437

ГЛАВА ПЯТАЯ

Сказки

Сказки Пушкина, написанные в 30-х годах, после завершения больших реалистических произведений («Евгений Онегин», «Борис Годунов» и др.), явились выражением вполне сложившихся к этому времени у Пушкина принципов реализма и народности, своеобразным итогом многолетних стремлений поэта постигнуть образ мыслей и чувствований народа, особенности его характера, изучить богатства народного языка. Шесть сказок, из которых одна осталась незавершенной, были написаны в период 1830—1834 годов. «Сказка о попе и о работнике его Балде», законченная в Болдино в сентябре 1830 года, была опубликована впервые В. А. Жуковским лишь в 1840 году под заглавием «Купец Кузьма Остолоп, по прозванию осиновый лоб» (в тексте «поп» тоже был заменен «купцом»). Подлинный пушкинский текст увидел свет лишь в 1882 году. Неоконченная «Сказка о медведихе» предположительно датируется также 1830 годом (в рукописи названия не имела). «Сказка о царе Салтане» писалась в августе 1831 года в Царском Селе, где одновременно создавал свои сказки Жуковский. Две следующие сказки — «О рыбаке и рыбке» и «Сказка о мертвой царевне и о семи богатырях» — создавались в Болдино осенью 1833 года (датированы: первая октябрем 1833 года, вторая — началом ноября того же года с пометкой «Болдино»). «Сказка о золотом петушке» закончена 20 сентября 1834 года.

Отзывы современников о «Сказках» были разноречивы.

Н. В. Гоголь восхищался ими, считая их «совершенно русскими».1 Н. И. Гнедич по выходе в свет первой сказки Пушкина («О царе Салтане») послал поэту стихи с надписью «Пушкину по прочтении сказки про царя Салтана», в которых он подчеркивал национальное своеобразие гения поэта, называя его «Баяном», «небом родным вдохновенным».2

Но многие критики отнеслись к сказкам холодно, в некоторых случаях утверждая, что они явились следствием падения таланта Пушкина.

Отрицательные оценки давались критикой разных направлений и были продиктованы различными взглядами на фольклор и его соотношение с литературой. Баратынский3 в письме к Киреевскому возражал против чрезмерно русского колорита пушкинских сказок, считая их дословным

438

переложением в стихи популярных лубочных сюжетов; любомудры предпочитали Пушкину опыт Жуковского.4

Н. Полевой рассматривал «Сказку о царе Салтане» как «подражание» народному образцу и находил ее ниже народной. Все эти отзывы объясняются тем, что авторы их не поняли сущность творческого метода Пушкина в сказках, принимая их за подражание, результат желания поэта обратиться к старине.

Не принял сказок и В. Г. Белинский. На протяжении десяти лет (1836—1846) он неоднократно повторял, что сказки были «неудачными опытами подделаться под русскую народность», называл их «поддельными цветами», утверждая, что русская сказка имеет свой смысл, но только в таком виде, как создала ее народная фантазия».5 Безусловно ошибаясь в оценке, критик, однако, считал пушкинские сказки выше других произведений, стилизованных в духе народной поэзии, особенно выделял он «Сказку о рыбаке и рыбке», где проявились черты народной мысли и таланта самого поэта, сумевшего «взглянуть на народную фантазию орлиным взором Гёте».6

Отрицательный отзыв Белинского связан был с его пониманием народности, с той борьбой, которую вел критик на протяжении 1830—1840 годов против подражательной псевдонародной литературы повестей, сказок и других стилизаций, которая в избытке появлялась в то время на страницах журналов и отдельными изданиями, но которая ничего общего не имела, конечно, со сказками Пушкина. Признавая генетическую связь литературы художественной с «естественной», народной поэзией, Белинский не склонен был считать любое произведение фольклора образцом, достойным подражания в новое время. Он категорически возражал против распространенного в литературе 30—40-х годов увлечения внешней формой национального архаического быта, быта и языка простонародного, считая такое увлечение признаком народности «ложной». Истинная народность художественного произведения, по мнению критика, заключалась в умении поэта передать своеобразие характера, особого склада ума, присущего данному народу. Образцом ее Белинский считал творчество Крылова, «Евгения Онегина» Пушкина, «Вечера на хуторе» Гоголя. Сказки же представлялись ему произведениями, написанными в ином ключе.

Отрицательное отношение к сказкам Пушкина высказывали и Н. В. Станкевич и другие лица, близкие к кругу Белинского (например, И. С. Тургенев, считавший сказки самым слабым созданием поэта).

Однако, вопреки мнению современников, сказки Пушкина приобрели всеобщую популярность, выдержали многие переиздания, через школу и дешевые издания, предназначенные для народного чтения, вошли в народную традицию.

Во второй половине XIX столетия они привлекли внимание филологов, и с тех пор до настоящего времени являлись объектом научного исследования, а иногда и научной полемики. Одним из первых исследователей сказок был П. В. Анненков. Публикуя «Материалы» для биографии поэта, он рассматривал в тесной связи с нею и сказки, которые считал результатом влияния на поэта его няни Арины Родионовны — посредницы «в его сношениях с русским сказочным миром».7 Упоминая о записях сказок, сохранившихся в бумагах Пушкина, он считал три из них непосредственным источником сказок «О царе Салтане», «О мертвой царевне» и «О купце Остолопе», при этом высказывал предположение, что и остальные

439

«вышли из того же источника», хотя оригиналы их и не сохранились. Исследователя интересовало, как использовал Пушкин образы сказок Арины Родионовны в сказках и других своих произведениях. Характеризуя царскосельский период жизни поэта, Анненков снова упоминает о сказках, сообщая о состязании Пушкина с Жуковским. При сопоставлении сказок обоих поэтов он отдает предпочтение пушкинским.

В Приложении к «Материалам» он опубликовал три пушкинских записи сказок Арины Родионовны.8

Со сказками Арины Родионовны соотносил сказки Пушкина и Всеволод Миллер.9

В исследовании Н. Ф. Сумцова10 впервые был поставлен вопрос о фольклорных параллелях к сказкам Пушкина. В отдельных этюдах рассматривал он последовательно сюжеты каждой из пушкинских сказок, затрагивая вопрос и о возможных источниках некоторых из них. Особенное внимание исследователя привлек сюжет «Сказки о рыбаке и рыбке», который ранее был предметом размышлений нескольких исследователей.

Отвергая вслед за Л. Н. Майковым мнение П. И. Мельникова, будто сказка эта была написана под влиянием Даля, он ссылался на сообщение А. О. Смирновой, утверждавшей, что «Золотая рыбка» «внушена Пушкину Ариной Родионовной». Рассматривая ряд параллелей к «Золотой рыбке» из русского фольклора и приводя перечень параллелей иноземных, Сумцов особенно выделил сказку из сборника братьев Гримм на померанском диалекте. Учитывая близость ее по многим мотивам к пушкинской, исследователь решил опубликовать ее текст в дословном переводе. Он произвел сопоставление гриммовского текста с пушкинским, отметив сходство и различия между ними. В другом этюде Сумцов собрал ряд параллелей русских, галицийских, западно-европейских сюжетов к «Салтану», ссылаясь на собрание лотарингских сказок Коскена, сведения которого дополнил данными новейших русских и европейских изданий.

В том же направлении была написана и небольшая работа Ю. А. Яворского,11 издавшего галицко-русские параллели и библиографию сюжетов славянских, европейских и восточных сказок к сказкам «О царе Салтане», «О попе и работнике его Балде», «О мертвой царевне».

Таким образом, во второй половине XIX — начале XX века вопрос о сказках ставился в связи с изучением биографии Пушкина, а также в плане сравнительного исследования и библиографирования сюжетов — параллелей к пушкинским сказкам. Неоднократно возникал уже тогда, хотя еще очень робко и неуверенно, вопрос о непосредственных источниках, которыми мог воспользоваться Пушкин, работая над сказками.

Изучение сказок Пушкина в советском литературоведении развивалось в связи с общими достижениями пушкиноведения, с большой текстологической работой, проводимой советскими исследователями, с публикацией ранее неизвестных строк и произведений поэта, его черновых и беловых автографов.

Работа Пушкина над «Сказкой о попе и о работнике его Балде» и неоконченной сказкой «О медведихе» посвящено было исследование А. Желанского,12 где обе сказки рассматривались как резкая социальная сатира. Сопоставляя окончательный текст с черновыми вариантами, автор стремился доказать, что первоначально сатирические ноты звучали еще резче.

440

Однако в работах Желанского явно чувствуются отзвуки вульгарно-социологического метода, распространенного в ряде исследований первой половины 1930-х годов.

Настойчиво изучались советскими учеными источники сказок.

В статье «Последняя сказка Пушкина» А. Ахматова13 доказывала, что источником сказки «О золотом петушке» явилась «Легенда об арабском звездочете» из книги Вашингтона Ирвинга «Альгамбра», изданной в 1832 году в Париже на английском языке и во французском переводе. Сопоставляя тексты «Легенды» и пушкинской сказки, исследовательница показывала, в каком направлении шла работа Пушкина над прототипом (снижение персонажей, гротескность образа царя, приближение лексики к просторечию, введение фольклорных стилистических элементов); она отмечала также те исторические и биографические предпосылки, которые могли вызвать появление этой сказки-сатиры.

За два года до статьи Ахматовой С. М. Бонди опубликовал черновой вариант «Сказки о рыбаке и рыбке», хранившийся в Государственной Публичной библиотеке им. Ленина в Москве.14 В этом черновике были заключены неизвестные ранее стихи, в которых рассказывалось о желании привередливой старухи стать «римскою папой» и описание латинского монастыря, вавилонской башни, на макушке которой в латинском венце сидит старуха. Эпизод этот не встречается ни в одном фольклорном варианте сюжета, за исключением померанской сказки братьев Гримм, текст которой был опубликован Сумцовым и которая имеет с пушкинской ряд других общих деталей. Отмечая сходство, С. М. Бонди говорил, что утверждать непосредственное влияние гриммовской сказки на сказку Пушкина было бы поспешно.15

Дальнейшим изучением источников сказок Пушкина занялся М. К. Азадовский. Продолжая сопоставление опубликованного Бонди чернового текста с гриммовской сказкой, он пришел к заключению, что осторожность исследователя излишня и совпадение ряда других деталей позволяет окончательно «установить прямую зависимость сказки Пушкина от гриммовского текста»,16 подчеркивая в то же время, что текст немецкой сказки Пушкин «переключил в план русской».17 Не ограничиваясь источниками «Сказки о рыбаке и рыбке», М. К. Азадовский занялся и теми сюжетами, которые исследователи возводили к собственным пушкинским записям («Сказка о мертвой царевне», «Сказка о царе Салтане»), сделанным поэтом от Арины Родионовны и в Кишиневе. Сопоставляя их с русскими сказками, бытующими в устной традиции, с одной стороны, и с некоторыми книжными переводными (западными и восточными) источниками (сборники братьев Гримм, Страпаролы в обработке m-me d’Aulnoy, перевод «Тысячи и одной ночи» Галлана) и лубочными сказками — с другой, исследователь обнаружил и в других сказках Пушкина мотивы и детали, характерные для западных источников, что привело его к несколько поспешным выводам о книжных, преимущественно западных, источниках всех (кроме «Сказки о попе и о работнике его Балде») пушкинских сказок. В отношении «Сказки о золотом петушке» М. К. Азадовский принимал

441

доказательства А. Ахматовой. На основании этих наблюдений исследователь строил и общие выводы о методе работы Пушкина над фольклором, сформулированные в заключении статьи «Источники сказок Пушкина» и повторенные в другой работе — «Пушкин и фольклор». Вывод этот сводился к тому, что Пушкин стремился передать чужие сюжеты таким образом, чтобы они стали звучать как «подлинно национальные».18

Концепция М. К. Азадовского о происхождении ряда сюжетных мотивов пушкинских сказок была встречена по-разному. Часть исследователей приняла ее, у других она вызывала возражения. В годы появления работ М. К. Азадовского со статьей «Пушкин и народное творчество» выступил Ю. М. Соколов.19 В этой статье он принимал ряд конкретных сопоставлений текстов сказок Пушкина («О золотом петушке», «О рыбаке и рыбке») с их предполагаемыми источниками, цитируемыми в статьях Ахматовой и Азадовского, но в то же время настойчиво подчеркивал, что в целом стимулом для создания сказок Пушкина послужило знакомство поэта с русской народной традицией, с русской сказкой, которую поэт, судя по его собственным высказываниям, высоко ценил. Ю. М. Соколов упрекал М. К. Азадовского за чрезмерное преувеличение проблемы источников, заслонившей в его статье другую сторону творческой работы Пушкина — овладение стилевыми богатствами русской народной поэзии, введение элемента социальной сатиры, характерного для русской народной сказки и отсутствующего в сказке Гримм. Полемизируя со статьей М. К. Азадовского «Арина Родионовна или братья Гримм»,20 где исследователем особенно выделялась роль последних, Ю. М. Соколов вновь подчеркивал значение Арины Родионовны в зарождении и развитии любви поэта к народному языку и народной поэзии.21

Полемизировала с работами М. К. Азадовского и В. К. Соколова.22 Она подчеркивала, что сказки Пушкина открывают духовный мир русского крестьянина, показывают его отношение «к современной русской действительности, к различным классам и социальным группам».23

В. Я. Евсеев24 утверждал, что гриммовский вариант не может считаться единственным источником пушкинской сказки, что на поэта могло повлиять близкое знакомство с Далем, с его собранием и вообще северозападная сказочная традиция, представительницей которой была Арина Родионовна.

Необходимо отметить, что наряду с научной полемикой по поводу работы М. К. Азадовского некоторые критики в этой полемике тенденциозно игнорировали правильные положения исследований одного из крупнейших советских фольклористов, в частности его настойчивые утверждения о национально-русском колорите сказок Пушкина и безусловной роли устного русского народного творчества в работе поэта над их стилем (см., напр., статью Г. А. Пелисова25).

Таким образом, по вопросу об источниках сказок Пушкина, давно волновавшему исследователей, единство мнений достигнуто не было.

442

Бесспорно, однако, что первые (по времени написания) сказки — «О попе и о работнике его Балде» и неоконченная сказка «О медведихе» — были созданы исключительно на основании русской народной традиции (по собственной записи Пушкина, с привлечением сборника Чулкова и др.), при создании последующих сказок записи Пушкина также имели весьма важное значение («О мертвой царевне», «О царе Салтане»). Однако в них и в последующих двух («О рыбаке и рыбке», «О золотом петушке») в большей или меньшей степени Пушкин привлекал и другие книжные источники, откуда черпал отдельные образы, детали, мотивы (в иных случаях здесь же в черновиках отвергавшиеся как несоответствующие общему русскому колориту сказки). Что же касается общего направления, «духа» и стиля пушкинских сказок, то они вполне соответствовали русской сказочной традиции.

Наиболее точно определил сущность пушкинского метода работы над сказкой (которого не поняли многие его современники) А. М. Горький. Он писал: «Прежде всего Пушкин был первым русским писателем, который обратил внимание на народное творчество и ввел его в литературу, не искажая — в угоду государственной идее «народности» — лицемерным тенденциям придворных поэтов, — он украсил народную песню и сказку блеском своего таланта, но оставил неизменными их смысл и силу. Возьмите сказку „О попе и работнике Балде“, „О золотом петушке“, „О царе Салтане“ и т. д. — во всех этих сказках насмешливое, отрицательное отношение народа к попам и царям Пушкин не скрыл, не затушевал, а напротив, оттенил еще более резко».26

Заканчивая упомянутую выше статью, Ю. М. Соколов указывал, что при изучении природы пушкинского творчества на первом плане нужно ставить не проблему источников, а проблему стиля, «корнями своими уходящего в глубь национального русского народного творчества»,27 и отметил, что сказки мало обследованы со стороны их поэтики. Изучению этого вопроса был посвящен ряд последующих работ советских исследователей. В их числе могут быть названы несколько лингвистических исследований.

В работе «Лексика сказок Пушкина» Е. А. Василевская28 изучала язык сказок на широком фоне литературы конца XVIII — начала XIX века, подчеркивая демократизм языка пушкинских сказок, который противопоставлялся условной народности языка сказок Жуковского. Анализируя процесс работы Пушкина над языком по рукописям, исследовательница пришла к выводу, что демократизация языка усиливалась. В статье дифференцированы различные лексические элементы сказок (просторечие, славянизмы, обусловленные контекстом тех или иных частей, язык старой лубочной литературы, язык самого поэта), изучается скрещение фольклорного стиля с общепоэтическими средствами языка русской литературы начала XIX века. Языку сказок посвящены также работы Н. М. Никольского29 и А. В. Крутовой,30 пытавшейся найти признаки болдинского говора в сказках Пушкина. Специальное исследование стиля «Сказок» представляет статья М. А. Шнеерсон.31 Задачей ее было определение роли фольклорного стиля в сказках Пушкина, которые исследовательница считала

443

«завершающим этапом» в создании произведений, по «духу» и стилю идентичных народным. Достоинством статьи является дифференцированный подход ее автора к сказкам в сочетании с историческим и жанровым аспектом их изучения. Подготовительным этапом к «Сказкам», явившимся величайшим достижением пушкинского реализма, М. А. Шнеерсон считает балладу «Жених» и сказку «О медведихе». В первой фольклорные элементы стиля сочетались еще с литературно-романтическими, вторая представляла собою имитацию фольклорного стиля со всеми присущими ему особенностями. Незавершенность «Медведихи» исследовательница считает следствием того, что Пушкин от подражания фольклору обратился к творческому его освоению. Внимательно прослеживается в статье процесс органического сочетания фольклорных элементов с литературными в построении образов, композиции и стиле пушкинских сказок, отмечаются специфические черты стиля отдельных сказок, особо выделяется «Сказка о попе и о работнике его Балде» с ее сатирико-новеллистическим характером и балагурным стилем и «О золотом петушке», которую М. А. Шнеерсон считает сатирой на самодержавие, вследствие чего элементы фольклорного стиля играют в ней служебную роль.

Говоря об изучении стиля сказок, следует назвать также исследование А. Л. Слонимского «Сказки» в его книге «Мастерство Пушкина».32 Автор изучает мастерство Пушкина-сатирика, по-разному проявляющееся в сказках «О Балде», «О рыбаке и рыбке», «О золотом петушке». Он показывает, как выражаются в сказках «О царе Салтане», «О мертвой царевне» и других народные этические идеалы, раскрывает крестьянскую стихию в языке «Сказок», делает ряд интересных наблюдений над стихом, ритмикой и звукописью. Анализу стиха пушкинских сказок посвящены были интересные статьи С. Я. Маршака.33 Одной из последних работ о стиле сказок Пушкина является книга Р. Волкова.34 В ней последовательно рассматриваются один сюжет за другим, причем выделяются каждый образ, оборот, выражение и приводятся к ним тщательно подобранные паралели из разнообразных источников русского фольклора (песни, былины, сказки).

Кроме изучения источников и стиля сказок наметилось третье направление в работах советских исследователей — изучение сказок Пушкина в соотношении с русской народной традицией, с фольклором народов СССР, зарубежных стран и с творчеством некоторых писателей, создававших произведения в народном духе.

Одним из первых к этой теме обратился Н. П. Андреев. В своей статье35 он показывал, как через лубок и школу произведения Пушкина попадали в народную традицию, усваивались и видоизменялись там. Сюжеты сказок «О рыбаке и рыбке» и «О царе Салтане» сопоставляются с текстом из собраний А. Н. Афанасьева, И. В. Карнауховой и М. Д. Красноженовой. В этой же работе исследователь впервые сопоставил пушкинские тексты со сказками А. Ю. Глинского из сборника «Польский сказочник», установил между ними соответствия и пришел к выводу, что Глинский передал пушкинские тексты. Тема эта была в дальнейшем развита в диссертации А. Р. Волкова36 и отражена в его этюдах о сюжетах

444

«Мертвой царевны» и «Рыбака и рыбки».37 Ряд интересных карельских параллелей к пушкинским сказкам приводится в статье В. Я. Евсеева.38

Алиман Ахундов, сообщив о сказках, созданных в азербайджанском фольклоре о самом Пушкине, отметил, что в нем известны многие варианты сказок Пушкина, причем некоторые из них близки к источнику.39

В отличие от первых двух проблем (источники и стиль сказок Пушкина), которые можно считать основательно изученными, последняя проблема в современной науке едва намечена. Между тем широкое привлечение и тщательное обследование обширных материалов записей сказок на сюжеты Пушкина, несомненно имеющихся во многих фольклорных архивохранилищах республик и областей СССР, а также и в зарубежных странах, сопоставление их с пушкинскими текстами позволило бы судить не только о степени популярности пушкинских текстов в устной традиции, а следовательно и о народности их, но и о характере восприятия и переделок их в тех или иных районах в соответствии с особенностями местной фольклорной традиции.

Следует при этом учесть, что мотивы пушкинских сказок входили не только в сказочную устную традицию, но и в другие жанры народного поэтического творчества (например, в песню).40

При дальнейшей разработке проблемы пушкинских сказок следует пожелать совместной, координированной работы пушкинистов и специалистов по фольклору, особенно в почти неизученном еще направлении соотнесения художественного метода этих творений Пушкина с методом национального русского устного народного творчества, его поэтикой и языком.