразумное присвоение почтенным Орестом Михайловичем денег, которые выручил от издания «Северных Цветов», вследствие чего должность поверенного и хлопотуна отнята у Ореста и в оную облечен Наркиз Отрешков» («Истор. Вестник» 1883, кн. XII, стр. 535).

Бесхозяйственность и денежная некорректность Сомова поставила Пушкина в очень двусмысленное положение перед родными Дельвига.

«После смерти Дельвига мать его с детьми осталась в очень бедном положении, — вспоминал племянник поэта. — Пушкин вызвался продолжать издание «Сев. Цветов» в их пользу, о чем и было заявлено. «Сев. Цветы» были изданы только один раз на 1832 г., и сколько очистилось от их издания, я никогда не мог узнать. Без сомнения не было недостатка в желании помочь семье Дельвига, но причину неисполнения обещания поймет всякий, кто знал малую последовательность Пушкина во многом из того, что он предпринимал вне его гениального творчества» (Бар. А. И. Дельвиг. «Мои воспоминания», М., 1912, т. I, стр. 56).

Семья Дельвиг таким образом осталась вовсе неосведомленной о том, что вся прибыль от издания последних «Северных Цветов» была растрачена О. М. Сомовым и что Пушкин вел очень долгую и упорную борьбу за возвращение хотя бы части этих денег. Так в декабре 1832 г. он попытался сократить часть долга Сомова удержаниями из его гонорара в «Сыне Отечества», но Н. И. Греч должен был разъяснить: «Что касается до оклада Сомова, то поелику сей оклад следует ему с 1-го Января 1833, а доходы начнутся с того же числа, то я и не могу исполнить теперь вашего желания; но по наступлении срока дам ассигнацию на Смирдина» («Переписка Пушкина», т. II, стр. 399).

В печатаемом нами письме от 18—24 января 1833 г. Сомов вновь предложил Пушкину воспользоваться этой «ассигнацией на Смирдина», но едва ли это предложение его могло быть реализовано. Тяжелая болезнь исключала возможность его редакционно-технической работы в «Сыне Отечества» по контракту с Гречем и Смирдиным, а надежды на расчет с Пушкиным «другими трудами» разрушены были смертью Сомова 27 мая 1833 г.

¹⁰ Книга, о которой упоминает О. М. Сомов, была издана под названием «Записки полковника Вутье о нынешней войне Греков» — 2 части, СПБ., 1824—1825.

597

2. ЗАПИСКА Д. И. ХВОСТОВА

Свидетельствуя почтение приятелю-совремяннику, знаменитому поэту Александру Сергеевичю Пушкину, посылаю ему песеньку моего сочинения на музыку положенную и прошу в знак дружбы ко мне доставить оную вашей Наталье Николаевне.

Приимите уверение искренней преданности и дружбы, с коими есть и буду

Покорный слуга

Граф Хвостов.

            1832 года

      августа 2 дня.

На обороте:

    Его Благородию

Александру Сергеевичу

         Пушкину

  от графа Хвостова.

Записка графа Дмитрия Ивановича Хвостова (1757—1835) от 2 августа 1832 г. к Пушкину печатается впервые. Она писана чернилами на двух листах почтовой бумаги большого формата. Первый лист занят письмом, второй — адресом. Записка была сложена вчетверо, особым образом свернута и запечатана розовой облаткой. Ответ на нее Пушкина известен (см. «Переписку Пушкина», т. II, СПБ., 1908, стр. 386—387), но точная дата его определяется только сейчас. На обороте первого листа записки Д. И. Хвостова сохранился черновой карандашный набросок ответа Пушкина, несколько отличающийся от окончательной его редакции. Вот текст этого черновика:

Жена моя [сердечно] искр. благодарит Вас за неожиданный и приятный подарок.

Позвольте [и мне присоединить] принести В. С. [и] мою сердеч. благодарность — Я в долгу пред Вами — [вот уже] 2 раза [как обратили вы на меня свое внимание] и почтили вы меня звуками лиры заслуженной и вечно юной — [Я отмалчиваюсь] На днях жена и [я?] будем иметь честь явиться к Вам с визитом — [Горя]

——

«Песенка, на музыку положенная», которая была послана Пушкину при печатаемой нами записке, известна. Это стишки гр. Д. И. Хвостова «Соловей в Таврическом саду» со следующей концовкой:

Пусть голос соловья прекрасный,

Пленяя, тешит, нежит слух,

Но струны лиры громогласной

Прочнее восхищают дух.

Любитель муз, с зарею майской,

Спеши к источникам ключей:

Ступай подслушать на Фурштатской,

Поет где Пушкин — соловей!

Этим стихам Д. И. Хвостова предшествовало его же послание «А. С. Пушкину, члену Российской Академии, 1831 года, при случае чтения стихов его о клеветниках России» («Когда кипела в жилах кровь» и пр.).

Признавая себя в долгу перед Хвостовым за эти «звуки лиры заслуженной и вечно юной», Пушкин в начале 1833 г. помянул его в «Медном Всаднике»:

…Граф Хвостов,

Поэт, любимый небесами,

Уж пел бессмертными стихами

Несчастье невских берегов.

Однако это иронически-глумливое отношение Пушкина к «лире» графа Д. И. Хвостова, запечатленное еще в посланиях и эпиграммах лицейской поры и достигшее

598

высшего своего выражения в пародической «Оде его сиятельству графу Хвостову» ни в какой мере не распространялось на общественно-политическую деятельность последнего. Как один из старейших и деятельнейших сенаторов граф Д. И. Хвостов отличался известной независимостью и широтою взглядов и пользовался большим авторитетом в кругах умеренно-либеральной дворянской общественности 20—30-х годов. Очень характерно, что на втором листе печатаемого нами письма около адреса, Пушкин набросал карандашом несколько почти не поддававшихся расшифровке строк, представляющих собою, как мы полагаем, беглую запись вопросов, для выяснения которых он предполагал обратиться в Д. И. Хвостову при предстоящем свидании:

НАДПИСЬ Д. И. ХВОСТОВА НА ОБОРОТЕ ПИСЬМА К ПУШКИНУ

Бумаги П. Е. Щеголева (ныне в ИРЛИ), Ленинград

Постановл[ение]

о дворне

и о прочем

О уничт. розн.

Новое пост. Сен. —

и в чем состоит.

Судя по тому, что указ Сенату о воспрещении помещикам «назначать в продажу за долги дворовых людей, а также о запрещении продавать и передавать их в посторонние руки, с раздроблением семейств» датируется 2 мая 1833 г. («Полн. Собрание Законов», собр 2, т. VIII, № 6163; ср. В. И. Семевский «Крестьянский вопрос в России в XVIII и перв. полов. XIX в.», т. II, СПБ., 1888, стр. 110), Пушкин имел в виду побеседовать с Д. И. Хвостовым как с хорошо осведомленным членом общего собрания Правительствующего Сената о самом ходе подготовки этого законодательного акта. Менее вероятно, что запись эта сделана в мае 1833 г. на случайно подвернувшемся старом письме, под впечатлением уже состоявшегося указа.

Об отношениях Пушкина и гр. Д. И. Хвостова см. статью П. О. Морозова «Гр. Д. И. Хвостов» («Рус Стар.» 1892, кн VI и VII), сводку данных М. Н. Сперанского

599

в примечаниях к «Дневнику А. С. Пушкина», М., 1923, стр. 547—551, а также статью Ю. Н. Тынянова «Ода его сиятельству графу Хвостову» («Пушкинский сборник памяти проф. С. А. Венгерова», П., 1922, стр. 75—92). Послания Д. И. Хвостова Пушкину см. в книге В. Каллаша «Русские поэты о Пушкине», M. 1899, стр. 301—304.

НАБРОСОК ПУШКИНА НА ОБОРОТЕ
ПИСЬМА Д. И. ХВОСТОВА

Бумаги П. Е. Щеголева (ныне в ИРЛИ), Ленинград

3. ПИСЬМО И. Т. КАЛАШНИКОВА

Милостивый Государь
      Александр Сергеевич!

За все те приятные минуты в жизни, какими я наслаждался, читая Ваши превосходные творения, делающие честь делу и нашей литературе, не имея возможности заплатить тем же, я решаюсь поднести слабые труды мои, и покорнейше просить Вас, принять их, по крайней мере, за знак глубокого моего уважения к Вам, которое навсегда сохранится в моей душе.

Милостивый Государь

ваш покорнейший слуга

Иван Калашников.

28 Марта 1833

Письмо Ивана Тимофеевича Калашникова (1797—1863) к Пушкину от 28 марта 1833 г. печатается впервые. Оно позволяет более или менее точно датировать черновые наброски ответного письма Пушкина, сохранившиеся в бумагах последнего (И. А. Шляпкин «Из неизданных бумаг А. С. Пушкина», СПБ., 1903, стр. 89—90; более полно воспроизведено в «Переписке Пушкина», т. III, СПБ., 1911, стр. 19—20). Беловик этого письма, как свидетельствует справка наследников И. Т. Калашникова, затерялся после смерти адресата (См. «Пушкин и его совр.», вып. 6, стр. 101).

Из «трудов» И. Т. Калашникова, глухо отмеченных в этом письме, в начале 1833 г. вышла в свет историческая повесть «Камчадалка». Однако судя по упоминаниям о «трудах», а не об одном «труде», Пушкин получил с «Камчадалкой» и первый роман И. Т. Калашникова «Дочь купца Жолобова», вышедший в 1832 г. вторым изданием.

В набросках письма Пушкина к И. Т. Калашникову оба эти романа получили очень высокую оценку («Ни одного из русских романов не прочитывал я с большим

600

удовольствием. — Камчадалка не ниже вашего первого произведения»). В библиотеке Пушкина сохранился только второй из них («Библиотека А. С. Пушкина», СПБ., 1910, стр. 47), первый же, хотя и был зарегистрирован в опекунской описи (см. далее статью Л. Б. Модзалевского), до нас не дошел.

Никаких других данных о литературных и личных взаимоотношениях Пушкина и Калашникова не известно. Толковать неточность одной из незаконченных фраз чернового письма Пушкина («Вы спрашиваете моего... о К-е») как свидетельство о наличии еще одного письма к нему. И. Т. Калашникова, написанного тотчас же после первого и до получения даже ответа на него, нет оснований.

Для характеристики общественно-литературной позиции И. Т. Калашникова в 30-х годах очень показателен его отклик на смерть Пушкина: «В течении двух прошедших недель, — писал он 12 февраля 1837 г. своему сибирскому приятелю П. А. Словцову, — здесь все говорило, спорило, шумело о смерти Пушкина. Потеря этого человека, без преувеличения — необыкновенного, поразила сильно, особенно юную генерацию. Говорят, при теле его перебывало 32 т. человек! Смерть Карамзина того не произвела. Отчего? В настоящем случае уже видна народность; в России 10 лет — целый век: она шагает удивительно» («Пушкин и его современ.», вып. 6. СПБ., 1908, стр. 104).

АВТОГРАФ ЧЕРНОВОГО НАБРОСОКА ОТВЕТНОГО ПИСЬМА ПУШКИНА К Д. И. ХВОСТОВУ

Бумаги П. Е. Щеголева (ныне в ИРЛИ), Ленинград

4. ПИСЬМО П. П. СВИНЬИНА

[Начало 1834 г.?]

Милостивый Государь,
      Александр Сергеевичь!

Надеюсь, вы простите моей докучливости в уважение малого времени, которое остается мне жить в Петербурге, а в это малое время мне хотелось бы кончить с изданием Храповицкого Записок! Сделайте одолжение пришлите мне с подателем сей манускрипт, я усердно займусь примечаниями, тем более, если вы потрудились отме[тить] те места, которые требуют оных по [вашему] мнению. Для дальнейшего объяснения [приеду к] вам завтра часу в 1-м, если Вы будете [дома] или непожалуете ли вы ко мне сегодня? .... часов буду ожидать вас.

601

Если вам ненужна рукопись де Leria, то [очень] прошу также возвратить мне ее с пода[телем и] верить чувствам совершенного почтения

На обороте: Его Высокоблагородию Милостивому Государю Александру Сергеевичу        Пушкину.

вашего покорнейшего слуги Пав. Свиньина.

АВТОГРАФ ПИСЬМА И. Т. КАЛАШНИКОВА К ПУШКИНУ

Бумаги П. Е. Щеголева (ныне в ИРЛИ), Ленинград

Письмо Павла Петровича Свиньина (1787—1839), печатаемое нами впервые (автограф сильно поврежден, в квадратных скобках даны нами слова, отсутствующие ныне в подлиннике), непосредственно связано с уже известной запиской его же к Пушкину от 19 февраля 1833 г.:

«Медленность в доставлении вам, Милостивый Государь Александр Сергеевичь, прилагаемой при сем рукописи, произошла ни от чего другого, как от невозможности отпереть мой музеум за потерею ключа: неделю искали его, а другую приделывали.

602

Я уже написал и в деревню о присылке самого оригинала Храповитского; впрочем это самая верная с него копия, с которой печатались эти записки у меня в журнале» («Переписка Пушкина», т. III, стр. 6).

Упоминание П. П. Свиньина в печатаемом нами письме о предстоящем вскоре его отъезде из Петербурга, а также настойчивость, с которой он просит возвратить«с подателем» взятые у него Пушкиным (очевидно уже давно) манускрипты, позволяет датировать его второе обращение к поэту самым началом 1834 г., ибо в конце марта этого года началась уже аукционная распродажа «музея» П. П. Свиньиа, в числе проданных экспонатов которого была и копия «Записок А. В. Храповцкого» (см. «Краткая опись предметов, составляющих русский музеум Павла Свинина 1829 года», СПБ., 1829, стр. 129; «Сев. Пчела» от 17 апр. 1834 г., № 87, а также «Роспись книгам и рукописям Императорской Российской Академии», СПБ., 1840, стр. 156). Копия «Записок А. В. Храповицкого», принадлежавшая П. П. Свиньину и бывшая в руках Пушкина, хранится ныне в Рукописном отделении Библиотеки Академии Наук СССР под шифром 17.16.12. Никаких заметок рукою Пушкина на рукописи нет.

С именем П. П. Свиньина как рассказчика или прототипа, а может быть того и другого вместе связывается и сохранившийся в бумагах Пушкина набросок плана комедии, необычайно близкой по своей фабуле «Ревизору» Гоголя («Криспин приезжает в губернию на ярмонку. Его принимают за Ambas. Губернатор честной дурак. Губернаторша с ним кокетничает. Криспин сватается за дочь»).

Замысел этот датируется тем же временем (1833—1834), к которому относятсяи дошедшие до нас письма П. П. Свиньина к Пушкину. Хлестаковские замашки редактора «Отечественных Записок» увековечены были Пушкиным и в сатирической сказке «Маленький лжец» (1830), а об общем его иронически-презрительном отношении к этому литератору, специализировавшемуся на дешевой националистической популяризации «образчиков русской славы, просвещения и ума», свидетельствуют строки «Собранья насекомых» («Вот и Свиньин — Российский жук») и резкие аттестации его же в записях дневника Пушкина от 17 марта и 10 апреля 1834 г. Сводку литературно-бытовых данных о П. П. Свиньине и его отношениях к Пушкину см. в комментариях В. И. Саитова к «Остафьевскому Архиву», т. I, стр. 508—511, в справке Н. О. Лернера «Пушкинский замысел «Ревизора» («Пушкин» под ред. С. А. Венгерова, т. VI, П., 1915, стр. 217—218) и в примечаниях Б. Л. Модзалевского к «Дневнику А. С. Пушкина», П., 1923, стр. 106—108 и 147—150.

Дневник А. В. Храповицкого, статс-секретаря Екатерины II, выдержки из которого печатались П. П. Свиньиным в «Отечественных Записках» 1821—1828 гг. с купюрами, обусловленными отказом редактора от передачи «многих подробностей о частной жизни императрицы, кои во всяком быту и состоянии человека должны оставаться только в кругу ему самых близких» («Отеч. Зап.», 1821, № 16, стр. 128—129), понадобился Пушкину для задуманной им еще в самом начале 1833 г. исторической повести, героями которой являлись деятели эпохи восстания Пугачева (самый ранний план этой повести, из которой выросла впоследствии «Капитанская дочка», датируется 31 января 1833 г.).

Комментированное издание «Записок А. В. Храповицкого», о работе над которым писал П. П. Синьин, осуществлено им не было. Ср. «Дневник А. В. Храповицкого 1782—1793. По подлинной его рукописи, с биографич. статьею и объяснительным указателем Николая Барсукова», СПБ., 1874. Перепечатано в приложениях к «Русскому Архиву» за 1901 г. «Рукопись de Leria», о возвращении которой просил П. П. Свиньин, отмечена под названием «Extrait du journal du Duc de Leria» в «Краткой описи предметов, составляющих русский музеум Павла Свиньина», СПБ., 1829, стр. 127, № 55. Не попав в число рукописей этого собрания, при обретенных в 1834 г. Российской Академией, манускрипт этот был впоследствии в распоряжении К. Н. Бестужева-Рюмина (см. «Письма леди Рондо» под ред. С. Н. Шубинского, СПБ., 1874, стр. 159). Записки герцога Лирийского (1670—1734), побочного сына английского короля Иакова II, маршала французской службы и испанского посла при русском дворе с 1727 по 1730 г., появились впервые в печати под заглавием «Mémoires du maréchal de Berwick», Paris, 1788. Русский перевод их («Записки дюка Лирийского и Бервикского») издан Д. И. Языковым только в 1845 г.

5. ПИСЬМО КНЯЗЯ П. И. ШАЛИКОВА

Ах! как я жалел, жалею и буду жалеть, что поспешил вчера сойти с чердака своего, где мог бы принять бесценного гостя и вместе с ним сойти в гостиную, где жена и дочь моя разделили бы живейшее удовольствие

603

моего сердца, разделяя со мною все чувства относительно этого, повторю, бесценного и, присовокуплю, редкого для всех гостя!..

Ужасная груда газетной корректуры не допускает меня сказать любезнейшему Александру Сергеевичу изустно всё, что хотелось бы сказать; но может статься как-нибудь удастся (к поэту рифмы так и рвутся... ах-ти! да вот и стих!..), удастся говорю, видеть и слышать нового Петрова Историка; а между тем посылаю дань Карамзину, с просьбою поместить, аще достойна, в Современник, о котором также прошу и также аще можно: по крайней мере я возвещал о нем в своей газете: усердие значит же что-нибудь; но получить в подарок такой журнал от такого издателя... это не имеет термина — во всех отношениях — En voila bien assez!

[Май 1836 г.]

Преданнейший душею К. Шаликов.

         К  ПОРТРЕТУ  КАРАМЗИНА

С твоим ли образом в душе и пред очами

Не буду верен я тому,

Что некогда своими ты устами

Передавал уму и сердцу моему!

Замолкнет ли в груди моей твой голос звучный

Вещаньем истины, добра и красоты,

С которыми до гроба неразлучный,

Творил изящный мир нам в поученье ты!

Противники-ль твои — пигмеи дерзновенны,

Введут рассудок мой, тобою озаренный,

В сей жалкий лабиринт, где жалкий гений их

Блуждает ввек без нити благотворной;

Где в гордых замыслах своих

Они покорствуют лишь воле непокорной

Светильнику небесного огня,

Пылавшего в тебе, великий муж, до дня

Вещественной разлуки с нами?..

Нет! Нет! наставленный и гением твоим,

И жизнию твоей, останусь верен им

И мыслями, и в чувствах, и словами!

Князь Шаликов.

Письмо князя Петра Ивановича Шаликова (1768—1852), полностью печатаемое нами впервые, датируется на основании упоминания в нем о «Современнике» и точных данных о пребывании Пушкина в Москве между 3 и 20 мая 1836 г.

Кампания против «Современника», начатая в «Северной Пчеле» и «Библиотеке для чтения», повышала значение дружественной информации о новом журнале в «Московских Ведомостях», чем обусловлено был, как мы полагаем, и внимание Пушкина к их редактору. Однако стихов, приложенных к письму, Пушкин в своем журнале не напечатал.

Стихотворец и журналист, культивировавший в условиях общественно-литературной борьбы 20-х и 30-х годов архаические традиции раннего сантиментализма, претенциозно-бездарный графоман, увековеченный в сатирах и эпиграммах Батюшкова, Воейкова, А. Е. Измайлова, Вяземского и лицейского Пушкина, князь П. И. Шаликов как редактор-издатель «Дамского Журнала» (1823—1833) и руководитель казенных «Московских Ведомостей» (1813—1838) оставался на тех позициях, которые определились для эпигонов Карамзина еще в начале XIX в.

Первое стихотворное обращение кн. Шаликова к Пушкину появилось в «Новостях Литературы» 1822 г. (кн. II, № 16, стр. 48) и перепечатано было в том же году в сборнике «Последняя жертва Музам».

604

  К портрету А.  С. Пушкина

Талант и чувства в нем созрели  прежде лет

Овидий  наш, он стал  ко славе муз поэт!

Книжки «Дамского Журнала» из месяца в месяц наполнялись в течение нескольких лет восторженно-комплиментарными отзывами о произведениях Пушкина, специальными посланиями к нему, экспромтами по случаю тех или иных событий в его жизни и т. д. и т. п.

Видимо Пушкин был растроган этими знаками внимания, особенно ценными в условиях его ссылки, и, несмотря на свое ироническое отношение к писаниям Шаликова («Переписка Пушкина», т. I, стр. 76, 99, 156), очень дружественно помянул его в «Разговоре книгопродавца с поэтом»:

  Пускай  их  Шаликов поет

  Любезный баловень природы...

Строки эти комментировались им 19 февраля 1825 г. в письме к П. А. Вяземскому: «Ты увидишь в разговоре Поэта и Книгопродавца мадригал кн. Шаликову. Он милый поэт, человек достойный уважения и надеюсь, что искренняя и полная похвала с моей стороны не будет ему неприятна. Он именно поэт прекрасного пола. Il a bien mérité du sexe, et je suis bien aise de m’en être expliqué publiquement».

Личное знакомство Пушкина и кн. Шаликова произошло не раньше 1827 г., а закрепилось в 1829 г. встречами в доме Ушаковых и у В. Л. Пушкина («Из записок А. А. Кононова» в «Библ. Записках» 1859, № 10, стр. 307—308. Ср. Л. Н. Майков. «Пушкин», СПБ., 1899, стр. 362, 365). К этому времени относится известная эпиграмма Пушкина и Баратынского «Князь Шаликов, газетчик наш печальный» и пр. (см. «Пушкин и его современники», вып. 16, стр. 49—53) и карикатурная зарисовка кн. Шаликова, сделанная Пушкиным в альбоме Ушаковых («Пушкин» под ред. С. А. Венгерова, т. VI, Л., 1915, стр. 123). Как журналист кн. Шаликов интерпретировался Пушкиным лишь в ироническом плане. «Соперничать с Раичем и Шаликовым как-то совестно», писал он 2 мая 1830 г. Вяземскому, а 3 сентября 1831 г., отвечая ему же на запрос о будущем журнале, утверждал: «Без мод он не пойдет, а с модами стать нам наряду с Шаликовыми, Полевыми и проч. — совестно» («Переписка Пушкина», т. II, стр. 144 и 318). Очень характерно упоминание о кн. П. И. Шаликове и в письме Пушкина к жене от 27 августа 1833 г.:

«Скудна Москва, пуста Москва, бедна Москва. Даже извощиков мало на ее скучных улицах. На Тверском бульваре попадаются две-три салопницы, да какой-нибудь студент в очках и в фуражке, да кн. Шаликов».

Сводка основных биографических данных о П. И. Шаликове дана в примечаниях В. И. Саитова и Л. Н. Майкова к «Сочинениям К. Н. Батюшкова», т. I, СПБ., 1887, стр. 434—437. Об отношениях Пушкина и Шаликова см. также материалы В. Каллаша «Русские поэты о Пушкине», М., 1899 и его же «Pouschkiniana», вып. II, Киев, 1903, стр. 31—33.

В остатках архива П. И. Шаликова, поступивших в Пушкинский дом, сохранилась визитная карточка Пушкина, связанная вероятно с печатаемым нами письмом. Частично и без всяких пояснений последнее опубликовано было П. Е. Щеголевым в журнале «Ленинград» 1924 г., № 11, стр. 15. Других писем Шаликова к Пушкину, равно как и ответов последнего, неизвестно. Возможно, что их и не было.

6. ЗАПИСКА Н. Г. УСТРЯЛОВА

Милостивый Государь
      Александр Сергеевичь,

Приятнейшим долгом считаю препроводить к Вам прилагаемую безделку. Впрочем как она написана по частному случаю и в продажу не поступит, то благоволите прейти об ней молчанием в Современнике.

27  октября     1836.

С отличным почтением имею честь быть Вашим покорнейшим слугою. Н. Устрялов.

605

Записка Николая Герасимовича Устрялова (1805—1870) к Пушкину от 27 октября 1836 г. печатается впервые.

«Безделкой», посланной при этом письме, названа была автором брошюра «О системе прагматической русской истории. Рассуждение, написанное на степень доктора философии Николаем Устряловым, Императорского С.-Петербургского Университета по кафедре Русской Истории Э. О. профессором. Императорской Военной Академии и Главного Педагогического Института Адьюнктом, Высочайше учрежденной Комиссии для издания актов, собранных Археографическою Экспедициею, Членом, Обществ Истории и древностей Российских в Москве и Северных Антиквариев в Копенгагене, Действительным Членом и орденов Св. Владимира 4 ст. и Св. Анны 3 ст. Кавалером». С.-Пб. В Типографии Л. Снегирева и К°. 1836. 8°, 84 стр.

Иллюстрация: ЭКЗЕМПЛЯР КНИГИ Н. Г. УСТРЯЛОВА „О СИСТЕМЕ ПРАГМАТИЧЕСКОЙ РУССКОЙ ИСТОРИИ“
С ДАРСТВЕННОЙ НАДПИСЬЮ АВТОРА ПУШКИНУ

Институт Русской Литературы, Ленинград

С дарственной надписью на обложке: «Его Высокоблагородию Александру Сергеевичу Пушкину. С отличным почтением сочинитель», диссертация Н. Г. Устрялова (дата ее цензурного разрешения: 14 сентября 1836 г.) сохранилась в библиотеке Пушкина (Б. Л. Модзалевский. «Библиотека А. С. Пушкина», СПБ., 1910, стр. 107—108).

Просьба Н. Г. Устрялова «прейти молчанием» его книжку в «Современнике» диктовалась не столько авторской скромностью, сколько опаской. Его диссертация появилась в самый разгар следственных разысканий об обстоятельствах выхода в свет «Философического письма» Чаадаева, за которое автор объявлен был сумасшедшим, журнал, поместивший его рассуждение, закрыт, редактор выслан из Москвы, а цензор отрешон от должности.

Расправа с «Телескопом» началась 22 октября 1836 г., и неудивительно, что Н. Г. Устрялов, даже чисто академически ставя некоторые из тех проблем, которые разрешал в своей философии русской истории Чаадаев, имел все основания опасаться каких бы то ни было ассоциаций «письма» последнего со своим «рассуждением».

«Хочешь ли для своего Современника ученую рефютацию брошюрки Устрялова? — писал кн. П. А. Вяземский в середине ноября 1836 г. Пушкину. — Мне читали начало

606

опровержения и оно будет очень дельное, но дописать его хотят только, если уверятся, что она будет напечатана» («Переписка Пушкина», т. III, СПБ., 1911, стр. 410—411). Ср. об этом же письмо Вяземского к А. И. Тургеневу от 9 ноября 1836 г. («Остафьевский Архив», т. III, стр. 356).

«Опровержение», о котором сообщал П. А. Вяземский, было написано им самим. Оно было составлено в форме публицистически заостренного обращения к министру народного просвещения С. С. Уварову и заключало в себе прежде всего протест против скептического отношения Устрялова к достижениям и установкам «Истории Государства Российского» Карамзина. Доказывая, что «историческая критика не подвинулась в нем ни на шаг, не положила основания ни одной новой истине, но перебрала с любовью груду обломков, взгроможденных черною шайкою наших исторических ломщиков, и, любуясь ими, в заключение провозгласила: нет у нас истории!» — Вяземский заключал: «Мысли г. Устрялова сбиваются на ту же теорию, которая, проповедуемая историческою оппозициею нашею, получила, наконец, практическое применение в известном письме Телескопа. Оба мнения подкрепляют друг друга и сливаются вместе. Одно различие в том, что в журнальном письме более безумия и таланта, а в университетском рассуждении более нелепости и менее искусства».

Концовка письма Вяземского направлена была уже против руководителей министерства народного просвещения, уличая С. С. Уварова в отсутствии и научной и политической бдительности: «Можно ли ожидать от наших учебных мест удовлетворительного действия на народное образование, если ничтожная брошюра г. Устрялова может быть признана Университетом за удовлетворительное право на степень учености? Незрелость г. Устрялова обнаружилась еще более на диспуте. Диспут сей был общим посмешищем для всех присутствующих. Несостоятельный диспутант не мог поддержать ни одного положения своего, не умел, хотя уловками блестящих парадоксов, избежать ни одного удара, на него нанесенного орудиями, взятыми из собственного его арсенала. К стыду классического учения, коего университет должен быть стражем, г. Устрялов не усомнился вывести на одну доску Карамзина и Полевого: стройное творение одного и хаотический недоносок другого».

Пушкин, которому это «письмо» прислано было вместе с экземпляром диссертации Устрялова, снабженным на полях дополнительными возражениями Вяземского, по существу не протестовал против этого выступления. Он предложил смягчить лишь два места «письма», политически слишком уж бестактных и, нисколько не заботясь о репутации Устрялова, учитывал вероятно в памфлете Вяземского прежде всего направленность его против С. С. Уварова, одного из злейших и опаснейших своих врагов в высшем петербургском «свете» и при дворе. Однако не возможность использования статьи в печати Пушкин понимал очень хорошо.

«Письмо твое прекрасно, — отвечал он Вяземскому. — Форма «М. Г.» или «О», и т. д., кажется, ничего не значит; главное — дать статье как можно более ходу и известности. Но во всяком случае ценсура не осмелится ее пропустить, а Уваров сам на себя розог не принесет. Бенкендорфа вмешивать тут мудрено и неловко. Как же быть? Думаю оставить статью, какова она есть, а впоследствии времени выбирать из нее все, что будет можно выбрать, как некогда делал и ты в Лит. Газете со статьями, не пропущенными Щегловым. Жаль, что ты не разобрал Устрялова по формуле, изобретенной Воейковым для Полевого, а куда бы хорошо» («Переписка Пушкина», т. III, стр. 432).

«Письмо» Вяземского, не получив распространения при жизни Пушкина, опубликовано было, уже как чисто исторический документ, в «Полном собр. сочин. кн. П. А. Вяземского», т. II, стр. 214—226.

В библиотеке Пушкина кроме двух экземпляров диссертации Н. Г. Устрялова сохранились изданные последним «Сказания современников о Димитрии Самозванце», ч. I—V, СПБ., 1831—1834 и «Сказания князя Курбского», ч. I и II, СПБ., 1833. Эти же публикации Устрялова Пушкин переслал вместе с комплектом своих собственных сочинений В. К. Кюхельбекеру в Свеаборгскую крепость. Имя Устрялова упоминается 17 марта 1834 г. и в дневнике Пушкина, в записи о совещании литераторов и ученых у Н. И. Греча по поводу организации «Энциклопедического Лексикона» Плюшара: «Устрялов сказывал мне, что издает процесс Никонов. Важная вещь!»

Об отношениях Пушкина к Устрялову в воспоминаниях сына историка отмечено: «Пушкин интересовался трудами отца, который виделся с ним раза два или три, незадолго до смерти Александра Сергеевича, в магазине Смирдина. Отец часто рассказывал мне про свидания с Пушкиным, который раза два-три обращался к нему с расспросами о предполагаемых им к изданию исторических трудах» («Истор. Вестн.» 1889, кн. VI, стр. 581).