- 502 -

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Историческая проза

1

Пушкин был не только гениальным поэтом и прозаиком, но и тонким историком, стоящим на уровне передовой русской и западноевропейской науки 20—30-х годов XIX столетия, а в некоторых отношениях даже опередившим ее и предвосхитившим достижения будущей историографии. Ни по знаниям, ни по технике источниковедческой работы он не уступал крупнейшим русским историкам своего времени. Правда, законченных исторических работ Пушкина немного. Но сохранилось значительное число исторических трудов, статей, набросков, в разной степени близких к завершению, но одинаково интересных и свидетельствующих о выработке Пушкиным оригинальной целостной концепции русского исторического процесса.

Одним из первых исследователей, обратившихся к специальному изучению исторических взглядов Пушкина, был проф. Н. Н. Фирсов, занявшийся этой темой как комментатор «Истории Пугачева». Сочувствуя борьбе крестьян против дворянства и полагая, будто Пушкин недооценил значение пугачевского восстания, Н. Н. Фирсов подверг сомнению научную ценность пушкинских исторических трудов и в 1914 г. писал: «В своих общих исторических воззрениях великий поэт не пошел дальше Карамзина и вообще старой исторической школы, которая главную роль в исторической жизни народов относила к лицу и случаю; народ и его судьба историкам этой школы казались лишь фоном».1 Статья Н. Н. Фирсова вызвала возмущение ученых и всей передовой общественности. В. Брюсов в 1916 году в статье «Пушкин перед лицом ученого историка» назвал работу Н. Н. Фирсова «длинным обвинительным актом». «Критика профессора Фирсова безусловно пристрастна, — писал Брюсов. — Пушкин сделал все, что может сделать в истории человек добросовестный, образованный, умный, не одаренный только особым „историческим гением“, пролагающим в науке новые пути. Но гениальность Пушкина сказалась в другом. Он написал свою „Историю Пугачевского бунта“ тем ясным, сжатым и простым языком, который навсегда должен остаться образцом для такого рода повествований».2 Резкой критике работа Н. Н. Фирсова была подвергнута и в рецензии Б. Садовского «Академический Пушкин».3

- 503 -

В 1915 году в VI томе Собрания сочинений Пушкина под редакцией С. А. Венгерова появилась статья Н. Н. Фирсова «Пушкин как историк», написанная уже в несколько ином тоне, чем комментарий к «Истории Пугачевского бунта». На этот раз Фирсов писал, что если «репутация» Пушкина «как историка до сих пор остается под знаком вопроса»4, то произошло это потому, что поэтический гений Пушкина затмил Пушкина-историка, оттого ученые обращали мало внимания на исторические работы поэта, хотя они и очень интересны. Фирсов подчеркивал, что достоинство пушкинских исторических трудов надо сравнивать не с его поэзией, а с работами историков того времени. «Пушкин, — отмечал он, — не успел сделаться историком, вполне достойным своего великого имени..., но наш дивный поэтический гений своими начинаниями в области истории и своим „первым историческим опытом“, явившимся, к несчастию, и последним, доказал, что у него были все данные, чтобы со временем сделаться выдающимся ученым историком в полном смысле этого слова».5

Однако исторические взгляды Пушкина были и в этой статье истолкованы Фирсовым неверно. Считая, что «историческое мировоззрение Пушкина образовалось главным образом под влиянием Карамзина», Фирсов выдвинул ряд явно несостоятельных тезисов. Он утверждал, в частности, будто для Пушкина «главнейший двигатель истории — личность, ее воля», будто Пушкину была чужда идея закономерности исторического процесса. «Пушкин, — писал Н. Н. Фирсов, — прошел мимо новых идей, выдвигаемых европейской историографией: 1) идеи изучения истории народа, создавшего и самое государство, и 2) идеи известной закономерности в общем ходе истории. Как для Карамзина, так и для Пушкина основное содержание истории определялось волей отдельных лиц и сцеплением случайностей».6

По-новому подошли к изучению исторических взглядов великого поэта ученые-марксисты. В советское время появился ряд исследований, посвященных историческим воззрениям Пушкина. Одним из первых поставил эту проблему (хотя во многом очень спорно) М. Н. Покровский в статье «Пушкин-историк».7 О взглядах Пушкина на русский исторический процесс писали Б. Д. Греков,8 А. В. Предтеченский,9 Б. В. Томашевский,10 Е. В. Тарле,11 Л. В. Черепнин.12 Частично этот вопрос рассматривался и в статье А. Н. Шебунина «История Пугачева».13

- 504 -

В основном же исследователи сосредоточили свое внимание на отдельных исторических работах Пушкина, на изучении его взглядов на отдельные проблемы русской истории.

2

В начале 20-х годов, в пору общения с выдающимися идеологами декабризма — М. Ф. Орловым, В. Ф. Раевским, П. И. Пестелем, — Пушкин обратился к серьезному изучению истории, его заинтересовали кардинальные проблемы политической истории России XVIII века. И первой исторической работой Пушкина (датированной 2 августа 1822 года) явилась записка об императорском периоде русской истории XVIII века. Статья эта, не озаглавленная в автографе, по-разному называлась публикаторами — «Историческими замечаниями»,14 «Заметками по русской истории XVIII века»,15 «О русской истории XVIII века».16

Характер пушкинской рукописи истолковывался исследователями тоже по-разному. Б. В. Томашевский писал: «Для нас остается неясным назначение этой статьи». Он высказывал осторожное предположение: «Заметки по истории XVIII века» могли служить введением к задуманной в этом плане автобиографии Пушкина.17 Гораздо категоричнее суждение И. Л. Фейнберга: «... страницы эти являются тщательно обработанным и переписанным набело уцелевшим отрывком „Записок“ Пушкина».18 Другое мнение высказывается Ю. Г. Оксманом, считающим пушкинскую рукопись «памфлетной запиской» «об императорском периоде русской истории».19 Полемика о характере рукописи продолжается. Нельзя не отметить, что ряд соображений говорит против отождествления пушкинской статьи с введением в автобиографию. Судя по первой и второй программе новых автобиографических записок (XII, 307—308, 310), над которыми поэт работал в 30-е годы, и по «Началу автобиографии» (XII, 310), автобиография мыслилась Пушкиным без вводного очерка о России 1725—1800 годов. Конечно, перерабатывая «Записки», поэт мог отказаться и от первоначального вступления. Но если даже и допустить, что «Записки», создававшиеся в 20-е годы, начинались очерком событий XVIII века, то почему Пушкин начинает не с Петра I, а с его преемников? Очерк XVIII века, если бы он являлся частью автобиографических «Записок», и в плане генеалогии предков Пушкина — Ганнибалов — и в плане истории эпохи гораздо логичнее было бы начинать с Петра Великого.

Заслуживает внимания характеристика этой рукописи, как антимонархического памфлета, предназначенного для нелегального распространения. Правомерным представляется и другое заключение: «Концепция записки очень близка суждениям декабристов. Возможно, что некоторые фактические данные, учтенные в записке, но еще неизвестные в ту пору ни в русской, ни в зарубежной печати, основаны на устных свидетельствах таких широко осведомленных в событиях русской истории XVIII века знакомых Пушкина, как Н. М. Карамзин, А. И. и Н. И. Тургеневы, М. Ф. Орлов, В. Ф. Раевский».20

- 505 -

Особенно интенсивно Пушкин начал заниматься историей с середины 20-х годов. Этому во многом способствовали пристальное изучение им источников по истории «смутного времени» в пору работы над «Борисом Годуновым»21 и общее оживление интереса к истории в середине 20—30-х годов.

После поражения восстания декабристов у Пушкина складывается оригинальная концепция русского исторического процесса — от «удельного» периода до Александра I.

Поэт интересовался рядом важнейших проблем русской истории.

Одна из них — проблема феодализма в России и на Западе.

Интерес к русскому и западноевропейскому феодализму был неразрывно связан с работой Пушкина над историей французской революции.22 В 1830 году Пушкин высказывает свои взгляды на феодализм, полемизируя с «Историей русского народа» Н. А. Полевого. Позиция поэта поразному оценивается исследователями. М. Н. Покровский писал: «Полевой заставил его поставить ... вопрос о феодализме. Автор „Истории русского народа“ решал вопрос о феодализме в России категорически в положительном смысле. Пушкин отвечает в духе позднейшей академической традиции, закрепленной государственной школой: „Феодализма в России не было“. Но в то время как государственная школа ... видела в этом преимущество России, Пушкин видел в этом недостаток...: „Феодализма у нас не было — и тем хуже“. Почему? „Феодализм мог бы ... развиться как первый шаг учреждений независимости (общины [были бы] второй), но он не успел. Он развился во времена татар, был подавлен Иваном III, гоним, истребляем Иваном IV“. Это гораздо свежее и четче того, что можно будет найти в курсах представителей государственной школы 50 лет спустя. На примере Пушкина можно видеть, как умный дилетантизм бывает гораздо проницательнее академической учености».23

Несколько по-другому решение Пушкиным проблемы феодализма в России освещал С. В. Юшков. Он считал, что отрицание феодализма в России не было окончательным выводом Пушкина. Поэт высказывает эту мысль во второй статье о Полевом. В последующих же набросках о Полевом он приходит к другому выводу: «... если Н. А. Полевой первый из русских историков стал говорить о феодализме в России, то А. С. Пушкин был первым исследователем, не только поставившим проблему о феодализме, но и продумавшим русский исторический процесс под углом зрения признания существования феодализма в России... Однако самому А. С. Пушкину его высказывания о русском феодализме, вероятно, показались настолько резко расходящимися со взглядами, господствовавшими в его время, что он не решился развить их и опубликовать».24 Думается, что С. В. Юшков несколько преувеличивал. Пушкинские слова: «Феодализм... развился во время татар..., был подавлен Иоанном III, гоним, истребляем Иоанном IV, стал развиваться во время междуцарствия... постепенно

- 506 -

упразднялся искусством Ром<ановых> и наконец разом уничтожен Петром и Анною Ивановною» (XI, 377) — свидетельствуют о признании Пушкиным лишь тенденции к утверждению феодализма. К тому же и Полевой и Пушкин трактовали термин «феодализм» весьма произвольно. Для Полевого это — политико-юридическая категория,25 для Пушкина — феодальная раздробленность страны. Понятие феодализма как общественно-экономической формации, как феодально-крепостнических отношений было одинаково чуждо как Полевому, так и Пушкину.

Но Пушкин все-таки связывал отсутствие феодализма в России с очень важными социальными процессами. «Он убежден в том, — писал А. Н. Шебунин, — что эти особенности имели чисто отрицательное значение. У нас не было феодализма и не было борьбы городов. Поэтому не сложилось ни сильной аристократии, ни способной ограничить царскую власть буржуазии».26

Революция 1830 года усилила интерес к проблеме феодализма на Руси и на Западе. Пушкин пишет вводные страницы к очерку о французской революции27 и «Заметки о русском дворянстве». В них снова возникает вопрос о специфике русского исторического процесса. Отнюдь не противопоставляя историческое развитие России западному, Пушкин в то же время говорил о специфике русской истории.

3

В 30-е годы Пушкина-историка занимают в основном две темы — Пугачевское восстание и преобразования Петра Великого.

Проблематика эта была связана с размышлениями о перспективах социально-экономического и политического развития России, с вопросом о том, какая революция предпочтительна — «снизу» или «сверху».

Раздумья Пушкина о «революции снизу» практически сводились к оценке крестьянских восстаний в России. Наиболее крупным из них было Пугачевское. Естественно, что Пушкин заинтересовался им, стремясь сделать политические выводы из уроков крестьянской войны XVIII века. Первое упоминание поэта о Пугачеве относится к ноябрю 1824 года.28

Но особенно интенсивно Пугачевское восстание изучается Пушкиным в 30-е годы, под свежим впечатлением «холерных бунтов» и восстания военных поселений. Пугачевская тематика заняла в эти годы одно из центральных мест и в творчестве Пушкина-историка, и в творчестве Пушкина-писателя. Тем не менее в дореволюционной науке она почти не привлекала внимания исследователей. Одним из первых обратился к ней

- 507 -

Н. Н. Фирсов.29 Считая, что Пушкин игнорировал борьбу крестьян с помещиками как сущность пугачевщины, Фирсов обрушился на «Историю Пугачевского бунта». Фирсов обвинял поэта в игнорировании «социально-экономической стороны вопроса», закономерности исторического развития, в подмене ее внешним изложением событий и характеристиками ярких личностей — прежде всего Пугачева. Восставший же народ поэт называет «сволочью», подчеркивает Фирсов.30 Стремясь уличить Пушкина в мелких фактических ошибках, Н. Н. Фирсов не заметил того нового материала и тех новаторских мыслей, которые обогатили историческую науку. Он даже писал, что Пушкин, в денежном отношении зависимый от николаевского правительства, был вынужден исказить и образ Пугачева.

Статья Н. Н. Фирсова вызвала резкую отповедь ученых и общественных деятелей. «Ее прямая цель, — писал В. Брюсов, — очевидно умалить значение Пушкина как автора исторического труда».31 Брюсов отмечал фактические неточности у самого Н. Н. Фирсова. Так, критик Пушкина не учел того, что слово «сволочь» в начале XIX века имело другой смысл, чем в XX, — обозначение мелкого люда. Фирсовское утверждение, будто Пушкин из-за денег неверно изобразил Пугачева, Брюсов расценивал как клевету на поэта. Потомки, писал В. Брюсов, будут вспоминать и Н. Н. Фирсова и его статьи лишь в плане курьезов пушкиноведения. А «Историю Пугачевского бунта» будут долго читать.

Статья Н. Н. Фирсова вызвала возражения и со стороны Д. Н. Соколова (в целом оценившего ее все же положительно). Д. Н. Соколов, полемизируя с Н. Н. Фирсовым, подчеркивал, что Пушкину было свойственно «понимание пугачевщины как борьбы низших классов против дворянства и правящих классов». Но из-за цензуры Пушкин не мог написать о Пугачевском восстании все то, что он думал.32

Статья Н. Н. Фирсова, как и предсказывал В. Брюсов, стала одним из самых печальных курьезов пушкиноведения.

4

В советское время интерес к пушкинской работе над историей крестьянской войны намного возрос. С очень яркой, оригинальной, хотя во многом неверной трактовкой «Истории Пугачева» выступил М. Н. Покровский. В его статье «Пушкин-историк», опубликованной в 1931 году, говорилось: «Характеристика Пугачева у Пушкина прямо удивительна в подцензурной книжке 1830-х годов. Вы ожидаете исчадия ада или по крайней мере свирепого и кровожадного разбойника». А на деле — совсем другое. Поэт восхищался личностью «самозванца». «Пушкин его любил, этого архизлодея... Первым идеализатором вождя последней крестьянской революции в России был именно барин Пушкин».33 Но «для Пушкина Пугачев вовсе не вождь крестьянской революции, направленной сознательно против господ. Пугачев для него предводитель казацкого восстания, к которому „чернь пристала, как пристает она ко всякому беспорядку, обещающему облегчение ее положения и

- 508 -

грабеж“».34 «Чернь» — крепостные крестьяне, именуемые Пушкиным еще и по-другому — «бунтующей сволочью». Явно полемизируя с В. Брюсовым (хотя имя его и не называется), Покровский подчеркивал, что слово «чернь» у Пушкина «это не просто устаревшее... обозначение податных „черных“ людей. „Чернь“ у него имеет определенный моральный оттенок... Это то, что есть низменного, пошлого и презренного в человечестве».35

Разной оценке Пушкиным казацкого и крестьянского восстания М. Н. Покровский придавал принципиально важное значение. «Первый идеализатор Пугачева был в то же время и первым идеализатором казачества, — писал М. Н. Покровский. — Идеализация Пугачева и казачества есть лишь частный случай идеализации всего, что встает против централизации и чиновничества: идеалом Пушкина был феодальный режим, „смягченный просвещением“; предметом его ненависти — бюрократическая монархия».36 Идеализация образа Пугачева М. Н. Покровским подчеркнута совершенно верно. Но с его тезисом, будто поэт противопоставлял казацкое восстание крестьянскому, согласиться нельзя.37 Это было показано в работах Ю. Г. Оксмана, посвященных «Истории Пугачева» и «Капитанской дочке». Они печатались на протяжении 1930—1960-х годов.38

По мнению Ю. Г. Оксмана, в Пугачевском восстании Пушкин видел движение крепостных крестьян. Именно поэтому оно и заинтересовало его. Изучение Пугачевского восстания началось под влиянием впечатлений от «холерных бунтов» и восстания военных поселян.39

«В аспекте классовых боев 1831 г. получали необычайно острый политический смысл и исторические уроки пугачевщины»,40 — так объясняет Ю. Г. Оксман обращение поэта к проблематике крестьянской войны.

5

Работа над «Историей Пугачева» началась в феврале 1833 года.41

К этому времени у Пушкина возникли серьезные сомнения в возможности проведения реформ «сверху», и поэт гораздо объективнее, чем

- 509 -

в 1831 году, смотрел на крестьянские восстания.42 И все же, начиная работу над «Историей Пугачева», Пушкин в истолковании событий крестьянской войны был стеснен наличием лишь враждебных пугачевцам свидетельств. И только привлечение новых фактических данных, почерпнутых не из официальных источников, позволило Пушкину по-новому взглянуть на пугачевщину.

Ю. Г. Оксман различает два этапа пушкинской работы над «Историей Пугачева». Первый — с февраля до конца мая 1833 года. «Весь материал, оказавшийся в распоряжении великого поэта на первой стадии его труда, характеризовал факты восстания с позиций лишь его усмирителей»,43 — констатировал исследователь. Второй этап работы начался осенью 1833 года, когда во время поездки в Казань, Оренбург и Уральск Пушкин впервые познакомился с документами народного творчества о Пугачеве. Песни и предания о Пугачеве, живые рассказы о нем его современников позволили поэту взглянуть на крестьянское восстание с других позиций. Особенно же важное значение в переосмыслении событий 1773—1774 годов имело изучение Пушкиным «Путешествия из Петербурга в Москву» Радищева. Именно оно, по мнению Ю. Г. Оксмана, в конечном счете помогло Пушкину в исключительно быстрые сроки безошибочно определить свою позицию как исследователя крестьянской революции. Пушкин необычайно близко подошел к самым острым из социально-политических и философских проблем, поставленных в «Путешествии из Петербурга в Москву».

Ю. Г. Оксман утверждает, что Пушкин, рассматривая «пугачевщину» как восстание крепостных крестьян, стремился внушить общественному мнению и правительству, что победа помещичье-дворянской монархии над Пугачевым до известной степени оказалась случайной. И лишь уничтожение крепостных отношений ликвидирует опасность новых «насильственных потрясений» (VIII, 319).

Изучением «Истории Пугачева» занимались и многие другие советские ученые; исследования шли в разных направлениях. Тщательному анализу была подвергнута пушкинская работа над историческими источниками. Г. П. Блок исследовал работу Пушкина над иностранными источниками по истории Пугачевского восстания,44 а работа Пушкина над русскими архивными материалами о Пугачеве была тщательно изучена Н. В. Измайловым45 и А. И. Чхеидзе.46 Исследовались и другие стороны «Истории Пугачева».47

- 510 -

Советское пушкиноведение достигло в изучении «Истории Пугачева» крупных успехов. Советские ученые установили, что Пушкин, понимая причины Пугачевского восстания, сочувствуя борьбе крестьян против крепостничества, в то же время не был сторонником крестьянской войны. В «Истории Пугачева» поэт доказывал, что сохранение крепостного права вызовет новую «пугачевщину». Чтобы предотвратить ее, нужно отменить крепостное право. Но каким путем свершится падение крепостного права?

В конце 20-х — начале 30-х годов Пушкин вновь допускал возможность уничтожения рабства «по манию царя». Отсюда усиленный интерес к «революции сверху». Воплощением ее для многих публицистов и историков XVIII—XIX вв. был Петр Великий.

О прогрессивности преобразований Петра I писал еще Вольтер. Профессор Геерен, лекции которого в Геттингенском университете слушал Н. И. Тургенев, доказывал, что самодержавие Петра и его преемников было единственной реальной прогрессивной силой в России.48 Эти взгляды во многом разделялись Н. И. Тургеневым.

Мысль о Петре-революционере встречалась у представителей самых различных течений. М. П. Погодин в «Очерке русской истории» писал: «Во всей истории не было революции обширнее, продолжительнее, радикальнее по сравнению с тем, что сделал Петр I».49 Для А. И. Герцена Петр — «смелый революционер» «на царском престоле».50

Революционером Петра Великого считал и Пушкин. После революции 1830 года, помимо целого ряда высказываний о Петре, мелких заметок, Пушкин пишет «Историю Петра I».

О степени ее завершенности высказывались разные мнения. П. В. Анненков полагал, например: «То, что у Пушкина называется материалами для Истории, не представляет собственно материалов, но только выписки из них и ссылки. Это черновая работа».51 К анненковской точке зрения близок публикатор «Истории Петра I» в академическом собрании сочинений П. С. Попов. Пушкин, по его мнению, «при составлении своих записей целиком следовал Голикову», никаких архивных материалов не собирал и «„эволюции характера“ Петра не прослеживал».52

Выводы Попова оспаривались А. Н. Шебуниным, доказывавшим, что Пушкин отнюдь не ограничился изучением труда Голикова, что поэт использовал многочисленные неопубликованные документы.53 Новейший же исследователь И. Л. Фейнберг полагает: «„История Петра I“ — незавершенный труд Пушкина — дошла до нас в виде обширного подготовительного текста, в котором Пушкин закрепил результаты изучения им Петровской эпохи... Поэт считал задуманную им „Историю“ подготовленной уже в такой степени, что надеялся в короткий срок закончить всю работу».54

На наш взгляд, «История Петра I» — это фрагменты подготовительного текста. В «Истории» использованы разнообразные источники, однако определенной концепции в ней нет. Между тем к началу 30-х годов у Пушкина

- 511 -

сложилась определенная система взглядов на Петровскую эпоху, о чем свидетельствуют многочисленные высказывания поэта о Петре Великом. Правда, сущность пушкинского истолкования петровских преобразований остается спорной. В 1933 году М. Н. Покровский писал: «...образчиком его проницательности является его отношение к Петру... Пушкин несравненно меньше любил Петра, чем Пугачева, и его книга о Петре, если бы он решился написать так, как думал, была бы одной из самых оригинальных книг по русской истории ... она вернула бы Пушкина в Михайловское... Обостренное классовое чутье помогло ... понять Пушкину..., что деятельность Петра, коронованного помещика..., часто носила определенно антидворянский характер».55

По-другому истолковывает пушкинское отношение к Петру I И. Л. Фейнберг. По его мнению, поэт видел суть петровской «революции» в том, что Петр I «укротил» «дворянство» (землевладельческую знать) и «духовенство». С этим нельзя не согласиться. Правда, Пушкина интересовало не только «падение знати». Но петровскую «революцию» он усматривал именно в этом. Последствия ее были огромны. «Наследственность высшей знати есть гарантия ее независимости, — писал Пушкин в заметках „О дворянстве“, — противоположное неизбежно явится средством тирании» (XII, 485). О сущности преобразований, производимых Петром I, очень четко говорилось в письме поэта к П. А. Вяземскому от 16 марта 1830 года: «Государь, уезжая, оставил в Москве проект новой организации, контр-революции революции Петра... Правительство действует или намерено действовать в смысле европейского просвещения. Ограждение дворянства, подавление чиновничества, новые права мещан и крепостных — вот великие предметы» (XIV, 69).

Не все в пушкинских высказываниях о Петре I выяснено наукой. Например, спорным остается истолкование очень важного положения Пушкина: «Средства, которыми совершают переворот, не те, которыми его укрепляют. — Петр I одновременно Робеспьер и Наполеон. (Воплощенная революция)» (XII, 485). И. Л. Фейнберг комментирует это высказывание следующим образом: «Робеспьера и якобинский террор Пушкин ... не одобрял; в Наполеоне видел великого человека, но оценивал его чрезвычайно критически. Сравнивая Петра не только с Робеспьером, но и с Наполеоном, Пушкин считал, по-видимому, что в последние годы царствования Петр, подобно Наполеону, закреплял с помощью новых средств результаты совершенного им ранее „по-робеспьеровски“ кровавого переворота. Царствование Петра Пушкин делил ... на два периода».56

Думается, что пушкинская запись не дает оснований для столь категорического утверждения. Думается, что петровское время не делится на два периода, в одном из которых Петр — «Робеспьер», в другом — «Наполеон». По Пушкину, «Петр I одновременно Робеспьер и Наполеон» (разрядка наша, — В. П.). Вряд ли «одновременно» означает два этапа деятельности одного и того же лица. В представлении Пушкина и Робеспьер, и Наполеон были «воплощенная революция». Робеспьер символизировал совершение переворота, Наполеон — его утверждение. По-видимому, Пушкин полагал, что Петр Великий и совершил и закрепил переворот. Краткость пушкинского высказывания не позволяет идти дальше осторожных предположений. И пушкинская концепция петровских преобразований, и Пушкин как историк Петра Великого пока недостаточно изучены.

- 512 -

6

31 января 1837 года А. И. Тургенев писал Н. И. Тургеневу: «В Пушкине лишились мы великого поэта, который готовился быть и хорошим историком».57 Это не совсем верно. Историком он стал. Кроме Пугачевского восстания, преобразований Петра Великого, проблемы феодализма в России, его живо интересовали и другие значительные темы.

В 1831 году поэт начал работу над историей французской революции.58 Труд этот не был написан, но сохранившиеся вводные страницы свидетельствуют о стремлении Пушкина найти закономерности исторического развития, приводящие к революции. Недаром черновой редакции введения был предпослан эпиграф из Вольтера — «Дух времени управляет великими мировыми событиями». Характерно также, что, анализируя во введении к очерку феодализм во Франции и его разложение, Пушкин опирался на труды Тьерри, Тьера, Гизо.

Почти одновременно, в 1829—1831 годах, Пушкин работал над «Историей Малороссии».59 Несколько позже в круг его интересов входят люди и события Отечественной войны.60

Поэта интересовали все периоды русской истории. Свидетельство тому — его многочисленные исторические наброски, выписки из исторических трудов, штудирование источников. К середине 30-х годов у Пушкина сложилась определенная система взглядов на русский исторический процесс. И хотя она не нашла законченного литературного выражения, основные контуры пушкинской исторической концепции известны нам из неотправленного письма П. Я. Чаадаеву от 19 октября 1836 года. Соглашаясь в нем со многими положениями «Философического письма», относящимися к современному ему политическому положению России, поэт решительно восставал против чаадаевского пессимистического взгляда на русскую историю (XVI, 171—173).

В письме от 19 октября Пушкин говорил о специфике русского исторического процесса. Он усматривал «особое предназначение» России в ее борьбе с монгольским нашествием — борьбе, спасшей «христианскую цивилизацию» Европы от монгольского ига. Интересными страницами русской истории, по Пушкину, были и «движение к единству», «оба Ивана», Смутное время, «Петр Великий, который один есть целая всемирная история» (XVI, 392, 393), «революция», начатая Петром I и продолжавшаяся до Екатерины II (XVI, 421).

Пушкинский спор с Чаадаевым был одним из предвестников дискуссий, связанных с полемикой западников и славянофилов. Соотношение пушкинских взглядов с этими последующими спорами пока не исследовано.

Пушкин тогда же писал Чаадаеву: «...ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество, или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам бог ее дал» (XVI, 393). Но при всем при том поэт был строго объективным исследователем. Он говорил и о самом

- 513 -

отрицательном (по его мнению) явлении в русской истории — отсутствии подлинного общественного мнения. Наиболее четко эта мысль выражена в черновике письма Чаадаеву: «Что надо было сказать и что Вы сказали — это то, что наше современное общество столь же презренно, сколь глупо; что это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всякому долгу справедливости, права и истине; [это презрение] [циничное] [ко всему], что не является [материальным, полезным] необходимостью. Это циничное презрение к мысли и к достоинству человека. Надо было прибавить (не в качестве уступки, но как правду), что правительство все еще единственный Европеец в России [и что несмотря на все то, что в нем есть давящего, грубого, циничного]. И сколь бы грубо [и цинично] оно ни было, от него зависело бы стать сто крат хуже. Никто не обратил бы на это ни малейшего внимания» (XVI, 422).

Дальнейшее изучение пушкинской исторической концепции, ее социально-политических и философских основ, а также фактических материалов, на которых она базируется, имеет большое значение не только для пушкиноведения, но и для изучения русской историографии XIX столетия.61

Сноски

Сноски к стр. 502

¹ Пушкин, Сочинения, т. XI, Изд. АН, Пг., 1914, стр. 28—29 второй пагинации.

² «Русская Мысль», 1916, кн. 2, стр. 110, 122—123. Ср.: В. Брюсов. Мой Пушкин. ГИЗ, М. — Л., 1929, стр. 187.

³ «Лукоморье», 1915, 23 мая, № 21, стр. 12. Появились, однако, и положительные рецензии: В. Е. Чешихин-Ветринский. «Вестник Европы», 1915, кн. 1, январь, Литературное обозрение, стр. 409—412; Д. Н. Соколов. Несколько замечаний к комментарию профессора Н. Н. Фирсова на «Историю Пугачевского бунта». В кн.: Пушкин и его современники, вып. XXIX—XXX. Пг., 1918, стр. 18—27. Впрочем, в последней рецензии отмечались и существенные недостатки.

Сноски к стр. 503

⁴ Н. Фирсов. Пушкин как историк. (Общая характеристика). В кн.: Пушкин. Под ред. С. А. Венгерова. Т. VI, стр. 244.

⁵ Там же.

⁶ Там же, стр. 246.

⁷ М. Покровский. Пушкин-историк. В кн.: А. С. Пушкин, Полное собрание сочинений в 6 томах, т. V, ГИЗ, М. — Л., 1931, стр. 9—15.

⁸ Б. Д. Греков. Исторические воззрения Пушкина. «Исторические записки», № 1, 1937, стр. 3—28.

⁹ А. В. Предтеченский. Исторические взгляды А. С. Пушкина. В кн.: Очерки истории исторической науки в СССР, т. I. Изд. АН СССР, М., 1955, стр. 304—310.

¹⁰ Б. В. Томашевский. Историзм Пушкина. «Ученые записки Ленинградского университета», № 173, серия филол. наук, вып. 20, 1954, стр. 41—85. Перепечатано в кн.: Томашевский. Пушкин, 2, стр. 154—199.

¹¹ Е. Тарле. Пушкин как историк. «Новый мир», 1963, № 9, стр. 211—220.

¹² Л. В. Черепнин. История в творчестве А. С. Пушкина. «Вопросы истории», 1963, № 9, стр. 25—44.

¹³ А. Н. Шебунин. История Пугачева. «Литературное обозрение», 1937, № 2, стр. 48—55. См. также: Л. Бычков. А. С. Пушкин как историк. «Исторический журнал», 1937, № 1, стр. 17—35.

Сноски к стр. 504

¹⁴ «Библиографические записки», 1859, № 5, стр. 130.

¹⁵ XI, стр. 14; то же в кн.: А. С. Пушкин, Полное собрание сочинений в десяти томах, т. VIII, Изд. АН СССР, М., 1958, стр. 125.

¹⁶ В кн.: А. С. Пушкин, Собрание сочинений в десяти томах, т. VII, Гослитиздат, М., 1962, стр. 191.

¹⁷ Томашевский. Пушкин, 1, стр. 567, 569.

¹⁸ Илья Фейнберг. Незавершенные работы Пушкина. Изд. 4. Изд. «Советский писатель», М., 1964, стр. 303. Впервые И. Л. Фейнберг писал об этом в статье «О „Записках“ Пушкина» («Вестник АН СССР», 1953, № 5, стр. 38—60).

¹⁹ А. С. Пушкин. Собрание сочинений в десяти томах, т. VII, стр. 391.

²⁰ Там же, стр. 391.

Сноски к стр. 505

²¹ Об изучении Пушкиным источников по истории «смутного времени» см.: Н. Фирсов. Пушкин как историк. (Общая характеристика). В кн.: Пушкин. Под ред. Венгерова. Т. VI, стр. 248—249. О пушкинских взглядах на «смутное время» см.: Н. П. Павлов-Сильванский. Народ и царь в трагедии Пушкина. Там же, т. II, стр. 308—314; К. В. Базилевич. Борис Годунов в изображении Пушкина. «Исторические записки», 1937, № 1, стр. 29—54.

²² См.: Я. И. Ясинский. Работа Пушкина над историей французской революции. В кн.: Пушкин. Временник, 4—5, стр. 359—385.

²³ М. Покровский. Пушкин-историк. В кн.: А. С. Пушкин, Полное собрание сочинений в шести томах, т. V, ГИЗ, М. — Л., 1931, стр. 11. Пушкина Покровский цитирует неточно (см.: XI, 126—127, 377).

²⁴ С. Юшков. А. С. Пушкин и вопрос о русском феодализме. «Историк-марксист», 1937, № 1, стр. 62.

Сноски к стр. 506

²⁵ См.: Н. Л. Рубинштейн. Русская историография. Госполитиздат, М., 1941, стр. 242—254.

²⁶ А. Шебунин. «История Пугачева». «Литературное обозрение», 1937, № 2, стр. 49.

²⁷ См.: Я. И. Ясинский. Работа Пушкина над историей французской революции, стр. 359—385.

²⁸ Около 1—10 ноября 1824 года Пушкин писал брату Льву Сергеевичу: «... пришли мне ... Жизнь Емельки Пугачева» (XIII, 118—119). Речь шла о русском переводе французского романа «Le faux Pierre III» (1775). Русский перевод появился в 1809 году в Москве под заголовком: «Ложный Петр III, или жизнь, характер и злодеяния бунтовщика Емельки Пугачева». После запрещения продажи этой книги (в 1811 году) она стала библиографической редкостью. О «Ложном Петре III» см.: Г. Блок. Пушкин в работе над историческими источниками. Изд. АН СССР, М. — Л., 1949, стр. 81—89. В это же время поэт интересовался Степаном Разиным и народными движениями XVII века. В первой половине ноября 1824 года Пушкин записал «Песню о сыне Сеньки Разина» (См.: Рукою Пушкина, стр. 453—454). В письме к Л. С. Пушкину, написанном тогда же, говорится: «... вот тебе задача: историческое, сухое известие о Сеньке Разине, единственном поэтическом лице рус.<ской> ист.<ории>» (XIII, стр. 121). Примерно тогда же началась подготовительная работа к «Борису Годунову».

Сноски к стр. 507

²⁹ См.: Н. Н. Фирсов. «Примечания к „Истории Пугачевского бунта“». В кн.: Пушкин, Сочинения, т. XI, Изд. АН, Пг., 1914, стр. 3—5; ср.: Н. Н. Фирсов. Пушкин как историк. В кн.: Пушкин. Под ред. Венгерова. Т. VI, стр. 249—255.

³⁰ Н. Фирсов. Пушкин как историк, стр. 254.

³¹ В. Я. Брюсов. Мой Пушкин. ГИЗ, М. — Л., 1929, стр. 187.

³² Д. Н. Соколов. Несколько замечаний к комментарию проф. Н. Н. Фирсова на «Историю Пугачевского бунта». В кн.: Пушкин и его современники, вып. XXIX—ХХХ, Пг., 1918, стр. 18—27.

³³ М. Н. Покровский. Пушкин-историк, стр. 7, 8.

Сноски к стр. 508

³⁴ Там же, стр. 10.

³⁵ Там же, стр. 8.

³⁶ Там же, стр. 10.

³⁷ По мнению М. Н. Покровского, Николай пропустил «Историю Пугачевского бунта» потому, «что Пугачев был совершенно определенной фигурой на шахматной доске Николая. Им пугали помещиков, не желавших поступиться своими правами на личность крепостного. Ибо вопрос об изъятии людей из числа предметов гражданского оборота ... встал на очередь с первых же лет царствования Николая и держался до того, когда страх перед призраком коммунизма в 1848 году подавил на короткое время все прочие страхи. Через пять лет после смерти Пушкина Николай, проводя в государственном совете закон об „обязанных крестьянах“, будет напоминать своим дворянам, совсем стилем своего историографа, о пугачевском бунте, показавшем, „до чего может достигнуть буйство черни“» (М. Н. Покровский. Пушкин-историк, стр. 13).

³⁸ Перечень этих работ см. выше, стр. 206, сноска 51.

³⁹ См. выше, стр. 205—213.

⁴⁰ Ю. Г. Оксман. От «Капитанской дочки» к «Запискам охотника». Саратов, 1959, стр. 25.

⁴¹ До исследований Ю. Г. Оксмана в науке господствовало мнение, будто Пушкин первоначально задумал написать биографию А. В. Суворова и лишь в процессе работы над ней перешел от Суворова к Пугачеву. Впервые эта версия была выдвинута Я. К. Гротом (см.: Я. К. Грот. Занятия Пушкина. К материалам для его биографии. «Русский вестник», 1862, № 12, стр. 636—645); в 1880 году изложена П. А. Ефремовым в примечаниях к Полному собранию сочинений А. С. Пушкина (т. VI, СПб., 1880, стр. 477—478), принята всеми исследователями. В 1914 году Н. Н. Фирсов, комментируя академическое издание «Истории Пугачевского бунта», основывался на версии Я. К. Грота (А. С. Пушкин, Сочинения, т. XI, Изд. АН, Пг., 1914, стр. 20—25 второй пагинации). Это положение не было оспорено и В. Я. Брюсовым. В 1934 году, в статье «Пушкин в работе над „Историей Пугачева“» («Литературное наследство», т. 16—18, 1934, стр. 443—466), Ю. Г. Оксман доказал несостоятельность версии Я. К. Грота, показав, что Пушкин уже в начале 1833 года задумал «Историю Пугачева», а не биографию Суворова.

Сноски к стр. 509

⁴² См. выше, стр. 211—213.

⁴³ Ю. Г. Оксман. От «Капитанской дочки» к «Запискам охотника», стр. 42.

⁴⁴ Г. Блок. Пушкин в работе над историческими источниками. Изд. АН СССР, М. — Л., 1949.

⁴⁵ Н. В. Измайлов. Об архивных материалах Пушкина для «Истории Пугачева». В кн.: Пушкин. Исследования и материалы, III, стр. 438—454. Ср.: П. Софинов. Работа А. С. Пушкина в архивах. «Архивное дело», 1936, № 4 (41), стр. 85—96.

⁴⁶ А. Чхеидзе. «История Пугачева» А. С. Пушкина. Изд. «Литература и искусство», Тбилиси, 1963.

⁴⁷ См.: Т. Г. Зенгер. Николай I — редактор Пушкина. «Литературное наследство», т. 16—18, стр. 513—536; Д. Якубович. Черновой набросок предисловия к «Истории Пугачева». В кн.: Пушкин. Временник, 3, стр. 9—13; П. С. Попов. Пушкин как историк. «Вестник АН СССР», 1937, № 2—3, стр. 128—149; П. Софинов. Пушкин-исследователь пугачевского движения. «Исторический журнал», 1937, № 2, стр. 38—51; В. Александров. Пугачев. (Народность и реализм Пушкина). «Литературный критик», 1937, № 1, стр. 17—45; Е. Блинова. Пугачев на Южном Урале в произведениях Пушкина. «Литературная учеба», 1937, № 9, стр. 77—89; А. Грушкин. Пушкин 30-х годов в борьбе с официозной историографией. («История Пугачева»). В кн.: Пушкин. Временник, 4—5, стр. 212—256.

Сноски к стр. 510

⁴⁸ См. рецензию А. Н. Шебунина на статью П. Попова «Пушкин в работе над историей Петра I» в кн.: Пушкин. Временник, 2, стр. 438.

⁴⁹ М. П. Погодин. Очерк русской истории. В кн.: М. П. Погодин. Историко-критические отрывки, кн. 1. М., 1846, стр. 32.

⁵⁰ А. И. Герцен. О развитии революционных идей в России. В кн.: А. И. Герцен, Собрание сочинений в 30 томах, т. VII, Изд. АН СССР, М., 1956, стр. 170.

⁵¹ Анненков. Материалы, стр. 403.

⁵² П. Попов. Пушкин в работе над историей Петра I. «Литературное наследство», т. 16—18, стр. 474, 475.

⁵³ А. Н. Шебунин. П. Попов. Пушкин в работе над историей Петра I, стр. 437.

⁵⁴ И. Фейнберг. «История Петра I». В кн.: А. С. Пушкин, Собрание сочинений в 10 томах, т. VIII, Гослитиздат, М., 1962, стр. 423. Ср. его же работу «История Петра I» в кн.: И. Фейнберг. Незавершенные работы Пушкина. Изд. 4. Изд. «Советский писатель», М., 1964, стр. 15—242.

Сноски к стр. 511

⁵⁵ М. Н. Покровский. Пушкин-историк, стр. 12, 14.

⁵⁶ И. Л. Фейнберг. «История Петра I». В кн.: А. С. Пушкин, Собрание сочинений в 10 томах, т. VIII, стр. 430.

Сноски к стр. 512

⁵⁷ Пушкин и его современники, вып. VI. СПб., 1908, стр. 59.

⁵⁸ См.: Я. И. Ясинский. Работа Пушкина над историей французской революции, стр. 359—385; Б. В. Томашевский. Пушкин и история французской революции. В кн.: Б. В. Томашевский. Пушкин и Франция. Изд. «Советский писатель», Л., 1960, стр. 175—216.

⁵⁹ Ю. Г. Оксман. Неосуществленный замысел истории Украины. «Литературное наследство», т. 58, 1952, стр. 211—221.

⁶⁰ В. А. Мануйлов и Л. Б. Модзалевский. «Полководец» Пушкина. В кн.: Пушкин, Временник, 4—5, стр. 125—164; Г. А. Гуковский. Об источнике «Рославлева» (там же, стр. 477—479) Ср.: Ю. Г. Оксман. «Рославлев». В кн.: А. С. Пушкин, Полное собрание сочинений в 6 томах, т. IV, Изд. «Academia», 1936, стр. 729—733. См. также выше, стр. 230.

Сноски к стр. 513

⁶¹ Поскольку изучение исторической прозы связано с рядом проблем мировоззрения и творчества Пушкина, она в различных аспектах рассматривается также в других разделах нашей монографии (см., в особенности, часть вторую и восьмую главу четвертой части).